Благодаря моим скромным запискам широкой публике стала известна роль Холмса в расследовании многих щекотливых дел, касающихся правительств и высших кругов общества. Стоит вспомнить, как знаменитый сыщик предотвратил страшный скандал, в котором могла бы быть замешана королевская фамилия Соединенных Штатов Америки; его неоценимые заслуги перед Ватиканским Парламентом или правящей швейцарской династией; помощь, оказанную им в деле похищения алмазов, стразов и топазов из дворца Великого Герцога Эстонского и наконец дело о золоте ВКП(б). Что же касается расследования, о котором я рассказываю в этих записках, то ввиду его секретности я не мог опубликовать данный отчет до того, как все участники, кроме меня и Холмса, не оставили этот мир и самый советский режим не почил в Бозе. Но и теперь я не могу, к сожалению, назвать точную дату этих событий, скажу только, что всё происходило между 1933 и 1941 годами.
Серым дождливым осенним утром, когда Холмс со свойственной ему неукротимой энергией просматривал огромное количество газетных объявлений в связи с расследованием нашумевшего дела о Хэмпширских дождевых червях, в нашей уютной гостиной на Бейкер-стрит появился необычный посетитель. Он был одет в зеленую шинель с красными бранденбургами, остроконечный суконный шлем и кирзовые сапоги. Лицо его выдавало типичного представителя Кавказа: это был черноволосый человек лет сорока с орлиным, почти как у Холмса, носом и густыми усами. Когда он открыл рот, чтобы поприветствовать нас, его зубы сверкнули двумя рядами золотых коронок.
-- Товарищи Холмс и Уотсон, если не ошибаюсь? - сказал он по-русски с сильным грузинским акцентом.
Оторвавшись от газет, Холмс пригласил гостя сесть и любезно сказал:
-- Товарищ комдив, видимо, очень торопился прибыть в Лондон, если, даже не позавтракав и не переодевшись, помчался прямо с подмосковного стрельбища на аэродром, как только ему позвонили из Кремля. Вы, я вижу, курите трубку, несмотря на ваше слабое здоровье ? Табак вот в этой персидской туфле, прошу вас.
Обилие сведений, как бы невзначай сообщенных Холмсом о нашем госте страшно удивили и даже испугали русского. Но я, привыкший к его методу, не спешил удивляться и ждал объяснений моего друга.
-- О, это элементарно... Вас, высокопоставленного военного, очевидно, командировали в Англию по делу правительственной важности и очень срочному. То, что вы были на стрельбище говорят следы пороха на большом пальце вашей правой руки и следы особой темнокрасной глины на сапогах, глины, которая употребляется либо на стрельбищах, либо на теннисных кортах. Вы не успели переодеться в гражданское и прибыли, разумеется, самолетом - от вас до сих пор слегка пахнет авиационным бензином... Всё это говорит о страшной спешке; из чего я делаю несколько смелый вывод о том, что вам, вероятно, позвонили из Кремля и вы тотчас вылетели в Лондон. Но не смущайтесь...мы с доктором готовы выслушать вас.
Наш гость как-то странно закашлялся, испуганно оглянулся на дверь, попросил стакан бренди и, осушив его, начал так:
-- Прежде чем сообщить вам обстоятельства дела, из-за которого меня послали сюда, в империалистическую Англию, просить помощи ведущего криминального эксперта современности, должен взять с вас торжественную клятву, что все, что вы узнаете в связи с этим событием, никогда и ни при каких условиях не будет сообщено третьим лицам.
-- О, мы с Уотсоном расследовали такое множество подобных конфиденциальных дел, о подробных обстоятельствах которых вы можете узнать из газет или из опубликованных ранее записок доктора, что вы можете безбоязненно положиться на нашу скромность, которая, как известно, украшает человека. Даю вам слово.
-- Я, конечно, доверяю вам как человеку, но... те, кто поручил мне эту миссию, придерживаются иных взглядов на вещи. Вам с доктором необходимо подписать один документ. Он называется "подписка о неразглашении".
-- В чем его суть?
-- В том, что вы подписываете бумагу, обязывающую вас не разглашать орпеделенные сведения под страхом самых разнообразных санкций, вплоть до исключения из партии и профсоюза.
