Аннотация: Данная повесть написана в соавторстве: Станиславом Бескаравайным и Татьяной Адаменко. Повесть опубликована в журнале "Реальность фантастики" Љ3 за 2010 год
Т. Адаменко
С. Бескаравайный
Адский кофе
У каждого человека есть скелет в шкафу.
Но скелеты в шкафах джентльменов не гремят бубенцами.
Часть первая
Перкуссия
После обеда гости сквайра Харриса отправились в курительную. Они предвкушали кофе и общение с экзотическим "восточным демоном"- кальяном, который тогда еще капитан Харрис привез из Алжира.
Гостей было шестеро, и каждый сумел найти себе удобное место среди подушек на приземистых диванах; возможно, чересчур низких, по мнению тучного мистера Олдриджа, чей живот теперь подпирал манишку. Остальные, пребывая в неге и сытости, с любопытством наблюдали за священнодействием хозяина.
- Я выбрал яблочный, он самый свежий и легкий, - объяснил Харрис, укладывая табак в глиняную, покрытую глазурью чашу.
Колба на столе переливалась радугой, поймав на одну из своих граней случайный солнечный зайчик. Внутри ее до середины заполняла загадочная темно-красная жидкость.
- В подлинных арабских кофейнях кальян никогда не заправляют вином, - весело улыбнувшись, добавил Харрис. - Это изобретение скучающих европейцев... но я сумел остаться верным гранатовому соку. Он смягчает крепость табака, и дым проскользнет в горло гладким и ласковым, как шелк... Теперь уголек - и готово!
Харрис подошел к каминной решетке и щипцами осторожно извлек догорающий, красно-серый кубик.
- Кальян входит во вкус только после первого десятка затяжек, - остановил сквайр гостей. - Позвольте сделать их мне.
С каждым вдохом уголек на поверхности чаши раскалялся добела, а потом снова медленно тускнел, а выдыхаемый дым становился все гуще и гуще. Наконец Харрис, подобно Везувию, изверг целое облако медленно поднимающегося вверх дыма, но не едкого и вызывающего кашель, а молочно-белого цвета, с приятным фруктовым ароматом, нежно щекочущим ноздри.
- Прошу Вас, - Харрис на блюдце передал янтарный мундштук одному из гостей, лорду Гилберту Грею. Когда-то они оба прозябали на положении младших сыновей; Харрис изучал медицину, а Грей, ничем особенным не занимаясь, раздражал своих кредиторов. Они были абсолютно непохожи друг на друга, что и сделало их практически неразлучными. Аристократичному лентяю Грею нравилась энергия и прямота Харриса, а тому импонировало ехидное остроумие друга.
- Никак не могу привыкнуть к дождю, - пробормотал Харрис и оглянулся на задернутые тяжелые золотисто-коричневые портьеры. Шоколадный загар сквайра выразительно подтверждал его слова и смотрелся среди остальных его гостей несколько экзотично. Виной тому была служба Харриса в Иностранном легионе; проучившись на врача четыре года, он бросил все, уехал во Францию и без проблем поступил в Иностранный легион на службу Госпоже Республике, где за семь лет сделал неплохую карьеру, а главное - скопил состояние, которое позволило ему купить Фернли-Мэнор, прекрасное обширное поместье. Но любопытство его гостей объяснялось не этим; офицеры, заработавшие капитал в Африке или Индии, возвращались на родину сотнями и тысячами.
Например, его сосед и один из гостей, майор Педжет, вернулся из Индии не просто с капиталом, но и с бронзовыми божками, которые расставил по всему дому к вящему неодобрению дворецкого. И привёз множество историй, которыми развлекал общество.
Остальные гости тоже были соседями Харриса, ближними или дальними, знакомыми с ним исключительно как с владельцем Фернли, и только лорд Грей знал, каким сорвиголовой был Харрис каких-то семь лет назад. Именно он среди беседы о приятных житейских мелочах - лошадях и любовницах - рискнул задать интригующий всех вопрос:
- Дорогой Джон, не будете ли вы так любезны рассказать изнывающему обществу, как вам удалось разоблачить Мясника из Сиди-Бель-Аббеса?
В полутемной уютной комнате наступило безмолвие; даже шум барабанящих по стеклу капель звучал как настоящая канонада. Клубы дыма под потолком завились в знак вопроса.
Сквайр, ничего не отвечая, глубоко вздохнул, затянулся и выпустил из ноздрей целый водопад дыма, который все же не смог скрыть улыбку.
- Ты, как всегда, умеешь выбрать тему, - заметил он, и лорд Грей понимающе улыбнулся в ответ.
- Ну что ж... мне пришлось рассказывать эту историю множество раз, начальству и друзьям по службе, лицам официальным и не очень... а почтенному обществу я собираюсь поведать самую фантастичную и неправдоподобную версию, которая по странному совпадению может оказаться правдой. Принимать мой рассказ всерьез не стоит, просто слушайте. Никто не против?
. Майор Педжет недовольно заерзал, но остальные гости предпочли этого не заметить: в конце- концов, индийские истории майора они уже выучили... Снова передав мундштук лорду Грею, полковник приступил к рассказу:
***
- Меня перевели в Сиди-Бель-Аббес на третьем году моей службы, и я был этому несказанно рад, несмотря даже на слухи о маньяке. Ведь служил я до этого в стране Аир, севернее Английской Нигерии, и мало найдется мест, к которым так точно подходит определение " чертовы кулички". Тамошний форт был всего лишь островком глины в песчаном океане, и только нападения туарегов как-то развеивали скуку. Но когда мой начальник, капитан Деляре, из-за кафара покончил с собой...
- Из-за чего, простите? - рискнул прервать полковника кто-то из гостей.
- Из-за кафара. Кафар по-арабски значит таракан. Слишком много жары, слишком много песка, каждый день одни и те же лица - и кафар начинает щекотать твои мозги, пока ты не убьешь себя, кого-то еще или не сбежишь в пустыню, что, по сути, более медленный вариант самоубийства... Так вот, капитан покончил с собой, и меня назначили выполнять его обязанности. Когда прибыл новый начальник форта, меня по его ходатайству перевели в Сиди-Бель-Аббес, под начальство полковника Брандта. Собирая вещи, я танцевал.
А теперь, джентльмены, наберитесь терпения для знакомства с Сиди, потому что в моем рассказе он один из участников. Сиди-Бель-Аббес - город небольшой, но неповторимый.
Во-первых, это перевалочный пункт для новобранцев - после трех месяцев обучения они отправлялись по местам службы, а на их место прибывала новая партия. Собственный же гарнизон Сиди ввиду отдаленности от реальной угрозы невелик и скорее выполняет роль местной полиции. Во-вторых, сам по себе Сиди является одним из самых причудливых сплавов Востока и Запада, который только можно вообразить. Французские отели, редкие европейские сверкающие витрины и круглые купола мечетей, газетные киоски, фонари вдоль аллей, а сами аллеи обсажены оливами и пальмами... прямоугольные башни казенных зданий и приземистые арабские кофейни... мозаичные стены, залепленные рекламными афишами...
Население еще удивительней, чем архитектура: на одной улице прогуливаются французские офицеры, европейские рабочие, китайцы, евреи, левантинцы, арабы-полицейские, испанки в традиционных мантильях и одетые по парижской моде дамы. Легионеры всех мастей: спаги в таких широченных шароварах, что они выглядят юбками, в фесках и черно-красных плащах, красно-синие зуавы, синие пехотинцы и саперы, желто-оранжевые стрелки... Вообще в Африке нет оттенков, нет переходов и полутонов, только слепящая яркость красок под раскаленным солнцем... но я увлекся.
Гости тоже. Даже с лица майора исчезло скучающее выражение. Полковник тем временем продолжал:
- Обязанности мои трудно было назвать обременительными, болели легионеры редко, и все вечера после пяти принадлежали только мне. Естественно, я поинтересовался, где и как в Сиди я могу провести их со вкусом. Полковник Брандт, с которым мы к тому времени уже довольно близко сошлись, порекомендовал мне одну кофейню - не французскую, а арабскую, добавив, что там по вечерам собирается весь офицерский состав гарнизона.
