Бескаравайный Станислав Сергеевич : другие произведения.

Мнемокогнитор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История о человеке, который умеет читать память вещей. И живет во времена Римской империи. Долго живет, однако... Первая часть текста была оубликована в журнале Полдень 21 век (апрель 2009-го), и ранее уже выкладывалась здесь. А это - полная версия.

Бескаравайный С.С.

МНЕМОКОГНИТОР

ВОЗГОРАНИЕ НАДЕЖД

  

Tempora mutantur, et nos mutamur in illis.

  
   Корабль скрипел даже в полный штиль. Лонгин так основательно забыл эти звуки, что ему было трудно спать ночами. Если бы шумел камыш, или по дну лодки перекатывалась рыбацкая снасть - это его бы не раздражало, с таким сопровождением он привык засыпать уже много лет. На корабле же сотни гвоздей, узлов, десятки скамеек - скрипели не переставая. А вдобавок разговоры над ухом, редкие удары железом по меди, морская качка - всё это разрушало покой, мешало сосредотачиваться последние недели.
   Но вот этой ночью бессонница была полезна как никогда. Капитан с явным раздражением смотрел на берег, и ему совершенно не хотелось сейчас подводить корабль к неприметным пристаням.
   Ведь пассажир может оказаться совсем не тем человеком, донесёт, поставят там караул. И как потом быть?
   - Может, сойдешь так? Дадим тебе челнок, до берега догребешь, там посудину оставишь. Как Сунихета прижали, в округе больше разбойников нет. А в посёлке наши тебя встретят, всё в лучшем виде будет.
   - Я платил за провоз коня. Доплачиваю за высадку. Ты не в накладе, капитан, - сухой, даже тощий человек, лет пятидесяти, полез за кошельком, - Моё золото у тебя, серебра мало и оно мне самому нужно. Давай, командуй.
   Капитан сомневался, как сомневается любой, кто подрабатывает контрабандой. Дешевле ведь не довезти человека.
   Лонгин опустил руку на перила, ощутил дерево под пальцами, и это дерево, каждое волокно, стало открывать своё прошлое.
   - Помнишь, когда достраивали эту либурну, как раз перед спуском, ты взял на руки сына, и поклялся жене, что твой корабль будет самый быстрый, что ты не будешь грузить товары сверх меры и всегда вернёшься домой. Так что тебе нечего боятся, Клеон, тебя ведь никто не догонит. Если не веришь, у Дамаскина спроси.
   - Ты знаешь Иону? - удивился капитан. Но потом вспомнил, что корабелов в тот день не было, и вообще, некому теперь рассказывать историю, жена и сын давно в земле. Оспа.
   Пассажир нехорошо усмехнулся, как бывает, усмехаются на рынке менялы - и безоружен я, но вот где ты у меня, в кулаке. Клеон сделал "рожки" от сглаза и приказал править на косой ясень.
   Ещё до полуночи Лонгин вывел на берег коня. Как он помнил, дорога должна была проходить близко от рыбачьей деревни, и двинул туда. Рядом с моряками теперь было опасно.
   Первым делом путник удивился дорожным плитам. Настоящее, добротное мощение. Теперь это была не извилистая сельская дорога, которую он помнил - почти что тропа - но широкий, проторенный путь. Лонгин видел, что сюда вбили много подневольного труда - засыпали овраги, подравняли ближнюю горку. Он опасался разбойников, и потому взял в порту лучшего коня, был готов просто ускакать от лихих людей. Но здесь этого не требовалось. Навстречу то и дело шли обозы телег, у которых на оглоблях болтались маленькие фонарики, изредка у обочины можно было увидеть караулку.
   Дорога не спала, хотя до столицы было верных три дня пути.
   Лонгин поздравил себя с удачным выбором места высадки. Не стал гнать коня и ехал с таким расчетом, чтобы оказаться в Толке к утру.
   Когда меньше двух месяцев назад его разыскали в камышах, он уже давно сбился с точного счета времени. Не видел человеческих лиц, кроме редких торговцев и странников, почти таких же нищих, как он сам. От них ничего толком нельзя было узнать. Всё, на чем он записывал свои мысли - сгнивало меньше чем за год, и приходилось раз за разом обновлять тексты. Если бы не памятные камни, которые постоянно были у его постели - сошёл бы с ума. Лонгин оброс хуже кабана, забыл, что такое терма и приличное общество. Хорошо хоть не разучился жарить уток. И уходить в атараксию - десятую часть суток надо было провести в медитации, иначе бы раки обглодали его скелет еще столетие назад.
   Чиновник - нервный, трусливый тип, наверняка последний человек в муниципалитете ближайшего городка - стал для Лонгина избавителем. "Император впал в детство". От этой новости государство затряслось, не слабее, чем от лихорадки. Лонгин хотел узнать, кто его вызвал - однако новое имя ничего ему не сказало. Просто кто-то из наследников первой очереди. Спросил, жив еще кто-то из рода Маммерков. Чиновник ожидал такого вопроса и выдал ему список живущих. Лонгин ткнул пальцем в имя первого попавшегося совершеннолетнего и вроде бы еще не старого человека. Сказал, чтобы тот ждал его в Толке. Взял кошелёк с "подъёмными" и растворился в камышах.
   Старый приказ "Убить мнемокогнитора, буде покажется в прямой видимости", который дали по всем окрестным городам ещё в самом начале ссылки - не пугал Лонгина. Про приказ этот старый, поди, все уже и забыли. Кто будет высматривать среди путников человека, описание которого учил еще дед, потом отец, да оно так ни разу и не понадобилось? На дорогах и сельских тропах его ловить не будут - кому нужен еще один бодяга? А путешественник, который едет в Столицу в паланкине, да еще по приглашению наследника, почти наверняка не доберется до места.
   Слишком много наследников накопилось за годы правления обожаемого Потита.
   Утренняя Толка удивила путешественника не хуже мощеной дороги при лунном свете. Ни намёка на стену вокруг города, ничего похожего на ворота. Никакой суеты торговцев у единственного прохода в город, взяток по первому удобному поводу, даже никаких нищих. Поместья с барельефами на въездных арках, горожане в достойной одежде.
   Хотя, мысленно поправил себя Лонгин, он просто слишком отвык от цивилизации. Тот паршивый портовый городок, в котором он покупал лошадь и садился на корабль, это же глухая провинция. А здесь - метрополия. Надо привыкать и к бетонным храмовым куполам, и к бронзовым дверным петлям. К обычным вещам. Любая льняная тряпка после всех этих бесконечных козьих шкур кажется ему чудом.
   Однако среди всего потока новых образов, Лонгин очень быстро выделил признаки культа вечников. Это были мраморные, иногда бронзовые бюсты, которые стояли в окнах, украшали маленькие постаменты перед дверьми мастерских. "Отец всех пекарей Малх", "Отец рыбаков Ноюд", "Мать всех ткачих Ара". Это явно были не боги, не демоны и даже не герои - просто стыдно изображать представителей высших сил с такими постными и обыденными лицами. Люди. Такие же, как ушедший Император - с той только разницей, что его вполне целые статуи в полный рост ещё красовались на каждом третьем перекрестке.
   Постоялый двор он выбирал из дешевых, но и там хозяевам ушли почти все его деньги. Мезона Маммерка надо было найти меньше, чем через сутки, иначе пришлось бы добывать монету для каждодневных расходов, и почти неизбежно раскрываться. С капитаном и так вышла слишком громко - тот, как дойдет до порта, не удержится и растреплет историю о странном пассажире.
   Только вот отдохнуть требовалось прямо сейчас.
   Лонгина разбудило Солнце - в этой развалюхе была дырявая крыша, и полуденный свет рвался в пыльную комнату. Есть не хотелось, хотя в последний раз ел больше суток назад. Организм требовал отрешенности. Он постарался прогнать из головы все мысли, стать пустотой, в которой растворяется любой звук и ничего не значит движение. И только когда пустота станет такой неощутимой, что всё внешнее станет абсолютно неважным, и весь мир может сгореть, а человек даже не пошевелится - только тогда можно было ощутить ход времени. Тут начиналось самое трудное - оставаясь пустотой, безвольной и прозрачной, надо было приказывать времени.
   Поверни. Не разрушай меня. Не изменяй.
   Поверни.
   Когда-то греки придумали для этого название - атараксия. Но, как всегда и бывает с заумными греческими словечками, каждый понимал его по-своему. И повернуть ход своей жизни, чтобы не стариться, а молодеть - получалось у горсточки людей. У единиц и десятков самых собранных и трудолюбивых. А толпы растяп и торопыг просто созерцали пылинки в воздухе.
   Лонгин оставался пустотой свою привычную дневную норму и пришел в себя.
   Мезон мог ждать его только в общественной приёмной муниципалитета. Путник критически осмотрел свою одежду, стряхнул с неё немного пыли, и решил, что и так сойдёт. Хороший конь будет пропуском.
   Когда проезжал через городской рынок, купил хлеба и немного чистого пергамента. Заодно прислушался к разговорам - в Столице вроде бы без изменений, тот человек, который вызвал его из ссылки, до сих пор числился первым лицом в государстве.
   Лонгин опасался многих вещей. В первую голову - борьбы между наследниками. Убивать всех кандидатов на престол, значит залить страну кровью. Слишком уж врос Потит своими внуками-правнуками в самые богатые и сильные семьи государства. Но что не выгодно первому наследнику, обязательно выгодно десятому. Такие всегда надеются вместо тотальной войны устроить интригу - чтобы несколько случайных смертей и свободная дорога к пустому трону. Тихо, изящно - только вот Лонгину этого не хотелось.
   Опасался путник и приказа о собственной казни, который будет зачитан ему при встрече. Метод ласкового подманивания жертвы весьма изощренный и таит в себе опасность глупых ошибок, однако есть в нём свои резоны - по месту ссылки, в камышах, Лонгина можно было искать годами, да и сбежал бы он оттуда, только бы узнал про охоту.
   Наконец, реальное положение дел в империи было известно ему лишь по базарным слухам.
   К муниципалитету он подошёл в обличье просителя, и устроился в той очереди, которая каждодневным хвостом высовывалась из дверей.
   Пустые разговоры, жалобы на гнилую воду, на спертый воздух, да на всё, что угодно. Ленивые стражники в караулах. Обычная жизнь маленького городка - в людях ничего не изменится хоть за сто двадцать, хоть за тысячу лет.
   Только надо было проверить, не декорация ли это. Не устроились ли все эти люди ловить его, не воткнут ли ему дротик в спину, только опознают в нём самого старого ссыльного в империи?
   Лонгину тяжело было перебирать свежие, только отложившиеся воспоминания. Надо было пожать человеку руку (что помогало не всегда), или коснуться пальцами привычной для него вещи (это работало почти безотказно). Пришлось изображать доброго проезжего ротозея, готового выслушать все советы. Соседи в очереди были местными, в памяти держалось слишком много подробностей из жизни городка, чтобы можно было понять их всех одновременно. Что было доступным, так это их желание поговорить со столичным чиновником. Похвально.
   Слуга-переписчик в приемной - Лонгин взял у него стило - дописывал очередную кляузу. Тот отлично помнил первоё своё воровство, и сейчас наверняка думал об очередном. Такой помощник слишком труслив для серьезных дел. Наконец стражник - его игральные кости были в деле, несколько человек надеялись выиграть друг у друга какую-то мелочь. Стражник помнил, как впервые сел на коня, помнил свою первую ночь с молодой невестой, помнил даже ранение два года назад, какой-то бродяга пырнул его кинжалом. О приказах не помнил ничего. Вспомнит, когда придет время? Нет, этот слишком зажирел, обрюзг от спокойной жизни. На такого не понадеются.
   Не прошло и пары часов, как Лонгин частым гребнем прошёлся по воспоминаниям всех заметных людей - в приёмной и на площади перед муниципалитетом. Можно, конечно, было представить, что несколько отрядов прячутся в подвалах, постоянно дежурят и бросятся в дело с первым звоном гонга. Но это было бы уже излишеством, выдумыванием предлога, оправдывающего бесконечную игру в прятки.
   Лонгин честно отстоял свою очередь и уже под вечер попал в кабинет Мезона.
   Полноватый человек, с капризными чертами лица и тщательно завитыми волосами, сидел в окружении десятков листов пергамента, и уже в состоянии полной прострации жевал виноградину за виноградиной.
   Посетители ему смертельно надоели, и чтобы прочесть эту мысль на лице чиновника, хватало обычной человеческой наблюдательности.
   Лонгин собрался - сейчас надо было быстро, почти мгновенно оценить ситуацию. Одежды Мезона ему не коснуться, тем более, это бесполезно, он её почти каждый день меняет. Стол? Да, он привез его с собой, но редко им пользовался. Мнемокогнитор, подавая жалобу, коснулся стола. Не лучший вариант - в нем отпечатались лишь недавние события. Лень, тревога за родных в столице. И ничего решительного, ни следа пепельно-хрустальной крошки, которая возникает в головах от решения устранить человека.
   Лонгин вдруг понял, что пол, на котором он стоит, тоже привезен из столицы. Это любимый мозаичный пол Мезона. Проклятье, теперь с собой возят даже это! Мнемокогнитор побыстрей высунул пятку из старой сандалии и коснулся одной из змей в прическе Горгоны.
   Порядок. Во всяком случае, его не ужалило.
   - Ты слишком любишь вареную рыбу, - Лонгин выпрямил спину, прогнал из взгляда раболепство, - Хочешь растрясти живот гимнастикой, но за обедом каждый раз съедаешь вдвое больше положенного. А повара менять не желаешь, тот слишком вкусно готовит. Поменяй.
   Способности Лонгина могли впечатлить любого и хорошо удостоверяли личность, но в придачу, в кабинете имелся его гипсовый бюст. Отливка по тому образцу, который высек Кротил, ещё когда в столице молодой сыщик только начинал... давно это было.
   Мнемокогнитор не стал пересказывать чиновнику всё его прошлое, а просто встал рядом с копией своего лица.
   - Убери с меня бороду. Представь в нормальной одежде.
   - А!! - Мезон от удивления чуть не поперхнулся косточкой, подскочил, отбросил в сторону блюдо с виноградом, - Молния и судьба! Я и не верил, что ты ещё жив.
   На крик вбежали караульные. Лонгин напрягся. Даже если Мезон не желает ему зла - у стражников может быть другой приказ. Но всё обошлось.
   - Могу чем-то помочь?
   - Цирюльника сюда. И пусть принесут поесть, - рассудительно ответил гость.
   Столичный ревизор только хлопнул в ладоши.
   Брился Лонгин сам - за столько лет он привык не подпускать к себе вооруженных людей. Только удивился зеркалу: раньше были бронзовые, в которые можно было разглядеть лишь неясную искривленную тень, в этом стекле он видел каждый волосок.
   Получалось почти без порезов.
   - Сколько вечников теперь в империи?
   - Восемьсот семнадцать подтвержденных, - Мезон был готов к вопросу и вытащил припасенный пергамент со списком фамилий.
   - Сколько перестали стареть и начали молодеть?
   - Чуть больше двух сотен, - ревизор хотел назвать точную цифру, но Лонгин недовольно поморщился, он просто хотел представить общую ситуацию. Чиновник уловил гримасу и торопливо закончил, - На втором круге старения четыре десятка человек.
   - А наш обожаемый император?
   - Впал в детство.
   - Стало быть, правда? Не знал, что такое возможно, - Лонгин на секунду отвлекся от собственного подбородка, - Как всё случилось?
   - Его величество молодел, пора было остановиться и снова начинать стариться, но чем моложе тело, тем лучше оно справляется с работой.
   - Мг. Если только захочет.
   - Истинно. Он вышел на утренний прием и не узнал половину собравшихся, и не мог вспомнить поручений, которые дал за неделю до того. На следующий день стало ещё хуже. Сейчас на вид это юноша. Здоровый, умный, только он забыл почти всё. И будет забывать дальше.
   - Будет? Он всё еще уходит в атараксию?
   - Он забыл и это. Но процесс продолжается, и если сравнить с остальными пострадавшими...
   - Значит, бывали другие случаи? - нынешняя метрополия не уставала удивлять мнемокогнитора.
   - Да. Отец Милосских рыбаков... Ты его не знаешь... Словом, он тоже не смог остановиться. Стал пятилетним мальчишкой, а потом начал расти.
   - Ничего не вспомнил?
   - Ничего. Сейчас уже юноша, бороду бреет. Ему даже пытаются напомнить прошлое - уж больно деньги на нём большие были завязаны. Без толку.
   - Надеюсь, меня не только из-за него вызвали? - Лонгин неожиданно рассмеялся.
   - Нет.... Дело...
   - Давай чуть позже? - он осторожно промокнул теплой тканью свежевыбритый подбородок, - Или в империи уже есть люди вроде меня?
   - Что? - Мезон даже испугался такой возможности, - Нет, слава богам. Ты, Лонгин, пока единственный.
   Начали вносить блюда с едой, готовить зал для ужина.
   - Что-то я устал.
   - В задних комнатах есть маленькие термы. Бассейны там с четверть комнаты, но всё на месте.
   Пар в кальдарии снял напряжение, а горячая вода была тут же. В холодный бассейн Лонгин не полез - за столько лет проникся ко всему прохладному устойчивым отвращением. Просто сидел на скамейке у воды и мысли медленно ворочались в голове.
   Когда клепсидра синего стекла опустела, встряхнулся и прошёл обратно в приёмную.
   Мезону хватило ума завернуть многих из тех, кто желал посмотреть на живого мнемокогнитора, но видно не хватило влияния обеспечить совершенно пустой зал. Четверо гостей.
   Пока Мезон представлял их, Лонгин пытался угадать, что они из себя представляют.
   Местный начальник стражи, у него цепкие глаза, но ума явно небогато. Держат за безвредность, однако приходится исполнять его редкие капризы. Как сегодня. Глава муниципии Квинтилиан с супругой. Тут хитрости побольше, причем у обоих. Деньги явно липнут к рукам. И человек в одежде ремесленника. Точно, так ходили ткачи полтораста лет назад. Только вместо шерсти или льна на нём был шёлк.
