* * *
Чемодан раскрытый, букет завялый;
день последний лета, как мятый доллар;
и тоска обносками астры алой
выпускает осень из-под подола.
Человек с деньгами схитрит умело:
прихватив подругу, уедет к морю...
И тоска обносками астры белой
точит сердце осенью, словно молью...
Человек без денег - перед работой
попинает листья, к метро шагая...
И тоска обносками астры желтой
танцевала ночью в окне нагая...
Но картинка делается нечеткой...
Дождь в окно и дальний звонок трамвая...
И тоска обносками астры черной,
хоть на свете черных астр не бывает...
октябрь 1996 года
* * *
Правил не зная, я шел наугад;
впрок не копил, подпевал невпопад;
пряха за прялкой;
собака за палкой,
каждый, как может, живет, говорят.
Топится печь. Леденеет окно.
Зимнее время грешно и темно.
Вспомни о лете:
в рассеянном свете
лампочки блеклой мигает оно.
Еле живое среди холодов...
Впрочем, к другому ты сам не готов.
Игры играешь,
себе потакаешь,
словно не знаешь страшнее грехов...
Грех мой единственный, память моя,
что же ты мучаешь, просишь огня?
Письма сжигаю,
себе потакаю,
дальше все это уже без меня...
Там без меня облетает листва.
Там без меня перспектива пуста.
Словно наощупь,
проходит сквозь рощи
поздний октябрь, который устал.
Поздний октябрь устал и забыл:
кто он? Откуда? Что делал? Где был?
Птицы летали,
зерна клевали,
на зиму, впрок набивали зобы.
Птицы летают; уже без меня
птицы к исходу короткого дня
в гнезда вернулись
клубочком свернулись,
чтоб не растратить остаток огня.
Сердце колотится прошлому в такт.
Надо принять совершившийся факт...
Надо бы заново!
Дайте-ка занавес.
Нам в этом месте положен антракт.
ноябрь 1996 года
* * *
Бог с еврейскими глазами
с облаков следит за нами.
Лист осенний стал холстом,
где написан Лик С Христом.
С нами вместе.
За морями, за лесами
флот плывет под парусами.
В трюме мается пустом
тот, кто станет жить потом
в новом месте.
Будет ночь для сна спокойна.
Будет день и будет пища.
Что он ищет?.. "Слушай, голь на
выдумки хитра: он ищет
в новом месте
Рай Счастливый, волю вольным,
детство детям, всюду ищет
край, куда всем этим войнам
не добраться лет за тыщу
с нами вместе..."
* * *
Уже не осталось слез у меня.
Стрекозы крыльями бьют по глазам.
Одуванчик, голову наклоня,
к исходу июльского долгого дня
ночи шепчет волшебный сезам,
о том не ведая сам.
Уже не осталось слов у меня.
Ветер дунул - унес слова...
По зеркалу лапками семеня,
бежит одуванчикова голова
новые берега открывать.
На тех берегах, на зеленых лугах,
только-только прошла гроза.
Словечки новые на губах.
Слезинка новая на глаза.
Летает новенькая стрекоза,
не нарадуется никак.
А по небу, по небу - высоко
те летят, кого нет у меня.
Кого уже не достать рукой.
Кто в зеркало - со стороны другой -
смотрит к исходу июльского дня
и хочет попасть домой.
апрель 1996 года
Ночной дозор.
Едва уснули доги у камина,
все двадцать два красавца-арлекина,
друзья одновременно и охрана,
в кровать свою под сенью балдахина
зазвала гостя дона Жулиана.
Едва в саду уснули павианы,
все тридцать три мохнатых обезьяны,
ручные, хоть кипят безумной злостью, -
в опочивальне доны Жулианы
немало разного пришлось изведать гостю.
Едва в пруду уснули крокодилы,
сорок четыре твари жуткой силы,
с метровыми зубами в каждой пасти! -
Сказала дона Жулиана: "Милый...
Какая ночь!.. Какое море страсти!.."
Едва проснулся плотоядный фикус
в кадушке на веранде, - листьев прикус
и пасть цветов открылась, строя планы, -
гость с воплем: " Нет!.." , перстами строя фигу,
сбежал к чертям от доны Жулианы.
Он несся по предутренним просторам.
Прочь! Равнодушный к фаунам и флорам,
безостановочно и обгоняя ветер,
окрестность оглашая хриплым ором:
ж и в о й! - и тем счастливей всех на свете...
август 1995 года
Английская баллада.
С неба спускается к дому дорога.
Дженни, прощай, не забудь меня, Дженни...
Джон твой пойдет и попросит у Бога
меньше немного невзгод и лишений...
Джонни, мой Джонни, шитье золотое
ниткой веду по зеленому лугу.
Легкие пальцы и то, и другое
соединяют, послушны друг другу...
Дженни, ты вышила дом и дорогу,
Бога на небе, и нас у калитки.
Джон твой попросит для Дженни у Бога
самые лучшие новые нитки...
Джонни, мой Джонни, свеча догорает.
Ночь на холсте перепутала нити.
Ведьма на черной иголке летает,
штопает криво картинки событий...
Дженни, осталась пустая катушка,
пыль золотая на тоненьких пальцах,
ткани пустые и сломана дужка,
холст для шитья зажимавшая в пяльцах...
Джонни, мой Джонни, я вместе с тобою,
сложим в котомку иглу да холстинку,
чтобы потом, за работой другою
вышить другую судьбу и картинку...
июнь 1995 года
Скрипка.
Царь Царей на скрипочке играет.
Все живое скрипке подпевает.
Узники в темнице горько плачут:
ах, как некрасиво поступали!..
В море парус - курсом на удачу...
Розы в вазе сникли и опали...
Царь Царей смычком ведет по струнам.
Злой гадальщик обратился к рунам...
Выпала страна совсем не эта:
волчии клыки, паучьи лапы...
Мотылек , дорвавшийся до света,
до рассвета кружит возле лампы...
Царь Царей и сам над песней каждой
каждый раз печалится... Однажды
сердце разорвется, звук сорвется...
Божий край лежит за морем скрипок...
За ночь долетев до дна колодца,
души звезд переселились в рыбок.
Рыбки золотые на скрипицах
под водой играют... Грусть на лицах
и в глазах возвышенные мысли...
Жил один мудрец на белом свете.
Он число играющих исчислил...
Но куда-то делись списки эти.
А потом достал смычок скрипичный,
скрипку взял, и начал самолично
пробовать, и, видимо, втянулся...
Царь Царей поплавал рыбкой молча,
а потом опять играть вернулся:
мимо тьмы паучьей, злобы волчьей,
мимо царств минувших, дел вчерашних,
мимо всех случайных и пустяшных,
мимо остальных - земных и зыбких...
Да о чем я, в самом деле?! - пусть их!..
Каждый на своей негромкой скрипке
мы вплываем в медленное устье...
Царь Царей на скрипочке играет.
Все живое скрипке подпевает.
Все, уже зачем-то неживое, -
вечно от заката до рассвета
ищет состояние другое...
А на самом деле - скрипки этой...
июнь 1996 года
Мир Божий.
Свет усталый, долетая
до окна моей Вселенной,
словно пудра золотая
осыпается на стены.
И над каждым человеком
зажигает масло в плошке,
освещая ход молекул
плюс меня в моем окошке.
Стол со скрипом, стул шатучий,
мышь грызет дыру в фанере.
Едет Бог верхом на туче,
а другой - верхом на звере...
Из воды глядит русалка.
Видно только грудь и плечи...
