Аннотация: Двадцать печатных публикаций: в России, на Украине, в США, в Канаде, в Израиле, в Германии, в Новой Зеландии, на Северном Кипре.
ИНФЕРНАЛЬНИЦА
Наверное, у каждого эмигранта хотя бы раз возникала мысль вернуться туда, откуда уехал. Не насовсем, конечно. Просто однажды, преодолев сопутствующие такому шагу сомнения, собрать чемодан и отправиться поглазеть: а как оно там теперь? Возвратиться. И сделать это, повинуясь лишь импульсу, чтобы уже навсегда избавиться от ностальгии или после непродолжительной ремиссии опять оказаться её заложником. Прошлое не забыть. Разве что, остаётся гнать прочь воспоминания, если они угнетают, или лелеять их как святыню, когда те единственный островок радости. Не говоря уже о том, что прошлым можно жить. Да и заканчивается ли прошлое, вообще?
Алик был единственным среди своих друзей, кто после приезда в Америку так и не посетил ни разу Одессу. И это он - человек, покинувший город с разбитым сердцем? Ну, ладно, никуда бы не выбирался и сидел бы сиднем в Нью-Йорке. Так ведь нет! Что ни отпуск, сразу за океан - отдышаться от американской действительности и глотнуть европейского воздуха. Причём, потянуло Алика на Старый континент чуть ли не через два года после того, как он едва обустроился в Америке. Вдруг заскучал по старинным городам, которых прежде никогда не видел, и обложило его душу такой смертной тоскою, что впору было бросить всё к чёртовой матери. Хотя бы на время. Одним словом, созрел к далёким путешествиям, имея на руках только гринкарту и разрешение на обратный въезд в страну. Поехал первый раз, робея. И вроде, резона чего-то опасаться как бы не существовало, тем не менее, пересекая границу без паспорта, Алик ощущал себя неуютно. Да уж, вот они странности эмигрантской натуры.
- А чего ты не полетишь в Одессу? - удивлялись знакомые в Бруклине, встречая его после очередной вылазки в Европу, - Там сейчас класс! А с зеленью ты и подавно везде желанный гость.
Алик не без любопытства слушал рассказы очевидцев, улыбался, не возражал, однако, в Одесссу не спешил. Почему? По разным причинам. Из боязни разочароваться, например. Так, во всяком случае, он объяснял собственные мотивы особо надоедливым землякам и в том же старался убедить себя.
Говорят, что, избежав встречи с первой любовью, можно навсегда сохранить её вкус. Не стоит лишний раз подвергать себя испытанию крушением иллюзий - потерь и так в жизни хватает. А уж человеку сентиментальному город, в котором тот родился и вырос, дорог, как некогда любимая женщина. Вот и Алик сохранил к Одессе нетленный трепет. Потому наверное, и не торопился возвращаться туда, где провёл лучшие годы. Он прекрасно запомнил шок от встречи со школьной привязанностью. Ах, лучше бы этого никогда не случилось. Девочка, часто снившаяся ему, выросла. Столкнувшись с ней на улице нос к носу, Алик вдруг растерялся от разительного несоответствия тётки в дешёвом пальто нежному цветку-образу, оберегаемому им в душе уже столько лет. Хрупкий символ юношеского идеала померк, словно лампа дневного света, служившая очень долго, и окончательно погас. Хотел Алик того или нет, но это негаданное свидание, поначалу не предвещавшее перелома в его сознании, осушило последние капли любовного наваждения, и он, облегчённо вздохнув, невольно подумал:
"...Бог миловал. А ведь у нас были все предпосылки стать мужем и женой..."
Тот же конфликт эмоций полыхал в душе Алика и по отношению к Одессе. Его безумно огорчило бы взглянуть на неё по-новому. С одной стороны, он рвался туда поехать, но ещё горше опасался разочароваться. Запомнившийся необыкновенно красивым город, это сокровище из прошлой жизни, теперь, после великолепия европейских столиц, вполне мог показаться задрипанным и провинциальным местечком. Ну, как не страшиться столь убийственного впечатления? Однако имелась и другая причина, куда более весомая. В ней - банальной до неприличия, Алик стыдился себе признаться, но именно она, а не прочие отговорки, определяли выбор его очередного маршрута.