   Для человека лет тридцати он слишком равнодушно смотрел на Лонгина. "Отец шерстобитов Габал".
   Ужинать теперь было принято за низкими столиками, сидя на подушках.
   Первые фразы светской болтовни совершенно не отразились в сознании мнемокогнитора - он прощупывал обстановку и блюда на предмет ядов. Это не давало гарантии, но успокаивало. Лонгин кому-то улыбался, когда понял первые слова.
   - Правда ли, что вернее говорить не мнемоконитор, а мнемокогнитатор? - прощебетала супруга градоначальника.
   - Да? Мне уже такое рассказывали. Только от рассуждений мало проку. Я начинал в бедных кварталах, а там люди ленились выговаривать лишний слог. Чаще всего меня звали Мнемо. Не знаешь, как сейчас? - он повернулся к начальнику стражи.
   - Клички остались, - пробурчал тот в ответ.
   Потом снова провал - какая-то пустопорожняя болтовня. Он вспоминал молодость, которая здесь давно обросла легендами. В те годы вечники только превращались из невиданной чужеземной басни в реальных людей, и мир был много неустойчивей нынешнего. Молодой Лонгин оказал множество услуг государству, числился другом императора и занял место второго консула.
   Слишком высоко взлетел и много на себя взял.
   Мезон пытался пересказывать те истории, что передавались в роду Маммерков, от первого помощника, Заруна. Но Лонгин совершенно не отождествлял хитрого, цепкого, отчаянного сорвиголову с этим вот сдобным и ленивым чиновником.
   Что ж, бывает.
   - Почему нельзя было уйти из камышей? Лет через десять после начала ссылки. Или через тридцать, - шерстобит хотел поговорить с человеком, который тоже легко мог отмерять время десятилетиями.
   - Куда уйти? Пока наш добрый Потит был в памяти - империя оставалась слишком тесной для нас обоих. Скрываться бы долго не получилось. Либо восстание и почти неизбежное поражение, либо сразу казнь.
   Похоже, Габал услышал желаемое.
   - Можно было уехать. Такой обычай принят уже давно... с консульства младшего Бибула, - градоначальнику тоже хотелось поучаствовать в разговоре, - Император многих отправляет в ссылки к варварам.
   - Как далеко надо было уезжать? Мой дар слишком опасен для любого государства. Либо я заодно с правителем, либо против него. Пришлось бы служить на побегушках у местных царьков и воевать с империей. Или бежать, бежать всю жизнь без оглядки. Ойкумена слишком мала для таких скачек.
   - И всего то вам, кудесникам, не хватает... - чуть кокетливо заметила супруга градоначальника.
   - Почтеннейшая... - он перегнулся через стол и, соблюдая приличия, дотронулся до янтарного браслета на её руке, - ...Гемина, разве тебе так нужна вода? Четыре больших бассейна в доме и фонтан, который работает по праздникам. Куда ещё виллу перестраивать?
   Гемина - было её детское прозвище, а воровство, которое даст средство для виллы, она вчера обсуждала с мужем.
   Супруга градоначальника улыбнулась с таким видом, будто все эти слова ничего не значили.
   - Скажи мне, Габал, ты скоро сорок лет, как управляешь шерстобитами? - Лонгин и сам понял, что сказал слишком уж явную бестактность и решил сменить тему.
   - Не всеми.
   - Прости, не знал. Но скажи мне, что-то изменилось за эти годы?
   Вечник задумался.
   - Стало легче заниматься другими ремеслами. Раньше недовольные убегали по дальним провинциям, теперь становятся гончарами или виноградарями.
   - Вот и всё чудо - прошло столетие, и стало больше виноградарей, - театрально вздохнул Лонгин.
   Мезон как бы между прочим заметил, что время позднее. Квинтилиан первым поднялся из-за стола, подал руку супруге. С ними ушёл начальник стражи. Габал уходить и не собирался.
   Лонгин не хотел переедать, но блюд на столах было много, и он лениво отщипывал кусочки то от одного, то от другого кушанья.
   - Насколько я нужен в столице?
   - Ты там желателен. Много интриг заплелось, пресекать их придется железом, - чуть ли не продекламировал Мезон.
   - Намечаются казни? Преемник желает остаться единственным и неповторимым?
   - Дело не только в казнях, - шерстобит был не дурак поесть и, как ушли публичные люди, уплетал за обе щеки, - Решается вопрос о войне.
   - С кем? - Лонгин постарался для разнообразия не удивляться, - Граница на востоке по Евфрату уже и закостенела, Кавказ наш, Аравия за нами. На севере дошли до вечных льдов. На юге одни пески, а что южнее песков, так все тамошние товары у дикарей за сотню мечей купить можно. Чего еще потребно для государства?
   - Земли пока не нужны, - согласился Габал, - Необходимы сражения и пленные.
   - Надеюсь, пленять будут наши, а не наших? Или уже почти всё равно?
   - Почти всё равно, - эхом отозвался Мезон.
   - Весело... Новому императору мешает армия?
   - Без армии он никогда бы не сел на трон.
   - Вообще замечательно... - настороженным тоном протянул Лонгин, - Кстати, он вечник?
   - Официально, естественно император "вечник", - Габал произнес эти слова так, как может старый ремесленник произнести издевательский упрек родовитому богачу. С почтением и усмешкой одновременно.
   - Ему только пятьдесят лет. Поворот к юости будет в ближайшие годы, - бодро отозвался Мезон.
   - А вечники среди наследников второй очереди?
   - Трое, - теперь Габал не смеялся, - Двое в армии. Они поддержали.
   Крик во дворе. Женский, длинный вопль ужаса. Еще один, потом тишина. Мезон насторожился, а потом, еще не понимая, что случилось, разозлился - его образ гостеприимного хозяина полетел насмарку. Габал напрягся, но совершенно не испугался - видно, доверял своей охране. Новый крик с другой стороны. Шум, звуки ударов и рвущейся ткани.
   Вбежал кто-то из местных писцов.
   - Отрава, люди умирают, - он задыхался, и ему было так страшно, будто он сам должен был сейчас упасть замертво, - Прямо за работой.
   Лонгин ощутил знакомый холодок в подушечках пальцев - ему не чудилось грядущее покушение, предчувствия не обманывали. Всё-таки попытались отравить.
   - Ну, Мезон, поработаем? - он подмигнул Маммерку, - Надо бы узнать, во что тут подсыпали яд, а потом взяться за население. Прощупать городок.
   Столичный инспектор молча кивнул мнемокогнитору, а писцу приказал бежать в казармы, объявлять тревогу.
   С ядом разобрались быстро - продолжавшиеся смерти ясно указали на источник. Все погибшие пили воду из акведука. Точнее, из того ответвления, что шло к муниципальному зданию.
   К тому времени уже подняли охрану, в городе оцепили, что только могли, стража ходила по улицам с криками, чтобы не пили отравленную воду. Люди осторожно настороженно смотрели из окон, тревожного переговаривались во дворах, но улицы опустели.
   Лонгин очень скоро нашел место - свинцовая труба на задворках конюшни. Её пробили заступом, внутрь засунули тряпку, с замотанным внутри ядом, а потом забили в дыру деревянный клин, чтобы не было большой утечки и сразу не пришли искать. Порошок, который просыпался и на саму трубу, стал вымываться из ткани потоком.
   Мнемокогнитор мог только поздравить себя с тем, что не полез в холодную воду. Яд не успел пройти через котлы в подвалах термы.
   Надо было действовать быстро, пока заговор не стал собранием внезапных смертей и случайных прохожих, которых придется вылавливать по всем закоулкам империи.
   В тряпке не отложилось ничего полезного. Заступ нашли поблизости - с него можно было "снять" только руки в перчатках и ощущение торопливого исполнения приказа. Остатки порошка говорили о солнечном море и каких-то медузах. Пожилой рыбак день за днем упаривал тварей, чтобы собрать крупинку мощной отравы.
   Но сама труба, её ведь коснулись разбитым коленом. Человек спешил, впопыхах травил земляков и вспоминал, в эту самую секунду он вспоминал... Да!
   - Мезон! У кого здесь есть кровать с лиловым балдахином!? - вдохновение пришло как,
   - Ну... Минимум четверо. Но я не уверен.
   - Наш добрый градоначальник есть среди них?
   - Да.
   - Он слишком мягок для подобных шуточек... - Лонгин просчитывал варианты, но решил действовать оптом, раз есть такая возможность, - Всем, у кого есть такая кровать, усиленные караулы в дом. Распорядись немедленно.
   Мезон умчался организовывать облавную охоту. Лонгин задержался у трубы на пару минут. Насколько были организаторы этого милого отравления в курсе возможностей мнемокогнитора? Возможно, его толкали на резкие действия, подставляли.
   Он, разумеется, не такой человек, чтобы убивать по одному подозрению, но в суматохе все может случится. Это ведь явно многослойная интрига и кровать, скорее всего, стоит в другом доме. Надо послать человека, надо просто узнать...
   Проклятье, Лонгину казалось, что он снова в камышах, ловит рыбу корявой самодельной сетью, есть страшно хочется, а рыба всё уходит, она верткая и сообразительная.
   Мезон хороший исполнитель, но его одного мало. К мечу нужен кинжал.
   Лонгин прошёл к стойлам, положил ладонь на ограду, за которой стоял его конь, Адамант. Меньше часа назад здесь собрались все подростки с конюшни. Они смотрели на коня, пересказывали друг другу сплетни и мечтали. Мечтали о...
   Мнемокогнитор рез повернулся, так что солдат за его спиной еле успел отскочить. Прислуга жила в старом сарае. Все замолчали и застыли, когда он вломился туда. И трех выдохов не понадобилось Лонгину, чтобы найти того паренька. Тощий, глазастый, лопоухий, вполне себе обыкновенный. Голова варит, руки на месте.
   - Ты хочешь в столицу? Свободным человеком? Отвечай быстро, Дион...
   - Да! - для него это было как в сказке.
   - Ты им будешь. Говори, кто из прислуги в этом доме и в вашем маленьком городке может валяться на хозяйских постелях? Называй, кого вспомнишь, - мнемокогнитор схватил глиняную кружку, из которой пил Дион, и теперь бешено перебирал его воспоминания. Подслушанные сплетни, соленые истории, сути которых до конца Дион ещё не понимал. А слова паренька позволяли не перебирать всё подряд, но вылавливать основное.
   Лонгин с каждой секундой яснее чувствовал - место прелюбодеяния где-то рядом. В квартале. Нет и четверти часа ходьбы. По большому счету все о всех всё знают, но это знание рассеяно между людьми, его просто надо собрать.
   Он приказал солдату увести паренька в казарму - накормить, дать одежду получше, дать оружие. Со слугами Диона оставлять было нельзя, его бы убили.
   Начинать следовало с главы муниципии. Хотя бы потому, что его следовало отпустить раньше всех остальных. Была там пара перспективных служанок, о которых Лонгин сейчас знал только запах любимых благовоний и силуэт груди, проступавшей сквозь тонкий шелк.
   Конь, ночная улица, патруль, дом на площади.
   С хозяевами пока бесполезно было говорить, он бросился в спальню. Покрывало осталось тем же, однако след событий ясней был виден в дереве балдахина.
   Идиот!
   С самого начала надо было соображать - так о прислуге не вспоминают. Воспоминание шло не от лучшего момента в жизни, не от приключения или любви - на нём, как плащ на гвозде, держался приказ. Без кувырканий вот на этом ложе Тит не решился бы отравить столько людей.
   Лонгин понял, что слишком отвык от людского коварства. Любая утонченная интрига, минимальная предосторожность в мышлении - и он уже обманут. К уловкам скользких умов надо привыкать заново, видеть притворное смущение и фальшивые, продуманные напоказ мысли.
   Мнемокогнитор подозвал ближайшего стражника.
   - Искать невысокого, легкого в беге человека. Он служит в этом доме, зовется Титом. Скорее всего, сейчас скачет вон из города. Еще он кудрявый и разбил правое колено. Правое! - Лонгин вдруг сообразил, что стражник, он ведь знает этого Тита, во всяком случае, львиные головы на панцире видели эту физиономию.
   Друг? Собутыльник?
   Прежде чем рука Лонгина начала движение к мечу, мнемокогнитор сообразил, что стражник не будет вступаться за слугу из чужого дома. Кто он ему?
   Полегче с погоней, можно вылететь на дорогу, сказал себе Лонгин.
   Но темп нельзя терять, иначе всё начнет расползаться под руками. Супруга главы муниципии - следующая на очереди.
   Это была маленькая, уютная комната. Здесь принимали самых доверенных гостей, веселились в узком кругу и думали о будущем. Подлинное сердце дома. Дневное обиталище семьи с фресками из жизни лесных богов.
   В центре комнаты сегодня располагалось старое кресло на высоких ножках, больше похожее на ложе. Он лежала, очень бледная, а муж держал её за руку.
   Супруга главы муниципии слишком уважала яды, чтобы уйти из жизни каким-то другим способом. И сейчас в руках у неё была пустая бутылочка зеленого стекла.
   Комната стала заполняться людьми, Лонгин расслышал позади себя в коридоре торопливую ругань начальника стражи.
   У супругов не было под рукой оружия, или чего-то опасного для жизни мнемокогнитора.
   - Почему? - Лонгин двумя пальцами взялся за янтарную сережку умирающей.
   - Тварь, ненавижу, - Гемина шептала чистую правду. Но из-за чего питать такое жгучее отвращение к человеку, не появлявшемуся в Метрополии больше ста лет?
   Она чувствовала приход новой кровавой волны. Очистительные казни, обновление сродни проскрипциям Потита, которые он устраивал раз в тридцать лет. В её уме поселился безотченый ужас к грядущим казням. И, в придачу, война. Это значит армия. Казармы и походы. Все эти слова оказались ненавистны её сердцу. И сыновья, у неё растут три сына. Они бы пошли воевать по собственной воле, только мать не хотела этого больше всего на свете.
   И вот к ним в город, практически в их дом прибывает ужас прежних времен, умытый кровью легендарный сыскарь, проклятый небом интриган. Гемина всё продумала уже несколько недель назад, нашла, чем привязать к себе Тита, запаслась новыми ядами.
   Мнемокогнитор удивился сильнее всего, сильней, чем он даже мог представить сутки назад. Он только что понял - людей, подобных этой женщине стало теперь много. Она никогда бы не решилась на убийство в одиночестве. С ней не советовались, ей не помогали, она просто уловила дух времени. Подобное совершенно не укладывалось в голове - раньше в провинциях бытовали такие настроения, но в Метрополии? Лонгин мог представить себе труса, пусть даже заботливого труса, который отрубит детям большие пальцы на руках, чтобы освободить их от службы. Но чтобы так - почти без надежды на успех совать руки в жернова империи?
   Эти, новые люди, они не организованы, только вот всё равно будут пытаться устранить ужас из прошлого. Они как вода, выталкивают из себя масло. Умирающая женщина просто оказалась самой решительной. Остальные будут лгать, подличать, проваливать любое порученное им дело. Даже Мезон, который поначалу будет только рад новой жизни, станет через несколько лет записным лентяем.
   Что ж, теперь мнемокогнитор посмотрел в лицо своего главного врага.
   - Его брать? - голос начальника стражи за спиной. Ах да, есть еще глава муниципии.
   - Нет. Он ничего не знал. Позовите лекаря, пусть вскроет ей вены и спустит кровь, я не хочу сюрпризов с этим зельем.
   Топот сандалий и несколько секунд тихих разговоров.
   Лонгин понимал, что дело закончено. Если обвинять всех причастных, то лучше уж просто сжечь городок.
   - Хочешь попасть в столицу? - этот униженный, уничтоженный человечек, это не растертый ещё пепел, вдруг начал задавать вопросы, - Ты ведь умрешь. И двадцати лет не протянешь. Сожрут придворные. И времени на атараксию не будет.
   Мнемокогнитор увидел себя глазами чиновника: всезнающая, неуязвимая тварь, чьи когти в любую секунду могут вырвать сердце у тебя из груди, и остаётся только радоваться, что эта тварь смертна.
   - Если бы она, - Лонгин показал на тело жены чиновника, которой как раз в эту секунду резали вены на запястьях, - Прожила еще лет восемьдесят, увидела смерть сыновей, и сбилась со счета правнуков, то она бы меня поняла. Ты - нет. Навсегда останешься ребенком, не почувствуешь земли под ногами.
   Повернулся и вышел из комнаты. Прихватил, однако, с остывающего тела серёжку - воспоминания покойницы надо тщательно перебрать на досуге, выделить симптомы ненависти.
   Мезон, прочесав половину города, стал искать сопровождаемое лицо для получения новых приказов и нашел Лонгина у парадного входа в дом градоначальника. Факелы вырывали из темноты кусок брусчатки, мраморные колонны. Мнемокогнитор сидел в тени, на маленькой скамье привратника, завернувшись в солдатский плащ.
   Отсеченная голова Тита лежала перед ним в медном тазу.
   - Ещё две лиловые постели. Итого шесть, - у столичного инспектора прорезалась отдышка, - Поставлены караулы. Но мне тут сказали, что всё закончилось?
   - Да.
   - Проклятье! - Маммерк только начал входить во вкус.
   - Пошли патруль, пусть стража уходит из домов... Как думаешь, под этой крышей есть безопасные напитки?
   Мезон, когда задумывался, начинал жевать нижнюю губу. Забавно, что эта привычка сохранилась вот уже в четвертом поколении.
   - Подвал. Он хвастался коллекцией вин и благовонных масел.
   - Сколько дней назад?
   - Ээ... Давно, как только я приехал.
   - Давно, хм... Тоже подходящее слово. Пусть притащат пару амфор, - амфора не бассейн, подумалось Лонгину, вино не вода. Можно будет распознать яд.
   Снова топот и короткие команды.
   - Ты думаешь, в столице всё получится? - Маммерку поставили маленький раскладной стул, и он мог дать отдых ногам, - Действительно хочешь стать его правой рукой, и не боишься, что тебя подманивают?
   О, правильные вопросы приходят в голову этому Мезону.
   - Если есть шанс, надо пытаться воплотить свою задумку. Иначе я бы не вышел из этих проклятых зарослей камыша, - он устало потянулся, - Сейчас выпьем по чуть-чуть и спать.
   Чтобы через три дня оказаться в Столице, надо было трогаться засветло.
  

