*** Путешествие барона фон Люмпена в Россию.
ГЛАВА 4.
Глубокой осенью 18** года, под довольно сильным дождем, где-то в шахматном лабиринте переулков на Петроградской стороне перед парадным одного из самых грязных и самых отвратительно-серых доходных домов остановился извозчик, с которого проворно спрыгнул молодой человек с ног до головы закутанный в темносиний щегольской плащ, в новом блестящем цилиндре и с тростью с серебряным набалдашником. По-видимому, он был впервые в этой части города, потому что, не решаясь войти в дом, справился у вышедшей из парадного старухи-прачки, здесь ли такая-то улица, дом такого-то. Получив утвердительный ответ, молодой человек постоял ещё с минуту, как бы колеблясь, входить ему или нет, и исчез за грязною входною дверью серого дома. Ужасный запах петербургской клоаки ударил в нос гостю, явно не привыкшему к подобным помещениям. Ругань, слышавшаяся отовсюду заставляла его всякий раз невольно морщиться, пока он поднимался на четвертый этаж. Справившись ещё раз по какой-то записке, которую он держал в руках, он толкнул одну из дверей и оказался в длинном темном коридоре. Два раза споткнувшись о какие-то ведра, источавшие всё то же зловоние, которым, казалось, были пропитаны самые стены трущобы, молодой человек наконец постучался в дальнюю дверь слева по коридору. На стук никто не вышел; так как посетитель настаивал, из соседних комнат послышались недовольные пьяные голоса: "Ходят тут... нечего шуметь...". Постояв ещё немного в темном коридоре, человек в щегольском плаще вышел на лестницу и стал медленно спускаться, поминутно оглядываясь наверх. Снизу по лестнице также были слышны шаги: кто-то не спеша поднимался, будто неся тяжелую ношу. На площадке между вторым и третьим этажами эти двое столкнулись лицом к лицу: молодой человек в цилиндре и худенькая, бледная, чахоточного вида белокурая барышня лет восемнадцати, в сильно поношенном нанковом платье некогда палевого цвета, в пестрядевом платочке, с большим узлом в руках. Увидев его, она вскрикнула и выронила свою ношу, которая с гулким шумом ударилась о грязные, скользкие плиты. Молодой человек инстинктивно нагнулся и поднял узел, оказавшийся довольно тяжелым.
-- Это вы... - пробормотала барышня радостно-испуганно, поправляя прядь жиденьких волос, выбившуюся из-под платка. - Но... как вы здесь ?
-- Как я рад что нашел вас, право же, -- заговорил молодой человек протянув к ней обе руки и приэтом снова уронив узел, в котором что-то, казалось, уже точно разбилось или помялось. - Я знал, знал, что увижу вас... нет, это невыносимо наконец...- и он уронил свою щегольскую трость рядом с узлом.
Барышня беззвучно зарыдала, потом закашлялась, прижав к лицу белоснежный батистовый платок, тотчас окрасившийся кровью и молодой человек обнял её, иначе она просто бы рухнула на землю, рядом с узлом и тростью.
