Два всадника в поле...
Куда вы?.. Откуда?..
Лес осенью болен.
Луг ветром продуло.
На озере рябь...
Со старого выцветшего гобелена
летят перелетные утки... Из плена
полена - Пинокио и Буратино
выходит на волю... О, как примитивно
звучат эти песни,
горят эти свечи,
блестят эти перстни,
голы эти плечи...
На озере рябь.
...Когда о н а сядет к тебе на колени,
когда о н а руки положит на плечи,
и тронет затылок рукою осенней,
и душу дыханьем своим покалечит,
и вычтет из круга,
и выпьет до донца,
и - как от испугу! -
всем телом прижмется...
На озере рябь.
На озере утки поют о дороге.
о чём еще петь им? Неужто о нашем?..
О теплых краях?.. Или, скажем, о Боге?..
Ведь мы же, к примеру, крылами не машем.
Нас воды озер холодят, а не греют...
Но: рябь на душе.
...Приснилось: тоска; ощущенье в пейзаже;
обрывки, рисунки, куски акварели
намокшей и блеклой... А сверху - как сажей,
поверх - тонкой линией, но - еле-еле
ее углядишь: сквозь слои повторений
и полунамеков - я сам: в папиросе
дымок... И шикарно сидит на коленях
нездешняя женщина, видимо - осень...
февраль 1995 года
С каждым днем холоднее... Сдувает бирку
с накарябанным номером. Сквозняками
так и тянет в небо: в черную дырку,
где тоска осенняя возникает.
Где гроза разламывает хрусталик,
разгрызает камень, рвет парусину;
где над степью штопать закат устали
и безвольно ПАРКИ легли на спину;
и зовут, колени аллей раздвинув;
а на самом деле - играют нами...
Падших листьев большую половину
загребает тот, кто идет, ногами...
А в небесной яме, на дне, в разломе,
там, где тьма холодная шевелится,
как в моем, случайно ожившем доме, -
согревает телом пространство ПТИЦА...
“Ты откуда?..” - спрашиваю... Не знает.
Что творит - не ведает... Не желает
ни добра, ни зла... Но: гнездо свивает!
И - дыра моя сделалась вдруг жилая...
Отдышала, следовательно - не помер.
Вял еще, но процесс уже интересен...
И: душа поет инвентарный номер
на мотив свободолюбивых песен.
декабрь 1994 года
Сон с флейтой.
Флейта играет, флейта...
Что тебе, флейта, надо?..
“Лета, - сказала, - лета;
моря и винограда...”
Сны мои измельчали...
Шумные, как цыгане,
чайки пловца встречали
в чайной и в ресторане...
Греки на полдороги
сели, где их застала
скука... Младшие Боги,
южная кровь устала
бегать, маша руками...
Солнце толпу базара
вытопило на камень
серого тротуара...
Гор не тревожит Сета.
Инь не стремится к Яню.
Флейта играет, флейта...
Выпивший - не буяню...
Други мои осёдлы;
ржавы их пистолеты;
сгнили в конюшнях сёдла;
стёрлись с лица приметы:
не узнаю во сне их!
Руки тяну, да нету...
К морю бегу, но берег
все бесконечней... Флейту
слышно: напев тянучий...
Шмель залетел из сада...
Кружится и конючит...
Слушай, что тебе надо?..
“Мёда! - вздыхает, - Мёда!..
Поля! - вздыхает, - Поля!..”
Ну, так лети! Здесь лета
двадцать минут, и - воля...
октябрь 1994 года
...Он в душу запустил ее. И там
она в траве ходила... По пятам
за ней ходили Духи. Духи глухи,
немы, полупрозрачны с голодухи
и ухи их мохнатые висят,
и мордочки остры, как у крысят:
чего хотят? - она их и не видит;
так просто ходит; вини, вици, види;
но - не обидит: ей уже давно
сюда перебираться суждено;
она уже готова в этих травах
так просто жить; на правых и неправых,
на добрых и недобрых ни деля,
так просто жить: самой лишь жизни для...
И Духи, успокаиваясь, трутся
о ноги ей... И, чтобы не споткнуться,
она их за уши и на руки берёт;
смеется; и душа ее поёт...
А тот, кто эти песни здесь, снаружи
услышит,
тот, наверно, с ним и дружит;
с кем?.. С тем, кто сохранил свое зверьё
живым, чтоб в душу запустить Её...
октябрь 1994 года
Ночь имеет, что догонит...
В небе выдохлись светила:
не вращают... Ходят кони.
Смерть за мною приходила.
Постояла. Посмотрела.
В клетку корма набросала.
Может, что сказать хотела?
Но ушла и не сказала.
...Звери зубы затупили,
птицы крылья потеряли,
рыбы с горя утопились,
я уже не матерьялен.
