Бескаравайный Станислав Сергеевич : другие произведения.

Доигрыш человека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение Жажды всевластия


Бескаравайный С.С.Џ

  
  
  
  
  
  
  
  

Доигрыш человека

Роман

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Днепропетровск 2003г

  
  
   Прелесть власти не в отдачи очевидных приказов, а в непрерывном воплощении нового, чему могут препятствовать только собственные лень и незнание.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 1. Продолжение карьеры.

25 апреля 2025 года.

   Какая польза человеку, если он приобретет все блага мира, а душе своей повредит?

Библия.

   Внимание! В нашем душеспасительном кабинете грандиозные скидки! Покупаете 8 часов сеансов с психоаналитиком и получаете индульгенцию дешевле на 20%! Чистота совести гарантирована!!!

Реклама.

   В самом начале почти ничего не меняется. Мышление - тяжелая на подъем штука, мысли слишком привыкли бегать по проторенным дорожкам и у них нет ни малейшего желания мгновенно возноситься к интеллектуальным высотам. Тело тоже ведет себя вполне нормально, не болит и не заваливает мозг эфедрином. Ты ждешь окончания всех процедур, всех тех бесконечных формальностей, что длятся и длятся. Встаешь и одеваешься. Ты видишь, как засыпает любимый человек, и как он просыпается в другом теле. Вот только долго это продолжается - кроме разума надо перенести эмбрион, и ее тела в клубке механизмов подергиваются от операций. Симченко деликатно отворачивается.
  -- Идеалом было бы клонирование, но вы оба не захотели начинать все сначала. Держитесь за человечность. Это правильно, но ей придется два дня ездить в коляске.
   Молчание восстанавливается и длиться, пока Наташа не перемещается на кресло, манипуляторы укрывают её. А вот она и открывает глаза.
  -- Ты как?
  -- С ним все в порядке? - ее рука на животе, а брови вдруг удивленно поднимаются, - Я ведь под анестезией?
  -- Да. И голова ясная. Теперь всегда будет, - механические комментарии нашего душеведа. Он прищуривается, рассматривая нас, и будто что-то прикидывает в уме. Но откуда я это знаю, если смотрю в лицо Наташи?
  -- Глупость какая, почему сразу не сообразила? - она, как и он, смотрит куда-то вдаль и губы ее начинают шевелиться.
  -- Спокойствие, дамы и господа! - вмешивается нейробиолог, он неспешно подходит к нам и с двусмысленной улыбочкой на лице, возвещает, - Переходим ко второй фазе!
   Потом тебя ведут в отдельную, не больше табакерки, комнатку. "Инкубатор духа" - выжжены буквы на ее двери. Симченко, этот Харон-инструктор, дает ценные указания.
  -- Попытайся вспомнить жизнь. Аккуратно, подробно. Просто перечисли все основное.
   Дверь захлопывается, и ты остаешься в одиночестве. Ты не знаешь с чего начать, смотришь на абстрактную картину, что висит на стене, и память соскальзывает по бессмысленным завитушкам и пятнам в свое прошлое.
   Там вдруг обнаруживается целая куча вещей, покрытых пылью забвения. Рассвет, который запомнил семилетний мальчишка, потому что встал в четыре утра и не знал чем заняться. Шпаргалка, которую спрятал, а потом безуспешно искал в нужный момент. Почти забытая улыбка Тани на одном из первых свиданий и тысячи других ярких и обыденных, радостных и печальных нитей, что и составляют ткань личного бытия. Все произнесенные за жизнь речи, увиденные картины, прочитанные книги - они становятся видны, будто их говорят тебе в уши и держат перед твоими глазами. Память, раньше неповоротливая и капризная, становится микроскопом, исправно увеличивающим каждую мелочь. Ты легко возвращаешься в любую секунду твоей жизни, рассматриваешь ее во всех подробностях. Ты восторгаешься своей новой способностью, как слепой новыми глазами, как пилот новой машиной - и вот тут начинаются сюрпризы.
   Разум превращается в острый скальпель: становятся ясны причины собственных поступков, мотивация, понятны многие капризы и выбрыки, которые до того не контролировались совершенно. Это происходит само собой, все становится таким ясным и отчетливым, что невозможно удержаться и не сделать выводы. Из темноты выплывают корни твоих желаний - жадность и любовь, эгоизм и благородство, отвращение и вежливость. А за ними идут внешние причины: воспитание, образование, домашняя обстановка и твои близкие. Все хитросплетения, какими судьба лепит из тебя человека, становятся доступны твоему пониманию. Подсознание, темная паутина привычек, рефлексов, усвоенных предрассудков распутывается как старый свитер. Та громадная система обработки информации, которую вынуждена содержать психика, чтобы не сломаться, не запутаться в бесконечных анализах очевидных вещей, в тысячекратных повторения пройденного, вдруг поступает в полное распоряжения разума. Будто хозяин лимузина, раз в год заглядывавший под капот своей машины, вдруг познал его устройство в мельчайших деталях. Это все очень быстро и остро - никакой сеанс психоанализа, никакая проверка на детекторе лояльности не может быть такой анатомически точной и настолько безошибочной.
   Никогда не думал, что прошлые ошибки так давят на растущий разум. Само это чувство знакомо многим: много лет спустя ты вспоминаешь свою детскую выходку, глупость, что совершил по незнанию или хамству, и тебя колет стыд и душит злоба на самого себя. Бывает, так отдаются в душе прошлые чувства - как острая трусость, жадность или беззаботность. Хочется вернуться в тот миг и все исправить или все накрепко забыть. У человека это быстро проходит, как вырванная заусеница напоминает о себе лишь несколько секунд, - память услужливо подсовывает перечень твоих же побед, чувствуешь, как сам стер этот огрех или точно знаешь, что о нем уже все давно забыли.
   После преображение не так: в первые часы, когда ты так легко жонглируя воспоминаниями, заглядываешь в себя, вся прошлая глупость безжалостно всплывает перед тобой. Мимо скольких возможностей заработать ты прошел, сколько девушек отвернулись из-за тупого выражения твоего лица и как много врагов нажил своим чересчур колючим языком. Ты понимаешь, как мог легко избежать развода, высчитываешь все промашки в последнем разговоре с сыном, ужасаешься, как малы были твои шансы дойти до вот этого мига преображения. И обидней всего фальшь последних дней человеческого существования - пустые жесты и глупое позерство. Все, что меня тогда мучило, можно было выразить так просто...
   Другие люди тоже не кажутся тебе добрыми гениями и на несколько минут тебя наполняет жуткое ощущение, что ты до сих пор жил в сумасшедшем доме для самых тупых и безнадежных олигофренов. Они что-то делают, для чего-то копошатся в своих мелких и никому не нужных заботах. Боятся напрасных угроз, безнадежно любят, напрасно надеются. Их увлечения и мечты, которым ты раньше завидовал, превращаются в разбитые елочные игрушки. Бессмысленные игры, коллекции стразов, собрания эстампов, тысячи часов музыки и фильмов - ведь все это и так находится в твоей памяти. Не целиком, ни до последнего отсвета грани и не до каждой ноты. Но то, что в них ищут люди - те ощущения от переливов красок или созвучия нот - почти всегда и так есть у них. Иногда они рвутся на премьеры, желают первыми посмотреть фильмы, раньше других узнать новости, а то и продегустировать вина или надкусить торты. Почти всегда это нерационально, глупо, хвастливо - они жадно смотрят, слушают, осязают, и что в результате? Самое главное, интересное, нужное они узнают позднее, только через несколько часов или дней у них открываются глаза на главные достоинства и недостатки.
   И тем обидней все те разы, что им удалось обмануть, обхитрить, выставить тебя дураком,- эти хитрости так примитивны, цели так глупы. Становятся вдруг ясны, кристально прозрачны, те способы, которыми можно было уклониться, уйти, выиграть. Вот так меня били в школе - мог бить первым ниже пояса, убегать через окно. В голове мгновенно всплывают все те приемчики что я видел, только глупый страх серьезных неприятностей держал меня в узде. Дурак! А как меня оттирали от грантов - Рябенькая, гуталиновая стерва постбальзаковсого возраста, желала пропихнут на мое место своего племянника. А как я мог втрое легче спихнуть свое первое институтское начальство, человека, что заслонял от меня бюро, он ведь не переносил Босха!
   Но не это самое страшное: то, что ты считал своими лучшими находками, почти идеальными выдумками, глубокомысленными рассуждениями, на поверку оказывается лепетом полоумного кретина. Ничтожность твоих прошлых побед выкручивает тебя, как половую тряпку. Конечно, там встречаются изящные моменты, догадки ребенка, почти совершенные в своей простоте, и теперь ты можешь оценить их, как автор симфонии снисходительно оценивает удачную пастушью игру на флейте - а как их мало, как они редки. Ты будто смотришься в кривое зеркало, и видишь в нем все свои недостатки раздутыми сверх всякой возможности.
   Есть и темные пятна в твоем прошлом - человеческие чувства не все могут донести до разума, и самый совершенный анализ тут бессилен. Я так до конца и не понял той интриги, что стоила родителям жизни, слишком много темноты осталось в истории со смертью Колбина -первого шефа нейробиологов, груды мелких происшествий по-прежнему оставались для меня загадками. Но пессимизм, жуткое ощущение, что и там, за следующей пеленой неизвестности будет все то же, примитивное и колючее, начинает отравлять жизнь.
   Ты чувствуешь себя последним лентяем, почти разбазарившим свою жизнь, бездарно расшвырявшим ее по играм, выпивкам и погоням за ненужными вещами - но самое главное, на пустое ничегониделание. И приходит гнев, на самого себя, на всех вокруг, на это кресло и на эту пылинку, лежащую на твоем рукаве. Он заполняет саму суть твоего существа, нет никакой возможности противиться ему и ты уже видишь, как схватишь эту абстрактную картину, вырвешь ее из рамы и разорвешь холст, опрокинешь кресло, а потом тихо приоткроешь дверь и...
   Чей-то голос говорит тебе
  -- Не рвись так вперед, потухнешь...
   Харон-повитуха не оставляет тебя своей заботой. И перед глазами (хотя, какие это глаза... это даже не мысленный взор), текут параметры твоей мысли.
  -- Видишь, ты переборщил с оперативными мощностями. Осторожно, сбавь обороты.
   Вижу, что быстрота мысли есть только быстрота процессоров. Чувствую как те долгие часы, которые потратил на разглядывание картины, на деле несколько отвратительных минут. Понимаю, как надо затормозить бег рассуждений. Нет анализу, запрещение на выводы. Останавливаюсь. Замираю в странном равновесии, как жонглер на одной ноге, чьи разноцветные булавы увязли в воздухе. Пытаюсь не думать вообще не о чем. Только ощущение, чистота которого удивляла меня несколько минут назад. Получается плохо. Это состояние длится, длится, длится. И тут я понимаю, что времени для отдыха, успокоения нервов, наблюдения за рыбками и прочих атрибутов релаксации, мне уже не требуется. Дикое напряжение, что выворачивало меня секунду назад, не мешает ясности мысли сейчас.
