Всё началось на второй день нашего приезда. Мы с Викой и дочкой, как обычно, в конце лета поехали к морю, но разбили лагерь углубившись в лес, на уютной поляне возле речной протоки. Вниз, к морю, уходила узкая, едва заметная тропка, по косогору, поднималась почти заросшая кустарником широкая дорога (наверно, здесь когда-то пролегала магистраль), а в отдалении за густым забором деревьев шумело подъездное шоссе.
Утром второго дня по старой заросшей дороге в джипе модели 'Паджеро - коротыш' спустилась женщина, поприветствовала нас, и со мной поздоровалась как-то ...по-особенному - у меня возникло явное ощущение, что я давно её знаю. Но, как и откуда - этого я вспомнить не мог. И ещё, меня очень к ней потянуло.
Не знаю; я никогда не изменял супруге, хотя ещё до свадьбы мне делали авансы весьма роскошные и ухоженные дамы. Но я уже встречался с Викой, поэтому интрижки на стороне меня не интересовали; а тут - прямо наваждение какое-то!.. (когда помогал ей ставить палатку, мне так и хотелось заняться с ней сексом, слиться с этой манящей женщиной в её походном шатре, при всём том, что рядом находились супруга и дочь).
У меня была версия, в чём причина такого сумасшедшего притяжения: этой ночью должно произойти затмение Красной Луны при максимальном её приближении к планете, довольно редкое. Поэтому я говорил себе: 'Перетерпеть это клятое затмение - и всё пройдёт ...'.
... Вот Ольга (так звали приезжую) неспешно пьёт из фарфоровой пиалы каркаде и рассказывает мне, что едет издалека, с севера, и что здесь она тоже проездом. Она предлагает мне поехать с ней. Мне не по себе от того, насколько внимательно я её слушаю. Я стараюсь надолго не встречаться с ней глазами и молча грею руки о горячую кружку...
Меня одолевает одно очень яркое, ослепительное воспоминание: как будто всё вокруг заливает, золотисто-перламутрово-дымчатый, струящийся звуками дивной флейтовой музыки, идеально-сферически-обволакивающий свет (я уже думаю, не подсыпала ли она мне чего в напиток). Ольга, видя моё полуобморочное состояние, подсаживается ближе, бережно берёт из моих слабеющих рук кружку, прислоняется своим лбом к моему - я чувствую близость её кожи, её губ...
'У тебя жар. - говорит она - Тебе нужно прилечь и отдохнуть. Сейчас схожу в машину за аптечкой'.
И последнее, что мне запомнилось: что я смог удержаться, потратил последний остаток сил на то, чтобы не коснуться её губ своими...
***
Когда я проснулся, был уже вечер. Я вышел из палатки и нашёл Ольгу у затухающего костра. Небо было застлано бордово-чёрными грядами высоких тучных облаков, подсвеченных большим оранжево-красным солнцем, едва касающимся раскалённой водной глади горизонта. В воздухе чувствовалась необычайная, первозданно-упругая свежесть. Вокруг шумели и лоснились зелёные листья и травы. Над головой бордовым и ванильно-жёлтым веретеном тянулись длинные полосы турбулентных завихрений, а в окна дремуче-фиолетового небосвода проглядывали звёзды...
Я медленно подошёл к Ольге и внимательно на неё посмотрел. Она пошевелила палкой остывающие угли и ответила мне какой-то затаённо- жаждущей, зовущей, пристальной и ... чуть разочарованной искринкой во взгляде. Я отвёл глаза, и сел рядом.
Она сказала, что на побережье совершил аварийную посадку пассажирский вертолёт, и Вика с дочкой ушли посмотреть, что там. Я спросил, можно ли поехать с ней. Она сказала: 'Нет'. Сказала, что я не готов, и чтобы стать готовым, нужно будет остаться на этой поляне, одному, без еды и одежды; остаться и, лёжа в траве у костра, встретить ночное затмение. Затем она собралась и уехала. А я остался ждать своих...