Я по небу в черной шапке,
между лунными рогами,
на чужой телеге шаткой
сам собой вперед ногами, -
спящих мучаю беззлобно,
беспокойством сны неволю
и касаюсь доли лобной
лёгкой болью головною...
март 1994 года
1.
в городе день осенний
в парке непарный тополь
птица без оперений
выпил и шапку о пол
вот он я драный-голый
сени мои вы сени
тара от пепси-колы
в городе день осенний
2.
в осени две недели
в городе день простужен
ветер и тот при деле
вывернул зонт наружу
как вы там, перекиснув,
живы ли в самом деле?
вроде опавших листьев
в осени две недели
3.
кто ты под капюшоном?
хляби разверзлись, ибо
воды над Вавилоном
станем крабом и рыбом
будем в камнях селиться
детям моим и женам
дам имена и лица:
кто ты под капюшоном
4.
лоцман выводит пальцем
пусть на стекле трамваю
те, кто должны остаться,
знаков не понимают
спрашивают остановки
пробуют пререкаться
словно жуки в коробке
те, кто должны остаться
5.
бьется в коробке парка
намертво здешний тополь
вывернут зонт непарный
в городе день потопа
“вылечу за спасибо” -
мне говорит знахарка -
“крабом ты был и рыбом,
тополем в клетке парка,
6.
видов не помня прежних
станешь ты нынче Ноем
лоцманом вод безбрежных...”
птицы кричат над морем
и на исходе суток
села средь волн безбрежных
первая пара уток
сушу нашедших, снежных...
ноябрь 1994 года
“Вот и опять зима...” - давай говорить,
как две паровых машины: на языке
выдохов... Слова заморозить, потом - варить,
потом - подавать, не разрезав, в одном куске,
со специями междометий и вводных фраз,
с оскальзыванием в табуированные... Гололёд
вплетает свои падения в мой рассказ
естественно, как телефоны свое “алло”...
“Вот и опять зима...” - замедлился ход
всего, что движется: медленный снег летит;
меланхоличной речью наполнив рот,
каждый, кто говорит, слегка тормозит...
Медленно. Обстоятельно. Не спеша.
Холодно: кровь меня не желает греть...
В анабиозе тело, ну а душа
рвется зимние песни простудно петь.
“Вот и опять зима...” - на то и зима,
чтобы сидеть в берлоге, жуя запас,
и - наблюдать в окне её синима:
плоский и черно-белый немой рассказ...
Было бы с кем делить, что успел сварить.
Было бы с кем словечко сказать в тоске.
Зимняя Ведьма, давай с тобой говорить,
раз я шаман твой, - на зимнем твоем языке...
“Вот и опять зима...” - и в силах еЯ
выморозить всю дурь из моих голов.
...Огненный танец танцует в печи змея.
Вьюга раскинула шкуры своих снегов...
Так прошепчи мне знАхарские слова!
Так оживи жилище! Согрей, кружа,
ты, которой имя я даровал,
чтобы не замерзала моя душа!..
“Вот и опять зима...” - сказала Она
и отвела рукой холодную прядь
метельных волос со лба... И стала видна
слеза: оттаяв, скользнула на глаза гладь...
Ну, так давай: ОТТАИВАЙ! Будем жить!
Надо только вдвоем согреться суметь...
Дай мне ладони... И - давай говорить!
Только не о зиме... Не о зиме.
ноябрь 1994 года
Маленькая китайская ваза.
по рисовым полям проходит осень
при танце в каждой кисточке по капле
тушь от воды почти совсем прозрачна
в саду у Вана облетает вишня
носильщик бьет подошвами по луже
и режет льдом свои ступни босые
бамбук блестит от инея под утро
кунг-фу замерзло у бойца в суставах
на веере моём зима открылась
так и летят неспешно год за годом
лишь колокольчик бьет над Шаолинем
монахов собирая на молитву
октябрь 1994 года
Сон: пчёлы-кони.
...Кони снились. Все носились,
то и в поле, то ли - пуля
(дура!) их во сне вспугнула:
раз - и улетели... Взвились
пчелами... А после - улей
стал волной сплошного гула...
Пчелы гривами трясли.
Мёды лапками несли.
И от тяжести их ноги
удлинялись до земли...
А на спинках строят Боги
башни белы, замки строги...
Боже, как мы их боялись!
То ли во поле бежали,
то ли аллергия к мёдам...
А потом - они умчались,
улетели, не ужалив,
перед самым сна уходом...
И: остался я один
без коней среди равнин,
искушаемый в пустыне
разным множеством скотин...
октябрь 1994 года
“ SANCTA SIMPLICITAS ”
Некоторым образом изначальное заявление
о том, что автор будет и что он не будет
делать на нижеследующих страницах.
Сны уходят на нерест, на нерест.
Мы икры их наелись, наелись.
Остальное пошло на мальков...
