Он открывает двери, новую пачку, курит - торопливо, словно боится опоздать на вот-вот отходящий поезд. Последнее облачко дыма он выдувает сквозь узкую щель проёма - кажется, что дверь закрывается сама по себе, как пасть громадного чудища. Щелчок - и его осунувшееся бледное лицо - исчезает.
Обычно за весь день больше ничто не нарушает покоя этой улочки. Разве что проедет редкая машина или пробежит подслеповатая собака - по дороге с вещевого на мясной рынок. Городские звуки попадают сюда неравномерно, большими каплями - обветшавшая архитектура похожа на повреждённые трубы органа: точно так же ломает и крошит ветер, жуёт музыку.
Под вечер он может выйти и присесть на пороге. Тяжёлый рабочий фартук явно тяготит его, но он продолжает смотреть вдаль, прямо в стену перед собой - и курит. Курит медленно, задерживая дым в лёгких - так, словно уже слышит щелчки затворов, видит отблески металла в глазах расстрельной бригады.
Иногда сигарета прогорает до самого фильтра и обжигает ему пальцы. Но он не замечает этого. И не потому, что в тот момент обращён внутрь и наблюдает за своими мыслями - а они подобны оснастке парусного корабля - если бы вместо канатов были стальные цепи.
Он не чувствует ожога потому, что не знает боли.
Когда он, всё же, видит смерть сигареты - то раздосадовано отбрасывает оплавленное тельце в сторону и бессознательным движением вытирает ладонь о фартук.
Он закрывает двери, проходит тёмную пыльную гостиную, спускается в подвал по скрипучим ступеням. Каждая вторая меньше остальных и почернела, словно прогнивший клык. Дерево больших - жёлтое, словно глаза у больных лихорадкой.
Он поворачивает тугой винтовой переключатель, по привычке щурится - хотя его зрение давно свыклось с подземным освещением.
Каждый раз, в тот момент, когда тьма переходит в свет, он замирает и смотрит на своё отражение.
У его отражения нет голоса - музыку и звук сожгла кислота. Отражение распято на металлической раме, зафиксированной цепями под потолком. Рама мерно покачивается, словно метроном - хотя здесь совсем нет ветра, и отражение его очень редко шевелится само по себе.
Его отражение - его брат-близнец.
Тот, Который Чувствует Боль.
Он подходит и целует пальцы брата - там, где у него самого остался ожог. Там, где для брата вспыхнул и тлел, тлел, тлел огонёк.
Он пытается вернуть себе боль. То, что положено каждому по рождению.
Каждый день, с девяти утра до шести вечера, он работает в подвале старого дома красного кирпича. Работа даётся ему с трудом, он быстро устаёт - и не замечает этого, температура его тела, кровяное давление - явления достаточно непостоянные. Ему тяжело контролировать - работу, мир, себя. У него нет кнута, его мир - это пряничный домик без вкуса. Но он продолжает - каждый день, с девяти до шести, заводя будильник, чтобы не повалиться замертво от истощения. Уходя на ночь, он подключает электроды к телу своего отражения - чтобы у брата не атрофировались мышцы.
Поэтому часто во сне сам он подрагивает в своей постели, бледный в лунном свете, будто рыба, которую не до конца оглушили перед разделкой.
Иногда они и вовсе делят сон напополам. В такие ночи он срывает покрывала с зеркал, расставленных по комнате, и прячется в них от своего двойника. Поутру, всегда - всегда - остаётся всего одно зеркало. Через него пролегает трещина, каждый раз одна и та же - будто кто-то однажды сфотографировал это утро и скрупулезно восстанавливает его по фотографии.
Он не боится умереть. Его чувства имеют вид парусов, сотканных из цифр, символов, формул. Поэтому смерть для него - не страшна. Она для него нелогична. Ведь тогда сознание его, похожее на корабль из каменного дерева, не придёт в тихую бухту последней формулы.