Должен сказать, что особого восторга у меня это сообщение не вызвало. По приезде я быстро понял, что Сиди не так похож на рай, как мне это казалось из форта Токоту.
Во-первых, в Токоту, где мы ели с песком, пили с песком и дышали песком, легко было преуменьшать опасность встречи с Мясником.
Ко времени моего приезда за ним числилось уже три жертвы. Все они служили в Легионе, но в разных чинах: капрал Огюст Лурди, легионер второго класса Гривс и младший лейтенант Джордж Байер, личный помощник полковника.
Надо сказать, что легионеры привыкли к смерти, и свою жизнь они ценили почти так же мало, как и чужую, но умирать беспомощным, превращаясь из человека в обрубок... Умирать, зная, что некто любуется твоей агонией...
В общем, этого было более чем достаточно, чтобы смутить любого храбреца. Каждый понимал, что может оказаться следующей жертвой. В патрулирование теперь отправлялись с ропотом, который только усилиями полковника Брандта не превращался в открытое неповиновение.
Даже не убивая, Мясник ухитрялся наносить значительный вред. В гарнизоне участились драки, шла крупная карточная игра, легионеры пили бапеди лошадиными дозами. Ходили смутные, неявные слухи о том, что это не просто убийства, а жертвоприношения; разрастался суеверный страх. Трое легионеров ждали отправки в Оран под трибунал за избиение безобидного торговца. Легионер Шульц и двое его приятелей попросили старика араба им погадать; когда тот ответил, что при всем желании не может им помочь, потому что он всего лишь торговец, а не гадальщик, все трое озверели, растоптали его товар, повалили старика на землю и принялись избивать - кулаками и ногами. Старик чудом остался жив.
Этот инцидент едва не привел к открытой войне с местным населением, подавляющее большинство которого составляли арабы. Полковник отказался выдать преступников, но обещал, что наказание их будет самым суровым.
Страх и напряжение в Сиди высекали вспышки агрессии, провоцировали на бессмысленную жестокость.
Я понял, что вряд ли найду общий язык с местными офицерами еще в первый день приезда в Сиди. Этот день по традиции был нерабочим и предназначался для знакомства с обстановкой.
Я как раз стоял у окна и курил, когда началось построение. Среди офицеров присутствовал и полковник.
Внезапно один солдат, видимо, повинуясь приказу, на два шага вышел из строя. К нему подлетел сержант-мажор (позже я узнал, что его зовут Пуан) и заорал что-то, энергично жестикулируя. До моего второго этажа долетали отдельные фразы. Насколько я понял, солдата уличили в некомплекте обмундирования.
Это, кстати, могло быть и не его виной. Среди легионеров распространена такая забава - красть друг у друга части обмундирования. Это называется "украшаться". Пострадавший должен украсть недостающее у кого-нибудь еще, а тот, кто не успел этого сделать к построению, считался проигравшим. Надо заметить, что крали в казармах только то, что принадлежало не легионерам, а Госпоже Республике. С кражами личных вещей все было по другому: пойманному вору пробивали штыками ладони. Такие раны в лазарете считались несчастным случаем, и о них никто не докладывал.
Майор понимающе кивнул: остальные гости просто слушали, забыв даже о кальяне, и дымок неспешно подымался из забытой трубки.
-Так вот, - продолжал Харрис, - за некомплект обмундирования полагалось довольно строго наказание, но того, что последовало дальше, я никак не ожидал. Сержант посмотрел на полковника; тот кивнул, и Пуан пролаял приказ. Легионер медленно, нехотя снял мундир и опустился на колени. К нему подошли двое капралов с веревками. Провинившийся лег на живот, и его руки привязали к лодыжкам, заставив парня выгнуться дугой.
У нас это называлось "загнуть салазки". Я слышал о таком наказании, но сам к нему никогда не прибегал. Тем временем на плацу остались только наказанный легионер и сержант. Пуан присел на парапет и сидя лениво ткнул легионера носком сапога под ребра, отчего тот закачался, как детская игрушка. я молча наблюдал за этим из окна: помню, что моя сигарета дотлела до фильтра, пока я смотрел.
Пуан тем временем склонился над жертвой и, видимо, что-то ему говорил; словно фокусник, он извлек из кармана мундира огромный платок в красно-сине-белую клетку и заботливо вытер легионеру лоб.
Я отступил от окна.
Все же на следующий день я решился и спросил у полковника, почему за мелкий проступок полагается столь жестокое наказание. Я также осторожно поинтересовался, чем тогда карать за более серьезные провинности.
Полковник, видимо, заметил мои чувства, которые я не особенно старался скрыть, и неожиданно дал мне исчерпывающее объяснение.
Оказывается, за последний месяц среди солдат распространились слухи, что за убийствами их товарищей стоят некие " арабские колдуны". Поговаривали о необходимости "ответных мер" и "самозащиты".
- Говоря по простому, - терпеливо объяснял полковник, - наказанный вчера солдат подстрекал остальных - по глупости или подлости, я уж не знаю, - к бессмысленной резне, после которой наш форт в Сиди так или иначе перестанет существовать. К сожалению, в ситуации, когда один шепнул, другой подхватил, а третий от себя добавил, собрать официальные доказательства невозможно. Но я точно знаю. кто это, и Марсель теперь может считать, что его предупредили. Я, лейтенант, могу даже признаться вам, что пояс у него пропал не случайно, а по моему прямому приказу. И можете меня осуждать! - повысил голос полковник. - У меня на руках гарнизон, перепуганные местные шишки, и этот проклятый убийца! А тут какой то ... позволяет себе такие высказывания! Повторяю, можете меня осуждать, - полковник снова обрел невозмутимость.
На меня произвела впечатление его откровенность. Он вовсе не обязан был давать мне какие-либо объяснения; собственно, все, что мне за мои расспросы полагалось - это хорошее взыскание. Между тем, я понял, какой груз ответственности давит на полковника, и невольно ощутил к нему симпатию. Но если полковника Брандта после нашего разговора я мог понять - с его стороны это была рассчитанная жестокость по принципу меньшего зла; то жестокость сержанта Пуана была совсем иного рода. Она была не средством, а целью; в том отвратительном эпизоде с платком я увидел, как сержант Пуан упивается своей властью над подчиненными. У меня это зрелище вызвало легкую тошноту.
Его товарищи - старший сержант Гобро и лейтенант Флери тоже не вызвали у меня ни малейшей симпатии. Гобро телесно и духовно был точной копией Пуана, а лейтенант Флери, как я подозревал, пристрастился к гашишу. Днем это был безупречный офицер, но вечером он вел долгие бессвязные беседы сам с собой, то и дело истерически хихикая.
К моему удивлению, полковник относился к Флери на редкость снисходительно. Позже я узнал, что Флери начинал свою службу под командованием младшего лейтенанта Брандта.
Был еще Этьен Кассель, главврач военного госпиталя, но про госпиталь и врача я расскажу позже.
Разумеется, я назвал не всех офицеров гарнизона Сиди, но остальным, увы, тоже были присущи черты самых ярких их представителей. Только полковник поразил меня своей энергией. О таких говорят " двужильный", а он, наверное, был " трех или четырехжильный: вставал на час раньше всего легиона, а ложился позже всех. Жару, от которой страдали даже местные, он, казалось, вообще не замечал. Он был спокоен, вежлив и дьявольски энергичен и утром, и в полдень, и поздним вечером. Только один раз, в той нашей памятной беседе я смог увидеть, что он такой же человек, как остальные, и что нервы его подтачивает усталость и тревога.
Ко мне он относился со спокойной симпатией, превратив едва ли не в личного помощника, и всячески старался облегчить адаптацию.
Мой визит в кофейню, раз уж там собирался весь личный состав, был неизбежен, хотя я откладывал его, как мог. К сожалению, врать полковнику о моей занятости, когда он точно знал мое расписание, было нелепо; и я, уничтожив за неделю месячный запас сигар, наконец сдался.
Полковник неподдельно этому обрадовался. Всю дорогу он разжигал мое любопытство намеками на нечто необычное, что ждет меня внутри...