Набежали зеленые воды,
и заходит Любовник Природы
в терпкий-сладкий осенний альков.
Он снимает ненужные тряпки.
Он стоит, опираясь на тяпки,
озаряемый полной Луной.
Маскулинный, наполненный силой,
добрый, смелый, красивый-красивый,
настоящий Народный Герой.
Млеет флора и фауна трется,
возле ног Его стайкой пасется,
просит чтоб приласкал, приласкал!
Все живое нуждается в этом.
Все пронизано страстью и светом.
А без этого просто тоска.
А без этого праздник не праздник,
не зовет, не тревожит, не дразнит,
то, что ластилось, рвется кусать;
и язычник - уже не язычник,
а напуганный, единоличник,
о котором противно писать...
февраль 1996 года
* * *
Что ты, чудо лесное, на дудке такое
в эту дивную летнюю полночь играешь?
Зажимая отверстия тонкой рукою
в речке звуков тона золотые стараешь.
Все деревья и травы твои зеленеют.
Все животные добрыми смотрят глазами.
Я уже не умею... А те, кто умеют,
повторяют тихонько мелодию сами.
Если выбрать себе инструменты по вкусу,
если долго учиться и выучить ноты,
если плыть соразмерно природному курсу,
можно сделать не мало полезной работы.
Сито мира просеет песчинки людские,
и в какой-нибудь миг, удаленный отсюда
на громадное время, твои золотые
в общем золоте звякнут о вечное блюдо.
Если краски смешать до особого цвета,
если рифмы сложить, как еще не слагали,
если выдумать новый оттенок сюжета,
можно близко представить бездонные дали.
Можно близко представить, играли покуда,
все, что можешь представить
в мечтах и на деле:
ведь в какой-нибудь миг, удаленный отсюда
на громадное время, - мы так и хотели...
1996 год
Стихотворение о связи Верхнего и Нижнего мира,
увиденное во сне.
Забурлила кровь пророков,
в небе колокол ударил
и под утро вдруг приснился
сам себе я Божьим Храмом.
Ветер колотил по рамам,
но Гагариным разбился.
Он в печальной черной паре
с неба падал одиноко...
А пока он падал с кручи,
превращаясь в самолетик,
ветром быть переставая, -
я на облако украдкой
переслал письмо с тетрадкой,
где дома, и мостовая,
и живущий здесь народик
прорифмованы до кучи.
Мне в ответ - депеша с неба.
Голубь сел на подоконник,
козырнул и отдал в руки
импортный конверт с окошком.
Демон, притворившись Кошком,
злобно издавал мяуки,
пальцы гнул как уголовник,
словно бы домашним не был...
Я схватил, а та депеша
сплошь компьютерного слова;
и, Кота держа за хобот,
прочитал посланье, млея:
"До тебя, как до еврея,
пишем мы посланье Оба:
Я и брат мой Иегова,
так как стал ты обрусевшим.
За тетрадочку большое...
Про Гагарина все знаем...
Главное, что ты приснился
сам себе под утро Храмом...
Ну, так вот: об этом главном.
Важно кто в тебе молился...
Корм кошачий прилагаем...
Будь здоров и все такое..."
Свежий воздух дует в щели.
Крылья режутся в лопатках.
Танцплощадка у соседей,
рев, как будто из зверинца...
С каждым снится то, что снится.
В каждом из моих предсердий
есть иконка, есть лампадка,
да и сам я весь при деле...
1996 год
* * *
Отлетели за облако легкие сны.
Не видны. Я проснулся под скрипом сосны,
где кругами над каждым из нас - каждый раз! -
Ангел Божий кружит, исполняя приказ
охранять... И: рисует Давида Звезду
или Крест, - что кому там отводит беду? -
и: твердит обереги: " На черной горе
Змеекрыс проживает в ужасной дыре;
все болезни - ему, все болячки - ему,
и все беды-напасти - ему одному!.."
А на белой горе есть Великий Шаман.
Он поел мухомор. Он стучит в барабан.
Отгоняет Нечистых, над каждым из нас
исполняя Верховного Духа наказ:
"Ум-га, гуси летят! Ум-га, белый олень!
Ум-га, в чумы людей
не пускай, Ум-га, лень!
Ум-га, каждому дай! Ум-га, зло отведи!
А потом закусить-отдохнуть приходи!.."
А когда удается беду отвести
или пятна с души отстирать-отскрести,
подрастает сосна надо мной на вершок...
Им вверху - благодать, да и мне - хорошо.
декабрь 1995 года
Некоторым образом одна восточная песня. Поется на подходящий для этого
случая восточный мотив в компании подходящих для этого восточных людей.
У зеленой воды Адриатики,
где белы кружева по краям,
ходит дева в купальном халатике
и зовется она Мириям.
Тянет холодом с Севера... С Севера
серый ветер приносит мазут,
у букашки на листике клевера
вызывая расстройство и зуд.