Дело заключалось в том, что Алик элементарно стеснялся появиться в Одессе бедным. То есть, признать собственное фиаско и возвратиться обыкновенным неудачником, означало, по меньшей мере, жестоко наказать своё самолюбие. Алику хотелось пожаловать на родину успешным и богатым. Эдаким гордым победителем: на белом коне, с весомыми трофеями, а не наведаться втихаря скромным визитёром - одним из тысячи муравьёв-тружеников, поменявшим, в итоге, шило на мыло. Это ведь раньше, в середине восьмидесятых, любой оборванец, прикативший в Одессу из Штатов, заливал какой он за бугром весь из себя капиталист. Стоило такому, как говорили на Молдаванке - швицеру, привезти, ошалевшим от счастья родственникам, видеомагнитофон и чемодан дешёвого тряпья, как о нём уже слагал легенды весь квартал. Да что там квартал? Вся Госпитальная улица от Старопортофранковской до Степовой восхищённо шепталась о триумфаторе:
- Миллионэр!
Алик и сам ещё недавно, разинув рот, глядел в Одессе на редких удальцов, рискнувших отправиться из-за рубежа на побывку в СССР. В Америку он подался в аккурат накануне развала "великого и могучего", когда в умах потенциальных эмигрантов роились всякого рода легенды и мифы. И в частности, разгуливали хрестоматийные байки о фантастической щедрости спонсоров-аборигенов.
- Представляете, прямо из аэропорта привoзят в полностью обставленную квартиру с забитым холодильником! - восторженно передавались из уст в уста слухи о радужных перспективах.
Ох, уж эти меблированные хоромы и ломившиеся холодильники. Какую же жуткую нищету должно быть терпели те, кого поразили в Америке диваны, обитые чуть ли не бумагой, разнокалиберная посуда и продуктовые наборы для беженцев? Конечно, такие люди не могли нарадоваться возможности кашеварить когда вздумается, а не дорываться к плите по расписанию в коммунальной кухне. А обретённое сибаритство не бежать по утрам, сломя голову, в уборную, пока её не оккупировал проворный сосед? Или верх блаженства - круглосуточно не только горячая вода, но и вода, вообще? Что ни говори, а за устроенным бытом поедешь куда угодно.
К подобным бедолагам, хлебнувшим по горло безденежья и жилищного лиха, Алик не относился и с первого дня понял, что за океаном статус кво - отдельная квартира и собственная машина отнюдь, не индикатор материального успеха. Даже роскошная шуба до пят, купленная жене Людмиле к зимнему сезону, не стала свидетельством процветания семьи. В Одессе его Людочка смотрелась бы в шеншелях-соболях барыней-боярыней, а здесь, где в натуральных мехах щеголяла добрая половина Брайтона, она до обидного выглядела как все. И вообще, самооценка Алика в Америке сползла вниз со скоростью подающего уровня гемоглобина в крови от малокалорийного питания. Оттого, вероятно, и врастал в новую реальность чахлым саженцем. Долго не мог найти приличную работу, но даже, с грехом пополам, устроившись, не чувствовал удовлетворения ни от рода занятий, ни от зарплаты. Хотелось чего-то маштабнее. Чтобы и платили получше, и счастливое будущее чтобы рисовалось поотчётливей. Короче, втайне мучился. Не то, что его иные приятели, не ведавшие как благодарить судьбу, даровавшую им шанс малярить не в Одессе, а в Нью-Йорке. Один из них - Додик, прославившийся на Брайтонскую мишпуху полоумными баснями о дяде ювелире, изготовившим на заказ серьги самой супруге президента, чувствовал себя абсолютно счастливым. А признайся ему Алик в одолевавшем его смятении, так тот просто покрутил бы пальцем у виска:
- Малахольный!
Жизнь Додика изменилась ровно в той степени, что свиные отбивные он покупал теперь не у "своего рубальщика" на Привозе, а шёл в "Интернэшэнэл" и там у Мони брал первоклассную вырезку. Впрочем, не только дислокация объектов базирования мясных деликатесов переместилась за океан. Ещё при знакомстве Додик, протягивая руку, ныне представлялся мистером.
Алик мистером себя не ощущал. И вообще, никем. Его дни плавно чередовали друг друга, постные, как больничный суп для диетчика. Тусклые, как застиранное постельное бельё в периферийном санатории. Он видел их тошнотворно одинаковыми, словно разовые бутылочки с питьевой водой в пластиковом брикете. Работа, дом, плюс русский ресторан на том же Брайтоне, где под любезные слуху звуки традиционного фрейлехса "Семь сорок" и востребованной у загулявшей публики песни "Ах, Одесса, жемчужина у моря" справляла очередные именины многочисленная родня. Единственной отдушиной были короткие вылазки в Европу. Раз в год в составе бюджетной группы от авиакомпании "Американ Эйрлайнз", предлагавшей самые дешёвые туры. Отсутствие ярких событий и, дохнувшая серой тоской, депрессия - это всё, чем Алик мог похвастаться в тот грустный момент, когда его отыскал привет из любимого города. Однако, привет подоспел отнюдь не горячий, обжигающий душу пламенем сердечного огня, а совсем наоборот - беспокойный, а больше, шокирующий. Он вторгся в жизнь Алика неожиданным и чересчур активным гостем, после общения с которым, человек долго приходит в себя, благословляя опостылевшую ему прежде монотонность будней.