Холмс на минуту задумался, потом повернулся ко мне и с озорным блеском в глазах заметил:
-- Думаю, Уотсон, вас не испугает перспектива исключения из профсоюза советских врачей... Мы подпишем документ, мистер...
-- Те, кто послал меня не уполномочивали меня разглашать сведения о моей личности. Можете обращаться ко мне по званию, товарищ комдив.
-- Да, разумеется, я понимаю...мне тоже неудобно было бы называть вас просто по имени, Шалва.
Наш гость вскочил, ошеломленный. В его глазах читался испуг.
-- Но как вы могли знать...
-- Если вы в следующий раз пожелаете скрыть свое имя, прячьте получше рукоять вашего именного пистолета. Надпись "Дорогому комдиву Шалве от отца народов" о чем-то да и говорит, не так ли ?
-- Что ж, -- облегченно вздохнул Шалва, -- вас не проведешь, мистер Холмс... Итак, вот расписка, ознакомьтесь и распишитесь.
Бумага была составлена на английском и русском языках. Холмс бегло прочел её, посмотрел на свет, понюхал, попробовал на вкус, потом, чем-то заинтересовавшись, достал лупу и стал дотошно изучать.
-- Секретарше, печатавшей это, не больше тридцати...гм...духи "Красная Москва"...о! подписавший, видимо, страдает эпилепсией и курит "Беломорканал"...интересно... бумажка долго лежала рядом с бутылками русской водки...подписано вчера вечером... - бормотал мой друг, исследуя документ. - Итак, мы готовы выслушать вас, комдив, -- сказал наконец Холмс, когда мы поставили свои подписи: "сэр Чарльз Баскервиль" и "доктор Джеймс Уотсон".
-- Вчера, около трех часов ночи по Наро-Фоминскому времени, -- начал русский, со свойственной всем кавказцам прямотой, -- великий и могучий, отец и мать всех народов Галактики, родоначальник всемирного коммунизма и пролетариата, друг детей и не только их, вождь всех прогрессивных племен, гигант мысли и отец русской демократии, воплощение трех тысяч будд, бессменный глава и лауреат, гениальнейший и мудрейший из ученых, языковед и философ древней Греции и Рима, жрец лысенковской биологии, генералиссимус всех войн и лагерей, властелин колец, начальник Чукотки и просто товарищ Сталин был найден убитым у себя в кремлевском кабинете. Летальный исход бессмертного вождя подтвердили виднейшие специалисты в области химии и ядерной физики, срочно переброшенные из мордовских лагерей. Смерть - если это можно так назвать - наступила в результате отравления солеными крендельками во время просмотра патриотического фильма "Броненосец Потемкин". Режиссер фильма и все актеры были, разумеется, немедленно расстреляны. Органы НКВД ничего не трогали в кабинете и в радиусе 30 километров от него, так как вся надежда СССР теперь только на вашу гениальную прозорливость, дорогой товарищ Шерлок Джонович. Осиротевшая Страна Советов просит вас найти убийцу, чтобы блистающий меч правосудия сверкнул над его головой и над головой всей многотысячной армии его империалистических сообщников. Помогите нам, Шерлок Джонович! - русский даже прослезился, -- усопший был моим троюродным братом... поэтому меня и послали, с надеждой, что я-то вернусь и не попрошу политического убежища... Жалко, хороший был человек иосиф сын старого Виссариона Джугашвили из Гори... Вах, что теперь будет с нами, его родственниками... Какой был матерый человечище!
-- Ну, о мертвых либо хорошо, либо ничего... -- заметил Холмс. - Я предпочту не комментировать данное событие в его моральном аспекте... Кроме того, я уже имел удовольствие встречаться с покойным в кадре секретного дела о золоте партии. Итак, произошло убийство?
-- Ничего иного и предполагать нельзя...страна полна вредителей и классовых врагов.
-- Значит, политическое убийство...гмм...с интеллектуальной точки зрения дело, вероятно, скучнейшее. Нет, я, пожалуй не возьмусь за него, очень сожалею.
-- Но...мистер Холмс! Если вы не беретесь расследовать это дело и помочь правительству, мы будем вынуждены вас просто...убить.
-- Неужели? Каким же образом?