Снаружи расхваливаемая кофейня выглядела совершенно обыденно: приземистое здание с нависающей крышей и мутными окнами...
Но, признаюсь, у меня пересохло в горле, - отвлекся Харрис. - Позвольте угостить вас кофе?
Гости были полностью согласны, и Харрис дернул за сонетку. Меньше чем через три минуты перед каждым гостем дымилась чашка кофе. Харрис сделал глоток и продолжил:
- Снаружи расхваливаемая кофейня выглядела совершенно обыденно: приземистое здание с нависающей крышей и мутными окнами. Внутри же хозяева устроили маленький кусочек Европы, как они её понимали. Имелось три или четыре комнаты, вполне просторных. Потолки были высокие, потому как пол оказался много ниже улицы. Мебель вполне подходящая, на полу, правда, везде были ковры, зато все стены были оббиты жаккардом - глубокий синий цвет в маленьких желтых нарциссах. Много керосиновых ламп, которые свисали с потолка, так что всегда было светло. Хозяева наняли пару вполне приличных молодых людей - и те обслуживали основную массу посетителей.
Собственно гарнизонное общество собиралось в дальней комнате, задняя стенка которой уже выходила в маленький сад. Один из углов занимала стойка, из тех, которые принято устанавливать в питейных заведениях. За ней помещался настоящий заводик по производству кофе. Всегда пыхтело несколько чайников, наготове было с полдюжины кофемолок для разных сортов напитка, множество полок с мешочками, пробирками, шкатулками для сотен приправ и специй - дым и пар от заваривания уходили в заботливо устроенную вытяжку, но все равно, комната была пропитана запахами. Сами зёрна хранились в солидных глиняных горшках - черных, приземистых, с тяжелыми крышками. Даже чашки были совершенно разными - от крошечных бокалов, походивших на стреляную гильзу, до тяжелых кружек, больше подходивших для пива. За каждым посетителем как-то незаметно закреплялась своя рецептура, и свой маленький ритуал.
Еще в комнате было несколько хороших кресел в стиле кого-то из Людовиков, низковатый стол, на котором всегда имелась пачка свежих и не очень газет, пара небольших диванов. На стенах висели карты и, что большая редкость для здешних питейных заведений, портреты.
Вторая дверь комнаты вела в сад. Раньше там наверняка был внутренний двор, замощенный и с крошечным фонтаном, какие обыкновенно устраивают состоятельные туземцы. Однако хозяева привезли земли и засадили все кустами кофе. Было очень странно увидеть среди песков и скал кусочек зелени, и не чахлой, готовой умереть после первой песчаной бури, а вполне живой и сочной. Хоть было тех кустов всего три-четыре десятка, но возможность пройтись между ними радовала сердце, и, кстати, была привилегией посетителей комнаты с картами. За садом была вторая половина дома, там жили хозяева. Да, еще из садика в переулок можно было выйти через арку, наверняка через неё завозили арбы с землей, однако ко времени моих визитов в кофейню ворота наглухо заколотили.
За стойкой я увидел хозяйку кофейни. Рядом с ней стоял ее муж, но он совершенно терялся в ее присутствии - приземистый толстячок лет пятидесяти с блестящим от пота лбом. А вот она... должен признаться, джентльмены, я никогда не был особым поклонником красоты восточных женщин - их пышных телес и коровьей томности в глазах. Но она отличалась от них, как лебедь от гусынь - стройная, высокая, с короной волос, символически укрытых полупрозрачным платком, притягивающая все взгляды... Ослепительная, как молния! Ламис было уже около тридцати, но увядание, типичное для восточных женщин в этом возрасте, ее совершенно не коснулось. Супруг не мучил ее бесконечным деторождением - двое детей четы были приемными.
Полковник Брандт дружески обратился к ней, потребовав кофе для новичка, то есть меня. Ламис, негромко рассмеявшись, сказала, что постарается меня удивить... или сделать постоянным клиентом с первой чашки... я уж точно не помню... Но помню, как приятно меня поразил ее голос - звучное глубокое контральто. Акцент, легкий, как крыло бабочки, только придавал ей очарования. Она повернулась к небольшой жаровне с песком. Оттуда шло приятное тепло. У многих, кто расположился поближе к стойке, горели уши и щеки. Осанка ее была превосходной - она могла бы танцевать с чашей на голове, на пролив ни капли.
Ламис взяла в руки джезву, отличающуюся таким же приятным медным оттенком, что и ее кожа. Засыпала в нее смолотый почти в пыль кофе, вопросительно глянув на меня:
- Послаще?
Я понял не сразу.
- Что? А... да-да, пожалуйста. Послаще.
Она улыбнулась, демонстрируя жемчужные зубы, и добавила в джезву еще один порошок. По запаху я определил какао. На кончике блестящего ножа засыпала пряность (корица - снова подсказал мой нос) и долила воды. Песок источал жар. Она погрузила в него джезву до середины и принялась вращать ее - легко и равномерно. Я следил за ее руками, как завороженный. Я был очарован их ловкостью - руки фокусника, руки крупье с неподражаемой женственностью в каждом движении. Ее пальцы, как язычки пламени, порхали с предмета на предмет, превращая приготовление кофе в магический ритуал.
Они были украшены росписью из хны, что в сочетании с европейским платьем должно было смотреться довольно странно... но смотрелось наоборот, органично. Ей удалось добиться в совершенной гармонии. Она будто носила кружевные перчатки...
Над горловиной появилась пенка, и она плавно вынула джезву из песка, дала пенке осесть и снова вернула ее в песок.
- Нельзя дать ей выплеснуться, - пояснила она и повторила процедуру еще два раза. Пенка из плотно коричневой постепенно превращалась в светлую и воздушную. Наконец каким-то шестым чутьем она определила момент готовности и сняла джезву в тот момент, когда пена грозила уже перелиться через край. Я знал, что в таком случае кофе будет непоправимо испорчен.
В дымящуюся, как маленький вулкан, чашечку, она добавила несколько капель коньяка. Мой кофе был готов.
Можно было вернуться на уютный диван, где с комфортом уже расположился полковник, но я не спешил. Оставшись за стойкой на полвечера, я слушал, как легко и непринужденно она общается с посетителями, демонстрируя одновременно и очарование и остроумие.
Правда, меня покоробило то, что, по-видимому, в число постоянных посетителей входил и Пуан - она общалась с ним, как с давним знакомым. Ко мне подсел Флери. Его расширенные зрачки лихорадочно блестели, а губы кривились в непонятной улыбке.
- Впервые пришли? - спросил он у меня. Я неопределенно кивнул.
- И как вам здешний кофе?
- Божественный! - ответил я, ничуть не кривя душой. Он снова странно полуулыбнулся.
- Божественный... а, может, адский? Черный, как дьявол, сладкий, как грех...
- Тоже верно,- ответил я. - Это вы Талейрана цитируете?
Но Флери не ответил. Дрожащей рукой он утирал пот со лба.
- Да, грех вполне заменяет две-три ложки сахара... - пробормотал он какую-то нелепицу. - А что у вас добавлено - какао?
- Какао и корица и пара капель коньяку...
- Она никогда не готовит двух одинаковых чашек кофе, - вдруг сказал Флери, следя за хозяйкой кофейни с каким- то мучительным обожанием. Он достал портсигар, вставил в янтарный мундштук сигарету и нервно затянулся. Мундштук, его, кстати, был настоящим произведением искусства: украшенный замысловатой резьбой, он словно светился в полумраке кофейни собственным теплым светом.
- Постоянно импровизирует... - продолжал он, размахивая сигаретой. За ней тянулся тонкий шлейф дыма со странным ароматом. - Но, знаете, это еще не лучший ее кофе...
Я даже обиделся тогда. Во всяком случае, это был лучший кофе в моей жизни.
- Вот как?
- Да. У постоянных посетителей... любимых клиентов, видите ли... есть такая привилегия - собственный куст кофе. У полковника, например, у Пуана, Касселя, Дюкло... у меня, - добавил он с неожиданной горечью.