Мир мой упростился: палка,
крестик, нолик, огуречик...
Человечек в банке с ночью...
Третий Бог - верхом на птице...
Каждый Бог - по-свойму хочет
бедным мной распорядиться.
Книга спит на этажерке...
Пиджачок уснул в комоде...
Мышь, проев дыру в фанерке,
оказалась на свободе.
Хвост мелькнул, русалка скрылась,
уплыла в свои глубины...
Тут мне истина открылась:
не хватает половины!
Чтоб нам все уравновесить!
Чтоб я с кем-то поделился!
...Покивал рогами месяц.
Бог на туче - согласился.
Бог на звере вскинул лапу,
дав команду Богу с птицы...
И сошел ко мне по трапу
спутник в образе девицы.
Половинка на проверку:
будет лучше или хуже?..
Мышь опять грызет фанерку,
но уже - сюда, снаружи...
июль 1996 года
Перед сном.
Дети, не шумите, дети!
Спите, дети: в поздний час
бесы черные при свете
тусклой лампы ловят нас.
Там за темными углами
под кроватями сидят
и ужасными глазами
завороженно глядят,
и подманивают Души,
чтобы увести с собой
тех, кто с помощью подушек
перед сном кидался в бой.
Кто родителей не слушал,
кто бывал по попе бит,
плохо вел, и плохо кушал,
и вообще еще не спит!..
В эту пору детям малым
подставляют бесы пасть.
Не укрывшись одеялом,
можно запросто пропасть...
Ну а можно - тихо-тихо,
по кроваткам, малыши,
чтоб небесная портниха
новый день успела сшить.
Самый новый, интересный,
ну-ка, дети, на бочок!
Бесов всех Рыбак Небесный
переловит на крючок.
Если глазки вы закрыли,
бес не страшен: гибнет он!
Ангел расправляет крылья
и приносит светлый сон...
июль 1995 года
* * *
Светится в темноте,
вертится в тесноте,
с конченным человеком
пытается строить планы.
Лежит на его плече
и чудятся в темноте
Божьи глаза на стене,
как две открытые раны.
И спрашивает ее Бог:
“Хочешь, исправлю все?..
Хочешь -
дам шанс
начать
сначала?.. С семнадцати лет!...
Или - во сколько там?..
Времени я не засек...
Ну, хочешь?!..”
Она в ответ
говорит
всегда почти:
“НЕТ.”
май 1995 год
* * *
Забудь, что есть проветренные комнаты.
Стучи паркет копытом модных туфелек.
Не отзывайся на вопрос о времени.
Дай им приманку... Но: м а л и ну пальцами
из блюдечка бери терра инкогнито...
И: острым локотком случайных сумерек
касайся... И: цветастым оперением
воздействуй, как гипнотизеры - пасами...
Чем бы не тешилась, еще сто раз измучает,
научит умирать, разбудит ящерицу,
проклюнется чужим дождливым городом,
сама собой благополучно кончится
в ретортах тела кровь твоя гремучая...
В душе свеча с огнем все время нянчится,
пока не стала внешность просто поводом
назвать тебя по имени и отчеству...
март 1991 года
Пейзаж с дачами.
День кончается, лодка качается,
платье белое плачет-печалится...
Да не надо, ты так не отчаивайся!
...Из беседки поет патефон
про любовь и разлуку жестокую...
Песня тянется по-над протокою...
Все исполнено грустными токами.
Скоро кончится дачный сезон.
Рябь на озере, листья слетевшие,
пожелтевшие и потускневшие:
эти с клена, а эти - с орешника,
ну а красные - только с осин...
Почему-то ведем себя скованно.
Почему-то набило оскомину
все, что было легко и рискованно
под влиянием марочных вин...
Тьма стоит над купальней заброшенной.
И оберткою из-под мороженного
уплывает, что было хорошего...
Затянулся банальный сюжет...
“Ркацители” булка початая...
Заводь тихая, пристань дощатая...
Завтра утром с вещами чадами,
слава Богу, поедем уже.
июль 1996 года
* * *
Белый свет от неоновых вспышек...
Тени бледных людей-коротышек...
Сохрани мою речь до утра!
Утром я онемею... Все эти
разговоры - при солнечном свете
недействительны, как паспорта.
Нет печати. ... Просрочена виза....
Сохрани мою речь: из каприза,
хоть из прихоти, но - сохрани!..
Будем мы эмигранты из ночи...
Эти речи: чем память короче,
тем важней, в самом деле, они...
...Пьется весело, спится вольготно.
Пиджаки мои сшиты добротно.
Искры сытые сыплет хрусталь...
Отражаются мысли в паркете...
Все уже устоялось: на свете
важно правильно выбрать места...
Не корите меня, не зовите
в свой ночной подмороженный Питер,
сквозь несчетные прочерки лет,
где в пустой комнатушке за шторой
вы храните мои разговоры,
как единственный жизненный свет...
июль 1996 года
Пейзаж с огнем.
В глаза смотрел, но ничему не верил.
В ладонь поцеловав, сказал устало:
“Ах, девочка: у Вас красивей веер;
но этого для счастья слишком мало...”
В пучине зала, где звучал Пуччини,
где бабочкой со сцены улетала
душа, - огонь естественен мужчине,
но этого для счастья слишком мало...
Весь этот город окнами на север,
где море ходит за углом квартала...
Измучены вдвоем огонь и веер,
но этого для счастья слишком мало...
Рука состарилась... На веере рисунок
истерся... Что сгорело, то пропало!
Равняет время страсти и рассудок...
Но этого для счастья слишком мало...
Игра крылом раскрашенной соломы,
которой лишь огня и не хватало;
игра огнем без очага и дома;
но: этого для счастья - слишком мало!
...Когда они вдвоем идут под руку,
под липы старые, где вся листва упала,
диктует осень грустную науку...
Но этого для счастья слишком мало...
июль 1996 года
* * *
- Сознай себя железною дорогой!
Души моей составами потрогай!
Ушей колесным выстуком коснись.
Глаза забей локомотивной гарью!
Я с детства пароходы отвергаю
и ненавижу самолетов высь.
Сознаюсь: я и сам во время оно
был пульмановским ласковым вагоном;
но все прошло... Любимая! Гуди!
Пар выпускай и небо дымом пачкай!
Стань мне пристанционной водокачкой
и топкой паровозною в груди...
- Я, милый, вся твоя, как вагонетка.
Любимый мой, прости, что слишком редко
колесами твоих касаюсь рельс...
Я помню очень многих машинистов.
Не каждый был столь пылок, столь неистов...
с тобой одним хочу умчаться в рейс!..
И вот они уехали. Умчались.
На стыках сцепки ихние качались.
Менялись полустанки... День за днем -
мелькание пейзажей, гул вокзалов...
Пока судьба тупик не указала
и не махнула красным фонарем...
1993 год
Карусель.
По кругу - а как же иначе? - конечно, по кругу!
В затылок друг другу недели... А мы - еле-еле
понять успеваем: ну, кто мы друг другу? ...Друг другу
мы просто - соседние звери в одной карусели...
И: можно стотысячный раз поглазеть на округу,
покуда скрипит поворот по разбитой турели;
и: можно представить, как кони по свежему лугу
летят!... Но летать разучились все те, кто умели...
И: снова по кругу - а как же иначе? - по кругу,
в затылок друг другу недели, а мы - еле-еле -
понять успеваем: ну, кто мы друг другу? ...Друг другу
мы парные звери единственной здесь карусели...
1992 год
Семейная скороговорка.
Жила - была семейная пара:
Карл и Клара; приличней нет.