   Гнев был силен, как и страх, что его породил. Теперь надо попробовать с другими чувствами. Любопытство, пусть оно будет первым. Что за этой дверью я и так знаю, но что под этой маленькой соринкой, что украшает раму картины? Не надо протягивать к ней рук, никак ее не тревожить, просто хотеть взглянуть на дерево сквозь нее. К этому чувству надо потянуться целиком, без остатка, сделать знание этого факта целью своей жизни. Это не происходит само, как с гневом - к чему мне эта пылинка, я и так знаю, что под ней - приходится раскачиваться, побуждать в себе чувство, служить ему. Медленно, очень медленно, стягиваются мысли к этой соринке. Из чего она состоит, как сюда попала, как легче ее убрать, с какой вероятностью под ней то же дерево, что и в остальной раме - разум старается сохранить свое разнообразие. Но от него надо отрешиться, не распыляться, целиком броситься в свое чувство. Весь остальной мир, как вода из ванны, утекает через воронку сосредоточенности. И вот есть только мое любопытство, жажда смахнуть ничтожную помеху и сама крохотная причина этого всплеска - вокруг оси, что протянулась между ними, вращается уже несуществующая вселенная. Это длится секунду, может две: ощущение тысяч локомотивов изо всех своих механических сил толкающих ничтожную былинку, прутик, что застрял между шпалами. Понимаю, что был у края, так можно прийти к полному коллапсу мысли, свернуть свою личность в точку: память станет просто суммой данных, которая ни к чему не будет применяться и Симченко придется вытаскивать меня из бездны. Я почувствовал, запомнил, понял - теперь надо обратно. Впускаю анализ в собственные мысли: пылинка мгновенно обрастает характеристиками, вот ясно, откуда она может здесь взяться - с одежды моих предшественников. Выясняется, что это такое - чешуйка крашеной кожи, отвалилась у кого-то с воротника, ремня или туфельки, как попала на раму тоже не секрет - она слишком легкая, чтобы сразу упасть на пол: дыхание, резкий взмах рукой или топание каблуком по полу легко поднимут ее в воздух. И структура дерева за этой соринкой вполне однородна, предсказуема и понятна. Вероятность чего-то иного падает с каждым мгновением, а уверенность растет - девять в периоде. Теперь надо только дунуть или протянуть руку - и все выяснится наверняка.
   Но я давлю в себе этот порыв. Нельзя ничего трогать или долго ещё буду мучаться от непрерывных проверок собственных гипотез. Пусть все остается как есть. Разум должен вернуться в то неустойчивое равновесие, из которого я его вывел.
   На очереди другие чувства, и первое из них равнодушие - надо же соблюдать равновесие в своих психозах? Потом идет любовь, обволакивающая и блаженная, - к той же соринке, ведь я не хочу тревожить дорогие мне образы, за ней ненависть, - яркая и твердая. Жадность и щедрость, безмерный эгоизм и желание отдать за эту соринку жизнь. Харон, присматривающий за мной, посылает мне картинку: дерево чувств - какие из них есть следствие других, как они смешиваются подобно краскам и производят третьи. Так много легче, это больше напоминает решение задачи.
   И вот уже я ощутил, что только мог, противоположности сплелись в бесконечном противостоянии - соринка опять стала всего лишь случайным кусочком кожи, волнующим меня не больше, чем миллиарды его собратий. Теперь можно опять заглянуть в себя.
   Осторожно перебираю свои воспоминания. Рассматриваю все заново. Бережно, как хрупкие экспонаты гербария, восстанавливаю все главнейшие решения своей жизни. Вот они, эти паутинки связей, держащиеся на хрупких стечениях вероятностей, моих желаниях и упорстве, качествах других людей и общего положения в мире. Их надо рассматривать без гнева, холодно и беспристрастно. Да, именно так.
   Ведь я был именно таким человеком, а сейчас я другой. Я, подросток-хулиган, должен был тогда бежать по стокам канализации, а потом мне просто необходимо было развестись. Это же так просто: вот знания, что были у меня в голове, вот скромные возможности разума по их анализу. Выходит, я тогда все сделал правильно. Погрешность в решениях на уровне ошибок других людей - я был не идиотом, и не гением. Себя не в чем винить. Но, перебирая свою старую жизнь, как архивную кинопленку, я понял, что никогда не буду прежним. Такое часто бывает с детьми: они смотрят на старые игрушки, видят своих прошлогодних кумиров и все это им уже не интересно. А потом, лет в пятнадцать, они объявляют себя взрослыми и готовы смеяться над малолетками.
   Должны прийти новые мечты, новые идеалы, будут новые метания духа, но старое ушло окончательно. Оно не растворилось в омуте беспамятства, не слезло, как старая кожа со змеи - это просто был кокон, другое состояние меня, жизнь личинки.
   А разум по-прежнему расширяется как газ, властно требует очередной игрушки и я берусь за обследование нового вместилища своего духа. Здесь все проще: всплывают анализы выращенного тела, тысячи изображений эмбриона в капсуле, растущих костей и пробивающихся через кожу волос. Процедура переноса предстает в мельчайших подробностях. Вот состояние на эту секунду - я прислушиваюсь к ударам своего сердца, скрипению суставов и просматриваю цифры анализа крови. Не тот стук что обычно? Вполне естественно: я понимаю, что слушал его через микрофон в раме картины.
   Падает ещё одна плотина и я вижу себя целиком. Эту машину, лежащую в бункере и связанную с миром тысячами нитей. Все датчики и микрофоны, камеры и сенсоры, как они сплетаются в охранную сеть, в которой нет пустых ячеек. Ощущаю механизмы в дверях и охранные системы в стенах. Шевелю манипуляторами нескольких резервных машин, в пулеметном темпе перебираю изображения камер - оптические, инфракрасные, рентгеновские. Собственное тело, органика, кажется хрупким, беззащитным довеском с коробочкой управления, вживленной в мозг. Но я уже опытен в таких делах и не даю разгореться страху за него. На секунду головокружение становится главным чувством - не могу понять, где центр меня, где точка отсчета, которую люди носят позади собственных зрачков. Если я теперь в машине, в основных процессорах, то тело - пустая оболочка. Хоть процессоры сами по себе ничего не чувствуют, я вижу эти коробки в бронированной, герметично закупоренной комнатке. Глаза, уши, нос теперь разбросаны по десяткам мест, которое из них считать главным? И опять приходится сжимать зубы, вспоминать виртуалку, когда идешь по сумрачным, наверняка иллюзорным коридорам и почти чувствуешь, как тролль из-за угла наводит арбалет на твой череп. Тогда надо было понимать иллюзорность окружающего, сейчас - реальность собственных чувств. Пусть центром координат побудет это тело, которое ещё не успело заработать всех моих старых шрамов.
   Меня облегают другие системы, соприкосновение с чужой волей оставляет странное ощущение: я почувствовал, что эта вентиляционная заслонка не подчиняется моему приказу и одновременно где-то далеко пронеслись десятки страниц текста - обмен протоколами доступа, паролями и всей той грудой цифр, что сопровождает любое действие в виртуалке. Я ощущаю укол страха - откуда этот обмен данными? Лихорадочно раскапываю собственные действия, несусь к корням мышления. Это самое странное чувство с момента преображения: надо разложить те идеи и образы, что вертятся у тебя в голове на исходные кирпичики. Всплывает образ Солнца и он распадается на тысячи составляющих: вот мои чувства, когда я увидел его в первый раз, вот все, что я о нем знаю (масса, температура, пятна), вот все его изображения, что валялись у меня в памяти. А потом каждой из этих кусочков знания начинает распадаться на составляющие. Картина восхода разлагается на краски и оттенки, каждому из которых я нахожу название, термин, длину волны, производящей его. Наконец, каждый квант знания открывает свои устои - способ своей фиксации в носителе памяти. Мгновенье (четыре сотых секунды) я смотрю на свою душу, теперь оцифрованную и пересчитанную, вижу бесчисленные байты данных, вижу, как идет обработка процесса видения, и как идет обработка видения, и как зеркало рефлексии готово бесконечно отражать само себя. Это, однако, требует сил - почти все мощности, доступные мне, брошены на самоанализ. Нет ощущения напряжения или тяжести, но остро чувствуется ограниченность мышления, я могу только смотреть. И постоянно ускользает от внимания какая-то мелочь, деталь, остается не познанной закономерность - это окружающий мир непрерывно подбрасывает мне новые загадки. Чтобы увидеть себя абсолютно цельным, надо прекратить общение - это ещё один способ вогнать себя в ступор.
   Приходится отступить и ограничиться теми связями, что крепят сейчас мой разум к машине. Эти тысячи подпрограмм, явно стандартных произведений наших добрых математиков. Они послушные ниточки моей воли - среди них нет управляющих, контролирующих и прочих влияющих текстов. Служебные трансформаторы - одни потоки сигналов, идущих от камер и микрофонов, надо превратить в другие, понятные моему разуму. Обшариваю их ещё раз, пытаюсь отыскать малейшие следы косвенного влияния. Нет, только неизбежное ограничение детализации - как человек не может разглядеть в картинке на экране вещь меньше пиксела. Ничего, всегда есть возможность изменить масштаб.
   Постороннее влияние слишком интересная тема, чтобы вот так ее бросить - как до этого говорил со мной Харон? Разыскиваю отпечатки этих воздействий, обращения и протоколы обмена. Тоже ничего страшного, он соблюдал вежливость, если так можно говорить о пребывании в чужом разуме.
   Но внешние системы - они разные и мне ещё трудно разобраться в них - вал информации слишком велик. Я натыкаюсь на Симченко, издалека (бокс через один), доносятся команды Скрижали. Мои личные механизмы, системы общего доступа, чужие приборы - все это перепутано, переплетено. И одновременно жесткая сеть безопасности окружает все вокруг - ручные ИИ, серьезные и мощные, контроль чувствуется в передаче информации. Процессоры не могут переварить столько данных одновременно. Тут же понимаю, что пока нет у меня выхода в большую сеть - каждый канал информации, каждый портал данных ограничивается затычкой. А на этой затычке выбито: "Потерпи, родной. Опыта набраться надо".
   Голос Симченко, опять наполняет комнату.
  -- Хватит на сегодня, - за этой фразой идет маленький пакетик сведений, инструкция на первое время. Не увлекаться, не зарываться и, главное, не нарываться на конфликт с ИИ - я ещё слишком плохо владею своим разумом. Это похоже на мгновенное прочтение лекции - с выражением и прочими ораторскими эффектами - будто прокрутил фильм на быстрых оборотах, но я понял все слова персонажей.
  -- Лучше попытайся поговорить с женой, - и он уходит, остается лишь заставка в семнадцатой линии связи.
   Логично. Рефлекс заставляет подняться из кресла, разум подсказывает пользоваться новыми свойствами. Нащупываю подконтрольные ей сегменты сети, сбрасываю туда вопрос и одновременно динамик в спинке ее кресла издает легкий вежливый кашель - надо же чем-то предварить постукивание в дверь?
   Ответы приходят почти мгновенно: обширный перечень медицинских данных, начиная от анализа крови и заканчивая цветом лица, есть мониторинг плода. Но все это так сухо и механически подобрано, без всяких комментариев, что я, открыв дверь и подходя к Наташе, тупо спрашиваю.
  -- Очень плохо?
  -- Мутновато, - она протягивает мне руку, - Много, много всего.
  -- Пусти меня, - пытаюсь попасть в ее душу, помочь разобраться том, что там происходит. Успеваю подсмотреть на ее попытки говорить сразу с несколькими ИИ, но она меня останавливает.
  -- Я сама... Надо самой. Поехали домой.
  -- Хорошо.
   Ее колясочка чуть приподнимается - тихо жужжат моторы, распрямляются сочленения - я почти беру ее под руку и мы выходим в большой зал, где машины ещё суетятся над нашими старыми телами: подмешивают антифриз в кровь, закачивают в органы порции всякой консервирующей гадости, антибиотиков, белковых наполнителей. Касаюсь потока сведений, что бурлит в машинах. Ах, там ещё и наномеханизмы - расползаются по сосудам, готовые скреплять и восстанавливать ткани.
   Стоим так несколько секунд, поворачиваемся и на выход. А в уголке сознания идет восприятие всего этого - маленькая камера под потолком - потому молчим. На самой двери нас встречает листик с корявой надписью: "Не забудьте про подсознание! Только осторожней с желаниями."
   Начинается длинный путь наверх. Очередное странное чувство: ты будто вырываешься из своего тела - конгломерат устройств, вокруг которых вращаются мысли, остаются в глубине лабиринта. Это как черепаха, выползающая из панциря, как джинн, с экскурсией вылетевший из своего кувшина. Я похож на улитку, что вытягивает свой глаз на стебле все дальше и дальше, оставляя уютную ракушку. Точка отсчета выпадает из сферы контроля и защиты - слой за слоем, уровень за уровнем проходят системы охраны бункеров, внутреннего периметра, внешнего лесного кольца. Мы возвращаемся домой, под куда меньшей охраной и скромным сопровождением. Дверца автобуса аккуратно отрывается перед нашим парадным входом.
  