- Она сама ухаживает за ним этими божественным ручками. Как две пары белых голубей, верно? Только голуби не совсем белые, конечно... но это уже ничего не меняет, - он снова улыбнулся странной жалобной улыбкой.
- Одна ягода с этого куста на мешок - и кофе действительно будет божественным... может, и вам предложат...Только не соглашайтесь, умоляю вас! Это сложно... сложно объяснить... - вдруг произнес он, стиснул мо руку и исчез. Я в некотором разброде чувств заказал еще чашку и вернулся к ней с полковнику. Вкус ее неуловимо отличался от предыдущей.
Естественно, я стал постоянным посетителем в кофейне у Ламис - продолжал капитан, обращаясь к своим внимательным слушателям. Начиная новый рабочий день, я предвкушал вечер. Пожалуй, впервые за семь лет службы я перестал мечтать о визите в какой-то большой город. Здешнее общество нравилось мне намного больше. Иногда я задавался вопросом: не объясняется ли вся привлекательность кофейни и ее хозяйки тем, что в этом крохотном городишке таких больше нет? Не померкла бы ее звезда в окружении других красавиц? В конце- концов, короля играет свита... и каждый раз отвечал себе - нет, ее исключительное положение здесь ни при чем. В любом городе, в любом окружении ее будет невозможно не заметить.
Хотя говоря о том, что в городе не было никого привлекательней Ламис, я погорячился.
Письма от моего поверенного приходили мне на почту до востребования - я не хотел возбуждать ненужного любопытства. И вот однажды, когда вошел в полутемное помещение с раскаленной улицы, я сослепу на кого-то наткнулся, и на ногу мне рухнул довольно объемистый пакет. Оттуда разлетелись книги. Я с удивлением увидел названия: записки полевого врача Наполеона, несколько трудов выдающихся светил психиатрии...
Я помог их собрать, одновременно украдкой рассматривая девушку. Она была не старше двадцати лет, в ярко- зеленом платье, которое очень шло к ее зеленым глазам и рыжевато- каштановым кудряшкам... Она смущенно поблагодарила меня на английском, и я неподдельно обрадовался.
- Нет, это вы меня простите за мою неуклюжесть... Вы англичанка, мисс...
- Элизабет Брандт,- представилась она и протянула мне руку. Климат Африки пока не оказал на нее большого влияния - он отразился только в россыпи веснушек по ее щекам и носу.
- Брандт?- удивился я.- Вы не родственница ли...
- Я его дочь,- пояснила девушка и мягко попыталась отобрать у меня книги . Я оглянулся, кто сопровождает девушку, чтобы передать ему злосчастную стопку, но не увидел никого подходящего. Зато заметил, что на нас глазеет весь персонал почты.
- Пойдемте, мисс Брандт?- я предложил ей руку, и она ее приняла, очень мило покраснев. Мне оставалось только удивляться, почему полковник не представил нас раньше... или хотя бы упомянул, что у него есть дочь. Постепенно у нас завязалась беседа. Я поинтересовался, откуда такой нетипичный для молодой девушки выбор книг. Она ответила, что входит в попечительский совет госпиталя, состоящий, насколько я помнил в основном, из скучающих офицерских жен.
. Она прямо и бесхитростно рассказала о себе: мать умерла при родах, и она с отцом покинула родину в семилетнем возрасте. Объездила уже пол-Африки - добавила она с наивной гордостью. Такая кочевая жизнь, тяжелая и для мужчин, предполагала намного больше гордости и выносливости, чем можно было заподозрить при первом взгляде на нее. В ее обществе путь к дому показался мне в три раза короче, чем обычно.
Я очень неохотно отдал ей книги и побрел к себе. Дома, валяясь на койке, я вспоминал подробности: ее интонации, улыбку, жесты, белую ручку, поправлявшую волосы...Солнце зажигало в них золотые нити...
Нашу беседу омрачил один мой неловкий вопрос - когда я удивился, где ее компаньонка. Элизабет замялась и ответила только, что она вполне самостоятельна. Только позже я узнал, в чем дело.
Во время тренировочного похода один из фельдшеров, Лорье, рассказал мне, что полгода назад полковник получил известие о смерти своего брата, единственного оставшегося родственника. Горе его превратилось в ярость, которую он не стеснялся срывать не только на солдатах, но и на служанках и компаньонках Элизабет, пока ему не стало невозможно кого-то нанять. Так что Элизабет приходилось самой быть себе и горничной, и компаньонкой, и кухаркой. Понятно, почему она так искренне смеялась, когда я спросил, не скучно ли ей здесь!
Жизнь моя разделилась на три части. В первой, самой теперь незначительной - работа, привычный дисциплинированный мирок гарнизона. Во второй - дурманящий полумрак кофейни и ее ослепительная хозяйка. А в третьей - мои встречи с Элизабет.
Полковник, узнав о нашем знакомстве, ничем не выразил своего недовольства. Напротив, он впервые пригласил меня к себе. Там я был восхищен чистотой и уютом, которые она ухитрилась создать в небольшой квартире полковника. Его строгий аскетизм и ее любовь ко всему яркому и жизнерадостному, по-видимому, вполне уживались рядом, так же, как и они сами.
Мне нравилось смотреть, как она рисует, и ее этюдник стал моей привычной ношей. Она же часто просила рассказать ей об Англии. Ее воспоминания о родине были смутным и расплывчатыми - она помнила Бат, куда ее возил отец, сверкающее море и купальные кабины, представление в Воксхолле и то, как она расплакалась, требуя музыкальную шкатулку с балериной, увидев ее в гостях.
-Помню, что лицо хозяйки тогда казалось мне огромным,- рассказывала Элизабет, увлеченно водя кистью, - она наклонилась надо мной и сказала, что дарит мне эту шкатулку. - Отец был очень недоволен. Он не ругал меня, сказал только, что попрошайничать и капризничать - глупо и мелко. И я сама уже не могла смотреть на эту шкатулку. А потом она потерялась при одном из переездов,- вздохнула Элизабет...
Я чувствовал, как она скучает по оставленной родине, но сама она ни словом об этом не обмолвилась.
Иные родственники - жены, дочери, матери - превращают жизнь офицера в сущий кошмар, фактически требуя ради них превратить Сиди в Париж или Лондон. Насмотревшись на подобные сцены, я некогда решил жениться как можно позже...
Теперь я не променял бы Сиди ни на Париж, ни на Лондон...
И когда Мясник снова заявил о себе, я оказался к этому совершенно не готов.. На этот раз жертвой оказался знакомый мне человек - Флери. Я не раз предупреждал его, что не стоит так пренебрегать безопасностью, шатаясь по самым глухим окраинам Сиди, и вот... Я смотрел на его тело с ослепительным белым гневом, сам удивляясь силе своих чувств.
Может, потому ,что я в первый раз видел человека, убитого не в бою или болезнью. Это тоже насильственная смерть, но в ней нет присущей пыткам извращенной фантазии. Это была смерть от руки чудовища.
Флери убивали очень медленно. С него по спирали, тонкой лентой сняли кожу.
Поговаривали о назначении специальной комиссии по расследованию, но я не видел, чем она может помочь. На мой взгляд, полковник Брандт делал все возможное и невозможное. Он еще больше похудел, и не разговаривал, а только рявкал приказы, не щадя ни себя, ни подчиненных. Но все безрезультатно. Моя голова гудела от усталости, как колокол. Порой я был близок к тому, чтобы разделить суеверный страх легионеров - мол, убивает. не человек, а сам дьявол. Полковник всегда резко пресекал подобные разговоры, заявляя, что верит в зло, но зло это гнездиться в обычном человеке. Многие, слушая это, уклончиво отводили глаза, и я их понимал. Мясника трудно было назвать человеком.
Версия о местном, который мстит легионерам, проверки не выдержала. В Сиди не было фанатиков. В Сиди жили солидные люди, получавшие неплохую прибыль от Франции, выписывали своим женам европейские платья и заключали с европейскими офицерами сделки. Если местные собирались в толпу, то, конечно, могло произойти возмущение, но стоило им убедительно пообещать во всём разобраться, как тогда и сделал полковник, они расходились по домам. А кроме службы в Иностранном легионе, больше ничего общего у погибших не было. Или, может, было? И мы с полковником снова ломали головы, пытаясь понять, по какому принципу Мясник выбирает своих жертв. Уставший, с раскалывающейся головой я возвращался в свою комнатушку и падал на койку, не раздеваясь. Теперь мое жилье украшало два пейзажа Элизабет, и я улыбался, глядя на них....несмотря на все, что тогда происходило.