Бывало, Клара оденет кораллы,
а Карл берет свой любимый кларнет..
Все день рожденья, все ритуалы,
семейно праздничный этикет;
все чинно, миро! Кларнет, кораллы.
Прекрасная пара! Кораллы - кларнет...
Но: вызревал постепенно старый
глупый банальный и злой сюжет,
где Карла у Клары украл кораллы,
а Клара у Карла украла кларнет.
Был год Дракона. Срывы. Завалы.
Непруха. Нервы. Расклад планет.
...Любой предмет, к примеру, кораллы,
мог стать причиной, как стал кларнет...
Все это тысячу раз бывало!
У них другого выхода нет...
И: Карла бешено злят кораллы.
И: Клара не в силах терпеть кларнет.
...Расстались, разъехались Карл и Клара.
Газета. Реклама. Знакомство в ответ
на: “М. Двадцать восемь. Не любит кораллы.”
И: “Ж. Двадцать три. Не выносит кларнет.”...
1988 год
Все живое.
Снова осень. Никто не звонит. Но - не это обидно:
грусть скопилась во мне, как вода после ливня в низине...
Пляж сентябрьский снится. Иду... Только моря не видно...
Мир мы с ней поделили. Тоска на моей половине...
На пустые осенние пирсы слетаются птицы.
По дорогам идут непонятные странные звери.
И какая-то женщина в залы моих репетиций
проскользнула легко невидимкой и встала у двери.
...Ночь похожа на выстрел, когда разрывается светом
на две створки окно; но - сравнение не объяснимо
только сходством... И вот - половина предметов при этом
не мои, не со мной, не ко мне, а насквозь или мимо...
Наше равенство - наше несчастье... И наши потери
тоже поровну, значит - заведомо наполовину!
...Я не знаю: ну как она терпит!... На самом-то деле,
надо быть до конца виноватым иль вовсе невинным.
А иначе - не выжить!.. И: чувствуя женщину в зале,
я сбиваюсь! Сержусь!.. А выходит - мотив колыбельный:
под него - полусонно вальсируют пары в Версале
и пытаются петь полупьяные дядьки в котельной...
1991 год
* * *
Штучное дело Господа бродит стаей.
В каждых глазах любовь чадит, догорая.
Кто мы друг другу были, и кем мы стали...
Далее не про нас уже, дорогая.
Богу бывает стыдно за нас... Тем паче,
что человеку страшно, то Богу горько...
Видел Его во сне я: сидит и плачет.
Слезка туманит Всевидяще Его око.
Слезка туманит, стало быть - не все видит.
Стало Судьбой моею то, что пропустит...
Что ты, моя дорогая: я не в обиде!
Это во мне как разновидность грусти...
"Грустные времена!" - звенит колокольчик.
Голос его слабеет с каждой верстою...
Пять миллионов двести тринадцать кочек...
Впрочем, я этих стараний совсем не стою.
Да и дорога мне есть разновидность форы:
отодвигаю решение, как от края
отодвигаюсь; прячусь, задернув шторы...
Бог нас не видит! ...Стало быть, дорогая,
можно еще разочек - на том же месте,
словно в кругу пластинки иглой застрявшей,
где мы - уже чужие, но все же - вместе:
вне Божьих помыслов Силы, нас потерявшей...
январь 1996 года
Страшный сон, из которого я выкрутился.
Чутким ухом собачьим поводит январь.
Вьюга в комнату хочет.
Подойди и собаку ногою ударь,
чтоб не лаяла ночью.
Я один. Постепенно с ума ухожу.
Потому что уже не грешу: не грешу
так давно, что замерзло в бутылках вино,
что дыханием женским на волю окно
не отдышишь; душа не согрета.
Мне осталась одна сигарета,
хоть табак раскрошился давно...
Чьи снежинки ползут с высоты? Пустоты
хватит лишь одному... Неврастеник,
если будешь вдвоем, это будешь не ты,
а другое растенье.
Все, что может расти, прорастает сквозь нас.
Лепестками вещей распускается глаз.
Каждый раз - через печень - узлами корней
прорастает любовь. Очень хочется ей
территории! Места для роста...
Все кончается страшно, но просто:
больше сделалось ранних смертей.
Открывается дверь. И заходит Она.
Только что отработав.
Вся еще из чужого кроткого сна...
Встала в пол оборота.
Осмотрела жилье. Отыскала кровать.
Зацепила рукою белесую прядь.
Стала песню тянуть, стала нитку вертеть,
да ногою качать, чтоб отныне и впредь
домом стал для меня теплый кокон...
Полежу без желаний и окон,
чтоб дождаться и дальше лететь...
Снятся бабочки, легкие крылья. К утру
успокоилась вьюга.
И поземкою страшные сны по двору
заметают друг друга...
февраль 1996 года
* * *
Увяло лето. Наблюдаю это
во всех природных видах и родах.
Застрявший сор в газонных бородах,
обертки разные, и драные пакеты,
и змей на телеграфных проводах,
и шашлыки по вкусу, как котлеты...
"Какая грусть!.." - сказала Маргарита
Петровна. Грудь еще была открыта,
но взгляд уже потух. Усталый клен
со скепсисом рассматривал гулявших
со стороны столовой - в Павильон
Сидячих Игр, ну а потом - на пляжи...
Мятущаяся Люба из Твери,
ведомая охотничьим инстинктом,
столкнулась ненароком с Венедиктом
Эммануилычем. Они вдвоем, в двери
остановились... Ну же! Ну же! ...Фиг там:
сезон окончен. Слов не говори.
Кровь бродит, как метро: по кольцевой.
Пруд в пятнах облетевших за день листьев.
Исчезло в поцелуях бескорыстье.
Соблазны ограничены ценой...
Все двадцать дней роман Агаты Кристи
читает, в номер въехавший за мной...
февраль 1996 года
* * *
В предчувствиях проходит ночь, где прочь
летят вчерашние, а нынешние - только
слегка шевелятся, как в почке листья... Сколько,
чуть заполночь, планируется рощ?..
Мощеных, и проселочных, и прочих,
но - нерабочих, - сколько тут дорог?..
Продрог мой огонек. Гореть не хочет.
Мигает, людям головы морочит,
и сам себе не впрок...
Я звал, она не шла. Так угли - в шлак...
Дуршлаг судеб, где главное - сквозь сито.
Что льешь ты в уши, Боже? - "Кумпарсито".
Танцуй!.." - танцую, немощен и наг,
сам для себя... "Ах, рабе! Полюбя,
и Соломон глупел..." "Абрам, послушай:
живи как есть! Будь глуп. Не спи. Не кушай.
Бог - знает! ОН отпустит и тебя..."
Что делать Ною со своей судьбою?
Бог отпустил, и я - что было сил!
Пустился в пляс: ногами грязь месил,
нес околесицу, и - голый под луною -
упал, уснул; и - все к утру забыл...
август 1995 года
* * *
Снег идет: миллионы лет
только снегу можно туда,
где за полем родины нет,
где нерусские города
пялят очи на белый свет
и не наша уже беда...
Снег идет: миллионы раз
эту линию миновав,
за границею русских глаз
на чужую землю упав,
вспоминал перед смертью нас.
Выходило, что каждый - прав...
Снег идет: миллионы правд,
как снежинки, растаять чтоб,
покидают, кто Рай, кто Ад,
и не таят, на Божий Лоб
опускаясь... Пути назад
нет... Уже опускают гроб...
Снег идет: миллионы слов,
не поймешь, кто каким крещен.
Жить полетом среди миров
только снег и может еще...