С Викторией мы познакомились в маршрутке: она попросила передать за проезд и, когда я возвращал ей сдачу, автобус, видимо, поймал ямку; монеты укатились в разные стороны. Я достал из кармана мелочь, но она, мило улыбнувшись, наотрез отказалась её принять. Мы, не сговариваясь, вышли на одной остановке и я, чтобы хоть как-то компенсировать ей эту мелкую утрату, предложил помочь донести её тяжёлую сумку.
На следующий день я уже пил чай у неё на кухне и общался с её шестилетней дочей. Это было три года назад...
Слышу женские голоса: это возвращаются супруга и дочь. Они рассказывают какую-то сумбурную историю, будто пилот, вёзший пассажиров на континент, увидел вдалеке летящего человека, машущего ему рукой. Пилот запаниковал, решил посадить вертолёт на ближайший прибрежный уступ, но не рассчитал манёвр, и машину завалило набок. К счастью, обошлось без жертв, если не считать возникшего из ниоткуда незнакомца. Незнакомец появился в разгар спасательной операции, когда из помятого корпуса вызволяли перепуганных пассажиров. Появился прямо на уступе, и его зацепило переносимой спасателями искорёженной лопастью. Он упал в воду, но водолазы так и не нашли тела... В общем, какая-то мистика!..
Они пришли, когда зону уже перекрыли для более детального расследования, а историю супруга услышала от одного из потерпевших бедствие пассажиров.
И вот удивительная штука: эта сенсация показалась мне не стоящей никакого внимания. Как будто каждый день у нас по небу летают люди, падают вертолёты и из воздуха материализуются незнакомцы. И это было странно, ведь, зная себя, а я был жутким любителем фантастики и историй подобного рода, я бы тут же сорвался сам всё разведать...
Вообще, после обморока в палатке я стал каким-то другим, но не мог точно уловить суть перемены. Да у меня и времени не было в этом разбираться: раз зону перекрыли, никакого моря (по крайней мере, на этой стороне архипелага) не светит.
Укладывая вещи и собирая наш кемпинг, я обдумывал, как сказать Вике о своей затее остаться здесь одному. Супруга в основном поддерживала мои безумные проекты, но тут было что-то ещё. Ведь, стань она настаивать, зачем мне это, я не смог бы дать ей вразумительного ответа. Не потому, что у нас друг от друга были какие-то секреты; просто я и сам точно не знал - зачем.
Но она настаивать не стала. К тому же ей звонила подруга, звала на какой-то ведический симпозиум...
Едва девчонки уехали, и я остался один, нагой, у тлеющего костра, мне сделалось жутковато: нет, не от всей этой невероятной истории с крушением вертолёта и летающим незнакомцем. Мне стало жутко от обрушившегося на меня одиночества.
Я лежал на траве, слушал шёпот ветра в листьях, как будто усыхающих в стремительно чернеющем воздухе. Вспоминал таинственную гостью, её необычайно близкий, родственный, манящий взгляд и, замечтавшись, совершенно забыл, что затмение вот-вот начнётся, а я не запасся дровами для костра.
Вскочив, я попытался собрать окрестный хворост, но этого оказалось недостаточно, а идти в чащу за большими ветками уже не было времени.
Меня охватили тоска и печаль: зачем вот так, по глупости, было ставить свою жизнь на самый край очевиднейшей бездны. Ведь в апогее тьмы без малейшего источника света я навсегда потеряюсь, забудусь и ослепну в окружающем море пространства - дезориентация сознания разорвёт все когнитивные связи.
В общем, нужно было срочно что-то придумать. И тут я вспомнил, что за поворотом вверх по заросшей дороге видел старый большой дом, где обитали какие-то люди. У них уж точно должны быть свет и тепло, хотя бы до завтрашнего утра.