Человека, приехавшего к бедной девушке на Петроградскую сторону звали барон Альберт Карлович фон Люмпен; имя барышни было Мария Пафнутьевна Пречистова, дочь титулярного советника Пафнутия Африканыча Пречистова, жившего тогда на Васильевском острову. А за два месяца, или, может быть, немного больше, произошли с этими молодыми людьми события вот какие. Однажды барон играл в карты у своего друга, богатого светского повесы, но пока вроде бы не столь порочного как многие из его круга, у князя Ивана Сергеича Рахманинова. Общество собралось обычное, то есть для такого вечера обычное, ведь у Рахманиновых и другие общества собирались, смотря по обстоятельствам. Играли много, но не на тысячи; скажем, на сотни рублей; наверное, потому что и пили не так много. За столом сидели, кроме барона и Рахманинова, какой-то фальшивый польский граф с обвислыми усами, говоривший всегда так громко, что хозяину и гостям приходилось успокаивать его и просить говорить тише; кавалергардский корнет Красин, которого все звали просто Мишкой; Расторгуев, молодой псковский помещик, человек новый в их кругу и наконец Семен Семенович Горбунков, человек лет тридцати, с каким-то особенно смиренным, даже глуповатым выражением лица. Фон Люмпен хорошо знал только хозяина и кавалергарда; громогласный поляк и особенно Горбунков ему как-то сразу не понравились. Сема, как звал его князь, напротив, казалось, всё хотел поближе сойтись с бароном, делал ему какие-то приторные комплименты и много обо всем расспрашивал, всё как-то вскользь, но довольно обстоятельно, будто в душу влезть старался.. "Липкий какой-то, словно слепень..." подумал сразу Алексей, так и прозвав его про себя "душным человеком".
-- Что-то, барон, ты вяло сегодня играешь, -- заметил князь. - Уж не влюбился ли ?
При этих словах "душный человек" как-то глупо-подобострастно захихикал и фальшиво пропел "La donna Х mobile"*.
-- Ах оставь, право не до шуток.
-- А что, она хороша ?
-- Пустое говоришь. Да и не отвлекай меня... какая бита сейчас, я проглядел ?
-- Неужто твое сердце не занято ? Ведь была какая-то блондинка из театра, только что-то не видно её давно, -- зевнул кавалергард. - На мою Жюли была похожа. Десять рублей приписываю.
-- Кузина моя, из Москвы, баронесса Лариса Николаевна Штром, если уж так угодно всё знать. Сводная сестра моего дяди. Трефы идут ?
-- Сводная сестра-с..., -- захихикал Горбунков, как-то особенно мерзко изогнувшись, как полураздавленный червяк. - Я вдруг вспомнил...
-- Да, а что такое, -- зло парировал барон. - вы не могли быть знакомы.
-- Нет, нет, я не к тому, не о баронессе... Просто, есть, знаете ли, моя сводная сестрица-с... Мария Пафнутьевна Пречистова, девица. Очень, очень рекомендую познакомиться... Гм..., -- и Сема как-то гадко-сладострастно причмокнул влажным ртом.
-- Да что тебе всё охота о сестре твоей говорить..., вдруг рассмеялся князь. - третьего дня ещё голову мне морочил. Хочешь, так пригласим её в четверг на вечеринку, кстати и княжна Лизавета Сергевна с московским женихом будет.
Московским женихом князь звал Григория Алексеича Бельдюжина, богатого подмосковного помещика с которым была обручена его старшая сестра. Рахманинов недолюбливал его, сам не зная почему, и втайне мечтал о расстройстве этого брака.
-- Московский жених, хи-хи, -- залебезил Сема. - Так ведь то вы о приличном, так сказать, обществе изволите говорить, князь. А ведь Машенька она не того...
-- Что такое?
-- Как бы так выразиться... Вот изволите ли видеть, матушка моя, Екатерина Петровна, овдовев, вышла вторично замуж за титулярного советника Пречистова, а у отчима моего-с дочь единственная, Машенька, осьмнадцати лет-с. Только теперь дело такое, что до недавнего времени жили они все вместе-с в собственном доме моей матушки на девятой линии-с. Только Мария Пафнутьевна не очень-то ладит с родителями, непочтительна, то-сё, потому дом-то родительский, то есть наш, горбунковский, оставила; какое-то время зарабатывала уроками, потому как из гордости отвергла руку помощи-с; а теперь проживает у подруги-с, девицы-француженки мадемуазель Дебюсси, на Фонтанке-с. Но теперь, слава Богу, помирились с матушкой...
Имя мадемуазель Дебюсси было хорошо и не понаслышке известно в этом кругу, поэтому за словами Горбункова последовало неловкое молчание. Тем временем барон, видно, дошел то точки кипения: он встал из-за стола, лицо его было страшно.