Остальных же - перемолов,
взял под опись земной расчет...
Снег идет: миллион забот.
В том числе и засыпать холм.
В том числе високосный год.
...Белым гипсом, как перелом...
...Где по рекам небесным, вброд,
только снегу можно потом...
Все уходит. Уходит снег.
Миллионы уходят спать.
Дай Бог встретится нам во сне,
о делах земных поболтать...
Ты уж помни там обо мне...
Мне летать еще и летать.
апрель 1996 год
* * *
...Когда она одна в своей квартире,
и даже - Боже мой! - одна в постели,
тогда она одна в своем Париже,
в своей пустыне, и - на самом деле! -
нет никого ни дальше, и ни ближе
ее одной во всём огромном мире.
Когда она сидит, обняв коленки,
одна во всей тоскующей вселенной,
спиною подпирая холод стенки,
и слезка неспеша ползет по щечке,
потом вдоль шеи на плечо и ниже,
чтобы повиснуть каплей на сосочке, -
тогда она одна во всём Париже.
Огни Парижа! ...Можете представить...
Июньский вечер... Словно перфокарты
на темном - окна... Фонари, как калы
белы... Все Нотр-Дамы, все Монмартры...
Что там еще?.. Латинские кварталы...
Нам остается к этому добавить
вино в стакане, чей окрас подвижен
при каждой вспышке цвета в фейерверке,
когда она одна в своем Париже,
на этом празднике, на целом белом свете,
одна, как ломтик сыра на тарелке,
совсем одна, как марка на конверте,
при этом: носик вздернут и обижен,
при этом: ни звоночка в телефоне,
и некуда пойти... Беда какая!
Уже замерзли плечики и лапки...
Вот если б кто-то руки взял в ладони
и приласкал, капризам потакая,
унес, как воробья в мохнатой шапке...
Но это все - в другом уже Париже.
В каком-нибудь другом стихотвореньи
все будет хорошо! - побрит, пострижен,
с букетом весь, влюблен не без причины,
на новеньком зеленом "Ситроене" -
кто мчится к ней?.. Явление мужчины.
Каденция и перемена в теме...
Когда ж она одна на самом деле,
в душе моей царит такая темень,
что я от одиночества тупею!..
И: все живое замерзает в теле,
поскольку быть один я не умею...
апрель 1996 года
ПИГМАЛЕОН
Вот опять на майские скверы дрожь
опускает вечер, приходит дождь,
открывает книжицу наугад,
набирает вычеркнутый телефон...
Он, услышав голос, себе не рад
и зачем звонил, сам не знает он.
Есть на свете рыба не наших рек.
Есть на нашу рыбу хитрее сеть.
Это вроде приза за быстрый бег:
за самим собой иногда успеть.
Подворотня ночи качает свет.
Предыдущей кармы тяжелый след
на бетонный плитах у входа в ад,
где, наверно, не был почти что год...
Он, сюда припершись, себе не рад
и вообще не знает, зачем идет.
Есть на свете реки куда длинней.
Есть места, где нету совсем воды.
Рыбы там порхают среди камней
или в землю прячутся, не видны.
Чтобы как-то выжить, учись и ты
не прельщаться хоботом на цветы
нарочито красные: это ложь,
что у них все слаще на много раз...
Приглядись: увидишь кожурки кож
тех, кого призывный манил раскрас.
Ну, а если вырвешься, - то потом
сам себе устроишь большую месть:
будет сниться голос, и вид, и дом,
где тебя изволили недоесть...
май 1996 года
Песенка для голоса и плохого настроения.
Нова девица. Полнится стая.
Я привык... Снится церковь пустая.
Снялся с якоря Ноев ковчег...
Предъявите товары и чек...
Все долги уже отданы. Это
часть сюжета, где нету сюжета.
Схема жизни от АЛЬФ до ОМЕГ...
Предъявите товары и чек.
Упакуют покупку в бумагу
и на выход из универмагу
неспеша поплывет человек...
Предъявите товары и чек!
Больше кройка судьбы не тревожит.
Не лекалит. Не шьет. Не верложит.
Самошвейный кончается век...
Предьявите товары и чек...
Все ключи поменяли вращенье...
У-ди-ви-тельное ощущенье...
Незнакомый таинственный брег...
Предьявите товары и чек!
Там все будет иначе, тем паче -
нова девица: большей удачи
я не помню!.. Лежит на плече...
Получите товары и чек.
февраль 1995 года
* * *
Два всадника в поле...
Куда вы?.. Откуда?..
Лес осенью болен.
Луг ветром продуло.
На озере рябь...
Со старого выцветшего гобелена
летят перелетные утки... Из плена
полена - Пониккио и Буратино
выходит на волю... О, как примитивно
звучат эти песни,
горят эти свечи,
блестят эти перстни,
голы эти плечи...
На озере рябь.
...Когда о н а сядет к тебе на колени,
когда о н а руки положит на плечи,
и тронет затылок рукою осенней,
и душу дыханьем своим покалечит,
и вычтет из круга,
и выпьет до донца,
и - как от испугу! -
всем телом прижмется...
На озере рябь.
На озере утки поют о дороге.
чем еще петь им? Неужто о нашем?..
О теплых краях?.. Или, скажем, о Боге?..
Ведь мы же, к примеру, крылами не машем.
Нас воды озер холодят, а не греют...
Но: рябь на душе.
...Приснилось: тоска; ощущенье в пейзаже;
обрывки, рисунки, куски акварели
намокшей и блеклой... А сверху - как сажей,
поверх - тонкой линией, но - еле-еле
ее углядишь: сквозь слои повторений
и полунамеков - я сам: в папиросе
дымок... И шикарно сидит на коленях
нездешняя женщина, видимо - осень...
* * *
С каждым днем холоднее... Сдувает бирку
с накарябанным номером. Сквозняками
так и тянет в небо: в черную дырку,
где тоска осенняя возникает.
Где гроза разламывает хрусталик,
разгрызает камень, рвет парусину;
где над степью штопать закат устали
и безвольно ПАРКИ легли на спину;
и зовут, колени аллей раздвинув;
а на самом деле - играют нами...
Падших листьев большую половину
загребает тот, кто идет, ногами...
А в небесной яме, на дне, в разломе,
там, где тьма холодная шевелится,
как в моем, случайно ожившем доме, -
согревает телом пространство ПТИЦА...
“Ты откуда?..” - спрашиваю... Не знает.
Что творит - не ведает... Не желает
ни добра, ни зла... Но: гнездо свивает!
И - дыра моя сделалась вдруг жилая...
Отдышала, следовательно - не помер.
Вял еще, но процесс уже интересен...
И: душа поет инвентарный номер
на мотив свободолюбивых песен.
декабрь 1994 года
* * *
Краем дороги оборвана осень,
мерзлым асфальтом... При этом: за нами
сторожевыми собаками сосен
сумерки мечутся злыми тенями.
Лист умирает, прилипший к капоту...
Переплывая черту городскую,
ты забываешь последнюю ноту...
Песня кончается...
Надо другую...
Осень кончается... За переплетом -
запись рунических веток по ветру...
Все завершается кратким полетом:
мертвой спиралью подфарника к свету.
Что там, за краем? ...Лишь равные шансы.
Как переход в никуда при заносе.
Как в темноте продолженье полета:
осень одна... Бесконечная осень...
октябрь 1994 года
ПЕТРОВСКИЙ АМУР
"Прикрой-ка форточку, Катюша:
сквозит..."
"Натюрлих, экселенц!.." -
закрыла; из тарелки грушу
взяла; и - завертелся секс!