Рыболовы приходят усталые
из пучины на лодке своей.
Плачут рыбы и слезки их малые
море делают все солоней.
Все горластее чайки над бухтами.
Все труднее держать якорям...
Если ты не подавишься фруктами,
то утонешь в глазах Мириям.
Там на дне уже маются семеро.
Те, кого заловила, как спрут...
Тянет холодом с Севера. С Севера
серый ветер приносит мазут.
Рыболовы на спрута охотятся...
Лодка легкая, небо над ней...
Ну, а если домой не воротятся,
море станет чуть-чуть солоней.
Чуть теплее вода в Адриатике.
Чуть белей кружева по краям...
Будет новый узор на халатике
погубившей тебя Мириям...
1996 год
* * *
чашка чая с отбитым краем
чаша жизни - трещина сбоку
все сосуды зачем-то бьются
от того мне так одиноко
от того всех прохожих лаем
по дворняжьи мы провожаем
и молочные реки льются
через дырку в собачьем блюдце
раскололись мои кувшины
от вибрации чистых звуков
имя дайте, хоть имя дайте
чтобы как-нибудь кликать внуков
от того мне, рабу машины,
очень нравиться цвет мышиный,
что не виден я на асфальте
созерцатель и наблюдатель
свет небесный сквозь щелку в сфере
свет земной сквозь нее обратно
друг за другом мы наблюдаем
осторожно и аккуратно
смысл наш в обоюдной вере
очень важно по крайней мере
чем друг друга мы наполняем
даже если с отбитым краем
1996 год
* * *
Над вечернею равниной
в небе звездочка плыла.
Ехал плотник с половиной.
Та беременна была.
Смерть висела черной тенью
на небесном ночнике,
соразмерная движенью
свечки в Божьем кулаке.
Как рука плывет направо,
так нисходит благодать,
а налево - так держава
прет державу побеждать.
Царь читал небесны знаки,
в них угрозу распознал;
в поле рыскали казаки
и ловили допоздна
то ли плотника с женою,
то ли ветра в ковыле...
Дождь полил водой живою
всех, идущих по земле.
Кто водою той омылся,
тот небесный дар понес.
В каждом сердце народился
подорожный сын Христос.
Воротилися казаки
и увидел царь: они
носят в сердце те же знаки,
те же звезды и огни,
что и на небе высоко
светом в божьих облаках...
Царь заплакал одиноко
и покаялся в грехах.
Те грехи собрались в стаю
и под видом черных птиц
унеслись - куда не знаю
от отеческих границ.
Коль кому-то подвернуться,
передайте, люди, им:
хватит шляться. Пусть вернутся.
Мы поможем и простим.
...Плотник едет. Степь спросонок
ветром травы шевелит.
На руках лежит ребенок
и тихонечко сопит.
Освещенный звездным светом,
нас во сне увидел он.
Улыбается при этом.
Значит, это славный сон...
ноябрь 1996 года
Посвящение уходящему другу.
А. В. В.
Но зачем, скажи на милость,
если все и вправду плохо,
нам ходилось и плодилось,
нам жилось и приходилось
быть счастливым, выпивоха?
Деньги кончились у правых,
у неправых сдали нерва;
женщины родной державы
поголовно стали стервы...
Но: зачем, скажи на милость,
если все не так уж глухо,
не допелось, не допилось,
наболело, накопилось
и тревожит, друг Андрюха?..
Солнце светит христианам.
Землю дали иудеям.
Вышли мы с желаньем странным:
ни копейки не имея,
всех, кто жаждою измучен,
затащить в свою трехмерность...
Встретить друга - это случай,
факт, который не изучен,
или же закономерность?
...Водка с пивом замешалась
разговорам укрепилась
от портвейна сердце сжалось,
вот и песня получилась.
Рваный парус над причалом;
льды на море, пляж заснежен...
Дело, в принципе, за малым.
...Белый парк перед началом
зимней спячки - тих и нежен.
Как живые, ходят люди.
Пахнет снедью и зарплатой.
Мнут сугробов белы груди
злые дворники лопатой.
Но - зачем, скажи на милость,
песня странствий режет ухо?
Кости лодок мучит сырость?
...В трюме мышь объелась сыра
и болеет, друг Андрюха...
октябрь 1996 года
Некоторым образом зимняя
фантазия с городом Петербургом и метелью
На метель глядеть из окон,
свет фонарный воспален,
теребить на пальце локон,
на цепочке медальон.
То ли шубу с ваших плеч,
царским жестом бросив в сани,
сердцу нечего беречь...
Вскачь пустились кони сами.
То ли храм под парусами
выплыл в небо - свечи жечь,
то ли это между нами
Ангел Ночи держит речь.
Мы кружились, догорая,
снегом бились о стекло,
время ночи, дорогая,
стеарином истекло.
