Это был большой пушистый кот нежно-персикового окраса, с глазами редкого бирюзового цвета и смугло-оранжевым носом в форме сердечка.
Впрочем, подробности я рассмотрела гораздо позже, а в первую минуту была просто очарована внезапным появлением этого чуда из соседней
комнаты. Кот направился сразу ко мне, смотря мне прямо в глаза открытым светлым взглядом, и, ни секунды не поколебавшись, взлетел мне на колени. Я только ахнула.
- Спал со мной на подушке... девять месяцев ему, - суетливо поясняла старушка-хозяйка, - да вот внуки в квартире появились, аллергия...
Боюсь ещё, что с балкона свалится - уж такой бесстрашный, так и любопытствует - что там на улице.
Транспортировку кот перенёс на редкость спокойно, он только сразу же высунул голову из сумки, заставив застёжку-молнию разойтись, и
с любопытством рассматривал шумную городскую улицу, величаво покачиваясь в такт моей ходьбе - ну точно какой-нибудь падишах в своём паланкине!
Бесконечное доверие к окружающему миру, неиссякаемая любознательность, спокойное бесстрашие и какое-то внутреннее благородство были отличительными чертами этого удивительно красивого кота, делая его поистине неземным существом, каким-то ангельски светлым и гармоничным.
С потрясающим, я бы сказала даже, христианским терпением он молча деликатно пытался высвободить свой хвост, потихоньку его выдёргивая, если
на него ненароком наступали.
Звали его Пушком, но сын окрестил его Пухом, так и пошло...
Так уж получилось, что в доме тогда жили ещё несколько котов и кошек, и вот во время кормёжки образовывалась куча-мала - кто чего себе
урвёт. В свару делёжки кидались все, но не Пух. Он, каким бы голодным ни был, с молчаливым достоинством сидел чуть поодаль и ждал...
На мордочке (так и хочется сказать - на лице) у него в этот момент было непередаваемое выражение... как сейчас его вижу... какое-то великодушное снисхождение с оттенком терпеливой скорби... Ну, точь-в-точь святой взирает свысока на недостойных, казнящих его! И - мужественно всходит на Голгофу...
Подруга, бывая у меня в гостях, как-то выдала мне сногсшибательную вещь: "Знаешь, а ты и Пух - вы чем-то похожи друг на друга!"
Этим сравнением я горжусь до сих пор...
Нельзя сказать, чтобы Пух вёл у нас безоблачное существование, но так милый его сердцу дух свободы он вкусил вполне, отважно исследуя всю прилегающую территорию коттеджного посёлка. Был он очень ласковым и доверчивым, всегда смело подходил к незнакомым людям, видимо, меряя весь мир по себе...
И вот, в третью весну его жизни, с потеплением, я, как всегда, начала выпускать его из дома погулять после долгой зимы взаперти.
Весной у Пуха приходилось выщипывать старую свалявшуюся шерсть, и на улицу он пошёл голеньким и беззащитным. Впрочем, новая шёрстка у него отрастала очень быстро, за пару недель... Но в этот раз стряслась беда.
Я увидела его после обеда лежащим в саду на нежной весенней травке.
- Греешься на солнышке? - спросила я, - Ну-ну, загорай, тебе это сейчас полезно.
Но он отвечал мне взглядом, полным боли и какого-то горестного недоумения, и я, заподозрив неладное, подошла поближе... на зелёную травку ручейком стекала кровь! Ахнув, я схватила его на руки и бережно понесла к дому. Он вдруг негромко замурчал, прижавшись ко мне благодарно и признательно... Пока мы дошли, вся блузка у меня пропиталась его кровью.
В страдании Пух остался верен себе, всё так же стоически перенося муки. Он тихо угасал
в старом кресле, пытаясь слабо мурлыкать при моём приближении. Кровотечение удалось остановить, но рана оказалась глубокой, то ли колотой, то ли стреляной, и, видимо, были повреждены внутренние органы. Я так и не узнала, у кого из двуногого зверья поднялась рука на ласкового, доверчивого беззащитного кота.
Промучавшись двое суток, он начал рваться к двери, и ушёл умирать, как принято в его роду, на свободе.
Позже его нашли в саду уже бездыханным...
А в памяти он остался живым талисманом счастья, примером нежности и благородства, чистосердечной любви, гордости и мужества...