Берцова К. : другие произведения.

Люся и Люда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    история взросления маленькой девочки и ее взаимоотношений с другими людьми
  К.Берцова
  
  ЛЮДА И ЛЮСЯ.
  ДНЕВНИК ДЕВОЧКИ.
  
  
  
  
  
  Автобус мчится, а я смотрю в окно. Автобус мчится и скоро прибудет на станцию. Автобус прибудет на станцию, и мы расстанемся. Навсегда. Навсегда - какое страшное слово. Я не могу слышать его звучание. Оно острое, как нож, которым убивают невинного ягненка. Навсегда и раз..., ласковое белокурое существо, которое только что весело скакало и ело хлеб с моей ладони.... Не могу об этом. Лучше я буду вспоминать. Когда все это началось? С какого момента моя жизнь оказалась сцепленной с жизнью другого человека, да так, что и расцепить невозможно? И почему? Ну почему этим человеком оказалась моя двоюродная сестра Люська?
  
  Я вспоминаю. Прошлое встает передо мной как страницы ненаписанного дневника, и я на мгновение становлюсь той девочкой, что была когда-то.
  
   С раннего детства мой лучший друг - это мой дядя. Папин брат. Дядя Юра. Но я никогда не звала его дядей, просто Юрой, ведь мы же друзья правда, а кто же зовет друга - дядей? Папе это не нравилось, он был против этого... я запомнила слово... "панибратства" с детьми.
  
  Но Юра не возражал. И я звала его Юрой. А он звал меня Людой, Людочкой, а иногда Скворец, а еще иногда Милой. И он был самым первым мужчиной, назвавшим меня Милой, и единственным, кому я это с тех пор позволяла. Мила звучит почти как милая.
  
  Я помню Юру с раннего детства. Мои самые первые воспоминания связаны именно с ним. У нас в горнице стояла такая большая красивая кровать. Она была деревянная, резная, стенки кровати были покрыты узорами в виде разных плодов и ягод, а между ножек со всех сторон протянуты пенные кружева, я не помню, как они называются. Это мое самое первое воспоминание. Я в кухне, играю с плюшевым мишкой, и вдруг появляется Юра и говорит, что на моей кровати вырос виноград. Я не верю ему, потому что зима. Потому что зимой в нашем саду не растут плоды, так папа говорит. И вообще уже целую вечность я не пробовала свежих фруктов. Я плетусь в горницу, спотыкаюсь, но упасть не успеваю, Юра меня подхватывает и несет в комнату. И тут, о чудо, на кружевном пологе кровати действительно вырос виноград, кисточки и отдельные ягодки растут прямо на белоснежных кружевах, изображающим цветы и листья, и расположены как раз на уровне моего роста. И я собираю этот виноград прямо с кружев и ем, и ем. И не было в моей жизни ничего более сладкого, чем этот виноград выросший на моей кровати.
  
  И другое воспоминание. Я плачу, потому что не хочу оставаться дома одна, но мама все равно уходит. И папа уходит. Хотя это, наверное, в другой раз, я плакала, потому что папа уходил, но он все равно уходил. Я вцеплялась маме в портфель, мама меня успокаивала, носила на руках, целовала, а только я успокаивалась, все равно уходила. Они все всегда уходили. А однажды уходил Юра, он уезжал к себе домой, на самом деле Юра живет в городе, а не в нашем поселке. И я опять плакала, вцеплялась ему в одежду, прятала его ботинки, и все мне говорили, чтобы я отстала, что у Юры поезд, что у него дома работа. На самом деле я тогда уже не верила, что смогу кого-то удержать, и плакала скорее от несправедливости. И вдруг Юра взял меня на ручки и поднял к своему лицу, как чтобы наши глаза находились на одном уровне, и спросил серьезно так, как взрослый взрослую.
  
  -Скворец, ты очень хочешь, чтобы я остался?
  
  - Очень - провыла я, шмыгая носом.
  
   - Тогда я останусь, - сказал Юра, - на целый день и целую ночь, до завтра, хочешь? А еще я сделаю тебе качели, прямо в доме, хочешь?
  
  И Юра остался. И сделал мне качели. Прибил к матнице[1] кольца, повесил на них веревку, а из какой-то дощечки выпилил сидение. Но дело не в качелях, хотя качелям я тоже была рада. Дело в том, что я попросила, и он остался. Единственный из взрослых кто остался, когда я просила.
  
  У взрослых, есть такая дурацкая манера спрашивать, кого ты больше любишь: маму или папу? Иногда я отвечала маму, иногда папу, в зависимости от обстоятельств. Но больше всех на свете я любила Юру, и я всегда знала об этом, и мне казалось, что остальные тоже знают, поэтому и не спрашивают. А еще я думала, что Юра тоже любит меня больше всех на свете. Он вырастил для меня виноград, остался, когда я просила, называл Милой и Скворцом, значит любит. Это казалось таким же незыблемым, таким же очевидным, как солнце, встающее каждый день, как наш дом, как мои чувства к нему.
  
  Дело в том, что у Юры тоже была дочка. Маленькая, младше меня почти на целый год. И ее даже звали как меня: Людмилой. Чтобы нас не путать, меня обычно называли Людой, а ее Люсей. Совсем в раннем детстве я Люську не помню. Ее все не было - не было. И вдруг появилась. И оказалось, что была всегда. Оказывается, Люська каждый год приезжала к нам, и жила у нас целое лето. Ее приезды назывались погостить у бабушки, дело в том, что моя бабушка, она и Люськина бабушка тоже. Это выяснилось позже. С этим-то я смирилась. Хуже другое. Мое детское сердце познало первые муки ревности. Как-то в одночасье Люська оказалась повсюду. Вот мы вместе катаемся на каруселях, вот нас обеих везут в райцентр, в кино. Вот Юра покупает нам мороженое. Обеим! А не только мне, как раньше! И, о ужас, о моя смерть, первым он протягивает стаканчик ей. И я бросаю полученный следом вожделенный стакан прямо на асфальт и, захлебываюсь от отчаяния, кричу:
  
  - Не хочу я мороженого!
  
  И Юра, о, он, как всегда, все понимает, обещает купить мне двойную порцию, и покупает... Теперь уже летит на асфальт обмусоленный стаканчик Люськи... На самом деле я не помню, как он смог тогда нас примирить. Но как -то смог, потому что он мог все на свете.
  
  И однажды, не выдержав больше неопределенности, я решила объясниться с Люськой. Совсем по взрослому, хотя тогда я этого еще не понимала. Помню как сейчас, мы играли в песочнице, строили что-то из песка и украшали это цветами. Вспомнила, мы делали могилки друг для друга. Не знаю, где уж подсмотрели, но получалась очень красиво. Аккуратные холмики, разлапистая палочка вместо крестика, и венки из цветов. Вряд ли взрослые бы одобрили наше занятие, но мне лично очень понравилась получающаяся Люськина могилка. Она придала мне смелости. Я воткнула совочек, выпрямилась, отряхнула песок, повернулась к возящейся где-то внизу замурзанной Люське и сказала с высоты своих шести с половиной лет:
  
  - А Юра все равно меня любит больше тебя.
  
  Кажется, я даже топнула ножкой. Люська подняла глаза.
  
  - Юра? - недоуменно спросила она, словно не понимая, какой Юра, хотя какого еще Юру я могла иметь в виду, - мой папа? Любит тебя?
  
  Меня смутило это "мой папа". Потому что мой папа больше всех на свете любил меня, свою дочь. И это очевидно. Больше бабушки, больше мамы, и уж, конечно же, больше Люськи. А если Юра - Люськин папа...., мне не захотелось додумывать эту мысль. Вместо этого я завопила что-то оскорбительное, дети легки на дразнилки:
  
  - Люська - балдуська, Люська - муська, Люська - дура придурошная.
  
   В ответ Люська схватила горсть песка и бросила мне в лицо. Слезы, перемешанные с песком, брызнули из моих глаз. Ощупью найдя совочек, я бросилась на обидчицу. Люська ответила. Теперь ревели мы обе. На крик прибежали взрослые. И тут Люська меня заложила, она бросилась к Юре, обхватила его руками за ноги и пожаловалась:
  
  - Папа, папа, она говорит, что ты любишь ее больше меня.
  
  Юра - очень сильный. Он гораздо сильнее моего папы. Он подхватил нас обоих на руки. Одной рукой ее, другой меня, причем одновременно. Поднял нас, держа друг от друга на некотором расстоянии, и сказал, обращаясь сразу к обеим.
  
   - Девочки мои, я вас обеих очень люблю.
  
  - Больше всех на свете? - быстро спросила я.
  
  - Больше- больше - он улыбался, глядя на нас, - тебя больше всех как родную племянницу, а тебя, - он повернулся к Люське, - как дочку. И больше у меня нет никого, кроме вас. А теперь миритесь, если вы меня любите.
  
  Конечно, рано или поздно мы мирились. Но сердце мое все равно разрывалось от несправедливости. Почему какая-то Люська встает между мной и Юрой. Откуда она взялась? И почему Юра не мой папа?
  
  В тот год нам с Люськой было по шесть лет, и осенью я пошла в школу. А Люська не пошла. Она маленькая. Дело в том, что у меня день рождение в октябре, я - осенний ребенок, а у Люськи - весной. Поэтому я - умная, способная, рассудительная, умею читать и считать до ста, а Люська - взбалмошная и ветреная, у нее - гиперактивность, я знаю, мои папа и мама часто об этом говорили, когда думали, что я не слышу. Поэтому меня отдали в школу. А Люську - нет. И в школе я узнала такое. Такое! Ну, такое. В следующее лето впервые я с нетерпением ждала свою двоюродную сестрицу. Я хотела ей рассказать то, что узнала. Что есть более родной родственник, чем папа. Называется муж. И еще, я могу, когда вырасту, выйти замуж за Юру, а Люська не сможет, потому что за пап замуж не выходят. Мне об этом рассказали старшеклассницы, Гелька с соседней улицы, она уже большая, учится уже в третьем классе и собирается замуж за учителя физкультуры, за учителей, кстати, тоже можно выходить замуж. Нельзя только за пап и за родных братьев, а за двоюродных можно. Но я и не хотела замуж за папу. Папу я очень любила, но замуж все равно хотела выйти за Юру.
  
  И вот наступило лето. Пригрело солнышко. Зацвела сирень, а потом жасмин. В саду отцвели яблоки и вишни, зелеными капельками набухли молодые плоды. Ух, как я обожала есть завязь прямо с деревьев. У нас есть одна яблоня, так у нее молодые яблочки сразу появляются не кислыми. Правда-правда, на всех яблонях кислые, а на ней - вкусные. Обычно я их всех съедала еще в завязи. Потом появилась самая ранняя клубника. Ее я тоже съедала зеленой. Но некоторые ягодки в траве найти не могла, и они успевали покраснеть, их я тоже съедала.
  
  Я ждала Люську. Я предвкушала наш разговор. Как я ей все скажу. Как она ответит, что тоже выйдет. И тут я ей как выдам, что за пап замуж не выходят. И получается, что Юра все равно станет мой, а не ее.
  
  Люська приехала вместе с Юрой и своей мамой тетей Соней. Первые дни нам не удавалось уединиться для решающего разговора. Я жаждала реванша и не хотела брать его впопыхах, отстав где-нибудь с Люськой от родителей.
  
  Наконец-то мы остались одни. Взрослые уложили нас спать пораньше, а сами удались в горницу смотреть телевизор. Мы с Люськой спали в комнате бабушки, а бабушка сегодня тоже ушла смотреть телевизор.
  