Когда приблизившаяся к земле, будто желая лучше разглядеть её крошечных обитателей, хищная краснолицая луна явилась из-за чёрных облаков и тень 'эклипсо' поползла по её правому верхнему краю, я пробирался сквозь чернильно-медные заросли пустырника и полыни, а переди, будто на дефектном негативе, матовым, иссиня-чёрным обелиском высилось гротескное строение начала позапрошлого века. Я слышал, что до революции здесь был пансион благородных девиц, а после - интернат для недееспособных, убогих людей.
Сделанная подобием полукруглой оранжереи просторная передняя была завалена обломками старых стульев, фортепьяно и прочей рухляди; трёхметровые витражные уходящие в пол окна растеряли половину квадратных и прямоугольных стекляшек. В загустевшем сумрачно-бордовом свете я разглядел очертания внутренней двери.
Мне отворили без вопросов, сразу провели к костру. В помещении, где сломана большая половина потолка, теснились какие-то силуэты. То были бездомные нищие и убогие, нашедшие здесь последний приют. Они грелись у разведённого где-то между первым и вторым этажами костра, отламывая от обрушенного пола-потолка доски и подкармливая языкастое пламя, поддерживающее жизнь в этом унылом, забытом богом и людьми месте.
Как ни странно, меня там приняли за своего. Дали какую-то похожую на мешковину одежду и сунули в руки еле тёплую похлёбку. В очень спёртом воздухе пахло гарью, сыростью и теплом телесных испарений.
Я тоже решил принести дров к огню, но не стал доламывать пол второго этажа (там тоже шевелились какие-то фигуры в балахонах), а решил поискать в соседних комнатах.
К моему удивлению оказалось, что во всём доме обитаемым оказалось только одно двухэтажное помещение с разобранным полом - наверное, они не стали селиться в других, чтобы сохранить тепло, и постепенно о них забыли.
По заваленным ветхим скарбом, большим и малым номерам я набрал деревянных брусков, принёс к костру и задумался: сколько времени я там нахожусь; ведь, если затмение закончилось, я мог двигаться дальше.
Я хотел выйти в переднюю и глянуть на улицу (в то двухэтажное помещение не проникал солнечный свет), стал пробираться сквозь ряды сидящих и лежащих на полу грязных наростов, а те цеплялись за край моей одежды и спрашивали, кто я, и откуда иду. Я очень уставал и задерживался, отвечая на их вопросы. В конце концов я засомневался, был ли когда-нибудь пляж, вертолёт, странная гостья и вообще моя жизнь в столичном городе...
Я посмотрел на дверь, к которой направлялся, и обнаружил, что продвинулся всего лишь на несколько шагов.
Кто-то из убогих на полу будто бы узнал меня, и я не мог уверенно сказать, что мы с ним незнакомы.
Мы пошли обратно к костру, чтобы разглядеть друг друга поближе, и по дороге начали ссориться - как будто, тот, кого он во мне узнал, был ему что-то должен; но я не помнил этого. Он требовал, чтобы я отдал ему свою одежду и место, а мне не хотелось отдавать, ведь одежда была ещё почти новая, и место поближе к костру - очень тёплое.
Я начал злиться, но заметил, что рядом зашевелился его сосед. Я подумал, что будет лучше залезть на уцелевшую половину пола второго этажа: там, я помнил, мне кто-то одобрительно кивнул, когда я не стал доламывать их закуток, а пошёл искать дрова в других комнатах. Я подумал, что там меня тоже, возможно, запомнили, и что сверху ногами будет легче отбиваться, если эти двое полезут за моей одеждой.
А следом грянул гром...
Я слышал раскаты так, как будто гром гремел не только снаружи, а во мне самом. Это было похоже на позабытую любимую песню.
Наверное, то был грохот пушечной канонады, поскольку я уловил и отдельный бой военных барабанов. И ещё я точно знал, что никто вокруг этого не слышит.