-- О, это будут решать органы... Наши агенты достанут хоть из-под земли кого угодно. Но оставлять в живых такого свидетеля как вы нельзя.
-- А как же расписка о неразглашении?
-- Формальность.
Холмс задумался.
-- Знаете, если бы угроза касалась только моей жизни, я бы стоял на своем, но...Уотсон тоже замешан в это дело и я не позволю себе рисковать жизнью моего дорогого и, пожалуй, единственного друга. Мы летим с вами, комдив. Дайте нам полчаса на сборы.
Я был очень тронут той заботой о моей ничтожной жизни, которую проявил мой друг в эту трудную для нас обоих минуту. Я, старый солдат, даже прослезился и мы выпили с Холмсом за нашу неувядающую дружбу. А через час небольшой, но мощный аэроплан без опознавательных знаков уже уносил нас в Москву.
***
И вновь Кремль, вновь эти московские улицы, которые я уже не чаял увидеть...Вокоуг Москвы Советы выставили многопоясное оцепление, жители были почти все эвакуированы; но о сметри Сталина сообщено не было. Газеты вышли с обычными заголовками о пятилетнем плане и стахановцах. Холмс тихо заметил по этому поводу: "В СССР, если даже половина страны провалится сквозь землю, другая половина узнает об этом только по слухам". После как минимум десятикратной проверки документов мы наконец вошли в большой, обильно уставленный горшками с тропическими растениями, роскошно отделанный гобеленами и уставленный китайскими вазами зал в глубине которого сидел довольно полный человек лет сорока в полувоенном френче. "Товарищ Киров" -- шепнул нам комдив Шалва. "Он пока заменяет незаменимого".
-- Здравствуйте товарищи, очень рад, что приехали, нашли время помочь нашей стране в эти трудные дни, когда советское государство так нежданно осиротело, -- приятным баском заговорил по-русски Киров, выходя к нам из-за стола. - Наслышан, много наслышан о ваших ценных работах, товарищ Холмс... Вот тут некоторые товарищи, посчитали, что вас также неплохо было бы привлечь к расследованию кончины тов. Сталина.
-- Что значит "и меня тоже неплохо бы привлечь?" -- сухо спросил мой друг. - Вы, я вижу, не особенно верите в эффективность моего метода?
-- Ну нет, что вы, я хотел сказать...напротив, мы подумали, что ваши советы будут незаменимы в работе органов... - как-то странно пряча глаза отвечал Киров. -- Глава нашей, так сказать, Интеллидженс сервис, хе-хе, тов. Генрих Ягода введет вас в курс дела. Он специально прибыл с Лубянки и ждет вас в своем кремлевском кабинете. Со своей стороны я могу вас зыаверить, что страна Советов сделает всё, чтобы отблагодарить вас за вашу помощь. Назовите любую сумму...
-- Думаю, мистер Киров, сейчас пока преждевременно говорить о суммах, хотя я, разумеется, очень тронут вниманием вашего правительства. Позвольте же мне немедленно приступить к расследованию.
-- Да, разумеется...товарищ Джугашвили проводит вас к наркому НКВД. Желаю вам успеха в работе, товарищи.
Киров пожал нам руки (его ладонь была очень потной, и вообще он вел себя как-то странно) и мы топравились к Ягоде. Тот принял нас в довольно скромном кабинете в другом крыле правительственного здания. Это был сухопарый еврей лет с колючим взглядом, в военной форме и с манерами лавочника с Ист Энда.
-- Здравствуйте товарищи, -- на плохом французском обратился к нам Ягода и указал на кресла. - Вы свободны, товарищ Джугашвили. Спасибо что оперативно справились с партийным заданием.
Доставивший нас военный щелкнул каблуками и поспешно удалился.
-- Закуривайте, товарищ Холмс... Я слышал, что табак помогает вам в работе. А работа предстоит крайне ответственная... - Голос Ягоды звучал как-то неуверенно, будто он чего-то боялся. Это, разумеется, не ускользнуло от моего друга. - Изложу обстоятельства постигшей СССР трагедии. Вчера в три часа ночи товарищ Сталин скоропостижно скончался в результате употребления в пищу соленого кренделька, отравленного цианистым калием. Смерть наступила почти мгновенно, но бездыханное тело вождя обнаружили только в половине четвертого люди из охраны, обеспокоенные тем, что отец народов все ещё сидит в кинозале, хотя фильм к тому времени уже кончился. Охранники, разумеется, расстреляны. Мы оцепили весь город, эвакуировали население, расстреляли более ста тысяч врагов, сняли около миллиона отпечатков пальцев в Кремле и привлекли к поискам следов цианистого калия около двухсот собак-ищеек. Пока всё безерезультатно.