В один прекрасный момент в Нью-Йорке объявилась Майечка. С ней Алик когда-то водил знакомство и даже очень близкое. Очевидно, сохранив в памяти глубину их прежних отношений, та не увидела препятствий позвонить предмету давнего увлечения.
- Вот приехала на экскурсию в столицу мира, так сказать, в частном порядке, - прощебетала она задорно, - А заодно и друзей навестить. Соскучилась за ними.
Последние слова Майечка произнесла так, что у Алика симптомами открывшейся болячки нехорошо ёкнуло в груди и предательски кольнула печёнка.
- Ты мне не рад?
- Почему же? Рад, - он, едва совладая с охватившим предчувствием неминуемого скверного сюрприза, терялся в догадках о целях её звонка.
- Как поживаешь? - невинно поинтересовалась Майечка. И хотя, они не виделись уже более двадцати лет, Алик легко различил в голосе Майечки свойственные ей слащаво-приторные нотки.
- Нормально. Как ты? Надолго в Нью-Йорк?
- На недельку, дней на десять. Как получится. Хотела показать дочке её отца.
Она смолкла, как бы выдерживая паузу.
- И ты не спрашиваешь, кто он? - Майечка будто упивалась напряжённым мгновением, намереваясь выложить сногсшибательную новость.
- А почему я об этом должен спрашивать? - Алик ощутил противную сухость во рту - предвестницу негаданного дурного известия.
- Ну... Я не знаю, - замялась его собеседница, - Ведь и у нас с тобой теоретически мог быть ребёнок.
- Майя, - жёстко перебил её Алик. - Мы всё тогда решили. Не так ли?
- Ты решил.
- Что ты имеешь в виду?
- А то, люба моя дорогая, что ты дал денег на аборт и преспокойненько умыл руки. Вот только аборт я делать не стала.
У Алика на секунду пропал дар речи, словно он подавился залежалым куском отварной индюшачьей грудинки. Ему моментально припомнилась нервотрёпка тех дней двадцатилетней давности и сопутствующее ей паршивое настроение.
- Ты это на полном серьёзе? - обречённо проговорил Алик, цепляясь за надежду, что Майечки его разыгрывает. Пусть неудачно, глупо, но шутит! Его аж пот прошиб, несмотря на струившийся равномерный холод из раскочегарившегося кондиционера. Представить, что молодая девушка, смышлёная и недурная собой, захотела родить без мужа не укладывалось в голове.
"...Невероятно! - он, обомлемший от слов Майечки, не знал как реагировать.
"...Почему же она всё время молчала, - мелькнуло оправданное подозрение. - И чего хочет добиться сейчас?.."
- Да ты не переживай, - Майечка, словно прочитав сумбур мыслей, вызвавший у Алика естественную в его положении оторопь, покровительственно рассмеялась в трубку.
- Я без претензий. Ирише, слава богу, девятнадцать стукнуло. Сама уж невеста. Кстати, захочешь её увидеть, позвони. Я у подруги остановилась.
Майя не спеша и чётко продиктовала номер, уверенная в расторопности бывшего кавалера разыскать карандаш и бумагу. А уж в его порядочности и подавно.
Она ни на грамм не ошиблась. Алик судорожно записал телефон и пребывал теперь в неописуемой прострации. Да и какие, спрашивается, мысли посетили бы вполне ответственного мужчину, в одночасье ставшего отцом взрослой дочери? Который, к тому же, не злостный неплательщик алиментов, а добропорядочный супруг, имеющий в браке тоже почти взрослого ребёнка?
Ночью Алик не сомкнул глаз. Ворочался с боку на бок и, перебирая в памяти короткий роман с Майечкой, так ни до чего не додумался. История ему виделась крайне странной. Его давняя пассия всегда была хорошо себе на уме. Даже посвятив ей немного времени, Алик отчётливо разглядел, с кем имеет дело. Майя относилась к типу тех природно-сметливых умниц, которые никогда не ждут счастливую случайность, как бесхитростные простушки у окошка, подперев кулачком нежную щёчку, истомившись и вздыхая про себя:
- И где она запропастилась?