  

Глава 2 Слепые спекуляции.

2025-26годы

   - Можно ли продать душу дьяволу?
   - Естественно. Только сейчас он затоварился, и больше восьми серебряников вы не получите.
   Ремесленник, изготовляющий сезонный товар, все те месяцы, когда нет спроса, живет в основном мечтами, лениво поднимается к девяти утра и ложится в десять. Правда, он запоминает малейшие слухи о моде будущего сезона, пытается угадать стиль и направление. Приходится вкладывать душу в свою работу, выдавливать из своего разума оригинальные идеи, класть здоровье на создание уникальных работ.
   А потом приходит сезон, когда надо забыть про сон и аппетит, улыбаться, даже когда тебе уронят на ногу ящик с консервами и продавать, продавать, продавать.
   Из этого положения есть очевидный выход - иметь в межсезонье побочный заработок. Но здесь надо выбирать: или вершины мастерства на основной работе, или сытый, отнимающий драгоценное время, приработок. Чем меньше ремесленник, желающий стать мастером, работает в межсезонье, тем ниже его зарплата. Получается замкнутый круг - чтобы получить летом недельный заработок, надо отказаться от втрое большей суммы, что придет зимой.
   Можно, конечно, жить куда как спокойнее: вставать строго по звонку, делать перерывы на обед и чай, получать зарплату. Стать служащим. Слишком многие, однако, считают, что это ещё один способ похоронить свой талант. Норма выработки вещь страшная: когда назначаешь ее сам себе, она кажется легкой и выполнимой, а стоит услышать эту цифру от начальника - возникает рвотный позыв.
   Ник Логва пытался совместить все три способа существования. Приходилось вертеться. Когда продаешь елочные игрушки, покупателя не встретишь под щедрым июльским солнцем. Мастери он обычные стекляшки, ему и развернуться бы не дали - тысячи фабричных шаров и звезд, чайников и светофоров продавались на каждом углу. Другое дело - ювелирные вещи. Рынок этот никогда не был слишком широк, считался чудачеством, а иногда и придурью.
   Разбогатевшие торговцы хотели вешать на елку знакомые символы богатства: крупные зеленые купюры, золотые часы или брильянтовые кулоны. Что ещё интересней - потом все это добро можно с чистой совестью пустить в дело: разменять валюту, часы надеть себе на руку, а брильянты на шею любимой. Кому нужна игрушка из золота и серебра, инкрустированная топазами, если в хвое она ничем не отличается от пластика и стекла? Состоятельные эстеты, считавшие себя дворянами, облагородившиеся нувориши, капризные дети миллионеров - вот кто были его клиенты.
   Таких покупателей найти труднее, чем добродетель на банковском счету. Они пользуются только проверенными поставщиками, не обращаю внимания на вещи в дешевой упаковке и всегда советуются с искусствоведами. Проникнуть в их кошельки можно только под известной маркой, которая будто плащом, прикроет неизвестность автора.
   Вот так Ник и крутился. Имел контракт с домом Ёсинари на поставку двух дюжин игрушек в год - это позволяло содержать рабочее место и не умирать с голоду. Несколько работ удавалось продать весной и летом. Спекулянты, эти стервятники жаждавшие урвать маржу, внесли его имя в свои списки, но оно ещё не стало знаменитым, не было в нем той концентрации славы, что заставляет их драться за вещь и накручивать цену. Под самый Новый год те десятки сайтов, что выставляли картинки с его игрушками, давали жиденький поток интересующихся, из которых только несколько снисходили до покупки.
   Так можно прожить всю жизнь и заранее никогда не известно, увидит ли через тридцать пять месяцев, четыре дня и восемь секунд работу мастера богатый клиент или серьезный менеджер в ювелирной торговле. Прославится ли он через восемнадцать лет после смерти, сказочно обогатив патронировавшую его корпорацию? А может, его вообще все забудут, сотрутся файлы, разобьются почти все игрушки, засыпят могильную плиту над его гробом и только потом некий художник, случайно нашедший елочную побрякушку, изобретет похожий стиль?
   Есть, правда, ещё один вариант: прославится как один из его конкурентов, этих безвкусных, недалеких и жадных подлецов, напыляющих золото на хвою и продающих пузатые, аляповатые шишки с цирконами. Сделать ставку на пошлость и вульгарность. Жаль, это не его вариант.
   Ник редко интересовался чем-то вне своего ювелирного мирка, работа давала ему спасение в равнодушии к другим вещам, но финиш Гонки не мог не пробить этой скорлупы. В начале лета дом Ёсинари не купил у него очередной партии игрушек и Ник был в отчаянии. Потом, вроде бы, все успокоилось, но вот осенью начался кошмар. Внешний мир начал пошатываться: самые жуткие тараканы, которые могли завестись в черепушке у последнего пациента засыпанной анашой психушки, вылезли оттуда и начали щекотать усами всех подряд. Казалось, все идет ему на пользу - ручная работа объявлялось ценнейшим и прекраснейшим достоянием человечества. Рынок вот только считал иначе. По счастью, в тот день, когда Ник начал почти серьезно обдумывать возможность изготовления на своем станке миниатюрных бомб, с целью ограбления ближайшего банкомата, горизонт осветился надеждой. По причинам, для Ника совершенно загадочным, шторм быстро улегся и вокруг образовалась такая тишина, что он начал опасаться за свою память - совсем недавно ещё невозможно было заснуть даже с заткнутыми ушами.
   Однако, порочные мысли, раз поселившиеся в голове человека, крайне медленно оттуда выветриваются. Жажда бессмертия отравила ювелиру-одиночке душу и однажды ночью вылупилась из подсознания. Так бывает, когда человек не замечает рядом с собой чуда, а когда у него открываются глаза - нет такого преступления, которого он бы не совершил для обладания им. Кто-то боялся ИИ, кто-то ими восхищался, другие пытались их использовать. Ник был добросовестным человеком и не хотел связываться с беглым компьютерным разумом, много больше ему улыбалось управлять такой хорошей вещью, как совершенный подмастерье. Идея эта, разумеется, пришла в голову не ему одному - он лучше и быстрее других стал претворять ее в жизнь. Поначалу Ник считал идеалом совершенно отдельную личность, с бешеной продуктивностью работы, которой он будет давать указания, и на чье фальшивое имя будут радостно слетаться покупатели. Эту идею он забраковал почти мгновенно: с тем тотальным проверочным террором, что совсем недавно отравлял воздух, ему связываться никак не хотелось. Но завистливая и склочная семья служителей муз обходится без псевдонимов не может, это понимают даже самые строгие сыщики и бездушные ревизоры. Имелся банк данных, где любой живой человек, явившись лично, мог получить второй, третий, десятый псевдоним. Надо было только регулярно являться и доказывать, что ты ещё жив.
   План сложился к утру и Ник взялся за изменение своей судьбы. На половину скопленных за несколько лет сумм арендовал подвал в соседнем доме, ввез туда несколько компьютеров, и сам протянул кабель оттуда к своей квартире. Зарегистрировал личность-псевдоним: Константин Воропаев. Фантом обладал более фотогеничной внешностью и голосом, чем его прототип-ремесленник, но внешнее сходство сохранилось. После чего Ник скачал один из тех вариантов слабых ИИ, что уже продавались за каждым поворотом виртуальности и стал его обучать.
   Он скормил ему гигабайты данных по ювелирному делу, тысячи томов текста и сотни папок иллюстраций. Он дал ему адреса всех возможных сайтов по своей профессии. Пытался растолковать, что такое хороший вкус, и какие хвалебные отзывы о новых работах следует считать рекламой. Потом началось самое сложное: сидя перед домашним пультом и неторопливо луща орехи, Ник пытался объяснить, чего он хочет от новоявленного помощника.
  -- Оригинальной классики: это должно быть ново, но очень привычно. Скажем, скрестить модерн с китайской вычурностью?
  -- Уже упоминалось в работах Седрика Хоупа, середина прошлого века, - монотонно неслось в ответ и Логва видел в кубе голограммы те самые работы, о которых сам давно уже забыл и считал эти идеи своими.
  -- А если вернуться к легкости, паутинчатости - сетчатые шары из золотой проволоки с крупными самоцветами внутри? Огранка "челночком"?
  -- Прием не использовался, но многократно было в диадемах, коронах, брошах. В игрушках - роспись по стеклу в виде сетки, подделка по китайские фонарики. Старо, - так же равнодушно отвечал голос и Ник лицезрел шар, на который будто была накинута сеть, а в сердцевине билась золотая рыбка.
  -- Попробуем другое ...
   Ник мучался так несколько часов, пока не плюнул на оригинальность и не потребовал выдать статистику самых редких и успешных выдумок. Там было много: хрустально-прозрачные, почти невесомые шары, внутри которых билась молния, и бенгальские огни с неизвестным временем вспышки, шевелящаяся хвоя и механическая елка, чьи ярусы крутились в разные стороны, и даже иголки, менявшие оттенки зеленого цвета со временем суток каким-то боком имели касательство к ювелирному делу.
   Среди этой груды диковинок попалась Нику и первоклассная идея: игрушки для маленьких настольных елочек. Высотой не больше локтя, искусственные карлицы, пахнущие настоящей хвоей, требовали шаров, размером с сустав большого пальца и шишечек с ноготь мизинца. Волна моды на них прокатилась лет десять назад, сейчас они были почти так же многочисленны, но выпали из фокуса. Игрушки были аляповаты, их композиции безвкусны. Часто они намертво крепились к пластмассовым веткам, так что наряжать елочки нужды не было. Люди стряхивали с нее пыль, вынимая из ящика, привычно ставили на стол, посыпали щепоткой конфетти, и забывали на две недели. Словом, это было именно то, что принято назвать перспективным рынком.
  -- Пожалуй, можно и попробовать, - резюмировал Ник. - Показывай все, что есть у нас из запасов.
   Комната озарилась аквамаринами и топазами (увы, порой с дефектами), золотыми и серебряными слитками (не слишком большими), колбочками с брильянтовой пылью и рубиновой крошкой.
  -- Так, Ёсинари должны получить свою долю первыми. Что будет идеалом для них?
  -- Я бы посоветовал миниатюрные копии классических нэцек. Материал - нефрит, - монах с волшебных горшком, высоколобый бог долголетия, баран, обезьяна, разглядывающая череп, и сотни других сюжетов в темпе пулеметной очереди начали мелькать на экране.
  -- Это интересно. Давай попробуем барана, - одобрил Ник. Подумал, рассматривая картинку, и выдал руководящее указание, - Рога ему только чуть побольше, рельефней. Пусть на муфлона смахивает.
   Курсор, повинуясь пальцам хозяина и разъяснением ИИ, очертил круторогий профиль. Через полчаса автоматический станок уже выточил крошечную фигурку. Ник разглядывал ее в лупу, пытаясь различить волоски в шерсти.
  -- Класс. Запускаем сюжеты в серию. Подправишь оформление - пусть там будет больше силы, звериной мощи. Этот... Воропаев, будет поклонником скифского стиля.
   Алхимик так не радовался появлению золота из анатора, как Ник, квохча и причмокивая, обнюхивал и разве что не облизывал каждую новую фигурку. Они не были копиями, не походили на примитивные искажения - в каждой грани, в каждой щербинке и округлости чувствовалась его рука, его почерк. Чтобы остановиться на третьем десятке, пришлось собрать в кулак всю наличную волю.
  -- Ничего, завтра ещё что-нибудь придумаю.
   На деле утром он начал атаку дома Ёсинари. Некий русский ювелир засыпал их предложениями миниатюрных игрушек. Это явно был опытный человек: обращения высылал на ящики отделов и секретарей, всех называл точно по рангу и ни разу не ошибся в специализации. Некое смутное внимание он привлек - фигурки были небезынтересны. Постарались навести справки, выяснить, что за человек. Личина Воропаева рассыпалась, как проржавевшая стальная опора и внутри обнаружился их старый партнер. Японцы не удивились, художники часто пытаются начать все с чистого листа. Фигурки рассмотрели внимательней, оценили. С Воропаевым немедленно заключили контракт, заплатив приличные деньги.
   Ник вошел во вкус. Основные клиенты выстроились в его голове по степени доходности в четкий список, который он немедленно и принялся заполнять. Два набора игрушек в виде маленьких античных гемм были сделаны за одни сутки. Эти крохотные медальоны, что висели на цепочках, ИИ посоветовал сработать из голубого халцедона, сюжеты взяли из коллекции Эрмитажа. С руками оторвали в знакомом ему рижском ювелирном бутике.
   Впереди замаячил явный успех. Ник не забывал про осторожность: в оборот среди друзей, клиентов и просто знакомых, было запущено две версии. Первая гласила, что он получил наследство от своего дальнего родственника, почтенного ювелира, входившего в первую гильдию. Ей, естественно, не верили (да она и не была для этого предназначена), но предполагали, что Логва умудрился по дешевке вырвать коллекцию у какой-нибудь одинокой старушки или разорившегося собирателя редкостей.
   Вторая версия сообщала, что он очень давно готовил этот прорыв на рынок, не спал ночами, работал по праздникам, почти что недоедал. В подвижничество Ника верили ещё меньше - он был известен как первостатейный лентяй - но так же исправно корректировали этот слух в сторону обычных заначек, которые скапливаются годами у каждого ювелира, и которые можно в один прекрасный день подлатать и выбросить на рынок. В конечной стадии Гонки, когда люди были готовы выставить свои души на аукцион, случались вещи и покруче. Именно в рамках последней версии Ник и старался себя вести: он ожидал прослушивания, проглядывания и просвечивания, потому перестал говорить с ИИ вслух, все переговоры вывел на очки, а сам почти все время околачивался у станка. Наполнил квартиру разнокалиберными детекторами, всем говорил, что пытается сделать что-то новое в ювелирном деле и боится шпионажа. Появилась маленькая проблема: если слежка станет плотной, как выйти из ситуации с теми машинами, что работают в соседнем подвале, и кабелем, соединяющим их с квартирой?
   За две недели он продал почти полторы сотни игрушек, собрав если не на преображение в целом, то уж на процессоры и систему вентиляции - точно. Он сбыл серию крохотных гримасничающих детских лиц из розового сердолика, несколько воинственных ацтекских воинов - чтоб они не выглядели слишком большими, пришлось посадить их на колени и корточки. Особенно хорошо вышел набор восточных божков - пузатые покровители богатства, жидкобородые старцы, грозные воители. ИИ указал, что лучше всего будет выглядеть сочетания золота, серебра и железа, фигурки были буквально сплетены из разноцветной проволоки. Имелась славянская тематика: сказки Пушкина дали множество персонажей. Ученый кот из черного гагата с золотой цепочкой на шее, голова богатыря из "Руслана и Людмилы" со шлемом из нержавеющей стали, вредная старуха, которую Ник сам придумал посадить в корыто.
   Чувство меры уже подсказывало мастеру ювелирных игрушек, что пора бы остановиться, и та пара других псевдонимов, под которой он продал ковбойскую и римскую серии, никого не обманет. К несчастью, другие заметили это ещё раньше. Есть целый сонм злокозненных и завистливых личностей, объединенных навязчивой манией: узнать, кому в округе жить хорошо. Как правило, они маскируются под вывеской налоговой инспекции, иногда заседают в разных профессиональных союзах, а совсем уж патологические экземпляры подаются в рэкетиры и теневые ревизоры. В предыдущую эпоху они сверяли цифры в гроссбухах, пользовались счетами или калькуляторами, а результаты проверки бывали готовы через пару месяцев. Ныне умное железо всегда готово взять на себя черную работу, оставив своему хозяину чистую радость обнаружения неплательщика.
   Ник богател не слишком сильно, но слишком быстро. Его имя появилось в списках на первую дополнительную проверку. Разумеется, в компании удачливых игроков, начинающих бандитов и хитрых бизнесменов он казался почти что ангелом. Программы записали его в подкласс людей, решивших сорвать куш относительно честным способом, но на выяснение степени этой относительности не было аппаратуры. Человек равнодушно скользнул по строчке с фамилией Ника замыленым взглядом, а ИИ отдела решил вернуться к вопросу через неделю.
   Настоящие проблемы начались, когда за творчество Ника взялся ИИ, купленный палатой ювелиров. Неужели всех их одолевали настолько похожие и порочные мысли - заглядывать к кошелек ближнего? ещё хуже. Интеллект был куплен для анализа творчества конкурентов на предмет изыскания у них огрехов и последующего осмеяния. Ведь если выловить в работе соперника все дурное, а потом собрать и талантливо сделать карикатуру, ее сила будет убийственной. Называлось это повышением стандарта качества. Были и другие цели: улучшение собственных работ, защита от критики друзей и партнеров.
   ИИ мелким бреднем начал прочесывать творчество окрестных мастеров "вензеля и фасеты". Ника Логву глава гильдии приказал рассмотреть под микроскопом. Самое неприятное было в том, что поисковая лихорадка ещё не кончилась, призрак Deus ex machine являлся на серверах и во множестве кошмаров. Потому ИИ проверял на такую вшивость каждую ситуацию.