То ли жарко от озноба,
то ли холодно от жара,
тень хвостатого микроба
по паркету пробежала.
Ткань зеркальная дрожала,
грянул залп шампанских пробок
и посередине зала
Он застыл, горяч, но робок.
И Она сказала, пряча
грусть улыбки в край бокала:
“Ах, какая неудача!
Ваша музыка устала?
Или сердцу места мало?
Или я не хороша?
Или по любви лекалам
танца не кроит душа?..”
Чудный профиль в черной шторе,
там, где света полоса.
Тонкий голос в общем хоре...
Время делать чудеса.
Снежной пудрой раскрутится,
чтоб на фоне снегопада
из под крыльев белой птицы
выплыл призрак Петрограда.
Да еще, пожалуй, надо
слезку капнуть на ресницы
или эхо в анфилады
комнат северной столицы.
Или выпустить из мрака
злого демона разлук,
чтобы он разъял, собака,
единенье наших рук...
И тогда Он так ответил,
сделавшись хмельным и резким:
“Кроме Вас на белом свете
танцевать мне больше не с кем!..”
И вино в бокале плеском
повторило строчки эти,
и огни зеркальным блеском
ярко вспыхнули в паркете.
Вот они плывут по кругу,
взявшись за руки, вдвоем,
непонятные друг другу,
но согласные во всем.
февраль 1997 год
Другая метель
в том же городе и той же зимою.
Белыми кружевами
вьюга махнет над вами;
дальше летите сами,
больше я вас не стану
зимними вечерами,
сопровождать, качая
окнами в переулке,
медными фонарями,
медленными свечами,
снежными калачами
с пламенем в середине,
полной луной на небе,
россыпью звезд в шкатулке,
стуком копыт на льдине,
скрипом полозьев санных,
сборищем масок странных,
яблоком на морозе,
трепетом в каждой позе,
там, где на ушко шепот
шубою шевелится,
трогает ртом снежинки,
носом в ладонь уткнуться,
манит, хохочет, злится,
чтобы вдруг отвернуться,
словно и не бывало
снежного покрывала,
словно и дела мало,
где в снегопад летала
с нами вдвоем до света
вьюга шальная эта,
в этой игре беспечной
в ночь увлекая сани,
я застудил сердечко,
дальше - неразбериха,
дальше летите сами
1996 год
* * *
Наблюдая поздней ночи
ход Созвездий над избушкой,
Дед Лесничий между прочих
выделил одно: зверюшкой
пробежавшее направо
телом яркооперенным,
лишь блестящая оправа
глазом вспыхнула зеленым.
Дед Лесничий крикнул громко
всем друзьям своим Собакам:
“В небе, видимо, поломка.
Надо ждать к починке знака.
Где мои ключи-отвертки,
плоскогубцы и кусачки,
изолента для обертки
и насосик для подкачки?..”
Отвечали так Собаки,
пряча глазки в шерсть густую:
“Там на небе Зодиаки
беспокоят вас впустую!
Это просто месяц куцый
криво светит над забором...
Все отвертки-плоскогубцы
спать давно легли по норам.
Вам давно пора, хозяин,
на перину вековую,
сны без вас давно озябли:
им тревожно в ночь глухую,
да и нам уже, простите,
надоело на карачках
слушать: как вы тут грустите
о Созвездьях и кусачках...”
Сосны кронами качали,
укоризненно вздыхая.
Задохнулись от печали:
вот история какая!
Вырождаются Собаки,
врут все больше раз от раза...
От того на небе знаки
и горят зеленым глазом.
От того так пусто в мире,
от того туманит очи
мне слеза в пустой квартире,
а ему - в лесу полночном...
Если я чему и верю,
да и то - на алкоголе! -
только сердцу. Только Зверю.
Только ветру в чистом поле...
апрель 1997 год
* * *
Плавают рыбы в холодной воде
Осень застряла в лесной бороде.
Месяц увяз в облаках, не доехав.
Бьется на привязи лодка в ночи...
В каждой скорлупке от Божьих орехов
плещется кто-то и мачта торчит.
Эй вы, на мачте, давайте не плачьте,
парус пошейте, мотор законтачьте,
время настало поплыть и пресечь
нашу природную трюмную течь.
Наши желания - спичка сожженная.
Боль мореплаванья, моря лишенная.
Рыбы безмолвные. Тучи холодные.
Берег песчаный и волны голодные.
Плавает в каждой слезе пароход.
Есть пассажиры, маршрут и доход.
Есть перспектива застрять, не доехав.
Разное может случиться в ночи...
В каждой скорлупке от Божьих орехов
Кто-то живет и о чем-то молчит.
Все, что хотите, но лишь не молчите!
Песни орите! Ругайтесь! Кричите!
Рвите рубаху! Последняя щель.
Дальше, быть может, не выжить вообще...