Не познает боли.
Высчитав периоды - он по календарному графику перерезает различные болевые нервы у своего брата. Симпатические и парасимпатические. Короткая боль, словно вспышка серы - длинная боль, словно тлеющие угли. Удаляет нервные узлы, ковыряет тело брата, будто тот - кукла, кукла! - а он освобождает его от невидимых нитей. Он пересекает нервы, словно боль - это заплутавшая в походе армия, а он отрезает ей все пути к наступлению, пока не останется один, правильный - обратный, путь домой, дорога в Рим, дорога кнему. Пока заживают следы его операций - он ставит опыты по чувствительности. Что может почувствовать его отражение, если он ранит себя - тем или иным образом. Его отражение чувствует крайне тонко - даже душевную боль, с той лишь разницей, что сам он её может только осознать в виде словесных построений.
Он бы уже давно мог прекратить свои опыты. Просто закрыв Ворота боли - те, над которыми высятся фигуры двух горгулий, одну из них зовут Melzack, другую - Wall. Всё, что надо сделать - пересечь аксоны афферентных болевоспреимчивых волокон, которые заканчиваются в столбах заднего рога спинного мозга. Оттуда информация идёт - в мозг, растекаясь нефтью по извилинам, оловом в горле, мировым пожаром в артериях и венах. Он может сделать это, он может даже изничтожить вставочные нейроны в substantia gelatinosa. Развязать разом все гордиевы узлы, которые петлёй стянули его шею.
Но он временит с этим. Закрыть Ворота - почти наверняка значит поменяться со своим отражением местами - навсегда, бесповоротно. А он вовсе не хочет для своего брата такой судьбы.
Ведь он любит его.
По крайней мере - видит формулу этой любви, каждую ночь, когда закрывает глаза, в спальне, полной зеркал.
И вот он слышит звонок будильника, ежедневное чудо Лазаря. Он приводит в порядок лабораторию, выключает до поры медицинскую технику, стерилизует инструменты. Выходит и поворачивает выключатель - щелчок, и в темноте только отблескивают панели жизненных показателей да скрипит тихо металлическая рама, на которой - брат.
Исследователь поднимается по ступеням. Каждая вторая меньше остальных и почернела, словно зрачок Данте. Дерево больших - жёлтое, как книжные страницы из человечьей кожи.
Дом погружён во тьму и тишину. Его мысли, его формулы - вязнут в них, в его усталости.
Когда он заходит в спальную, брат уже ждёт его. Тенью в паутине затаившись, беззвучием не скрипнувшей половицы, тонким запахом ванили, ощущением рубца от шрама на языке.
Отражение пришло раньше сновидца и теперь играло в свою загадку.
Он медленно закурил, прямо на пороге комнаты - хотя раньше никогда так не делал. Огонёк отразился в зеркалах десятками точек - словно болотные огоньки, или светлячки в детских ладошках, или электрические импульсы обозначили нейронную сеть.
Когда он выдохнул дым - отражения взорвались, умножая себя осколками, будто делением клеток. Острые грани впивались в его тело, амальгама темнела и надувалась от крови - он выдыхал дым, словно ветхозаветный змий. Ему нужно было увидеть контур. Силуэт.
И когда он увидел линию, очерчивающую затылок и шею - его рука вонзила обломок зеркала между позвонками, будто фокусник вставил лезвие в ящик с очаровательной полуголой девицей внутри.
Он открывает двери, вдыхает воздух - на всю глубину лёгких, до боли, будто ныряльщик за жемчугом, едва избежавший смерти. Раз, два и три, разворачиваясь на каблуках, оставляя за спиной город высотой в сто этажей - он делает шаг в белоснежный зал, наполненный солнечным светом. Посреди зала - кислородная комната, морщинистая, словно старушечья кожа. Неподалёку - распахнут зёв граммофона, глаз винила слепо смотрит вверх. Вокруг комнаты с потолка свисают чёрные ключи на белых лентах - их едва заметно качает ветер.