Часы дрожали в умывальне.
Срывались яблоки в саду.
И в щель под дверью царской спальни
денщик просовывал еду...
Мерцали свечи, бал искрился
и в такт кивали парики:
"А царь наш, кажется, влюбился!.." -
шептались думные дьяки.
Из табакерки взяв щепотку,
заметил Меншиков в ответ:
"Вы лучше тихо пейте водку
или танцуйте менуЕт!..
Любви излишек в государе.
Он хочет строить корабли.
На это надобно, бояре,
сдавать валюту и рубли...
Пускай нам всем спокойно спиться,
пока не вызвали наверх!..
Он - царь! Он может и влюбиться...
Пошли, устроим фейерверк!.."
Об этой новости неделю
послы шептались у куста...
На спуск фрегата все одели
Преображенские цвета...
ВОЛЬНИЦА.
1.
"Красота бывает только опасной!
Поэтому: кради девку сразу...
Это проще, чем коней с пастбищ
или из дворца наместника - вазу.
Тем паче, что за вазу - хоть дают деньги
китайцы-купцы: соразмерно фигуре...
А что, окромя суеты и постельки,
дается в придачу к украденной дуре?..
Конь будет другом тебе и братом:
верней собаки и близких ближе!
А ею ты будешь тысячекратно
обманут! Предан! Мучим! Унижен!.."
2.
"Нет, ты не прав, казак Пантелеев,
живя на женщину ополчася,
потому что жинка - на той недели
сбежала со шляхтичем паном Стасем...
А ты плюнь! Разотри! Да испей горилки.
Наточи саблю. Затяни песню.
Истопи баньку. Прими парилки.
Собери ватагу, да об стол - тресни
кулаком пудовым!.. Да иди в степи:
пану Стасю пусти петуха по хатам,
а потом - изменщицу закуй в цепи,
привяжи к коню, да скачи обратно!..
Поумнеет - выживет... Ну а я же, -
украду п о л я ч к у, чтоб на всем свете
красивее не было! ...Для продажи:
я мечтаю, знаешь, о пистолете!..
как продам полячку, выручу гроши,
поскачу на ярмарку без оглядки
и - куплю! - двуствольный, самый хороший,
с золотой насечкой на рукоятке..."
* * *
В тайну глаз заглянуть, в глубину
желтой трещины: между зрачком
и хрусталиком - тянется шнур;
и щекочет огонь язычком
перед взрывом прицельный прищур.
...Тройка, туз и семерка - о ч к о!..
В тайну глаз заглянуть. Разглядеть
сквозь слои водянистой души,
как на дне неразменную медь:
так в пучину бросают гроши,
чтоб вернуться: когда-нибудь, впредь,
и у края еЯ замереть...
В тайну глаз заглянуть... А когда
удается в не з а г л я н у т ь, -
оставляя свои города,
семьи бросив, пускаешься в путь...
А найдешь - так она холодна
и подолгу опасна, как ртуть...
КРАКЛЕ
Я видел в каждом двойнике
русалку юную в реке.
Ну, а когда рука пуста,
я видел к а к двойник устал.
...И: Ангел прилетал просить
его на волю отпустить,
чтоб у Царицы погостить...
Уста разжала Клеопатра
соском груди; и Он - приник,
и в тот же миг - весь зал театра
захлопал и пустился в крик.
Рука крапленая лежала
на рукояточке кинжала
и каждой оспиной дрожала,
Его сжимая в кулаке:
"Вы не любовник! Вы - лакей..." -
сказала. И на потолке
Он вдруг увидел пятна крови:
намокший известковый слой,
и в каждом - повторился профиль
с надменной нижнею губой...
О камень стукнула лопата.
"Иди! - сказала Клеопатра.
"Но - ради Бога! - по ночам
в и н о й не приплывай к очам..."
1991 год
* * *
Живите, как живется Вам,
когда беда, когда разлука
и музыка, достигнув уха,
уже не музыка, а гам...
Все дело в том, что нет любви,
а есть предчувствие постели,
обрывки тюлевой метели
да из окна привычный вид.
Все дело в том, что каждый час -
потеря времени... И только
былая музыка, как током,
пытает ненавистью нас...
(Былая музыка, как током,
еще соединяет нас.)
1990 год
* * *
Отпусти мою душу без крика.
Ты устала и это всерьез.
Дело в песнях моих, Эвридика...
Боль вернулась. Проходит наркоз.
Это слёзы примерзли к ресницам...
Это я оказался слабак...
Это - за ночь сцелованным, лицам
коркой стыть на припухших губах...
Значит, верить, что э т о - не с нами?
Значит, крыльям бояться огня?..
Но зачем же ты плачешь ночами:
"Отпусти, ради Бога, меня!.."?
...Виден свет сквозь пробелы в пунктире.
Намечается прочерк в судьбе:
вон их сколько - о т п у щ е н ы х: в мире
абсолютно не нужных себе...
1991 год
ОБЛАКА.
В небе плывут облака не спеша:
свою погоду варить.
И не с кем поговорить по душам.
Не с кем поговорить.
Я все знаю сама,
все умею сама
и во всем разберусь сама...
Но одиночество сводит с ума.
Сводит меня с ума.
...И руку на сердце положа,
зажги свои фонари:
не с кем поговорить по душам!
Не с кем поговорить...
Я все знаю сама,
все умею сама
и во всем разберусь сама...
Но одиночество сводит с ума.
Сводит меня с ума.
Спешился всадник. Конь захромал.
Тяжела пустая сума...
Одиночество сводит меня с ума,
сводит меня с ума.
...Полон карман
или пуст карман,
пусты ли, полны закрома -
одиночество сходит само с ума.
Само по себе. С ума.
Библейский сюжет: "ПСАЛОМ"
Спой мне песню минувшего моря
об исчезнувшем Рыбьем Царстве;
век последней балтийской кильки,
горький выхлоп гнилых портвейнов...
Червячок мой лежит, заморен.
Бог наврал с мавзолея пастве...
Вот и счастливы мы насильно
в нашей горькой земле трофейной.
Спой мне песню Вольного Панства.
Я проверен на Йезус-фактор
саблей, сломанной, как тростинкой,
захромав наскоку в мазурке...
Воздух родины - не лекарство,
он отрава: прав Прокуратор!
В Иудее, гордой и дикой,
логик прав, умывая руки...
Спой мне песню. И я заплачу,
как над лучшим псалмом Давида.
Наше время, друг Заратуштра,
в ожиданьи Армагеддона...
Я монету еще истрачу.
Помяну все роды и виды...
Спой мне песню, покуда утро
не разрушило град бетонный.
Спой мне песню минувшего моря...
Спой мне песню Вольного Панства.
Спой мне песню. И я - заплачу,
как над лучшим псалмом Давида...
1990 год
СЮЖЕТ С ТОСКОЙ.
Чаще, все чаще, тягой легчайшей,
той, что становится после - неистовой,
боком прокрался в осенние чащи
желтый замученный лист.
"Кто ты?.. Откуда?.." - кудри редеют.
В сердце на связь продирается дятел.
Кто-то кукушкам подкинул идею:
время отсчитывать вспять.
Друг позвонил, года три как пропавший.
Покуковали, прошлое мучая...
Циник и бражник - нынче в папашах...
Несовместимо. ...Но верю ему...
В соснах плутая, рвет паутину,
ходит кругами несовместимость...
Это откуда печали?.. Вестимо,
из леса, из криков утиных...
1984 год
РОМАНС СО СЛЕЗОЙ.