Хочется, знаете, вдруг - паче чаянья! -
выплыть живому из моря молчания.
Боль мореплаванья, суши лишенная.
Рыба бездушная. Вобла сушеная.
Мне здесь до моря две тысячи верст.
В лужах дрожит отражение звезд.
Мир отражен, до воды не доехав,
в женских глазах, да, пожалуй, еще
в каждой скорлупке от Божьих орехов,
как персональный пожизненный счет.
март 1997 года
* * *
Опадают яблони,
опадают.
Все что было - не было
поминают.
Крылышки их белые
словно очумелые
над землей летают,
перышки теряют.
Яблоневых ангелов
на землю послали.
Яблоневым ангелам
нас спасать велели.
Правда, как назад попасть
бедным не сказали.
Вот они и мечутся,
живы еле-еле.
Над рекой холодною,
над дорогой серой,
к даче, заколоченной
на зиму фанерой,
ну и дальше - за море,
где в земле Израиля
у бывшего хозяина
от грусти сердце замерло.
Лети, лети, лепесток.
Через запад на восток,
в Америку лети, в Германию,
бывшую нашу компанию
разбуди ото сна,
скажи, что весна,
пусть просыпаются!
Ведь яблони осыпаются,
пора выпить, значит,
за наши дачи...
* * *
крылья построил перья наклеил
дали манили
ах, как смотрели вслед из аллеи
Кэт и Эмили
в небо букеты приподнимая
над головами
так и осталась сцена немая
пахло цветами
лодка в пруду покачнулась от ветра
стукнули рамы
почта приходит, но нету ответа
на телеграммы
осень настала листья опали
Кэт и Эмили
долго рыдали переживали
Бога молили
Бог обернулся Бог улыбнулся
ветер сменился
тут он все понял сразу вернулся
и извинился
там, где беднягу долго по свету
крылья носили
плохо, поскольку рядышком нету
Кэт и Эмили
1997 год
* * *
Холодные ветры на Питер летели,
на Балтику гнали туманы сырые,
крысиные глазки краснели, хотели
покушать, пока еще были живые.
Живые замерзли, живые устали,
болтали о Боге, о скверной дороге,
в дороге всегда привирали, едва ли
осознанно, но - засыпали в итоге.
Цель Красной Стрелы наше красное сердце,
цель красного сердца живому остаться.
На Питер летели, и наше соседство
в полете скрепляли названия станций.
Уснули в своих дребезжащих, хрустящих,
в скрипучих своих, с простынею казенной
в обнимку, и вот уже - трогает спящих
крысиною мордочкой сон потаенный.
Попутчице - Красного Демона руки:
хватали за шею, мне - Красная Дева
за пазуху лезла и в брюки, от скуки
болтая все тело то вправо, то влево.
Потом они встретились злыми глазами
и злыми телами схватили друг друга,
и съели друг друга, и поезд вдруг замер,
собрался, и прыгнул на грудь Петербурга.
Проснитесь. Смотрите: все сходится, дети,
как вы загадали! Спокойно идите,
куда пожелаете, ибо на свете
вы нынче достигли Таинственный Питер.
май 1997 года
Происхождение вещей.
Жил Мельник, тщательно вращая.
В кругу друзей его боялись.
К примеру, Ветер и Вода
не понимали иногда
его вращений заморочки.
У мельников порой бывают дочки.
И Дочь его играла на рояли,
но имени ее никто не знал.
Мир окружающий ей был концертный зал.
Томленье звуков делалось несносным.
Вращенье становилось невозможным.
Зуд музыкальный, становясь подкожным,
гнал Мельника к подстанциям насосным,
где для соседних сел качали воду
и гул стоял, который заглушал
игру рояля, но - пресечь свободу
дитю родному - мельника душа
решиться не могла... Сгустилась мгла.
Тут вышел Некто Черный из угла,
стуча копытцами по половицам:
“Слышь, Мельник, надо бы таким девицам
скорее замуж...” И опять во тьму
исчез: во тьме сподручнее ему.
Запали Мельнику в башку советы Беса.
Послал он Дочку на опушку леса
за голубикою, а сам - на телефон
и женихов созвал со всех сторон.
А Бес тем временем девицу соблазняет:
под видом пешехода: скрипку хвать,
и ну на ней симфонии играть.
Дочь Мельника от тех симфоний таит:
“Ах, дескать, кто вы?..” И спустя часок
зачал в ней мальчика бесовский сладкий сок.
Внук Мельника стал наблюдать вращенье:
был слухом в матушку, а делом - в деда он,
и от такого совмещенья
придумал вскоре ПАТЕФОН.
1997 год
Купание славянки.
