Беспорядочное желание, словесный зуд, которому можно придать любую форму, и тем не менее, ни одна не будет впору. Придётся оставить всё как есть, в надежде, что слово, не ограниченное историей, само найдёт себе пропитание. Зыбкие границы, очерченные зубовным скрежетом стиральной машины. Я болен, меня точит беспокойство, и вряд ли есть смысл строить планы на длительные путешествия. Трепетные простыни рассекают комнату на сегменты, и кажется, будто доказывается, но никак не может доказаться стереометрическая теорема. В такой вечер хочется заняться онанизмом, но останавливает ватная тишина, которая наступает за семяизвержением, и необходимость отмывать руки от спермы, шарясь по коммунальной кухне. К тому же пора сдавать анализы. Чудовищно, что распалённая медсестра всякий раз велит мне раздеться догола, даже если надо просто взять мазок из горла. Решено, иду в новый корпус, пусть там и выйдет на несколько копеек дороже.
Я пунктиром пересекаю двор, ныряю в арку, как во чрево кита, а потом выныриваю в городском саду. Прямо передо мной блестящий столб поликлиники, украшенный пучеглазым национальным гербом. Гардеробщица с недоверием принимает рюкзачок, пышноватая и очевидно нетрезвая регистраторша долго разбирает каракули, прежде чем ткнуть алым ногтем по направлению к стеклянному лифту. Уличный шум в холле только увеличился, и к тому же я слышу какие-то непрерывные шарканья и сморканья, но в холле видна только регистраторша, яркая косметика которой выглядит непристойной среди стерильной белизны. В старом корпусе совсем другая проводимость: попадаешь словно внутрь пуховой подушки, можешь идти только медленно, как по дну озера, а всклоченные санитары проносятся мимо, как черти. Не в первый раз раскрываются и закрываются двери. Я могу нажимать на кнопку несчётное количество раз, вызывая это уютное механическое представление. Но надо поспешить, чтобы покинуть поликлинику засветло. Этажи, очерченные мягким, почти лампадным светом, скатываются на дно. Меня вдавливает в пол кабины; в стеклянной боковой стенке я вижу, как город уходит вниз и из-за крыш выпрастывается грубо намалёванное солнце. Смотреть на него трудно, и я, отвернувшись, снова гляжу на киноленту полуосвещённых коридоров. На этот раз она замедляется. Остановка, сороковой этаж. В первой же, раскрытой настежь, палате санитар с плюшевым лицом застилает постель, стараясь, чтобы не осталось ни единой морщинки. Мои руки и ноги наливаются тяжестью, глаза слипаются, будто я ходил с рюкзаком целый день и до смерти устал. Я сажусь на край кровати, и санитар, встав на одно колено, проворно расшнуровывает мои ботинки и натягивает тапки с узором из переплетённых драконов. "Пойдёмте, я покажу вам столовую. Только больше не пользуйтесь этим лифтом, он слишком медленный". Я иду за ним по коридору, преодолевая сонливость. Мы выходим на балкон и садимся в круглые саночки. Плюшевый трогает рычаг, и саночки, набирая ход, скользят по рельсам, обвивающим здание. Он улыбается, сквозь неровные зубы виден подрагивающий язык. Плавное торможение. Санитар шутовским жестом предлагает мне выйти, распахивает дверь столовой, а потом куда-то исчезает, буквально-таки испаряется. Растрескавшееся помещение никак не вяжется с тем, что я видел в новом корпусе до сих пор. Четыре столика накрыты полосатыми клеенчатыми скатертями. За ними, сгруппировавшись попарно, ветхие старики хлебают из мисок мутный суп. Лампы источают колючий свет, из-за которого бритые головы мерцают, как колбы, а рты кажутся выгребными ямами. Я становлюсь в очередь к окошку, где мелькают распаренные руки, разливающие суп. Каждая порция содержит кусок бурого мяса на рёбрах. Сажусь на свободное место и заставляю себя проглотить несколько ложек. Тошнотный запах, мясо напоминает резину. Мне кажется, что сидящий напротив старик умер: приоткрыв рот и не мигая, он смотрит на стену за моей спиной. Входят две пожилые дождливые санитарки и врач, молодая статная стерва с распущенными косами. "Подготовьте и отправьте на минус второй этаж". Санитарки суетятся, сгоняя старцев со стульев и выстраивая их в колонну. Я выскальзываю из столовой, чтобы посмотреть, куда направилась врач, и успеваю напоследок увидеть её в закрывающихся дверях лифта. Жду долго, по крайней мере десять минут. Эта кабина совсем другая, старая, тёмная, со слабым запашком мочи. Лучше уже убираться отсюда подобру-поздорову. Но, разумеется, любопытство побеждает, и я нажимаю минус вторую кнопку. Кабина то дрожит, то движется так резко, что это кажется началом падения в шахту. Минус второй этаж совсем короткий, освещённый дёргающимся неоном. Кроме электрического гудения, здесь не слышно ни звука. Я толкаю единственную дверь и попадаю в складское помещение. Все полки забиты тяжёлыми зелёными бутылями, в которых плавают человеческие органы. Делать мне тут нечего, и я спешу к лифту, который всё ещё остаётся раскрытым. Кнопку я нажать не успеваю: двери сами собой захлопываются, и кабина трогается вниз, по диагонали, видимо, в какой-то боковой туннель.