Ночь проходит. К утру холодает.
Во дворах умирает зима.
И в Каспийское море впадает,
все, что временно сходит с ума.
Ищет рук, говорится впустую,
но от слов замерзает уют.
Все этапы бредут к Акатую...
Все про волжскую волю поют...
Надвигаются в небе надбровья.
Руки скомкали жестко письмо.
Мне бы волю! Ты смыла бы кровью
все, что выразить словом не смог...
...А под утро - почти не живая,
боль проходит. Желания злы.
И гремят, о любви поминая,
обручальных колец кандалы...
1990 год
РАЙСКИЙ СЮЖЕТ.
Дело было в Раю. В стародавнем краю,
где все было и н а ч е. Тем паче, что Еву мою
все любили: и птице, и зверю она улыбалась...
Я не ведал работы. Любая минута
текла невзначай, плопадая вперед почему-то...
Сколько прошлого не подмечай, забывалось под утро...
Был ли счастлив я? Долгие страсти тая,
изнывая от жажды,
я над реками Рая понуро стоял.
Жил, не ведая края, покуда (однажды!)
змейство лютое выдумать мне ни пришло
на измученный ум...
И тоска моя шла нагишом
меж деревьев и клумб.
Ели травку домашние тигры с повадкой коровьей...
Первый грех, оказавшийся злом,
оказался л ю б о в ь ю,
да так и остался потом.
1980 год
СЮЖЕТ: “АТОМ"
Всякий атом керосина
по отдельности летуч.
Всяка женщина красива:
эту выбрать или ту?..
С этой - черти где носило,
с той - кидало в пропасть с круч...
Я ж как атом керосина:
где придется, там летуч.
Муж у той - рука лопатой...
Муж у этой - ох, могуч...
Ну, да я ведь м и р н ы й атом...
Слава Богу, что летуч!..
1986 год
* * *
Все ели новогодние сегодня
отпеты. И капель стучит со свечек.
И лампочки огни по кругу гонят,
стада мохнатых крашенных овечек.
И мы в замысловатом хороводе
все ходим, ходим, доброе замыслив...
Все ели новогодние сегодня
качаются ведром на коромысле.
Качаются, и удержать их нечем!
Отпели ели, помянув весельем...
И вот уже - былым теплом овечьим,
в ведре сухая хвоя бывших елей...
Там капли отскребают на паркете.
Там, словно нарисованы на воске,
все ели - новогодние до смерти...
И, чуть живых, выносят их на воздух.
...Там тряпки в ведрах, колкие от хвои.
Там дети с удивленными глазами,
С малиновым лекарством против хвори,
с охрипшими за праздник голосами...
1984 год
X X X
Женщина в зеркало смотрит.
Видит усталое тело.
Шепчет молитву.
Скачет возлюбленный Готфрид
выполнить ратное дело,
схватку и битву.
Смотрит дракон из пещеры.
Серое скучное небо.
Плохо бедняге.
Крылья его из фанеры.
Сам он из черного хлеба.
Дом из бумаги.
Музыка тихая льется.
Голос поет о разлуке.
Скрипки и лютни.
Кто там над нами смеется?
Розой исколоты руки.
Бесы и плутни.
Кот под ладонью мурлычет.
Очень он падок до ласки.
Жирный от лени.
Выпадет чёт или вычет.
Вышьют сюжет этой сказки
на гобелене.
Скачет возлюбленный Готфрид.
Музыка тихая льется.
Дом из бумаги.
Женщина в зеркало смотрит.
Кто-то над нами смеётся:
“Эх, бедолаги.
Крылья у вас из фанеры.
Тело из хлебной горбушки.
Кот на ладони.
Выбраться разве без веры?
Если на каждой опушке
страхи драконьи.
Что она в зеркало смотрит?
Что она в зеркале хочет?
Грусть и разлуку.
Скачет возлюбленный Готфрид.
Дождь его, бедного, мочит.
Кот ищет руку.
Скоро твой Готфрид вернется.
Всё обернется весельем.
С первой попытки...”
Музыка тихая льется.
Голос поет о спасеньи.
Лютни и скрипки.
Кот на коленях мурлычет.
Сном закрываются глазки.
Доброй вам ночи.
Выпадет чёт или вычет.
Вышьют сюжет этой сказки.
Кто что захочет.
май 1999 года
$ $ $
Принцип горя - условие жизни.
В этом горе, как будто в отчизне,
есть прописка, и адрес, и дом...
Я себя отложил на потом.
Три слагаемых: время и место
плюс душа, но она бессловесно
прибывает в разладе с умом...
Я себя отложил на потом.
Телефонный звонок на рассвете.
Что-то было в вопросе-ответе,
если дальше - разрыв и разлом...
Я себя отложил на потом.
Я себя отложил не надолго.
Обитание, дальняя полка,
пыльный угол, добытый с трудом...
Я себя отложил на потом.
Я, себя на потом отложивший,
где-то бывший и как-то проживший,
так и сгинул в пространстве пустом,
сам себя не нашедший потом.
август 1999 года
ў ў ў
Под обрывками серпантина
крылья мятые за плечом.
Пела маленькая Либертина.
Пела, в принципе, ни о чем.
Ночь испачкалась карнавалом.
Свет размазался на лице.
Пятна белые на кровавом
резал ножничками фальцет.
Закружило бумажной вьюгой
и не в те края понесло.
В этой песне тебе с подругой
не найти достаточных слов.
В либертинном фальцете ночи
одиночество сердце точит.
И провалишься ты один
в этот падающий серпантин.
А еще у неё - подельщик,
обезумевший Карусельщик:
так раскрутит наши круги,
что мы сделаемся враги.
Ах, не пела бы Либертина,
не сгубил бы нас голосок...
Ах, отнять бы у Арлекина
нас сгубившее колесо...
Впрочем, это уже детали:
даже если бы кто помогал, -
всё равно мы с нею искали
разлучающий карнавал.
август 1999 года
Y Y Y
Теперь, прощаясь, послушай
последнее наставленье:
Фараон посылает в уши
рабское пенье.
Душа черна, как ворона.
Чувства остыли.
Когда проклянешь Фараона,
иди в пустыню.
Пошлет Фараон вдогонку
несметное войско.
Но это - игра ребёнка:
оно из воска.
Сорок лет тебе срока
бродить в пустыне.
Потом достигнешь Востока.
Там воск остынет.
Слепит Господь из теста
песок да гравий.
Там и найдешь ты место
своей державе.
Там будет горы подножье,
и море у склона...
А теперь - уходи: я должен
инструктировать фараона.
Было бы вряд ли удобным
сводить вас вместе.
Ему предстоит быть злобным.
на своём месте.
Ослы кричат и верблюды
встают с коленок.
Осталось две-три минуты
этого плена.
Тебе, фараон, быть лютым.
на этом свете...
Ослы кричат и верблюды
плачут, как дети.
Потерпи, Фараон! Природа
требует моей воли.
К тому же - в момент Исхода
у каждого свои роли.
Обещаю тебе, Фараон,
что в следущий раз
неправым окажется он...
Но это - другой рассказ.
сентябрь 1999 года
ххх
Все собаки почти что люди,
особенно пудель.
Сущность лежания около ног моих -
бездну закупорить, вытащить нас двоих
к свету,
где нету
депрессии по сюжету.
Нос его мокрый,
касанием превращает Sorry
в Черное море.
Я очень люблю это Чудное море.
Пляж там песком горячим
даёт незрячим
внутренних зрений бинокуляр.