ТРУДНОСТИ ОБОДРЕНИЯ

Mens agitate molem

  
   Мнемотека, не смотря на идеальным порядок, всегда казался Лонгину неряшливым и захламлённым местом. Дело наверняка было в собрании предметов. Старые, уже почти не нужные и хранимые просто на всякий случай, они лежали на полках кедрового дерева, в атласных коробочках. Однообразные ряды коричневых полок и красных коробочек составляли орнамент, узор на ограде его рабочего пространства и не отвлекали от дел. Но вот на столе, на серебряных подносах, укрытые стеклянными колпаками, всегда располагались свежие вещицы. Их выкрадывали для мнемокогнитора помощники или грабежом добывали нанятые бандиты, или просто приносили посыльные от сенатской комиссии. Осколок горшка, рыболовный крючок, монета-талисман, подметка от сандалии, маленькая домашняя статуэтка, обрывок папируса, нефритовая бусина, собачий колтун. Один раз Дион приволок человеческую мумию, на которую варвары-даки молились в полнолунье.
   За каждым предметом была своя история, большей частью никак не связанная с историями другого мусора. Её надо было распутывать, вскрывать первопричины, отыскивать виноватых.
   Лонгину казалось, что на столе лежат клубки неряшливо свитых веревок, измазанных в блевотине. Всё-таки сто лет в тростниках дали о себе знать - человеческий муравейник опротивел ему года через два, после того, как он вернулся к делам. Мнемокогнитор знал, что снова полюбит шумные толпы, к нему вернется азарт сыскаря, только он должен помолодеть.
   А пока делать нечего - столица велика, и всегда в ней творится какая-то гадость.
   Чаще всего воровство.
   Логин сидел в кресле и методично, слой за слоем, снимал со стеклянной бусины воспоминания домашней рабыни нынешнего квестора. Не слишком красивая собой, та никогда не привлекала хозяйского внимания, однако подавала к столу горячие блюда и следила за чистотой в парадных команатах. Мнемокогнитора интересовали разговоры квестора. Прислуга запоминала их плохо - отчасти не понимала, отчасти это вредило здоровью - и деталей вызнать не получалось. Ялла привычно узнавала, что хозяин снова что-то украдет, но суммы были для неё слишком большими.
   Очередной намёк, слишком слабый, чтобы пристраивать его в большую мозаику. Только привычная добросовестность удерживала, требовала разгребать всё до конца.
   Хотя нет - промелькнула покупка виллы. Постум решил разжиться новым имением, обговаривал с зятем, как много придется перевозить вещей и вообще, стоит ли это делать. Ялла испугалась, что найдутся новые, более симпатичные служанки для парадных комнат, и слушала внимательно.
   Осколок винного кратера не дал ничего нового - за большую глиняную чашу хватался кто ни попадя. Добротных, дельных фрагментов квесторских разговоров вытащить не удалось. То же самое и с обрывком хитона, и с прочим почти бесполезным мусором.
   Лонгин отстранился от воспоминаний. Прикинул, сколько мог украсть Постум. Ну, не больше семи, восьми миллионов. Стоит ли вообще раскапывать это дело? Деньги эти всё равно украдут - не этот квестор, так другой. Однако же его собеседник. Марк? Кто мог быть этим самым Марком, в доле с которым работал Постум?
   Будет чем занять вторую половину вторника. Любую казнокрадов надо ловить до последнего человека. Дырявая казна простительна, из неё всегда течёт, - незнание мыслей подданных опасно.
   Лонгин накрыл колпаком старую сандалию квесторского виночерпия, поднялся и вышел из мнемотеки.
   В архиве - тоже на втором этаже дома, с большими окнами, через мозаику мутных стёкол которых не было видно сада - спал Мезон. Раздобрел, обрюзг, обленился до последней степени. После обеда и где-то до заката, до ужина, тот "отдыхал". Лонгин уже не требовал от помощника нормальной работы. Тем более, что весь этот большой дом принадлежал Мезону, а мнемокогнитор скоро как пятнадцать лет жил здесь в гостях.
   Так зачем утруждать хозяев?
   В одной из ячеек, похожих на пчелиные соты, Лонгин разыскал свиток с описанием поместья и теперешнего официального положения Постума. Данные на папирусе совпадали с воспоминаниями рабов из домашней фамилии. Вполне благопристойное жилище для бывшего сенатора, бывшего цензора, а ныне квестора. Да еще с такими доходами! Почти сотня человек родичей и клиентов, есть рабы, помнившие Постума еще молодым человеком. Многие из них они могут броситься на защиту хозяина.
   Мнемокогнитор дернул за шнур, и внизу, в караулке, зазвонил колокольчик.
   Прежде, чем Лонгин успел спуститься со второго этажа, дверь открылась, и, держа впереди себя здоровенную охапку свитков, плоских книг, пеналов и табличек, ввалился Метродор Маммерк.
   - Тсс... Не буди, - Лонгин показал ему на Мезона.
   - Добудишься его, как же, - недовольным шепотом ответил молодой человек, восемнадцати лет, - А ты не выезд? К кому? Я тоже...
   Лонгин приложил палец к губам.
   - Лучше откопай всё, что у нас есть по манихейцам. Я зайду вечером.
   Паренёк время от времени ещё воображал себя Гераклом, но всё сходство с героем сводилось к редким приступам падучей. Как такому выезжать в гости к знатным казнокрадам? Затрясется в неподходящий момент и что тогда?
   В караулке суетились, разбирали оружие.
   - Я послал за сотней Кассиуса, - Дион протянул Лонгину панцирь, - Они наготове.
   Мнемокогнитор деловито продиктовал адрес, на всякий случай приказал не жечь, не убивать без нужды. Они едут не арестовывать или конфисковывать. Просто поговорить. Второй гонец с запиской побежал к казармам.
   Азарт, которого так не хватало Лонгину в делах о подкупах и растратах, с избытком присутствовал у Диона и молодых Маммерков. Он пропитывал караулку не хуже запаха пота. Мнемокогнитор заходил сюда, чтобы взбодриться перед серьезным делом. Ему не исполнилось еще тридцати, и слава казалась лучшим, что есть под Луной. Ещё была любовь к Диане, но вольноотпущенник знал, что только с помощью удачного брака своё положение ему не утвердить. Он бы наверняка натворил дел с арестами, но четко усвоил, что приказы начальства можно исполнять только так, как они были произнесены, и никак иначе.
   Перед тем, как выходить во внутренний дворик, садиться на коня, Лонгин посмотрел в зеркало. Сорок девять или сорок пять лет там отразиться? Ближе к пяти. Это много лучший повод для оптимизма, чем нетерпеливое тщеславие вольноотпущенника.
   По улицам передвигались без значка или знамени. Кому надо, тот сообразит и поприветствует, а с остальных довольного и того, что уберутся с дороги.
   Когда подъехали к дому Постума, там уже было выставлено оцепление, и кроме конницы из ближних казарм вышла манипула - гастаты дежурили у ворот.
   - Хозяин жив? - Лонгин меньше всего хотел обнаружить на месте остывающий труп, но часовой ничего не знал.
   Вскорости всё разъяснилось. Постум, напряженный, готовый броситься на незваных гостей, сидел перед бассейном в перестиле. Его сторожили трое и, вдобавок, Дион тут же стал рядом. Откуда-то из внутренних комнат слышался плачь.
   Мнемокогнитор не стал сразу заговаривать со вторым столичным квестором. Осмотрелся. Все здесь было сделано, оформлено по самоновейшей столичной моде, которая распространилась среди патрициев. Ничего постоянного. Колонны были обтянуты простой льняной тканью, на полу лежали съемные панели из самого дешевого дерева, даже бассейн отделан мрамором так, чтобы едва отполированные плитки можно было менять раз в неделю. Внешне всё это напоминало старую республиканскую умеренность.
   Да, они прекрасно понимали, что вещи слишком памятливы и непозволительно болтливы. Если бы им хватила терпения изменять себя, а не тасовать отделку комнат - насколько было бы легче.
   - Постум, я слышал, твой род обеднел. Изнищал до самой последней степени, - завел беседу Лонгин.
   - Как? - не понял квестор.
   - И ты был вынужден распродать домашнюю обстановку.
   - Что за нелепица.
   - Заложил даже свой золотой перстень, полученный от отца, и теперь носишь латунную подделку. Если так, то ты нуждаешься в помощи, и государство всегда будет готово...
   Квестор попытался сопротивляться, но ему заломили руки, сорвали украшение.
   Лонгин, не торопясь, уселся в кресло, принял от Диона перстень, погрузился в прошлое.
   Забавно, но не далее как вчера жена советовала Постуму делать так, как делает Фабий - менять перстень каждую неделю. Расходы не такие большие - просто брать новую копию, а старую отправлять в переплавку. Но тот слишком привязался к наследственному знаку. Квестор думал, что когда за ним придут, сумеет выкинуть перстень, а золото всегда подберут жадные солдаты. Квестора застали спящим.
   Мелочи не интересовали Лонгина.
   Вот, вот как они воровали. Ну конечно, дома и корабли - махинации на подрядах. Негодный, крошащийся камень, сырое дерево. Ах, вдобавок деньги на украшение города. Зачем же выгребать так основательно? Ему самому, потом Марку Балбусу, да и Лентулл свою долю получил, и Нерва.
   Схема была видна почти во всех тонкостях. Три десятка имен, фальшивые документы, взятки первой и второй очереди, подставные люди. Всё отладили уже три года назад, и только год, как подключился Постум.
   - Ты меня хорошо слышишь?
   Он слышал Лонгина превосходно.
   - Золото, которое отправил в Азию - вернешь казне. До монеты. Доходы от сицилийских владений за этот год отдашь целиком. Напишешь признание, где в деталях изобличишь своих подельников. Не забудь Гальбу!
   Постум зверем смотрел на мнемокогнитора, а Лонгин снова окунулся в прошлое. Ему не понравилось странное ощущение легкости, беззаботности, которое возникло у квестора в разговорах с недавним собутыльником Клодием. "Они другие люди. Или не люди. Тела так не живет, тут зло". Квестор чувствовал здесь правду. Не в том смысле, что так все было на самом деле, нет. Постум хотел так думать, просто еще не сам этого не понял.
   А Клодий этот был гностиком. Хм... Значит, не только манихейцы...
   Лонгин не изменился в лице и таким же поучительно-командным голосом продолжил давать указания.
   - Квестором тебе осталось быть четыре месяца. Солдаты здесь останутся - будет гласный надзор. Срок дослужишь, достойно сложишь полномочия и спокойно уедешь в деревню. Кажется, от матери тебе осталась вилла у Медиаланиума. Оттуда не будешь выезжать десять лет. Сына сдашь городскому воспитательному дому сегодня же, дочери останутся с тобой. Или, может быть, у тебя есть вопросы?
   Почему, когда людям оказывается милость - они совершенно не смягчаются? Во всяком случае, быстро. Могут прикинуться благодарными, плакать от счастья. Но настоящее осознание милостивого поступка приходит много позже.
   Лонгин обошёл бассейн, остановился прямо перед квестором. На всякий случай солдаты схватили Постума за руки и шею.
   - Хочешь быть бессмертным? А кто тебе мешает?
   Обронил кольцо на пол и ушёл.
   Ещё требовалось написать отчет сенатской комиссии - она решит судьбу остальных людей из схемы. И заняться Клодием. Скажем, пригласить его на ужин.
  
   Большой семейство Маммерков по случаю хорошей погоды ужинало тоже в перестиле. Вокруг бассейна расставили столики, разложили подушки. В воде плавало несколько венков из фиалок - постаралась Юния. Бассейн был квадратным, и получалось, что четверо могут сидеть во главе водного стола. Мезон и его еще живой отец, Аристид, занимали по стороне, Лонгин сидел справа от входа, только не по центру своей стороны, а ближе к углу. Четвертое почетное место пока некому было занимать.
   На красных стенах и прямо над водой висели гирлянды стеклянных лампад.
   По правую руку от Лонгина сидела невеста, Атенейя, по левую усадили Клодия. Сутулый нервный человек, с быстрыми пальцами и глазами навыкате. Дион следил за руками гостя. Метродор расселся за спиной у мнемокогнитора с ворохом бумаг - слушал разговор и между делом уплетал пирожки.
   - Достопочтенный, когда ты занимал последнюю должность в префектуре? - участливый тон, доброта во взгляде и отличное вино.
   - Ну, так и не вспомнить. Ээ... больше пяти лет назад, в консульство Руфа и Юлия Германика, - Клодий не был так богат, чтобы менять одежду каждую неделю. На званый обед он надел только лучшее, только в этой тоге и сандалиях ему приходилось бывать на многих пирах.
   - И с тех пор, как гражданин, ты живешь на хлебных порциях?
   - Мое искусство ритора известно во многих домах, - с хорошо отрепетированным достоинством ответил Клодий.
   - Пытаешься быть философом?
   - Без собственной библиотеки это так трудно, - вздохнул ритор.
   - Тогда почему ты, просвещенный и умный, не считаешь меня человеком? - Лонгин сохранил в голосе всю возможную мягкость.
   Клодий начал оправдываться, но мнемокогнитор его не слушал. Сейчас, когда живая память человека бешено перебирала прошлое и выискивала в нем правильные поступки, вещи гостя резонировали, не хуже медных литавр. Их можно было даже не касаться.
   Ритор, который стал гностиком, так до сих пор и не понял, в чем секрет убедительности его речей. В нём жил страх без надежды. Такой маленький сгусток мрака, который возникает в душе, когда точно знаешь, что не достигнешь высот духа. Вечником не станешь. А власть и богатство, само собой, тебе тоже не достанутся. Это делало его жизнь бессмысленной. Безнадежный страх всегда близкий родственник зависти, только Клодий прочёл слишком много хороших книг, чтобы так открыто и откровенно завидовать.
   - ...и воля богов проявилась в продлении жизни. Ваш дух побеждает материю, вытесняет из неё зло, - гностик произносил речь, привычную для официальных выступлений.
   С некоторых пор Лонгин искал такие сгустки эмоций. Они были как запах, как опознавательная метка, по которой люди узнавали друг друга. В круге общения ритора таких личностей хватало с избытком. Настоящие проповеди, для своих, представляли материю неизбежным злом, и любое рождение объявляли преступным - ведь человек крал чистую душу с неба и помещал её в несовершенное младенческое тело. В этих рассуждениях было странное злорадство по поводу совершенной бесполезности собственной жизни. Клодий любил сравнивать себя с тараканом. Были там и другие люди - для них мистические чувства облекались в свет. Аристокл, Саккас и Пульхр. Особенно Пульхр. Умелец-техник, изобретатель. Его рассуждения вызывали у ритора зевоту, только вот руки этого маленького человечка, он забыть не мог. Они существовали как-то отдельно от слов, и были много умнее своего обладателя. Этот человек может оказаться действительно полезным. Лонгин сделал зарубку в памяти и прислушался, что там говорит гость.
   Не то, чтобы Клодий наделся вульгарно обмануть мнемокогнитора. Сейчас его слова о подвиге полубогов, о благословлении - были самыми настоящими. Он верил, и готов был почитать Лонгина. Ритор искренне любил всех богатых и могущественных людей, когда сидел с ними за одним столом.
   - Дорогой Клодий, не мог бы ты сделать мне крохотное одолжение, и за следующую неделю составить список всех известных тебе гностиков. Принесешь его потом Метродору.
   - Рад буду услужить... Но какие именно имена интересуют достопочтенного?
   - Про Василида можешь не писать, - молодой помощник архивариуса был недоволен. Он ждал настоящего разговора, этот же болтун просто молол языком, - Нужен перечень твоих знакомых.
   - И еще одно, Клодий, - Лонгин вздохнул, - Посмотри вокруг. Это моя семья, здесь нет серьезной вражды или ненависти. Мы живём умеренно, не объедаемся копчеными угрями или жареными сонями. Моей невесте тринадцать, но женюсь я на ней, когда стану моложе, а она войдет в брачный возраст.
   Атенейя застенчиво улыбнулась, и Лонгин погладил её по голове.
   - Сегодня мы ужинаем, в довольстве и сытости. Большая часть благородных семейств может жить точно так же. Почему же они лезут в мистику, жертвуют на храмы новых богов? Ответь, Клодий.
   Ритор сосредоточился.
   - Многие, не я, делают это из страха перед властью вечников. Она неумолима, я слышал, почти неподкупна и никогда ничего не забывает. Это вселит ужас в любого. А уж о тебе, гражданин, и говорить нечего. Будь я побогаче, и накопись у меня на совести больше тяжких преступлений, разве смог бы я так спокойно сидеть здесь? Я трусился бы как ослиный хвост.
   Клодий улыбнулся, довольный своей находчивостью.
   - Ну, все мы подвержены превратностям судьбы. Пожелай Юпитер, он поразил бы меня молнией прямо здесь, - в несколько высокопарном стиле ответил мнемокогнитор, - Зато пока мы может развлекаться вполне по-домашнему. Сегодня Ктесий, племянник Мезона, расскажет свои мысли о времени. В стихах. Попробуй достойно ему ответить.
   - Поэмы получаются у меня откровенно плохо. Я предпочту отвечать молодому человеку прозой. Вот когда идет речитатив...
   Лонгин уже потерял интерес к гостю и стал тихим голосом расспрашивать Атенейю, как прошёл день.
   Чуть позже, когда Ктесий и ритор вышли к четвертой стороне бассейна и начали довольно остроумный спор, который много проигрывал от корявых, плохо рифмованных фраз, мнемокогнитор шепнул Диону.
   - После ид придешь к нему за списком. Он почти наверняка покажет тебе беспорядочные черновики, будет отговариваться плохой памятью. Тогда отравишь его или провернешь дело по своему усмотрению. Без лишнего шума. Каракули этого "философа" принесешь в архив, я выужу из них что-нибудь новенькое. Если даст подробный и четкий перечень - пусть живет.
   Лонгину на секунду стало грустно. Не от жалости к посредственному болтуну. Просто мнемокогнитор превратился в зловещего мотылька - безостановочно перелетал от одного воспоминания к другому, казнил и миловал, а так чтобы по душам поговорить, на это вечно не хватало времени и сил. Тут он вспомнил о подарке для Атенейи - порылся в кошельке на поясе, и протянул ей маленькую хризолитовую гемму, оправленную в золото. Летящая цапля.
   Девочка еще не разучилась бескорыстно радоваться новым украшениям. Её восхищение и доверие согревали сердце.
  
