Аннотация: Свет - важнейшая субстанция, без которой мы просто не существуем. Этот рассказ о том, какое влияние оказывал свет на лично мое развитие.
В конусе света
Когда я была маленькой, мои родители совсем не боялись выпускать меня поздно вечером. Мы с соседскими детьми играли в свете фонаря - собирали посверкивающие камушки - улица не была еще покрыта асфальтом, а только засыпана битым ракушечником. Назавтра, при свете дня, эти камушки теряли всякую прелесть, и мы толкли их в порошок, добавляли воды и лепили пирожки. Но вечером, при желтом свете фонаря, каждый новый камушек-найденыш был краше предыдущего. Мы набирали полные пригоршни этих сокровищ, запихивали их в карманы. В наше сияющее королевство иногда забегали злые медведки - до сих пор не знаю, что это за зверь, - и мы их ужасно боялись. Фонарь висел на деревянном, уже потемневшем от дождей столбе, увитом диким виноградом. Мы играли в конусе света, опасаясь даже взглянуть в темноту: а вдруг там еще что-то пострашнее медведок? Из темноты пахло цветущей маттиолой; так сильно и сладко пахло, и этот запах переполнял наши сердчишки восторгом - да, восторгом бытия. И ужас, и восторг исходили из темноты вне пространства, освещенного нашим фонарем.
Зимой мы, как все дети, катались на санках до красных щёк, до мокрых валенок. Но вечером, разошедшись по домам и пообедав-поужинав, мы снова выходили на улицу и собирались под нашим фонарём. Если шел снег, волшебный конус был полон снежинок, возникавших неизвестно откуда и в никуда исчезавших. Мы ловили снежинки на варежки, разглядывали их на меховых воротниках и шубах, дивились выдумке природы, производящей неустанно эти маленькие чудеса, так быстро таявшие от внимательного дыхания. Если был гололед, каждая веточка молодых еще деревьев заключалась в стеклянный футляр, и лампа фонаря оказывалась в центре светящей паутины: пиршество преломленного света. От этого холодело в груди в предчувствии других чудес: ведь если один фонарь, всего один из шести на нашей улице, так богат чудесами, то, что же будет, когда мы вырастем и выйдем в мир взрослых, где путешествуют, любят - что это такое? - и дружат навеки. Как мы.
Прошло совсем немного лет, и я узнала любовь. Я жила тогда в другом городе, у другого моря, где климат был мягче: зимой редко случался снег, все больше шли дожди. Холод стоял промозглый, и никто из моих сверстников не выходил гулять в темноте. Моим одиноким другом по-прежнему был фонарь, сделанный уже не из дерева, а из цивилизованного металла. Он также сеял конусом дождь, мелкий, нескончаемый, мокрые веточки также образовывали легкую паутинку вокруг его зеленоватого светляка, и этот флюоресцирующий огонь также молча давал мне жизнь и надежду. О, как было бы нам хорошо вдвоем, под этим дождем, под этим фонарем, одним во всем мире. Никого, никого на улице. Вокруг уже не было кромешной, пугающей тьмы: в многоэтажных домах зажигались и гасли окна, хозяйки подавали ужин на кухоньках, затем недолго горел свет в спальнях, и дома погружались во тьму. Лишь одно-два бессонных окна горели всю ночь. Я смотрела и смотрела на окна моего любимого. На кухне иногда мелькал силуэт его матери, и я чувствовала к ней нежность и зависть. Никто из жителей не взглядывал на окна: для них снаружи была чернота, и они, наверное, боялись её, как я боялась темноты в детстве. А я стояла и стояла под своим фонарем, пока мама наконец не спохватывалась и не звала меня домой.
Опять прошли годы, и я снова была влюблена. Мой любимый женился на другой, а значит, исчез для меня навеки. Боль была нестерпимой. Она не оставляла меня нигде, ни дома, ни в гостях, ни на концерте. Я уходила в порт, смотрела на усыпанные огнями пароходы. Разноцветные огни опускали в воду трепещущие серпантины своих отражений. Моя боль была чернее черноты, страшнее которой ничего нет. Я всегда чувствовала черную бездну рядом с собой и боялась отвести взгляд от разноцветных огней. Заглянуть в бездну означало погибнуть безвозвратно. Я знала: только загляни - и не будет ни боли, ничего; но меня тоже не будет уже никогда. Однажды красный огонек вспыхнувшего бакена упал в эту бездну, и оказалось, что она подёрнулась легчайшей, светлой, только наметившейся паутинкой. Слегка спружинив, эта паутинка выдержала три красных гвоздики, брошенных огоньком бакена. Я поняла, что смогу жить.