Холмс слушал с вежливым, но скучающим видом, едва подавляя зевоту. Но глаза его заблестели, когда Ягода сказал как бы между прочим:
-- На остальных крендельках в пакете не обнаружили ни молекулы яда. Мы теряемся в догадках, как это могло произойти...
-- Все крендельки лежали, таким образом, в одном пакете? - быстро спросил Холмс.
-- Да, в одном.
-- Следы яда были обнаружены на крошках только одного кренделька?
-- Да, только на том, который был укушен великим и могучим.
-- Кренделек был такой же как и остальные, той же выпечки?
-- Да, той же.
-- Сколько ещё крендельков оставалось в пакете?
-- Девять, а пакет рассчитан на 30-35.
-- Вы обнаружили крошки на одежде?
Кирова, казалось, смутил этот простой вопрос.
-- Да...
-- Со следами яда?
-- Да, -- признал Ягода. - Вот все подробные исследования лаборатории. - И он протянул Холмсу увесистое досье.
-- Скажите, мистер Ягода, пакет изначально был герметически закрыт?
-- Да, разумеется. Такие продукты доставляются в Кремль прямо из Нью-Йорка на самолете в опечатанных коробках по сто пакетов в каждой. Печать подделать крайне сложно, но на интересующей нас коробке не было следов предварительного вскрытия.
-- Когда была открыта эта коробка?
-- Неделю назад.
-- Сколько в ней осталось пакетов?
-- Сорок пять.
-- Значит, крендельки предназначались для довольно узкого круга лиц?
-- Да, их никто не ел, кроме вождя, нескольких товарищей, состоявших при особе великого, и наркомов.
-- Мне необходимо осмотреть кинозал.
-- Очень хорошо, мы можем отправиться туда немедленно.
Ягода в сопровождении двух каких-то чинов НКВД проводил нас на место происшествия. Это был обычный частный кинозал на полсотни мест. Холмс попросил указать его расположение на плане Кремля, а затем принялся осматривать кресло, в котором сидел Сталин и откидной столик, на котором лежали, вероятно, злополучные крендельки. Вдруг его что-то заинересовало на полу, он осторожно опустился на четвереньки и стал рассматривать гладкие крашеные половицы в лупу. "Ах, вот оно что!" воскликнул он наконец и, повернувшись к Ягоде, спросил:
-- Скажите, здесь действительно ничего не трогали со времени происшествия?
-- Нет, только тело вождя было, разумеется, убрано...но с величайшими предосторожностями.
-- Ещё один вопрос...Здесь моют пол, конечно, очень часто?
-- Как и везде в Кремле, каждый вечер.
-- Значит, пол был чисто вымыт непосредственно перед этим...гм...я так и думал. Уверены ли вы, что Сталин смотрел фильм в одиночестве?
-- Этого нельзя утверждать с уверенностью...охранники под пытками показали, что в зал никто не входил.
-- Но здесь есть ещё одна дверь, вот она, справа от экрана...Охранники стояли, разумеется, у основного входа?
-- Да, но я не понимаю, что вы имеете ввиду.
-- Господин Ягода, я ничего не имею ввиду, но мне необходимо срочно ознакомиться с лабораторными данными анализа содержимого пакета крендельков. Где чя смогу это сделать?
-- Вас с доктором отвезут в кремлевскую гостиницу, если вы закончили здесь.
-- Да, пожалуй...Скажите, в Кремле, конечно, есть оранжерея? Она обозначена вот тут на плане.
-- После того, как изучу отчет, с большим удовольствием. Я хотя и не ахти какой знаток тропических растений, но пройти мимо какой-нибудь Orchidea mutandis или Baobabum hyperboreum я никак не могу. Яслышал, что в Кремле весьма любопытная коллекция образцов южноамериканских мангровых зарослей.