Через три недели после убийства Флери я снова смог посетить кофейню: полковник наконец сбавил темп. Никаких свидетелей обнаружить не удалось, несмотря на вполне искреннюю помощь арабов.
Мое появление не осталось незамеченным. Ламис приветливо улыбнулась мне и в знак особой милости сама принесла кофе - как всегда, божественный. Она завела разговор, которого я ждал очень давно- предложила вырастить мой особый, именной куст кофе.
-Я сама буду за ним ухаживать,- пообещала она почти шепотом.
-А разве вы не за всеми кустами ухаживаете? -неосторожно поинтересовался я. -Флери мне говорил, что...
Я нарушил правила- не говорить в этом почти священном месте отдыха об убийствах, и хозяйка недовольно нахмурилась, но все же решила меня простить.
- Почти за всеми ухаживают мои дочки, мои помощницы,- нежно улыбнулась она. - Но за вашим я буду следить сама.
-Чем же я это заслужил? - наигранно удивился я.
- Никогда не просите женщину что- либо объяснять,- почти серьезно сказала она. -Ну что, вы согласны?- И назвала цену. Она была довольно высокой, особенно для меня, но я был готов заплатить любую сумму за членство в этом своеобразном клубе.
С тех пор при каждом визите я ее спрашивал, как растет мой куст и когда урожай. Где- то через неделю она снова лично принесла мне чашку, загадочно улыбаясь... Я сделал крохотный глоток... кофе огненным шаром прокатился по моему телу и беззвучно взорвался, оставив ощущение райской неги.
.Поверьте, джентльмены, я не преувеличиваю - скорее преуменьшаю. И следующий глоток был ничуть не хуже. Я помнится, еще удивился тогда, что урожай так быстро созрел, но этот вопрос недолго занимал мои мысли.
Я настойчиво напрашивался на прогулку по ее садику- взглянуть на мой персональный куст. Ламис наконец согласилась. Она сама открыла мне калитку и повела в садик, увитый розами.
Мы с Ламис мирно беседовали, когда одна из приемных дочерей, слегка заикаясь, позвала ее внутрь по какому-то неотложному делу. Она успокоила меня, пообещав, что скоро вернется, и исчезла. Я разглядывал ровные грядки, и тут,- капитан слегка понизил голос. - заметил нечто нарушающее симметрию. У корней особенно раскидистого куста слегка высовывалась из земли палочка странного цвета. Я наклонился, еще ни о чем таком не думая... и вытащил их земли мундштук Флери. Встревожившись, я стал рыть под другими кустами, и следующей моей находкой стала... кость мизинца!
Слушатели невольно охнули. Воздержался только лорд Грей, но и он слушал чрезвычайно внимательно. Харрис продолжал:
- Не знаю, как я сумел сохранить спокойствие...я обернул платком кость и мундштук и спрятал их в карман. Потом бросился ровнять землю, уничтожая следы моих поисков...к счастью, я успел. Когда в садик вошла Ламис, я сказал, что со мной, видимо, случился солнечный удар, и вытерпел все ее хлопоты. Я боялся...очень боялся что она что-то заподозрит. Теперь я глядел на нее по-новому. В прекрасной оболочке пряталось чудовище, и никто не смог его распознать. Ничего удивительного! Но это было совершеннейшее чудовище, клянусь Богом!- капитан сжал кулаки.- Она была сообщницей убийцы...и, кто знает, может, после того, как жертва была надежно привязана, солдат мучил не мужчина, а женщина? В моих мыслях был полный сумбур. К счастью, она списала это на удар. Отозвав от стойки еще одного своего поклонника, главного врача госпиталя, Этьена Касселя, она велела ему проводить меня домой, как я ни отнекивался. Признаюсь, что всю дорогу я старался придвинуть свое оружие как можно ближе и как можно незаметней... я подозревал, что Кассель с ними в сговоре и сейчас, отвлекая меня беседой, попытается меня убить. Поэтому я притворился совершенно обессиленным и попросил его открыть дверь - не хотелось подставлять ему мой затылок. Когда он открыл ее, я ловко проскользнул внутрь, стараясь ни на секунду не поворачиваться к нему спиной.
Но Кассель просто посоветовал мне отлежаться и спокойно ушел, не подозревая о моих диких мыслях. Я долго прислушивался к его шагам на лестнице. В ушах у меня шумело, словно действительно от солнечного удара...
-Ну а что было потом?- не вытерпел майор.
-Потом...я понял, что напрасно подозревал бедолагу - у серийных убийц сообщников не бывает. Приведя себя в порядок, я отправился к полковнику. Доказательства были бесспорные, и полковник немедленно приказал обыскать сад и арестовать хозяев. К сожалению, он, как любое дело, хотел проконтролировать все лично...- опустил голову капитан.- убийцы оказали сопротивление. и полковник погиб. Пуля попала ему прямо в голову. он умер мгновенно.
Когда убийцы поняли. что им не спастись, они подожгли свой дом и сгорели вместе с ним. Неизвестно, был ли это акт самосожжения, наподобие сати у индийских вдов (майор снова понимающе кивнул) или случайность. К сожалению, в огне погибла одна из их приемных дочерей, но вторая выжила и дала показания. А я... я уволился. Сначала мы с женой переехали в Алжир, где у меня была земля, а через год вернулись на родину...И вот,- капитан развел руками.- история окончена. Руководство стремилось сохранить все в секрете, но газетчики все же разузнали достаточно, чтобы связать мое имя с убийствами в Сиди Бель Аббесе.
-Как я понимаю, девичья фамилия твоей жены-Брандт?- улыбаясь, спросил лорд Грей.
-Правильно понимаешь,- сознался Харрис.
- Вот теперь история действительно окончена,- подытожил Грей - Завидую твоим приключениям...
Харрис болезненно поморщился. но ничего не сказал. За окном уже давно стемнело. Гости , выйдя из навеянного рассказом сквайра оцепенения, принялись торопливо прощаться, искренне благодаря за интересно проведенный вечер. Кареты разъехались одна за одной. Все почтенные соседи сквайра Харриса большую частью времени жили в своих поместьях и выбирались в Лондон на месяц раз в году.
Только лорд Грей, который вел прямо противоположный образ жизни, остался- ему было слишком долго ехать.
Хотя время было довольно поздним, друзья не спешили расходиться, и с согласия Грея сквайр Харрис приказал подать чай в библиотеку. Устроившись в удобных креслах возле камина, они довольно долго молчали, пока лорд Грей не пошевелился,
- А теперь, Харрис, расскажи мне не этот роман для благовоспитанных девиц, а настоящую историю!
Харрис неопределенно хмыкнул, ничего не отрицая и не опровергая.
-Я ведь тебя знаю немного больше, чем эти мешки с отрубями! И ни за что не поверю, что у тебя с этой роковой женщиной ничего не было!
Харрис нахмурился от бестактности друга, но то ли полумрак и тепло камина располагали к откровенности, то ли он сам собирался все рассказать. Но Харрис закурил, и неспешно заговорил:
- Знаешь, Грей, ты почти прав.
Часть вторая
Пальпация
- Помню, ты поначалу удивлялся, как это я выбрал Иностранный легион. Есть же Индия, или, допустим, наши африканские владения. Там бы я смог вести жизнь, не слишком удаляясь от цивилизации.
- Я помню, что ты всерьез рассчитывал на своего... ммм... двоюродного дядюшку?
- И мои расчеты оправдались. Старик Хобсон готовился выйти в отставку через пару лет, и решил, пока есть власть и свободные деньги, отдать часть семейных долгов.
- И много он был должен? - насмешливо Грей.