  Я лежала на кровати бабушки и смотрела на Люську. Мы с ней хоть и сестры, но двоюродные, и совсем не похожи. Дальнее родство. И внешне мы отличаемся. Я - пухленькая, а Люська - тощая. Я - светлая, она темная, у меня волосы прямые, у нее кудряшками. У меня глаза - синие (а это очень здорово, мне и мама, и папа, и Юра говорили), а у нее непонятно какие - их цвет меняется от того, как смотреть, ну как окраска у сиамской кошки. В общем, я - девочка красивая, а Люська - не очень, и вообще на мальчика похожа. Особенно когда бегает с пацанами по улице.
  
  Люська лежала на удивление спокойно, рассматривала потолок и молчала. И тут я начала свой триумфальный разговор.
  
  - Знаешь Люсь, - произнесла я мечтательно, - я скоро вырасту большая, а когда вырасту, пожалуй, выйду замуж за Юру, - и быстро скосила на нее глаза.
  
  - Подумаешь, - спокойно она ответила она, продолжая смотреть куда-то в потолок, и перебирать рукой край одеяла, - А я, когда вырасту, поеду в Ислам - это страна такая - и у меня будет много мужей, там так положено, чтобы у одной девочки было много мужей. Вот. И они будут делать, все, что я захочу, катать меня на велике, покупать мне мороженное, и конфеты и апельсины, водить в цирк и кино. Вот. А ты, - тут она меня смерила каким-то взглядом взрослой дамы, обладательницы многих мужей, - если хочешь, можешь выйти замуж за папу. Будешь моей мачехой.
  
  У меня потемнело в глазах. Почему жизнь так не справедлива? Люське все- и много мужей, и апельсины с мороженым, а мне - мачехой!
  
  И тут Люська высунула язык. Лучше бы она этого не делала! Мне сразу захотелось его оторвать.
  
  Короче, нас опять пришлось разнимать. Но, как ни странно, это была наша последняя драка.
  
  А еще я вспоминаю разговор с Юрой. В то же лето. На ту же тему. Мне все-таки хотелось разобраться, за кого может выходить замуж девочка и сколько у нее может быть мужей.
  
  Юра был один, сидел в кухне и читал газету. Я кидала мячик об пол, один, раз, другой, подбираясь к нему все ближе и ближе. Наконец Юра отложил газету:
  
  - Что, Скворец, разговор есть?
  
  К интересовавшей меня теме я решила подобраться издалека.
  
  - Юра, скажи, - я забралась к нему на колени и повернулась так, чтобы видеть его лицо. Просто мне приятно смотреть, как он говорит.
  
  - Девочка, когда вырастет, может выйти замуж за одноклассника?
  
  - Конечно, - согласился Юра и уточнил, - когда вырастет.
  
  Ну, это я и так знала. Чего бы еще спросить?
  
  - А за другую девочку?
  
  Юра рассмеялся, я подпрыгнула на его коленке.
  
  - Уверяю тебя, - произнес он, - это совсем не интересно, девочке выходить замуж за другую девочку. Понимаешь, - он старался говорить серьезно, но улыбка сама собой раздвигала его губы, - ну вырастешь, поймешь, это просто скучно. Лучше выйти замуж за одноклассника, это раскрывает..., ну, некоторые возможности, - и он снова засмеялся.
  
  Юра красивый, и когда он смеется, у него в глазах прыгают солнечные зайчики. Мне нравится, как смеется Юра, и я решаюсь.
  
  - А за папу девочка может выйти замуж?
  
  Юра посерьезнел.
  
  - Видишь ли, Скворец, - начал он, - многим девочкам в твоем возрасте хочется выйти замуж за пап. Но дело в том, что когда ты вырастешь, а замуж выходят только взрослые тетеньки, папа станет уже старенький, как дедушка, ты же не хочешь выходить замуж за дедушку?
  
  За дедушку я замуж не хотела, но ответ Юры изменил теченье моих мыслей.
  
  - А ты? - перебила его я, - а ты тоже станешь стареньким?
  
  - Я? - глаза Юры неожиданно расширились. Он глубоко вздохнул и сказал, глядя куда-то сквозь меня, в пространство, - а мы с тобой, Милочка, никогда не станем старыми. Будем бороться со старостью. Силой мысли. Будут проходить годы, десятилетия, а мы будем вечно юными и красивыми... Хочешь?
  
  И в эту минуту я поняла, откуда у Люськи эта безудержная страсть к фантазированию.
  
  А на следующий год я была уже второклассницей, и как-то сразу стала большой. Меня стали отпускать играть на соседнюю улицу, и вообще по всему поселку. У меня появились новые увлечения, подруги. Я начала читать книжки и мне это понравилось. Я узнала новые игры. И еще я влюбилась в третьеклассника Петьку. Петя был самым высоким в своем классе, умел плевать дальше всех и никогда не обижал девчонок. А моя детская влюбленность в дядю стала проходить сама собой. Нет, Юра остался моим лучшим другом. Но я перестала делить его с Люськой. Я как-то приняла это, что любой отец больше всего на свете любит свою дочь. А дочь - отца, и еще маму, маму иногда сильнее, а еще потом когда-нибудь мужа, и бабушку, и подружек, и кошку... Короче говоря, я стала старше и само собой приняла взрослый мир со всеми его сложностями и законами. Ну, всех-то законов я тогда еще не разглядела, но те, что разглядела - приняла. Я и на самом деле была очень разумным, рассудительным ребенком. Потом я стала третьеклассницей, потом четвероклассницей. Люсю я в эти годы помню плохо. Конечно, она приезжала к нам на лето. Она всегда приезжала. Потому что в том городе, где они жили, очень плохая экология, и ребенка надо было обязательно вывозить на природу, на деревенские молоко и витамины. Так говорила тетя Соня, а она очень умная.
  
  А потом мы с Люсей как-то неожиданно подружились. После моего четвертого класса. Стали вместе играть, защищать друг друга в наших нелегких детских забавах. Я стала ценить это, когда в неожиданно вспыхивающих ссорах, где все оказываются против всех, всегда есть человек, который за тебя. Это позволяло нам выстоять даже при столкновениях с большими мальчишками.
  
  Училась я хорошо. Даже очень. Из разговоров взрослых я понимала, что учусь лучше Люськи. Нет, Люся тоже хорошо училась, но неровно. Например, она писала блестящие сочинения, в старших классах их даже на конкурс отправляли, зато делала в них массу ошибок. Я же легко успевала по всех предметам. А еще у Люськи часто возникали конфликты с учителями, Юру и тетю Соню постоянно вызывали в школу. У меня же было всегда примерное поведение, кроме, конечно, того времени, когда к нам приезжала Люська.
  
  В лето, случившееся после пятого класса, Люська научила меня курить.
  
  Я помню это, как она приехала, повзрослевшая, хотя тогда я этого не понимала, поулыбалась мне загадочно за праздничным столом, накрытым в честь приезда родственников, а потом оттащила меня в сторону и спросила: умею ли я курить? Я сказала, что нет. Она ответила, что это очень интересно, и она меня научит. И хотя я не испытывала ни малейшей тяги к никотину, я согласилась. И не пожалела, оказалось, что это, действительно, очень интересно.
  
  - А где мы возьмем папиросы? - наивно спросила я. Ведь ни папа, ни Юра не курили.
  
  - Найдем, - так же загадочно ответила Люська, - ты только стащи у своей мамы спички из кухни.
  
  Спички я стащила, а вот найти папиросы оказалось не так-то просто.
  
  - Будем собирать окурки, - пояснила Люська.
  
  Проект мне понравился. Окурки, или как у нас в поселке их называли - бычки, - буквально валялись на дороге. У себя в городе Люське с этим было легче, они там, с одноклассницами, переворачивали урну, и, пожалуйста, в их распоряжении сразу оказывалось несколько здоровых жирных бычков. У нас в поселке это не так. Во-первых, у нас нет урн. Во-вторых, наши мужики выкуривают папиросы под самый корень, а некоторые даже смолят махру, от этих вообще не остается никаких бычков. Что же касается брезгливости..., то, наверное, у детей ее просто нет.
  
  Мы отправились на охоту. С собой взяли двух мелких пацанят с соседнего двора, один учился в третьем класса, другой - во втором, оба они захотели научиться курить вместе с нами. В первый раз нам удалось найти только один окурок, зато сгоревший лишь до половины. Поскольку этот бычок нашла я, то мы выкурили его мы с Люськой пополам, затягиваясь по переменке. Соседским малолеткам не дали, им пришлось курить соломинки.
  
  Некоторые дни были удачнее, каждому находилось по целому окурку, правда, зато в другие дни вообще не попадался ни один бычок. После курения мы обычно жевали мяту, чтобы отбить запах. Такая гадость - скажу вам. Но я терпела и мяту.
  
  Это было так волнительно. Брести по тропинке, зорко вглядываясь в стоптанную траву, первой увидеть заветный окурок и броситься к нему, выкрикивая
  
  - Чур, мой.
  
  А потом украдкой пробираться на чердак, сортировать окурки, и медленно выкуривать их, стараясь пускать дым кольцами. А какого-нибудь малолетку выставить на стрему, чтоб не подкрались взрослые.
  
  Но мне особенно понравилось курить бычки напополам с Люськой. Чтобы был один окурок на двоих. Смотреть, как она медленно набирает полный рот дыма, закрывая глаза, и демонстрируя на лице неземной кайф, а потом брать бычок еще теплый от ее губ и молча затягиваться, стараясь ощутить то же удовольствие. И какое-то удовольствие я и вправду ощущала, особенно, мне нравилось сквозь полуприкрытые веки наблюдать за Люськой, как она в процессе этой процедуры жадно смотрит на меня, а потом передавать папироску ей и улыбаться. А ведь это был всего лишь пятый класс.
  
  Так мы прокурили целое лето. Но, как ни странно, ни разу не попались. Наверное, взрослым просто не могло прийти в голову, чем занимаются примерные девочки, почти отличницы, забравшись на чердак своего дома.
  
  Через год в ожидании Люськиного приезда я собрала здоровую кучу шикарнейших бычков, и даже несколько целых папиросин. А когда Люська приехала, выяснилось, что курением она больше не увлекается.
  
  - Это так несовременно, - объяснила она мне.
  
  В этом году Люська прочитала учебник по астрономии и теперь собиралась стать космонавтом.
  
  Поэтому нам пришлось приступить к тренировкам.
  
  Вместе с нами тренировались малолетки из соседнего дома и две городские девочки, которые, как и Люся, приезжали на лето к своим бабушкам-дедушкам. Впрочем, девочки долго не выдерживали, а малолетки, ничего, - тренировались. Мы бегали, прыгали, таскали какие-то кирпичи, для развития силы - космонавт должен быть физически развит. Ныряли, учились не дышать под водой - а вдруг у космонавта кончиться воздух? И так далее.
  
  А когда тренировки надоедали, мы играли в инопланетян. Из того же многострадального чердака мы с Люськой соорудили космический корабль. До сих пор не понимаю, верила я или не верила, что однажды он полетит? Это какое-то чисто детское восприятие действительности, когда, с одной стороны, уже точно знаешь, что это невозможно, а с другой стороны, еще допускаешь, что оно все-таки может случиться. Чаще всего в инопланетян играли мы с Люськой вдвоем, соседские салажата откровенно скучали, когда Люся принималась описывать пейзаж какой-нибудь планеты, с которой мы в этот раз были родом. Зато они оживлялись, когда Люська рассказывает о половых особенностях инопланетян, и в какие они могут вступать отношения друг с другом.
  
  Сегодня мы были с планеты Цветов. И сами были цветами. Мы питаемся солнечным светом. И не можем употреблять грубую пищу. Завтрак не считается, он был до игры, и мы его употребили. Вместо обеда Люська предлагает отправиться на речку и позагорать на пляже. Для цветов - это наиболее естественный тип питания.
  
