Аннотация: Палач не знает отдыха... Но еще важнеё ему не знать страха.
Бескаравайный С.С.
ИСПОЛНИТЕЛЬ
- "Новые уникальные яйца без скорлупы! Вы можете готовить омлет, ничего не разбивая!"
- Людей таких, чтоб с ними без битья говорить, делать ещё не научились.
- А оно надо?
- Кому-то точно надо.
Разговор у радио в участке.
Латунная гильза здесь всегда откатывалась в дальний правый угол, к повороту. Туда же стекала и кровь. Если с выстрелом получалось не очень удачно, и крови натекало много, то желтоватый металлический проблеск очень скоро оказывался в окружении темно-красной, почти черной поверхности. А вокруг были зеленые, ядовитого оттенка стены и единственная лампочка на сводчатом потолке внутри пластикового неразбиваемого абажура. Да ещё сырость, холод и старый страх.
Вислоусый врач поднялся от тела, молча кивнул коменданту. Двое подручных - санитарами их звать было неправильно, они просто помогали медику - начали укладывать труп осужденного на носилки.
- Ну что, сдавай оружие, - начальник колонии протянул руку и Яндыганов, вынув обойму и передернув затвор, вложил в неё пистолет, - Правда, что тебе Фальберг предлагал сделать уникальный ствол, специально под твою руку, да еще и с прибамбасами? Инкрустации, камни? Позолота?
Исполнитель равнодушно пожал плечами.
- У меня будет только табельный "макаров".
- Ну, лейтенант, не умеешь жить. Какой бы потом был экспонат для Эрмитажа остался? Для истории?
- Мой вполне сойдет для оружейной палаты.
Начальник хохотнул. Полноватому, высокому Хамуряку было легко выдать сатанинский хохот, чтобы эхо бродило по коридорам. Но смеялся здешний начальник осторожно, вполголоса.
- Пошли, арестованный, - он кинул в сторону своего кабинета.
Невзрачный худощавый человек принял руки за спину, и стал подконвойным. Начальник колонии и арестованный добрались до места только через четверть часа. Решетки, замки, короткие коридоры. Лестницы без открытых пролётов и окна, куда невозможно выброситься. К тому же, в этом учреждении было не принято спешить.
В кабинете всё было по-прежнему - фанерная обшивка, вскрытая лаком "под дуб", офисная мебель, набор техники и портрет мелкого польского дворянина над креслом начальника.
Яндыганов привычно уселся на маленький диван у стены. Так ему было видно, что печатает факс. Хамуряк вытащил из сейфа чекушку. Беленькую, естественно. Вопросительно поднял брови. Исполнитель покачал головой. Появились два граненых стакана, банка с огурцами и тарелка с прочей закуской, но бутылка осталась непочатой.
- Напрасно ты, Сашка, подначки ждешь. Это после выборов всё поменяться может, за такие дела нас и повяжут в два счета. А сейчас полный порядок.
- Плохо, что он второй раз не выдвигается, - возразил Яндыганов, - Хромая утка. Подставить могут, из администрации кто перед новыми начальниками выслужиться захочет.
- Ну, захочет. И что? С новым главным ещё бабка надвое гадала, вот Бельский пройдет и что - работы у тебя только прибавится. Гайки прикрутят.
- Вряд ли. Страну отстроили, жизнь наладили, все устали от крови. Хочется милосердия и расслабления. Железобетонного спокойствия.
- И кто это тебе про волю народа всё рассказывает? Ты ж по кабинетам сидишь?
- Это у тебя, Сергей, тут телекамер не напасёшься, и за каждым третьим лбом свой стукач нужен. А там свобода слова. Интернет на что?
- М... - немного рассеянно промычал начальник, - Интернет. Лучше скажи, как там твои, в порядке? Новых придурков на дороге не встречалось?
- Нет, слава богу. Всё спокойно. Только проблема, она меня знать больше не хочет - общаться только по видео удаётся. Анке девятый год пошёл.
- Что девятый, это хорошо. Мой вон пацан, пятнадцать лет, силенок девать некуда. Давеча встрял в историю, еле краями потом разошёлся. Я ему сколько говорил - не маши кулаками как мельница, проблемы будут.
Но тут резко запищал старый чёрный аппарат и пошёл выдавливать из себя лист орлёной бумаги. Индивидуальная амнистия Яндыганову Александру Григорьевичу, такого-то года рождения, такого-то звания и должности. Обвинение в умышленном убийстве больше ему не угрожает.