   Сенатская комиссия, которая присылала Лонгину материалы и давала новые имена для расследований, была средоточием государственной власти. Семь человек, всем было за девяносто, а один даже разменял двенадцатый десяток. Их можно было бы обозвать геронтократами, но дело это было смертельно опасное - у Флавия как раз резались новые зубы, и зарастала плешь, и он только усилием воли сохранял ясность мышления. Они решали проблемы войны и мира, принятия законов и взимания налогов. Они бы триста раз перессорились и укокошили друг друга, не будь в их головах кристально ясного понимания - всех проблем империи оставшемуся "бессмертному" не решить. Ливию или Британику любые финансовые отчеты становились поперёк горла, а Кордус категорически не умел говорить с солдатами и водить войска.
   Каждый занимался своим любимым делом, и следил, чтобы коллега не научился заниматься им лучше.
   Они заседали в том неохватном здании, которое получилось от сращивания форума, императорского дворца, застроенного Марсового поля и много чего еще. Почему-то из всех прочих помещений им больше всего приглянулся крошечный амфитеатрик, буквально на три десятка человек. Потит обожал ставить там камерные пьесы собственного сочинения и даже, бывало, сам примерял маску. К тому же прежний император не любил лишних физиономий на премьерах, а потому амфитеатр со временем превратился в отдельное строение под невиданной стеклянной крышей - вокруг был сад, и несколько охраняемых крытых галерей, которые соединяли жилище муз с библиотекой, термами и приёмными. С высоты, должно быть, это выглядело, как стеклянный зрачок внутри зеленой радужки, в красно-черепичном глазу дворца на гигантской голове столицы.
   Теперь семеро достойных вольготно размещались по скамьям, в окружении драпировки бордовых тонов. Иногда сверху били солнечные лучи, иногда слышалась капель, и приходилось зажигать факелы. Рядом с каждым вечником крутилось по два-три секретаря, а посетителям со сцены приходилось задирать голову. Хорошо хоть слышимость была превосходной, и сопение с верхних скамеек можно было разделить на понятные слова.
   Впрочем, для особо важных персон, когда требовалось провести конфиденциальную беседу, все семеро спускались вниз, в первый ряд. Секретари выходили вон. Как сегодня.
   Лонгин стоял на мозаичном полу и привычно рассматривал физиономии "комиссаров". Эти семеро знали всё о склонностях и пороках друг друга. Практически, они стали семьей - дети и внуки переженились. Что еще важнее, они привыкли прощать слабости и с выгодой использовать сильные стороны своих приближенных. Потому таланты Лонгина не казались им опасными. Они только ограничили рост могущества мнемокгнитора.
   - Ты в прошлом месяце сделал своими личными шпионами двух центурионов, - проскрипел Пизон, - Чем взял-то их, небось снова какой-нибудь гадостью приманил? Хе-хе. Мы их выслали, на всякий случай в разные места. Одного на Родос, а другого в Британию.
   Лонгин только пожал плечами. Воля ваша, что хотите, то и делайте.
   - Ты проверил приверженцев новых богов? - Руф всегда переживал за состояние армии, и лишние идеи в головах солдат его беспокоили.
   - Не всех. Но накопление плохих знаков и симптомов продолжается, - здесь надо было говорить строгим, офоциально-почтительным тоном, - В головах бродят идеи, и всё более явственные, что вечники это чуждые для обычных людей существа. Только настоящий человек может умереть молодым, только настоящий человек довольствуется лицами детей и не ждет рождения правнуков. Только настоящий человек еще может удивляться новому. За последние три недели пришлось отдать приказы об убийстве восьмерых жрецов Кхотта, устроить пожар в храме Лама, выслать тридцать человек. До конца недели будет проведена облава на бродячих проповедников-иудеев. Да, еще пять семей из всаднического сословия были официально предупреждены - отделаются домашними судами.
   - Плоховато ты делаешь свою работу, - небрежно заметил Кордус.
   - Хорошо делаю. От начала враждебных проповедей и до их прекращения проходит, в среднем, пять дней. Остановить распространение вредных мыслей я не могу. Сомневаюсь, что это по силам кому-то другому.
   - Ты бы лучше вечников активнее искал, - снова заскрипел Пизон, - Глядишь, и народ бы меньше возмущался.
   - Вечников ищут все. Трактаты по достижению атараксии можно взять в публитчной библиотеке самого захудалого городка. А за дюжину лет выявили только двоих. Очевидно, мы просто подошли к рубежу. У каждого гражданина в империи не может быть по десять миллионов сестерциев. Если люди живут рядом с богатыми, и не каждый день хватаются за ножи, то надо им просто объяснить, как жить рядом с вечными.
   - Еще одно дело, которое у тебя совершенно не получается, - Британик, самый из них благородный, как по происхождению, так и по обращению, - Когда ты приехал, речь шла о новых мыслях, что ты хочешь вложить в людские головы.
   - И я вкладываю.
   - А толку? Твоя школа, под которую ты забрал почти всю Эльбу? На этом островке только дети и воспитатели, железные рудники стенами огорожены. Твоя затея длится уже седьмой год и ты явно не желаешь её останавливать.
   - Это превосходные воспитатели. В их сердцах нет зла. Я регулярно просматриваю новые слепки памяти, и там всё идет хорошо. Думаю, лет через пять мы получим первые сотни кадровых управленцев. Вот если бы я постоянно мог жить на этом острове, империя получила первый выпуск уже через три года...
   - Не мечтай, Лонгин, тебе не нужно такое влияние, - обыденным тоном дал ответ Британик.
   - Я могу поклясться никогда не выезжать с Эльбы. Там лучше, чем в камышах.
   - Снова началось это нытье, - сварливо ругнулся Юлий.
   - Мы просто не знаем, Лонгин, как быстро будут портиться твои воспитанники. Эта маленькая Аркадия ведь ничего нам не гарантирует. Добрые нравы прошлых лет слишком быстро повреждаются в наше время. Сколько уже крестьян бросили свои парцеллы? - Британик нахмурился, - И все прутся в столицу. Меньше чем за два месяца такой человек становится последним отребьем и может удавить родную мать за кратер кислого вина. Таких только в армейскую мясорубку.
   - Но один крестьянин нам ничего не стоит, - Пизон всё не унимался, - А один "эльбеец" обойдется как снаряженная когорта.
   Скупердяй, что ж с него взять? Удивительно только, что сей умный скряга временами готов заплатить в тысячу раз дороже, лишь бы всё шло по его воле.
   - Так мне продолжать оценку "большого отката"? Проскрипций не хватает?
   - Что толку казнить лентяев? Всё равно лучше не работают. Водяные мельницы, и то устанавливать не хотят, - Юлий всегда питал слабость к технике.
   Лонгин оглянулся - вместо старых декораций или привычных теперь карт, сегодня на сцене висела большая схема. Почти картина. Это была мельница, с плотиной и верхнебойным водяным колесом.
   Тут была правда, с которой не мог не согласиться Лонгин. Надо что-то быстро делать с аристократией, невозможно брать и брать на высокие должности старательных варваров. Это может плохо кончиться.
   - Всё лучше, чем кажется, - Британик определенно проходил через фазу хорошего настроения, - Тяжелая война и смута по всей империи - нет. Слишком опасно Мы решили, что прежних людей это все равно не вернет. Завоевание всего Востока тоже не подходит.
   - Можно без головы остаться, - влез Торикс, самый из них бесцеремонный. Сказывалось галльское происхождение.
   - Мы приняли усеченный вариант. Можно основательно сжечь Столицу.
   - Да, серьезный такой пожар. Все трущобы в пепел, нищих в пепел, - Клавдий хихикнул, - Воняет от них, понимаешь. Денег на всех не напасешься. На земле уже никакая сволочь работать не желает. Ливийцы, евреи, армяне. Еще иберы понаехали. Все, с кем воевали, кого победили, теперь сюда лезут, да в граждане протиснуться норовят
   Торикс сделал вид, что не услышал последних слов Клавдия, тот и правда, разгорячился.
   - Так мы одним ударом снимем накипь последних лет, - Британик для себя уже всё решил.
   Мнемокогнитор оценил варианты.
   - Войну плебеям объяснять не надо. А как быть с пожаром? Кто виноват? Все на нас подумают. Или вы решили сжечь лишних вечников?
   Флавий сделал вид, что ему смешно.
   - Ну, Лонгин, ты лучше всех нас знаешь, кого мы назначим виноватым. Ты их сам выбирать будешь. Подбери каких-нибудь моральных уродов, которые сами заявят, что ненавидят город. Какой-нибудь отвратительный и непонятный культ. Подготовь фанатиков для провокации. За полгода, я думаю, ты всё спланируешь и обеспечишь. В крайнем случае, за год. Если будут проблемы, Клавдий поможет.
   - Всё равно не поверят.
   - До конца им верить совсем не обязательно. Лишь бы не бунтовали. Нам главное убрать заразную среду, вычистить клоаку, из которой лезут эти поганые мысли.
   Лонгин на секунду потерял концентрацию, и потом не мог потом вспомнить, кто произнес эти слова. Оно и не важно. Здесь подробно обсуждались планы. Прикидывались расклады. Проводились осторожные беседы. Уж сколько лет не получается постепенно изменить аристократию - новые люди среди нобилей слишком быстро перенимают пороки старых семейств. Этим ленивым развратом пропитан город сверху донизу. Решено выжечь основной гнойник. Начнутся беспорядки - и всех бунтовщиков вырежут легионеры. Всех подозрительных переколют по одиночке. Потому будет новый город на старом месте. И новые люди. Может быть, даже с Эльбы. Главное, чтобы они воспринимали вечников как высшую силу.
   - Занимайся пока этим. Если у тебя в голове заведутся идеи получше, милости просим, - Ливий стилом указал ему на дверь.
   Ещё мнемокогнитор понял, что комиссия пока не знает, как разбираться проблемами в провинциях. Там слишком быстро растут латифундии.
  
   Лонгин вернулся домой в отвратительном настроении. Большую смуту он мог готовить десятилетиями, и вся подготовка сводилась к прополке короткоживущей аристократии, да к устранению сектантов. Сейчас темп событий вырос, и если он хотел спасти город, надо было решаться на что-то большее, чем простой саботаж.
   А ради кого?
   Лонгин заперся в мнемотеке. Надо было отдохнуть, успокоиться. Да, ему требовалась шестнадцатая секция. Там на полках стояли футляры, обшитые зеленым шёлком. Полупустые, некоторые заполненные на четверть, на треть, но всё равно тяжелые. Внутри - бронзовые монеты-амулеты с именами и датами на аверсе, и гербами на реверсе.
   Петр. Луций. Тулла. Сергий. Фетида. Зоя. Юния. Сервий. Фульвия. Сотни других имён.
   Любой, кто воспитывался или работал на Эльбе, был обязан носить два подобных талисмана. Один раз в месяц менялся и отсылался в столицу, второй запрещалось снимать до смерти.
   Многие смеялись над Лонгином - как можно так не доверять собственным воспитанникам? Иные, напротив, видели в этом жесте великую осмотрительность. Но разве только мысли о безопасности бродили в голове у Лонгина? Неужто стал бы он тогда каждый год, два раза по месяцу, бывать на Эльбе? Только ли к будущим управленцам рвался он всей душой?
   Посторонние ничего не понимали, а мнемокогнитор не болтал лишнего.
   Как описать словами многоцветье луговых трав на восходе солнца, который видишь в пятнадцать лет? Радость от победы в соревновании атлетов, которое мечтал выиграть последние полгода? Азарт от прыжка с утёса, когда преодолеваешь собственный страх, и это оказывается так легко? Первую любовь - чистую, ясную - когда не слышно за спиной шепотков о деньгах, о родовых связях, об одолжениях? Хлопанье паруса над головой, когда после длинного перехода на вёслах, вдруг дует ветер? Простой кусок хлеба, от каравая, который только испек к ужину?
   Всё это было в маленьких бронзовых дисках.
   Так воплощалась мечта Лонгина. Сидя в том проклятом богами болоте, когда с севера дули стылые ветры, он понял, что всю первую свою жизнь вращался в паноптикуме. Люди ради куска желтого металла готовы убить всех на свете. И что они потом делают с этим металлом? Или хранят до смерти под подушкой, или расшвыривают на глупости, о которых сразу, немедленно жалеют.
   Люди должны были стать другими. Они станут новыми, преобразятся. Если человек не может быть всю жизнь счастлив, то пусть будет счастлив хотя бы в детстве и юности. Нет свободы в мире? Так пусть она будет хотя бы в душе.
   Как только мнемокогнитор прибыл в столицу, и разобрался с положением вещей, он стал подбирать персонал будущей школы. Чтобы без жадности, без глупого властолюбия, без мелочности и страха. Вскорости, когда всем доказал свою гигантскую полезность и даже незаменимость, он потребовал от комиссии собственную долю в доходах и имуществе государства. Лонгин хотел Эльбу. Разумеется, чтобы организовать там учёбу детей - требовалось согласие комиссии. Там особенно и не возражали. Во всяком случае, ругались как обычно и прямых запретов не высказывали.
   Труднее всего было поначалу. Даже те люди, которых он находил, с трудом понимали, чего он хочет. Лонгин пересказывал им лучшие мгновения их жизни, и просил, чтобы те воспитывали детей, будто всегда так живут. Будто на дворе вечное лето, а смерть - всего лишь страшный сон. При этом старание, трудолюбие и жажда битвы - всё должно было сохраниться. Хорошо, что ему хватило ума сообразить - надо добывать не только солдат, ораторов, историков и математиков. Дети должны сами себя обслуживать, трудиться. Пришлось изыскивать подходящих ремесленников.
   Лонгин почему-то вспомнил свою первую аудиенцию у нового императора. Тогда пределы таланта мнемокогнитора еще не были ясны придворным, и принимались экстраординарные меры предосторожности. Всё вокруг было затянуто тканью, а в зеркале можно было разглядеть силуэт человека за тонким льняным полотном.
   - Ты искал подобных себе людей? - у императора был усталый стариковский голос.
   - Всю жизнь, каждый день. Только вот пока никого не нашёл, ваше величество.
   - Значит нас двое, таких одиночек. Ты как единственный зрячий в стране слепых, а я правлю семеркой лошадей, каждая из которых стала умнее меня. Но это ничего, я скоро умру, и ты останешься один.
   Император ошибался. Разве нельзя быть одиноким среди своих близнецов? Лонгин много раз видел подобное во вполне обыкновенных семьях. И можно стать своим для самых непохожих людей. Надо просто попытаться.
   Еще тяжелее пришлось с детьми. Требовались талантливые, с несомненными задатками, но еще неиспорченные, не ставшие маленькими аристократами или золотарями. Упорно держались слухи, будто Лонгин желает учить новое поколение мнемокогниторству. Совершенно невозможно стало работать, буквально каждый родитель стремился впихнуть своё чадо в списки. Маммеркам совали чудовищные взятки, кто-то даже пытался подкупить лично Лонгина. Пришлось пустить встречный слух, как пускают пал при лесном пожаре - будто он малость тронулся умом и желает вывезти детей в уединенное место для извращенных гладиаторских поединков. Полегчало, и теперь каждый год он мог слать на остров новую партию детей без больших истерик.
   Первые несколько лет детская община сильно зависела от поставок съестного. Теперь и огороды появились, и сады подросли. Детишки научились работать.
   Счастливее всего мнемокогнитор бывал, не когда пересматривал чувственные воспоминания обитателей Эльбы, а когда воспринимал рост их личностей. Храбрость превращалась из случайных истерических вспышек в умение рисковать собой. Аккуратность становилась не простым обезьянничаньем, не пустым подражанием старшим, но упорядоченным восприятием окружающего мира. Труд из ежедневного проклятья вырастал в необходимость. Этим людям всё было по плечу, они готовились свернуть горы.
   Перебирая очередной цилиндрик из монет, Лонгин понял, что прошло уже несколько часов. Хватит "воспоминаний об Аркадии", надо работать.
   Как пьяный он прошёл на своё обычное место, и потянулся к маленькой картотеке, устроенной в ящиках стола.
   Кого назначить крайними в огненной пьесе? Как вообще построить её сюжет? Ни одна даже самая мрачная секта, никакие поклонники Гекаты по доброй воле ничего такого не сделают. Это означает повесить на себя страшное, несмываемое проклятье и стать вне закона до конца своих дней - как бы там ни было на самом деле, вечники обязаны будут истребить пироманов до последнего человека.
   Значит, на первый план в будущем представлении выходят интриги со сложной внутренней борьбой, с вовлеченной кучкой каких-нибудь истинных детей божьих, чей пастырь потеряет контроль над стадом. Причём об этой борьбе должны знать в городе, пусть сплетни и слухи покатятся от перекрестка к перекрестку. Скандалы? Хорошо. Убийства и кражи? Тоже неплохо, только необходима осторожность.
   Вообще с осторожностью основная проблема. Он может виртуозно, как марионетками, править пятью-шестью десятками людей. Там появится сумасшедшинка, даже больше, из ниоткуда возникнет ломоть настоящего безумия. Эта группа средних размеров, замкнутое сообщество, будет повиноваться ему беспрекословно. Их можно провести через все стадии и выплеснуть, как помои, на угли будущего пожара. Только хватит ли их, чтобы поджечь столицу?
   Чтобы пробежать от одной бочки каменного масла к другой - хватит. Но кто потом останется для суда? Нужен фокус, изощренный технический приём, который позволит даже двум десяткам людей превратить главный город империи в головешки.
   В памяти само собой всплыло имя Пульхра. Что ж, поклонник Архимеда, придется и тебе послужить отчеству. Только завтра, сегодня пора спать.
  