   Мгновенно выплыло множество несоответствий. Стиль Ника соблюдался аккуратно до безобразия - до микрона точное нанесение штрихов, точное копирование оригиналов и прочее. Это в мелочах. Все типичные приемы Ника использовались с такой аккуратностью, в такой классической форме, какой у него самого почти не встречалось. Искусствоведение порой бывает слишком точной наукой. Словом, новые изделия Логвы походили на блюда, изготовленные строго по рецептам поваренной книги - мука с точностью до крупинки, мясо до волокна, специи до пылинки. Как раз подоспели сведения из налоговой. ИИ тут же выдал сигнал тревоги.
   Квартиру Ника прощупали, детские его меры против шпионажа изрядно рассмешили человека, отвечавшего за проверку. Кабель нашли почти мгновенно, а через полчаса "гусеница", имевшая вместо головы телекамеру, совершала экскурсию по подвалу.
   "Органы" не хотели пачкаться о Ника, громкие разоблачения вышли из моды, и его сдали собственной структуре.
  -- Этот негодяй пытался сделать из высокого искусства банальную штамповку! - горячился директор гильдии, - И что было пределом его мечтаний? Перевоплощение? Он решил, что самый умный и пройдошливый!?
   Наполовину виртуальное собрание внимало таким речам с ленцой и откровенным недоверием. Мысли о подобной комбинации приходили в голову всем. Директор просто был достаточно богат, состояние свое округлил на схожих проделках, и сейчас изживал страх собственного разоблачения - а такой фрейдизм претил ювелирам. Но отвращение к директору одно, а искренняя ненависть к удачливому конкуренту - другое. Потому Нику, щурившемуся с дисплея и не совсем ещё понимающему, что с ним стало, навесили штраф. Большой. Стоимость всех камней и металлов, уже готовых вещей и мастерской была раза в три меньше. Такие штрафы платят всю жизнь, существуя в микроскопической собачьей конуре и обходясь без машины.
  -- Ну нельзя же так, сволочи! - воззвал к аудитории Логва.
  -- Нужно! - взвился директор, - Парочка таких случаев, и нас за людей считать перестанут!
  -- Так ведь перестанут! - рявкнул в ответ Ник, - Если ИИ работал лучше меня, что будет через год?!
   Это была его ошибка. Людям можно говорить множество неприятных вещей, но выступать в роли мрачного предсказателя надо только с крепкими тылами. Иначе любая правда будет воспринята хуже некуда - тени Кассандры и Сократа могут подтвердить это любому. Логва мифы, да и историю с греческим мудрецом, помнил смутно и уроков никаких из них не извлек. Потому коллеги поставили его перед простым выбором: или он идет в тюрьму за подделку торговых марок и покушение на человечность, или ставит подпись на чеках. Нику жутко не хотелось в места не столь отдаленные, ведь амнистии раньше чем через два года не будет, и вообще, климат там вредный. Он подписал.
   У него отобрали все запасы материалов, всю мебель. Банковский счет ампутировали даже раньше, чем он закончил выводить закорючку подписи на панели. Квартира теперь была тоже не его, пришлось съехать в доходный дом. Единственное, что смог отстоять незадачливый ювелир, был автоматический станок по огранке и отливке - пока он состоял в гильдии, это средство производства отнимать запрещалось. Ник вынес его из подъезда на руках, как выносят из горящей сельской избы швейную машинку.
   Потом началась депрессия. Черная липкая отрава пропитала его мозг, разъела суставы. Она расползлась по всем закоулкам крохотной квартирки, гроздьями скапливалась по углам и сталагмитовыми узорами изуродовала потолок. Пособие на счет переводили аккуратно - еда, спирт и электричество присутствовали. Выходить никуда не надо было, он продавливал надувной диванчик, горланил песни, пытался доплюнуть до потолка и считал, сколько дней ему осталось до цирроза печени. Запой сменялся вынужденным протрезвлением, иногда удавалось по дешевке урвать порцию дури. Через пару месяцев Ник опустился до того, что начал нюхать клей. Жизнь кончилась.
   Однако многочисленные социальные чиновники порой тоже не едят хлеб даром. Почти те же программы, что вскрыли комбинацию Ника, вычислили, что скоро он окончательно станет наркоманом, выйдет на улицу с ножом или отверткой. Его отчаяние и скверный характер с высокой вероятностью приведут к членовредительству. Постоянная слежка за потенциально опасным объектом вещь ненадежная. Потому, когда Ник очередной раз чуточку протрезвился, и утро казалось ему не совсем черным, дверь открылась. Чья-то рука протягивала хозяину квартиры удостоверение.
  -- Отвали, чинарик! - икнул Ник. Выглядел он не очень: потерял пяток вовсе не лишних для него килограмм, отросшие волосы превратились в один большой колтун, и глаза стали такими красными, что могли соперничать с любым из его старых рубинов.
   Вошедший чиновник сверился с дисплеем, достал шокер и приложил его усики к плечу разорившегося ювелира.
  -- Ап... - Ник отключился. Когда глаза открылись, он увидел аккуратного человека, оккупировавшего единственный в доме стул.
  -- Проснулся, любезный?
  -- ...! - Ник попытался встать.
  -- Но-но! - шокер опять замаячил в воздухе, - Говорить будем?
  -- А смысл? - в голове у Логвы понемногу светлело и он понял, что государство проявило к нему интерес.
  -- Ты к ремеслу вернуться хочешь? Это реально, - чиновнику тоже не хотелось тратить время, сегодня ещё с десятком таких предстояло беседовать.
  -- Что изменилось? С меня долг сняли? А может, родная держава мастерство оценила? - сарказм в голосе Ника забивался хрипотой.
  -- Ты в курсе, что неделю назад ваша гильдия официально утвердила ИИ в качестве подмастерьев? Теперь все делают, как ты. Первопроходимцам всегда трудно, я понимаю. Но ты не обижайся - люди просто так устроены.
  -- Первопроходцам... - машинально поправил ювелир, - Сволочи.
   Тихая реакция Ника была следствием шока и гость решил не дожидаться выхода из него.
  -- Словом, мы предоставим вам микроскопический кредит на материалы, который у вас тут же не конфискуют. Вы сможете начать по новой. Заранее желаю успеха.
  -- Подонки, ..., - прохрипел Ник. Чиновник сверился с дисплеем и тот заверил его, что клиент может воспринимать информацию.
  -- Далее, вам будет предоставлена машина с небольшим ИИ. Круглосуточное психологическое сопровождение. Придется его воспитывать. Предупреждаю, он капризен, требует ухода и надзора - начальный интеллект на уровне пятилетнего ребенка. Если постараетесь, то вырастите из него отличного ювелира.
  -- ...! Мерзавцы! Я их...! - полуцензурная лексика окончательна была вытеснена матерщиной.
  -- Да, чуть не забыл, вам будет привита культура наномеханизмов с аллергеном на спирт и наркотики. Реакция не смертельная, но крайне неэстетичная. И бросьте обижаться, иначе будут на вас воду возить.
   Логва с трудом переваривал эту груду сведений, скрипящие мозги отказывались делать выводы. Слово "привика", однако, быстрее других продырявило панцирь медлительности.
  -- Прививать? Кто? Когда? По какому праву?
  -- Я. Здесь и сейчас. Честно говоря, по закону надо не меньше трех человек, плюс медики, но эти формальности можно опустить. Когда анкеты заполняет ИИ, другой контролирует тебя на предмет коррупции, а проверяет их обоих ещё один электронный болван, такие вещи проделываются просто и всеми одобряются, - чиновник достал из-за пазухи маленький инжекторный пистолет, подкрутил верньеру на затворе и, улыбаясь, встал со стула.
  -- У вас на службе все такие садисты? - Ник выудил из-под матраца бритву, которой накануне хотел вскрыть себе вены, попытался отмахнуться. Чиновник продемонстрировал положительные качества здорового образа жизни, легко закрутив ему руку.
  -- Процедурку желаете под наркозом? - осведомился ревностный служитель закона, - Вашу ругань воспринимаю как отказ.
   Под лопатку ювелира воткнулось рыльце медицинского инструмента, потом была вспышка боли, поглощающая разум и чувства.
  -- Блюстители общественного здоровья вообще редко делают людям добро. А что иногда получается, те и оценить не могут, - этой сентенции чиновника он уже не услышал.
   Второе отвратительное пробуждение за один день может доконать многих. Было то время суток, когда тусклый свет за окнами наполняет комнаты цветами трупных оттенков, уже нельзя читать книгу, но ещё лень выкрикнуть автоматике "Свет!". Зрение отказывалось сфокусироваться хоть на чем-то.
  -- Доброе утро, папа! - провозгласил детский голос.
  -- Какое, к лешему, утро? И не доброе, - ответил Ник в пространство.
  -- А что сейчас? И кто такой леший? - детский голосок не унимался.
   Рядом со стулом, на котором сидел неприятный гость, обнаружился ящичек. Дисплей на боку, обращенном к Логве, являл миру младенческое лицо.
  -- Господи, неужели правда?
  -- А кто такой господь, папа?
   В ответ Логва выругался, на манер ржавого крана, выплевывающего из своих внутренностей на редкость вонючий и мерзкий сгусток водопроводной пены.
  -- Я понял, папа. Господь - это...
  -- О ёёёё, - жалобно простонал Ник. Он повернулся к стене, закрыл глаза и честно попытался заснуть, но сон не шел. Кажется, начиналась ломка.
   Когда человека тянут за уши на экзамене, это приятно, когда же его таким манером пытаются затащить на Эверест, это не в пример больнее и надоедливей. Младенец на экране болтал без умолку, его дискант заставлял резонировать пломбы в зубах. Ник попытался разбить экран, тот был пуленепробиваемый, хотел выбросить ящик в форточку, но тот бился током и младенец начинал громко вопить, угрожая санкциями. Уход из дома был бесперспективен - в ночлежках читали лекции такими же голосами, да и не настолько Ник опустился, чтобы превратиться в бомжа.
   Так началась его реабилитация. Начал бриться и регулярно есть. Деньги, как только Ник перестал тратить их на выпивку, перестали исчезать так быстро и он смог прикупить совершенно необходимые ему новые штаны и рубаху. Лень не была свойственна Логве - скоро он захотел узнать, как обстоят дела в родной гильдии. Под непрерывные вопросы детского ИИ - тот уже откликался на десяток имен, девять из которых были матерными и имел совершенно искаженную картину мира - Ник начал шарить по сети.
   Выяснилось, что мир не только встал на уши, но и явно собирается работать в цирке - такие кульбиты выделывали его ноги. ИИ использовали все ювелиры, и теперь вопрос заключался не в мастерстве создания композиции или подборе цветовой гаммы камней. Кто лучше воспитает машинный разум, сделает его более гибким, человечным? Вдохновение предлагалось передать машине, чтоб она его усилила - теперь проделка Ника именовалась транзистором гениальности. Логва смотрел на работы новых мастеров, видел в них следы собственных приемов, понимал, как именно заставляли машинный разум сделать такие вещи (перламутровая диадема, что сделал Ицкрпум 63-й, своими зубчиками впилась ему в сердце - такой она была красивой) и вдохновенно сокрушался. Воспитанные ИИ прав собственности не имели, а потому вкалывали на хозяина круглые сутки. Уже начал складываться рынок их перепродаж и ювелиру платили за работу меньше, если ювелир-воспитатель не имел отношения к педагогике. Старые методы отошли к гуманистам и к ним же в общины уходили недовольные.
   Работали в ювелирном бизнесе и преображенные. Их творения ценились по-разному. Ник видел броши и кулоны, до совершенства и красоты которых ему было никогда не подняться. Но были и вещи, сделанные ими для себя и слишком сложные, красоту которых он лишь отчасти мог понять умом, для сердца она была чуждой. Впрочем, рынок это был новый, ещё жадный до товаров, выдумок и брендов. В ту секунду, когда Ник узнал о преображении директора гильдии, он схватил коробку с детским ИИ, не обращая внимания на заряды, запустил ее в стену. Выдержала. Ник выбежал на улицу, в ближайшей стеклянной коробке магазинчика ухватил бутылку с высокими градусами, бросил на прилавок деньги и прямо из горла употребил. Его тут же начала бить дрожь и посетители вокруг засмеялись - кожа меняла свой цвет самым причудливым, хамелеоновским образом, на ней высвечивались надписи обличительно-покаянного характера. Дрожь переросла в судороги и, самое обидное, никакого эффекта спирт не произвел. Механический голос охранника попросил его очистить помещение и Ник, дрожа и стуча зубами, поплелся домой.
   Но руки все сильнее тянулись к станку. В тот день, когда ему стало слишком скучно рассматривать чужие вещи, Ник начал работать над своей. Очень медленно он стал скармливать ИИ нормальный лексикон. Заставил забыть ругань, объяснил элементарные понятия. В детском состоянии машинный интеллект воспринимал только слова, пришлось научить его читать. Дело пошло быстрее, однако с большой энциклопедией, которую Ник тут же попытался в него засунуть, ничего не вышло - приходилось объяснять каждое неизвестное слово. Но как объяснить ребенку, кто такой аббат, если он не видел ни одного аббатства и понятия не имеет, кто такие священнослужители?
   В сети Логва откопал груду учебников, пособий и задач, а какой-то спамер набил всю память хилого домашнего компьютера, стационарно вмонтированного в стенку, книжками для умственно отсталых. На скармливание этого добра воспитуемому ИИ ушел месяц. Лицо на дисплее превратилось из детского в юношеское, голос уже не сверлил черепную коробку - машина приспособилась учиться сама. Единственное, с чем не приходилось мучаться, так это с проблемой послушания, это было жестко зашито в ее программах. Чем больше узнавала машина, тем меньше глупых вопросов она задавала. Ник в то время, что урывал от бесконечных пояснений, вел оформление бумаг для выдачи кредита и пытался соорудить в виртуальности хоть несколько хороших проектов.
   Потом дело пошло ещё быстрее - ИИ матерел на глазах, впитывая знания гигабайтами, ювелир уже не объяснял ему почти ничего, а только как охотник таксу, направлял в нужные разделы архивов. Юриспруденция и рисование, металлургия и свойства кристаллов - Ник гнал его все быстрее и быстрее, требовал большего. Он хотел увидеть на экране свое собственное, нынешнее лицо, изрытое ранними морщинами, обветренное судьбой. А пока там проявлялась лишь холодная мудрость всезнайки.
   В годовщину своего падения Логва скормил ИИ свои личные файлы: договора, опись имущества, всю старую бухгалтерию.
  -- Ты хочешь отомстить? - вопрос был задан естественным, ни к чему не обязывающим тоном, сказались курсы драмы и психологии.
  -- И это тоже. Я хочу до конца жизни успеть стать преображенным, - он неторопливо затянулся, выпустил дым в потолок и уставился на ту безникотиновую сигарету, что вертел в руках, - Для начала нам надо выйти на рынок. Вернуться. Пусть меня все забыли, но рекламу на старом имени можно сделать.
  -- Мои ресурсы ограничены, я не могу противостоять игрокам первого класса - меня просто сотрут в порошок.
  -- А я и не требую. Поначалу надо просто запустить производство, мне надоела эта собачья конура и пособие. Давай работать. Кстати, присваиваю тебе имя... Шатун.
  -- Какой? Почему? - брови на экране выгнулись домиком.
  -- Который в двигателе. Он всегда возвращается.
   И Шатун начал работать - помог хозяину разобраться в хитросплетениях анкет и получить кредит. Устранил несколько ошибок в его кустарных проектах, откопал в сети новое обеспечение для станка. Он сделал даже более важную вещь - раскрутил ту микроскопическую рекламную компанию, что они могли себе позволить. Приходилось брать именно упорством: всю ночь, когда хозяин спал, висеть в сети, сбрасывая на все возможные адреса картинки позолоченных солдатиков, серебряных футбольных мячей, хрустальных колокольчиков и ракет. Самое пикантное было в том, что этому добру ещё только предстояло явиться на свет: Шатун охотился за дешевыми материалами, но такие попадались редко и порой оказывались дрянью. Приходилось проверять лично, а это мог сделать только хозяин при получении. Много сюжетов откровенно украли.
   Этот счастливый союз начал приносить плоды. Что-то удалось продать, и Ник первым делом прикупил Шатуну мощностей. Только этим было не обойтись, память воспитанника была заполнена до предела, и Ник, как скульптор, непрерывно отсекал от нее все ненужное. Дело было муторное и до крайности неблагодарное: не помогали приемчики вроде замены собственных сведений на отсылки к сетевым ресурсам. Вымарывание какой-нибудь малозначимой детали, вроде конструкции скифских наручей или вторичных ланкийский приемов огранки самоцветов, превращало новые проекты из оригинальных поделок в банальность, за которую не давали и ответа с рецензией. Потом был ещё один оборот торговли, и ещё мощности для Шатуна, смогли переехать в квартиру побольше размером, где управляющий не доставал вопросами о станке.
   Казалось, дело идет хорошо, но почти все оригинальные идеи, что приходили в мозг Нику и в процессор к Шатуну, уже использовали конкуренты. Неудачник обратился в шакала, подбиравшего объедки со столов мастеров. Приходилось пользоваться перелицовкой старых сюжетов, изощряться на все лады, но это все равно не приносило ни серьезных денег, ни хоть крошечной известности. Продажа тоже стала игрой случая - самые выгодные заказы перехватывали преображенные, оставшееся расклевывали мощные ИИ на человеческой службе.
   Потому, засыпая после бесконечных споров с Шатуном, в те секунды, когда на грани яви и сна сознание почти покидало его, Ник особенно остро чувствовал, мимо какого шанса прошел, понимал, как искусственна та надежда, что вдохнул в него собес.
  