Начальник колонии молча вынул из кармана табельный "макаров", вернул владельцу. Яндыганов убрал ствол в кобуру, пересел за стол, расстегнул пуговицу на воротнике. Пришлось ещё расписаться на паре бланков и бумажные дела завершились.
Потом выпили за помин души казненного, хоть и поганый был человек, и трупов на нём висело, как шаров на ёлке.
- Останешься? В гостевых боксах? Сегодня правозащитнички заявятся, тело понюхать. Можно с ними вечерок убить, в содержательных беседах.
Другого жилья, кроме как тюремного корпуса, на речном острове не было совершенно.
- Ба, думаешь, они все раскаются, совесть подключат? И бросятся помогать нашему доброму Минюсту?
- Думаю, славное токовище выйдет, косточки друг другу перемоете. И вообще, скучно тут.
Яндыганов только улыбнулся. Он никогда не ночевал в местах казней. Не то, чтобы он подозревал начальника. Просто еще больше он доверял статистике: если ночевать в таких местах, шансов умереть раньше времени слишком много.
- В восемнадцать-двадцать паром отходит. Я на нём. Мне скоро идти.
- В "Белый гусь" успеть хочешь? - начальник прищурился из-за стола, - Машина, охрана, чехарда эта. Свозили бы всех в сорок вторую, и хлопот меньше было бы. На бензине бы сэкономили...
- Не без этого, - в тон ему ответил исполнитель, - Давай еще по одной, чтобы меньше напрасной работы.
- Насчёт напрасной, твоя правда, чтоб меньше. Ну, давай. И чтоб больше зарплаты, - согласился начальник.
Выпили, поговорили ещё о выборах. Сошлись, что если Бельский нормально себя не поставит, причем быстро, недели за две, то всё. Сожрёт его Туманов.
Наконец, исполнитель пружинисто поднялся. Опрокинул стопку на посошок. Надел фуражку. Кивнул, повернулся и вышел.
Коридоры, коридоры, пункты пропуска. Выходя из больших, крашеных серебрянкой ворот, Яндыганов поймал себя на внутреннем, мелком и язвительном брюзжании - все они хотят удобства и безответственности, всем им хочется, чтобы работа проходила где угодно, только в другом месте. Но тут же исполнитель сам себе сказал, что неправ, перебирает с собственным образом, задаётся. Хамуряк мужик вполне нормальный, всегда на процедуре у него порядок, в зоне ни разу бунтов не случилось. А что шуточки и намёки - так трупы на подотчетном объекте никому нравиться не могут. Это он за десять лет, даже больше, скоро одиннадцать будет, уже ко всему привык.
Но образ сухаря-буквоеда, который с механической дотошностью приводит приговоры в исполнение, сейчас был ему необходим. Это вторая рабочая одежда, без неё ничего не получается. А значит подтянутость, холодность, чёткость. Хамуряк его друг, но с остальными себя держать надо. Тем более, что в "Белом гусе" с исполнениями проблемы.
На пароме его ждала машина. С автозаками он выезжал в прошлый раз. В этой командировке исполнитель передвигался на обычном служебном "иже". Разве только на ней можно было вовремя добраться до места по слякотным мартовским проселкам. Неизменными атрибутами поездок были два охранника, один из которых вдобавок крутил баранку. Шоринова и Булгаринова исполнитель знал уже много лет. Дружбы не было, и общий режим секретности требовал поменьше друг о друге знать, но как охраняемое лицо, они его уважали.
Почти в полном молчании они проехали двести семнадцать километров.
Утром, разбитый и усталый, Яндыганов проснулся уже рядом с воротами "Белого гуся". Пока зевал, "иж" въехал в досмотровый шлюз. Проблемы начались практически сразу: старший лейтенант, который вел процедуру, сообщил, что полной секретности достичь не удалось, и сейчас в зоне тревожно. Исполнитель приказал вести его к директору. На месте был только зам.
Яндыганова сопровождало пять человек, и охрана его была с ним.
Зам - взвинченный майор с тяжелыми воспаленными веками и мозолистыми костяшками кулаков (не от мордобоя, просто регулярно околачивал боксерскую грушу) встретил его очередной проблемой.
- Повесился Шаратугов. Сейчас тело оформляют.
- Вечно у вас всё не слава богу.
- Вам же меньше работы, - парировал зам.
- Я сюда не мешки таскать езжу.