-- Да замолчишь ли ты, скотина ! Ты что, пришел сюда своею сестрою торговать ?!
Горбунков поднял обе руки к лицу, как будто его собирались бить (видно, его и вправду нередко бивали в таких компаниях).
-- Что вы, что вы... барон, голубчик, я и в мыслях... только рассказать хотел...что вы...
-- Не сметь ! - зарычал вдруг фон Люмпен со страшным лицом, перекладывая свой веер карт из правой руки в левую. - Не сметь ! --
-- Панове, чы хцете драчись ? - закричал поляк. - Заспокойентесь, проше панове ! То шутка ! Седайте юж, пан барон !
То ли голос поляка ещё сильнее раздражил его, то ли жалкий вид Семы привел его в ещё большее бешенство, как это часто бывает с холерическими натурами, но барон не "заспокоился", а с силой ударил Горбункова кулаком по лицу. От удара "душный человек" опрокинулся вместе со стулом на ковер; струйка крови показалазь у него на подбородке, и он злобно заскулил, доставая платок.
-- Не сметь ! Не сметь ! - кричал барон со страшным лицом, швыряя картами, бывшими у него в левой руке.
Кавалергард почему-то засмеялся, а князь вскочил и с недоумением смотрел, как Горбунков пытается подняться, цепляясь за край стола. Расторгуев с поляком бросились помогать ему. Барон с бешеным отвращением оттолкнул свой стул и залпом выпил бокал шампанского.
Такую сцену примерно и застала Машенька Пречистова, когда она вошла в гостиную Рахманинова. Все взоры, натурально, тотчас обратились на неё; сводный брат узнал её и затрясся от страха. Теребя пестрядевый платок в своих худеньких бледных ручках, она испуганно обводила взором пятерых незнакомых мужчин, находившихся в комнате, как бы ища поддержки; потом, решившись, она произнесла слабым, тоненьким голоском:
-- Простите меня, господа, что помешала вам... Я искала Семена Семеныча.
-- Что такое ? - бормотал Горбунков, озираясь на барона, который во все глаза смотрел на вошедшую.
-- Екатерина Петровна поручила мне разыскать вас. Она просит вас как можно скорее приехать... по очень важному делу.
-- Какое ещё дело ?
-- Этого я сейчас не могу сказать. Поезжайте лучше сейчас...
Горбунков, не забыв собрать свой выигрыш - около десяти рублей - направился к двери.
-- Еду... еду. До свидания, князь... господа... - только и успел пробормотать он.
-- Простите ещё раз... до свидания. - смущенно проговорила Пречистова, вдруг как-то странно побледнев. Она вышла, схватившись на мгновение за косяк двери.
-- И охота тебе принимать эту скотину, -- заговорил Алексей, поморщившись. - Его даже на дуэль вызвать противно, да и не будет стреляться. Что за охота ?
-- Князь у нас человек либеральный, -- засмеялся поручик.
Рахманинов собрался было что-то ответить, ( хотя, по правде говоря и не знал что ответить, так как не знал, зачем же он принимает Горбункова ни что такое в самом деле этот Горбунков) как дверь распахнулась и вбежал Степан, камердинер.
-- Ваше сиятельство, там барышне, что давеча приходила, плохо, -- растерянно сообщил он. - Упала в передней и всё тут, никак обморок или может хуже что... чай, дохтура вызвыть надобно...
-- Да где она ? - засуетился князь, -- вели перенести её в бывшую детскую, что ли... Да что Сема, с ней что ли ?
-- Никак нет-с, ваше сиятельство, они как увидали, что барышне-то плохо, так и убежали-с. Так что, послать за дохтуром ?
-- Да, да, непременно... Скажи Дарье, чтобы помогла... В детскую !