  
  

Глава 3 Выход в свет

март 2026 года.

   Родители хороши незаметностью.
   И плохи необходимостью.
   Бунтующий подросток.
   Сегодня у неё истерики не было. Когда он, наконец, смог закрыться в своей комнате, первым делом отлепил календарь с нижней крышки раздвижного столика. Поиграл пером и зачеркнул этот день. Там уже образовалась целая клякса от зачеркнутых дат, и ему пришло в голову, что скоро он перестанет тянуться к этой бумажке, как Робинзон Крузо к своему календарному столбу.
   Но разве вечерние дела состоят только из марания бумаги? Пусть ему не выйти сегодня в конюшни - впереди светит математика - зато можно наточить саблю, которая уже столько времени дразнит его тупым лезвием. Запасные стремена валяются под кроватью и надо же как-то приделать на них те старые процессоры - все из их группы уже щеголяют такими. Если уж совсем станет скучно - запустить стратегию и немного покомандовать боем. Вот только вначале надо сделать математику, иначе завтра мать начнет читать мораль, будет все больше взвинчиваться и все кончится резким, чуть всхлипывающим голосом, длинными монологами, которые надо будет выслушивать с покаянным лицом и опущенными глазами. А для работы с металлом надо идти в мастерскую, рисковать встречей и немедленной головомойкой.
   Со стен, полок, кровати и шкафа на него смотрели десятки гримасничающих лиц, текущих пейзажей, скачущих лошадей и крутящихся топоров. Они двигались то быстрей, то медленней, почти замирая ночью и энергично дергаясь по утрам. Оформление жилплощади. Он с удовольствием притащил бы сюда все свое оружие и упряжь, и развесил на стенах - вот только мать ни за что не разрешила бы. Из пяти десятков тех вещей, что входили в его амуницию, она разрешила повесить только кирасу, но пока та не была опробована в деле, Василий считал ее обычной игрушкой. Правда, ему удалось отколоть штучку почище: станок в мастерской по его наметкам сделал полтора десятка маленьких доспехов и теперь каждый входящий домашний робот, из тех что убирали мусор, иногда приносили еду или чинили технику, исправно одевал панцирь, который висел на специальной вешалочке у порога. Впрочем, если ему попадало - комнату приходилось убирать самому. Свой компьютер ему не нравился: столько воевал за собственную, отдельную от домового машину, а в результате? Так и не смог выяснить, поставила мать сторожа в эту старую рухлядь или нет. Но все равно с ним надо работать.
   Василий, спрятал календарь, сел за стол, поправил экран и поднял над панелью руки, готовый вспоминать, как обходятся с системами уравнений, - и понял, что к ним зашел отец. Компьютер мигнул дисплеем. Изображения в рамках голограмм вздрогнули, тот робот, что в кукольных самурайских доспехах вытирал пыль, начал приплясывать. Так родитель давал знать о своем приходе. Виртуальное посещение.
   Василий не любил подобных визитов - отчасти ему было неприятно разговаривать с призраком, отчасти действовала пропаганда. Но других способов посетить дом у отца не было: личные визиты требовали разрешений матери, а она скорей бы замуровала двери, чем дала бы ему пройти. Правда, нельзя было сказать точно, пришел это отец или группа анонимных сволочей решила утроить розыгрыш. Как-то он пытался рассказать - мелких хулиганов задержат блоки, а сложную интригу вам все равно им не раскусить - но легче от этого не становилось. Что было самое удивительное: визиты не кончались жалобами в социалку - то ли мать скучала по нему, то ли ей требовался объект для разрядки.
   Экран дернулся ещё раз: казалось, сзади стекла стоит доска, с написанными на ней уравнениями и эту доску сейчас осторожно пытаются выломать. Точно - легкий треск из динамиков, экран будто уходит в сторону и за ним находиться точно такая комнатка, в которой сидит не тощий мальчишка в потертом комбинезоне, а чуть сутулый человек средних лет с грустными карими глазами.
  -- Как жизнь?
  -- Как всегда, ты же знаешь... И мне математику готовить надо.
   В принципе, Василий мог бы вырубить машину и завалиться спать. В один из первых визитов, когда настроение у него было хуже некуда, он так и сделал. Отец начал говорить через динамики домового, Василий оторвал их от сети. Речь продолжил домашний робот, пришлось вырубить и его. Как будто наступило молчание, сын немного успокоился, решил переждать и взялся за книгу. Когда мысли его бегали по темным коридорам рыцарского замка, на небе, а все картинки тогда отражали небо, пошел текст. Короткое послание сообщало - жить можно вообще без электричества, при свечах и свете камина, вот только это очень неудобно. Василий выкрутил пробки - матери в тот вечер дома не было - заткнул уши ватой, накрылся одеялом с головой и решил проснуться пораньше. Уже сквозь сон, когда сознание ещё полностью не ушло, а поднять человека может только пожар, понял: один из вроде как отключенных роботов напевает ему колыбельную. Правда, утром в сети был ток, и домовой разбудил его точно к урокам, а рядом с "Айвенго" стоял подарок отца - механический будильник. Не заведенный.
  -- Я действительно многое знаю, - он внимательно смотрел на ту копию плоского монитора, которую украшали строчки цифр, - минут через десять тебе это смертельно надоест, и ты прокрадешься вниз затачивать саблю.
  -- Точно?
  -- Вообще-то от девяти до двенадцати минут - у меня погрешность в расчетах, - изображение на экране улыбнулось.
  -- Значит, можно вообще этого не делать? - Василий указал пальцем на табличку в руках призрака, но под его взглядом одернул руку и просто мотнул головой.
  -- Вот еще. Провалишься через два дня на экзамене и тот жучок, что припас, тебе не поможет, - оракул отказался подтверждать собственное предсказание, но выдал новое.
  -- ?
  -- Им поставили новые детекторы - проверять учеников на входе в здание. - экран на секунду показал центральный вход школы и косяки дверей тревожно вибрировали. - Будут изымать все подозрительное. Монтировали это добро ночью, так что вы ничего не знаете.
  -- Придется делать? Неохота. Да и мне сейчас своих обзвонить надо, предупредить.
  -- Дела, делай - потом предупреждать будешь. Если не отлынивать, за час все можно успеть, - призрак поднял глаза и к чему-то прислушался. - Ладно...Я пошел.
   Белая доска с цифрами на ней прилипла к дисплею, отгородив тот виртуальный объем комнаты, в которой сидел отец.
   Делать было нечего и Василий начал вникать. Цифры, послушно бегая за его зрачками, пытались выстроиться в непротиворечивые группы. Получалось не слишком. И дело тут было не в плохих программах или его неточных подсчетах - от него требовался навык, умение почувствовать причину противоречия, красными вспышками мелькавшего на экране. Минута, другая - впрочем, Василий уже не чувствовал хода времени - и предсказание гостившего призрака начало понемногу сбываться, к нему пришло это чувство цифры, ощущение уравнения. Команды, что начали отдавать его пальцы и глаза больше не вызывали у дисплея таких явных приступов краснухи.
   Самое интересное здесь уже кончилось, математика исчезла с экрана и глаза мальчишки уже начали искать в адресной книге телефон приятеля, как очевидная мысль пришла ему на ум - с кем мог ещё говорить отец, как не с мамой? Любопытство, это самое неожиданное из чувств, штопором начало ввинчиваться в его мозг. Опасения попасться секунду или две героически сопротивлялись, но тихо развеялись.
   Он поставил на экран фильм-лекцию по истории, снял тапки, приоткрыл дверь и медленно-медленно начал идти к цели. Сын не собирался вульгарно приникать к неплотно закрытой двери, тем более что из-за автоматики таких в доме на наблюдалось. Но автоматика не могла сделать стены толще и остановить звуковые волны, что исправно пронизывали некоторые из них. Когда-то в доме был ремонт с перепланировкой, денег тогда у отца было немного, и на большую часть перегородок пошел обычный гипсокартон. Потому надо было только найти место, где слышно лучше, чем в других. Взрослые знают о физике, свойствах материалов и примерах выдающегося шпионажа много больше, чем дети - вот только исчезает у них тот азарт поисков тайны у себя под боком. Так и мама Василия сама много раз слышала через стены голоса дикторов, музыку и телефонные разговоры, но либо не обращала на это внимания, либо просто лезла в систему управления домового.
  -- ...миллионер чертов, - она явно давно начала выяснять отношения, голос чуть подсел, но увлеченности в нем было хоть отбавляй.
  -- И что, исправно плачу алименты, - иронический голос отца содержал такую долю ехидства, на которую Василий отваживался только имея за спиной открытую дверь, - Кстати, на что ты их тратишь? Делаешь из него пехотинца?
  -- Кавалериста, жестянка! Пусть мальчик хоть растет в здоровой обстановке. А заработать я и без тебя могу.
  -- Ох, эти пьезозажигалки, цельный кристалл, что загорается у вас в руках, - тут через стену долетел грохот, наверное, вазочка. Голос дернулся и чуть изменился, - Спокойствие, придется ее полчаса клеить...
  -- Не твоя забота.
  -- Нет, я понимаю, вполне приличный товар. Старые мамины конспекты раскопала? Экзотика только, наши таким не занимаются. Главное, расходится как. Да и ручная работа, с этим конкурировать...- второй раз что-то треснуло и голос опять чуть изменился - разбивались динамики через которые говорил отец.
  -- Ольга, ну успокойся, серьезный ведь разговор, - занудство с оттенком просьбы.
   Несколько секунд тишины.
  -- Говори, - яд, как бисеринки пота, проступал между звуками ее голоса.
  -- Ты Василия долго будешь там держать?
  -- Он сам хочет.
  -- А как насчет дальнейшей его жизни?
  -- Боишься, что там из него гуманиста сделают? Что он к тебе с кусачками подкрадываться будет? - очень много яда и напускного спокойствия.
  -- Нет. Что он солдафоном станет. Марионеткой с пустыми глазами. Это ведь почти секта, путь сейчас и престижная, - теперь в голосе было много терпения и осторожности.
  -- По сравнению с тобой мы все тут марионетки. Учись не учись - помрешь идиотом.
  -- Я не это имею в виду.
  -- А что?
  -- Разницу между нулем и одним градусом теплоты. Надо уметь самостоятельно мыслить.
  -- Так и обучай его: в школе учителя всегда нужны, тебя возьмут.
  -- А к нему непосредственно...
  -- Нет! Только попробуй!! - Василий дернулся, такой приказ был в этом крике.
  -- Да я его не преобразить хочу, сколько раз объяснять, - бесконечная, усталая монотонность машинных скрипов послышалась ему в голосе отца.
  -- У тебя уже свой сын есть, на нем и опыты ставь, а Васька теперь мой, слышишь!
  -- И все-таки, как будем с гуманизмом?
  -- Пусть все идет свои чередом. Его там вроде не калечат? - голос матери почему-то стал вопросительным.
  -- Вот именно, что не калечат. Лекции как убивать ближних всеми видами оружия, а заодно как зубами кабеля перекусывать.
  -- Но ведь это не все?
  -- Идейная обработка. Ты послушай, что он тебе болтать будет...
  -- А ты обижаешься, что не твоя копия? Что монету не копит и не вкалывает допоздна?
  -- Опять...
  -- Да, опять! Думаешь, легко тут?
  -- Я предлагал, иди в корпорацию. Через годик пробью тебе мощности...
  -- Слушай, ты эти свои замашки брось, Одиссей хренов! Шлялся черт знает где, а теперь грехи искупаешь!!? - мать явно заводилась всерьез и готовилась в очередной раз выплеснуть ту обиду, что скопилась на душе.
   Василий, прислушиваясь, давно смотрел на бронзовый жирандоль, прикрывавший дырку в стене от слишком длинного гвоздя, его неудачного опыта в самостоятельном обслуживании домашнего хозяйства. С нижнего его завитка вдруг свесился пятнистый хомяк-робот, обычно протиравший внутренности хрустальных фужеров.
  -- Подслушивать - нехорошо, - наставительным шепотом поведал он.