- Да уж, вы исполняете правосудие, лейтенант, - видно майора что-то допекло, и он сорвался, - Сидели бы в своей комиссии по помилованиям, горя бы не знали. Мы бы тут сами всё решили.
- То-то и оно, что всё решать торопитесь. От вас больше всего заявок на внеочередные акции.
Зам ничего не ответил, и только посмотрел на исполнителя злыми глазами - дескать, мы оба всё знаем, всё понимаем, но какого чёрта ты делаешь вид, что здесь самый чистенький? Хочешь резать правду-матку, так сам начинай, а других не провоцируй.
Яндыганов выдержал взгляд безо всякого напряжения. Да, скидывают им горячий материал, да, перед выборами очень многих хочется обработать побыстрее, чтобы никуда не ушли. Ну так у каждого свои проблемы.
- Когда подашь клиентов? - в качестве жеста примирения он сбавил тон и перешел на "ты".
- К одиннадцати. Никуда не выходи из кабинета, - майор умчался по своим делам.
Пахло коньяком и морилкой для тараканов. Время пришлось коротать за чтением мемуаров Кони, и полтора часа прошли вполне сносно.
В этот раз на рабочем месте тишины не было. В южном блоке бродило эхо криков, свистков, ударов металлом о металл. Заключенных отсюда перевели, и теперь они шумели по соседству. Стоял запах палёного пластика, и вокруг валялись обрывки тряпок.
- Обычный коридор сейчас заблокирован, - майор был с автоматом, - Они там.
Исполнитель посмотрел на двери двух камер. Молча кивнул. Ощущение бунта сейчас не могло породить в нём страх - ведь он выполнял необходимые действия.
Пришлось стрелять через глазки. Первый смирился и стоял в солнечном луче, через решетку смотрел на солнце, с ним Яндыганов управился единственной пулей в затылок, а второй услышал, испугался, закричал, заметался по камере, как летучая мышь. Добить его удалось только с третьего выстрела.
Невзрачный человек тихо матерился сквозь зубы и почему-то думал о том, что это всё антисанитарная ситуация.
В этой колонии исполнитель никогда не отдавал оружия. В этот раз и подавно. Дождался в кабинете стандартного факса и выехал. Навстречу "ижу" прошла колонна грузовиков и бэтээров. Спецназ Минюста прибыл на подавление.
Оно и понятно, такого авторитета в землю уложить без бунтов не получается. Почему столько чесались?
Какие-то корреспонденты снимали его выезд, но здесь риска почти не было - поблизости от колонии, особенно в поселке, вооруженные чужие не ходили, знали, что местные стреляют без предупреждения. А в пяти километрах от "Белого гуся", по стандартной схеме прошла смена машин.
- Алесандр Григорьевич! Где ваши отзывы на дела по Бурятии? - секретарь комиссии, пожилая элегантная дама, когда была недовольна, становилась похожей на крольчиху.
- Я их по сетке скинул, посмотрите.
- На "рабочем столе" ничего нет.
- В "моих документах" всё лежит.
- Так бы сразу и сказали, - она водрузила на переносицу черепаховые очки и укатила в свою комнату.
Заседание открывалось только в полдень, так что по утреннему времени лейтенанту больше хотелось расслабиться, спокойно выпить чайку, посмотреть в сети последние новости. Или просто поспать - подголовник кресла очень хорошо исполнял роль подушки. Нет, не получалось. Каждый раз такое расстройство с беготней, поиском документов, недостающими материалами. И от секретаря это почти не зависит - человека несколько раз меняли, а стиль работы оставался.
Будь исполнитель посвободней в перемещениях, тоже опаздывал бы на четверть часа, как остальные, и с чистой совестью врал бы о пробках. Потому Александр зевнул, поднялся, и просто закрыл кабинет на ключ.
В новостях была стандартная грызня - последнее "турне" исполнителя не давало комментатором спокойно жить. Дискуссия шла по кругу и смахивала на хоровод слепых: причитания о поругании европейского выбора сменялись бесконечными рассуждениями на тему вероятности ошибки комиссии, потом начинались выпады по поводу цинизма - мол, до каких это пор комиссия по помилованию будет де факто выносить приговоры, да ещё при участии палача, и, конечно, это сводилось к попранию европейского принципа разделения властей.