гул потока услыхала
голопопая девица
и лениво сиганула
в обжигающие струи
до луны достали брызги
звезды лапками прикрылись
ну, а те, кто не успели,
зашипели и погасли
то налево поплывет
то направо поплывет
то вообще на спину ляжет
и невнятно запоет
сколько это продолжалось
я сказать вам не могу
после вылезла на берег
отряхнулась и пошла
только рыбы, что попали
в небо с брызгами случайно,
все зовут ее и просят
их вернуть в родные воды
то направо поплывут
то налево поплывут
чешуей блестя на месте
звезд, уже погасших тут
1997 год
Полеты: Лиза
предчувствия большой и круглой
Луны тревожат деву Лизу
она гуляет по карнизу
вся наслаждаясь процедурой
вся состоит из дикой жажды
возбуждена напряжена
и все надеется однажды
саму себя найти она
Луна бледна и свет струится
предметы делаются проще
со стороны соседней рощи
летят две дамы словно птицы
зовут по имени смеются
махают белым рукавом
глаза огромные как блюдца
и волосы стоят столбом
такая ночь а ты одна
давай лететь пока Луна
пока ветра пока свобода
пока ключи от небосвода
в руке твоей - давай, лети
и дева Лиза полетела
душа наверх
о землю тело
ведь им - увы! - не по пути
1997 год
* * *
...В Гвинею кинулся - тоска ему в Гвинее:
от лиц людских воротит... И тогда,
внезапно просветлев от внутренней идеи,
решил он бросить землю навсегда.
Ракета мчалась. Сквозь иллюминатор
увидел он пустынный лунный кратер
и совершил, что думал совершить:
он в кратер прилунил свою ракету,
надел скафандр и пошел по свету
туда, где можно одному прожить.
...Порой к нему приходит Луноход
и ластится к ногам, как будто кошка,
антенной шевеля; они немножко
играют, чтоб опять - на целый год
расстаться... Чёрной вечности посредник,
похожий на богов Инопланетник
недавно прилетал, чтоб от своих
найти возможность спрятаться... Сидели.
Молчали. На Галактику глядели,
и та глядела с нежностью на них...
август 1997 год
Полеты: Кошка
жила была на свете кошка
она имела девять душ
потом истратила немножко
все нервы, сложности и муж
внутри так пусто, грусть струится
небытие везде грозится
устроить выход в никуда
и жизнь летит, летит как птица
синица или же орлица,
чтобы растаять без следа
слюда оконная помялась
и краска стерлась на лице
она еще сопротивлялась
и замяукала в конце
вдруг в небе дверца отворилась
оттуда лесенка спустилась
и свет нездешний поманил
она со всеми распростилась
в дорогу лапкою умылась
и прыгнула, что было сил
теперь летит по небу кошка
созвездьем сделалась: она
еще грустит совсем немножко,
воспоминаньями полна
когда огонь обид остудит,
когда до капельки забудет
свою последнюю слезу,
всех нас простит, а не осудит,
вернется и свободной будет
не здесь, а где-нибудь в лесу
1997 год
* * *
собрала детей и кошек
семь тарелок восемь ложек
и ушла из дому
к дураку другому
ровно три минуты шла
а потом его нашла
обняла поцеловала
что несла распаковала
стали жить поживать
друг на друга орать
выяснять отношения
до полного изнеможения
сентябрь 1997 года
* * *
Орфей обернулся. Сюжет изменился.
Законно во тьме заоконной
свет лунный пролился, чтоб не заблудился
ни пеший, ни конный, ни сонный.
Все будет у них хорошо.
Все будет у нас хорошо.
Свет лунный стерев в порошок,
коснись увядающих щек.
Коснись осторожно чела:
укол, словно это пчела
тебя укусила; спросила:
“Нужна тебе новая сила?”
Ответил: ”Конечно нужна!”
И сделалась кожа нежна.
И в руки вернулась удача.
Парчой ярко-красной
закат охватил бесконечное небо
и сделал окрестность прекрасной.
Вода в мировых океанах
вскипела.
И рыба запела.
“То буря!” - сказал Одиссей Одиссею.
“По воле Богов!” -
собеседник ответил.
Корабль накренился. Сюжет зацепился
за досточку. Кровь запеклась на рубахе.
Свет лунный пролился, чтоб не заблудился
ни в прахе, ни в буре. ни в страхе.
Все будет у них хорошо.
Все будет у нас хорошо.
Придет на лужок пастушок.
Подует в пастуший рожок.
“А кто это выброшен ночью
со всякою рыбой и прочей
ненужной морской ерундой?
Наверное, это - Герой.
Зачем, извините, другому, простому,
в такую погоду куда-то из дому?..”
И взяли его. И внесли
в свой пастуший шалаш.
И плясала ему исцеленье
невинная девочка - жрица,
за танец успев привязаться
и даже влюбиться...
“А дальше?” -
хозяин застолья спросил у Гомера.
Под утро
в кувшинах с вином
молодые купаются луны.
“Все будет у них хорошо?..”