- Мне - ничего. А моя мать единственная писала ему, когда остальное семейство старательно пыталось забыть о паршивой овце, когда его чуть не засудили в сорок восьмом году...- недовольно сверкнул глазами Харрис и Грей примолк, - Словом, когда пришло его письмо, я не стал терять времени. Написал заявление... особо не удерживали. Через десять дней получил по почте диплом бакалавра, хотя четвертый курс я, строго говоря, не закончил - оставался еще месяц; и меньше чем через неделю был в Бюро по делам Алжира.
Дядюшка... Он меня обнадежил и разочаровал одновременно. Как так? Очень просто. Дела свои контролировал строго, был компаньоном сразу в нескольких предприятиях и деньги к нему шли каждую минуту. Таких, как он, очень много во всех европейских армиях - стране они послужили, карьеру сделали, и теперь им хочется сделать еще и состояние. Родственников много - кому-то нужно приданое, кому-то карьера... Стать адъютантом при таком человеке, это мечта. Тут тебе и полезные связи, и подробности из первых рук, и небольшой доход для начала. Конечно, когда такой родственник уходит в отставку, ты уходишь вместе с ним; но уже можно с неплохим капиталом. Только вот Хобсон решил, что в Париже мне делать нечего, мол, испорчусь быстро в праздном городе. Вместо этого он утвердил мои документы и дал письма к полковнику Касарес. Не успел я освежить свой школьный французский, как уже был в Алжире.
- Что же тут обнадеживающего, Саймон? Какие деньги можно добыть в той ... гм... пустыне? Да еще в твоем звании?
- Вот! Хорошо, что старик объяснил мне все еще в Париже, а не то я бы наверняка попытался бы бежать по дороге; и ничем хорошим это бы для меня не кончилось.
Вначале расскажу про Алжир. Южная пустыня, за горами, это мерзкое и опасное место. Там кишит всякая туземная сволочь, которая только и думает, как бы зарезать любого европейца, - для Харриса это были явно не самые хорошие воспоминания, - Полезный Алжир, который на берегу Средиземного моря - дело совсем другое. Милое местечко на побережье, все очень похоже на Сицилию или Гренаду. Вода есть, не слишком жарко и все растет круглый год. Население там самое пестрое - много французов, есть наши, в придачу немцы, корсиканцы, испанцы. Вся Европа в одном котле. Я тут ознакомился с разнообразным чтивом о покорении Америки, кровожадные индейцы против доблестных поселенцев, и наоборот. В Алжире все намного серьезнее - берберы куда более воинственный народ, и условия, в которых приходится воевать, далеко не такие благостные.
Словом, я прибыл туда чуть не в разгаре последней большой войны. Решающие сражения уже состоялись, и Легион выжигал оазисы где-то в Сахаре, но армия еще не утратила власть, которую у неё забирают с началом мирного времени. Всем энергичным и умным людям надо было извлекать прибыль. А врач для этого подходит как нельзя лучше.
- Ты что, морил туземцев? - Грей налил себе коньяку.
- Ха! Нет. Во-первых, никто из наших не стал бы их лечить. Во-вторых, те сами не давались в руки европейским врачам. Так что если я кого и осматривал, то только в качестве анатомического пособия. Интересны были не сами берберы, а та земля, на которой они жили. Понимаешь, Грей? В Полезном Алжире еще оставалось довольно много отличнейших участков, которые можно было с выгодой продать колонам.
- Кому?
- Там так называют переселенцев. Колонисты, колоны, это на местном арго, - Харрис тоже взялся за коньяк, - Моя доля в предприятии была очень простой: я выписывал фальшивые заключения о подозрении на холеру или тиф. После чего полковник Хоакин брал роту (капитан был в доле), подъезжал к намеченному владению, и простыми словами объяснял местным, что теперь им надо в карантин, а иначе будет плохо. Берберы и арабы боялись карантина как огня - там держали прокаженных, до окончательного переселения в лепрозорий. Потому, стоило только заговорить об отселении, семья бежала, куда глаза глядят. Мы их не трогали. В компании кроме полковника, были еще трое капитанов, юрист Симонэ и несколько чинов из администрации. Я с ними особенно не знакомился, Хоакин осторожничал, и не хотел, чтобы все в нашем предприятии знали друг друга.
- Но зачем ты был там нужен? Подписывать документы мог кто угодно. Или дядюшка захотел иметь там свои глаза и уши?
Харрис покачал головой.
- Там было множество шарлатанов с целебными смесями и амулетами от всех болезней, но подписывать документы мог только врач Легиона. Понимаешь? Только моя подпись имела законную силу - и давала железный повод для выселения. Хотя, думаешь, мне приходилось только пером по бумаги скрипеть? Работы хватало. Ты вообразить себе не можешь, как много болели эти солдаты. Крепкие парни, каждый второй наверняка смог бы уложить меня один ударом, а мучились. Другая еда, климат. Для начала прошел полный набор всех местных лихорадок...
Лорд Грей поднял глаза к потолку - история болезней рядовых легионеров была ему совершенно не интересна.
- Пикантность ситуации была в том, что объявить какого-нибудь капрала больным мог только я. На всех остальных смотрели, как на симулянтов, и доставалось им соответственно. Но в лазарете поваляться хотелось каждому легионеру, это для них вариант отдыха. Они даже умудрялись соблюдать очередь. Словом, первые недели мне было особенно весело, я не расставался с оружием и каждые пять минут проверял свои вещи. Большей частью это были надуманные страхи, но в третьем полку какой-то недоумок, возжелавший морфию, зарезал врача. Его потом расстреляли, но врачу, как ты понимаешь, легче не стало.
Короткое молчание, он неторопливо оживлял прошлое в своей памяти.
- Еще приходилось, пожалуй, не реже двух раз в месяц, штопать дуэлянтов.
- Серьезно? Там все так... честолюбиво? - лорд Грей нашел подходящее слово.
- Настоящих дворян совсем мало. Из старых французских родов есть, всякие мелкие немцы, неаполитанцы, не в этом дело. Солдаты разбираются между собой серьезней любого полевого суда, но без пафоса. А вот те, кто хотят выглядеть благородными колонистами на своей земле - они и были моей основной клиентурой. Прочитают за вечер дуэльный кодекс, и вперед. Фехтовать почти не умеют, больше пистолеты уважают. Особенно забавно, если дуэлянты читали разные издания: тогда один стреляется по французской системе, а второй по немецкой.
- Не прошло и года, как я научился такому, чему в Эмфилде и за десять лет не научат. Книг, что взял с собой, не хватило, пришлось выписывать из Марселя. Таких как я, беглецов с четвертого курса, среди врачей было большинство. Кто вовсе коновал, тех разжалуют, комиссуют в фельдшеры и санитары. Им прямая дорога в маршевые батальоны, делать перевязки на поле боя. Дескать, если ничего не знаешь, то этому уж точно быстро научишься. Удачливым бакалаврам вроде меня приходится лечить по совести.
Грей только посмеивался. В Лондоне он прошел свои круги ада, и когда рвался к наследству, положил в шкаф ни один скелет, поэтому будни колониального врача его не впечатляли.
- И долго ты выписывал фальшивые заключения об эпидемии?
- В первый раз - пока не началась настоящая холера. Нильсен потом шептался, что мы накликали беду. Пришлось работать всерьез, и стало совершенно не до имущественных операций. Через месяц она ушла, и мы принялись за старое.
- В чем был фокус? Местных, стало быть, долой, и землю на продажу?
- С этим вышло весьма замысловато. С земли мы людей сгоняли, это да, но и продать ее немедленно тоже не могли. Дядюшка, хоть и с железной хваткой, а после войны Бюро старается не допускать таких быстрых смен фамилий в земельном кадастре. Либералы... Юридически эта земля делилась между компаньонами, но по части других документов будто бы принадлежала местным и считалась покинутой. Юристы закручивали истории о выморочных родах, о подозрительных лицах, всего я не упомню, да я и не старался сунуть нос в бумаги. Меня интересовал только мой процент. Хорошо дело шло...
Харрис отпил еще глоток и даже зажмурился от удовольствия, но потом приятные воспоминания закончились, и улыбка с лица исчезла.