Когда-то, пока его ещё не вычислили, он смеялся над кудахтаньем этой камарильи, потом злился на неё, потом ядовито комментировал. Но все эти чувства прошли. Всё проходит. Осталась лишь тяга к экрану - вроде как тяга к рюмке у завязавшего алкоголика: эту привычку надо просто задавать употреблением безалкогольного пива. В большой мир приходилось смотреть только для получения информации.
Яндыганов искал в новостях признаки будущих крупных заказов - они могли бы изменить ситуацию, перетряхнуть заезженный набор аргументов. Или крупной амнистии - она дала бы такой же эффект, только без крови. Однако ничем таким и не пахло. Ощущался либерализм - комментаторы жеманно пугались будущего террора, и в этой показной, насквозь фальшивой журналистской жеманности ощущалось лучшее доказательство будущего болота.
Ну и шут с ним, внезапно подумалось исполнителю, отдохнуть можно будет. И хотя Яндыганов понимал, что это минутный каприз, слабость, а потом он триста один раз передумает, и даже переделает, но общее желание культурной тусовки избавиться от такого опасного государственного служащего, он представлял.
Пора было идти работать.
В угловой комнате, за вполне себе овальным столом, собиралась комиссия. Бывало одиннадцать человек, иногда семь, но чаще всего девять - чтобы никогда не получалось равенства при голосовании. Два священнослужителя - иерей и мулла - уже сидели на своих местах и их осуждающе-воспитывающие взгляды встречали всех входящих. Усатый, медленноговорящий журналист Супов тоже пришел, и теперь сидел, зарывшись в бумаги - ещё пару лет назад он был правозащитником, но как-то ухитрился переменить сторону. Сразу за исполнителем явился прокурор Ахметов - он всегда приходил на заседания в мундире, при всех своих орденах и регалиях. Еще через минуту были все: оба писателя-шестидесятника, похожие друг на друга, но не братья, и очень старый, впавший в маразм диссидент, и даже Алла Данилова, красившаяся под блондинку дама неопределенных лет, которая представляла общественные благотворительные организации.
Расселись, обменялись дежурными шуточками и колкостями, включили экраны и достали из папок распечатки. Председательствовал всегда прокурор.
- Сегодня по плану пятеро. Дела все получили, ознакомились? - согласное бурчание за столом, - Вот и хорошо. Первым пойдет участковый. Начинаем, дамы и господа.
- Я, как всегда, утверждаю, что мы не имеем права отнимать у человека жизнь, - монотонно зашамкал диссидент, - Государство не имеет права становиться убийцей, жизнь любого человека...
Он всегда шамкал приблизительно одну и ту же речь, остальные уже наизусть выучили все возможные вариации. Его надо было терпеливо выслушать и учитывать его голос при финальных подсчетах, не больше.
Журналист, пошевелив усами, выдал другую речь, из которой остальные, опять-таки по привычке, автоматически убрали промежуточное мычание.
- Семь старушек за квартиры ...ммм - это многовато. Даже можно сказать ...ммм, жирновато. К такому привыкают. Это уже не человек ...ээ, зверь.
- Не забывайте, он пожизненное получил, - влезла социалка-Данилова.
- Я бы санкционировал процедуру, если будет уверенность ...ммм, что там без подвоха, без натяжек, - закончил Супов.
- Насчет подвоха, - вмешался Яндыганов, - Выдержка по времени есть, три года после приговора уже прошли. Ещё там сменился прокурор, уже год назад. Причем это не зам старого, а новый, из другого округа, по переводу. Были бы в деле ослиные уши, сам бы за них и потянул.
- А доказательства в деле железные, - прокурор постучал карандашом по бумагам, - Пальцы оставил, в последний раз под камерой наблюдений прошел. Деньги нашли. Да и сообщники имелись, он же квартиры не на барахолке загонял. Одним словом, срок прошёл, клиент созрел, и я не вижу смысла тянуть кота за хвост.
- Читал я тут его прошение, - поднялся левый писатель-шестидесятник, правый тяжело вздохнул, это предвещало длинное рассуждение, - Обыкновенная слезница, одно растянутое "я больше не буду", плюс жалобы на свою жадность и окружающий капитализм. Но подумаем, что осталось ещё хорошего, незапятнанного в этом человеке?
Тут он начал демонстрировать эрудицию - вспоминал Канта, Ленина, Бердяева, цитировал Ахматову и Окуджаву, зачем-то приплел маркиза де Сада. Вывод менялся каждые две минуты, так что речь напоминала маятник "виновен/невиновен". Слушать писателя было интересно, но понемногу обилие имен и редких терминов стало надоедать окружающим. Шестидесятник уловил недовольство и оборвал монолог в положении "виновен".