В доме засуетились. Поляк кричал, что нужно зачем-то послать вернуть Горбункова, барон был необычайно взволнован и пил шампанское, кавалергард смущенно шутил (ему, видно, до смерти хотелось сейчас пройти в детскую), Расторгуев до того испугался, что стал прощаться, сославшись на какое-то дело (какое дело могло быть у него в двенадцатом часу ночи, неизвестно). Через десять минут пришел доктор, живший через два дома; осмотрев больную, всё ещё лежавшую в глубоком обмороке, он смущенно заявил, что барышня просто обессилела от голода. Приведя её в чувство при помощи нюхательной соли и растиранья, доктор приказал принести бульону и немного красного вина и в заключение порекомендовал, конечно, усиленное питание , отдых , свежий воздух и проч. Очнувшись, барышня смущенно бормотала какие-то извинения; почти не слушая её, князь предложил ей переночевать у него.
-- Вы же не сможете сделать и двух шагов в таком положении, -- говорил Рахманинов. - Нет, Мария Пафнутьевна, я не отпущу вас.
-- Мне неловко, право же... я никак не предполагала, что всё так обернется... Мне стыдно, стыдно ! - и Машенька зарыдала.
-- Простите, Mademoiselle, за неуместное навязывание своего общества..., -- заговорил барон с участием, входя в комнату, где находилась больная (поляка и Красина он почти заставил сыграть ещё один роббер и они остались в гостиной), -- но я не мог не удостовериться, что с вами всё в порядке... насколько это возможно в вашем положении.
Барон представился. Мария Пафнутьевна смущенно улыбнулась ему; Алексей заметил, что она глаз не спускает с князя. Рахманинов вел себя и вправду по-рыцарски, лишних вопросов не задавал, поил гостью бульоном и кагором, рассказывал какие-то смешные histoires (но в меру смешные, то есть не позволяющие забыть, что положение барышни, конечно, серьезно, очень серьезно)... Барон вдруг почувстововал, что ревнует эту незнакомую чахоточную девочку к своему другу. Всё что говорил князь, ему показалось как-то странно отвратительным и искусственным... хотя отвратительного в поведении Рахманинова, конечено, ничего и не было... пожалуй, он играл немного, но в меру, ведь по сути он был неплохой человек, хотя и легкомысленный, даже для своих лет легкомысленный (ему минуло двадцать пять). А Машенька всё смотрела на князя своими голубыми, пожалуй даже красивыми, большими, измученными глазами.
-- Ваше сиятельство, -- прервала вдруг она какую-то его histoire на полуслове , -- я должна вам всё сказать, ведь вы хотите знать ? - и она просто, почти строго заглянула в его глаза (он отвел взгляд и немного смутился в глубине души... но, конечно, любопытство взяло свое). - Хотите.
-- Если вам тяжело... - начал было князь, но сам остановился.
-- Я благородная девушка, князь, и мой дед был генералом, а покойная матушка... - она остановилась, сдерживая слезы, -- покойная матушка до замужества бывала при дворе. Она умерла огда мне было шесть лет. Отец долго не женился вторично, он сильно пил, проиграл много... на службе ничего не получалось, мы бедствовали, тогда он женился на моей мачехе, Екатерине Петровне, вдове коллежского ассессора Горбункова. Это было пять лет тому назад... у них дом, доходы кое-какие... У отца были какие-то долги ещё по имению покойной мокей матери. Теперь они перешли на меня, я подписала какие-то бумаги... Екатерина Петровна, конечно, выгнала меня, ведь за долги я отдала всё, что у меня было, я работала в счет судебного листа, потому меня и звали в доме тунеядкою, ведь я не могла участвовать в расходах по дому. Уже тогда я голодать стала, -- она нервно засмеялась, -- с долгом расплатиться хотела, да и за счет папеньки жить не могла... Противно, мучительно было унижаться из-за каждого гривенника... -- она закашлялась, потом продолжила: -- Жила по трехрублевым углам, уроки давала, прачкою даже была... Но это всё не то, не то... не это главное, главное то, что было потом, этою весною. Семен Семенович... он ведь не с нами живет, у него свои дела, он себя светским человеком считает, - она горько усмехнулась -- ...