- Но сгорели мы не на туземцах. Идиотская вышла история.
- Ну-ну.
- На одном из освободившихся участков солдаты нашли ход в римскую виллу. Этот бербер устроил там погреб...
- Подожди, какой подвал? На вилле?
- Сейчас объясню. Еще при римлянах там распространилась мода делать себе подземные виллы. Не глубокие, ничего похожего на шахту. Просто подвал с отверстиями в потолке для солнечного света. Там прохладно даже в самую сильную жару. Когда мы туда спустились, и расшвыряли мешки с джутом, на стенках можно было увидеть мозаики. Пол там тоже был просто великолепный. Виллу построили при Домициане; или первый хозяин очень его уважал, во всяком случае, там были восхваления именно Домициану.
- Так прямо и было написано? Как избирательный лозунг на плакате? - удивился лорд.
- Нет. Мозаики - сцены гладиаторских боев, и победитель славил именно Домициана. Еще там были сирены на дельфинах.
- Нереиды
- Что?
- На дельфинах по морю плавали дочери старца Нерея, нереиды. Еще кариатиды бывали. Сирены это совсем другое, - пряча улыбку в усах, объяснил ему лорд Грей.
- Этого я не еще не прочитал, теперь буду знать, - только пожал плечами Харрис, - Мозаики были просто чудесными, а хуже оказалось то, что мы нашли замурованную дверь в другой зал.
- Подожди, вся эта мистика ведь произошла с тобой не там? - уточнил Грей.
- Вот именно, никакой мистики в соседнем зале не оказалось. И близко. Мозаики в пасторальном духе - какие-то крестьяне за пахотой, виноградные лозы. Капитан Лакатош нашел золотую монету. Наступил на какую-то кучу черепков, и она сверкнула рядом с сапогом. До сих пор вспоминать противно, как мы обрадовались.
- Почему? Это что, был клад?
- Мы тоже так подумали. Сразу в том зале ничего не нашли, и решили, что надо искать дальше. Лакатош больше всех кричал и горячился, что мы найдем тут сокровище. Идиоты!
Проблема заключалась в том, что другой-то зал был уже под другим участком. Крестьяне замуровали дверь между комнатами, чтобы отделить себя от соседа. А та монета была турецкая, всего двухсотлетняя. Понимаешь? Когда хозяина соседского участка сгоняли с земли, он наверняка выкопал заветную кубышку, да и обронил в спешке одну монету. Надо было сразу сообразить. А тогда нам, пятерым недоумкам, чтобы продолжать поиски сокровища, понадобилось еще немного земли.
- И на чью любимую мозоль вы наступили?
- Не поверишь, этот плюгавый мозгляк Гольдони приходился родственником королю Италии.
- Виктору Эммануилу Второму? - не поверил лорд.
- Да он об этом своём родственничке никогда и не слышал. И в глаза его, наверняка, никогда не видел. Но тут все вышло донельзя глупо и неаккуратно. Хоакин и капитаны, думая решить дело за несколько сотен франков, собрались и пошли к этому Гольдони. А тот уже обо всем разузнал. Даже нанял рабочих для раскопок. Радовался, что сам все выроет, а нам, тупым солдафонам, ничего не достанется. Так и сказал. Слово за слово, капитан как следует вмазал ему по зубам, а потом Лакатош еще и добавил сапогом по ребрам. Я его не осуждаю, мне и самому хотелось приложиться по этой воровской физиономии!
В эти секунды Харрис никак не походил на солидного эсквайра, настоящего джентльмена, который встречал гостей еще несколько часов назад. Он был хищным, опасным, жадным до денег авантюристом, готовым укокошить первого встречного. Вокруг были такие же как он сорвиголовы, их держала вместе железная дисциплина, мертвая государственная хватка - но в те несколько часов эта хватка ослабла.
- Гольдони не был связан с Легионом?
- Нет. Но поднялся жуткий крик, всё попало в газеты. "Республике сейчас необходимы твердые и союзнические отношения с Италией", - передразнил Харрис кого-то из своих тогдашних начальников, - Нашу теплую компанию разделали под орех. Хоакина вышибли в отставку, капитанов сделали лейтенантами, а меня отправили в Токоту. Правда, чиновники отделались взысканиями; и юрист Симонэ совершенно не пострадал. Идиотская ситуация: деньги, в сущности, у меня уже были, но воспользоваться я ими не мог. Срок продажи земли по тем фиктивным купчим наступал не раньше чем через год, да еще и не закончился срок моей обязательной службы в Легионе. Госпожа Республика дезертиров не жалует- для дезертира только суд и расстрел.
Дядюшка даже не старался меня выручить. Прислал короткое письмецо: "Сам идиот, сам погорел". Вот тебе и родственная поддержка. Пришлось мне переехать много южнее.
Грей сочувственно кивнул.
- А этот... родственник итальянского короля, он на участке нашел что-нибудь стоящее?
- Слава богу, ничего, иначе бы кто-то из наших его обязательно зарезал. Виллу ограбили дочиста еще при варварах. Но этот итальяшка не успокоился и объявил, представляешь, что на вилле жил его предок, кто-то из патрициев!
- Ха-ха!! Ха-ха!! - лорд Грей искренне рассмеялся. Ему, аристократу с деда-прадеда, очень льстили истории с фальшивыми родословными. Дворянин, пусть даже самого благородного происхождения, который пускался на подобные авантюры, становился в глазах англичанина суетливым мещанином.
- В той дыре не имелось абсолютно ничего хорошего. Легионеры, которые были послабей здоровьем, отправились на кладбище еще до моего приезда. Вино - жуткая недобродившая кислятина. Еще каша, сваренная из наполовину гнилой крупы и единственный бордель в трех днях пути. И тот заразный, пришлось его закрывать.
- Могу представить, с каким скандалом ты его закрывал, - Грею было по-прежнему весело.
- Хотелось бы мне тогда веселиться, как тебе. У меня тогда из развлечений была штопка ран и обустройство сортиров с рукомойниками. Почти все солдаты были из коммунаров, этих парижских бунтарей. В местных они стреляли с нескрываемым удовольствием, но и офицеров ненавидели всей душой.
- Еще один молот с наковальней.
- Верно. К тому же я оставался военным офицером; и в этом проклятом форте, где каждый солдат на счету, мне не раз приходилось палить из брустверов вместе с остальными. В общем, я несколько нарушил клятву Гиппократа.
-Да ты ее и не давал, недоучка! - усмехнулся Грей.
-Тоже верно, - подтвердил успокоившийся Харрис.- Я думал, что с ума сойду там от жары и скуки. В этой Токоте неделями ничего не происходило - побудка, построение, завтрак, приемы боя, построение, обед.... И так каждый день, пока не настанет конец света. Делярэ просто успел раньше меня. Мне повезло, что он не спустился в лазарет. Когда я прибежал на выстрелы, то понял, что остался в этой куче песка единственным офицером. Пришлось взять командование на себя, и пока сюда добирался новый комендант, прошел почти целый месяц.
- Только когда я принял командование, сообразил в какой мышеловке мы сидим. Мы не могли оторваться от форта без пушки, митральезы и целого обоза со снаряжением. Когда мы приходили в поселение, там уже не было никого из мужчин. Туареги же носились вокруг на лошадях и верблюдах. Все наши знали, что в округе должна, обязана быть вода, а не те жалкие колодцы, которые нам показывали. Но туземцы очень хорошо прятали источники. Словом, уже к концу первой недели я сообразил, отчего рехнулся Делярэ - местные поднакопили бы еще сил и вскорости смяли форт, задавили бы нас числом.
Надо было быстро соображать, и я отправил гонца в Бу-Бернус.
- Это там, где был бордель?
- Угадал. Словом, я затеял целую комбинацию вокруг этого почтенного учреждения. Прислать мне в Токоту подмогу на месяц они не могли. В обмен на будущее открытие, я потребовал выслать хотя бы один батальон на истребление скота.
- Истребление кого? - лорду показалось, что он ослышался.