   Утром, только отбыв пустотой свою ежедневную норму, Лонгин приказал поднять патруль, и ехать в мастерскую к умельцу.
   Такого беспорядка мнемокогнитор давно не видывал. Пожалуй, с тех пор как накрыли библиотеку прокуратора в Иерусалиме - тогда секретари успели поджечь здание, и над пожаром вертелся настоящий смерч из догорающих долговых расписок, поручительств и доносов. Тогда в воздухе пахло воровством. Но это... В мастерскую накидали всякого хлама, будто овощей в котел. И, подобно аромату будущего супа, над столами и полками витало вдохновение.
   Макеты, модели, куски механизмов, рисунки, каменные скульптуры, отливки, чучела, скелеты, веревки, веревки, еще раз веревки, скрепы, камни, куски материи, рисунки. Глаза уставали почти мгновенно. В сознании оставалось только ощущение хаоса.
   Кстати, в голове Пульхра царили точно такие же беспорядок и неустроенность. Появись в той куче выдумок, которую он держал за воспоминания, хоть какая-то система - он бы тут же свихнулся. А так еще неплохо соображал.
   На лицо умелец действительно был пустым местом. Жиденькая бородка, бегающие глаза, которые тот постоянно норовил упереть в пол. С таким продавцом можно час торговаться на базаре, вполовину сбить цену, и никогда больше в жизни не вспомнить его лица. Руки, правда, жили совершенно независимо от головы, и когда изобретатель пытался, заикаясь, приветствовать незваного гостя - пальцы быстро и уверенно обвязывали бечевкой какую-то маленькую конструкцию из планок.
   - Не беспокойся, гражданин. Я пришел просто из любопытства. Может, закажу у тебя статую, может, какой-нибудь фокус для праздника. У тебя ведь есть фокусы?
   - Да, раз.. разумеется есть трюки и обманы, - он оглянулся на Диона, который своим лучшим немигающим взглядом буравил ему затылок, - Но мне хотелось бы обратить внимание достойного Мнемо на моё новое изобретение. Я уже вторую неделю пытаюсь продать его армии, а надо мной только смеются.
   - У них есть причины? - Лонгин жестом приказал своему порученцу, чтобы он перестал пугать человека, - Что же ты хочешь продать нашим войнам?
   - Смотрите.
   Пульхр бросился к центру комнаты, только обошел, как мог дальше, Лонгина. Подхватил со стола что-то вроде попоны и приспособил его на спину бронзовой лошади, которая стояла тут же. Это было седло странной формы, а по бокам, почти под брюхом у статуи, свисали два упора для ног.
   - Я назвал их стременами. Опираемся и садимся в седло. В одиночку. Садимся, слазим, садимся, слазим, - умелец тут же для примера пару раз взгромоздился на статую.
   - Замечательно, - вяло похлопал мнемокоргнитор, - Дион, проверь.
   Молодой порученец бодро вскочил в седло, потом слез, снова вскочил. Несколько секунд думал, потом встал на стременах и мечом срубил какую-то модельку, висевшую под потолком. Перегнулся вперед. Откинулся.
   - Эту вещь кавалеристы должны были оторвать с руками. Немедленно, - Дион выглядел удивленным.
   - К тому дело и шло. Только Амрос, ну ты знаешь гражданин, он такой большой, почти великан... - умелец суетился вокруг статуи.
   - Да знаю я его. Легат при кавалерии в шестом легионе, - нетерпеливо ответил Дион.
   - Он стремя проломил. Сегодня привезли кованные, хорошие, из железа. А первые я из дерева смастерил, и когда он уже слезал, планка под ногой треснула...
   Вольноотпущенник захохотал.
   - Д... два зуба о бронзовую гриву, и они сразу выпали. Хорошо, что тут были гражданские чиновники, а то бы он меня убил, - Пульхр вздохнул.
   Мнемокогнитор осматривал мастерскую. В хаосе быстро обнаружились свои преимущества. Каждая модель содержала буквально одну мысль - казалось, что умелец думал только о новом фокусе, а когда воплощал его в материале, немедленно переключался на другой.
   - Я покупаю у тебя это седло и, как их там, стремена, - он немного рассеяно бродил от одного безумного изделия к другому, - Меня интересуют твои фокусы с каменным маслом. Ты, я слышал, научился пропитывать им модели больших зданий и устраивать верчение иллюминации?
   - Это зрелищно, и обычно меня просят сжечь изображение соседского... - согласился Пульхр, но тут же замолк, видя лицо Лонгина.
   Мнемокогнитор взял со стола несколько листов с рисунками существ, похожих на летучую мышь. Вяло пролистал и внезапно уставился на Пульхра.
   Дион тут же стал за спиной умельца.
   - Ты... знаешь... как... полететь... над... землей, - раздельно и очень четко произнес Лонгин.
   - Откуда я мог узнать это, гражданин? - у того глаза стали круглые.
   - Вспоминай. Четыре дня назад. Вечер. Ты поел хлеба с оливками, выпил полстакана разбавленного вина. Горел только один светильник, который из меди, - он медленно подходил к умельцу, - Ты сел и начал рисовать. Придумал слово "планер". Придумал, откуда надо брать схему крыла. А потом ты заснул. Головой прямо на этих листах. И во сне придумал все детали, сам всё собрал и полетел. Слышишь, ты летел не как ребенок, ты знал, как воздух будет поддерживать крылья. А потом.
   Пульхр не мог больше пятиться, его схватил Дион, а скрученные в трубку листы упирались в грудь.
   - Потом ты всё забыл. Проворонил. И даже здесь не всё отразилось. Вспоминай, быстро!!
   Умелец что-то залепетал.
   - Не кудахтать. Говорить.
   - Я... Я хожу неизведанными путями, гражданин, это же новое, это всегда тайна. Я там живу и царство моё не от мира сего. Как я могу вот так вспом...
   Лонгин застонал, как от зубной боли. Видал он это вдохновение во всех видах.
   - Если бы ты знал, Пульхр, как часто я с такими "неотмирцами" дело имею, - после нескольких секунд молчания мнемокогнитор заговорил тем кротким и тихим голосом, которым обыкновенно выносят смертные приговоры, - И ведь всё просто. Возьмём для примера твоего знакомого, Саккаса. Помнишь этого проповедника? Вижу, помнишь. Атараксии может учить каждый, но безденежно. А этот обещал жизнь вечную за два таланта золота. Когда его поймают, распнут у дороги.
   - Он обещал её после смерти, - скороговоркой выпалил умелец.
   - Это меняет дело, - согласился Лонгин, - Тогда его повесят за спекулятивные проповеди. Вот видишь, как всё быстро решается с иными мирами? Причём заметь, гражданин, тебя я ни в чем не обвиняю.
   Дион отпустил локти умельца и отодвинулся на полшага назад.
   - Это хорошо, - порадовался за себя Пульхр.
   - За стремена получишь как за лучшего столичного коня. Я сам буду пользоваться ими. Но тебе надо вспомнить всё до конца следующей недели. Да, десять дней. Лучше, если ты полетишь.
   - Ээ...
   - Тебе охрана нужна? - неожиданно панибратским тоном продолжил Лонгин, - Сторожа там, телохранители? Это не конвой, если сбежишь, я тебя всё равно найду. Просто для спокойствия. Нет? Ну и ладно. Пойду я. Деньги тебе к вечеру принесут.
   Мнемокогнитор отдал листы умельцу и пошёл к выходу.
   - Подожди, гражданин! - вдруг почти закричал Пульхр, - Может, я еще что-то придумал? Как молнию в кувшине держать, или как мертвецов оживлять? Помоги вспомнить, прошу тебя. Ты же эйдосы из прошлой жизни свободно читаешь!
   Лонгину подумалось, что это настоящий изобретатель. Любая опасность, самый смертельный ужас - для него только способ узнать что-то новое. Пожалуй, он может подойти для Эльбы. Только ему надо подобрать кого-то спокойного в напарники или удачно женить, иначе он своей клинической безалаберностью будет плохо влиять на детей.
   - Подумаю. Сейчас не распыляйся. Работай, - он закрыл за собой дверь.
  
   Пульхр взлетел через четыре дня. Вечером. Солнце уходило за горизонт, когда желтый планер, похожий на два склеенных треугольника, поднялся со склона Яникула. Восходящие потоки воздуха поддерживали конструкцию из шелка, планок и веревок, а человек висел под ней в нескольких ременных петлях.
   Люди толклись на улицах и лезли на крыши, чтобы увидеть этот первый полёт. Город кричал, вопил, прыгал от любопытства и восторга.
   Лонгин, который, услышав всеобщий крик, поднялся на крышу, испугался что искусника могут застрелить из лука. Он-то восстановит умение по любому клочку материи с планера, но сколько других чудных открытий может исчезнуть оттого, что какой-нибудь нервный стрелок решит, что боги посылают ему испытание? Мнемокогнитор выслал сотню Кассиуса к мастерской Пульхра, второй сотне приказал рассыпаться по улицам на той стороне реки, охранять возможное место посадки. Умельца могли просто задавить в толпе.
   Но, главное, теперь откладывался вопрос с огненным штормом. Лонгину показалось, что он сбросил со спины укладку кирпичей, и теперь можно вздохнуть свободнее. Каждый аристократ захочет научиться летать. Не напиваться до бесчувствия, не копить черную желчь от зависти к чужим годам, а учиться парить в воздухе, подражая буревестникам. Это будет новое большое ремесло, новое оружие для армии, новые мечты... Да, пожалуй лет пять можно будет протянуть без пожара.
   А там подрастут эльбейцы.
  

ОТЧАЯНИЕ СВОБОДЫ

Quo usque tanden abutere, Catilina, patientia nostra?

  
   Вести о прибытии мнемокогнитора пришли по гелиографу в Асан за несколько дней до боевой триремы, но особой нужды в спешных приготовлениях к встрече не было - о поездке Лонгина было известно еще месяц назад.
   Корабль, окруженный эскортом из таких же вооруженных и хищных судов, неторопливо вполз в гавань, под защиту длинных бетонных клешней молов. Для встречи такого важного должностного лица, как представитель сенатской комиссии, начальствующий порта Луций выстроил на причале треть гарнизона. Шелковые навесы давали тень от самого порта, сквозь путину узких кирпичных улочек до самой резиденции. Благовоний жгли не больше обычного - даже кирпичи в Асане пропахли ладаном и амброй.
   По мосткам с борта триремы сошел человек лет тридцати, немного уставший и раздраженный. Он вяло махнул рукой в ответ на стук пиллумов о щиты, и завел приличествующий обстоятельствам разговор с Луцием. Вослед мнемокогнитору на пристань вышла дюжина человек - его ближайших доверенных лиц, потом триарии армейской охраны. Когда начали разгружать вещи, Лонгин заметил Луцию, что всем этим воинам, которые вышли его встречать, тяжело стоять на солнцем в такую жару. Начальствующий жестом дал команду разводить когорты по казармам. Прибывших уже ждали паланкины и лошади.
   Луций вскорости понял, что мнемокогнитор не имеет особого желания с ним разговаривать, и указав на гостевые покои, удалился к себе. Лонгин остался доволен комнатами: это было восточное крыло дворца, с крыши можно было, как на ладони, видеть порт или, повернувшись, дать любые сигналы на башню городского гелиографа.
   И хотя внутри, за всеми занавесями, рядом с водяными фонтанчиками, всё равно было жарко, оказалось, что самое пекло осталось снаружи - у прибывший людей получается связно думать и даже рассуждать вслух.
   - Русон, как стемнеет, выйдешь с Аршаком, встретишься с начальником стражи, передашь ему точные указания, - Лонгин лежал на тахте, рядом с фонтаном, и обмахивался веером, - Посмотришь казармы для возвращающихся войск. Разузнайте, где пьют.
   - Тут есть веселый квартал, - молодой человек, лет восемнадцати-двадцати сделал вид, что ему совершенно безразлично.
   - Мне надо слышать, как они вспоминают прошлые сражения и мечтают о будущей трате своего жалования. Ветераны любят делать это в компании друзей, за кружкой вина. Подобные места для выпивок встречаются не только в борделях. Найди такие, где у людей еще голова ясная.
   Несколько взмахов веером из слоновой кости.
   - Квинт и Теренция, подойдите. Посетите здешние храмы. С молениями, без фокусов и ваших любимых вопросов. Соберете образцы. Не лезьте в переулки ко всяким грязным знахарям, мне нужны добропорядочные жрецы, - последнее предупреждение было излишним. Пара только второй год как прибыла с Эльбы, источала усердие и преданность, при том Квинт убивал человека ударом ножа в сердце раньше, чем тот успевал моргнуть.
   Всё так же обмахиваясь веером, Лонгин подтвердил и уточнил ещё несколько своих приказов, которые обсуждал с приближенными во время плавания.
   Только Диона задержал около себя чуть дольше.
   - Соратник, - мнемокогнитор усмехнулся ровно настолько, чтобы показать старому другу, что смеётся над пафосом слова, но не над преданностью вольноотпущенника, - Если здесь мы не найдем ответов, то придется плыть к сражающимся войскам, в Индию.
   Дион, уже выглядевший на несколько лет старше своего командира, молчал.
   - Пройдись по казармам свежих войск, по тем, в которых держать резервы. Поищи смелых, но осторожных. Начни подбор команды, чтобы мы могли посадить её на корабли.
   - Но если задержимся больше, чем на неделю, турмы уйдут. Слишком большая потребность в подкреплениях. Придется начинать всё сначала.
   - Понимаю. И ты будешь обходить казармы каждые несколько дней. Одновременно среди убывающих в метрополию ветеранов ищи тех, кто еще не навоевался.
   - Которые без денег?
   - Не обязательно. Деньгами ты их только купишь. Мне требуется, чтобы они искренне хотели и дальше махать оружием.
   - Эти остаются в Индии.
   - Не все. Кто-то передумал уже здесь. Они для нас самые ценные. Возьмешь у Муниция золота, снимешь пару домов, чтобы те могли отдохнуть. Я позже выкрою время, поговорю с их оружием.
   - Делать смешанную команду?
   - Да. Неприлично являться на войну без хотя бы одной собственной когорты.
   Усталость взяла своё, и послеобеденный сон сморил гостей. Пусть они и не ели.
   Лонгин и во сне был недоволен. Оставлять метрополию, где сплетены тысячи нитей и каждый день требуется его, мнемокогнитора, внимание и участие - и плыть сюда, в Хашид. В жару, и почти полную беспомощность, потому как большая часть его свиты осталась в столицк. Решать одну единственную проблему.
   Но проблема эта проявила себе так остро и открыто, что никакими средствами невозможно было её скрыть.
   Первый выпуск эльбейской школы состоялся десять лет назад. Лонгин стал выбирать уже сложившиеся семейные пары - и ставить их на мелкие должности по провинциальным городкам в метрополии. Чтобы не слишком отбивались от рук. В том же Толке теперь можно было держать нормального главу муниципии, а не очередного подворовывающего труса. Других взяли в армии, приняли в столичных подкомиссиях. Лонгин пополнил свиту - в доме Маммерков стало тесно от новых жильцов и пришлось купить соседний дом Транкивиллов.
   Полной идиллии не вышло - кто-то проворовался больше положенного, кто-то променял службу на вино и конопляный дым. Другие решили, что семейное хозяйство для них важнее всего - и ушли в родовые поместья. Но старательность у новых работников была просто превосходная, и при прочих равных условиях, всяческих хлопот и неустройств от них было меньше.
   Вскорости семеро начали расхватывать новых чиновников, как нищие на обедневшие гурманы на рыбных рыках разбирают свежих осьминогов. Использовали воспитанников Лонгина не без предосторожностей - норовили посадить рядом с эльбейцем какого-нибудь старого аристократа или преданного варвара.
   По настоянию сенатской комиссии открыли еще две школы - с умыслом поместив их на Менорке и Сефиросе. Лонгину пришлось тяжело - на то чтобы так плотно заниматься иберами и греками, как любимыми эльбейцами, у мнемокогнитора просто не хватало времени. Пришлось бывать на Эльбе только по три недели в году, и в придачу выкраивать лишние часы на поддержание порядка в новых заведениях. Лонгин выкручивался благодаря отбору учителей - многие достойные мудрецы, которые хотели исправить общественные нравы, стремились попасть на острова, но лишь один претендент из пяти или шести дюжин получал доступ к сердцам и умам воспитанников.
   Мнемокгнитор задумал в помощь новым наставникам написать трактат о воспитании - изложить все тонкие подробности взросления человеческой души на понятном для философов языке пневм, псюх, эйдосов и логосов. Получалось плохо. Лонгин порой ощущал себя известным при дворе вольноотпущенником-нумидийцем - тот мог повторить речь любого оратора, спеть гимн, часами декламировать по памяти стихи, в точности подражая голосу и не искажая ни единого звука. Но вот пересказать услышанное своими словами у нумидийца не получалось: всяческие тетерахорды и диатоны оставались для него всего лишь звуками, но не понятиями. Он ощущал гармонию, но не умел выразить её. Мнемокогнитор вполне владел жаргоном философов, только мало было этих слов, скудны были познания мудрецов о человеческом разуме. Когда Логин говорил с каждым мыслителем по отдельности, лицом к лицу - легко и быстро убеждал его в своей правоте. Правильные слова сами просились на язык. А когда пытался вести переписку или давать свои заметки на прочтение нескольким эльбейским наставникам - вяз в бесконечных возражениях, доводах и совершенно бесполезных уточнениях.
   Проблемы, которые привели Лонгина в жаркий и благовонный Асан, возникли с последней войной.
   Нельзя сказать, чтобы к ней не готовились. Империя не могла существовать без ожидания новой большой войны - армия бала основным стержнем государства еще при республике.
   Комиссия приставила мнемокогнитора к поиску интересных в военном смысле диковинок. Лонгин стал плотно работать с Пульхром и большая часть тех неясных прозрений, что возникала у искусника во сне или за кувшином вина, теперь получала внятную расшифровку и, что тоже было существенным, деньги на воплощение.
   - Гражданин, научи меня читать собственные сны, жизнью своей заклинаю тебя, я... - Пульхр каждую неделю просил мнемокогнитора о новом навыке.
   - Нет, - ответ Лонгина оставался неизменным, - Знаю, знаю, что ты хочешь малого и не претендуешь на мой дар. Пойми, дело не в прошлых жизнях, не в припоминании высшего знания.
   - Но Платон...
   - Оставь этого пыльного грека! - мнемокогнитора злили рассуждения философов, которые были безупречны в своей формальной логике, но ошибочны сути. Особенно, когда Лонгин наверняка знал о заблуждениях, но не мог выразить свои доводы в стандартных формулировках, - Не о том думаешь! Сочини пособием, как изобретать. Придумай это, и станешь не хуже.
   - Но разве ты сам не видишь, гражданин?
   - Вижу, вижу, что ты как слепой! И это плохо! Я не могу вытирать сопли каждому искуснику в империи! Работай, - мнемокогнитор не знал, получится ли с пособием для искусников так же плохо, как с трактатами для вечников, или его собственными попытками дать правила воспитания. Лонгин рассчитывал, что машины проще человеческих голов. И вообще, если в империи пишутся законы на любой случай, все, кому не лень, сочиняют наставления потомкам, и эта империя ещё стоит - значит, какие-то из трактатов должны работать!
   Правда, те жемчужные зерна, которые удавалось добыть из кучи мусора, существовавшей в голове Пульхра, окупали любые затраты времени.
   Сеть гелиографов, которую придумал Пульхр, а Лонгин выбил деньги на её постройку, передавала приказы от столицы до самых диких уголков империи за два дня. В ясную погоду, понятно, а осенью и зимой дожди, бывало, на недели могли отсечь целы провинции. Приходилось обходиться гонцами. Ну да туманный малолюдный север мало кого интересовал - как повыбили германцев, оттуда не было угроз.
   Государство, принимая идеи искусника Пульхра, работало и старыми привычными методами. Построили хорошие дороги от Александрии и портов Иудеи аж до самого до Евфрата. Соорудили хорошие молы во всех портах. Все местные племена и мелкие царства привели к порядку и людей превратили в обыкновенное население провинций. Дозорные и разведчики на планерах - прочно заняли небо.
   Можно было расширять границы.
   Семеро решили не идти через Персидское нагорье - с тех пор, как рухнуло Парфянское царство, достойных противников там не было, а только бесконечные стычки с одичавшими и обедневшими персами. Севернее Персии были пустыни, и только еще севернее шла полоса степей, которая начиналась от Понта, по которой можно было дойти до страны шёлка. Только вот долго идти, да и на том конце тоже вечники завелись, такое государство отстраивают, что с ним не сразу и повоюешь. А под боком Индия - волшебная добыча. Самая богатая из всех, до которых пока могла дотянуться империя. Туда можно было попасть водой.
   Флот строили в Александрии, Тире и Греции целых пять лет. Поставили на корабли новые косые паруса. Учили экипажи, набирали армию. Готовую армаду провели в Эритрейское море через канал, который до того рыли и обустраивали четверть столетия. Вечники могли позволить себе подобные изящные совпадения; в империи велись стройки, которые должны были окончиться и через двести лет. Потом корабли прошли вдоль южного побережья Аравии - прямиком вышли на Индию. Даже с погодой всё правильно рассчитали.
   По своей унылой и безнадежной жестокости война скоро превзошла всякое вероятие. Малабарское побережье осталось за легионами, прочно держали Катхивар, удалось подмять Цейлон. Но чем дальше вглубь материка, тем кровавей и беспорядочней становились стычки. Местные союзники империи предавали по всякому поводу и воевали как сивые кобылы - такую сколько ни корми, в стойле останется. Регулярные налоги платить отказывались. Эта гигантская масса народов, которая ненавидела своих соседей - умудрилась еще больше возненавидеть пришельцев. Колоссальная армия, которую перевезли через море, и та не могла выделить гарнизон для каждого города.
   В придачу, там тоже были вечники. И местные почитали в них детей богов не с ленцой, не держа в уме рассуждения греческих вольнодумцев, как подобное делалось в империи. А истово. Воздвигали храмы и были готовы умирать по мановению их руки.
   Чего-то подобного Лонгин ждал. Семеро тоже. Война есть напряжением сил государства и народа - без неё наступает разнеженость и подкрадывается дряхлость.
   Но вот начали приходить вести о странных случаях, виновными в которых все единодушно назвали эльбейцев. Безнадежная атака города Латура - когда на стены пошли почти без лестниц. Командовал хромой Сергий. Бессмысленный переход на сторону врага под Мадураем. Потом легат Наммей в своем лучшем панцире зашел в палатку командира двенадцатого легиона и попытался убить всех, кого там застал. Дело было перед самой битвой - произошло смущение в войске, и оставшиеся командиры бросили всё, лишь бы успеть спастись за рекой.
   Лонгин не считал эти события поводом для опасений - на любой войне хватает сумасшедших, предателей и дезертиров. А уж дураков, способных повести войска в безнадежную атаку, всегда с избытком. Люди не выдерживают, пусть даже это его воспитанники. Он привычно ругался с комиссией и настаивал, что дело в неустройстве быта - нет ни отдыха, ни нормальной еды. Дожди идут по несколько месяцев. Из женщин только пленные. Мнемокогнитор требовал вещей бунтовщиков, а лучше амулетов своих воспитанников. Однако привести с войны, с мест самых жарких схваток, что-то полезное, пока не удавалось.
   Но тут произошла крупная неудача с Цейлоном. Крисп и Юлия, одни из лучших и знатнейших его учеников, вдруг подняли восстание. Они смогли переманить на свою сторону племена горных тамилов, полные названия которых Лонгин так и не запомнил. Несколько недель всё висело на волоске - на остров просто переправляли войска, которые были поблизости, ждали прибытия хотя бы одного полного легиона. Этот нелепый бунт вполне мог закончиться временным поражением империи, да только вечник Аспренат за последние полвека разучился проигрывать сражения. В горах по сию пору не утихала партизанщина, но Криспа и Юлию удалось окружить в Койле и взять поселение штурмом.
   Лонгину досталась только заклёпка от шлема - всё остальное сгорело или переплавилось, утратило память о человеческих замыслах и эмоциях.
   От заклепки несло отчаянием. Зловонным, ядовитым, липким - оно разъедало душу и не оставляло выбора. Такое отчаяние не могло накопиться за несколько последних дней, которые мятежный легат топтал землю. Смерть смотрела Криспу в глаза, но не перед её лицом он впал в уныние. Нет. Он вычеркнул себя из списка живых ещё до бунта.
   Если бы можно было понять - почему он это сделал?
   Вокруг ведь свои. Рядом с ним была жена на третьем месяце - он добился права взять её с собой, наверняка потратив для этого немалые деньги. Над ним не висело смертного приговора, у него были друзья, многие из которых пошли за ним. Он был старшим сыном в роду. Будущая карьера тоже обещала только хорошее.
   Когда в маленьком амфитеатре, на фоне драпировки бордовых тонов, семеро задали ему вопрос "Почему?" - Лонгину пришлось ответить, что он выезжает на восток. Разбираться.
   А ведь он так много дел оставил в подвешенном состоянии. Особенно его беспокоило любимейшее предприятие последних лет - "рынок богов". Вскорости после того, как взлетел Пульхр, и вместо огненного шторма удалось обойтись несколькими сотнями судов над всадниками или просто бессудными убийствами сенаторов - мнемокогнитор надумал взять паузу и в религиозных казнях. Не то чтобы он устал выслеживать и отправлять на кресты очередных проповедников, просто Лонгин стремился к большей пользе. Если жреца или адепта тайного культа можно прикормить и заставить проповедовать правильные мысли, то зачем его казнить? На место одного казненного приходит дюжина новых болтунов, которые проповедуют его именем, а если два сектанта противоречат друг другу, то вреда от них никакого.
   Можно даже извлечь пользу.
   Любое дело с религией - требует тонкости и деликатного обхождения. Можно, конечно, поставить на форуме скамейку, посадить туда помощников городского квестора, чтобы те выдавали субсидии лояльным культам. Только Лонгин знал, что наёмные жрецы, которых так открыто содержит государство, быстро выходят из людского доверия. Уж если служители своих, родных богов, испрохвостились на казенных харчах до последней степени, и на них даже уже карикатур по стенкам не рисуют - и так всё ясно - то что уж говорить о всяких варварских божках и жрецах?
   Мнемокогнитор знал в столице всех основных проповедников, всех мало-мальски значимых харизматов, дервишей и простых гадателей. Даже основные ворожейки не оставались в тени. Он перестал смотреть на них, как на одну большую очередь к виселице, а стал - как на шахматные фигуры.
   Храбрость, умеренность, долг, честность.
   Они должны, обязаны были взывать к лучшему в человеке, если хотели найти последователей. Худшее тоже не выпадало из поля их внимания - они оправдывали пороки, звали ко всем сомнительным удовольствиям. Ведь без этого паства тоже почему-то не собиралась. Значит, надо было всячески оберегать тех, кто воспитывал в людях нужные для государства качества. Такие проповедники не задерживались на земле - их убивали конкуренты, они спивались, отказывались от собственных высоких идеалов.
   Приходилось постоянно передвигать языкатых граждан на правильные места. Кого выпускать из тюрьмы на площадь, кому помогать с недоброжелателями, а кому и вставлять нож в печень. Это напоминало садоводство, с той только разницей, что фруктовые деревья бегали по переулкам или обретались при храмах, а идейные плоды могли поспеть даже в самые лютые морозы.
   Такое дело нельзя было оставлять ни на неделю, и многих перспективных говорунов перед отъездом Лонгин внес в месячные проскрипционные списки.
  