   Василий неудачно попытался смахнуть его. Тот, раскачиваясь на задних лапках, погрозил крошечным пальчиком.
  -- Отца слушаться надо. А если матери нажалуюсь? Всыплет она тебе по первое число...
   Пришлось спускаться в мастерскую, да и не особенно было интересно - обрывки подобных разговоров он слышал часто. Понял, что забыл тапки и стремена, сказал домовому принести. Сабля стояла там, где он ее оставил: в тисках, накрытая марлей. Он снял ткань, взял оселок, в тысячный раз наклонился и против света посмотрел на качество заточки. Плохое - видны царапины и две эти маленькие зазубрины он так и не свел. Пружинная сталь клинка неохотно поддавалась. Ничего, времени ещё много. Оселок прошелся по лезвию, потом ещё раз и еще. Почему-то, под эти мерные помахивания куском твердого сплава особенно хорошо думалось. Титановый кружевной эфес, под расписку выданный для этой работы, блестел из-под марли синими спокойными отсветами
   Из всех стоящих перед ним проблем надо было решать самую спешную.
  -- Домовой! Общение с внешним миром - только телефон. И я хочу говорить со Степкой! - крикнул он в тот экран, что висел прямо перед ним.
   Приятель с сомнительной репутацией, над которым непрерывно висели угрозы двоек, штрафов и отчисления за хулиганство, увлекался хакерством. Никаким он был не крутым, просто родители не хотели тратить на него время, а предпочитали давать ему деньги. Иногда разрешали пользоваться мощным домашним ИИ.
  -- Чего надо? - он висел в сети, в каких-то финансовых сайтах и выделил для разговора только один глаз.
  -- Сегодня пытался залезть в школьную сеть, - запустил Василий пробный шар, равнодушно разглядывая лезвие.
  -- Ты? Без тарана и конной дружины? Не верю, - хакер всегда старался делать вид, что презирает гуманистов.
  -- Спокойствие. Я что, не человек? Они выкинули деньги на какую-то новую систему охраны, - он продолжал неторопливо водить металлом по металлу.
  -- Ты уверен, что вообще там был, не фуфло?
  -- Я дело говорю. Точно. Меня в ответ прихлопнули. И ты мне нужен - проверь фотографии дверных косяков школы сейчас и неделю назад.
  -- ?
  -- Тех, что на центральном вход, - терпеливо продолжал Василий, - Если что-то там монтируют, значит, будут отличия и я прав. Придется нам всем к математике готовиться.
   Мысли у Степки были не такими медленными, как он иногда старался показать окружающим, и можно было спорить на пару подзатыльников, что он все понял ещё с первых фраз. Потому следующий вопрос казался вполне логичным.
  -- А ты че не делаешь?
  -- Завтра буду.
  -- А история?
   Василий только усмехнулся. История - это война, а с войнами у него проблем не было. По крайней мере, на уроках.
   Степан посмотрел не него ещё секунду и отключился, а Василий продолжал водить оселком по лезвию и думать, что если все пройдет исправно, то неудачливый хакер растрезвонит об этом деле всему классу, а косяки он завтра утром сам пальцами пощупает, не отваляться.
   Через два дня экзамен - хотя какой это был экзамен, просто всякую контрольную учителя норовят обозвать экзаменом - написали почти все. Правда, все пользовались жучками: Степка не устал учиться, а организовал утром четверга разлитие помойного бака именно на центральном входе. Учеников пришлось запускать через три других двери.
   Стремена щегольски блестели платами, лезвие заточилось почти до установленной остроты и Василий ненавязчиво, как ему казалось, похвастался матери работой.
   Утром выходного дня, за завтраком она прямо спросила его.
  -- Тебя подбросить или будешь добираться на метро?
   Василий просиял и бросился было собирать амуницию, но пришлось доесть омлет.
   Он вышел из машины на дальних подступах к центру, там где кончался асфальт и начиналась булыжная мостовая. Помахал свободной рукой зеркальцу заднего вида, поудобней перехватил рюкзак и затопал к зданиям.
   Когда-то здесь был конный завод. Орловские, арабские, буденовские рысаки, кобылы и жеребята. Все получали нормы кормов, росли, учились ходить под седлом, уходили на ипподромы и в хозяйства, а потом возвращались, есть пенсионный овес, возить детвору и ждать последнего шприца со снотворным. Несколько сотен профессиональных конюхов, много больше любителей и зевак - не так много денег и хронический ремонт.
   Теперь здесь кипела жизнь - строился местный кремль. Вокруг уже поставили пять больших крепостных башен белого камня и начали выкладывать общую стену. Башни смотрелись замечательно: круглые в основании и многогранные к вершине, с узкими, хищными бойницами, они ещё не успели обрасти налетом городской копоти, дыма костров и сажей из каминов. Внутри была соответствующая обстановка - молодняк регулярно таскали туда на экскурсии совмещенные с легкой трудовой нагрузкой - вот только чего он никак не мог понять, так это откуда там взялись лифты, пусть даже с кованной фигурной решеткой?
   Сами конюшни стали двухэтажными, в них помещались уже почти четыре тысячи лошадей, подвалы непрерывно углублялись и скоро должны были плавно перерасти в арсенальные катакомбы. Людям отдали флигеля. Проблема была с роботами: в принципе все они должны были иметь человеческий облик, холопскую наружность и создавать впечатление челяди в замковом дворе. Но такими пока ещё не обзавелись - приходилось терпеть многочисленных бесхвостых "крыс", "собак" с пятью лапами и шестилапых обезьян. По ночам выползали пауки - спешно перекрашенные сборщики мусора.
   Вся эта элитарность дорожала, многие однокашники ушли в заведения попроще, но он пока мало задумывался над вопросами денег, если только они не касались его карманных расходов.
   Василий проскочил мимо сколачивавших леса разнорабочих, вяло перемешивавших раствор каменщиков и прошел к флигелю своей группы. На входе пришлось встать на весы - не робот ли он? - и показать удостоверение. В раздевалке знакомые лица, шуточки, грохот и душные потные запахи.
  -- Перед выездом нам ещё час мозги вкручивать будут! - Тимур-Хлющ, вломившийся прямо за ним, сбил волну энтузиазма чуть не вполовину.
  -- Фигня! Чего стружку мелешь?
  -- Правда, правда! - тот спешно вытряхивал свое барахлишко из рюкзака в шкафчик, - Семсам лично с какой-то шишкой собачился, говорил, че лекцию без парт слушать. А тот ему, дескать, полный о,кей, за час у них ноги не отваляться.
   Семсам (Семен Самсонович при обращении в лицо), был человеком серьезным. Пышные седые усы, добрые глаза, руки, спокойно гнувшие арматурные прутья и готовность в любой момент выставить провинившегося вон. Он не стал для мальчишек своим, слишком плотно сидело в нем желание видеть в них заводных солдатиков, - муштра казалось основной целью его личного бытия, но лишних неприятностей от него ждать не приходилось.
  -- Что за лекция? - Василий прикидывал, одевать ли ему кирасу сразу, или хватит полотняной рубахи.
  -- Накачка перед выездом. Муть какая-то.
   Разговор перескочил на лошадей, потом на седла, разбился на множество отдельных разговорчиков и опять сросся. Все уже оделись и большие часы на стенке пробили девять. Ввалился Семсам.
  -- На построение, шаго-ом марш!
  -- Верные слухи - нас хотят слить с девчонками, - Женька-Кум пытался шепотом распространить ту новость, которую не успел обговорить.
  -- Да?
  -- Точно.
   Рота с седлами и прочей сбруей в руках относительно строевым шагом последовала в зал рядом с их конюшней.
  -- Стройся! На первый-второй...! - Семсам ещё немного поупражнялся в растяжении голосовых связок и вперед выступил оратор-толкач.
   Высокий человек с ястребиным носом, гордой посадкой головы и седыми локонами, падавшими ему на плечи. Эффектный почти на грани натуральности. Лежал на нем оттенок духовного сана. Наверное, слишком много проповедей прочел он - доброта в лучащихся глазах и отеческая улыбка сидели на его лице, как хорошо подобранные очки.
  -- Курсанты! Вы живете в теплых домах, компьютеры считают за вас домашние задания, а руки только у нас хорошо познакомились с рукоятками сабель и молотков!
   Его сильный, отчетливый, но одновременно мягкий и проникающий голос обволакивал строй, доходил до ушей каждого мальчишки.
  -- Многие из вас спрашивают себя - почему мне не стать преображенным? Почему не обратиться в электронный призрак, всесильный и всеприсущий. Можно ведь знать все, иметь ещё больше и жить вечно?
  -- Опять проповедь, - недовольно пошевелил губами Андрей Соколдан.
  -- Могли засадить за лекцию, зубрили бы сейчас сипайское восстание, - так же тихо ответил Василий, но Семсам, оглядывавший строй на манер сторожевого прожектора, остановил взгляд на них и пришлось замолчать.
  -- Все врата мира будут открыты вам...!
  -- Но все это неправда. Да, друзья мои, это все обман, суете сует и всяческая суета. Нельзя, нельзя вот так, на блюдечке с голубой каемочкой, получить все блага мира! Вы предадите род людской, а сатана не наградит вас. Он слишком жаден. И будет ваш одинокий дух бесприютным странником. Ибо сказано в Писании... - оратор начал что-то длинно и путано объяснять про душу. Василий задумался, правда ли насчет девчонок? Обучение здесь считалось раздельным - их вечно расталкивали по разным флигелям и часам занятий. Тут толкач-разговорник особенно резко сменил интонации, почти вскрикнул, и реальный мир вернулся.
  -- ...потому что они - уже не люди! Они не чувствуют усталости после работы, нет для них упоения в вечерах и радости первого снега. Их чувства мертвы. Это всего лишь электрический ток, скачки напряжения, безразличные, как автобусная дверь.
  -- А если и оживляют они своим умением человеческие тела - то это мертвые сосуды душ. Это зомби, которыми повелевают микросхемы!
  -- Разве есть радость в таком бытии?! Нет. А только бесконечная гонка за деньгами! Монотонны их дни, безрадостны ночи в бетонных гробах, куда они уложили свои тела и страдающие души. Потому не стремитесь туда: мало там радости и совсем нет благодати господней!
  -- Курсанты! Сегодня вам предстоит первый кросс-парад. Вы можете получить ссадину или синяк, но и ветер будет обдувать ваши лица. Помните, что все здесь настоящее, натуральное, истинное!!!
   Тут вещатель закончил свою проповедь, вперед выкатился Семсам и, хэкая мелко порубленными командами, послал всех в конюшню. Рота прогрохотала железными гвоздиками в подбивке сапог по каменному полу, и зашла в свой отсек - их встретил десяток конюхов. Каждый пошел к стойлу своей лошади. Берилл, староватый низенький серый жеребец, лениво оглядывался на что-то позади себя, но, скорей всего, просто развлекался. Обязательный подслащенный сухарь и аккуратное похлопывание шеи - конь никогда не делал вид, что он умнее наездника и всегда был готов дружески посмотреть в ответ теплым серым глазом.
   Конюх в яслях напротив расшипелся на Саида - тот опять что-то напутал с упряжью - и одновременно старался следить за ним. Теперь главное сделать все правильно: проверить подпругу, уздечку, стремена, посмотреть, чтобы сабля не запуталась между ногами и четко взлететь в седло.
   Семсам уже ждал у выхода. Он держал под седлом лучшего в роте коня - почти чистокровного черного девятилетку - предмет зависти курсантов, которым доставались перестарки, некондиционные и просто глупые одры. Рота выехала под навес, вариант крытого манежа на случай дождливой погоды, и построилась.
  -- Идем по маршруту в обычном порядке. Вперед!
   А небо было ясным, солнце ласковым, утро медленно переходило в день и не было причин для грусти. Потом конный строй роты "зачищал" опушку ближайшего леса и они неловко рубили самодельными саблями пластиковые чучела. Вливались в задние ряды большой конной фаланги и вместе со всеми поднимали сабли навстречу Солнцу. Потом сложные маневры превратились окончательно в парад, надо было кричать "Ура!" И у Василия в те секунды было самое радужное из всех возможных настроение.
  