Прибой смывает с души футляр,
оставляя снаружи скрипку.
Плывущий в Чудесном море напоминает рыбку,
которой известно о вечном праве
свои исполнять желанья... Кто правил,
тот знает: главное в море - не утонуть.
Шерсть его есть метафора: путь
свёрнут в тугие кольца.
Глаза его вроде колодца,
откуда можно набрать сколько хочешь добра.
Сам он сделан из серебра.
Серебро его мне помогает спасаться от бесов.
Среди его интересов
рукописи мои и книги, которые он читает
пока меня нету дома или я сплю.
Кто знает,
что дать я могу взамен?
Ласку рук? Разговоры? Плен
наших редких прогулок?..
Пять тысяч четыреста булок,
и косточек сладких, и “Педигрипала”,
но этого мало.
Так мало,
что сердце упало.
Упало, травой и песочком катилось,
потом в переулок свернуло, и стул обогнуло,
и стол обогнуло,
и под диван закатилось,
и там от тоски и печали
с минуту, наверно, не билось...
сентябрь 1999 года
ц ц ц
бросим в ночную речку
по маленькому колечку
плывите, колечки, вместе
подальше от разной грусти
причальте в хорошем месте
там мы и корни пустим
станут расти колечки
добавятся человечки
от вас, человечки, вместе
больше на свете света
в нашем хорошем месте
очень заметно это
будут сыны и дочки
кольца плести в цепочки
а на цепочке вместе,
колечко продев в колечко,
сможем носить мы крестик,
подковку или сердечко
октябрь 1999 год
ц ц ц
сумрак сошел на тело и душу
Адам сорвал с ближайшей яблони
грушу
обнял за талию Еву нетерпеливу
и дал ей с ближайшей яблони
сливу
Змей подошел к Еве:
"здравствуйте, Ева
не угостите ли яблочком старого Змея?"
Ева, на фоне вечернего неба
божественный профиль имея,
ответила Змею:
"Господь запретил нам видеть реальные яблоки"
О, эти реальные яблоки!
Чую их запахи
мучаюсь странным виденьем реального яблока
очень люблю рассуждать о таинственном вкусе реального яблока
видимо, я пока
не заслужил в этой жизни реального яблока
тенью реального яблока
пала на землю луна,
освещая лгуна,
описавшего людям Слона
дескать, Слон больше яблока!
бедный, на самом то деле он знал,
но боялся сказать:
Слон всего лишь ушастое серое яблоко
вся история мира есть форма активной возни
на поверхности яблока
"Ева, иди посмотри:
мы с тобою такие же яблоки,
как и Господь
вплоть
до самой мельчайшей детали,
до бессмертной души
в бедной бренной своей сердцевине"
все Познавшие Яблоко
смертны по этой причине:
ведь реальное яблоко
очень недолго живёт
и об этом в корчме
придорожный бродяга поёт
и за песню ему
кружку пива хозяйка даёт
он под утро уйдёт
и в саду придорожном сорвёт
невеликое
мелкое, дикое
кислое яблоко
октябрь 1999 года
$ $ $
Как бы лететь по небу, или без устали
строить несчастным в мире крепкие хижины...
Сердце моё, не больно тебе? Не пусто ли
в мире, где все практически разобижены?
Перья не чинят ножики перочинные.
Кто нынче пишет перьями? Птицы певчие,
не надоело петь вам места причинные?
Жалоба песни утренней... Тяжесть печени...
Ах, эта тяжесть печени, тяжесть перечня
пролитых капель вечности в глубь сознания...
Не с кем уже трапезничать и соперничать.
Сам себе для заклания и камлания.
Главный шаман окрестных племён таинственных,
первый ответчик мудрости, лучший сеющий
в качке и медитации длинно лиственных,
хвойных, а также смешанных и лысеющих.
Мельче, чем пишут пчёлы на травах крыльями,
тише, чем шепчут рыбы в июньской лужице,
были мы три слона и держали бивнями
то, что теперь без нас не желает рушиться.
То, что теперь свободою называется,
точкой опоры где-то в душе находиться,
или, точнее, тарой пустой катается
и на любой неровности зло колотится.
...Как бы лететь по небу, или без устали
строить несчастным в мире крепкие хижины.
Сердце моё, не больно тебе? Не пусто ли
в мире, где все практически разобижены?..
октябрь 1999 года
Y Y Y
Спела она царю, как он и просил.
Угли глазами светили в ночной золе...
Спела она, и царь очнулся без сил:
"Что же ты делаешь, Ангел, на этой земле?.."
Тут она и сказала, глаза опустив:
"Я, государь, не стою твоих щедрот.
Бог для чего-то в меня заложил мотив,
Я, государь, машина для божьих нот..."
Фрукты лежали горой на белом столе.
Люди через пустыню послушать шли.
Впрочем, она была на этой земле
Чем-то вроде надежды в пустой дали.
Тысячу лет мне снится её напев.
Тысячу лет преследует чистый звук.
Тысячу лет измученный в клетке лев
Учит неволю, худшую из наук.
Царь отпустил гарем и простил рабов.
Я услыхал легенду, и рассказал...
В каждом из нас древнейший мотив без слов
Переполняет душу, как будто зал,
Где предстоит услышать, но не понять,
Или понять навеки и загрустить...
Только глаза закрою, она опять
Песню свою заводит, как будто нить
Тянет из первых песен до наших дней.
Собственно, слов и не было никогда...
Царь я, без сил склонившийся перед ней...
В пальцах от слёз намокшая борода...
Октябрь 1999 года
$ $ $
вглядись в задумчивый профиль
ближайшего волка
морозы нынче в Сибири
душа замёрзла
я стал холодным
только из чувства долга
до этого весь кипел
и по стулу ёрзал
хотелось мне перегреть
побольше народу
сам себе казался
настольной лампой
однако, пёсик испортил
свою породу
и некая дама сказала ему
"не лапай"
лапы сразу ослабли
обвисли уши
домашнему захотелось
порвать ей шею
сосульки вонзались в сердце
и рвали душу
она же хрустела дешевою
карамелью
на деле казалось
что это хрустели кости
расстроилась их прогулка
прошла помолвка
не лезьте вы в это дело
надежду бросьте
гори она желтым светом
в глазах у волка
об этом ночами воет
на луны стая
об этом следы ночные
в снегу петляют
об этом под это дело
судьба простая
другие под это дело
не впечатляют
мы будем ещё стараться
ещё стремиться
нам будем большая воля
и много света
надев человечьи маски
на волчьи лица
судьба увенчает счастьем
конец сюжета
но холод живёт, как прежде,
в любой надежде
холодные ветры дуют
с морей холодных
и я вас прошу, о боги,
в тоске утешьте
всех нелюбимых, а значит
к теплу голодных
ноябрь 1999 года
Y Y Y
Спрошу у песка на закате:
"Что слышно о моем брате?"
Песок мне ответит: "Нет,
В круге моём и квадрате
Брата твоего след
Потерян на тысячу лет".
Спрошу на заре у моря:
"О, море моего горя,
ответь мне о моём брате,
потерянном моём брате,
которого тысячу лет
рядом со мною нет..."
И так мне море ответит:
"Ветер лодкою вертит,
рыба плавником метит
места для подводной смерти,
но тысячу лет назад
мною отпущен твой брат".
Никто не знает ответа.
Дошел я до края света.
Свесился я за край,
увидел и Ад, и Рай,
но не в Раю, не в Аду
брата я не найду.
Грустны мои песни стали.
Ослы и верблюды устали.