светским... так вот, он предложил мне уплатить остаток долга, восемьсот рублей. Я оставалась бы ему должна тысячу, уплатила бы частями, как могла бы. "Вам со мною дело легко будет иметь, по-родственному, не то, что в долговую яму идти" -- так он говорил. За услугу эту... - она сделала усилие... - он... заставил, да, заставил меня стать своею любовницей. я имела от него ребенка, которого... убила... этот грех до сих пор на мне, и я... я знаю, что буду долго мучаться из-за него... Тогда Сема оставил меня, я переехала к Дебюсси, с которой он свел меня. Он... приводил ко мне каких-то офицеров... Жанетт очень добра ко мне, она ведть и кормит меня, своих денег у меня почти нет, Сема всё забирает в счет долга... Но Жанетт нашла мне людей, на которых я могу изредка шить... О, если бы вы знали, господа, как бы я хотела быть свободною, оставить эту мерзкую жизнь... -- воскликнула вдруг она с жаром. - Вы считаете меня очень дурною, и вы правы, я очень дурная женщина... Но я так хочу расплатиться наконец с ним... с жизнью... уехать... уйти куда-нибудь...— и она зарыдала, по-детски смешно подергивая худенькими плечиками. - Хоть бы и в монастырь...
Легко угадать впечатление, произведенное на молодых людей рассказом несчастной. На их глазах погибал человек, мало того - они знали убийцу и принимали его, были даже дружны с ним. Рахманинов нарушил гнетущую тишину словами:
-- Мария Пафнутьевна... я потрясен вашим несчастьем и готов всемерно участвовать в улучшении вашей участи... ничего не требуя взамен, разумеется. Вы можете безусловно положиться на мое слово. Я тотчас отдам распоряжение, чтобы для вас обустроили одну из моих дач в Охте, с тем, чтобы вы хотя бы на первое время поселились там. Я завтра же пошлю этому подлецу Горбункову тысячу рублей, тем более что он мне сам должен... значит итого шестьсот...нет, пятьсот восемьдесят... словом, освобожу вас от этого ужасного рабства. Я и барон сделаем всё. чтобы жизнь вашу отныне не омрачало ничего...
-- Ах, ваше сиятельство, -- зарыдала несчастная. - Ведь дело теперь не в деньгах... Не в деньгах... Душу мою, душу ! Опоганили... растоптали ! Отец, мачеха, подруги... все бежали, чтобы пнуть меня, упавшую, плюнуть в душу, бежали терзать меня, мучить... Лучше бы мне умереть ! Умереть и не видеть этого света. который для меня только - зловоние и мука ! Не в деньгах теперь дело..., -- и она, не выдерживая рыданий, страшно закашлялась, отхаркнув кровавую мокроту прямо на фрак князю. Барон молчал, потрясенный, любуясь этой надломленной, но не сломленной женщиной со страшной судьбой, и задумчиво пил шампанское. Умоляя Пречистову успокоиться и выпить ещё кагору (она оприходовала всего полбутылки), Рахманинов вышел, чтобы дать распоряжения дворецкому и заодно переодеться в новый фрак.
-- Я... потрясен, сударыня... но не несчастием вашим, а тем, с какой выдержкой и жаждой жизни вы переносили его ! - заговорил барон, пряча слезы. Он был, как и она, близок к истерическому припадку. - Неужели вы не пытались покончить с собою ?
-- Мне... не приходило это в голову, -- вдруг подняла голову несчастная. - Я не думала... Ах, как я благодарна вам, -- она вдруг подалась вперед и поцеловала руку потрясенного Алексея, -- вы подали мне мысль ! Это мысль ! О... я воспользуюсь ею... но князь... он ведь так искренне желает помочь мне... - она смешалась и покраснела.