Глава 4 Домострой призраков.

25 апреля 2025 года.

   Волк вовсе не разорял наш дом! Нет. Просто из соломы была построена беседка, а рухнувшая дача действительно была деревянной. Но причем здесь дом?

Пресс-конференция трех поросят.

   Приятно, подъезжая к родному очагу, видеть себя в окно собственной спальни. Веет от этого предсказуемостью, особой надежностью, основательностью. В тот, первый раз я до этого не додумался, слишком был занят собственными мыслями, пытался разобраться в их хороводе. Но в ту секунду, когда парадная дверь так вовремя открылась перед коляской Наташи, тоже дернулся к электронной начинке дома.
   Щупальце, сигнал, вестник - не знаю как назвать этот посыл. Хочется спросить у домового сразу множество вещей, но каналы ограничены, скорость маленькая: на всю груду запросов (что есть в холодильнике, когда последний раз убиралась пыль, что нового в играх), ответы приходят текстом. Ощущаю вторичность, перепровереность данных: нас ещё охраняют, не дают изменять ядро своей личности от внешних воздействий - чтоб раньше времени вирусами не заразились.
   Аккуратно придерживаю дверь и слышу, как отъезжает микроавтобус. Мне завтра на работу, ей через три дня. Надо разобраться в себе. В прихожей мы смотрим друг на друга несколько секунд.
  -- Поплотней займемся домовым, - привычка пользоваться голосом не самая плохая. Оставляем ее по взаимному согласию.
  -- Поддерживаю.
   Оба тянемся к нему: небольшой компьютер в подвале, прочная периферийная защита, а где-то поблизости ощущается тихо лежащий ИИ. В наших чувствах его нет осязания, запаха или чего-то в этом роде: несколько обменов протоколами, предупреждений, и в сознании всплывают сведения, что вот так запросто, туда лучше не соваться - это уже система безопасности поселка, там нас не ждут. Хоть мы свои - пароли, идентификация личности, перепроверка - охранный искусственный интеллект будет не вмешиваться, если ему самому не наступать на хвост.
   Системы дома открываются перед нами, как треснувшая, пыльная, наполовину пустая шкатулка со старыми фотографиями: очень много воспоминаний, все легко узнается и все очень просто перекладывается. Нет здесь почти идеальной герметизации от внешних влияний, нет требований безопасности, сложности, многоуровности. Небольшая программная конструкция, компактная и аккуратная. Так бывает, когда кубик Рубика, эту загадочную пространственную игрушку, вдруг распотрошат и она превратится в груду пластиковых деталей. Тогда очень просто перебрать ее, сложить в том идеальном порядке, к которому так долго шел до того. Здесь же ещё проще - перед нами все комбинации, которыми можно превратить цветовой хаос в простой и доступный порядок. И ещё перед нами, вернее перед нашими телами, лестница: мы поднимается в большую гостиную с камином, я переставляю ноги, а ее коляска маленькие колесики. Время, как раз для позднего обеда, а желудки почти пусты - клонов кормили внутривенно.
  -- Что будем? - странный вопрос, если знаешь содержимое холодильника, все диеты и рационы.
  -- Что-нибудь легкое. Бульон, крендельки... - ей лень уточнять и я вижу список еды вместе с изображением. Интересно, выделится ли слюна у тела?
  -- Я только сок, надо подождать.
   Пока рассаживаемся в противоположных сторонах стола, енотовидный четырехрукий лакей уже расставляет стаканы, поправляет вазочки и готов принять у помощника кастрюльку с маслянистым наваром. Мы с Наташей смотрим друг на друга сквозь редкий букет высохших луговых трав.
  -- Что делать Гераклу на Олимпе? - она всегда умеет задавать вопросы с подковыркой. Больше ничего не высылает - каналы связи пусты.
  -- Освящать собственные храмы. И побольше. Патронировать героев. Вдохновлять слабых, - конец фразы произносит енотовидный дворецкий, а тело как раз глотает бульон.
  -- А что дальше? - это уже говорит толстая шиншилла, развалившаяся на каминной полке. Тело ловит ее краешком глаза и на секунду приходится смотреть через камеру на потолке.
   Мы оба в кратковременной жажде эффектных жестом тянемся к домовому, меняем установки, редактируем программы - и вот он уже переписанный и переделанный, становится совсем другим. Мы поедаем этот сгусток полуразумной электроники. Не нужно переносить его программы в ядро собственной личности: память внутри бункера ограничена и не надо захламлять ее сверх необходимого, но можно превратить домового в перчатку на собственной руке, в инструмент, связанный с собственной нервной системой. В тот миг, когда он окончательно переделан, так же ясно мы понимаем, что стоит за этой жаждой эффектности. И появляется новая тема для работы - все те устройства, осведомляющие начальство о наших поступках.
  -- Что дальше? - я подвигаю к себе коржики и смотрю, как она пьет сок, - Неужто нет у нас забот, срочных и неотложных?
   Дом прочесывается мелким гребнем: закладки есть в программах и в люстрах, кабель связи оброс какой-то электронной гадостью: ему приходится передавать больше информации, чем положено.
  -- Мир меняется быстрее, чем в нем плетутся интриги? - она чуть улыбается, и улыбка эта очень похожа на ту, что я привык видеть за последние месяцы. Немного, правда, не такая - мышцы нового тела ещё не разработаны, не подогнаны под ее обычную мимику. Интересно, как моя помолодевшая физиономия будет изгибаться от разных чувств: прогоняю расчет лицевых мышц, натяжения кожи и автопортрет уходит в память.
   А клопы обнаруживаются под обоями и кафельными плитками. Вроде как осмотрели все, проверили. Есть ещё наномеханизмы, вот только до них никак не добраться.
  -- Если бы так было, ни одна интрига не дошла бы до конца, - переворачиваю такую послушную теперь память и даю ссылку на историю дипломатии в девяти томах, - Нынешнее время не исключение. Но зачем лезть наверх, если горы готовы разгладиться перед тобой, стоит лишь немного пождать?
   Дом окончательно превратился из уютного гнездышка в нашу общую вторую кожу, так сказать место для парадной вывески, - редкими занозами в ней болтаются не угробленные пока осведомительные системы.
  -- В тебе осталась боязнь заговоров, - она улыбается и поднимает стакан в шуточном тосте.
  -- А в тебе - боязнь их решительного осуществления, - копирую ее движения.
   Подергивается кнопка дверного звонка, хватаемся за информацию с обзорных камер и видим Охрану, счищающего перед дверью грязь с башмаков.
  -- Добро пожаловать, - фраза уходит по каналам связи внутри бункера.
   Он бодренькой походкой поднимается в гостиную, а те маленькие роботы, которых в изобилии завела Наташа, недовольно смотрят ему в спину из-за углов.
  -- И вам доброго дня, - третьего стула нет, потому он садится мягкую ручку кресла.
  -- Общение с вами может быть вредно для моего здоровья, - Наташа безразлично смотрит в сторону, а та самая серо-коричневая шиншилла, произносящая это, лениво переползает с каминной полки на деревянную панель.
  -- Может быть...- незваный гость почти с той же безразличностью рассматривает вазу для засохших полевых цветов.
   Я обшариваю системы дома, стараясь не допустить управления ими со стороны и Наташа делает тоже самое.
  -- Гм... Я, между прочим, пришел сюда по делу, - в его голосе проявляется прежняя сухость и четкость.
   Вместе отбиваем запрос по каналам: что за дело, почему срочно и лично?
  -- Большое и важно, - он отвечает изустно, - Других за человечность держит не преображенная половина, дети. Настоящие люди, их глупые вопросы. А вы двое можете слишком быстро растерять все. Похвально желание воспитывать сына. Правильный выбор, неверный путь его достижения. Такими темпами вы к его рождению в автоматы выродитесь.
   В эту секунду завершается обработка символически значений его позы, выбора места для сидения, даже голоса и выражения лица. Это краткий и не слишком цензурный призыв к порядку. Шиншилла в ответ немедленно начинает скручивать фиги, пряча лапки в складках меха, но слушать Охрану надо внимательно. Мы ничего не нарушили, ведь законы ещё просто не написаны. Он так просто по всем новичкам ходит, мозги вправляет.
  -- Зачем мы вообще держимся за человеческие оболочки? - в ответ на риторический вопрос сбрасываем ему на канал груду ответов: это привычка, так нам обещали, плохо расставаться с телом и т д.
  -- Нам надо руководить не преображенными, - ради вежливости отвечаю я устно.
  -- Нам надо жить среди них, - он смотрит на нас, как на косолапых новичков футбольной команды, - Думаете, мы такие крутые, вытираем пол гуманистами, за завтраком решаем судьбы мира? Стоит перейти грань в потере облика, и мы перестанем быть привлекательными.
   За его словами идет маленький социологический доклад. Общество, как велосипед, сейчас держалось на идее ухода в вечность. Стоит поколебать веру в столь желанное мероприятие, сделать преображенных в глазах людей уродами, и система тут же рассыплется: идея конкуренции между железными и белковыми мозгами начнет подогревать конфликт. А рационально изжить эту идею пока нет никакой возможности.
  -- Вы задавали себе вопрос: "Что будет потом?", - стараясь соблюдать вежливость я выражаю общее недоверие, в конце концов, в политике понимает не только он, - Когда бункеров станет достаточно для спокойствия?
  -- Молодой человек, что будет потом, вы и сами можете легко предсказать. Если у вас получится разобраться. Мое дело подробней выписать вам инструкции на сегодняшний день, - реальность не дает о себе забыть и та работа, которая поглощает нас, уже не оставляет времени для баловства.
   Мы слушаем.
  -- Над обычными людьми можно смеяться, показывать им свою власть и возможности. Но нельзя лишать себя человеческих недостатков в поведении. Никогда. Что-то должно оставаться доступным пониманию даже самого темного гуманиста, - за его словами следует поток историй, случаев, прецедентов. Ангела все готовы считать своим парнем, пока у него выпадают перья.
  -- Мы выкаблучиваемся в директорском кабинете - согласен, - ловит Охрана наши готовые врываться возражения, - Перед своими отделами такого себе не позволяем. Верхняя оперативка преображается сейчас. А весь институт только через год.
   И мы увидели очередь на преображения - длинный список имен, фотографий, характеристик. Рядом, в качестве аргумента, текли отчеты о стройке бункеров. Простейшее уравнение, и ясно, сколько людей могут они принять до конца года.
  -- И все вот так аккуратно будут следовать подобным советам? - не удержалась Наташа.
  -- Не все... Далее, драгоценные мои, - в его чертах проскочила веселая искра нового образа, - возникает проблема эмоций. Это стандартное искушение: научиться правильно мыслить, отсечь ненужную лень, гнев и рассеянность, а проявления материнской любовь рассчитывать по коэффициенту восприятия ребенка.
  -- Эмоции в психике человека - инструмент быстрого принятия решений, - приятно, получив полтора десятка учебников по психологии, почти мгновенно прочитать их, а местами и вспомнить, - Не только, но это нам пока нам важнее всего. У нас такая система тоже должна формироватся. Она будет отличной от старой.
  -- Сколько у нас это может занять? - встречный вопрос от нас сопровождается выкладками по психологии и идеями об этом новом качестве нашей психики.
  -- Нахрапом и пытаться не надо, - с его стороны выплывают новые труды, выкладки, доказательства, - Ампутировать себе человеческие чувства - последнее дело. Польза маленькая, экономия памяти крошечная, обработка сигнала почти такая же. Изменения поведения - большие.
  -- По идее у нас формируется ещё один уровень сознания. С новыми качествами. Старые пригодятся для старого...
   Опять не то. Множество способов, как сохранить эмоциональную систему обработки данных, этот пласт психологии личности. Познание требует всего лишь хорошего использования, но не исправления. Надо разбираться.
  -- Что вытекает из этого простого требования? - Охране надоело сидеть на ручке кресла, он хотел его развернуть, но его ужа заняла пятнистая, раскрашенная на манер оленя мангуста, а енотовидный дворецкий внес третий стул.
  -- Что угодно.
  -- Согласен, - он продолжил, - И среди прочего пока не надо делать причиной ощущений датчики.
  -- ?
  -- Вы будете готовить еду в комбайне. Анализируйте запахи, что оттуда доносятся, но не испытывайте радости от соленого вкуса или румяной корочки. Только когда вы подойдете, руками откроете дверцу и заглянете вовнутрь. Такие эмоции должно испытывать тело - и та часть психики, что ему соответствует. Пусть оно будет единственным источником ощущений.
  -- Чувствилищем, - я подыскал хорошее слово в той переписке двух философов, которую читал несколько лет назад.
  -- Да, - по его лицу трудно было прочесть, как он отыскивает этот обрывок текста, но логика здесь работала лучше психологии, - Именно так. Новый разум не должен иметь наследственных шор от старого, но и старый должен сохраняться.
  -- Секундочку, - заметила мне Наташа, - Я что, не должна радоваться, когда буду с работы смотреть за сыном?
   Дублирую вопрос, хоть и кажется, что Охрана слышал его раньше.
  -- Два варианта ответа. Либо самой смотреть на экран, глазами имею в виду, либо радоваться не раньше, чем тело может это себе позволить. Унюхали что-то в печке, не меняйте строй мысли, пока слюна не потечет. Нельзя радоваться больше, чем это может себе позволить человек. Иначе вы либо станете наркоманами, либо наступит инфляция чувств, - смотрим данные по эндофрину, сигналам серого тела и остальным предметам работы нейрохирургов. Далеко ходить не надо: нам сбрасываются файлы с исследованиями родимого института.
  -- Параллельное общение? - это интересовало уже меня.
  -- В принципе, не возбраняется. Присутствуют только некоторые сложности.
  -- Слушай, по-моему он пришел издеваться? - Наташа успокоилась, рассуждала здраво, и очень не хотела ограничивать новые возможности.
  -- Какого рода сложности? - продолжил я, отсылая ему соображения по устранению эмоций, - Мы итак ведем разговор на двух уровнях. Можем на трех. Чем это хуже? Не показывать этого с обычными гражданами?
  -- А вам охота корчить из себя Юлия Цезаря?
  -- При чем здесь капризы - надо работать!
  -- Именно. Пользуйтесь этим по необходимости. Не пижоньте... Словом, через сколько-то недель у вас будет копия своей старой личности. Архивное альтер эго в виде призрака собственных ощущений до преображения. Да, есть ещё одно дело. Аккуратно шифруйте кукловодные команды - у вас в мозгах не самая слабая электроника. Но осторожней: зашейте в нее побольше ограничений, чтобы с телами посторонние не баловались, не светите в устных разговорах особо важную информацию, - следует очередная инструкция, как следует говорить вслух самые общие фразы, а цепочки цифр и знаков отсылать по закрытым линиям. Мог бы и не сообщать, это он перестраховывается.
  -- У вас ещё есть вопросы? - он поднимается.
  -- Сколько клопов осталось в доме!? - шиншилла каркает вопрос-команду-к-ответу голосом самого Охраны, и я понимаю, что Наташа не сознается в авторстве этой фразы.
   Он оглядывается на электронного зверька, пытается ухватить его за ухо, но отдергивает руку от слегка оскалившихся зубов. Поворачивается обратно к нам.
  -- Вам никогда не приходило в голову, что будет проще пичкать ими ваши саркофаги?
   Охрана разворачивается и, не прощаясь, легкой походкой сбегает по лестнице.
   Вяло дожевываю коржик, а Наташа молча водит пальцем по краешку стакана. Изредка бросаем друг другу справки, дополнения и ремарки по поводу разговора, но до нормального диалога это не дотягивает.
   Тело и разум опять начинают выяснять отношения: клон не привык к еде, и от тщательно подобранного, питательно-легкоусваиваемого рациона организм клонит в сон. Наташа просто устала - как бы наномехнизмы не старались, срастить мгновенно ткани они не могут, плюс дорога и выяснение отношений. Аккуратно отводим тела в спальню, укладываем, прикрываем им веки. Темнота.
   Но сон не хотел начинаться. Отдых белковой нервной системы на процессорах и программах не сказывается. Есть у них постоянная текучка: перезаписи данных, диагностика, смена блоков. Тогда может наступить что-то вроде статиса - вялого течения мысли, которая не успевает крутиться в оставшемся уголке электронного клубка. Таким свеженьким как мы это не грозит - все отлажено и пригнано, нет нужды в ремонте. Можно загнать себя в ступор искусственно или просто перейти в режим покоя, но ещё несколько часов мы вертелись в собственных бункерах, доступных сетях и кластерах, как белки в колесе - если нет нужды во сне, зачем терять время.
