Больцман был печальным духом. Печальным и одиноким. Впрочем, печален он был именно потому, что был одинок. Неизбывно, трагически одинок. Злая эта судьба преследовала его еще в той, земной жизни. Нельзя сказать, что Больцман всегда был мрачен. Ребенком часто бывал он беззаботен и весел- возможно, чуть лихорадочно весел, чуть нарочито беззаботен, - но с возрастом таких периодов становилось все меньше и меньше, а, напротив, нарастала ипохондрия.
Приступы эти несказанно огорчали Генриетту. Милая, добрая Генриетта...Она не смогла избавить его от одиночества. Давно еще, задолго до женитьбы, переживая сладкие томления юности, Больцман часто мечтал о том, что найдет в своей будущей супруге родственную душу. Увы,беспокойная душа его не знала родства. Слишком большой она была,слишком мятежной,слишком угловатой.Скромная Генриетта не понимала своего мужа.Это не мешало ей любить его предано и верно,но...но. Больцман продолжал страдать.Упорно и настойчиво искал он понимания в среде коллег.Но здесь дело обстояло еще хуже:коллеги не понимали и- не любили его. Да он и сам,собственно,не представлял,за что его можно было бы любить. Временами,стоя перед мутноватым,в старинной бронзовой оправе зеркалом- наследство его матушки, жены мелкого налогового чиновника из Вены,Больцман с неприязнью разглядывал свое рыхлое,какое-то бабье лицо,лысоватый,бугристый череп,грузное, неуклюжее тело в темном, заботливо отглаженном Генриеттой, но отнюдь не новом фраке- несмотря на его академическую карьеру, семья жила довольно скромно- это были не лучшие времена для австро-венгрии,к тому же,приходилось поддерживать деньгами дочь Иду,муж которой постоянно находился в каких-то нескончаемых финансовых затруднениях. Хмуро глядя на свое отражение в зеркале,Больцман тихо вздыхал. Мое милое,толстое сокровище,- называла его Генриетта.Только глаза любящей женщины могли находить его милым. Этот тусклый взгляд,эти опущенные плечи,эти уродливые пигментные пятна - знак приближающейся старости... Но что было самым отвратительным,чего Больцман стыдился более всего,что зачастую делало его буквально посмешищем во время публичных выступлений в университете - это его резкий,визгливый голос. Как Больцман ни старался приглушить,смягчить его - ничего не выходило.Стоило ему хоть чуть-чуть забыться, - а это так часто случалось в дискуссиях,когда под сомнение ставилась его с таким тщанием выношенная теория - его детище,его гордость,его боль - стоило ему настолько увлечься спором,чтобы забыть об этом своем врожденном недостатке,который про себя он иначе как уродством не называл,и в публике раздавались скрытые и явные смешки - не только противников,но и благосклонно настроенных слушателей.Необходимость этого постоянного вынужденного контроля над собой делала его более уязвимым,менее лабильным и раскованным в споре;он заранее проигрывал своему главному противнику Оствальду - блестящему баловню судьбы,элегантному,самоуверенному и красноречивому. Немецкий математический физик Арнольд Соммерфельд такими словами описал их дискуссию на одной из научных конференций в Любеке,в 1885 году: Борьба между Больцманом и Оствальдом напоминала сражение быка с искусным тореадором. Впрочем,слабо улыбается Больцман,в тот раз бык победил - его аргументы были,как всегда, тяжеловаты,но - непререкаемы.Оствальд сдался со снисходительной миной, он умел проигрывать красиво.Небрежно пожал Больцману руку,усмехнулся: До следующей встречи,старина! В публике подобострастно засмеялись.Больцман не знал,не мог знать,что большинство молодых математиков были на его стороне - он видел только чуть ироничные улыбки своих влиятельных оппонентов - Пуанкаре,Зермело,Мах... да чего уж тут,даже его лучший друг,Иосиф Лошмидт... И ты,Брут... Духовная изоляция Больцмана представлялась абсолютной. Он был единственным,оставшимся в живых из того триумвирата теоретиков,которые создали кинетическую теорию газов - Клаудиус и Максвелл уже мертвы. Смерть... Все чаще посещали Больцмана мысли о самоубийстве. С пугливой поспешностью отгонял он от себя эти мысли. В семье отца Больцмана воспитывали благочестивым католиком,каковых было большинство в Зальцбурге,а затем и в Линце,городах,где прошло его детство. Не то,чтобы теперь,в своем зрелом возрасте,Больцман сохранил всю наивность детской веры. Он был достаточно умен и образован,чтобы понимать- церковная догма примитивна и не выдерживает никакой критики.