-- Вы... вы... - со страшным лицом барон схватился за голову и выбежал из комнаты. Как был, в одном фраке, без цилиндра и трости, он побрел, как пьяный, к себе домой, сквозь слезы бормоча только: "Я, я убил её...я! О, если бы она полюбила меня!"
На следующий день барон, бесцельно шатаясь по городу в сосотоянии крайнего возбуждения, забрел к графине Анне Петровне Холмогоровой, доброй пожилой вдове, сына которой он хорошо знал и которая души в нем не чаяла. Его как распирало, ему физически было необходимо рассказать слышанную им вчера дикую историю, чтобы как бы сбросить с души своей невидимый страшный груз... Холмогорова приняла его по-матерински ласково, велела подать шампанского и внимательно выслушала сбивчивый рассказ Алексея.
-- Так ведь этот Горбунков и у нас бывает... - удивленно проговорила Анна Петровна, -- он и с Петей моим дружен. (граф Петр Иванович был её сын, чиновник при Министерстве иностранных дел)
-- И вы принимали его ! - задыхаясь вскричал барон.
-- Он, конечно, немного душный и скучноват...
-- Скучноват ! - и, не дослушав объяснений Холмогоровой, Алексей в страшном возбуждении, без цилиндра и трости, выбежал из гостиной. И, о ужас ! в передней он лицом к лицу столкнулся с Семеном Горбунковым. Ни слова не говоря, с какою-то дикою радостью барон принялся пинать его ногами. Лицо его было, разумеется, страшно; он мог выкрикивать только какие-то бессвязные слова, вроде: "Ублюдок рода человеческого ! Убийца сестры ! Стервец ! Паскудина ! Подлец ! Гадина ! Дрянь ! Урод! Хамло трамвайное ! Придурок ! Даун !" и т. п. Горбунков, как полураздавленный червяк, ползал по полу, увертываясь от ударов и мерзко поскуливал. Ребра его хрустели под носком сапога Алексея. Кровь уже заливала ковры, когда наконец сбежались слуги Холмогоровой и стали упрашивать барона прекратить избиение. Вскоре вышла сама графиня с добрым лицом, но даже её присутствие не могло укротить Алексея, лицо которого было страшно: он схватил Сему за волоса и принялся размахивать его головою как знаменем, поминутно ударяя лицом мерзавца в зеркала передней.
-- Так вы мне, пожалуй, все трюмо перебьете ! - с укором проговорила Анна Петровна. - Вон и ковры мне окровянили... - и она улыбнулась своею ласковою улыбкою.
Барон бил Горбункова с какою-то ясною, торжественною, остервенелою методичностью. Он вспоминал при этом лицо несчастной Пречистовой, харкающей кровью на фрак князя ("ах, если бы это был мой фрак ! я носил бы это кровавое пятно, как орден !" нежно думал барон, возя по полу лицо Горбункова). К двум часам Алексей утомился, да и зрителей поубавилось: графиня, зевая, пошла пить кофий, слуги разошлись по своим делам... Ещё раз яростно пнув тело подлеца, валявшееся на коврах, как мешок с дерьмом, барон выбежал из гостеприимного дома Холмогоровой, забыв цилиндр и трость.
Две недели барон не был у Рахманинова. Из городских слухов он узнал, что Пречистова жила теперь не в Охте, а у самого князя. Поговаривали, что девушка была безумно влюблена в Ивана Сергеича, и тот даже увлекся ею... барона бесили все эти рассказы. О Горбункове узнали, что он прирастил в каких-то коммерческих оборотах с Расторгуевым деньги, вымученные им у сводной сестры и матери (он заставил мать заложить дом и продать свои драгоценности, чтобы купить себе модную коляску и лорнет) и дал взаймы Красину и ещё кому-то, из зверских процентов. Барон уже было дал себе слово не ездить к Рахманинову, как вдруг к нему ночью явился пьяный корнет Красин и сказал буквально следующее: "Пречистова отравилась опием, но врачи говорят, жива. Она у Рахманинова на даче, он увез её туда вечером -- боится скандалу... так ведь Петербург - большая деревня, уж все всё знают...". Ни слова не говоря, без цилиндра и трости, барон выбежал из комнаты и приказал закладывать дрожки. Через полчаса он уже стоял на коленях у постели больной и молил её выслушать его.