   Из всех старых проблем, которые уже не один месяц висели над моей совестью,(а над чем висят сейчас?) выплывает старое семейное положение. Что с сыном? Пока не лезу в сеть, просто переворачиваю в памяти наши разговоры, раскладываю на составляющие. В его чувствах ко мне нет любви, покоя, уверенности. В списке его приоритетов я числюсь где-то внизу, среди дописанных карандашом третьесортных задач, о которых не вспоминают без упорных напоминаний. Надо возвращаться. Не ломая Ваську, не объегоривая и не подличая. Нельзя обманывать его риторикой, делать из него болванчика - все это всплывет в день преображения, когда он начнет разбирать свою жизнь по кирпичикам. Начинаю разрабатывать планы и это больше напоминает складывание гигантской головоломки из предсказуемых реакций, случайностей и возможных сторонних подлостей.
   Но привычка к отдыху сознания - великое дело. Даже если ещё в человеческом теле мучался от бессонницы, занозой колет дискомфорт от раздвоенности спящего тела и подергивающегося разума. Может его убрать? Разделить уровни восприятия? Вымарывать это такое человеческое ощущение из себя не хотелось, а время для отдыха было. Так пришел покой, наверное, предпоследний...
   Хорошо просыпаться всем существом одновременно. Веки только ещё готовятся разлепиться, пальцы не могут мгновенно сжаться в кулаки, в теле накапливается та приятная утренняя нега, которую так отвратительно и вульгарно готовится разбить голос домового. Но ты уже не спишь - ты видишь как утро за стенами дома из дымчатых сумерек превращается в прозрачную кисею, знаешь, что на кухне уже начал готовится завтрак. И, самое главное, можешь перехватить управление электронным голосом за миг до того, как он попробует надавить на твои барабанные перепонки. Можно рассчитать ту оптимальную скорость выхода из сна - позевывая в свое удовольствие, вставать точно в срок.
   Наши пальцы переплетаются, надо повернуть голову и встретиться с любимой взглядом.
  -- А не принять ли с утра взбитых сливок? Тот большой торт с розами, как ты на него смотришь? - одновременно всплывают насущные вопросы институтской жизни: она будет отсутствовать два дня, и допуск будет только к информации без права принятия решений. Я должен буду прощупать новую систему.
  -- Твой утренний интерес к сладкому, чем он вызван?! - убираю локон с ее лица. Разумеется, придется потрудиться. Она пусть перероет все доступные архивы, и вообще, что сейчас нам доступно?
  -- По крайней мере теперь не будет тошноты. Никогда, - коляска ещё нужна ей, но уже больше для перестраховки.
   Даже всемогущество не может освободить от утреннего круговорота дел: можно, конечно, вообще не вставать с постели, сократить чувствительность и дать команду автоматам на медицинское обслуживание тела. Но зачем тогда вообще куда-то идти? Бытие невозможно без неприятностей и рутины.
  -- Завтра вечером уже можно куда-нибудь пойти? - челюсти пережевывают что-то аппетитное (химический состав, рецепт приготовления, этимология названия - пусть так и лежат в памяти домового, вернее в нашей общей с Наташей памяти).
  -- Где ты найдешь безвредные и сильные ощущения для тела? - она уже начала понемногу влезать в свои старые рабочие записи, прощупывать структуры расчетов.
  -- Подумаю.
   Пора выезжать. Иду вниз. В гараже ничего не изменилось и, даже если знаешь это заранее, как-то странно понимать, что будь у тебя только одни глаза, все равно приходилось бы вспоминать цвет его стен.
  -- Как насчет клуба, тех комнат, где теперь будут собираться преображенные? Нас в любом случае там ждут.
  -- Это обязанность, а не развлечение. И он откроется через неделю, - она устраивается у рабочей панели, скоро уйдет в виртуалку, не самый плохой предлог, чтобы не ограничивать себя в работе запросами тела, - Придется собираться наверху.
   В машине можно приоткрыть стекло - ветерок поутру холодноват, но тело здоровое, простуды и соплей можно не опасаться.
  -- Ну и что? Будет вполне приличный разговор, без потрошения анкет, - выхожу, наконец, через длинную цепочку ссылок и косвенных сведений на нормальное описание и сбрасываю его домовому, - Можно поиграть в карты, а Снабженец проектирует новые правила игры в бисер. Нормальная викторианская обстановка.
   Она вполглаза просматривает описание, безразлично пожимает плечами. В принципе, от этого нельзя уклониться, а развлекаться придется в другой раз. Она хочет нырнуть в виртуалку, но вспоминает об ограничениях на передачи информации телу. Доля секунды в замешательстве - что выводить на экран? Я прикасаюсь к ее разуму и она пускает меня. Это как протискиваться через узкий коридор в переплетении солнечных лучей, смешивающихся с чернильными кляксами. Показываю ей, до чего успел додуматься: пусть на экран выходит цветомузыка, бледная копия информационных потоков, с которыми будет работать сознание. Тогда будет ощущаться сопричастность тела обычной работе и одновременно секреты не выйдут из системы бункеры-институт. Подробности? Пускаю ее к себе, посмотреть, до чего додумался. Миг, и полная связь разумов распадается.
   Я смеюсь, приказываю магнитоле играть "Марсельезу" и слушаю понятные мне теперь слова. И сам ворочаюсь в бункере. Связь с институтом, пароли родного отдела, бдительный осмотр ИИ, доступ к рабочим материалам. Их нельзя видеть глазами - они слишком заняты управлением машиной да и кто позволит вытащить такие вещи из закрытой сети - но можно анализировать. Ночная смена считала конфигурацию очередных блоков, Запольский сидел на хозяйстве, Желтушный дергался в своих бесконечных попытках уличить Синюшного - раскопал в менеджменте очередную теорию заговора и теперь подгонял под нее факты. Местами неплохо, но тут у меня начинается новая стадия преображения. Укрощение тигров.
   Силы не так уж прибавились - невозможно скрутить только на основе вычислений подчиненные интеллекты. Их всегда будет слишком много. Но изменения соотношения уже будет вполне достаточно: трудно принимать приказы от говорящей блохи - не поможет никакая харизма, внедренные блоки и законы Азимова. Когда вычислительные мощности увеличиваются нет нужды в таком упрощении данных, можно самому перепроверить десяток справок, самому рассчитать простенькую модельку. Это как слепому обрести плохенькое черно-белое зрение: нельзя оценить всех красот Эрмитажа с Лувром, но палка и компьютер-поводырь, нашептывающий ценные указания, уже не нужны. Чувствуешь себя полноценным.
   Уменьшаю степень вражды наших ИИ - пускаю на разработку. Запольский дергается, пытается понять в чем дело.
  -- Не шуми, буду через минуту. Да, я.
   Одновременно решил посмотреть, что есть на Василия. С домом успеется, да и не хочется мне вот так, сразу, вламываться туда. Его школа и хобби - другое дело. В стандартных институтских открытых для своих файлах имеется описание средств контроля за гуманистами. Присматривают за ними государственные структуры, но институт имеет допуск. Те белокаменные строения, где Василий проводит все свободное время, как всегда готовятся к войне, одновременно пытаясь избавиться от контрольных ИИ. Жучков и клопов вылавливают круглосуточно, больше полагаясь в этом деле не на детекторы, а на швабры и проскребывание всех подозрительных щелей. И, надо отдать им должное, гуманисты изобрели изящный способ держать нас на расстоянии - машину хаоса. В сфере, больше напоминавшей разутый дуршлаг, прыгал шарик - обычный целлулоидный сфероид, взятый по случаю у любителей настольного тенниса. Сфера подергивалась на пружинках, опора, что удерживала их нижние концы, тоже не стояла на месте, и предсказать, куда именно выпадет маленький белый шарик, было делом в высшей степени затруднительным. Когда он проваливался в дырку - нажимал один из двух десятков рычажков и запускал тем цепную реакцию последствий. Электромагнитные бомбы разных мощностей и направленностей гарантировали порчу всех тонких схем в радиусе километра от машины хаоса. Полностью отделаться от нас таким путем они не рассчитывали, но активно надеялись на срыв наших комбинаций. Сейчас система работала от случая к случаю - в военное время запускалась на полную катушку.
   Лишь немногим изящней этой предосторожности был тот путь, которым ее обошли. Целлулоид со временем покрылся включениями железа - он соприкасался с ним тысячи раз в день. На него стало возможным влиять - провода, оплетающие механизм, создавали достаточное поле, чтобы изменить траекторию на те микроны, что привносил в нее хаос. С таким исправительным инструментом, путь шарика не отличался от расчетного. Он регулярно выпадал в отверстия, от вспышек горела техника - единичные экземпляры. Те, что были необходимы, исправно выключались за полсекунды до импульса. Система проста, как сибирский валенок и учитывает интересы всех фигурантов, как половичок у порога - с таким подспорьем я быстро наставлю Василия на путь истинный.
   Машина въезжает в тень деревьев институтского парка. Парковка, раздевалка, лифт, отдел. А там все собираются на смотрины: им теперь надо работать под управлением преображенного и есть в них желание оценить меня, посмотреть живым глазом на новую физиономию, послушать своим ухом мои речи. У Чорбы в руках мое новое фото, готов сверяться с оригиналом. Они выстраиваются в полукруг - зайду в дверь и окажусь в фокусе. Ну ладно. Тянусь к дисплею за их спинами.
  -- Товарищи! Прошу внимания! - раскатистым и значительным голосом обращается к ним Синюшный, тыча пальцем в их хребты. В ту секунду, когда они все повернули головы, но ещё не поняли, кто их тревожит, я тихо открываю дверь и иду к себе.
  -- Павел Иванович! - Бутов успевает среагировать, когда я тихо протискиваюсь между ним и стенкой. (А где-то: Так ты не выеживаешься? - подмигивание и смешок Наташи. А сама-то что, в человеческом темпе работаешь? - неопределенный взмах моей руки)
  -- Павел Иванович, с выходом! С возвращением! - остальные поздравляют и выглядят чуть настороженными. Приходится отбиваться.
  -- Отдел ещё без меня не растащили? Микросхемы на золотишко не пустили? - пожимаю руки и улыбаюсь.
  -- А как обновочка, не жмет? - Зойка Свержина озорно подмигивает.
  -- А в каком месте должна жать? Скоро у самой такая будет, наверное, мозги натрешь, - прищуриваюсь и шуточно грожу пальцем.
  -- Бритвой мимо физиономии не промахиваешься?
   Маленький галдеж. Замечаю, что предугадываю шуточки секунда за полторы, перед движением губ, их произносящих. Чувствую, как ответы состыковываются с характеристиками шутника - содержание, интонация подгоняются под его биографию, интеллект, личные данные. Я умел такое и раньше, да и кто этого не умеет, но теперь кажется, что действую в замедленном фильме. Одновременно можно просмотреть ещё десяток набросков корпусов. Хватит болтовни.
  -- Коллеги! - добавляю в голос шуточного задора, - Я понимаю вашу радость, но, представьте себе, сейчас нам надо работать. Оперативка вот-вот, - тоном ниже, - Ольга Карловна, с вами разговор будет.
   Как штопор из пробки, вывертываюсь из толкучки. Кабинет встречает меня молчанием. Здесь надо самому - пальцами нажимать кнопки, подвигать кресла, чуть подвинуть резные статуэтки. Стук в дверь.
  -- Ольга Карловна, заходите!
  -- Еще раз поздравляю, Павел Иванович.
  -- Полноте, - указываю ей на кресло, - нам необходимо обсудить проблему.
  -- Я слушаю, - она лояльно-безразлично улыбается, готовясь принять очередное поручение. Но мне этого не надо.
  -- Могу поздравить вас - вы первая в очереди на преображение.
   Еще одна улыбка, чуть более заинтересованная, но очень недоверчивая. Так лучше.
  -- Я говорю к тому, что когда вы преобразитесь, вам станет понятна трудность работы с людьми.
  -- Простите, неужели так тяжело? - она вежливо поднимает бровь.
  -- Можете попробовать сами: попробуйте построить большую игрушечную крепость вместе с двухлетним внуком. Медленно выговаривайте слова, смотрите, чтоб он чего-нибудь не сломал, не забывайте утирать лицо слюнявчиком. Он не дурак и для своих лет весьма умненький мальчик с серыми глазами, но разве вам будет приятно?
   Уже не улыбка, только внимательный взгляд. Придать своему лицу больше доброжелательства, сочувствия - в ракурсе три четверти я смотрюсь совсем неплохо.
  -- Представьте, что маленький Алеша ещё и будет контролировать вас, тормозить процесс, вникать в детали? Много ли вы наработаете, Ольга Карловна?
  -- Немного.
  -- А институт выходит на новый уровень. Пойдут заказы: срочные, серьезные, неотложные. Как всегда - только ещё быстрее, - тень озабоченности на лице, старое движение бровей отчего на лбу была такая искренняя складка. Сейчас ее не будет, но движение она запомнит.
  -- Вы хотите, чтобы отдел не мешал вам? Устранился от проверок? - как много подозрений сейчас созрело в ее голове!
  -- Ни в коем случае!! Как могу ограничить вас в доносах? Проверяйте, контролируйте, делайте все, что хотите, - наклоняюсь вперед и почти кладу ладонь ей на руку, - Но старый порядок: "сначала пойми - потом подпиши", отменен. Пирамиду проверок ИИ я замыкаю на себя. Подтверждающие инструкции сейчас будут у вас на дисплее.
   Она выпрямляется в кресле, будто спинка вдруг начала массировать ей позвоночник и неудачно ударила током, я откидываюсь в глубину своего.
  -- На сколько это? Неделя, месяц? - ей кажется, что она выпала из седла. Такие новости тяжело смягчать, но она уже не требует увольнения. А могла бы.
  -- До преображения. В вашем случае недельки три, - я взывал к дисциплине, когда говорил ей гадости, теперь надо расслабить. ещё одна улыбка, яркая, задорная, молодая.
  -- Ольга Карловна, у вас ведь сейчас будет отдых.
   (Какие хорошие слова говоришь, - я узнаю голос Снабженца, подражающего кавказскому выговору, - Чуть в себя придешь, загляни ко мне, есть дело. По юридической части.)
  -- ? - осторожно, под коркой долга начинает пробиваться возмущение.
  -- Но полноте, вспомните, как вы писали диплом? Последний семестр, лекций нет, преподаватели уже не достают, все зависит только от вас, - ее биография мелькает перед глазами секундой раньше, - И все силы вы бросаете на работу в фирме и на личную жизнь. Чем плохо?
   Удивление, легкая надежда, жажда покоя. А у меня в голове - конфигурация вентиляторов. Утверждаю ее на воплощение.
  -- Это как с пружиной, Ольга Карловна. Как с катапультой. Вы уже распрямились. Все работает без вас. И либо вы наслаждаетесь отдыхом - он весь к вашим услугам. Либо суете пальцы в действующий хронометр. А вы ведь сами его собирали. Так что ищите удовольствий.
  -- Уйти в ту же пьянку, где были вы последние несколько месяцев? - да, ее прорвало!
  -- Ха-хаха! - мой искренний смех, добрый и открытый. Смеюсь несколько секунд и она не выдерживает - начинает смеяться со мной, - Теперь, ха-ха, ваша очередь! Раньше боялись? Напрасно! Представляю вас в свадебном платье!! А как оно вам пойдет?
   Еще взрывы хохота.
  -- Словом, рабочего дня в отделе не существует. Как у нейрофизиков. Как надоест разбираться - идите развлекаться. Обоснования на мою проверку можете писать круглые сутки.
   Дверь закрывается за ней, а она все ещё улыбается. Продолжает улыбаться, когда идет к своему столу и смотрит на фотографию внука. Улыбка искренняя - будет работать по ровно по восемь часов, но лживых кляуз от нее не предвидеться. Вероятность соответствия чувств мимике - почти единица. Будем считать, что с ней поговорил. Пробегаю по списку вопросов оперативки, которые уже почти все разрешил. Одеваю экран.
  -- Начнем.
   И прежде чем буду говорить дальше, диктовать поручения, слушать уже опровергнутые доводы и соглашаться с проявлениями энтузиазма, в процессорах прокручивается мысль: хлопотно будет объяснять так каждому, откровенничать. Займет весь день. Может оптом разобраться со всеми в столовке? Сегодня им любопытно и они пойдут, а я уломаю, задавлю их харизмой. Но надо, надо показывать каждому, что ты говоришь именно с ним, создавать уют, конфиденциальность. Демонстрировать штучную работу собственной нервной системы. