Это был даже и не мост в настоящем, истинном смысле этого большого слова. Это была широкая березовая доска, перекинутая сердобольными мужиками через никогда не просыхающую лужу около троллейбусной остановки. Однако, прогибаясь и делая смачное "чвак!" в самой середине лужи, функцию свою она еще как исполняла, и за это уже ее можно было считать мостом. Причем мостом пешеходным. День и ночь тянулись по нему пешеходы - хмурые и веселые, бесшабашные и озабоченные, маленькие и большие. Хотя на самом деле днем и ночью их почти и не было - так, проскочит пара-тройка пацанов, или бабушка прогрохочет неизменной своей телегой, или пройдет, чертыхаясь, похмельный мужик, которого суровая необходимость вытянула за шиворот из тягучего небытия. Основной наплыв пешеходов как раз приходился на утро и вечер, и тогда-то неказистая доска превращалась в настоящий мост, имеющий даже какое-то стратегическое значение, ибо он соединял два берега жизни - рабочий и домашний.
Был вечер пятницы. Он ехал в грязно-розовом троллейбусе с рекламой каких-то жевательных конфет на борту. Она стояла поодаль, как бы не замечая ни его, ни бурлящий вокруг водоворот граждан. Граждане постепенно переходили из разряда трудящихся в разряд отдыхающих, и настроение у них было тоже какое-то переходящее - не то в разухабистую матершину с битием морды, не то в разухабистую же веселую любовь ко всему с песнями под невесть откуда взявшуюся гармошку. На каждой остановке подгоняемые клаустрофобией граждане нетерпеливо перли в заклинившие на полпути двери троллейбуса, стараясь поскорее покинуть негостеприимный салон, освещенный кое-как полудохлой желтой лампочкой, и ступить на землю обетованную, ведущую их через целый ряд маняще-светящихся киосков в светлое будущее двухдневного выходного.
Когда в окне показалась знакомая лужа, а троллейбус остановился, он тоже поспешил выпрыгнуть в отчаянной попытке ну хоть сегодня-то успеть как бы только из вежливости подать ей руку. Но у самых дверей его оттеснили два квадратных крепко пахнущих куревом мужика в мохеровых шарфах и норковых изрядно потертых шапках, потом откуда ни возьмись, появилась бабуська с неимоверной величины баулом, потом - дородная мадама с упирающимся дитем. В результате, когда он пробился-таки к дверям, она уже спускалась, держа перед собой, как щит, крошечную сумочку. "Вот и вся наша жизнь, - откуда-то из подсознания выплыл всезнающе-скорбный Гребенщиков, - то секам, а то - пал". Дальше там было совсем грустно, и он попросил Борис-Борисыча поскорее залезть обратно.
Тропинка к мосту была узкой и скользкой. Она так энергично шла впереди, похожая на несущуюся с горы лавину, что ему приходилось почти бежать, чтобы не дать вклиниться между ними больше никому из длинной вереницы желающих. Это было одним из правил его игры с мирозданием. Конечно, ему сегодня опять не удастся опередить ее у моста, как не удавалось и в десятках других гораздо более располагающих случаев, но и проигрывать он тоже умел с достоинством.
Он почти бежал, поглядывая под ноги, где на вязкой глине тропинки четко вырисовывалась цепочка ее следов, похожих на бодрые восклицательные знаки, или на буквы i, все точки над которыми раз и навсегда расставлены.
Его же следы были вялые и безжизненные; они напоминали дохлых карасей, у которых, к тому же, оборвали хвосты.
И тут у самого моста неожиданно появилась фея. Она выглядела как обыкновенная старуха в черной плюшевой потертой кацавейке и некогда пушистой меховой шапке, привязанной сверху к голове цветастым платком, однако место и время ее появления не оставляли сомнений в ее волшебном происхождении и способностях, ибо кто еще мог остановить эту лавину, мчащуюся со всей своей природной дикостью и мощью к мосту? Фея с деланым усилием разогнула спину, поправила сооружение на голове и заговорила с лавиной на чистом человеческом языке. Вначале она поинтересовалась, правильно ли она идет к магазину, а потом задала стратегически совершенно верный - да и как может фея ошибаться? - вопрос: "Как пройти к 134-му дому?".
Теперь-то победа была у него в кармане. Никакая лавина не устоит перед необходимостью помочь старушке, а уж эта-то сердобольная и подавно. А пресловутый дом находился в таком потайном месте, что даже бывалый топографист не объяснил бы дорогу к нему менее чем за пять минут.
Это был рубеж, за которым в развитии событий явно наступил перелом. Это было его Бородино, его Сталинград, и его шесть, считай, у него в кармане - он явно не отпустит ее "за свои".
Остальное было просто - он уже тысячи раз проигрывал это в своих фантазиях. Он слегка замедлил шаг, пропуская вперед качающегося не по своей воле мужика, двух щебечущих девчушек, сумрачного вида парня и рыжую дворнягу с огромным лишаем на боку. Когда он подошел к мосту, старушка-фея уже горячо благодарила за помощь и - левое плечо вперед! - разворачивалась в марше совсем в другую от 134-го дома сторону. Окрыленный, он прыгнул на мост, прямо на его середину, занимая самую стратегически важную точку. Заслуженная доска сделала громкое "чмак!", но волна жидкой грязи, еще вчера непременно обдавшая бы его по колено, сегодня волшебным образом взвилась вертикально вверх, истончаясь в полете и рассыпаясь на десятки ровненьких грязевых шариков, которые, на мгновенье застыв в верхней точке своей траектории, медленно развернулись в воздухе и аккуратно легли на матово блестящую поверхность породившего их грязевого моря. Вдохновленный, он элегантно развернулся на узкой скользкой доске, совсем не боясь шлепнуться в грязь, и протянул руку девушке. Она улыбнулась и, слегка привстав на носочки, как будто выполняла па старинного танца, протянула ему свою руку.