-- Милый Алексей Карлович... Леша... я знаю, что вы любите меня, -- говорила Пречистова слабеющим голосом. - но я не могу... я люблю его, его... и не могу быть его рабою. Я погибну, без него мне незачем уж жить.
-- Мария Пафнутьевна, Машенька, -- говорил барон, задыхаясь, в страшном возбуждении, -- я люблю вас и готов обвенчаться немедленно... Я погибну без вас... Почему вы так мучаете себя и меня ? За что ? За что ?
-- Я не могу... не хочу... не знаю... не буду...
-- Вы убиваете себя и меня... Я убью его, вас и себя... только не знаю, с кого начать... Не мучьте же ! - закричал он вдруг со страшным лицом, целуя её руки.
-- Уходите, Лешенька, уходите... не надо... мучать...-- проговорила она и впала в забытье.
Доктор, который находился при Пречистовой, сказал, что она не поправится раньше чем через неделю. Барон решил остаться в Охте, чтобы ухаживать за нею. Терпеливо, как сиделка, он поил её лекарствами, носил утку... Машенька почти постоянно либо плакала либо спала. Через четыре дня у неё начался острый приступ пневмонии, осложненный нервной горячкою и ревматизмом. Доктор, добрый немец в золотом пенсне, убедил барона, что оставаться при больной бесполезно; две горничные князя сменяли друг друга в комнате умирающей и Алексей только мешал. С тяжелым сердцем уехал он к себе и, запершись в кабинете, три дня пил шампанское и даже не читал газет. на четвертый день к нему пробился Красин, которого он таки принял. Корнет был крайне возбужден:
-- Вчера застрелил на дуэли Горбункова...--- задыхаясь, проговорил он. - Ой, налей-ка водки, брат...
-- Как на дуэли ? Да как удалось тебе заставить этого труса принять вызов ?
-- Ой, не говори, трус ужасный... Что ж, вызов-то он не принял, но ведь я ему пять тысяч должен... Пришлось прямо так дуэль устроить...
-- Как, прямо так ?
-- Ну, приехали с поручиком Ржевским к нему домой, он пьян в дым... ох, налей ещё... Я дал ему один пистолет, сам другой взял, отошел на двадцать шагов, скомандовал "К барьеру!" ну, и всё. Он почему-то даже стрелять не захотел. Прямо в голову. в лоб. Так-то, брат...
Барон молчал.
-- Да кстати... Пречистова... выздоровела, говорят. так у князя больше оставаться не захотела, сбежала куда-то, едва поправилась. В одном платье. У Дебюсси нет её... Да ты что ?! Ты что ?!
С выражением страшного отчаяния на лице барон выбежал из комнаты, забыв цилиндр и трость. За десять минут он добежал до дома Рахманиновых ; влетев в столовую, где молодой князь ужинал с двумя какими-то нарумяненными барышнями в муслиновых платьях, барон закричал с искаженным лицом:
-- Ты! ты погубил её ! Ты! Ты! Ты убийца не лучше Горбункова ! Ты отпустил её умирать! Из-за тебя, из-за тебя она отравилась !
-- Да успокойся ж ты, -- сказал Рахманинов, слегка побледнев, -- ведь я добра желал ей, но и не мог же я обвенчаться с нею вот так... Ведь я не люблю её и не виноват, что она влюблена...
Ни слова не говоря, барон подошел к прибору князя, взяв бокал с шампанским, плюнул в него и выплеснул Рахманинову в лицо.