Я молча снял одежду и отдал её мнимому знакомому (они с товарищем стали жадно её делить), молча направился к выходу, не отвечая больше ни на чьи вопросы. Я знал, что я - человек. Знал, что там, снаружи, ждут моего участия. Знал, что девушка, сказавшая мне ждать затмения и предлагавшая ехать с ней, добралась до пункта назначения (разбилась) и, что Вика специально рассыпала тогда мелочь. Я знал, что ручка двери в моей руке поворачивается на пол-оборота влево...
...Сквозь чистые окна совсем ещё новой оранжерейной передней пробивался ясный утренний свет. Там, снаружи, по широкой грунтовой дороге (той самой, что давно заросла травой), отступали разбитые наполеоновские войска. Разбитые российской армией. Шёл 1814 год.
Я смотрел на торжественно - унылое шествие, на этот грустный демарш и испытывал двойственное ощущение: с одной стороны, я видел, понимал, что оттуда, из-за бескрайних степей нашей страны их гонит непобедимая и грозная сила, гонит неотступно и неминуемо, до самого конца; с другой - сам чувствовал себя причастным к этой силе. Но я испытывал симпатию к этому безнадёжному войску: лица бравых капралов, совсем ещё юнцов только что набранной рекрутской армии, светились беспримерным героизмом и готовностью отдать жизнь за свою страну и за своего любимого императора. Причём, 'отдать жизнь' - было только вопросом времени.
Колонна долго тянулась из конца в конец дороги, а я всё наблюдал за обречёнными, но несломленными воинами, гордо отступавшими от настигающей их гибели...
Вдруг позади себя я услышал скрип половиц. Пятеро или шестеро в странных серебристых комбинезонах, будто вышедшие из тьмы, поманили меня к себе, одели в такой же комбинезон и обратились как к равному. Стали объяснять, что в этом доме есть одна потаённая, подвальная комната с очень сложной технической начинкой. В ней нет искусственного освещения. Единственный источник света - покоящаяся в шестиугольной шкатулке со множеством уменьшающихся вглубь двустворчатых дверец, ценнейшая вещь во вселенной - жемчужина времени.
Они рассказали, что пользоваться ей нужно, положив между третьей и второй фалангами указательного пальца правой руки и прижав большим. Они сказали, что от характера нажатия, поступательного или вращательного давления, будет зависеть время и место моего следующего 'смещения'.
Они добавили, что дом этот некогда принадлежал моим предкам, и жемчужина - моё законное наследие. Они также говорили, что сами составляют координационную группу смещения материй, и у каждого из них есть своё 'чёрное солнце' - так они называли жемчужины - но, не существует двух одинаковых, и, кроме истинного наследника, никто не может им управлять. Каждое из их шести солнц обладает своим, особым, спектром излучения, и им недостаёт 'жёлтого'...
Когда они говорили мне всё это, я вспомнил старые рассказы бабушки о том, что наши предки умели предчувствовать будущее, и даже менять его, но только по одному разу. Последнее упоминание об этом было в 1812 году при Бородинской битве (в первый раз Москву не сдали, и война затянулась ещё на полтора года).
Ещё они предупреждали, что только я войду, проснётся защитная система ИИ - она может впустить только наследника, и потому примет меня, как родного. Она всячески будет препятствовать мне в получении жемчужины - такова её программа; но я легко её обману, загадывая детские загадки - разум системы на уровне семилетнего ребёнка. Когда 'чёрное солнце' будет у меня, я должен отключить ИИ.
Так и произошло. После инструктажа они поставили на обитую бежевым дермантином дверь будущего пристанища убогих, кодовый замок с двумя пятизначными столбцами цифр, ввели комбинацию, и вот я уже внутри довольно обширной затемнённой комнаты, напичканной всевозможными приборами и машинами. Их, похожие на притаившихся жуков и осьминогов, тускло поблёскивающие очертания из пластика, стекла, проводов и металла виднеются на специальных, спускающихся к центру, платформах; там, внизу, в высоком открытом ларце, пульсирует волнисто-огненной, многослойно-расползающейся в пространство, сгущая и сворачивая его желтовато-сверкающе-красной ядерной кромкой, маленькое спящее солнце.