  Мальчишки переглядываются.
  
  - Ладно, - говорит старший, - только мы сходим домой, переоденемся.
  
  Возвращаются они нескоро, и такие довольные, что я подозреваю: они потихоньку подзаправились грубой пищей, а теперь еще хотят позагорать. Хотя сами они это категорически отрицают.
  
  Речушка у нас мелкая, почти вся заросшая ряской. А вот пляж хороший, песчаный. Но не такой, как в кино. Наш пляж находится буквально в лесу. Песок насыпан прямо между деревьями и кустами. И это хорошо. На южных пляжах людей как сельдей в бочке. А у нас каждая компания может уединиться в зарослях и загорать себе.
  
  Мне постепенно начинает хотеться есть, но не сильно. А вскоре у нас возникает другая проблема. Связанная с выделением уже переваренного завтрака. Я опасаюсь, что Люська запретит посещение туалета, ведь у цветов таких проблем быть не должно, но Люська разрешает.
  
  - Нужно освобождаться от пережитков прошлого, - постулирует она.
  
  - Люсь, а Люсь, - лениво говорит старший пацан, и переворачивается на спину, - а сексом мы как инопланетяне будем заниматься?
  
  Вопрос о необходимости нам самим заняться инопланетным сексом всплыл впервые. Но Люська с готовностью подхватывает тему.
  
  - Конечно. Раз мы инопланетяне, то мы должны и жить инопланетной жизнью.
  
  Тема настолько захватывает наших спутников, что младший пацан от волнения просыпается и подскакивает на месте. С него даже кепка сваливается.
  
  - А как мы будем им заниматься? - интересуется он.
  
  - А с солнцем, - отвечает Люська, - мы же - цветы. А цветы занимаются сексом только с солнцем, они подставляют свое тело под его лучи.
  
  Я улавливаю в этом некоторое противоречие.
  
  - Постой, - говорю я, - ведь именно так мы питаемся, подставляя тела солнцу.
  
  - Правильно, - отвечает Люська, - а чтобы заняться сексом, нужно подставить солнцу другое место.
  
  Она наклоняется к моему уху и громко шепчет, какое именно место нужно подставлять солнцу. Шепот громко разносится по пустынному пляжу. Старший пацан краснеет и переворачивается на живот.
  
  К вечеру голод становится нестерпимым. Мы сидим вдвоем на чердаке. Нас уже несколько раз звали ужинать. Я мужественно выдерживаю давление родителей и голодные спазмы в желудке, стараясь сосредоточиться на изучении карты звездного неба. В это время за нами приходит бабушка.
  
  - Если вы сейчас же не пойдете ужинать....
  
  С бабушкой лучше не спорить. В нашей семье бабушка - самая главная.
  
  И тут, словно в ответ на зов бабушки, у Люськи начинает громко бурчать в животе. Она с интересом прислуживается к звукам, словно цветок, которому столь низменные процессы вообще чужды.
  
  - И психология, и физиология другие, - грустно констатирует она. - Да, Люд, на этой планете нам, цветам, придется мимикрировать, чтобы выжить. Иначе туземцы пустят нас на капусту.
  
  Я смеюсь, хотя на самом деле предложение мимикрировать встречаю с огромным облегчением.
  
  Это было после шестого класса. После седьмого Люська раздумала становиться космонавтом. Кстати, именно в седьмом классе я первые почувствовала беспокойство, а вдруг в этом году Люська не приедет к нам на лето? Своими расспросами я атаковала Юру.
  
  Юра - журналист. Он работает в районной газете и часто ездит по окрестным деревням, собирая материал. Правда, наш поселок относится к другому району, но, Юра ухитряется так построить маршрут, чтобы минимум, раз в месяц заехать к нам. Я начала атаки уже с января: "Люся приедет к нам?", "А Люся приедет к нам, я скучаю!". Слушая мои пламенные признания, папа как-то раз сказал: "А ведь, это хорошо, что они друг к другу привязались, правда, Юр? Больше родни у нас особой нет. Пусть сохраняют отношения, когда нас не будет".
  
  На следующее лето Люся приехала как всегда. Наученная горьким опытом, я не стала покупать в райцентре книги по астрономии, правда, присмотрела несколько штук, если что мы бы съездили за ними. Я не ошиблась. Люся теперь хотела стать мафиози. Благородным мафиози. Грабить богатых и обязательно отдавать добро бедным. Общими усилиями мы составили с ней список богачей и бедняков в нашей деревне. А потом создали банду "Бешеная селедка", куда вошли все те же соседские пацаны и одна из приезжих девочек. Процесс социальной справедливости мы решили начать с инвентаризации садов. Все было организовано на высшем уровне. Сначала мы проводили разведку, отслеживая моменты, когда богатеев не бывает дома, или, по крайней мере, в доме оставались только слабосильные богатеи. Собак прикармливали. В деревне не принято особенно баловать четвероногих друзей всевозможными деликатесами, да и вообще их стараются держать впроголодь. Голодная собака - злее. Так что с нашими кусочками колбасы и хлеба нам удавалось без труда приручить любого пса. А потом темным деревенским вечером мы осуществляли налет на сад. Брали в основном яблоки, позже таскали огурцы и помидоры, все остальное в темноте собирать труднее. На месте преступления оставляли рыбий скелет. Это означало, что за данный теракт ответственность берет банда "Бешеная селедка".
  
  Люська настаивала, чтобы украденные яблоки и огурцы мы относили к домам бедняков и высыпали под окнами. Никто не возражал, нам они все равно особенно не были нужны, и у нас и у соседей яблоки росли не хуже. Я только убеждала Люську высыпать наш дар куда-нибудь в крапиву, дескать, бедняки с голоду все равно найдут. А Люська норовила оставить их на видном месте. Иногда, проиграв в споре, ну кто из нас мог переговорить Люську?, позже я возвращалась и перепрятывала подарки. Потому что, когда я представляла, что будет, если богатеи обнаружат украденные у них яблоки возле чужого дома..., мне дурно становилось. Несколько раз наши авантюры оказывались на грани провала. Но к счастью, в это лето все обошлось.
  
  А на следующий год Люська не приехала. Впервые за всю нашу жизнь. Тетя Соня отдала ее в какую-то летнюю спецшколу для особо одаренных детей. Об этом нам сказал, заехавший к нам после одной из командировок Юра. С тем, что Люська особо одаренная я мысленно согласилась. Давно уже минули те времена, тогда любое упоминание успехов Люсеньки у меня вызывало приступ ревности. Училась - то я по-прежнему лучше Люськи. Восьмой класс я закончила с одной четверкой по физкультуре, а у нее табель был пересыпан четверками, и как я поняла из разговоров, историчка даже хотела влепить ей "три" за неправильное понимание отечественной истории. Но я начала чувствовать, что за ее четверками и не случившейся тройкой есть что-то большее, чего за моими пятерками может и не быть. Это понимание, впрочем, могло вызвать новый виток ревности, если бы..., если бы я не была уже так сильно привязана к своей сестре. И я откровенно скучала.
  
  Я попробовала было со своими проблемами подлезть к родителям, но они меня понять не захотели.
  
  - Ну не может Люся приехать, так что на ней свет белый клином сошелся? - сказал папа, - поиграй с другими девочками. Вон к Васнецовым внучка приезжает...
  
  - Да, уж и сколько можно гостить у нас твоим родственникам, совесть иметь надо, - едко добавила мама.
  
  И как всегда в трудной ситуации я бросилась за помощью к Юре. И, как всегда, Юра помог.
  
  - Люся, действительно не может приехать, Соня очень настаивает на этой школе, - Юра смущенно скребет щеку, словно сомневается говорить дальше или нет. Надо же у него появился новый жест. Раньше я такого никогда не видела. И сомневающегося Юру тоже не видела. Но тут он встрепенулся и стал таким же, как всегда.
  
  - Какие проблемы, Скворец? Поехали ты к нам в гости? Хочешь, провести лето в самом настоящем городе, только маленьком? - Юра улыбается мне, и у меня знакомо сжимается сердце. Все-таки Юра мой самый большой и искренний друг.
  
  И вот я в гостях в самом настоящем городе.
  
  Люся меня встретила бледная, непривычно грустная, и какая-то рассеянная. Правда сначала она мне обрадовалась, долго водила по своему городку, показывала разные интересные места, парк, дырку в заборе, киоск с вкусным мороженым и что еще такое же. А к вечеру впала в хандру, отказалась ужинать и ушла в свою комнату.
  
  Когда я зашла к ней, она лежала прямо в одежде на не разобранной кровати и отрешенно смотрела в потолок. В полумраке ее лицо показалось мне очень бледным и каким-то не живым.
  
  - Что с тобой, Люся? - испугалась я.
  
  Она подвинулась к стенке и постучала ладонью по кровати.
  
  - Иди сюда.
  
  Я подошла и осторожно присела на краешек.
  
  - Скажи, - слабым голосом спросила меня Люська, - ты уже влюблялась в кого-нибудь?
  
  Я как-то сразу подумала о Юре, потом передо мной всплыли размытые образы одноклассников, Петьки Валенка, наконец, их сменило лицо нашего школьного математика. Математик у нас высокий и красивый, а я самая лучшая в классе по математике.
  
  Так под образ объясняющего теорему математика я осторожно призналась:
  
  - Ну, влюблялась, а что?
  
  Люська смотрит в потолок, а потом говорит трагическим полушепотом:
  
  - Люд, а я, кажется, влюбилась по настоящему.
  
  - В кого?- у меня просыпается любопытство.
  
  - Его зовут Виталиком. Ты его не знаешь. Он работает с папой в газете. Но он не журналист, он поэт. Он учится в самой Москве. Заочно. На литературном факультете.
  
  В самой Москве - это впечатляет! Но неожиданно вместо естественного любопытства я почувствовала острый угол какого-то неведомого мне ранее чувства. Что-то похожее на обиду. Я почувствовала его физически, словно что-то кольнуло в бок, да там и осталось, и мне хочется сжаться в комочек. Мне горько, как будто Люська переступила через какую-то черту, а меня оставила здесь. И теперь она удаляется в ядовито-фиолетовое марево, и я теряю- теряю- теряю ее!
  
  - Ну, что-что мне делать? - Люська переворачивается на живот и говорит невнятно, уткнувшись в подушку, - он не замечает меня. Он уже большой. Он учится в Москве. Он считает меня маленькой. Я умираю, Люд!
  
  Я прогоняю тупую боль. В конце концов, Люське хуже, чем мне. Ведь это она безответно влюбилась. А я как лучшая подруга должна ей помогать, а не представлять фиолетовое марево, в котором растворяется хрупкая фигурка.
  
  - Люся, - я касаюсь ее плеча. Это прикосновение - робкий мостик через разверзнутую между нами пропасть, - Люся.
  
  Мне кажется - Люська плачет. Во всяком случае, плечи вздрагивают. И я не убираю руку. И так мы сидим с ней, а вечер спускается все ниже и ниже, заглядывает в окна квартиры, еще сильнее сгущается, завидя нас, а потом вообще потихоньку превращается в свою подругу - ночь.
  
  Ночью Люська рассказывает мне нехитрую историю своей любви девочки - подростка к взрослому мужчине.
  
  На следующий день все повторяется. Печаль. Прогулка. Отказ от еды. А вечером я, наконец, я могу увидеть предмет Люськиного увлечения воочию. Виталик приходит по каким-то делам к Юре, и остается на ужин. Люська долго прихорашивается и потом, вся такая счастливая, выплывает к столу.
  
  Виталик не произвел на меня никакого впечатления. Во- первых, не такой уж он и взрослый. Во-вторых, у него прыщи, которые он пытается чем-то замазывать. В третьих, мне не понравились его стихи, которые он, слегка подвывая, читал нам:
  
  "Ты мое солнышко ясное!
  