Он подходит ближе, заводит пластинку. По комнате разливается тишина - но тишина особая, ритмичная, в провалах между которой легко расшибиться насмерть. Он смотрит на брата, сокрытого внутри пластикового хрусталя. Чуть улыбается, прищурившись.
- Брат мой, твой мозг - твой гениальный разум, который позволил нам, - он легко повёл ладонью, - Быть здесь - он попал в ловушку времени. С тех пор, как ты ушёл, горгулья Wall обрушилась и больше не высится у Ворот, да и сами они уже давно не те, что прежде. Война закончилась, брат мой - теперь это обычные ворота обычного города, сквозь которые проходит обычный люд со своими болячками и горестями. А война - её всполохи и грохот - совсем в других местах и долинах звучат, где возможно и зарождаются самые пагубные из искусств.
Каменный истукан, названный Melzack, теперь высится там, как грозное напоминание и предмет культа. С течением времени, брат мой, появились новые факты, которые обесценили Врата. И, прежде всего, они касались наблюдений за больными с перерывом спинного мозга, и пациентами, страдающими фантомными болями. Речь о том, брат мой, что у них сохранялись переживание и ощущение уже отсутствующих частей тел. Это значит, что все сенсорные ощущения, включая боль, могут возникать и в отсутствие раздражителей. Ты понимаешь? Источники находятся не в периферической нервной системе, а в нейрональных сетях головного мозга. Не снаружи, а внутри, - он постучал себя указательным пальцем по лбу. - Следовательно, восприятие собственного тела и его многообразных ощущений обусловлено центральными процессами в головном мозге, генетически предопределено и может лишь изменяться под воздействием внешних сигналов и прошлого опыта, - он покачал головой. - Ты попал в ловушку, брат мой, в ловушку времени и ловушку страха. Там, в своём доме красного кирпича, неистово орудуя скальпелями, ножами - орудуя острым - рассекая мои нервы - ты не стремился к боли, брат мой, нет.
Ты убегал от неё.
Второй путь страха, как и второй путь боли - длинный - проводит эмоциональный стимул, отражаясь в чувствительных ядрах зрительного бугра, восходит в сенсорные отделы коры головного мозга и уже из них направляется в ядра миндалевидного комплекса, формируя эмоциональный ответ. При фобиях этот путь функционирует неадекватно, что приводит к развитию чувства страха на стимулы, не несущие опасности.
Ты сходил с ума, брат мой. Ты так боялся боли, что с каждым днём всё больше и больше погружался в себя, превращался в моё кривое отражение. Разум, за несколько лет заработавший сотни миллионов - превращался в окаменевший кокон. И когда ты окончательно поддался своей фобии - я поселил тебя здесь и приходил к тебе каждый день, с шести вечера до девяти утра, чтобы войти в твой сон - там, где я - твоё отражение, подвешенное под потолком. И каждый раз, когда ты засыпал в своей тёмной комнате - я искал выход в твоё зазеркалье. Каждый раз мой путь начинался возле идола, названного Melzack - ковёр не-костей не-мёртвых вокруг, не-крик заполняет слух. Каждый раз я шёл от фантомной боли - к фобии.
Потому что они - сёстры, точно так же, как мы с тобой - братья.
И вот теперь, лишив меня боли там - ты почти окончательно потерян здесь. Но это ещё не конец, брат мой. Скоро и истукан Melzack превратиться в пыль - появятся новые, невидимые, странные боги, у которых вместо имён будут - знаки и цифры, а вместо тела - дыхание и само движение жизни, - он достаёт из внутреннего кармана распечатку, на которой, помимо прочих неразборчивых схем и знаков, указано: "SCN9A". - А пока, брат мой - слушай музыку и забывай свои прежние сны, потому что будущие - будут более реальными чем даже то, что окружает меня теперь.