Но Больцман не был и атеистом,что,впрочем,было бы противоестественным в те времена.Больцман подозревал.что атеизм- это та же вера: вера в то,что Бога нет.Сам же он не был создан,чтобы верить.Он хотел знать. Часто повторяя вслед за Спинозой: Бог есть Природа,он посвятил всю свою жизнь изучению ее,природы,физических законов,полагая,что,по большому счету,служит тем самым,Богу - верой и правдой. Больцман был в высшей мере одаренны математиком и получил в свое время докторскую степень в математической физике при Венском Университете.Любимыми его учителями были известный физик Стефан и,в особенности,эксцентричный математик Петцваль. В студенческие годы,вместе со своим другом,Лошмидтом,они не пропускали ни единой лекции Петцваля,наслаждаясь неожиданными кульбитами его изощренного ума,его блестящей логикой,его непревзойденным умением находить неординарные решения. Эх,Иосиф,Иосиф - с горечью думал Больцман о Лошмидте,- ведь умел же ты по достоинству оценить Петцваля,что было дано отнюдь не всем студентам-однокашникам.Почему же оказался ты неспособным понять меня! Ведь это предсавляется таким очевидным, что в космической шкале нет единого направления времени,что должны существовать области,где время идет вспять! Пусть мы находимся там,где отклонение от положения равновесия ведет нас обратно,сопровождаясь растущей энтропией. Но непременно же должны существовать места,в которых флуктуация в сторону от равновесия вызывает ее постепенное снижение! Эх, Иосиф,Иосиф! Я так надеялся,что в этой борьбе ты останешься моим союзником,как всегда,как в те годы,когда группка золотой молодежи /вернее, позолоченной- деньгами щедрых папаш,- острил Лошмидт/ буквально травила меня - за мою неуклюжесть,мой резкий голос,мою врожденную противопоставленность всему,что они собой представляли - чванству, легкомыслию,сибаритству. Эх,Иосиф,Иосиф... Горькая складка резче обозначилась у губ Больцмана. Я прекрасно сознаю,что я всего лишь человек,который бессильно борется с течениями времени - написао он в предисловии к своей работе Лекции о теории газов. Ну,почему,за что такая злая судьба - вечно плыть против течения,когда все другие вместе - с отчаянием вопрошал себя Больцман.Откуда мог он знать,что 21-летний Эйнштейн в это самое время писал своей подруге Милеве Марич: Я твердо убежден,что принципы его/Больцмана/ теории верны,в частности,что в случае с газами,мы действительно имеем дело с отдельными точками скопления масс определенного,конечного размера,которые движутся в полном соответствии заданным условиям. Больцман не знал Эйнштейна.Все же его знакомые,все друзья и коллеги были против него. О,как это невыносимо! Как это горько сознавать! Одиночество тягостно для любого существа,думал Больцман - но,наверное, в особенности губительно оно для того, кому есть что сказать людям: о науке, о мире,который их окружает, от которого они таким роковым образом зависят,живя в нем и не понимая его законов. Ведь это принесло бы им только пользу,если бы они прислушались ко мне,если бы не отворачивались от меня с брезгливым пренебрежением! - стонал Больцман,судорожно сжимая руками раскалывающуюся от жесточайшего приступа мигрени голову.
В дверях появлялась обеспокоенная Генриетта.
Что,снова болит,милый , А как твое горло,не легче - /Больцман часто страдал ангинами/ На вот,выпей теплого молока! Спасибо,спасибо,мой друг, отвечал сдавленным голосом Больцман,- Оставь стакан здесь,на ночном столике. Я выпью,право же,выпью!... Генриетта уходила со слезами на глазах , сокрушенно качая головой. Нет,нет,она не должна видеть,как ему тяжело,он не смеет, не имеет права обнаруживать перед ней свои страдания - ведь все равно,все равно - нет на земле человека,который мог бы их облегчить. Даже сны не приносили облегчения. Не далее,как в прошлую ночь,например,приснилось ему,что за какое-то преступление его навечно поместили - нет,не в тюрьму,тюрьма показалась бы ему просто раем, - не в тюрьму,а в какое-то подземное,абсолютно изолированное от внешнего мира помещение,с бесконечными пустынными коридорами,населенное лишь странными безумными существами,говорить с которыми,апеллировать к ним не имело никакого смысла,поскольку они были даже и не зловещи, нет, но абсолютно равнодушны к нему - и ко всему окружающему - в своем безумии. И он среди них - один! - навечно,навсегда!