  Ты моя - ночка глубокая..."
  
  И все в таком же духе. Я начинаю думать, что в далекой Москве, на заочное литературное берут явно не за талант.
  
  Когда он провыл строчку: "И глаза твои темно-карие", я быстро гляжу на Люську. Глаза у нее какие угодно, но не темно-карие. В детстве Люсины глаза были неопределенного цвета, но сейчас их цвет установился, такой же, как у меня, папы, Юры: синий. Волосы у Люськи темные, и это очень красиво: синие глаза и темные волосы.
  
  Моя вчерашняя боль не ушла, а просто спряталось куда-то, как прячется выступающий гвоздик в ботинке, рукой его невозможно нащупать, но время от времени он больно колет беззащитную пятку. Но я не хочу чувствовать эту боль и не чувствую. Поэтому я могу искренне переживать за Люську. Какой подлец, видишь темно-карие глаза ему нравятся. Но Люська не занимается анализом, она тихонечко млеет, слушая бездарные вирши, а когда прыщавый поэт уходит снова плачет в подушку. И мне ее так жалко. Так жалко.
  
  На следующий день Люська отказывается идти в свою спецшколу, которая, к слову оказалась какими-то навороченными языковыми курсами. Но тетя Соня непреклонна, она вбила себе в голову, что Люся после школы собирается поступать на инфак. А я Люсю понимаю. Какие курсы, когда рушится мир. Меня папа, например, никогда не посылал на дополнительные занятия, он считал, что если у девчонки есть мозги, школа ее всему научит, а всякие репетиторы нужны только для безмозглых идиотов.
  
  - Но как я оставлю Люду одну, она же гостья, - скандалит Люська.
  
  - Ничего страшного, Люда пока посмотрит телевизор, или почитает книгу, - тетя Соня не уступает.
  
  - Да я вообще не хочу на инфак! - кричит Люська.
  
  - Ты сама не знаешь, чего хочешь.
  
  Короче, Люся выдворена, а я читаю книжку и думаю о ней. Жаль, что у нас в школе французский, а то я бы пошла на эти курсы тоже. Мне не хочется оставлять ее одну в таком состоянии.
  
  Странной приходит Люся с занятий. Уже не печальной, нет, а какой-то задумчивой.
  
  Таким же странным шепотом она зазывает меня в свою комнату и там задает неожиданный вопрос:
  
  - Люд, а как у тебя протекает месячный цикл?
  
  Я чувствую, что краснею, как молодой помидор на грядке. И от этого злюсь. Есть темы, которые я не хочу обсуждать ни с кем. Я даже с мамой об этом не говорю. Хотя она не раз пыталась "просветить дочку". Но я всегда резко прерывала эти откровенности. Не хочу. "Ты становишся женщиной", - говорила мне мама. А я не хочу становиться женщиной. Хочу всегда быть девочкой. Все что мне надо знать о правилах гигиены я прочитала в книгах. И даже белье свое стираю отдельно. Как будто бы, если никто не знает, то этого не существует.
  
  Вот и сейчас от неожиданности я довольно грубо парирую:
  
  - Чего?
  
  Я вся красная. И Люська это видит. И от этого мне делается еще стыднее.
  
  - Какое твое дело, - говорю я, - а у тебя?
  
  Люська словно не замечает моего стыда и моей грубости. Она берет меня за руку и говорит проникновенно:
  
  - Люд, я скажу, я тебе скажу про себя. Все скажу. Хочешь знать...
  
  На самом деле я этого вовсе не хочу, но Люська продолжает:
  
  - У меня месячные недавно только прекратились, и теперь будут не раньше, чем дней через двадцать...
  
  Зависает пауза. Она выжидательно смотрит на меня. Я краснею еще сильнее, вырываю руку и отворачиваюсь.
  
  - Ну, - запинаясь, произношу я, - допустим, у меня тоже бывает.
  
  Люся молчит. Я набираюсь смелости, и выпаливаю:
  
  - Скоро будут, через пару дней, может быть.
  
  Тут Люся переводит разговор на другое, и я облегченно вздыхаю.
  
  - Знаешь, с кем я познакомилась сегодня на курсах? - спрашивает она, - с ведьмой. У нас у одной девочки в роду были цыгане, и ее мама занимается всяким таким, гадает, магией. Мы ходили к ней домой, и я виделась с ее мамой, она даже денег за консультацию не взяла.
  
  Мне интересно, но поворачиваться я не спешу, потому что все еще красная.
  
  - И что?- спрашиваю я.
  
  - О!- Люся воодушевляется. Вскакивает с кровати, на которой мы только что сидели. Вот теперь я узнаю всегдашнюю Люську.
  
  - Ведьма знает заговоры. И в том числе заговор на счастливую любовь. А еще она умеет снимать венец безбрачия.
  
  - Ты снимала венец безбрачия? - удивляюсь я.
  
  - Да нет, - отмахивается Люська, - я же еще маленькая для брака. Потом я вообще не хочу выходить замуж. Тут другое. Ведьма научила, как добиться любви Виталика. С помощью магии. Ты мне поможешь? - неожиданно спрашивает она.
  
  Я соглашаюсь, и Люська излагает мне свой план. Ведьма научила ее заговору. Нужно испечь пирожок и три раза произнести над ним этот заговор. И кому скормишь потом пирожок, тот в тебя и влюбится. План мне нравиться, но не успеваю я сказать и слово, как Люська добавляет, с какой начинкой должен быть сей пирожок, и мне делается дурно. Угадайте, с чем должен быть этот пирожок? А зачем, по-вашему, она прежде заговорила о месячном цикле? Правильно, начинка должна быть из того, что выделяется во время критических дней.
  
  Я пережидаю рвотный позыв и говорю, что это интересная идея. Пусть Люська печет свой пирожок, лишь бы не плакала.
  
  Люська подсаживается ко мне и снова берет меня за руку.
  
  - Но мне нужна твоя помощь, - напоминает она.
  
  - В чем?- пугаюсь я.
  
  - Понимаешь, я же тебе говорила, что у меня это дело только что кончилось. Поэтому я и хочу попросить, чтобы пирожок испекла ты.
  
  - А почему ты не хочешь испечь этот пирожок позднее, через месяц, - резонно возражаю я.
  
  - Ну, Людочка, ну пожалуйста, - Люська заглядывает мне в глаза, - Я хочу сделать это побыстрее. Виталик должен скоро уехать на сессию, и я боюсь, что он не вернется, или влюбится там в кого-нибудь. Ну, пожалуйста, помоги мне! Давай ты испечешь пирожок, и мы ему скормим!
  
  Во мне начинает говорить рациональность.
  
  - Люсь, - начинаю я, - извини, но при чем здесь я? Это должен быть твой пирожок. Понимаешь, ведь он должен влюбиться - то в тебя, а не в меня.
  
  - А это одно и то же - убежденно говорит она, глядя на меня честными глазами, - что ты, что я. Мы ведь сестры!
  
  Мне не кажется, что в данной ситуации это одно и то же. Но дело не в этом, я вообще ни в какую магию не верю. Просто... Я! Не! Собираюсь! Печь! Этот пирожок!
  
  - Нет! Нет! И нет!- я говорю это настолько твердо, насколько могу.
  
  Люся откидывается на спинку кровати и тянет меня следом. Мы сидим с ней, и наши плечи касаются. Я смотрю в окно. Из окна Люськиной комнаты виден кусочек неба, и на его бессмертной голубизне отдыхают глаза и краска, я это чувствую, утекает куда-то с моих щек. А Люська смотрит на меня.
  
  - Люда, - наконец, говорит она звенящим шепотом, - проси у меня чего хочешь. Любое желание, ну?
  
  - Нету у меня никаких желаний, - я растеряна.
  
   - Тогда это желание останется за тобой. Понимаешь? И когда ты захочешь, ты его загадаешь. И я его выполню. Любой ценой. Все что угодно. Если ты сейчас мне поможешь.
  
  Но согласилась я не поэтому. Просто я вдруг почувствовала, что между нами нет больше пропасти. И давно уже нет. Может быть, с самого начала разговора. Когда Люська спросила меня о таком..., мы опять стали вместе. И нет больше ядовитого марева. И нет теряющейся вдали фигурки....
  
  И я соглашаюсь. Как соглашалась всегда на все, что она придумывала.
  
  Далее наступает период практики.
  
  Я представляю этот пирожок, точнее его содержимое и меня опять начинает слегка подташнивать.
  
  - И ты думаешь, он будет ЭТО, есть - с сомнением говорю я.
  
  - А откуда он узнает, что это? - удивляется Люська.
  
  - Нет - нет,- я мотаю головой, - не так. Давай туда еще чего-нибудь положим для маскировки. Например, вишневого варенья... И испечем несколько обычных пирожков, а то это подозрительно, один пирожок.
  
  Люська легко признает мою правоту.
  
  Люська веселеет. И мы начинаем готовиться. И ждать момента, когда наступит время печь пирожки. Все это очень интересно, если бы критический день не приближался с такой пугающей быстротой. И если бы каждое утро не начиналось с вопрошающего взгляда Люськи, на который я пока еще могла мотнуть головой, но все равно краснела.
  
  А потом критический день наступил. Но оказалось уже поздно. Накануне Виталик уехал на сессию. Я молча порадовалась, потому что через месяц Люська уже никак не заставит меня готовить этот ужас.
  
  А когда месяц прошел, сессия кончилась, и наш прыщавый заочник вернулся, Люськины чувства к нему уже остыли, теперь она увлекалась магией. И до конца этого лета мы с ней изучали какие-то древние трактаты, искали в парке цветок папоротника, и пытались разогнать облака силой мысли. Кстати, разгонять облака иногда даже получалось.
  
  Девятый класс очень сложный. Уже давно, с начальной школы, мама перестала проверять мои домашние задания, а тут опять начала. Меня даже освободили почти от всех дел по дому. Это звучало так: "девочка должна готовиться в институт". У меня довольно хорошо идет математика, поэтому на семейном совете было решено, что готовиться я буду на физико-математический факультет областного пединститута. Конкурс туда не такой большой, я смогу поступить на бюджетное отделение. Я не возражала. Честно сказать, мне уже давно осточертело дома и хочется побыстрее куда-нибудь уехать. А еще мне понравился город. Эти месяцы, что я жила у Люськи, я привыкла к комфорту, который он предоставляет своим жителям. Не нужно топить печь, каждый день таскать ведрами воду на коромысле, можно принимать душ каждый день, а не раз в две недели, когда топится баня. А, главное, мне понравилось, что у Люськи есть своя комната, в то время как я жила вместе с бабушкой.
  
  Люську зимой я вспоминала, конечно, как не вспоминать, правда, хватало и других дел. Но вообще-то было скучновато. Мне перестали нравиться зимы в нашем поселке. Учеба. Учеба. Темнеет рано. Поговорить особенно не с кем. Девочки после школы в основном собираются в ПТУ, редко кто в техникум. Я, наверное, переросла свой поселок. И ожидание областного пединститута, в который я когда-нибудь обязательно уеду, подогревало мое нетерпение.
  
  То, что в это лето Люська снова приедет к нам, я знала уже с нового года. Этой зимой она несколько раз болела, и тетя Соня опять решила, что это из-за плохой экологии и потому, что девочка провела все лето в городе. К тому же Юра сказал, что Люся согласилась весь год заниматься языком с репетитором, если ее на каникулы отправят к нам, и что она очень скучает, и постоянно вспоминает меня.
  