Тут певец улыбнулся.
И вместо ответа
потрогал усталые струны.
сентябрь 1997 год
Полеты: Диван
Диван с надорванной обивкой
летит над Невкой.
На нем сидит курящий человек
и чубуком играет,
мне сверху вниз махает.
Халат, лоснящийся на рукавах,
Мольер в руках,
усы и баки завитые,
глаза смешливые: мы с ним пока еще
не очень старые, но уж не молодые,
и в этом есть особенный расчет
День, между тем, подходит к середине.
И я стою посередине мира,
засунув руки глубоко в карманы,
и строю планы.
Он мне кричит: “Да ну их, милый друг!
Взгляните-ка вокруг:
все наши на диванах,
куда глаза глядят, там нынче и летят,
об этом пишут здесь
и в отдаленных странах
как о Российском Чуде говорят!”
И вправду: между тем, что заполняет небо
обычно днем, -
на нем
диваны вдаль торжественно летели
и люди славные, куря, на них сидели.
Внизу, изогнутый у перспектив,
плыл город, кутаясь в залив,
и было хорошо душе от этих видов.
Но: из людских голов уже вставал туман.
И видимости нет...
Потом - внизу просвет:
А там -
нездешних дивных стран
приметы узнавались
по шпилям или ратушам. Дворцы
глаза слепили блеском мокрых крыш.
Младенцам и юнцам
солидные отцы
показывали в небе мой диван.
Все улыбались.
Я обнаружил вдруг,
что облачен в халат,
что пальцы, сжав чубук,
почти уже воздушны,
и я перед людьми
настолько виноват,
что вылеты мои
желаньям их послушны.
Что я лечу туда,
куда они хотят,
когда внизу галдят,
иначе не умея
прожить свой путь земной,
и лишь следят за мной,
холодный камень душ
моим полетом грея.
...Не вышло из меня
пилота, командор.
Зря дал мне коридор
и наделил диваном...
Я после по ночам
в оцепененье странном
все кочевал
по неким дальним странам,
и вдруг их узнавал,
как будто в них
бывал...
1997 год
* * *
жил молодой поручик Ложкин
он выезжал гулять в народ
его прогулочная лошадь
звалась Принцесса Турандот
усы гвардейские мелькали
то на балах, то на войне
в салонах светских намекали
что у царицы он в цене
как Турандот его любила
но до конца не долюбив
она его и погубила
в момент прогулки уронив
куда-то мчась за Летним Садом
упал, уперся в небо взглядом
а Турандот стояла рядом
беды не осознав еще
дышала маревом белесым
его касалась мокрым носом
глаза полны немым вопросом
и слезы капают со щек
зима в тот год над Петербургом
была особо холодна
она небесным драматургом
трагически сочинена
там на ветру на гололеде
на Невском истонченном льду
сюжет зимы в своем полете
повсюду высеял беду
лишь можно видеть как ночами
над зимним городом плывет
и светит звездными очами
и плачет лошадь Турандот
один Наездник Медный к ночи
сидеть остался на коне
один, среди несчастных прочих
уже упавших по стране
и ей кричит суровый медный:
“Не плачь, красавица! Забудь!
Ведь жизнь и Смерть свои обмены
слагает в непрерывный путь.
поручик твой в небесном войске
давно поди уж генерал
ты за него не беспокойся
я тоже раньше умирал
так это, девочка, не страшно
поверь уж мне: куда страшней
торчать недвижной мертвой башней
на страже городских камней
вдохни-ка лучше невской праны
стряхни как снег печаль с копыт
скачи, Принцесса, в дальни страны
покуда горизонт открыт”
мелькнуло небо над заливом
чуть выше медно-серых вод
туда виденьем белогривым
умчалась Лошадь Турандот
и вы ее встречали тоже
в иных местах нездешних стран
хотя подумали, быть может,
что это попросту туман
1997 год
Полеты: Луна во сне
При лунной тяге море хочет в небо,
И я хочу в места, где раньше не был.
Плывут, меняя берега и луны
как способ тяги, люди нашей шхуны,
давно уже разбросаны по свету -
по лунному: другой дороги нету.
Качается от выпитого лодка.
Луна намокла, пересохла глотка
бензина недопившего мотора,
задернулась дождя ночного штора,
нет никого, от собственного крика
волна космата, словно поп расстрига,
во что-то верит, а во что - не знает,
страх наступает, разум отступает,
бой проиграл себя за право выжить,
душа намокла, нету силы выжать,
я ведь сегодня не умру, о Боже?..
Соль добывают, отскребая с кожи.
На дне свои приливы, сны и луны.
Я заплывал в подводные салуны,
пил вина рыбьи в ресторанах крабьих,
оплакивал пропавший мой кораблик,
все сетовал, что жизнь моя сносилась...
Потом уснул. И мне Луна приснилась.