Приблизившись к ларцу вплотную и заглянув за край, я вижу на дне ту самую резную шестигранную шкатулку, обвитую зловещими лучами мглисто-шершнёвого света. Я протягиваю руку, и прежде, чем коснуться гранёной коробочки, слышу идущий как бы отовсюду голос - Она здесь, Она всегда была здесь, вокруг меня, и только наблюдала. Я чувствую, что целиком нахожусь в Её власти - в Её, пока у меня не будет жемчужины...
- 'Что ты делаешь?' - спрашивает Голос
- 'Достаю жемчужину' - говорю я
- 'Разве ты сумеешь ею управлять, сумеешь удержать это равновесие силы?'
- 'Вот, достану - тогда и увидим! Не мешай. - поспешно отвечаю я, всё быстрее открывая нескончаемые, уходящие вглубь дверцы. - Лучше, отгадай загадку : две ноги на трёх ногах, а четвёртая в зубах. Что это?
- ' Это просто: человек на трёхногой табуретке ест куриную лапку. Задачка из твоего детского журнала.'
- 'Ка-ак??? Да, Откуда ты ....
Я теряю терпение, чувствую, что ИИ читает все мои мысли, и в любой момент может меня обездвижить; я тороплюсь скорее её отключить; я чувствую, что проиграл...
Но защитная система не лишает меня мобильности. Чуя мою спешку и растущее, рвущееся из-под контроля желание завладеть жемчужиной, Она лишь просит, чтобы не торопился, иначе эти энергии возьмут надо мною верх, и мы потеряем и жемчужину, и всё то время, что Она для меня хранила.
По мере того, как Она говорит со мной, ко мне возвращается самообладание. Я открываю уменьшающиеся, ведущие к почти безграничной силе и власти дверцы всё более бесстрастно и осознанно, одновременно находя, что защитная система совсем ко мне не враждебна - напротив, податлива и дружелюбна. И её голос, её манера обращения кажутся мне знакомыми.
'Поляна! Это ты тогда приезжала ко мне!' - вдруг вспоминаю я, и, слыша в ответ её встревоженное 'Осторожней!', чувствую идеально - круглую, распирающую окружающее пространство точку между большим и указательным пальцами правой руки - жемчужина у меня...
Обжигающе - яркий, пронзительный свет вошёл через пальцы и глаза в самое основание позвоночника, воспламенив меня изнутри. Я будто провалился вглубь самого себя, став микроскопической точкой внимания своего характера. Пространства моего тела казались мне теперь беспредельно огромными и точно соотносились с картой моего сознания, моего мозга и моей жизни. Я вдруг почувствовал, что эта карта - не просто образное представление, но что, выбрав определённые время и место своей памяти и воспроизведя связанную с ними эмоциональную мелодию, я окажусь там...
Я сжал жемчужину сильнее...
Полёт по вечереющему, почти ночному небу в турбулентных, секущих лицо, струях свежего ветра на фоне горевших туч; необузданная, необъятная, хмельная свобода...
Я лечу над шапками лесов и просёлочными дорогами, над приморскими посёлками и халабудами, наполовину съеденными тенью томного медно-огненного заката. Взлетаю выше. Мчусь над остывающей, бордовой водой...
Я - всемогущ. Я могу вернуться в любое время и место своей жизни (да что там своей - жизни вообще) и всё изменить. Я бессмертен, как те шестеро в комбинезонах. Я - летящий над водой ангел... или демон - теперь не всё ли равно? Я могу играть судьбами людей. Ах, какая свобода! Какая власть!..