  И вот наступило оно, главное лето в моей жизни, и последнее лето, когда я была счастлива. Ради которого я и начала эти воспоминания. Предпоследний приезд Люськи. Они приехали всей семьей, Юра, тетя Соня и Люся. Правда, тетя Соня вскоре уехала.
  
  Мне трудно вспоминать дальнейшее. Мне кажется, я расплачусь, глядя в это пыльное стекло. Впрочем, если забыть настоящее и нырнуть в прошлое, как в омут, может быть, я опять стану счастлива, как это было в то последнее лето моего детства.
  
   Люська очень вытянулась за последний год, теперь она даже немного выше меня, и еще больше похудела. Люське это идет, а я вот по-прежнему остаюсь пухленькой, и меня это страшно огорчает. Нет, я не толстая. Юра называет меня настоящей русской красавицей, да и мальчишки в классе не дразнятся. Будь бы я по настоящему толстой, точно бы дразнились, но мне все равно хотелось бы стать чуть-чуть стройнее. Как всегда в честь приезда гостей царит праздничная суета. Они все трое сидят во главе стола. Мама суетится, мечется, старается угодить. Моя мама на самом деле их очень любит, а если и покалывает иногда папу: "твои родственнички", так это не со зла. Люська чинно высиживает положенное время. Иногда она поглядывает на меня и улыбается мне одними глазами.
  
  Едва заканчивается ужин, и Люське удается отделаться от докучливого внимания взрослых, как она утаскивает меня на чердак.
  
  На чердаке она долго молчит то ли, не решаясь начать разговор, то ли создавая атмосферу. Но трактатов по магии она не привезла, это я успела заметить.
  
  - Ты знаешь, - наконец, таинственным шепотом начинает Люся, - что существует девчачья любовь?
  
  - Как это? - не поняла я. Девчата кого-то любят? Но это естественно. Вряд ли Люся стала бы спрашивать об этом с таким загадочным видом. Она ж только в прошлое лето влюблялась в Виталика. Я и сама кого-то любила. Вот в начальной школе я была влюблена в Петеньку Валенка из старшего класса. Потом мне немножко нравился школьный математик.
  
  - Это когда одна девочку любит другую девочку. По взрослому, - пояснила для меня Люся, - и они все время вместе. А в некоторых странах, двум девушкам можно даже пожениться!
  
  Я как-то сразу ее поняла. Нет, что-то такое я слышала, или по телевизору видела, но это было настолько мне чуждо, что я вряд ли это досмотрела или дослушала, поэтому сейчас не могу припомнить никаких деталей.
  
  - Люсь, - осторожно говорю я ей, - но как такое возможно? Ну, ты понимаешь, физически как возможно? У них же анатомия совсем другая.
  
  У Люськи блестят глаза. И я вдруг понимаю, что она выросла. Что это уже не ребенок, играющий в инопланетян или банду "Бешенная селедка", она уже девушка, взрослая девушка. Вон как под футболкой грудь проступает. Мне становится немного грустно. Потому что я тоже девушка, и внешне это заметно куда сильнее, чем у Люськи. На Люську одень свитер побалахонистей, и она еще сможет сойти за пацана. И волосы она стрижет очень коротко. А у меня коса. И... мне не хочется становиться взрослой девушкой. Может сейчас Люська скажет, что все это взрослая чушь, а мы лучше будем играть в какую-нибудь игру?
  
  - Ты - дурочка, - покровительственно говорит Люська, - Ты Кама-Сутру читала когда -нибудь?
  
  - Нет! - я и на самом деле не читала.
  
  - Это самый древний трактат о любви, - объясняет мне Люська, - там показано, как нужно заниматься ..., ну, этим самым, ты понимаешь...
  
  Я понимала.
  
  - И вот там много вариантов, при которых мужчина вообще не нужен. Эти позы вполне могут проделать две девушки.
  
  - А как же, это... - я остановилась.
  
  - Ну, без этого вполне можно обойтись, - Люська задумалась, - ведь и без этого можно придумать много интересного. Потом есть разные варианты, - Люся пошевелила в воздухе пальцами.
  
  Я скептически глянула на ее руки.
  
  - Ну-ну.
  
  Мы помолчали. Конечно, если можно заниматься сексом с солнцем, просто подставляя под его лучи отдельные части тела, то почему нельзя девушка с девушкой?
  
  Странно, что Люська тоже молчала, еще никогда мой скепсис ее ни останавливал.
  
  - Ну, ладно, Люсь, - примирительно начала я; мне захотелось дослушать, что она еще придумала, - Я все поняла, существует девчачья любовь, есть такие способы, что можно обойтись и без парня. Кама-сутра об этом написана. Это все, конечно, очень интересно, но какое отношение имеет к нам? Или...- тут я с интересом глянула на Люську. Она вернулась за стол и села на краешек столешницы, сжавшись как птица от сильного холода. Ее руки нервно вцепились в собственный плечи, а голова свесилась вниз, так что перед моими глазами был только стриженый затылок, покрытый уже начинающим кудрявиться ежиком.
  
  - Люся, - позвала ее я, на мгновение мне показалось, что она меня вообще не слышит, - ты что, влюбилась в какую-то девчонку?
  
  Не поднимая головы, она кивнула.
  
  Ну и дела. Такой Люську я еще не видела. Даже, когда в прошлом году она влюблялась в стажера Виталика, или еще раньше, когда нас чуть не поймали за кражей соседских яблок.
  
  - А... в кого? - растерянно спросила я.
  
  Люська подняла голову, будто пружина распрямилась. Теперь я видела ее глаза, распахнутые как небо. Распахнутые передо мной.
  
  - В тебя, - тихо ответила она.
  
  И в этот момент я поняла, что тоже люблю Люську. И всегда любила, кроме, может быть, раннего детства, когда была увлечена Юрой. Но и Юра, он ведь ни кто- нибудь, он Люськин отец, можно сказать, он часть Люськи. Точнее, это она его часть. И потом Юра был прав, когда я выросла, он стал уже старым... Пусть это жестоко, но и он и мой папа, и наш математик - давно уже старые. Он был не прав в другом. Что девочке с девочкой - неинтересно. С Люськой просто не может быть неинтересно.
  
  Я всегда любила Люсю, и даже в Юре, я любила ее. Просто раньше я не знала, как это называется. А теперь все стало на свои места. И все стало так просто. Просто я люблю свою двоюродную сестру, как в той недосмотренной мною передаче.
  
   - Знаешь, а я ведь тоже люблю тебя, - я слышу себя как будто со стороны. Слова выпорхнули из меня, как стайка воробьев из дверцы случайно раскрывшейся клетки. Не знаю, хотела ли я это говорить. Не знаю, как это должно было прозвучать в контексте нашего разговора.
  
  Внезапно я осознала себя говорящей это и протягивающей руку к Люсиной ладони. Честное слово, все это происходило само собой. Естественно, как естественно поворачивает подсолнух свою косматую голову вслед за солнцем.
  
  Наши ладони соприкоснулись. Ничего особенного не произошло. Просто прикосновение одной руки к другой. Меня оно отрезвило. Но не остановило. Ни на миг мне не захотелось взять свои слова обратно. Потому что теперь я знала, как называются мои чувства к Люсе. А то, что в книгах через соприкасающиеся руки обязательно проскакивает молния..., так то в книгах. В реальности мне было вполне достаточно пульсации собственного сердца, отдающегося в сомкнутые ладони.
  
  Люся внимательно смотрит мне в глаза. Что она хочет найти там? Правду? Я раскрыта перед ней так же, как недавно была раскрыта она.
  
  - Знаешь, - говорит она, - я тут одну книжку привезла.
  
  - Кама- сутру?
  
  - Да нет, - она машет свободной рукой, - просто книжку, художественную, про двух девушек, там все подробно описано.
  
  Она быстро соскальзывает с чердака, и вскоре возвращается с потрепанным томиком.
  
  - Почитай.
  
  Книжка как книжка. Конечно же, я прочла ее тем же вечером. Люся тактично удалилась куда-то, оставим меня одну изучать премудрости девчачьей любви. Собственно не вся книжка про это, отношениям двух девушек посвящен только один рассказ. Да и девушек вовсе, а двух взрослых тетенек. Одна из них жила высоко в горах, у нее там был ферма. И она была очень одинока. И никто не хотел на ней жениться, потому что она была не очень красива, а ферма ее не очень богата. Но тут на ферму пришла другая девушка, она скрывалась от слуг закона и была переодета в мужскую одежду. И хозяйка фермы в нее влюбилась, думая, что это мужчина. Она спрятала ее на своей ферме, помогала. И вторая девушка тоже в нее влюбилась, очень сильно, но признаться не могла, потому что стеснялась, того, что она девушка. А в их стране были идиотские законы, что мужчина не мог жить долго под одной крышей с чужой женщиной, или он должен быть ее мужем, или рабом. И вот вторую девушку, думая, что она мужчина, захотели обратить в рабство. И тогда хозяйка фермы говорит этому мужчине, который на самом деле женщина: "Женись на мне, а если я тебе не нравлюсь, и ты не хочешь спать со мной, то не спи. Просто живи рядом, а захочешь уйти, то держать не буду". Потом они женятся. Начинается первая брачная ночь. И тут вторая девушка и признается, говорит: "Не гони меня, я сделаю все, чтобы тебе было хорошо".
  
  Оставшиеся страницы я читаю с удвоенным вниманием. Стараясь выудить из куцых фраз секреты девчачьей любви. И хотя интимные сцены описаны подробно настолько, что у меня кровь приливает к лицу, и я чувствую какое-то беспокойство внутри, но все равно... Действительно, что реально в смысле техники скрывается за фразой: "а потом их тела переплелись и она почувствовала неземное блаженство". Впрочем, воображение дорисовывает то, что опущено в книге, вот только я не знаю, правильно или нет.
  
  На самом деле книжка меня взволновала. Я тоже чувствую одиночество. Хоть я и не живу в высокогорной ферме. Странно, с одной стороны, меня стали очень сильно напрягать родители. Их вопросы. Их постоянное копание в моих вещах, в моих книгах, в моем портфеле. Не почему, просто так. Взять грязное белье. Отыскать нужную книжку. На мое гневное: "мама, это моя тумбочка!", следует неизменно благожелательный ответ: "зато ты - моя дочка". Я жду-не дождусь, когда закончу десятый класс, и уеду поступать в институт. А с другой стороны, я чувствую неизбывное постоянное одиночество. Повсюду. В школе. Дома. Некому рассказать о том, что происходит со мной. Что я думаю. Что чувствую. Хоть с зеркалом говори. Говорят, что это возрастное, со всеми так бывает. Ну и что. Все равно одиночество. И я понимаю, почему повелась на эту книгу Люська, она ведь тоже одинока. И я понимаю, что хочу заниматься с Люськой этой девчачьей любовью. Меня это волнует. Да, у меня дыхание спирает, когда я думаю, что вместо персонажей книги могли бы быть мы с Люськой. И, как там говорила героиня? я сделаю все, чтобы тебе было хорошо.
  
  Люська появляется внезапно.
  
  Я откладываю книгу.
  
  - Люсь, я согласна, - говорю я, - попробовать эту девчачью любовь. Только как мы это с тобой практически организуем?
  
  Люська неожиданно прижимает палец к моим губам.
  
  - Тс-с, - шепчет она, - мы начнем с самого начала. Держи.
  
  Она всовывает мне в руки какую-то бумажку. Видя мое недоумение, поясняет:
  
  - Это моя тебе любовная записка. Как если бы мы раньше не были знакомы... Я тебя первый раз увидела и вот...
  