- Я придумал убивать всю вьючную скотину. Верблюдов, лошадей, ослов - всех. В хозяйства без тягловой силы нельзя - сегодня она вьюки таскает, а завтра всадника с винтовкой. А если сегодня этот партизан уехал на лошади, и убили единственного осла, то завтра ему придется впрягать в арбу лошадь. Батальон прошел по окрестным селеньям, я его даже не видел, но свою работу там они сделали на совесть.
- Стратег...- хмыкнул Грей, но Харрис не обиделся и спокойно продолжил:
- Когда туареги всё-таки пошли на штурм, верхом было едва ли полсотни. Остальные или пожалели своё самое ценное имущество, или верблюдов у них уже просто не было. А пока они бежали от ближайших барханов, мы их спокойно перестреляли из винтовок и митральез. Ну и картечь, разумеется.
- Я стал если не героем, то местной знаменитостью уж точно. Дядюшка, когда узнал об этом, был впечатлен и решил, что я все-таки небезнадежен. Орден он мне организовывать не стал, зато выбил перевод в Сиди...
Харрис замолчал. Грей внимательно смотрел на своего старого приятеля, и мог заметить, что история молодого авантюриста закончилась. Какой-то другой, простой и понятный медик-недоучка мог подделывать бумаги и отстреливать туземцев, искать клады и лечить легионеров. Для прежнего Харриса все сводилось к деньгам, развлечениям и, временами, дружбе. А тот, который сидел перед ним сейчас, был озабочен совсем другими вопросами. Его рассказ лучше было не прерывать.
- Тот разговор с полковником был куда как серьезнее, хотя и выглядел действительно совершеннейшей шуткой. Я действительно нашел мундштук, но никак не кость мизинца, как я красочно рассказывал. И, собственно, ничего не заподозрил. Да и с чего бы? Ведь Флери был тогда еще жив. Я знал, что у него был здесь персональный куст - может, потерял его в последнее посещение, кто знает? И тут в садик вошел полковник, спокойно покуривая трубку. Он просто обожал самый дешевый и вонючий листовой табак. Я сообщил ему о находке, и тут у нас состоялся довольно странный разговор... Тебе я перескажу его подробно. Так вот...
...- По-моему - это мундштук Флери... Надо вернуть, он обрадуется, ведь это какой-то памятный подарок. Я правда, не прислушивался, чей именно... - пожал я плечами, вспоминая бессвязные речи Флери. - То ли покойный отец, то ли бывшая симпатия...
- А, Саймон, - полковник полностью проигнорировал мундштук, - Все-таки трудолюбивые они здесь, выращивать такие превосходные кофейные кусты, а вокруг песок и почти полное безводье.
- Разумеется, - я сделал безразличное лицо и полковник, как чуткий командир, это сразу заметил, хотя виду опять-таки не подал, - Вот возьмем этот молодой, совсем недавно посаженный куст. Чем его удобрить? Какие силы в него надо вложить, чтобы он рос, давал нам замечательные ягоды, от которых радуется сердце. Не знаете, Харрис?
- Не имею представления.
- Тогда давайте сюда мундштук. Да, именно этот. Берем его и аккуратно удобряем им землю, - полковник бросил мундштук на подобие борозды и кончиком сапога в два счета прикопал его, - Теперь ваш кофе станет чуточку вкуснее.
- Если господа позволят, - сзади подошел хозяин кофейни, - Этот грех несомненно укрепит растение и придаст ягодам неизъяснимую сладость.
- Слышишь, Саймон, неизъяснимую, - полковник был целиком согласен, - Ты свободен.
В первые секунды я подумал, что или полковник сошел с ума, или я. Хозяина кофейни я значимой величиной не посчитал - он мог просто подыгрывать европейским чудачествам. Но, когда уже выходил из дворика, решил, что Брандт затеял какую-то шуточку.
Мне это не слишком понравилось, но просто так уйти из кофейни было бы невежливо и глупо. Я прошёл к стойке, где Ламис, все хлопотала над кофеварками-турками, над маленькими кофемолками, и колбами с пряностями.
Здешнее кофе и Ламис - это страннейшее сочетание. Ты не поверишь, Грей, они стоили друг друга.
Когда я ближе рассмотрел Флери и Касселя, моего непосредственного начальника в госпитале, то первым делом решил, что в кофе подмешивается опиум. В южных колониях любят и умеют развлекаться с помощью этой гадости. Это не какие-нибудь китайцы, которым мы гоним дурман целыми клиперами. Нет, там целая культура. Его правда больше курят, чем пьют, но бывает по-всякому. Я пробовал разные составы еще в Полезном Алжире; когда ты в увольнении, офицеры этого не возбраняют, но мне хватило ума понять, что хорошего в этом мало, и быстро тупеешь. Повидал я парней, которым ума не хватило.
С этими ребятами было что-то не то, совсем не то. Головы у них были ясными, руки не тряслись и команды они отдавали четко. Я даже думал, что они влюбились в Ламис.
А тогда в неё стоило влюбиться. Сейчас я бы к ней и на пушечный выстрел не подошел, попытался бы, не задумываясь не секунды, убить её при встрече. Но в те дни у меня в голове еще не было мистических ужасов, и я смотрел на неё, как принято говорить среди наших юристов, "непредвзято".
Лет под тридцать, высокая, отличная фигура. Идеально красивая, нет, не то говорю. Правильно красивая - вот оно как. Понимаешь, в лондонских девицах хороша свежая жизнь, очарование юности. Когда они становятся постарше - все пропадает. Чуть за двадцать уже половина из них выглядит как сорокалетние тетки, которые еще просто не успели покрыться морщинами. Есть кокетки, любительницы ужимок - они превращаются в обезьян, таких только в зоопарк или матросам для отдыха. Есть, конечно, и настоящие леди, себя держат. Но ты ведь говорил с ними больше меня - они будто носят маски. Порой кажется, что стоит заставить их хорошенько умыться, они смоют себе лицо до самого черепа. Нет, Грей! Я как-то за эти годы мог заметить, что они обходятся почти без помад и притираний, не слепой... Но на лицах у них все равно личины.
У Ламис красота юности ушла, а женщиной она все равно осталась. Кажется, что ты знал её уже сто лет, да и такие рождаются раз в столетие. Она говорила безо всякого заигрывания, без манерности, без подобострастия. Ты будто приходил домой.
Наша знаменитость - леди Кларисс? Что ты, виконтесса её бледное подобие. И дело совсем не в цвете кожи. К ней нет того мгновенного, как искра, доверия, которое возникало к Ламис. Наверное, потому, что Ламис замечала всё вокруг и оставалась спокойной, а Кларисс просто делает вид, что замечает.
Понятное дело, все мужчины, присоединявшиеся к "Розати", немедленно становились её поклонниками. Она, конечно, была не какой-нибудь берберкой при взятии очередного поселения, об этом даже и речи быть не могло, уже вполне уважаемая особа. Поэтому только ухаживания и комплименты. Нам было на что надеяться - сорокалетний жадный и уставший муж, других жен у него не было, две усыновленные дочери, которые вечно возились в саду и не показывались гостям. Понимаешь, Грей?
Впридачу, она уже много знала о мире. Читала газеты, понимала не только в моде, но и в политике. Будь у неё спутник с нормальной, европейской внешностью и хотя бы минимальными знакомствами, Ламис могла бы спокойно ехать в метрополию.
Естественно, пожелай полковник открыто объявить на неё свои претензии, тут бы всё сразу и закончилось. Человеку с хваткой Брандта ничего не стоило бы просто поселить её у себя на квартире, дав Сабиру отступного и пригрозив, в случае чего, подвести его под дело о помощи туарегам. Но полковник и близко не высказывал таких намерений. В общении с Ламис он оставался абсолютно ровным, спокойным. Будто бы она была ему сестрой.
Но Ламис умела вести светскую беседу почище любой салонной вертихвостки. Улыбки и разговоры, легкий флирт, и не больше. Мечта, которая не подкреплялась никакими обещаниями.
Когда я зашёл в комнату, на софе и в креслах еще никого не было.
- Ламис, твой муж легко подыгрывает чужим шуткам?
- Только когда ему щедро заплатят. А что беспокоит лейтенанта Харриса? - она чуть улыбнулась.