- Ваше мнение понятно, что скажет... - прокурор показал карандашом на второго шестидесятника, - Так, ясно, тоже не видите оснований для снисхождения.
Духовенство высказалось в том смысле, что бог этому человеку простит, и осуждать другого неправильно, но для его грехов среди людей прощения найти сложно, и заступаться за него они не будут.
Данилова тоже хотела произнести речь, но решила, что горячий запал, самые нервные слова - надо приберечь для других осужденных.
Ахметов тихо сказал, что в администрацию президента будет направлено уведомление.
Исполнитель поставил в списке первую галочку.
Второй в списке числилась отравительница. В деле описывалась длинная и донельзя запутанная история с закладом квартиры, кражей документов, подставными свидетелями и прочими атрибутами современного плутовского романа. Только вот одной из фигуранток то ли надоела возня, то ли она отчаялась, но в дело пошли соединения ртути. Прежде чем народ разобрался, что и к чему - четыре трупа уже были в наличии, в том числе один из сожителей оной нетерпеливой гражданки. Проблема была именно в запутанности истории. Всех прогнали через полиграфы, однако это всего лишь прибор, нашли какие-то следы ртути, только слабой концентрации, нашли деньги, но мало и не те, собрали показания, но странные. На суде это прошло хорошо - бойкий прокурор и признание осужденной вытянули всё дело. Однако комиссия вообще не принимала к рассмотрению признания людей, работала презумпция самооговора - нужные подписи всегда можно получить.
Если бы исполнитель мог воздержаться - он бы так и сделал. Регламент, однако, этого не предусматривал: или "да", или "нет", середина оставалась за дверью. Яндыганов сказал "нет", пусть живёт. Из остальных за расстрел был только прокурор, но ему по должности полагалось поддерживать своих. Постановили вернуться к делу через пять лет.
Третьим клиентом оказался типичный дурак нашего времени - по пьяной лавочке, чего-то там заподозрив, он убил жену и двух малолетних детей. Старший сын, семи лет, успел выпрыгнуть из окна и отделался перелом ног. Тогда убивец отложил в сторону молоток, взялся за охотничье ружье и пачку патронов. По результатам стрельбы двое прохожих отправились прямиком в морг. Сомнений в виновности не было никаких, но возник серьезный спор: во-первых, в очередной раз выясняли, виновен человек или водка, во-вторых, осужденный явно мучался и стремился уйти из мира - две попытки самоубийства за последний год, и вообще, он уже стал инвалидом. Особенно возражали священнослужители. Яндыганов сделал вид, что забыл прошлый разговор, и поинтересовался - к чему они хотят сохранить жизнь, ведь так больше шансов, что самоубийца попадет в ад? Нарвался на очередную проповедь. Спор решил Супов - шевеля усами и традиционно замедляя речь, он простыми словами сказал, что этот человек сам сможет за себя всё решить, а государство уже свою работу сделало.
Перенесли рассмотрение на год, догадываясь, что вряд ли к нему вернутся.
Четвертым оказался наркоторговец средней руки. Родом из Бурятии, он развернулся несколько западнее - в Охрубинске. Наладил систему сбыта, прикормил местные синие мундиры, устранил хилых конкурентов. Наглости, хитрости и жестокости ему было не занимать. В результате городок в девяноста тысяч населения начал быстро становиться его собственностью. Случились волнения, потом тишина, а потом и рейд с зачисткой. Прямых, твёрдо доказанных трупов на торговце было только два, однако статистика смертности в городе убедила почти всех - против казни был только диссидент. Прокурор ещё добавил материала - даже в блоке пожизненных торговец оставался заметной величиной, иногда умудрялся передать сообщения на волю.