Всё это мой друг говорил недоумевающему Ягоде, когда мы уже вышли из кинозала и направлялись в номер, отведенный нам на время нашего пребывания в Москве.
-- Не могу судить об этих вещах...вот товарищ Киров хорошо знаком с ботаникой и даже собственноручно ухаживает за растениями оранжереи. Если у вас будет такая возможность...
-- О, я, конечно, не буду отрывать государственного человека в такой ответственный период по таким пустякам, -- Холмс незаметно подмигнул мне - я уже узнал всё, что хотел по этому поводу. Спасибо, мистер Ягода. Я надеюсь с помощью лабораторного досье пролить кое-какой свет на это дело. Всего хорошего.
Мы очень удобно расположились в роскошно отделанном трехкомнатном номере с видом на Ред-плейс и Холмс принялся изучать лабораторный отчет.
-- Я не уверен, что нас здесь не подслушивают, Уотсон...поэтому ограничимся пустяковыми разговорами. Дело очень серьезное.
-- Тогда позвольте, мой друг, я обращу свое пристальное внимание на содержимое вот этого великолепного бара...
Бар мореного дуба был действительно великолепен как снаружи, так и изнутри. Мне редко приходилось видеть подобное собрание образцов спиртных напитков со всех концов света. Там был в частности коньяк 1888 года, удивительного букета...жаль, всего одна бутылка. Не помню, сколько времени у меня заняло исследование бара, помню только, что меня окликнул властный голос Холмса:
-- Вставайте с ковра, Уотсон, пойдемте подышим свежим воздухом. У меня, кажется, появились кое-какие соображения.
Мы вышли прогуляться по Кремлю и заодно поговорить без возможных свидетелей.
-- Скверное это дело, Уотсон, очень скверное... я был прав тогда, что отказывался от него. Надо было все-таки убедить нашего бравого кавказца попросить политического убежища в Англии. А то теперь наше положение совсем скверно.
-- Что-то случилось, Холмс? - забеспокоился я.
-- Да, но случилось не со Сталиным, Бог ему судья, а с нами, Уотсон. Мы в ловушке.
-- Почему вы так считаете?
-- Я разгадал это дело, но не могу ни с кем поделиться результатами. Кроме вас, Уотсон, кроме вас.
-- И что же вы смогли понять из всего этого? Неужели вы знаете имя убийцы?
-- Да, Уотсон, и для этого мне не нужно даже посещать кремлевской оранжереи, хотя я думаю туда отправиться для очистки совести. Пойдемте со мной.
-- Но причем здесь эта оранжерея, Холмс?
-- Скверное, очень скверное дело. - бормотал Холмс, не отвечая на мои расспросы.
Мы вошли в оранжерею Кремля - довольно большой зимний сад. где были собраны великолепные образчики редких тропических растений. Прогуливаясь по саду, Холмс цитировал латинские названия, как заправский ботаник; меня интересовали в основном лекарственные растения. Но Холмс увлекал меня всё дальше, пока мы не очутились у странного болотца, из которого торчали яркозеленые заросли.
-- Что вы скажете об этих мангровых череполистных? Ах, какая жалость...чтобы пройти вон к тому островку среди этого искусственного болота, нам придется подмочить ноги...а жаль, ведь только оттуда открывается, я думаю, самая интересная картина - вы в середине южноамериканских мангров! Кстати, Уотсон, вы видите, какая это грязь? Она сине-зеленого цвета из-за солей кобальта и меди. Думаю, почва привезена оттуда же, откуда и сами растения.
-- Возможно, -- растерянно согласился я, не понимая, почему Холмс так упорно сворачивает к этой теме.
-- Пойдемте отсюда, Уотсон, здесь пахнет смертью и вероломством, как впрочем и всюду в Кремле. Я не хочу оставаться в Москве ни дня. - Холмс очень серьезно посмотрел на меня, и я понял, что произошло что-то страшное. - Кренделек не был из того пакета, Уотсон, не был. А тот пакет был единственный в кинозале. Отравленный сухарь был весь буквально усыпан цианистым калием... - Он снизил голос до шепота. - Понимаете, Уотсон? Кренделек не был в пакете. Кто-то просто дал Сталину этот кренделек. Кто-то был с ним рядом во время просмотра фильма. Кто-то оставил на полу под соседним креслом следы, ведущие в мангры. Этот кто-то...