Напротив! Подобные Майечке практичные особы, открывают фортуне ворота пошире, чтобы та, сердешная, не заплутала часом и не ошиблась дверью:
Попробуй, откажись от такого приглашения? И вдруг выясняется, что благоразумная и деловая Майечка - мать-одиночка? Ведь даже про беременность та сообщила тогда совершенно невозмутимо, с твёрдым намерением избавиться от досадной помехи. И без всяких, сопутствующих пикантной ситуации, колебаний взяла инициативу в собственные руки. Сказала, что есть надёжный доктор, готовый за двести рублей спроворить аборт. Получила деньги, на том и расстались.
Жену Алик предпочёл не ни во что не посвящать. И хоть, Людмила не ревновала его к добрачным связям, заикнуться о по-дурацки казусной ситуации у Алика не хватало духу. Впрочем, и Майечке он не поверил безоговорочно, но, тем не менее, предложил встретиться. На его удачу, Людмила работала в ближайший уикенд, что позволяло Алику без ведома жены провести пару часов с новоявленной дочкой и с её мамашей. А уж потеряться от посторонних глаз в Нью-Йорке - дело нехитрое. Решили сходить вместе на ланч.
Майечка сильно изменилась, превратившись из смазливой разбитной девицы в представительную даму. И выглядела теперь отнюдь не хуже своей молодой спутницы, в чьей компании появилась в итальянском ресторане, куда Алик их пригласил. Обе, стильно одетые, намарафеченные, они вовсе не производили впечатление обиженных жизнью страдалиц. Да и в глазах, стесняющейся для вида барышни - по логике вещей, дочки, Алик не заметил терзающего совесть упрёка ребёнка-безотцовщины. Наоборот, во взгляде юного создания отражалось, если не безразличное любопытство, то уж наверняка не укоризна или осуждение.
- Ну, вот, Ириша, можешь с полным правом называть этого человека папой, - представила Алика Майя. Тот смутился и вдруг поймал себя на мысли, что ищет в лице девушки собственные черты. Свой фамильный нос с горбинкой или слегка скошенный подбородок, доставшийся ему от матери и от бабушки. Какой-нибудь в опознавательный знак во внешности, способный подсказать их кровное родство. Пристально разглядывать Ирину Алик постеснялся, но потом, время от времени, бросал на неё внимательные взгляды, как бы примеряя на себя новый статус.
- Здравствуйте, - чинно поздоровалась девушка.
- Именно таким я вас всегда и представляла, - тепло добавила она.
- Импозантным мужчиной, с которым мне хотелось бы появиться перед друзьями. Я наверняка испытала бы гордость за своего отца, - виновато улыбнулась Ирина, не скрывая сожаления о том, чего до сих пор была несправедливо лишена.
Во время ланча никто никуда не торопился. Не поскупившись, Алик заказал бутылку Барбареско, карпаччо и мясное ассорти. В перерыве между закусками Майечка решила ненадолго отлучиться. Она, словно нарочно оставила Алика и Ирину наедине, а когда вернулась, нашла их подружившимися. Отец с дочкой что-то живо обсуждали. На прощанье те даже обнялись.
Последующие недели Алик продолжал оставаться под непроходящим волнением от трогательной встречи, но ещё под более сильным от объяснения с Майечкой днём позже.
- Ты так быстро тогда согласился, - горько усмехнулась она, когда Алик завёл разговор о происшедшем.
- Будто испугался, что я надумаю рожать. Ах, Алик, тебе даже и невдомёк, насколько предупредительная готовность мужчины рассчитаться за аборт может стать для женщины оскорбительной. Мне показалось, что своей поспешностью ты меня предал. А как я хотела услышать твой протест. Хотя бы звук в защиту будущего ребёнка. Нашего ребёнка!
На глаза у Майечки навернулись крупные тяжёлые слёзы.
- Потом узнала, что ты с кем-то встречаешься. Даже видела тебя с ней в городе. Не стала мешать чужому счастью. Да и сердцу не прикажешь. Ведь со мной оставалась частичка дорогого человека. Его кровинушка! Ну, как я могла лечь под нож?
Алик слушал её, терзаясь и напрочь позабыв о прежних сомнениях. И пусть он уже давно ничего не чувствовал к Майечке, его и достоинство и совесть подтолкнули предложить посильную помощь.
- Ведь ты не будешь возражать? - пряча взгляд и краснея, спросил Алик её, растревоженную воспоминаниями.