Наконец, пятым оказался обыкновенный рецидивист, тягловая лошадь теневых систем. Пять отсидок: грабежи, грабежи, ещё раз грабежи, и наглый разбой, как венец карьеры. Авторитета не нажил - слишком быстро и напоказ расшвыривал, проматывал добычу. Много оставил покалеченных, тех, кто остался жить с выбитыми глазами, простреленными суставами, кто уже не работает, а существует на пособие. Здесь-то и пошли самые жаркие споры. Данилова оказалась в ударе и почти заворожила их рассуждениями, что раз трупов нет, то и сам осуждённый смерть принимать не должен. В нём нет такой опасности, как в торговце, сейчас он просто сидит в бетонной коробке, и будет сидеть, пока окончательно не потеряет силы. Тогда его спишут к инвалидам. Журналист колебался, священник тоже. Правый шестидесятник сказал, что такого надо было ликвидировать при задержании, а сейчас уже всё - после драки кулаками не машут. Исполнитель не видел смысла в жизни этого человека, но особенно не настаивал. Решили дело правый шестидесятник и мулла - они заявили, что покаяния в рецидивисте нет. Ещё посчитали число увечий, и сошлись, что обычный человек их выдержать не может. И утраченные из-за повреждений годы составляют число большее, чем осталось у рецидивиста. Слишком он людям серьёзно напакостил, причем не в один день, не в припадке ярости или глупости, а за всю жизнь. Такие черные краски надо вымывать из палитры общества - несколько витиевато подытожил шестидесятник.
На том и порешили.
Собрание завершалось, управились за полтора часа. Осталось только получить материалы к следующему мероприятию. В ассортименте был маньяк, несколько стандартных уголовников и один очень перспективный чиновник. Перспективный в смысле мрачности решения. Ахметов предупредил, что с маньяком может неувязочка получиться - он еще три года назад заявил, что попал "под влияние". Тогда ему не поверили, но сейчас на эту тему стало слишком много материалов в научных журналах. Пусть к заседанию уважаемые члены комиссии подумают - считать это существенным фактором, или очередной блажью.
Ночь выборов - это всегда время нетерпеливого ожидания. Какими бы стальными нервами не обладал человек, сколько бы перед этим не просмотрел соцопросов, и как бы внимательно не слушал экзитполы, внутри у него будет бегать маленький чёртик, и подзуживать на всё новые и новые глупые вопросы и переспрашивания.
Исполнитель чувствовал себя именно так, и компания, в которой он находился, не говоря уже о месте пребывания, делало молчание совсем уж трудным занятием.
Главное пятиэтажное здание Центризбиркома, большой атриум - бывший двор, покрытый стеклянным куполом. На полу плиткой выложена роза ветров, а напротив арки входа установлен большой экран и стол президиума. Для доклада. Репортёры "вострили микрофоны" и делали хорошие мины, чтобы взять интервью у нового президента - тот обещал прибыть в ЦИК, когда всё станет ясно. А уж председатель представитель избиркома сидел за столом в роли жертвенного агнца - приходилось отвечать на сто вопросов, и при том лучше было не ошибаться. Делегации от министерств и ведомств стояли на балконах сообразно табелю о рангах. Минюст занимал левый угол на третьем этаже, а скромному лейтенанту, работнику комиссии по помилованиям, нашлось место только в глубине анфилады, у небольшого экрана. Он сидел тихой мышью, так что смотреть главную церемонию этой ночи он мог бы и дома. Но ведь важно и послушать любопытные перешептывания.
- Семёнов?
- И Кастакиди, как же без Кастакиди?
- Будут перебирать Счетную палату.
- Нам до неё как до Солнца.
- При чём тут Солнце - места в очереди освободятся?
- Неужто второй заместитель? Разворуют.
Несколько человек, названия должностей которых были очень длинны из-за необходимости перечислять начальников, стоявших над ними, обсуждали результаты. То, что Бельский проиграл, было почти ясно. У Яндыганова оставалась ещё надежда, очень призрачная и похожая на старую пыльную запчасть, но свои надежды он умел хорошо прятать. Чёртик внутри бился всё тише. Коллеги для себя уже всё решили - и раз уж министр находился дальше зоны прямой слышимости, да ещё этот гул вокруг - первым делом надо было прикинуть будущие расклады.
Исполнителю тоже надо было думать о будущем, строить планы. А он всё ещё не решил, что хочет от оставшейся своей жизни.
Комиссуешь ты, комиссуют и тебя. Старая истина, но почему-то каждый раз, когда она срабатывает, становится неприятно. Неприятно по-разному: дураки не верят, что это происходит с ними, умники недоумевают, какие недалёкие, непонимающие люди сидят по ту сторону стола.
Яндыганов не считал себя особенным умником, но характер комиссии был ему кристально ясен. Кто-то (Игнатьев, наверняка) после выборов хотел быстренько разогнать всё, и сделать вид, что никакой азиатчины в Минюсте и близко не было. Только кто ж ему так просто даст разрушать систему? Такая полезная, удобная структура и её что - на пенсию?