-- Неужели какой-нибудь латиноамериканский шпион?
-- Нет, вы неисправимы, доктор! - в сердцах воскликнул Холмс. - Если вы до сих пор ничего не поняли, я ничего не скажу вам, пока мы не уедем отсюда. Это было бы слишком опасно.
Через некоторое время мы снова сидели в кабинете у Генриха Ягоды. Холмс сказал ему буквально следующее:
-- Я проанализировал все данные этого дела и не могу похвастаться сколько-нибудь значащими выводами. Одно ясно как день: Сталин был отравлен крендельком, не происходившим из пакета, обнаруженного на столике в кинозале. Яд прямо-таки был отдан убитому в собственные руки; это доказывается также тем, что рядом с ним в ту ночь в кинозале находился ещё кто-то. Этот человек оставил следы на полу, он прошел через дверь, находящуюся справа от экрана, поэтому охранники не могли видеть его. Больше я ничего сообщить не могу и хотел бы покинуть Москву как можно скорее. В Лондоне меня ждет расследование по весьма щекотливому делу, порученному мне новым германским канцлером, господином Гитлером. Простите, что был так мало полезен вам.
Ягода с изумлением слушал моего друга, а потом растерянно проговорил:
-- Но тов. Киров только что лично просил меня не отпускать вас до конца расследования. Вы, кажется, сами сказали ему, что держите в руках очень важную нить...
-- Ничего такого я не говорил, это просто недоразумение. - Холмс держался весьма хладнокровно, несмотря на то, что ситуация становилась угрожающей. - Если бы мы могли выехать поездом сегодня же...
-- Товарищ Холмс. я повторяю, что сам Киров просил вас остаться до конца расследования. Я очень сожалею...
-- Вы хотите сказать, что мы с Уотсоном, будучи британскими гражданами, являемся пленниками Кремля?
Ягода бросил на Холмса колючий взгляд, полный недоверия, и с трудом произнес:
-- Вас никто не держит в Кремле, но если вы выйдете отсюда без разрешения тов. Кирова. боюсь, вы не доедете даже до вокзала.
-- Это ваше последнее слово?
-- Это последнее слово товарища Кирова.
-- Надеюсь, оно касается только моей скромной личности, а никак не доктора?
-- Насчет тов. Уотсона распоряжений не поступало.
-- Значит, он может быть свободен?
-- Да, разумеется, если вы хотите расстаться...
-- У доктора, видите ли, обширная практика в Лондоне и он не рассчитывал отсутствовать больше трех дней. Прошу вас, примите меры, чтобы Уотсон мог сегодня же вечером беспрепятственно покинуть СССР.
-- Если вы настаиваете...хорошо.
Ягода выписал мне какой-то пропуск и заполнил спецбилет на экспресс 20.45 Москва-Лондон. Мы распрощались с этим неприятным наркомом и отправились в наш номер. Холмс попросил меня подождать немного и сел за письменный стол. Покрыв десяток листов бумаги свои волевым, четким почерком, он запечатал написанное в синий конверт и надписал его так: "Доктору Уотсону и инспектору Лестрейду. Вскрыть **октября 19** года в случае моего невозвращения из России".
-- Пойдемте, Уотсон, прогуляемся ещё немного на свежем воздухе, -- пригласил меня Холмс, одевая плащ. - Я должен дать вам кое-какие инструкции перед вашим отъездом.
-- Неужели вы хотите, чтобы я оставил вас здесь, в этом концлагере? Ни за что! Вы - мой друг, и... - с жаром начал я, но Холмс властным жестом остановил меня.