  В записке Люська называет меня "дорогой незнакомкой" и приглашает на свидание сегодня вечером у забора. Подписывается кратко "Л". По тому, как она избегает употреблять родовые окончания, я догадываюсь, что она переоденется в пацана. Я не ошиблась, на свидание она явилась в джинсах и Юриной рубашке. Рубашка ей явно велика и вообще-то не идет. Люська завязала на животе огромный узел и закатала рукава. Зато ее как в детстве опять можно принять за мальчика.
  
  Я подыгрываю. И какое-то время упоенно играем в хозяйку фермы и таинственную незнакомку, скрытую под одеждой таинственного незнакомца, только перенесенных в наши дни.
  
  Уже совсем темно. Мы сидим на скамейке. Наши лица - просто белесые пятна, а тела почти сливаются с забором и этой скамьей. Зато я могу глядеть на это пятно сколько угодно и воображать- воображать- воображать.
  
  - Люд, - еле слышно она зовет меня.
  
  - Да, - я наклоняюсь к ней.
  
  - Люда, - говорит она еще тише, я придвигаюсь ближе, и наши губы почти касаются друг друга. А потом касаются совсем.
  
  У нас в сенях есть кровать. Она старая, завалена всяким хламом, и на ней давно никто не спит. Мы с Люськой устроили настоящий бунт, требуя отдать ее нам на лето. Конечно, о наших чувствах ничего сказано не было, мы же еще с ума не сошли, объяснять ее и моим родителям, для чего нам понадобилась отдельная кровать. Кровать мы получили. Там все и случилось.
  
  Конечно, мы не всегда занимались девчачьей любовью. Обычно просто спали. Это такое счастье ночевать одним, когда нет никого под боком, можно разговаривать хоть до утра. А иногда мы и в правду занимались тем, что я про себя именовала " игрой в хозяйку фермы и незнакомку". Обычно такие игры Люська начинала сама, просто переходя от обычной Люськи к манерам книжной девушки с гор. И я всегда подыгрывала. И это мне нравилось. Нравились подчеркнуто замедленные движения вначале, робкие прикосновения рук, которые вызывали во всем теле не привычные тревожащие ощущения, зовущие куда-то вдаль. И "потом их тела переплелись" - это тоже нравилось.
  
  Особенно нравилось лежать с ней рядом, раздевшись по самое ничего, и просто говорить о чем-нибудь. Время от времени мы случайно касаемся друг друга, и меня всякий раз пронзает острая как молния радость.
  
  Мы строим планы на будущее. И будущее кажется нам таким же прекрасным, как наши чувства.
  
  Я вспоминаю один такой разговор. Люська сказала, что она, наконец, решила, кем станет, когда вырастет. Она будет известной писательницей. Потом спрашивает, кем буду я.
  
  У меня, в общем-то, все давно решено. Я говорю, что готовлюсь поступать на физмат и хочу стать учителем математики.
  
  - Зачем тебе становиться учителем математики? - удивляется Люська, - стань лучше просто математиком. Будешь доказывать какую-нибудь теорему Ферма!
  
  - Но теорема Ферма уже доказана, - возражаю я.
  
  Люська машет рукой.
  
  - Да мало ли всяких теорем.
  
  Люська тянется ко мне в темноте и пытается поцеловать. После поцелуя я соглашаюсь, что, действительно, лучше быть просто математиком и доказывать теоремы.
  
  - И не иди в пединститут, - говорит мне Люська, - пошли в университет. Там тоже сеть матфак, и он лучше. А через год я приеду туда поступать, на филфак.
  
  - Будем вместе жить, - продолжает Люська, - в одной комнате общежития. Днем учиться. А по вечерам я буду писать рассказы, и потом посылать их в журналы. Ты знаешь, - делиться она со мной, - я думаю, что быстро стану известной. Как тебе кажется?
  
  - Не сомневаюсь, что станешь! - горячо подхватываю я.
  
  Лето прошло как в тумане. Помню, как прятались мы от соседских пацанов. Старший, кажется, влюбился в Люську, во всяком случае, прохода он нам не давал, это точно. Иногда мы ходили к сельскому клубу на вечерки. Но, честно, вдвоем нам лучше, чем во всяких клубах и с всякими пацанами.
  
  Так каникулы закончились, и наступила последняя зима перед катастрофой. Училась я по-черному. Мне еще пришлось выдержать битву с родителями, когда я объявила, что вместо пединститута собираюсь поступать в университет. Мама высмеяла мое желание доказывать теоремы: "без тебя будто доказывальщиков не хватает". Папа был рациональнее, он заявил, что на бюджетном в университете учатся одни блатные, а денег оплачивать коммерческое отделение у нас нет". Так что учеба стала моим единственным шансом вырваться отсюда и быть вместе с Люсей. С утра и до позднего вечера я решала какие-нибудь интегралы. В газете я отыскала адрес заочных подготовительных курсов в университете, и теперь каждый месяц получала новые задания. Как -то так получилось, что в классе я совсем отошла от подружек. Никто из них не вкладывал в учебу такой жар, как я. У них уже начались первые романы, и девчонки увязли в этих романах, любвях, расставаниях и взаимной ревности. На конец года наметилась даже первая свадьба моей одноклассницы и заезжего комбайнера. По показаниям, впрочем. Девчонки шептались, что одноклассница залетела специально, чтоб окольцевать паренька, потому что "кому она с такой рожей нужна". А я училась. Потому что учеба - мой единственный шанс вырваться отсюда.
  
  Нового лета я ждала с какой-то щемящей радостью и страхом. Радостью - от того, что Люська приедет. И я буду видеть ее лицо, гладить непослушные кудри, мы станем о чем-нибудь разговаривать, и мое сердце будет знакомо проваливаться в пустоту и лететь метеором по гудящей вселенной нашего воображения. Страхом... Потому что до сих все ее летние увлечения к следующему году бесследно испарялись. Что я буду делать, если она при встрече подскочит ко мне, обнимет и радостно прокричит: "Девчачья любовь - это несовременно, теперь я знаешь, чем увлекаюсь?". Откуда я знаю чем? Небом, Луной, древними манускриптами или соседским Сережей. Главное, что не мной. И я больше никогда не окажусь к ней так близко, чтобы... Я не хочу додумывать эту мысль. Девчачья любовь. Не скажу, что мне очень понравилось это занятие. По моему все, что пишется по этому поводу в книжках - большое преувеличение. Нет, конечно, в этом что-то есть. По своему приятно. Но ожидание, гм, как выяснилось ожидание того, что может вот-вот произойти гораздо приятнее чем то, что, в конце концов, происходит. Нет, я очень ждала любви с Люсей, как только она сказала мне о своих чувствах, я стала ждать того момента, когда мы окажемся вдвоем и займемся тем, о чем я до этого только читала. Не хотела об этом думать, постоянно одергивала себя, но все равно представляла, вот она коснется меня здесь, а я .... . Меня это волновало.
  
  А собственно физическая близость... Нет, я уже говорила, конечно, это приятно. Однако ничего такого, что стоило бы повторить еще раз, в этом не было. Я бы и не повторяла. Если бы ни Люська. Если бы это занятие ни позволяло мне быть с ней рядом. Постоянно чувствовать ее. Чувствовать ее сонное дыхание на своей шее. И в глубоком сне, когда я шевелюсь, она всегда поворачивается так, чтобы мне было удобно и шепчет что-то ласковое. Даже не просыпаясь. А я сплю очень беспокойно. Вот в детстве я спала с бабушкой, и стоило только мне начать ворочаться, как прикорнувшая бабуля просыпалась и недовольно меня осаждала: "Не вертись!".
  
  Да, Люська. Мне нравилось прижиматься к ней ночью и ее тело всегда с готовностью изменяло позу, подстраиваясь под меня. Нравилось держать ее за руку, гуляя по улице. Нравилось слушать, когда она рассказывает что-то из своей жизни. Есть вещи, которые она никогда бы не рассказала мне, если бы мы..., ну если бы не это..., не были бы близки, вот.
  
  А вот собственно занятия этим оставляли меня почти равнодушной. Но сейчас, когда я вспоминаю прикосновения ее рук, меня будто кипятком ошпаривает. Странно. Мы впервые поцеловались по взрослому. Это не вызвало у меня никаких ощущений. Но при воспоминании об этом, меня просто всю трясти начинает. Почему так?
  
  В длиннющих письмах, которыми мы обменивались в течение зимы, по взаимному уговору, мы ничего не писали о своих чувствах. Не знаю, как у Люси дома, но у меня мама спокойно может найти мои письма и прочитать. А это будет просто кошмар. Не знаю, как бы я могла глядеть после этого родителям в глаза. Это сейчас все можно. Но они -то у меня старые, в их время ничего такого вообще не было. Я думаю, что они такую новость обо мне просто не переживут. Да и зачем им это переживать? Пусть лучше вообще не знают. И еще мне не хотелось бы, что бы Юра знал об этом. Получается, что как будто я ему изменила. Я знаю, это не совсем так, точнее, это совсем не так, но ничего с собой не могу поделать, иногда, когда я думаю про Юру, я ощущаю себя предательницей.
  
  А на самом деле это Юра предал меня. Потому что он увез у меня Люську. Точнее увозит. В далекую-далекую зарубежную страну. И узнала я об этом совсем недавно, когда что-то изменить было уже невозможно.
  
  Оказывается, Люська - не совсем русская, и тетя Соня тоже не очень русская. Оказывается, какая-то прабабка у тети Сони была иностранкой. И оказывается, у тети Сони существуют родственники за рубежом, точнее они всегда были, и вот неожиданно объявились... Не совсем, конечно, неожиданно, оказывается, тетя Соня переписывается с ними уже несколько лет, и теперь они всей семьей: Люська, Юра и тетя Соня, - собираются эмигрировать туда. Этим летом. Навсегда. И уже все документы готовы. Если бы меня спросили, я бы объяснила им всем, что Люська - самая пресамая настоящая русская. Я даже могла бы посчитать процент у Люськи иностранной крови, доставшийся от прапрабабки- бесконечно малая величина, и то если это та прапрабабка - была чистокровной. Да и вообще, кто там этих прапрабабок знает, может у половины из нас они не русские, и разве это что-то значит? Но никто меня об этом не спрашивает.
  
  О намечающейся эмиграции нам рассказал Юра в начале лета. А за несколько недель до его приезда я получила от Люськи большое письмо, в котором она писала, что по-прежнему хочет поступать на филфак, и о том, как мы будем хорошо жить вместе. И я тихо надеялась, что это означает, что Люськины чувства ко мне еще не остыли, как к прыщавому Виталику.
  
  И тут приехал Юра со своей сенсационной новостью.
  
  Мы сидели в гостиной, когда он все это выложил. Я просто потеряла дар речи. Словно меня ударили в солнечное сплетение. Ни разогнуться, ни вздохнуть, ни слова сказать.
  
  Юра размашисто подошел к бабушке и наклонил голову.
  
  - Ну, мать, благослови, - произнес он.
  
  Бабушка пожевала губами.
  
  - Делайте, как знаете, - наконец сказала она, - нехорошее это дело - уезжать в другую страну, но, может, там хоть будете счастливее.
  
  Вмешивается мой отец. Папа, невысокий, слегка склонный к полноте мужчина, он носит очки и работает на ставке инженера в поселковой МТС. Он обычно подчеркивает это "на ставке", потому что в свое время папа закончил только техникум, и на инженерную должность его взяли исключительно за блестящую работу. Папа - фаталист. Он считает, чему суждено быть, то обязательно случится, поэтому нет резона лесть из кожи, твое от тебя никуда не уйдет. Но происходящее и его вывело из себя.
  
  - Я одно не понимаю, - мой отец даже слегка вскрикивает, - ты -то зачем туда прешься? Ты же чистокровный русак, да и языка ты не знаешь.
  