   Самые деловые часы в Асане наступали ближе к полуночи. Но уже после захода солнца улицы оживали и на них появлялись толпы народа, в которых можно было затеряться.
   Лонгин вынужден был дать деловой то ли обед, то ли ужин для лучших людей порта и гостей. Кроме Луция и самого мнемокогнитора, было целых пять вечников и один эльбеец. Болтали о совершеннейших пустяках - гость пересказывал столичные сплетни, и с умным видом слушал местные анекдоты. Вечники, правда, были не здешними, а проезжими - четверо армейцев и "отец всех каменотёсов Гровуг". Они думали, что и как будут делать в Индии, но даже острожного недовольства себе не позволяли. Лентул, хоть и его воспитанник, был откровенно раздражен приездом Лонгина. По закону на вторые сутки эльбеец обязан был съехать из города, чтобы вместе с лучшими друзьями детства не плести заговоров против сенатской комиссии. А он слишком ревновал некую Иду, которая с лёгкой походкой и гибкая, как змея.
   Ничего интересного в местной знати Лонгин не уловил - Луций, прослышав о визите мнемокогнитора, долго молился в храме Фортуны, а потом вернул казне львиную долю уворованного за последний год. Его примеру последовали остальные нобили Асана.
   К полуночи вернулись его присные.
   - В храме Алоны скучнее всего. Ладаном пахнет так, что сил нет, дымки цветные из-под пола, - Квинт сидел за столом перед Лонгином, рассказывал и одновременно заполнял папирус, - Жрица Хона, толстуха, впечатления не производит ни в каком смысле. За две монеты говорил с ней, просил о денежном браке, да чтоб жена оказалась не старая. Несла какую-то ахинею о белых курицах.
   - Я назвалась сестрой, но не думаю, чтобы она поверила, - Теренция поставила на стол колокольчик, который умудрилась срезать с прически жрицы. Вдобавок ко всем своим талантам она великолепно воровала на улицах, и только воспитание сдерживало её.
   Мнемокогнитор прощупал колокольчик. Квинт был прав - у жрицы в арсенале фокусы, и немного проницательности. Бронза хранила её воспоминания о молодости, когда Ноуле казалось, что добрая богиня действительно говорит с ней... Лонгин слишком хорошо знал истинную природу таких воспоминаний: с детства обещанный обряд инициации, немножко дурмана и желание верить. Получались видения, иногда даже разговоры с богиней. Однако шли годы, и верх взяла житейская хитрость, а может, привычка к дыму, и вот уже никакая высшая сила не вмешивается в её жизнь. Ноула не разочаровалась - просто она теперь думала, что богиня является только молодым. А ей надо следить за порядком в храме и, при случае, потрошить кошельки слишком уж глупых почитателей. Алона не обеднеет. И еще старая жрица слишком любит курятину. Лояльность государству умеренная.
   Пусть живет.
   - Храм Толлаза. Там в основном речами берут. Я мало что понял, латынь надо оставлять за порогом. Женщинам нельзя.
   - Вот бисеринка с тюрбана кого-то из прислужников, из дверей выходил, - скромно добавила Теренция.
   - Но там проповедники сильные, - с некоторым даже удивлением отметил Квинт, - Говорят так, что у местных сразу кулаки сжимаются. Может, они против нас?
   - Не так чтобы совсем, - вздохнул мнемокогнитор. Этим дурман был не нужен, ни конопляный, ни какой иной. Они сами, кого хочешь, одурманить могли. Фанатики. Их гнала вперед жажда крови, и они готовы были увидеть чудеса в любой навозной куче. Сейчас эта группка людей разогревается. Да, уже кого-то убили. Прислужник не знал, кого точно, но труп по коридору волокли. Это дело следовало перепоручить местной страже.
   - Тут еще проповедник.
   - Сунулся в переулки?
   - Недалеко, там народ с фонарями ходил, и у нас с собой было.
   - Было-было два сапожных шила, - передразнил его Лонгин, - Чего добыли-то?
   - Рыба какая-то, - она выложила на стол вырезанную из дерева рыбу с ладонь размером, похожую на карася.
   - О, и здесь они. Впрочем, следовало ожидать. Он харизмат? Впечатление на тебя произвел? - Лонгин внимательно посмотрел на Теренцию.
   - Обычный нищий проповедник, и уже наполовину ослеп. Такие добывают кусок хлеба на каждом углу и не знают счастья в жизни, - она и раньше сталкивалась с этой манерой Лонгина, задавать неожиданные вопросы, потому отвечала вполне уверенно.
   - Тоже правда, - согласился мнемокогнитор, - Но этого возьмешь на заметку. Разузнаешь, часто ли тут бывает, много ли народа к нему ходит. Чтобы в следующий раз вас трое было, Аршака возьмете.
   Лонгин знал и эту веру, хмельную, как самое крепкое вино. Чудеса за каждым углом, но только вместо крови - надежда на райскую жизнь. Она привлекала многих. И старого харизмата надо было держать под наблюдением.
   Квинт засопел и стал дальше выписывать названия храмов, в которых они побывали.
   Русон пришел одновременно с Дионом. Скорее, Дион его привел - парнишка икал и шатался. Побежали за водой - не окунать же его в фонтан, там рыбки - но Лонгин только хлопнул в ладоши и прикрикнул на актёра-любителя. Тот мигом пришел в себя и дельно рассказал, что и как видел.
   - Компании крепкие. Ветераны. Еще не остыли. Всяческих наушников и доносчиков в грош не ставят. Говорят, что думают, и порой весьма дерзко. Уверены - если что, свои отобьют, а в этом городе им недолго сидеть, - Русон старался подражать мелко рубленной речи мнемокогнитора.
   - Пойдём, проверим, - бросил Лонгин, - Со мной пятеро.
   Свита была хорошо выучена, и все знали, кто пойдет с хозяином.
   Русон откопал обыкновенный солдатский кабак, каких тысячи по империи. Тот стоял слишком близко от порта, чтобы позволить себе стать ещё и борделем - вокруг было занято складами, и земли не хватало. Фактически это был барак с подвалом, тесный и душный. Место было опасное, только вот ветеранов при оружии могли напугать разве что боевые слоны, да и то, пока гастаты не зажгли бы побольше факелов.
   Шестеро новых посетителей пристроились между двумя уже изрядно разгоряченными компаниями. Слева вспоминали неудачный поход на Вайчу, и искали виноватых, а справа какой-то центурион пытался рассказать о взятии Ганджавура, только друзья плохо его слушали.
   Лонгин тут же получил в распоряжение срезанную застежку от сандалии и кусок завязки от кошелька. Но и без памяти, которую он мог взять из вещей, мнемокогнитор прекрасно понимал, с кем делит стол. Солдаты устали - это не большая беда, ведь легион уже плыл домой. Они прошли полмира, но расстояния для них мало значили - люди просто перебирались из одной казармы в другую. Тут было еще что-то.
   И надо было торопиться с определением, с диагнозом. Пройдет еще несколько недель, и эти вояки окончательно выдохнут пыль индийских дорог. Мысли их станут только о лавках, ценах на рабов и, может быть, о видах на урожай.
   - Бокх, а сколько ты убил людей, когда проломили стену? - Лонгин влез поперек разговора, и очень уж сволочным тоном задал вопрос. Могло показаться, что он только что побился об заклад, дескать, это вообще не настоящий центурион, а так, кабацкий прилипала.
   Тот обернулся, но пока не мог поверить в такую наглость. Мнемокогнитор добавил - под капюшоном трудно было увидеть его лицо, но похабную улыбку разглядеть мог каждый.
   - Каменное масло выжгло там всех, лучников со стен согнали еще раньше. С воздуха помахали флажками, что всё чисто. Так в чем же твоя храбрость?
   - Ну ты... - Бокх потянул меч из ножен.
   Пятеро уже обступили Лонгина, достав собственные клинки. Компания слева тоже готовилась к драке, и совсем не на стороне неизвестного хама.
   Мнемокогнитор сбросил капюшон. То, что его бронзовые или каменные бюсты стояли при каждой тюрьме, имело и положительную сторону. Добрая треть солдат его узнала.
   Бокх просто не поверил - тяжело поверить в чудо, происходящее именно с тобой. Он еще примеривался, как ловчее броситься на эту компанию сволочей.
   - Знаешь, иногда забавно видеть себя со стороны. Тринадцать лет назад, большой смотр вашего легиона около Бриндизия. Ты шагал в колоннах, и смотрел на лица нескольких всадников, да, на холме. И ты запомнил моё лицо, очень хорошо. Просто оно выглядело старше. А я тебя совершенно не помню, ты был просто ещё одним плюмажем на шлеме. Не помню я тебя там.
   Спокойный голос и полная уверенность. Бокх почти протрезвел, и у него хватило ума опустить оружие. Быстрый шепот из углов подсказывал, что в кабаке опознали даже Диона.
   - Вот когда тебе незачем больше хвастаться, сядем за стол, и ты расскажешь мне, как всё было по правде, - Лонгин подал пример и первым потянулся к кружке.
   Кабак быстро пустел, слишком многие подумали, что за первым сыскарем империи подтянется стража, а за что посадить человека, всегда найдут. Но друзья центуриона не оставили Бокха, только выложили мечи на стол, и скоро в подвале восстановилось некое подобие веселья.
   - ...в квартале медников горели все лавки, и стрелы прямо из огня... - центурион успокоился, и без спешки начал пересказывать тот день. Это была одна большая история про то, как его не убили, и как центурия смогла пробить дорогу к храму какого-то полузвериного божества. Мнемокогнитор слушал, крутил в пальцах застёжку от сандалии. Бокх узнал эту вещицу, но сделал вид, что не замечает кражи.
   - А потом мы развернули строй и успели встретить конницу...
   - Тебя смог предупредить Главк, - напомнил подробность Лонгин.
   - Но ведь его убили ещё до той белой стены?
   - Нет, всего лишь сбили шлем, и лицо было залито кровью. Он шёл в строю, просто ты его не узнавал. А привычного голоса послушался.
   - Но как... - Бокх прищурился, будто смотрел вдаль, - Да, теперь, теперь понимаю
   Хороший командир и на первый вздох памяти - с ним всё в порядке. Только внутри копошится странное чувство - его меч не напился крови. Оружие голодное. Ему мало. Бокх хочет вернуться в свою провинцию, на запад Африки, спокойно жениться и растить детей. А руки не забывают про убийства.
   Лонгин не первый раз видел такое. Еще в своей первой жизни он говорил со старыми легионерами, которые могли свернуть шею случайному собутыльнику за кружку разлитого вина, а потом удивляться, зачем - ведь он платил за выпивку. Но у Бокха было что-то новое. Более живое, оформленное. Самостоятельное? Будто червяк в душе, или спящий клещ.
   И когда проснётся?
   Мнемокогнитор выслушал еще несколько рассказов друзей Бокха. Сделал вид, что ему интересны приемы боя на узких улицах. Рассказал, зачем пришел сюда.
   - ...и пойми, центурион, твои преступления все остались за морем. Они мне не интересны. А вот кабацкое вранье, байки - они подрывают могущество государства. Если все столичные сопляки решат, что ты в одиночку можешь уложить слона, то все запишутся в армию и погибнут в первом сражении. "Волчицы" в столичных борделях лишаться основного заработка, и начнут дикими толпами бродить по улицам. Как тогда быть?
   Дружный хохот в ответ.
   Они расстались вполне мирно. Бокх никогда не забудет страшного момента отрезвления, когда он чуть не лишился головы из-за своей ярости. Но это не помешает центуриону в скором времени гордиться совместной выпивкой. Друзья прилепят ему новую кличку и на этом для командира всё кончится.
   Но вот Лонгин был обеспокоен. Он впервые за много лет испытал что-то вроде страха. Червяк в душе центуриона слишком походил на проклятье. Может быть в этой Индии еще не исчезли боги? Может, империя своей войной разозлила настоящего чудотворца? Или там просто завелся вечник, который может не читать в душах, а писать в них?
   На улочке у кабака Лонгин увидел три дюжины городских стражников. Они подпирали стенки и делали вид, что стоят здесь без всякой особой надобности. Правильно, Домицию уже нашептали, что мнемокогнитор надумал выяснять отношения с компанией ветеранов. Или доложили не начальнику стражи, а прямо Луцию.
   Мнемокогниитор остановил своих.
   - Дион, идешь прямо сейчас - пусть все возвращающиеся войска... Нет, не так, пусть центурионы и военные трибуны всех возвращающихся войск сдают мне мечи.
   - Уйма железа выходить, где мы будем её хранить? Для мнемотеки необходимо...
   - На сутки. Из центурионов каждый третий. Пусть жребий тянут или еще как. А те, кто выше все сдать обязаны. Если начальствующий над портом уже заснул - разбуди.
   Лонгин вдруг замолчал и протёр ладонями лицо, будто умывался.
   - Амбриовиг.
   - Да, - рослый галл был превосходным фехтовальщиком, расторопным порученцем, и попал в свиту безо всякой Эльбы. Можно сказать, его подобрали на улице.
   - Старый приказ. Мне необходимо хоть что-то из вещей бунтовщиков.
   - Но мы отправили депешу еще...
   - Отплываешь с завтрашним флотом. И не возвращайся без презента.
   - Слушаюсь.
   Лонгин соображал, изо всех сил погоняя свои мысли. В саму Индию ему нельзя. Здесь конечная точка - войска идут либо на юг, вдоль побережья Африки, либо поворачивают на восток. Но сюда же сходятся и все обратные потоки - добыча, пленные, вдобавок больные и увечные солдаты, здоровые ветераны. Всё. Если осуществляется месть индийцев, если есть обратное действие - значит, оно должно проявляться здесь в первую очередь. Как первым гниет тело вокруг раны, и краснеют вены.
   Надо истолочь Асан в ступке и просеять сквозь мелкое сито. Авось что-то и обнаружится.
   - Сейчас обратно во дворец Луция. Завтра, нет, послезавтра - мы устраиваем большой приём. Пусть они наденут свои лучшие украшения.
   Мнемокогнитору надо было еще раз подумать над застёжкой для сандалии.
   Но в покоях, только усевшись за стол, он принялся записку жене.
   "Атенейя, супруга моя. Если кто из ветеранов придет наниматься в дом, в охрану или в подручные Метродору - не принимай. Я знаю, что ты заботишься о детях и следишь за домом - делай так и дальше. Уже придумал, что подарить Арсиное, а Валерий достаточно взрослый, чтобы сам выбирать себе подарки, только не пускай его на рынок, пусть приносят товары и раскладывают в саду. Я здоров, и надеюсь вскорости выглядеть так же молодо, как и ты".
   Несколько копий с разными планерами должны были с утра уйти на север - до Суэца, а потом либо на запад через Африку и Сицилию, либо северным путём через Иудею, Самарию, Азию и Грецию.
   Затем Лонгин стал сочинять депешу для семерых. Надо было сообщить сенатской комиссии своё решение такими словами, чтобы они прониклись серьезностью ситуации, а не подумали, что он издевается над собратьями по долгожительству.
   Он сочинял её больше часа, зато если над Византием утром не сгустится туман, и знаки гелиографа можно будет заметить с той стороны Босфора, то текст попадет в главный столичный амфитеатр еще до завтрашнего вечера.
  