-- Вы поедете в Лондон сегодня вечером, Уотсон, либо мы оба никогда не увидим родной Англии. У вас нет выбора, мой друг... Вот, у этих елей нас, пожалуй, никто не подслушает. Речь идет о политическом преступлении, Уотсон, смелом и хладнокровно обдуманном. Преступник не остановиться ни перед чем, чтобы скрыть правду, тем более перед убийством каких-то двух иностранцев, которых они были вынуждены пригласить по чьему-то насоятельному совету. В этом конверте - наши жизни, Уотсон. Послезавтра вы будете в Лондоне и, если я не вернусь во вторник, бегите на Скотленд Ярд к Лестрейду, вскройте конверт и опубликуйте его содержимое. Если к тому времени я буду жив, надеюсь, у них хватит умения проигрывать и они отпустят меня. В любом случае, не вскрывайте пакета до вторника и никому не показывайте его. Лучше зашить его в подкладку вашего пальто, Уотсон. Вы поняли меня?
-- Да, кажется, все более или менее ясно...
-- Хорошо, тогда отправляйтесь на вокзал и молите Бога, чтобы я присоединился к вам раньше вторника.
Как ни грустно мне было оставлять моего друга в этом осином гнезде, но я вынужден был подчиниться. В тот же вечер я без приключений сел в поезд и через сорок восемь часов я был уже в Лондоне. Думаю, никакое самое талантливое перо не сможет описать те ужасные чувства, те мучения которые терзали меня следующие два дня. Я ждал Холмса, но он не появлялся. Наконец настало утро третьего дня, того самого вторника, о котором говорил мой друг. После бессонной ночи наедине с бутылкой бренди я не был в состоянии проснуться раньше полудня. Когда же я, с трудом пондяв голову с подушки, взглянул на часы, то с ужасом увидел, что уже три часа. Холмса все ещё не было, не было и никаких вестей от него, ни телеграммы, ни телефонного звонка. Содрогаясь от страшного предчувствия, я наскоро оделся, и, позавтракав только парой куропаток со спаржей и дыней, помчался в Скотленд Ярд. лестрейда на месте не оказалось и констебль попросил меня подождать.
-- Он расследует это самое убийство, сэр, -- доверительно сообщил мне полисмен, -- убийство леди Винтер. Известное дело, сэр, вот бы вашему знаменитому другу им заняться?
Я пробормотал что-то насчет долгого отсутствия Шерлока Холмса и стал прохаживаться вдоль и поперек коридора перед кабинетом Лестрейда. Кроме меня инспектора ожидала ещё какая-то пожилая дама в старомодной шляпе со страусиными перьями. Когда я попросил у неё разрешения закурить, она сказала:
-- Курите, конечно, дорогой Уотсон. Кстати, могу предложить крепчайшего русского самосада.
-- Откуда вы знаете меня, мэм? - воскликнул я, начиная смутно о чем-то догадываться.
-- Немудрено было немного узнать вас, проживя с вами все эти годы под одной крышей, Уотсон. Неужели мой маленький маскарад произвел такой сильный эффект?
-- Мне, кажется, знаком этот голос...
-- Да, я вернулся, мой милый Уотсон, я цел и невредим.
Передо мной стоял, улыбаясь, Шерлок Холмс, в одно мгновение сбросивший дамский наряд и очутившийся в своем обычном дорожном костюме. Вид у него был немного усталый, но в остальном это был всё тот же неунывающий Шерлок Холмс, гениальный сыщик с Бейкер стрит!
-- Холмс, Холмс...вы ли это? Но к чему этот камуфляж здесь, в Скотленд Ярде?
Я никак не мог прийти в себя от бурного восторга, сменившего депрессию последних дней, когда я уже не чаял увидеть моего друга в живых.
-- О, это была необходимая мера предосторожности... никогда не знаешь, чего ждать от этих русских. Но вот, кажется и наш друг, инспектор Лестрейд! Как поживаете?
К нам приближался своей обычной бодрой походкой идиота наш хорькообразный туповатый инспектор.
-- Мистер Холмс, доктор! Как я рад вас видеть! Мистер Холмс, я получил вашу телеграмму и готов немедленно принять ваши показания.
Когда мы удобно устроившись в кабинете Лестрейда, приготовились выслушать рассказ моего друга, Холмс начал так:
-- Прежде всего, инспектор, я прошу вас обратить внимание на мой письменный доклад, который привез Уотсон. Там детально изложены все обстоятельства того дела, о котором я сейчас расскажу лишь вкратце. Передайте эти бумаги в Министерство Иностранных дел, пусть правительства решает, что с ними делать, ибо я не хочу предвосхищать события и брать на себя роль судьи в государственных делах. Итак, пять дней назад нас с Уотсоном позвали в Москву для консультации по следующему секретнейшему делу...