  Внешне Юра совсем другой. Он высокий и он до сих пор сохранил юношескую стройность. Движения Юры порывисты, когда говорит, он обильно жестикулирует, иногда мне кажется, что он хочет охватить своими руками весь мир.
  
  - Я хочу, чтобы моя дочь жила в свободной стране, - Юра говорит подчеркнуто спокойно. Они с папой словно поменялись местами.
  
  -Чтобы у нее был выбор, когда вырастет, чтобы она закончила последний класс школы уже там, и потом могла выбрать хороший институт, чтобы замуж могла выйти не за местного пропойцу.
  
  Выйти замуж.
  
  - А здесь вы что не свободны? - отец сердится.
  
  - Формально свободны, а реально - нет, - отвечает Юра, - теоретически ты можешь уехать из своей деревни, но практически - нет. Во-первых, никто не купит дом, во-вторых, даже если ты найдешь покупателя, никто не даст за него нормальную цену. И за вырученные деньги в другом месте ты комнату не купишь. А квартиру тебе никто не даст. Вот и вся - твоя свобода. То же и со мной. Моя квартира - это моя привязка к моему городу. Ты хоть знаешь, что в обл.центре, ввели регистрацию? И теперь милиция ловит иногородних, вероятно, в отместку Москве. Там наших арестовывают, у нас - их. Да мы - крепостные в своей стране!
  
  Юра останавливается, а потом продолжает:
  
  - Я хочу, что б моя Люся жила иначе. Чтобы могла начать жить в одной стране, а потом свободно переехать в другую. Чтобы на каникулах она могла путешествовать по Европе. Чтобы у нее было все. Да и ты...- Юра переводит разговор на другое, - дай Люде шанс, отправь ее Москву, пусть там поступает...
  
  - Еще чего не хватало, - удивляется неожиданному предложению мой отец, - да и не хочет она в Москву, она хочет в областной университет поступать.
  
  - Ха, - Юра издает короткий смешок, - моя тоже вбила в голову, что хочет поступать на областной филфак. Они просто жизни не видели. Когда я уехал поступать из дома, областной центр - мне тоже казался вершиной мира, а жалкая районная газетёнка, после распределения - сосредоточием цивилизации.
  
  Они говорят обо мне, будто меня здесь нет. А меня и вправду нет. Я до сих пор не могу не выдохнуть, не вдохнуть. Я - привидение самой себя.
  
  - Люда, - Юра неожиданно поворачивается ко мне, - Ты бы хотела поступать в Москве?
  
  Я бы хотела быть с Люськой. Где угодно. Даже потерпеть еще год в нашем поселке. Но чтобы потом она обязательно приехала, и мы бы с ней жили одной семьей. Я что -то сглатываю и наконец с трудом выдавливаю:
  
  - Значит, Люся больше не приедет к нам?
  
  - Почему не приедет? - Юра едва заметно улыбается и опять обращается к бабушке, - знали бы вы, какую она у нас истерику закатывала, когда узнала об отъезде. Голодовку объявила. Два дня не ела. Ну, с Соней особенно не покапризничаешь, - он пожимает плечами, - документы -то уже собраны и поданы. Тогда она заявила, что не может уехать из страны, не попрощавшись с бабушкой. Так что ждите, через недельку она на пару дней к вам приедет. И, кстати, подъедут Сонины родственники, они сейчас гостят у нас, я хочу вас познакомить. Они - очень приятные люди, и получается нам всем тоже родня.
  
  Из всего этого я понимаю только одно, что я еще раз увижу Люсю; потом до меня доходит, что она не обманывала меня, когда мы мечтали жить вместе, она и сама ничего не знала об отъезде. Но разве от этого легче?
  
  Люся приезжает. На два дня. И приезжают новые родственники тети Сони. Наш дом буквально забит народом. Родственники временно заняли комнату бабушки. Мы все вместе обитаем в гостиной. А на нашей кровати в сенях ночует Юра. И места все равно едва хватает.
  
  И все второпях. Все бегом. Все время вокруг люди. Нам удается вырваться и убежать в лес только к вечеру.
  
  Весь день шел дождь. Дождь, - это так созвучно моему настроению. Дождь- вот единственная правда. Дождь и все этим заканчивается. Я бы сама плакала, если могла. Но я не плакала. Весь этот день я не плакала, не хотела, чтобы слезы мешали мне глядеть на Люську.
  
  Трава мокрая, и мы удаляемся в лес все дальше и дальше.
  
  - Я не хочу, чтобы ты уезжала, - повторила я, наверное, в сотый раз.
  
  Люська ничего не ответила, только вздохнула. Все было уже многократно говорено. Я помолчала, собираясь с силами, то, что я хотела сделать, было не очень достойно, но у меня не было другого выхода. Я набрала полную грудь воздуха и выпалила:
  
  - Я не хочу, чтобы ты уезжала. Это мое желание.
  
  Я не была уверена, что Люся помнит обещание, данное два года назад, тем более что злосчастный "пирожок" с тех пор мы дружно не поминали, да и печь-то мне его так и не пришлось. Но я ведь согласилась!
  
  Люська помнила. Она как-то сразу поняла, о чем речь.
  
  Она остановилась под большим раскидистым дубом - когда-то мы любили здесь играть и повернулась ко мне.
  
  - Люд, возьми свое желание обратно, - быстро произнесла она, - потому, что я и правда, не могу остаться. Где я буду жить? Что делать? Ведь все наши уезжают. Мне надо закончить школу. Квартира продана, документы забрали. Мне же некуда пойти!
  
  - Ты можешь жить у нас, - я упрямо стояла на своем.
  
  - Ага, так дядя Миша и тетя Лена меня и взяли.
  
  - Возьмут - возразила я, почему бы и нет, ведь жила же Люся у нас летом.
  
  - Люд, не возьмут, если я сбегу из дома и мой папа скажет им, чтоб не брали. Да меня с милицией вернут обратно.
  
  Это было правдоподобно, но верить в это не хотелось.
  
  Она сделала паузу, потом снова попросила:
  
  - Люда, возьми свое желание обратно! Или попроси чего-нибудь другого! - и Люся выжидательно уставилась на меня.
  
  Щекочущее ощущение неожиданной власти над человеческим существом понималось во мне.
  
  - И что, - недоверчиво спросила я, не веря этому чувству, - если я не заберу его, ты останешься?
  
  Люся тряхнула черными кудрями. С деревьев накапала вода нам на головы, и сейчас брызги летят от ее волос. Они попадают мне на лицо, на губы. И мне становится очень горько.
  
  - Вынуждена буду, я же обещала, - спокойно сказала она, и ее глаза знакомо уставились в пустоту, - не знаю уж, как я это сделаю, но сделаю. Убегу перед самым самолетом. Буду скитаться. Жить по чужим дворам. А учиться вообще в ПТУ пойду.
  
  Я подумала о Люське, скитающейся по улице. Как это некуда пойти? Я представила, что пойти некуда мне. Я представила областной центр, в котором подавала документы в университет. Допустим, нет никакого университета, потому что школа не закончена. Нет родителей, дружно опекающих свое дитятко с двух сторон. Я растерянно стою на улице, и верчу головой, а вокруг снуют целые толпы равнодушных прохожих, и никому нет до меня никакого дела. И горят окна домов. Тысяч домов. Миллионов квартир. Забитых людьми и полупустых, и даже совсем пустых. Но меня все равно никуда не пустят. И люди лучше будут выкидывать совершенно свежую еду в мусорку, чем отдадут ее мне. Ужас.
  
  Пауза медленно наливалась глухой тяжестью. Люська с недоумением глядела на меня. Я встряхнулась:
  
  - Конечно, Люсь, я забираю желание обратно, да и никакого желания не было, - виновато сказала я, мне не понравилось ощущение своей власти; может быть над кем-нибудь другим..., но не над Люськой. Мне хотелось быть с ней, но не над ней и я сказала о том, о чем вообще никогда не собиралась говорить:
  
  - Я ведь тогда не пекла этот пирожок, так что твое обещание не считается, - я помолчала, а потом убито закончила, - Только я все равно не хочу, чтобы ты уезжала.
  
  Теперь мы молчим обе.
  
  Неужели в жизни бывает так, что нет выхода? До сих пор в какое трудное бы положение я не попадала, выход находился. Кто-нибудь приходил на помощь. Мама, папа, Юра, наконец. При мысли о Юре что-то встрепенулось во мне, но тогда я чем-то отвлеклась.
  
  Я вспоминаю еще один наш разговор. Последний. Вчерашний. В кои-то веки взрослые оставили нас одних. Мы сидели на крыльце, а день медленно таял, сменяясь такой же невесомой ночью. Из гостиной иногда доносилось неясное бу-бу-бу и взрывы хохота. Это, раскачиваясь, набирало ход прощальное веселье. Приехали новые Люськины родственники, набились соседи - всем ведь охота посмотреть на живых иностранцев. В общем, нашего отсутствия ни кто не замечал. Да и было нам совсем не весело.
  
  Загудели комары в опасной близости от нас, загудели, но пока еще не торопились начать свои убийственные атаки.
  
  - Знаешь,- говорит Люся неуверенно, и это так непохоже на нее всегдашнюю, - когда я стану старше, ну, исполниться мне 18 лет или 21, я ведь, наверное, смогу вернуться. Подам заявление в посольство. Меня ведь увозят несовершеннолетней... Должны разрешить....
  
  - А если не разрешат? - возражаю я.
  
  Люся молчит и смотрит куда-то в сторону окна.
  
  - Ну, тогда ты ко мне приедешь - наконец, произносит она.
  
  - А как? - горько говорю я, - у меня-то нет родственников за границей.
  
  - Будут, - тихонько отвечает Люська, - я!
  
  - И ты будешь ждать меня? - не верю я. - Ждать меня годы, три, пять лет, пока я буду учиться, пока смогу поехать. И ты не выйдешь за это время замуж? Не влюбишься?
  
  - Люд, - печально говорит Люся, - почему ты мне не веришь?
  
  Потому что я знаю тебя - хочется ответить мне. Потому что все твои увлечения до сих длились несколько месяцев. Потому что еще нынешней зимой я не была уверена, что ты по-прежнему на лето приедешь к нам.
  
  - Люсь, - грустно говорю я ей, - да ты влюбишься в кого-нибудь там, в своих заграницах, да и забудешь меня.
  
  -Но ведь и ты тоже можешь влюбиться, - резонно возражает мне Люська.
  
  Я хочу сказать, что да, конечно, могу. Но я все детство любила одного человека - Юру, потом целых три года увлекалась Петькой. А сейчас я люблю ее. Мои увлечения очень постоянны..., в то время как ее.... Но я ничего не отвечаю, как-то мы уже разговаривали на эту тему, и Люська меня просто не поняла. Когда я ей говорила, что ее интересы меняются слишком быстро, она недоуменно возражала - как это слишком быстро, когда ее последнее увлечение длилось целый месяц.
  
  - Потом, - задумчиво продолжает Люська, - как влюблюсь, ведь так и разлюблюсь через некоторое время... А тебя я буду любить всегда.
  
  Это больше похоже на правду. И я улыбаюсь сквозь так и невыплаканные слезы.
  
  А сегодня все кончится, мы едем в этом автобусе на станцию, чтобы там посадить Люську и ее новых родственников на поезд.
  