***
Прошел месяц с тех пор как Рахманинов был убит им на дуэли, а барон с каким-то ожесточенным упорством искал Машеньку по всему Петербургу. Наконец он с ужасом узнал, что она работает прачкою и живет в какой-то трущобе, а мачеха с отцом живут за её счет, так как Горбунков погиб, оставив после себя долги, с которыми и расплачивалась теперь Маша. Узнал он также, что она уж не водит к себе мужчин, из-за чахотки. Князь Иван Христофорович, отец молодого Рахманинова, пытался выслать её из Петербурга, чтобы замять скандал и угасить сплетни о своем покойном сыне, но, поскольку было доказано, что Пречистова не занимается публичным ремеслом, полиция оставила девушку в покое.
В таком-то положении и застал Машеньку Алексей в день, описанный в начале нашего повествования. Тогда барон почти насильно привез Пречистову к себе, напоил её кагором, но надежды на выздоровление не было.
-- Милый Лешенька... не возитесь вы так со мной... отпустите меня... А лучше, если любите меня, такую дурную... позовите сюда князя Сергея Ивановича... я увидеть его перед смертью хочу... Позовите.
Конечно, Машенька ничего не знала о смерти Рахманинова - в полиции ей об этом не сказали, а с людьми их круга она, конечно, не встречалась.
-- Сергей Иваныч... - барон смешался, не решаясь сказать правду, -- Сергей Иваныч уехал за границу.
-- Куда за границу ? Отвезите меня к нему, если только любите меня, отвезите...
-- Далеко... В Эстонию...
-- О, далеко... но я бы и на край света за ним поехала... а сколько ехать до Эстонии ?
-- Думаю, неделю...
-- Неделю... я не доживу... Ну, расскажите мне что-нибудь о нем, вы ведь его хороший друг...
Барон не выдержал и зарыдал, отвернувшись.
-- Полно, полно, милый мой, не плачьте вы обо мне, грешнице поганой, не плачьте... - Маша приподнялась с кровати, глаза её блестели. - Вот... возьмите, пока я не забыла...—На её худенькой желтой ладони что-то блестело.
-- Что это ?
-- Кольцо мое обручальное, от мамы осталось... Бедная моя мама ! - зарыдала вдруг она. - Скоро, скоро мы с тобою свидимся ! Я так и не закладывала его в ломбарде, хотя, думаю, рублей пять дали бы.
-- Шесть дали бы... - машинально проговорил барон, беря кольцо. - 790-й пробы.
-- Простите меня, голубчик, за всё... простите. А кольцо отдайте князю Сергею Иванычу... скажете ему... скажете... - И Пречистова впала в забытье.
Вызванный к больной врач сказал, что она должна была умереть ещё на прошлой неделе. Убитый отчаянием, в каком-то отупении, Алексей выпил ещё шампанского, принял ванну и пошел спать.
В ту же ночь Мария Пафнутьевна Пречистова утопилась в Екатерингофском канале. На похоронах был Алексей Карлович, пьяный отец Машеньки и сердобольная мадемуазель Дебюсси.
Барон, убитый горем, продал дом в Петербурге и переехал в Москву. Кольцо Пречистовой, обливаясь слезами, он бросил в Екатерингофский канал. Пафнутий Пречистов запил как в прежние годы; теперь он нищенствует на паперти Владимирской церкви. Подают ему хорошо.
Екатерина Горбункова-Пречистова живет в гражданском браке с коллежским советником Апломбовым, бывшим начальником Пречистова.
Княгиня Рахманинова, не выдержав смерти сына, умерла от нервной горячки.
Князь Рахманинов не намного пережил сына и супругу и погиб на охоте, упав с лошади.
Корнет Красин погиб на дуэли с поручиком Ржевским.
Графиня Хологорова по-прежнему держит салон, ставший одним из самых модных в столице, и переписывается с бароном, иногда напоминая ему о смешном, по её мнению, эпизоде в передней её петербургского дома.
Продолждение скоро следует...