Наблюдаю вдали мигающий огонёк - сигнальный огонёк вертолёта. Решаю посмотреть ближе. Лечу параллельно, чувствую - пилот меня заметил. Машу ему рукой. Вертолёт поворачивает к берегу - пилот испугался, он в панике; знаю, произойдёт авария...
- Но я же не хотел его пугать! - говорю себе с досадой, сдавив жемчужину немного по часовой стрелке...
На побережье, чудом не сорвавшийся, завалившись при посадке на небольшом утёсе набок, лежит пассажирский вертолёт. Группа спасателей ломает заклинившие двери. Другие закрепляют накренённый корпус и переносят обломки вверх по склону.
Хочу посмотреть, все ли живы. Появляюсь рядом, на уступе: люди, нёсшие лопасть, от неожиданности роняют её, задевая меня краем. Падаю в воду; хлопок..., гроздья воздушных пузырей... Опускаюсь на прозрачно-каменистое дно (здесь, под уступом, довольно глубоко).
Жемчужина в моей руке пульсирует строкой каких-то сигналов. Пытаюсь разобраться... Узнаю знакомый голос. Она теперь в жемчужине - снова со мной! Говорит, что предупреждала, что учиться управлять нужно вместе, что вместе можно спрятаться от них, родившись людьми и узнав (вспомнив) друг друга при встрече.
Когда мы научимся управлять нашей жемчужиной, она засияет всей радугой спектра, сильнее, чем шесть их, вместе взятые, поскольку их жемчужины безжи...
(Её перебивают, глушат)
Слышу, как три сидящие на антенне ночной крыши собаки - два бульдога и пудель - зовут меня позабавиться: устроить в городе какую-нибудь аварию, или чего поинтереснее - теперь с моей новой, недостающей им, жемчужиной. А вскоре присоединятся остальные...
Я чувствую, как, напрягая все силы, слабеющим голосом Моя жемчужина просит, чтоб я остановился, чтоб оставил Её на морском дне, только бы не примыкать к ним, не стать ими. Это единственное, что я могу ещё сделать...
И снова собаки лают с крыши - теперь их пятеро, и силой своих пяти жемчужин они перекрывают Её голос. Нарастающие параболой сила и власть почти лишают меня способности что-либо чувствовать...
- Не бойся, я знаю, что делать. Верь мне - бросаю Ей на прощание. Прижимаю большой палец вправо и вниз (по указанному координатному коридору) и я - на крыше. Слышу приветственный лай и чувствую, магнитная сетка снята - они приглашают замкнуться с их энергетической цепью. Биение силы захлёстывает меня, я начинаю терять сознание, задыхаться ...
И тут жемчужина (до входа в коридор я сдвинул её на самый внешний край ухвата; я подумал о ...) выскальзывает из моей руки оглушительной вспышкой извергнувшегося в пространство янтарно-огненного дождя. Напоследок ещё вижу оскаленно-звериные лица и пущенные в меня магнитные гарпуны. Но меня на крыше уже нет...
******
Когда я проснулся, уже был вечер. Я вышел из палатки и нашёл Ольгу у затухающего костра. Небо было залатано бордово-чёрными грядами высоких тучных облаков, очерченных снизу большим оранжево-красным солнцем, едва касающимся раскалённой водной глади горизонта. В воздухе чувствовалась необычайная, первозданная, опьяняюще-упругая свежесть. Вокруг шумели и лоснились бархатистые листья и травы. Над головой, под облаками, бордово-сизым и ванильно-жёлтым веретеном тянулись трассирующие полосы турбулентных завихрений, а в окна воронёно-фиолетового небосвода заглядывали звёзды...
Всё вокруг как будто преобразилось, как будто ничего уже не было прежним.
Я медленно подошёл к Ольге и внимательно на неё посмотрел. Она пошевелила палкой затухающие угли и взглянула на меня в ответ с какой-то затаённо-ждущей, жаждущей, вглядывающейся, и всё более более азартно-разгорающейся искринкой во взгляде. Я улыбнулся и подмигнул ей в ответ...