Ох,этот жуткий сон! Больцман проснулся в холодной испарине, и с горечью осознал,что действительность - не многим лучше сна: он - в изоляции,интеллектуальной изоляции,которой не предвидится конца. Вставать не хотелось.Серый домашний халат,серая кожа лица в зеркале,серый,унылый день за окном... В дверь снова просунулась голова озабоченной Генриетты: Ты уже встал,милый Ты не забыл,что сегодня должны прийти двое студентов,сдавать тебе устный экзамен на дому, о чем было договорено еще в прошлую среду . Ах да,студенты,конечно же,как он мог забыть.! Впрочем,время еще есть -побриться,позавтракать... но - зачем,зачем. Для чего вся эта суета,все эти бесплодные усилия
Поддерживать видимость нормальной жизни,в то время как она,эта его жизнь,явно потерпела крах. Все свои душевные и физические силы принес он на алтарь этой своей идеи,которая занимает все его помыслы и определяет все его действия. Нет,нет, он ни о чем не жалеет,он не мог иначе,он и сейчас считает,что никакая жертва не велика ради нее,поскольку теория эта - содержание всей его жизни. И вот,ему суждено пережить ее крушение. Зачем же жить. Больцман вздрагивает от резкого звонка в дверь. Ах,да,студенты! А ведь он все еще небрит! Впрочем,какая разница.!........
Уходя,студенты слышали его душераздирающий стон.
5 сентября 1906 года Больцман совершил самоубийство.
И вот он - печальный дух. Печальный и одинокий. Одиночество его з д е с ь может показаться абсурдным кому угодно: небольшое усилие воли,и он мгновенно перенесется в общество родственных душ. Стоит только захотеть... А - стоит ли. Тот же Эйнштейн. Те точные математические выражения, в которые Больцман воплотил свою теорию,давно уже стали непременной принадлежностью традиционного набора математического аппарата физики. Эйнштейн назвал их Принципом Больцмана. Слова эти и сейчас украшают могилу Больцмана в Центральфридсгофе, в Вене. Да,они с Эйнштейном единомышленники.
По крайней мере в том, что касается осознания физических законов. Но может ли Эйнштейн, на долю которого доставались только почести и премии,глубоко понять его,Больцмана,истерзанную душу. Нет,скорей уж Милева,его отвергнутая подруга.Она была первым сторонником еще не признанного Эйнштейна,она понимала его совершенно и так же беззаветно поддерживала.Она правила его неуклюжие по первам уравнения,она стирала его ароматные носки, она... она родила его троих детей,наконец! И что же. Этот очаровательно наивный гений оставил ее,как только оперился настолько,что получил более влиятельных союзников.Нет,Больцману не о чем с ним говорить.Впрочем,-последовал укол неспокойной совести,- я ведь тоже оставил Генриетту. Как тяжело,как невыносимо больно было слышать ее плач над гробом мужа-самоубийцы! Какую муку он ей причинил! Этот стыд не позволяет ему встретится здесь с душой Генриетты.Хотя он хорошо знает,что Генриетта- простая душа-довольно скоро утешилась после его смерти.Она и всегда была очень близка с дочерьми,а позже,когда появились внуки,они составили весь смысл существования Генриетты,и он,Больцман,был почти позабыт. Ну,что ж. Это хорошо.Это спасение для Генриетты- ее способность так скоро забывать превратности судьбы.А вот он,Больцман, обречен все помнить. Сейчас,когда он прекрасно осведомлен о судьбе своих теорий,которые признаны повсеместно - по крайней мере в главных чертах- у него появилось много возможностей. Другой бы на его месте непременно поискал бы контакта со своими бывшими противниками,чтоб насладиться их унижением.Но он ведь хорошо знает их характер. И если он,Больцман став духом, в полной мере сохранил свойства того человека,каким он был на земле, чего же следует ждать от остальных. Оствальд,как и в былые времена, скажет только: Окэй,старина,в какое-то мгновение ты оказался прав.Нучто ж - до следующей встречи! У нас ведь впереди - целая вечность для споров,мы ведь все теперь - духи,не забывай! - и рассмеется. И ведь,нечего возразить.Впереди действительно вечность. И почему люди всегда мечтали о вечной загробной жизни. Может быть,лучше - небытие.
Больцман был печальным духом. Печальным и одиноким.