  В автобусе нет никого, кроме нас. Но нас много: мои родители, я и все наши гости. Я сижу на заднем сиденье, мне всегда нравилось сидеть сзади и подпрыгивать на каждой кочке. А Люська впереди - с новыми родственниками, - это настояли тетя Соня и Юра. Они сидят на двух обращенных друг к другу сиденьях, и отсюда я вижу только Люськину спину, и, иногда лица двух ее тетушек. Они хотят познакомиться с Люсей поближе - сказала тетя Соня. Даже отсюда я понимаю, что они говорят с Люсей на своем языке, и Люся им отвечает. Ну, конечно, зря что ли она столько лет с репетиторами занималась. И я вижу, как вновь приобретенные родственники смотрят на нее, собственнически..., как на товар, который купили "в мешке", и теперь вот рассматривают покупку и довольно отмечают, что не продешевили... Мне обидно это видеть, но оторвать глаза от Люсиной спины я не могу, поэтому приходиться лицезреть и тетушек.
  
  На меня падает тень. Юра!
  
  - Что с тобой, Скворец? - тихонько спрашивает он меня, - я же вижу, что что-то не так.
  
  Он присаживается рядом со мной на кончик сиденья.
  
  - Если ты из-за нас, то ведь сейчас уже не прежние времена, - говорит он, - граница открыта в обе стороны, можно поехать туда, можно обратно. Ну, что с тобой, Люда?
  
  Я боюсь расплакаться. До сих пор никто из взрослых вообще не удосужился спросить меня, что я чувствую, как я отношусь ко всему происходящему. От меня увозят Люську, и никому даже в голову не приходит, что я по этому поводу вообще могу что-то чувствовать. "Вон к Васнецовым приезжает внучка - играй теперь с ней". И Люську не спросили. "Ты сама не знаешь, чего хочешь!".
  
  Это несправедливо - хочется сказать мне. Вон в книгах, все всегда помогают влюбленным, переживают за их страдания, сочувствуют. Это потому, что мы две девушки. "А девочка с девочкой - неинтересно". Кому не интересно? Вам? А нас вы спросили?
  
  - Скворец? - вопросительно произносит Юра.
  
  Я забываю, что это он увозит от меня Люсю. Я только помню, что он - мой самый лучший друг, который всегда-всегда приходил мне на помощь. И на мгновение мне остро хочется рассказать ему обо всем, переложить на него частичку груза, которой убивает, давит меня. Юра - большой и сильный, он обязательно мне поможет, как до сих пор помогал всегда. Я даже несколько раз произношу про себя слова, которыми смогу выразить свои чувства. Но слов нет.
  
  На самом деле, я думаю, что Юра бы мог бы помочь мне. Если бы я рассказала ему, что влюбилась. И даже то, что девушка с девушкой его бы не смутили. Моего папу и мою маму точно бы смутили, а его - нет. Он бы принял мой выбор, даже если ему самому этот выбор и кажется неинтересным.
  
  Я отрываю глаза от Люсиной спины и поворачиваюсь к окну. Все это так, если бы не одно но... Если бы девушка, в которую я влюбилась, не была бы его дочерью. Мои детские иллюзии уже развеялись. Я давно знаю, что больше всех на свете Юра любит свою дочь Люсю. Он любит ее сильнее, чем меня, тетю Соню, бабашку, своего брата - моего отца, взятых вместе. Я это понимаю, Люсю есть за что любить, но простить ему то, что он увозит ее от меня, не могу. А еще я думаю, что, если бы он хотя бы на минуточку подозревал, что мы с Люсей любим друг друга, он бы увез ее вдвойне быстрее. Потому что, для меня, любимой племяннице, он еще мог бы допустить такой выбор, но свою дочь в объятиях другой девушки он не потерпит.
  
  Так и не дождавшись от меня ответа, Юра тихонечко отходит. Но садится он немного в стороне от общей кучи провожающих и провожаемых, на отдельное сиденье так, что если бы я захотела, могла подойти к нему. Но я не хочу.
  
  Автобус дергается на очередной кочке, и я подскакиваю.
  
  Они все сидят вместе. Моя мама, папа, родственники. Как быстро они нашли общий язык, это, не смотря на то, что эти тетушки почти не говорят по-русски, а мои родители не в зуб ногой в иностранном. И все они ни во что не ставят наши чувства.
  
   Да уж, весь взрослый мир сплотился против нас; мы - правы, но он - сильнее. Разве так бывает? Разве так возможно?
  
  "Но ведь мы же любим друг друга, - думаю я, - неужели любовь не имеет никакого значения в этом мире?". Я снова смотрю на Люськину спину. Это совершенно прямая спина, слегка покачивающаяся в такт движению автобуса. Люся вежливо отвечает что-то сидящей напротив тетушке, тетушка смеется. "Полно, да любит ли меня Люся?" - приходит мне в голову еще более горькая мысль.
  
  Словно почувствовав мой взгляд, Люська оглядывается. Она что-то говорит тетушкам, а через секунду подходит ко мне и садится рядом.
  
  Теперь я смотрю в окно, и она смотрит туда же.
  
  - Ну, хватит, Люд, - наконец произносит она, - перестань! Думаешь, мне легче?
  
  Я качаю головой, хотя минуту назад именно так и думала.
  
  - Думаешь, я никогда не сомневалась в твоих чувствах? - говорит она.
  
  Люська и сомнения? Это что-то новенькое. Я поворачиваюсь к ней. Какая же она стала красивая. Темные кудри спадают на лоб. Кожа никогда не знавшая прыщей, не то что у меня, буквально светиться изнутри. А глаза такие синие, что в них хочется нырнуть как в море, и никогда не выныривать.
  
  - Почему? - спрашиваю я.
  
  Мне не приходило в голову, что Люся может сомневаться во мне.
  
  - Ну, - отвечает Люська, - мне казалось, что тебе это не больно и нравиться..., ну, заниматься со мной любовью, что тебя вообще на самом деле привлекают мужчины..., ну типа моего отца, понимаешь?
  
  Я отказываюсь это понимать.
  
  - И вообще иногда ты мне кажешься такой правильной, такой нормальной, а себя я порой чувствую сплошным отклонением от нормы.
  
  Я не знаю, что сказать Люсе на это. Что лучше, убеждать ее, что она совершенно нормальна, или, наоборот, что я страдаю всеми возможными психическими дефектами?
  
  - Но, Люсь, - наконец, говорю я, - ведь это, наверное, неважно, а? Нормально, ненормально... И заниматься любовью - тоже не важно.... Главное - любить. А я тебя люблю, Люсь!
  
  И я понимаю, что мы уже не играем в "хозяйку фермы и незнакомку", может быть, впервые я говорю о своих чувствах от своего имени, а не имени воображаемой героини.
  
  Люся внимательно смотрит мне в глаза. Уже не первый раз у нее такой взгляд, словно она что-то хочет рассмотреть на дне моих глаз и не может.
  
  - И мне нравится заниматься с тобой любовью, - тихонечко добавляю я, и неожиданно смущаюсь, - ты знаешь, я об этом, ну..., даже мечтала....
  
  - Тогда давай убежим от них от всех до поезда!- неожиданно предлагает Люська.
  
  Люська ловит мой взгляд. И я пытаюсь улыбнуться. Потому что ей и в самом деле тяжелее, чем мне. Я - то останусь на своей Родине.
  
  Я киваю в ответ.
  
   - Оставив им записку, и убежим - просто так они нас никогда не отпустят, продолжает развивать свою мысль Люся. - А я ...(она кидает на меня быстрый взгляд и тоже смущается) хочу хоть какое-то время побыть с тобой. Вместе. И чтоб без них.
  
  Между прибытием нашего автобуса и отправлением поезда почти пять часов. И неожиданно меня бросает в дрожь. Всем телом я чувствую сидящую рядом Люську. От нее веет жаром, а я почему -то чувствую зверский холод. Холод поднимается откуда-то снизу и охватывает всю меня изнутри. Я чувствую, как дрожит мое тело, вздрагивают руки и ноги, мне кажется, даже зубы начинают стучать. Я изо всех упираюсь сжатыми в кулаки руками в сиденье, чтобы спрятать, погасить эту дрожь. Мне хочется обнять Люську, но я боюсь делать это на людях.
  
  Наверное, Люся что-то почувствовала, потому что она придвигается, я ощущаю своим плечом ее плечо, которое кажется мне просто раскаленным в этом моем состоянии.
  
  - Люся, - шепчу я, просто потому, что мне нравится произносить ее имя, - а куда мы пойдем?
  
  - Можно в парк или в кино, - задумывается Люська.
  
  В райцентре есть гостиница, я знаю, и мы даже несколько раз ночевали там вместе с папой или мамой, когда ездили в область и опаздывали на дневной поезд. Там сонная, ленивая хозяйка, совершенно деревенский дом, три или четыре кота вечно спящие в холле, но зато всегда есть свободные комнаты. По большому счету там даже и документов-то не спрашивают, хотя паспорта у нас с Люсей как раз уже есть.
  
  Неожиданно я предлагаю.
  
  - А давай пойдем в гостиницу и снимем номер!
  
  Это так по взрослому. В каком-то фильме возлюбленные убежали из дома, и потом жили в гостинице.
  
  Опустив руку вниз, Люська показывает мне выставленный вверх большой палец. Супер!
  
  И неожиданно у меня резко поднимается настроение. Такое со мной в последнее время бывает. Как на качелях. Падение вниз. Взлет вверх. Даже по пустякам, из -за какого -нибудь не достаточно выученного урока. Только что глубочайшая депрессия, когда просто жить и не хочется, и не можешь. И вдруг - такой же ничем необоснованный подъем. Но сегодняшняя депрессия, пожалуй, была самой глубокой. И сейчас я испытываю просто эйфорию, когда каждый вдох кажется величайшим наслаждением.
  
  И погода сегодня установилась получше. Я бросаю взгляд в окно. Мимо пробегают дачи - предтечи райцентровских окраин. Я думаю, что погода, в отличие от людей, за нас. Какая ей, погоде, разница девушка с девушкой или как. Разве есть пол у дождя, у туч, у леса, а у Солнца, у неба?
  
  Единственное, что меня смущает. Я так счастлива с Люськой, что, наверное, счастливее уже быть невозможно. Я, конечно, очень хочу отправиться с ней в гостиницу и снять номер. Но точно также мне хочется пойти с ней в парк. Походить по аллеям, держась за руки, посидеть на скамейках, забиться в какой-нибудь уголок возле пруда и смотреть на уток. А вообще-то я полностью согласна никуда не ходить и провести эти несколько часов прямо здесь на заднем сидении автобуса. Только пусть родственников не будет. Потому что я хочу обнять Люську и привлечь ее к себе. И пусть автобус куда-нибудь едет. Пусть даже время от времени кто-нибудь входит и выходит. А мы бы сидели, прижавшись друг к другу, и разговаривали или просто молчали, глядя в окно. Так вот, что меня смущает, а вдруг Люська опять сделает вывод, что я не хочу заниматься с ней любовью. Я очень хочу. Я хочу этого, когда ее нет. Но когда она появляется, у меня от радости все мысли из головы выдувает. Я же не виновата в том, что стоит просто мне ее коснуться, как никаких других желаний уже не остается. Только радость. Впрочем, может в это лето будет иначе?
  
  Автобус въезжает в райцентр. Подмигнув мне, Люська отходит к тетушкам, помочь им собирать многочисленные сумки.
  
  Я жду. Я просто жду. Жду того момента, когда автобус остановиться, и мы отойдем якобы на пять минуточек в туалет. Записку о том, что мы вернемся к поезду, отдадим Юре. И мне так хорошо. За несколько мгновений нашего разговора от Люськи ко мне словно перелилась какая-то сила, и я уже могу жить дальше. И ждать. Люська собирает вещи, но я все равно чувствую ее рядом. Я буду ждать того момента, когда мы с Люськой станем старше. Ждать год, два, три года. Ну что я в самом деле? Ведь и в правду заграница - это не тот свет, за границу можно поехать из заграницы можно вернуться. Подожду сколько понадобиться.
  
  В конце концов, жить можно, если впереди есть чего ждать, верно?
  
  
  
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"