Потому перед собравшейся пятеркой надо было пригибать голову, быть тише воды, и глупее пробки. Стоять по стойке "смирно". Только не переигрывать.
- Так вы получаете удовольствие от расстрелов? - понятное дело, это был вопрос психолога.
- Нет. Многие вещи в жизни много приятнее. Даже такая мелочь, как шоколадные конфеты, и то лучше, - с честным лицом отвечал исполнитель. Психолог только записал что-то в блокноте.
- Вы уважаете Европу?
- Каждый день, - по нынешним временам этот вопрос был не из опасных.
- Вы считаете себя в праве убивать людей?
- Нет. Это нарушение закона.
- А что же убиваете?
- Приходится. Работа такая, - Александр пожал плечами.
- Да что вы, Леопольд Станиславович, на человека насели, - представитель от прокуратуры пришёл на выручку, - Лучше скажите, Яндыганов, вы получаете деньги за убийства?
- Никак нет, - это было правдой.
- Вас повысили в звании за последние годы?
- Никак нет.
- Но, может быть, вы получили квартиру? Или машину?
- Я состою на котловом и вещевом довольствии, а так же пользуюсь служебной жилплощадью. Зарплата как юрисконсульту при комиссии. Семья так же под охраной.
- Вот если бы вы официально оформили свой развод, - влез финансист, - то государство сэкономило бы на проживании вашей жены и детей уже...
Она начал что-то подсчитывать на мобильном телефоне.
- Ничего бы не сэкономило, - прикрыл ему телефон ладонью безопасник, - Мы обязаны обеспечивать охрану и после развода.
- Н-да? Жаль. Но всё равно, образ его существования...
- Оставьте! При желании, да с такой рекламой он мог бы развернуться в плане личной жизни куда как серьезнее...
Далась им моя личная жизнь, какой-то малой частью сознания думал исполнитель, не перебарщиваю ведь, всё тихо, мирно, пристойно и скандалов не было.
- Дело не в этом, - снова влез психолог, - Вы, Яндыганов, корчите из себя непризнанного пассионария!
- Кого? - исполнитель очень натурально удивился.
- Что будете делать, когда докажут "эффект кукловода"? - это бы консультант от академии наук.
- Комиссия будет ориентироваться на выработанные вами алгоритмы оценки, - это был беспроигрышный ответ.
- Но ведь их еще нет?
- Так и эффект пока не доказан, - снова пожал плечами Александр.
- А недавний маньяк?
- Психиатры признали вменяемым. Комиссия решила, что с него хватит.
- Представьте, что вас разжалуют за убийство невиновного, какова будет ваша реакция? - психолог не унимался.
- Если не уволят, буду работать в звании сержанта.
- Возьметесь за старое?! И совесть мучить не станет? - это был риторический вопрос.
- Я уже пятнадцать лет на этой работе, практически с училища. Куда мне идти?
Так продолжалось полтора часа.
До конца комиссию не убили. Правый шестидесятник ушёл по состоянию здоровья. Иерея Сергия поменяли на архидьякона Павла. Прибавили еще одного диссидента, а вернее, диссидентку - толстую очкастую стерву, похожую на жабу. Но распустить всех, или дополнить состав десятком патентованных человеколюбов - на это не пошли. Ведь настоящее государство должно иметь как возможности помилования, так и возможности наказания. И если посадить миллион - не проблема даже при самом остром либерализме, то смертное наказание отдельных, конкрентно-злобных товарищей - слишком большое искушение.
Хуже было другое - теперь не было никакой уверенности, что сверху пришлют хоть одно помилование.
Уже после всех мероприятий, исполнитель столкнулся у курилки с левым шестидесятником. Тот мрачно вздохнул и выдал какую-то заумную фразу, означавшую замаскированное насмешкой презрение к власти.
За окном, в свете городских огней, мёл снег.
Исполнитель, только с одним шофёром, трясся в красной "ниве" по просёлочной дороге. Настроение у него было - хуже не придумаешь, но работа стала безотлагательной. Через неделю всё могло закончиться.
Вчера перевели начальника "пункта 74", позавчера заменили половину личного состава в семнадцатой колонии, четыре дня назад по мелочам сняли начальство "Утиного дома", и опять-таки поменяли большую часть персонала. Все те, кто открывал перед исполнителем двери, приводил заключенных, хоронил тела - все они быстро устранялись. Правозащитников с цепи по-прежнему не спускали, и ни один из уволенных или переведенных не был арестован. Но всё указывало на ликвидацию службы при комиссии по помилованию.