   Мечи провозили на местных двухколесных телегах, запряженных ослами. К рукояти каждого была примотана бирка с именем и обозначением части. Руф мыл каждый клинок - на случай яда.
   Гладиусы, новомодные сабли, простые кинжалы - рядами лежали на столах, как чешуя Тифона. Мнемокогнитор решил разобраться с вопросом еще до полуденной жары. Лонгин проводил ладонью по клинкам, выискивая червяков, похожих на вчерашнего.
   Он встречал тупое равнодушие, жадность, страх, недоверие ко всем и вся, банальнейшее желание вернуться домой и забыть армию.
   - Квинт, найди карту Индии. Если надо, конфискуй, - Лонгин держал эльбейца на записи дежурных поручений, - Я хочу, чтобы там отмечалось место службы каждого подозрительного человека. Как этого Марка Фуфуда, например.
   - Проскрипции? - тот проверил ярлык на мече, чтобы не было подписи чужим именем.
   - Нет. Вспоминай, чему тебя учил Отацил.
   Эльбейцы хорошо помнили уроки, но власть, которая исходила от Лонгина, так облегчала жизнь, что им лишний раз не хотелось шевелить мозгами.
   - И если подозреваемые лица в будущем могут легко составить заговор, при том что угроза от их разрозненных действий невелика, то требуется отослать подозреваемых в различные удаленные местности с такими поручениями, которые будучи по форме весьма почетными, по сути своей будут приказами о ссылках, - скучным голосом повторил юноша.
   - И поручения эти... - продолжил за него Логин.
   - ...должны быть даны публично, с вручением знаков почёта и всем возможным уважением, дабы в случае явной измены вина подозреваемого была особо тяжкой не только перед законом, но и перед товарищами.
   Этот урок он тем более не мог забыть, ведь ко всем эльбейцам применялась именно такая мера предосторожности.
   Как же легко портятся люди, мимолётно подумалось Лонгину.
   - Правильно. Казнить их можно и через полгода. По отдельности. Но встречать наших славных ветеранов оковами и мечами? Ни к чему возмущать армию. Скавр-горпагонец, тоже запиши.
   - Записал.
   Диктуя новые имена, Лонгин вспоминал военные советы, на которых семеро решали, что и как им надо получить от войны. Они с самого начала не верили в покорение Индии. Страна, величиной с половину империи, и весьма многочисленным населением - так просто не сдастся. Это не какая-нибудь очередная "Верхняя Скифия", где можно договориться с вождями племен, установить относительный порядок в межплеменных стычках и спокойно получать дань. Тут другое. Пограбить? Как же без этого? Захватить Цейлон и острова помельче? Естественно. Основать колонию на том большом острове к востоку от Африки? Тоже неплохо. Прибрать к рукам торговлю? Весьма существенно. Построить большой флот, как военный, так и торговый? Просто необходимо. Равно как и создать новое оружие.
   Однако главное - придержать колесницу империи. Слишком уж разогнались короткоживущие аристократы и новобогачи, слишком много власти оказалось в их руках. Только под предлогом войны можно конфисковать латифундии, прижать провинциальную знать. Лишь в сражениях можно по настоящему проредить самые знатные и сильные роды государства, без явно надуманных проскрипций.
   Семеро сказали об этом просто и ясно - надо закалить очередное поколение. Машина государства подомнёт немного новых земель, только её придётся хорошенько смазать кровью подданных. Невозможность задачи лишь облегчит выжимание соков из государства.
   И они лучше знают, когда остановиться.
   Вышла ступка для человеческого зерна.
   Лонгин в раздражении отвернулся от очередных клинков. Война породила новую опасность, которую он ещё не понимал. Если так, то её надо прекращать как можно скорее, а не гнать флотилии судов вверх по Инду и Нарбаде, в надежде на фланговый удар по враждебным княжествам.
   - Думаю, тут верных три десятка наберется, и на этом всё - бодрым голосом Квинт попытался рассеять его излишнюю задумчивость.
   - Это только часть центурионов. Еще есть просто легионеры. Хотя на них будет влиять много меньше.
   - Уже известно, что именно? - эльбеец обрадовался.
   - Понятия не имею. Но только совсем простые ребята труднее поддаются этой заразе.
   Если бы у него был хотя бы один амулет бунтовщика!
   - Хватит с клинками. Основную массу проверили, дальше их будет поменьше. Завтрашний приём начали обустраивать?
   - Да. Только Теренция не может найти здесь льда.
   - Здесь? - удивился Лонгин, - Сюда лед нельзя подвезти даже на кораблях, он тает быстрее, чем заканчивает переход по Эритрейскому морю.
   Квинт сделал вид, что это было простое усердие, а не очередная попытка угодить наставнику и патрону.
   - Дочь начальствующего над портом Луция, - продолжил мнемокогнитор.
   - Да?
   - Ты... - он спохватился, - Познакомишь её с Русоном.
   Мнемокогнитор старался оберегать семейное счастье своих присных.
   - Ей можно будет врать о подвигах?
   Лонгин только хрюкнул, так он обычно давил смех.
   После дневного сна - в полдень даже рядом с комнатным фонтаном было невозможно бодрствовать - мнемокогнитор уже не занимался прибывающими войсками, а сосредоточился только на Асане.
   Надо было продраться сквозь изжелта-серую пыль, которая наполняла здесь воздух, разбить каменные стены, разобрать крыши из черепицы и пальмовых листьев - только бы дойти до помыслов и чаяний обитателей портового города.
   Вся свита мнемокогнитора превратилась в мелких воришек. Тащили у крестьян и рыбаков с рынков, потаскивали у ремесленников, купцов, стражников. У всех. Иногда покупали. Реже обменивали и уж совсем не часто получали в подарок. Кое-кто считал удачной приметой, если его прошлую судьбу вычитал мнемокогнитор.
   Лонгин с величайшим удовольствием вырастил бы из этой приметы собственный культ, но ему, понятно, не позволяли семеро.
   Густая сеть не принесла большого улова. Разновеликое воровство, убийства, измены, подкинутые дети - всё как в обыкновенном портовом городе, через который идут войска. Жизнь шла своим чередом. Домиций получил наводки на нескольких извергов, и пришлось подписать приказы о повешении двух легионеров.
   Мнемокогнитор заработал головную боль, слишком уж много вещей просмотрел за один день, но после заката работал с материалами от гадальщиков, местных колдуний и знахарей. Здешняя картина верований стала ему абсолютно ясна. Старые храмы, куда ходят потому, что так же делали родители, новые храмы, куда идут за вспышками ярости, страха или патриотизма. Проповедники, которые собирают себе на хлеб, обещая людям исполнение их надежд - только каждый обещает в меру своего ума, и артистического образа.
   То же, что и по остальной империи. Настоящих чудес мнемокогнитором обнаружено не было.
   Асанских нобилей он оставил для приёма.
   Заснул Лонгин очень уставшим, потому душной, пыльной ночью его не решились разбудить и доложить - корабль с арестованным за попытку бунта эльбейцем уже несколько дней назад прошел через порт Салала. Они бы сообщили раньше, но оползень разрушил башню гелиографа, и погибли все скрибберы.
  