У лодок и кораблей
в досках тоска морей
просачивается сквозь щели
и сам я жив еле-еле.
И вот прилетает птица.
Приходят серна и львица.
В двери мои стучаться
Паучиха плетёт, мастерица,
для дома моего счастье.
Волнуются домочадцы.
Птица, серна и львица
Говорят, омывая лица,
перед приёмом пищи
молясь на воздух и свет:
"Брат твой повсюду ищет
тебя уже тысячу лет!
Брат твой спрашивал у воды,
отыскать пытаясь следы,
брат твой спрашивал у песка,
но нигде тебя не нашёл...
И заела его тоска.
И - он в небе искать ушёл".
Поднял глаза я в небо.
Вижу - через всё небо
следы моего брата,
млечный тянется путь...
И осталось мне в небо за братом
На тысячу лет шагнуть.
В небе встретились я и брат.
Нас Господь отпустил назад.
Так и живы с тех пор мы вместе.
Живы вместе, уже навсегда
мы кочуем и в новом месте
ищут травы наши стада.
Ноябрь 1999 года
$ $ $
как будто бы снова и снова
я мирное слово ищу
и мучает мирное слово
по мирному слову грущу
как будто бы я есть посредник
последний на этой земле
последний из самых последних
ещё не остывших в золе
и если я мирное слово
на этой земле не найду
накликаю снова и снова
на тех, кто мне близок, беду
как будто бы их, бессловесных,
тащу из обжитых углов,
искатель особо полезных
для мира спасительных слов
как будто бы снова и снова
нелепая выпала роль
мне каждое мирное слово
аукнется новая боль
бегут обожженные звуки
по буковке боли в тетрадь,
что нету печальней науки,
чем мирное слово искать
там где-то за точкой последней
встречает, уже за дверьми,
посредник, и вправду - посредник
чьё слово действительно мир
ноябрь 1999
* * *
Лепила из теста праздник,
круглый, как солнце летом,
ставила его в печку
и говорила при этом:
“Ты уж пекись, что ли,
всех остальных поболе,
счастье в тебе поделим:
будто на самом деле:
круглому дашь палку,
вялому погонялку,
слабенькому поддержку,
голенькому одежку,
бедненькому монеток,
мне муженька и деток,
а муженьку в порточки
длинной да твердой кочки,
чтоб красоту для дочки,
силу и ум в сыночке
вытрудить сладкой ночкой
этой чудесной кочкой,
я же тебе в начинку
лучшую серединку,
чтобы ты вышел вкусным,
радостным, а не грустным,
ты надувай, праздник,
толстые свои щёки,
ты выпирай, праздник,
вверх из жаровни боки,
спасибо тебе скажем,
солнцу тебя покажем,
пусть видит младшего братца,
который нам рад стараться...”
Выпекся праздник круглым,
вымахал праздник пухлым,
она за людьми сходила,
всех за стол посадила,
раздала веселые маски,
нацепила бород и рожек,
до зари говорила сказки,
а потом наточила ножик,
поплясала с соседом разик,
проводила присказкой ночку,
а потом поделила праздник
каждому по кусочку.
А последний кусок - в оконце,
чтобы вставшее рано солнце
увидало на самом деле,
что положенный праздник съели.
февраль 1999 года
* * *
...трижды взывала, а он не шёл;
море качало свой жатый шелк
цвета волны; с другой стороны,
в мире желанья людей равны
и если он хочет уплыть, она
море должна исчерпать до дна,
чтобы понять: где её вина,
чтобы не быть одна.
Трижды послала, а он не шёл.
Сад был от листьев осенних желт.
Мрачное море общей вины
черным казалось; с другой стороны,
где же ты шлялся пятнадцать лет?
Всё на земле поменяло цвет.
Да и желанья нет...
Трижды прочла заклинанье, но
больше не действовало оно.
Силы ушли, разломав печать,
Демоны начали уставать
счастье её по земле искать
и по морям искать.
Он оглянулся: закат сгорел,
пеплом на море осел; у стрел
боги забрали полётный дар,
парус опал, ослабел удар,
стал он внезапно стар.
Сел, обессилив, на берегу.
Стал как положено старику
в жизни копаться, словно в песке...
Боль в груди и виске.
Боль есть равенство общих прав.
Слышал он, на песок упав,
шорох воды и трав.
Видел близко ее лицо.
Сжал в ладони её кольцо.
И встретил в конце концов
душу свою в коридоре пустом,
где пёс судьбы завилял хвостом,
где синим цветом небесных линз
играет море, гоняя бриз
по шёлку, штопая на авось
мир подлунный то вкривь, то вкось,
в котором ты просто гость...
февраль 1999 года
* * *
Ветер, врывается ветер в аллею,
листья сметая, так что нам осталось?
Пусто и холодно... Я сожалею.
Пусть в этом мире поселиться жалость.
Будет стоять на шатучих коленях
клёнов издерганных, медленно тлея:
спрятавший пламя, в своих сожаленьях
им и горю, обо всех сожалея.
В сите дождливом просеяны - Sorry,
я сожалею, - в мирах параллельных
дно прохудилось от соли, и море
к нам пробивается в каплях жалельных.
Я сожалею, я так сожалею,
что заражаю своим сожаленьем,
словно простудой, и клею, как клеем,
миф об обмене к другим объявленьям.
Там на клочке телефоны с обменом:
двушку на две по одной, с непреложной
главной добавкой в случайном и бренном,
что варианты возможны... Возможной
близостью главного шанса шалея,
делимся главным исконным уменьем,
ходим к друг другу, друг друга жалея,
грея друг друга своим сожаленьем...
март 1999 года
* * *
на край приду, постою на краю,
песню крайнего тихо спою:
отогрей, Господи, душу мою
в стужу мою
в недружбу мою
на самом последнем
страшном краю
отогрей, Господи, душу мою
ни с кем я больше не говорю
забыл языки;
себе вопреки,
чувствую - чувства мои старики:
немощны стали,
брюзгливы стали,
словно радоваться устали
словно радовать разучились;
перепугались огромных чисел
дней своих
и потерь своих
как же, Господи, жалко их
верни, Господи, тепло пламени
в домы каменные,
где неприкаянные
тут
дети Твои
милость Твою
в теле своём
ждут
* * *
Хотелось бедным уехать за море.
Море лежало сморщенной шкуркой
убитого Левиафана. Но - странно:
об этом ни слова не было в Торе.
Любая музыка больна “Муркой”.
Любое сердце сплошная рана.
Нить ускальзывает со стёжки.
Швея возбуждается от скрипенья
иглы, продергиваемой сквозь ткани.
Голос скрипки, вздохи гармошки,
в печи потрескивают поленья,
дети слушают назиданье.
Это, дети, грехи поганы.
При свете тусклом над старой книгой
блеснут в глазах огоньками бесы
и разбегутся как тараканы.
И ты куда-нибудь тоже двигай:
сушить от слёз намокшие пейсы;
играть на скрипке или гармошке
другие, что ли, грехи и боли;
кричать на другом языке торговлю;
шить другого покроя одёжки -
еду для их иностранной моли...
Ну что ж, желаю пищу и кровлю.
А небо оно одинаково низко
везде и всюду, песок и камень
везде одинаково тупят лопату;
и в Ашхабаде, и В Сан-Франциско...
Летят букашки на Божий пламень,
откуда после ты пишешь брату
о том, как бедным хотелось за море,
как море лежало серою шкуркой
убитого Левиафана. Но - странно:
давным-давно описано в Торе,
КАК именно этого переулка
достиг ты, уехав в другие страны.
апрель 1999 года