Яндыганова особенно бесил повод - слишком дурацкий в своей фантастичности.
И теперь надо было успеть исполнить хоть что-то из последних решений. Там, откуда ещё не сняты старые кадры. Потому езда и с одним сопровождающим, спешно, на случайно прихваченной машине, и с шапкой, надвинутой на лицо. Шофёр гнал, чтобы поспеть к парому. Исполнитель очень хорошо знал, что отдавать его не отдадут, но случайная гибель, да еще в чистом поле - это слишком хорошая новость для защитников прав всех тех, чьи права не хотят защищать нормальные люди.
У парома они оказались вовремя, и сорок минут спустя Яндыганов, простудившийся и уставший, уже сидел в кабинете начальника колонии, и смотрел на портрет. Хамуряк в мундире с расстёгнутой верхней пуговицей, что бывало с ним весьма редко, сидел там же.
- "Кукловод"?
- Да. Перетрусили, - исполнитель злился, рубил ладонью воздух, - Теперь всё на эту гадость валить будут. Сколько людей не накроши, ты под влиянием будешь.
- А ты, небось, за Птицаровым прикатил?
- За ним, за кем же ещё? У меня и решение на руках. После этой бумажки комиссия уже ничего дельного не решила, - Яндыганов достал из внутреннего кармана вчетверо сложенный бланк с подписями всех голосовавших.
- Ага, - начальник на лист даже не посмотрел. Он думал.
- Да пойми ты, - начал убеждать его исполнитель, - плевать им на эффект. Они там слишком боятся запачкаться.
- Я слышал, они просто хотят сменить человека, - безо всякой интонации произнес начальник.
- Что-то не похоже. Новичок бы просто повторил мой старый маршрут, а меня бы окончательно запихнули на охраняемую территорию. Ты в курсе кого снимают. Деза это, - в голосе Яндыганов было много горечи и сгнившей надежды, - И чтобы нового назначить, это ведь надо пальцем показать, ответственность на себя взять.
Исполнитель слишком хорошо знал теперь подробности этой дезы - её с упоением, как дворняга старую кость, обсасывали в комментариях аналитики.
- А думаешь, очередного душегуба расстреляешь, и всё вернется? Там, наверху, послушаются? - всё ещё без выражения спросил Хамуряк. Сейчас он выглядел старше своих сорока лет.
- Тоже нет. Уже всё решено. Только если мы его сейчас положим, следующим парням много легче будет восстановить систему. А то станем заповедником неженок. Как хомячки на детском манеже. А такие времена потом плохо кончаются, - исполнитель говорил всё быстрее.
- Правда.
- Если так, то нам надо... Подожди, - вдруг оборвал сам себя Яндыганов, - Дмитрич, тебя что, уже сняли?
Начальник мрачно улыбнулся.
- Почти угадал. Снимут к завтрашнему вечеру. Наверняка.
- Но, но... - мысли запутывались в такой клубок, что исполнитель постарался надеть маску сухаря-бюрократа, и подумать несколько секунд холодной головой. Теперь начальнику незачем держаться за должность, но и проблемы ему тоже совершенно не нужны.
- Знаешь, - осторожно повел Яндыганов, - если человек свободен, то за свои дела он должен получать по полной. А если только марионетка, то зачем это всё? Погоны, стволы? Работа? Нужны не мы, а психиатры. И электроды в мозгах.
Начальник молчал. Ушел в себя. Он молчал еще несколько минут, и Яндыганов решил, что пусть лучше в кабинете будет тишина. Наконец, Хамуряк вздрогнул.
- У тебя "макаров" с собой?
Исполнитель похлопал ладонью по кобуре. Начальник колонии встал.
Расстрел прошёл обыкновенно, подчеркнуто штатно, как десятки до него.
На обратном пути Хамуряк между дело рассказал исполнителю, что исполнение теперь вернётся к старой практике - и подозреваемых в особо тяжких начнут стрелять при задержании. И при этом разбираться будут мало, у него так троюродный брат жены погиб, весёлый парень. Просто был похож лицом на заезжего беспредельщика.
Потом оба сидели в кабинете. Начальник отбил два факса, позвонил, и теперь оставалось только ждать. Надеться на ответ не приходилось. Так что надо было просуществовать контрольный срок и приступить ко всем следственным процедурам.