Холмс изложил события первого дня нашего пребывания в Москве, с которыми читатель уже знаком. Последняя же часть его рассказа поразила меня не меньше Лестрейда:
-- Итак, я отправил Уотсона в Англию с моим докладом, доказывающим. что не кто иной как сам Киров отравил Сталина, собственноручно подбросив ему отравленный кренделек. Я понял, что Киров не мог ни на кого положиться в этом деле, настолько обстановка в Кремле была напряженной и могла в любую минуту обернуться против него. Он сыграл ва-банк и выиграл, приказав Ягоде не разглашать новость о смерти Сталина. У меня был козырь - бумаги Уотсона, который опубликовал бы их, если Кирову вздумалось бы удержать меня в Москве. Я тоже пошел ва-банк, ибо оставаться пленником этих людей мне, разумеется, не хотелось. Я пошел прямо к Кирову и сказал: "Мне всё известно. Вы имели неосторожность не сменить обувь после посещения оранжереи в тот вечер, мистер Киров. А эта редкая почва мангров так характерна... кроме того, вы побоялись ввести яд в пакет, ограничившись одним сухариком - вероятно, чтобы к тому же бить наверняка. Вы ведь вместе ели крендельки?" Тут я должен был восхититься удивительным хладнокровием этого человека, убийцы и государственного деятеля. Он ответил мне с улыбкой, от которой у меня до сих пор мороз по коже: "Вы очень умны и наблюдательны, мистер Холмс. Недаром я был против идеи этого старого дурака и маразматика Калинина с вашим привлечением к этому делу. Что ж, вы быстро вычислили меня, и тем самым подписали себе смертный приговор." "Не так скоро, мистер Киров, не так скоро. Уотсон уже в Лондоне. и если я не вернусь в Англию завтра, подробный отчет об этом деле будет опубликован во всех газетах. Это ведь не входит в ваши планы?" Ни один мускул не дрогнул на его лице! Он сказал: "Что ж, это неприятно...но что гарантирует ваше молчание?" "То, что я даю вам в том мое слово. я не опубликую мой доклад в прессе. Тем более, что я знаю, что за этим последует - вы постараетесь послать в Англию убийц и убрать меня." "Ну, я не так мстителен, как вам кажется, мистер Холмс...Но этот контракот мне положительно нравится...такое свежее чувство риска, романтичность. Вы - джентльмен, и я доверяю вам. Можете лететь в Лондон на нашем правительственном самолете, я гарантирую вам безопасность и обещаю не следить за вами." Я выиграл эту партию! Но ещё один вопрос вертелся у меня на языке..."Скажите, мистер Киров...ведь вы не зря запретили разглашать известие о смерти вашей жертвы? Неужели вы хотите...?" Тут Киров улыбнулся и поднес указательный палец к губам. "Тссс...если вы и это угадали, вы - гений. Если уж этот бездарный грузин заставлял называть себя гениальным, то вы, мистер Холмс, вполне этого заслуживаете". Вот, господа, что позволило мне остаться в живых и иметь счастье теперь беседовать с вами за бокалом кларета.
И Холмс рассмеялся нервным детским смехом.
-- Но позвольте..ведь вы обещали этому злодею не разглашать... -- воскликнул Лестрейд.
-- О, не беспокойтесь, мой недалекий друг, -- улыбнулся Холмс. - Я обещал не публиковать отчета в ПРЕССЕ, а то, что я передаю бумаги в руки полиции и Министерства, я Кирову ничего на этот счет не обещал.
Так закончилдось это удивительное расследование, чуть было не стоившее нам с Холмсом жизни. министерство Иностранных дел, заинтересованное в развитии нормальных отношений с СССР не предало гласности отчет Холмса держа его, как мне стало позже известно, как козырь на случай обострения международной обстановки. Киров, загримированный под Сталина, благополучно дожил до 1953 года, превзойдя в преступлениях и мании величия свою жертву. Холмс нередко, упоминая о "Сталине" в каком-нибудь разговоре, касающемся России, говорил с лукавой улыбкой:
-- Среди своих прочих талантов, этот человек также большой специалист в области тропических растений.