Барбакан спал, объятый со всех сторон зеленой листвой полуживых деревьев. Ночь наступала медленно, но последовательно, словно отряд золотоордынских кебтеулов-кешиктенов подкрадывался к лагерю врага. Тени надвигались, поглощая закрытые сувенирные лавки, выступы и уступы, жадно пожирая каждый камушек и травинку, рискнувшую здесь прорости. Кешиктены вырезали все живое, темнота лилась реками, словно густая кровь мирно спящих поселенцев. Если приложить ухо к стене, можно услышать, как камни стонут. Такой тихий, еле слышный стон въедался в душу, заставляя трепетать после заката каждого, кто его услышал. Звезды падали, оставляя след, подозрительно напоминающий отблески пожарищ на заточенном острие сабли. С полным воцарением мрака проступают рассыпанные по небу златые монеты и перлы порванных бус.
Барбакан спал. Изредка его и без того беспокойный сон нарушали звенящие доспехами рыцари, снующие без дела туда-сюда. Они отстраненно бродили, прикуривая у одиноких запоздалых туристов. Кешиктены захватывали противоположный край крепости, загоняя солнце далеко за море. Осколки морской глади сверкали в лучах угасающего светила. Последние искры вспыхнули, озарив кровавым темную полосу горизонта - крепость пала.
С ветром и свистом ворвалось войско в полузакрытые ворота, разжимая стискивающиеся деревянные створки. В конце концов, врата угрожающе грюкнули, закрывая воякам путь наружу. Они мчались вперед на крыльях восточного ветра, разметая разбросанные бумажки, обломанный сухостой, развевая волосы и юбки стоящих на обочине дам. Кешиктены рвали и метали объявления и плакаты, разрушая не свойственную им, чужеродную культуру. За ними оставалась чистая земля, дрожащий сухостой и почти неподвижный воздух.
Рыцари, ругаясь, зажигали новые никотиновые огоньки. Они по-прежнему звенели железом, только теперь уже как-то тихонько и лениво. Они вальяжно подносили руки к лицу, тонкими обветренными губами зажимали сигареты, вынимали из поясных сумок зажигалки. Чирк-чирк... Крохотный кремень со скрипом рождал пламень. Прикрывая одной ладонью сигарету, рыцари подносили огонек к ней и затягивались. Части доспеха, соприкасаясь, издавали звонкое дзыннь... И снова тишина.
В барбакане дымился табак, а по стаканам разливалось крымское вино. Оно плескалось в пластиковых стаканчиках, как море плескалось о скалы у крепости. И словно волны бились в двери мечети кешиктены. Их манило, как манит в море корабли, а они, ведомые этим непонятным нам доселе чувством, просачивались сквозь щели, сивой дымкой проникали вовнутрь. Там они и пробудут всю ночь, изредка выбираясь в дозор вокруг девичьей башни, на которой стоит почетный караул. Вооруженный ятаганом, он следит за порядком в лагерях. Ятаган сверкает, отражаясь в небесах серебряным серпом месяца.
А на рассвете кешиктены, построившись ровными рядами, упадут на крыльце мечети на колени. Воины поднимут руки ладонями к небу, возглашая молитвы и псалмы, воздавая хвалу Богу. В молчаливом говоре шевелятся губы, грудь в глубоком дыхании приподнимает грубую ткань халатов и дегелей. Отряд кешиктенов-тургаудов выкатит с востока солнце на золотой колеснице, запряженной туманными лошадьми с ветряной упряжью. Кони рвутся вверх, перекусывая серебряными зубами шелковые уздцы, разрывая тонкие поводья.
Кебтеулы замрут в рассветной молитве, росой растворяясь в холодном западном ветре, который унесет их к вновь к началу. Тургауды снизойдут и, проникая в души утренних обывателей крепости солнечным светом, также исчезнут. Они вечно вынуждены идти к очередному морю, чтоб никогда не дойти до Последнего.
В барбакане было тихо. Ворота еще не открыли, сонные фестивальщики лениво выползали из своих шатров под хриплые крики организатора Паши. Паша, похожий на воина джихада, в очках и с арафаткой на голове орал в мегафон под играющего в колонках Бетховена. Но в барбакане было тихо. А потом стон камней заглушили рев водовоза и всплески холодной влаги в его баке. Пришли музыканты. Они достали каждый по листу газеты и подстелили их на гранитный выступ. Затем бережно взяли инструменты и осторожно их принялись настраивать. Один мужчина, закусив сигарету, однобоко зевал и подкручивал колки на своей гитаре. Второй усердно выдувал из трубочек волынки забившуюся траву. Он дул и дул, местами краснея как рак при варке, местами синея и становясь похожим на переспелый баклажан. Скрипачка рукавом льняной рубахи старательно оттирает непонятные пятна с кожаного футляра. Вечером они заиграют, убаюкивая генуэзский барбакан. Но до вечера еще далеко, да и музыканты не торопятся.
Здесь прохладно, потому и много народу - на тишину можно не надеяться. Однако стоит приложить ухо к стене, как барбакан запоет колыбельную. Так и просидишь весь день, словно умалишенный, блаженно улыбаясь и глядя в никуда.
_________
Кешиктены - отряд личной охраны монгольского хана. Кебтеулы - ночная охрана, Тургауды - дневная.