   Утром, при осмотре новой партии мечей страх медленно покинул мнемокогнитора, но на его место тут же пришел азарт. Даже если Лонгин еще не знал своего врага, то приблизительные его возможности стали ясны - семена ненависти, хоть и различные по своим качествам, были одного сорта. И почти наверняка не передавались другим людям. При всей изощренности, было что-то простоватое, топорное, в работе над человеческими душами.
   Пусть мнемокогнитор наблюдал плоды трудов не мастера, но ученика - сегодня он точно узнает пределы мощи своего соперника. С эльбейцами должен был работать именно мастер. Только бы Пулиона довезли живым.
   - Наставник. - Теренция редко обращалась к нему так, а придя к Лонгину сразу после дневной дремы, она выглядела встревоженной, - Что такого в этом проповеднике?
   Квинт и Аршак, сопровождавшие её, теперь ушли вниз, к бассейнам. Мнемокогнитор взял клочок бурой, грязной ткани, который она умудрилась срезать с хламиды Стахия, покачал на ладони.
   - В нём есть крупица, или скорее, ничтожнейшая пылинка, от духа нынешнего времени.
   Она не понимала.
   - В твоём возрасте очень тяжело ощутить, как меняется эпоха. Тебе не с чем сравнивать. Книги помогают плохо. В них так мало настоящих подробностей.
   - Этот проповедник никогда не станет знаменитым. Его даже не хватит на собственный храм.
   - Дело не в славе или деньгах, Теренция. Еще недавно казалось, что в мире проклюнулись все вечники, и больше не родится долгожителей, которые сами себя отпихнут от могилы. Но последние годы стали появляться новые люди. Некоторые их них похожи на Стахия.
   - Он вечник? Или может им стать?
   - Может, и станет.
   - А трактаты, - она перешла на встревоженный шепот, - Трактаты больше не действуют?
   - Все новички просматривали их. Гермоген, ты его не знаешь, хвалится, что не читал, но он лжет, - Лонгин тоже заговорил вполголоса, - Эти пергаменты теперь нужны только историкам. У всех новых вечников появился свой способ уходить в пустоту.
   - Его же надо записать, распространить.
   - Если бы они сами могли понять его... Это дух нового времени. Новый логос, новый огонь. Он отливает себя в умах людей, как скульптор делает свои бронзовые портреты. А у людей-то слова все старые, из прошлых веков. Муций и Хавнир начинают ощущать это. Могут взбунтоваться.
   - Но если "отец всех медников" взбунтуется... - она отчетливо поняла, что идет уже не просто доверительный разговор.
   - Его казнят, - прошептал Лонгин, - Как могут казнить многих других.
   Мнемокогнитор не торопился делиться ощущением грядущих проблем с комиссией, тем более, что всех ответов, не знал даже он. Приходилось закидывать удочки. Как сейчас.
   - Придется отлавливать новых вечников? - в ней слишком укоренилось чувство долга, требование поддержания существующего порядка.
   - Чтобы империей во веки веков правили люди прошлых эонов? Без прилива свежей крови? - спросил Лонгин с хитроватой усмешкой.
   Секундное замешательство.
   - Так мне что, Стахия... слушать? И я стану его ээ... почитательницей? - она снова оказалась сбитой с толку.
   - Нет. Сам по себе он ничтожен. Твоё первое заключение о нём было абсолютно правильным. Разузнай, почему его слова так привлекательны для людей. Не прямо сейчас, но за несколько лет. Будешь искать таких же. Сможешь? - он подмигнул ей и приложил палец к губам.
   Теренции не нужно было объяснять, что такое особое поручение.
   Что еще обрадовало в ней Лонгина - это умение не подумать лишнего, не задать слишком опасный вопрос: что будет с нынешними вечниками?
   Приём, устроенный, по сути, Луцием, оказался великолепен. То, что в портовом кабаке было недостатком - во дворце искусный архитектор превратил в шедевр. Громадный подвал, в котором железобетонные колонны, изгибающиеся как змеи, поддерживали горбатый свод. Белый песчаник, мрамор и алебастр отделки превращали всё вокруг в один большой холст, на котором цветные светильники создавали орнаменты по воле хозяина. Из многочисленных отверстий в потолке били лучи света, слышалась музыка, сыпались лепестки роз. Было много живой зелени. Поставили небольшие столики. Множество ковров, валиков и подушек так искусно разбросали по полу, что непонятно было, какая на нём выложена мозаика.
   Гости прибыли в самом благожелательном расположении духа. Они ждали от мнемокогнитора фокусов: не опасных разоблачений, подсказок о забытых именах и вещах, интересных рассказов о собственных, уже почти забытых чувствах. Лонгин мог превосходно развлекать публику, и когда приглашал людей именно для веселья - никогда не обманывал. Во всяком случае, об этом никто не узнавал.
   После легкой путаницы в начал пира и нескольких слишком уж вытаращенных глаз - всё успокоилось, все расселись, и мнемокогнитор оказался в перекрестье десятков взглядов, каждый из которых направлялся на него из-за своей колоны. Но в ближнем круге, на небольшом помосте, сидела едва ли дюжина человек.
   - ...я обожаю сажать планер на воду, на моём есть такие пластины, чтобы не сразу тонул. А сама ныряю, - щебетала Сабина. Загорелая, хрупкая девушка с пышной прической.
   - Только отец слишком уж нервничает, - Лонгин кивнул в сторону Луция.
   - Можно ему рассказать, что всё это совсем не страшно? - дочь начальствующего протянула мнемокогнитору кольцо.
   - Ну... - он просмотрел её воспоминания о полётах, - Тебя слишком заносит у скал. Да, у тех, "квадратных", как зовут их в твоей компании, у самого выхода из бухты. В канун последних Календ ты чуть не гробанулась. Но летать она может, - Лонгин ободряюще кивнул Луцию, а Сабина состроила обиженное лицо, - Хватит ума вовремя отвернуть.
   - И то дело, - пробурчал начальствующий.
   Первый трюк вышел не очень, без блеска, но девчонку надо было отвадить от разговора, пусть ей Русон шепотом байки травит. Кольцо, однако, Лонгин пока оставил на блюдце рядом со своей тарелкой.
   - Меткий Дзоргиз, сколько же ты убил муфлонов на последней охоте в горах? Когда побился об заклад в последнем месяце? - Лонгин заговорил с Клавдием, всадником, однако явно сыном наложницы-негритянки.
   - Только девятерых, - сознался охотник.
   - Можешь не платить.
   - Как так?
   - Бакул ничего не помнит, а если вспомнит, то побоится потребовать у тебя выигрыш.
   - Хо! Правда?
   - Не веришь? Спроси у него, - мнемокгонитор показал кубком на человека с лисьим лицом, сидевшего на зеленых подушках.
   Второй фокус вызвал улыбки на лицах, и даже смешки. Тут Лонгин понял, что маленькие помосты с гостями понемногу движутся - секундное замешательство отразилось на его лице, отчего все смеялись, может и не слишком громко, но вполне искренне.
   - Так я и знал, что смогу тебя удивить, - не утерпел и похвастался начальствующий.
   Со столиками помостами вышел настоящий танец - они по одному подплывали к центру, гости начинали неторопливый разговор, которого как раз хватало на одну шутку с прошлым. Мнемокогнитор бросал обратно кольца, серьги и прочие финтифлюшки, иначе бы его место стало напоминать ювелирную лавку.
   И вот когда гости уже изрядно приложились к кубкам, вопросы со столиков стали куда как развязнее, а глаза Сабины то и дело округлялись от очередного, весьма красочного и правдоподобного вранья, Лонгин снова взял кольцо.
   Дочка начальствующего знала здесь всех, и будучи не слишком сильной в логических рассуждениях, обладала превосходным чутьём на гадости. Замысли хоть что-то её отец, или кто другой, она бы не смогла развлекаться так же беззаботно.
   Чисто. Пусто. Нет опасного нытья в сердце.
   У неё, как и у всех других чиновников, на душе обычная сытая жизнь провинции. В которой самое страшное приключение - походы по борделям у казарм.
   Лонгин продолжал шутить, немного выпил, поел и расслабился. В конце концов, его здесь не хотят убить, вокруг люди, которые видят в нём живое чудо, опасное, но и весёлое. Эти несколько часов времени надо потратить на умеренные радости жизни. Иначе он слишком будет ждать корабля. Он рассказал старику Зишозу, как тот украл деньги у самого себя, научил жонглировать Юлию, хотя та, полуслепая, ни разу в жизни не пыталась этого делать.
   Прошло уже много времени, и когда Лонгин на уже совсем пьяную просьбу предсказать день смерти, сострил, что Котта умрёт в ночь одновременного рождения его трехсот сыновей - в подвал зашёл Амбриовиг. Рука на повязке, синие круги под глазами. Он только кивнул - прибыл с добычей - и тут же исчез.
   Интересно, как он умудрился не разминуться с конвоем Пулиона?
   Мнемокогнитор для приличия выждал несколько минут, раскланялся с публикой и удалился.
   В гостевых покоях никто не спал.
   Пулион, поджарый, до черноты загорелый, с несколькими только зарубцевавшимися ранами, сидел у фонтана и жадно пил воду. Кандалы с него сняли, но рядом стоял Квинт с длинным, узким ножом, а чуть поодаль основательный караул из дюжины триариев шестьдесят седьмого легиона.
   Еще из угла на арестованного смотрела Теренция и её непонимающий, удивленный взгляд был как очередной симптом болезни - эльбейцы не знали, отчего бесятся их братья. Лонгин, между прочим, сделал себе еще одну зарубку в памяти - при всей своей сообразительности, Теренция до сих пор удивляется как пятилетняя девочка. Со Стахием ей это поможет, но следует подстраховаться. Поставить приглядеть за ней еще двух-трёх человек. Втёмную.
   Лонгину очень хотелось прямо подойти, сорвать амулет, и прочесть прошлое - с эльбейцем он не ошибётся, не будет никакого тумана или неясности. Вместо этого мнемокогнитор забросил в угол цветочный венок, в котором сидел на пиру, жестом приказал, чтобы поставили кресло и стол. Одно кресло.
   - И что же учинил префект фабрум Пулион? - спросил Лонгин, ни к кому конкретно не обращаясь.
   - Осада Бетула, он так переделал огнемёты, что они взорвались, - триарий, начальник караула, подал Лонгину свиток с описанием происшествия, - Мы зажгли город, надо было сбить оборону со стен и башен.
   - Но он сам был в первых рядах? - с сомнением в голосе уточнил Лонгин.
   - Префект фабрум сошел с ума, требовал идти вперед, когда в баках уже взрывалось каменное масло, - триарий дал ответ четко, будто рапортовал на плацу, - Я был там сам. Он дергался, бился в конвульсиях, будто сбесился. Кричал, потерял всякую связность речи. Если бы мы не связали его, он бы погиб, и положил бы когорты перед стенами.
   - Я понял, Сервий. Теперь помолчи.
   Лонгин и сам прекрасно видел, что перед ним сидит не гордый и деятельный эльбеец, а какая-то человеческая головня. Префект фабрум почти полностью сгорел. Ему нет еще и тридцати, а разум еле живёт, и радость жизни его стала пеплом.
   - Почему ты не выбросил амулет? - будто между делом спросил мнемокогнитор.
   - Быстро-быстро бежал, тяжело, не поднять людей, держали... Когда мне удалось бы найти время для этого? - Пулион был не здесь. Витал в облаках. Говорил еле слышным, осипшим голосом. Но всё-таки дал вразумительный ответ.
   - Ты хотел убить своих друзей?
   - Зачем? Наверное, нужно было убить всех.
   - А сейчас - тоже надо? Или только тогда, в бою?
   Префект фабрум промолчал. Он не мог дать ответа. Правда, его еще хватило вложить маленький бронзовый диск в протянутую руку мнемокогнитора.
   Отчаяние и одиночество. Лонгин, погрузившись в прошлое префекта фабрума, будто оказался в темноте, на вершине утеса, и внизу, на всей земле - ни одной живой души. Он горел, и тем освещал пятачок скалы вокруг себя, но как же мало света было в этом пустопорожнем вместилище, которое зовут Ойкуменой.
   Мнемокогнитор отогнал возникший образ, и стал перебирать воспоминания. Высадка. Первый марш. Сражение. Карательная экспедиция на остров Матунга - взбунтовался Бомбей и пришлось выжигать кварталы. Длинный переход вглубь континента. Стычки. Огнеметы стоят прямо на повозках, и в таком боевом строю надо проходить каждую деревню, только маловато остается живых после таких проходов.
   Ранение. Первое, второе. Потом перестал обращать внимание.
   Вот!
   Лонгин нашел первый ключ - эльбеец махнул на себя рукой. Его учили никогда не забывать о себе, даже если придется отдавать жизнь, то всегда надо знать за что, а не идти как бык к жертвеннику.
   Но ярость и отчаяние - не были плодами чьих-то усилий. Всё шло естественно, по велению природы! Как читатель-бездельник, все бока отлежавший в библиотеке и не составивший не единого документа, легко сможет отличить старый свиток от случайного набора кусков папируса, так и Лонгин, ни разу не выправивший простым усилием воли ни одной чужой души - знал, что Пулион сам довел себя до состояния живой развалины.
   И всё бы ничего, но зачем когорты в огонь вести?
   Вокруг - напряженно прислушивающиеся к разговору люди и отзвуки подвального веселья.
   - Ты до последних минут заботился о технике. В легионе всё было идеально, как только может быть после четырех месяцев боёв.
   - А кто без меня это сделает? М? Это самое хрупкое из людских творений, и самое ужасное.
   - Хрупкое, - эхом ответил мнемокогнитор. Он уже знал, но префекту фабрума необходимо было выговориться.
   - Про неё все забывают. Раз и нет. Хи-хи. Украшения на виду, их не портят. Книги лежат в ящиках, и без крыс годами ждут, кто бы их пролистал. Государство, эта машина, в которой живём мы все - сколько раз оно умирало и воскресало? Ты, Лонгин, наверняка помнишь последнюю его смерть, в твоём детстве. А с огнемётами - только отвернись. Попортят. И никто не знает, что делать дальше, некому оживить эти вентили и веревки.
   Шепот затих.
   Мнемокогнитор посмотрел на карту - точно, все случаи паразитных изменений в рассудке, они совпадают с местами самых жестоких боёв. Это можно было бы заметить и раньше, не выдумай он этого мифического сопротивления. В Индии шла другая война - больше запаха жженого мяса, дальше от дома, просто быстрей приходит смерть - и с ней в человеческих головах заводилось другое безумие.
   Ну почему эльбейцы? Они ведь его самые любимые ученики. Хотя одиночество, одиночество.
   - Ты знаешь, - Лонгин начал тоном бодрого шестидесятилетнего наставника, - в западном океане, за геркулесовыми столпами, остров недавно открыли. Сколько экспедиции снаряжалось, все мимо - но вот нашли. Небольшой, и плыть недалеко, как от Кадиса до Менорки. Теперь туда ссыльных отправлять будут.
   Пулион молчал.
   - Из плавания вокруг Африки уже какая экспедиция успешно возвращается. Будем на самый юг колонию выводить. В столице месяца через три добровольцев набирать станут.
   Молчание.
   - А лет через десять-пятнадцать я дам денег на такие корабли и такой флот, чтобы обогнуть планету. Если с запада так плохо возвращаются, может имеет смысл плыть на восток?
   Лонгин прощупывал память префекта фабрума, и видел, что тот готов отозваться. Когда-то он больше всего на свете мечтал плавать по морям. Он любил корабли, знал наперечет лучших мастеров-корабелов, видел все крупные верфи империи. Потом увлекся ещё и огнём, и вот так угодил в шестьдесят седьмой легион. На заморскую войну.
   - Ты ведь женился? Кажется, дочь родилась. Они остались в Ираклионе.
   Пулион улыбнулся куда-то вдаль.
   Да. Ясно. Он любил эту гигантскую машину государства, в которой жил. Он любил жену и дочь. А между колоссальным и домашним - оказалась пустота. В этой пустоте зародилось отчаяние и одиночество. Вернее, раньше там была Эльба. Община, в которой он вырос. Друзья, которые лучше братьев и сестер. После такого никакая верфь, никакие мастерские и уж тем более никакой легион - не казались ближним кругом. Все его знакомые никогда бы не стали настоящими друзьями. Он слишком хорошо знал пределы, за которыми они донесут на него, он кожей ощущал их выверенную любезность. И так год за годом. К нему пришло большое одиночество, цветное безвременье. Пулион был как круглый камень - его обтесали, а потом запустили из пращи. Лететь.
   А зачем?
   Лонгин рассердился. И на Пулиона, и на самого себя. Сопляк этот префект фабрум. Мнемокогнитор помнил ощущения калек и смертельно больных - далеко не все превращались в такое человеческое тесто, многие умели жить дальше. Лонгин знал чувства матерей-детоубийц - тем просто нечем было кормить маленьких. Человека можно сделать пылью, а он все равно будет строить какие-то планы на будущее. А этот Пулион? Стоило нажать на него посильнее, и он расклеился. Ну тогда зачем весь этот маленький рай, который создавался на островах?
   - Я ощущал боль многих людей. Раненых. Больных. Несчастных. И ты, мой дорогой Пулион, ничем не отличаешься от прочих. Слепые могут преодолеть свою боль, ты же...
   - А у меня ничего не болит, я могу идти в бой, - так же равнодушно ответил префект фабрум.
   Правильно. Пулион чуть не сошел с ума совсем не из-за собственной слабости. Он был силен, его разум и воля, выкованные воспитанием как стальные пластины, были готов отбить любой удар судьбы. Просто ему не было смысла сопротивляться.
   Свободный человек, он шел к вершинам, но судьба стала тупо наматывать его на ось войны, как веревку на кабестан. Выходило противоречие: вот империя - всё красиво, вот моя жизнь - тоже полный порядок. А вместе сплошной крысиный помет получается - война, на которой приходиться сжигать детей. Он мог спрятаться за идею защиты империи, только много лучше многих других понимал, что защитой тут пахнет мало. В дряхлом государстве Гупта знать любила гаремы больше сражений - какую угрозу эта страна могла нести соседям?
   Пулион мог держаться за свою большую семью, за общину, и ради неё стерпел бы всё на свете - но сенатская комиссия упорно не позволяла эльбейцам собираться вместе. Его могло бы спасти презрение ко всем варварам, ко всем иным - только вот наставники раз за разом повторяли, что эльбейцы должны работать для всех граждан империи. И он, Лонгин, ничего не смог сделать, чтобы представить индусов какими-то иными, второсортными людьми - ведь зажиточные пожилые кшатрии ничем не отличаются от вышедших в отставку центурионов.
   На секунду мнемокогнитору вспомнились собственные жена и дети.
   - Знаешь, - вдруг зашептал Пулион, - В детстве я пробовал молиться на твой бюст.
   - Ха-ха!! Ха-ха!! На тот, что стоял перед входом!? - всё еще злясь, засмеялся мнемокогнитор, - А потом тебя одолели сомнения. Ты пожелал себе в подарок коня, но коня всё не было, и ты решил, что я человек.
   - Я просил лодку-долблёнку, - закашлялся префект фабрум.
   - Ну, извини, запамятовал, - Лонгин помахал амулетом на шнурке, - Просто почти все желают себя лошадь. В ответ я дарю им "всадника", игрушку-свистульку, рассказываю притчу о лени и благочестии, и всё заканчивается. С тобой, видно, придется так же.
   Пулион усмехнулся, а мнемокогнитор снова сел в кресло.
   - Для меня есть два способа управления людьми. Одним можно взять на их пороках. Запугать, шантажировать, просто подкупить. Что бы я не дал таким людям, сколько бы талантов золота не отмерял - они сами зароют их. И как-то уж так получается, что одновременно с ямой для клада, они роют себе могилу. Другие, как эльбейцы, идут за мной, потому что я даю им мечты. Заметь, не исполняю прихоти, не воплощаю капризы - но выращиваю в них мечтания, и потом открываю путь к исполнению. В этом есть своего рода соблазн. Разве ты не хотел переплыть западный океан? Ты был бы одним из капитанов в том флоте.
   Префект фабрум отрицательно завертел головой. Однако же все и так понимали, что он уже не сможет.
   - И когда требовалось перескочить через огненный ров, ты не допрыгнул. Или не долетел - подпалил крылья. Но я знаю, к чему ты стремишься сейчас.
   Удивленный взгляд.
   - К забвению и покою. Чтобы прошлое не напоминало о себе. Ты оправишься на самый юг мира. С семьей. Основывать ту колонию. Под чужие звезды. Навсегда. А пока ты едешь в столицу.
   - Что? Что я должен сделать? - это был неосознанный ответ, будто чужой голос вещал устами Пулиона.
   Лонгин усмехнулся.
   - Во всех подробностях рассказать, почему решил идти в огонь. Не мне - столичным дознавателям. Предупреждаю, сразу они тебе не поверят.
   - Меня просто убьют или тщательно запытают до смерти?
   По-прежнему пепел в глазах. Оно и понятно, быстро такая боль не проходит.
   - До смерти? Я что, пропустил важные замыслы в твоей памяти? Ты решил убить нашел императора? Или сжечь столицу? Нет? Ну, вот видишь, тебя и пытать не надо. Только вот подробности ты должен будешь рассказать. Их должны будут узнать не только из моего отчёта.
   Пулион молчал. В нём старая вера в наставника боролась с теми ужасами, которых он насмотрелся за последние месяцы, а пуще того - с долгими годами одиночества.
   Мнемокогнитор задумался, ушёл в себя. Только подал знак, что можно уводить арестованного, вокруг забегали на цыпочках люди.
   Что же делать с этим огненным рвом? Ведь если так пойдет дальше - эльбейцы начнут срываться туда десятками. Они и так не все летят к вершинам, слишком уж притягательна частная жизнь в империи - посещение театров, мелкие интрижки и супружеские измены, либо же простое коллекционирование столиков из лимонного дерева. А тут война - и свободный человек, которого мнемокогнитор так трепетно воспитывает, не выдерживает её тупой, ежедневной бессмысленности.
   Скоро ему будет не хватать новых кандидатов на освободившиеся должности.
   Да, эта рубка на континенте бессмысленна сама по себе. Её надо заканчивать. Но сколько еще может быть абсолютно бессмысленных, пустопорожних стычек и сражений?
   Им нужна надежда. Приводной ремень между человеческой песчинкой и гигантским механизмом империи. Какая-нибудь универсальная, метаморфная надежда, которую можно применить всегда и везде, и которая не будет обременять...
   Лонгин про себя засмеялся. Ну конечно, что там у него есть свеженького на "рынке богов"? Не зря, ой не зря он затеял это предприятие. Кто сейчас подходит ему больше прочих? Надо оградить от неприятностей жрецов Митры - они требуют держать данное слово. И, конечно, рыбари, нищие проповедники из Иудеи. У них безотказная надежда - сработает в любом огне, с руками по локоть в крови. Только нужен какой-то благопристойный вариант их учения, полированный до зеркального состояния, чтобы не покушались на государство.
   Но и это учение, по большому счету - промежуточное решение задачи. Вроде макового настоя - снимет боль, не уничтожив болезнь.
   Мнемокогнитор с веселым ужасом ощутил, что прямо сейчас, в эту самую секунду он кончается, как первый сыскарь империи. Мечта, с которой он вышел из камышей больше не может служить ему путеводной звездой, быть абсолютной ценностью. Ещё сто или двести лет вот так крутиться - от расследования к суду, от суда к казни? И смотреть как раз за разом сгорают его воспитанники? Семеро ведь не ощущают, как хрустят личности под колесами судьбы, они не могут понять. А он уже слишком хорошо владеет всем управленческим аппаратом империи, чтобы и дальше послушно исполнять приказы, запоздалость и топорность которых начали его утомлять.
   Надо становиться императором. Правящим богом, жертвенным даром которому будет чистосердечное открытие собственного прошлого.
   Только сейчас Лонгина снова ждала атараксия.

Июль 2008

  
  
   Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.
   Ум движет массу
   Доколе, Катилина, ты будешь испытывать наше терпение?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"