- Я хочу это сделать для Ирины. Пожалуйста, не отказывай мне, - он стушевался вконец и несмело протянул конверт с наличными - скромную заначку, припрятанную им от жены.
Незаметно пролетел месяц и однажды вечером Людмила за ужином поделилась с мужем свежими сплетнями, принесёнными ею из "Мэйсиса" - универсального магазина, где та работала в отделе постельного белья.
- У меня сменщица, тоже русская. Да я тебе говорила о ней. Лилька! Одесситка. Помнишь? Её родители имели дачу в Аркадии по соседству с нашей.
- Угу, - машинально кивнул Алик без всякого интереса. К новостям о личной жизни соотечественников он испытывал полнейшее равнодушие.
- Слушай, такое рассказала! У неё подруга из Одессы гостила. Не поверишь, что вытворила. Комедия!
- Гастролёрша?
- Не то слово! Талант - самородок! И вроде чудачке уже далеко за сороковник, та здесь умудрилась раскрутить сразу двух мужиков. Причём, по полной программе.
- Способная, - отметил Алик, продолжая жевать и слушать вполуха.
- И чем же она их так прельстила? - он скептически усмехнулся, - Или в Бруклине уже не на кого положить глаз? Все бандерши повывелись?
- В том то и фокус, что не тем заветным ласковым местом, которое у вас голубчиков только и на уме. Она им успешно трудилась раньше, - расхохоталась Людмила. - А теперь, всё больше, башкой. Развела этих дурней мулькой о взрослой дочери.
- В смысле? - поперхнулся Алик, ощутив остановившийся на пути к желудку кусок не прожёванного голубца. Тот застрял где-то в пищеводе, подобно лифту между этажами - так же пугающе внезапно.
- Наплела о себе душещипательную историю. Ну, вроде того, что отдалась любимому и подзалетела. Вместе им быть не сложилось, она родила, одна растила ребёнка. Короче, мансы из серии девочка ищет отца.
- Чьего ребёнка?
- Ты что, не врубаешься? Просто как всё гениальное. Эта плутовка разыскала телефонные номера бывших ухажёров, с кем куролесила в молодости и каждому преподнесла сюрприз, мол, у тебя, дорогой товарищ, дитё имеется. А найти в Нью-Йорке кадра с рыльцем в пушку, знакомого по Одессе - как жменю рачков скушать. Не проблема. Уж где-где, а в Бруклине осела, считай, чуть ли не вся Молдаванка.
- И те поверили? - упавшим голосом спросил Алик, уже начиная догадываться, о ком конкретно идёт речь.
- Как тут не поверить, если и доцю предъявили в качестве вещественного доказательства. Воображаю бледный вид этих штымпов. Лилькина подруга на Брайтоне какую-то местную оторву надыбала и платила ей стольник за свидание с любимым папой. Ну, там слезу пустить для пущей убедительности или на шею, расчувствовавшись, кинуться к родителю. В общем, действовать по обстоятельствам. И что ты думаешь? Оба схавали. Как миленькие! Откупались чем могли. Ещё и по кабакам водили. Поили-кормили по первому разряду.
В тоне Людмилы послышалось невольное уважение к ловкой бабёнке, умудрившейся столь элегантно облапошить наивных олухов. И хоть поступила та довольно подленько, сыграв на лучших мужских качествах, сострадания к её обмишурившимся жертвам Людмила не испытывала.
- Я так полагаю, что эта находчивая красотка и на аборт в своё время с каждого получила. Который, кстати, никогда и не делала.
- Нет? - Алик потеряно смотрел на остатки поквецанного остывшего голубца у себя в тарелке и на кончик ложки, утонувшей в банке с майонезом. Аппетит у него пропал начисто.
- Естественно! Лилька знает её как облупленную. Ох и мастерицей же та была наводить понты, что беременная. Попаникует для блезира, изобразит пару раз приступы токсикоза, и кавалеру весёлая жизнь обеспечена. Ну и куда приличному парню деваться при таком раскладе? Ничего не остаётся, как заплатить за аборт, потребованный подружкой, считающей, что рожать ей пока рановато . А той, шельме, прямая польза: и австрийские сапоги можно позволить, и прочий дефицит с Толчка. Как кукла ходила одетая.
- Ну и где она теперь? - пытаясь оставаться безучастным, полюбопытствовал Алик, ощущая себя круглым идиотом.
- Кто? Лилькина подруга? Да намылилась уже благополучно. У неё турне по Америке. Авантюристка, какую поискать надо. Погуляла вволю в Нью-Йорке, собрала нехилый урожай, и махнула в Лос-Анджелес. Навестить других отцов-молодцов...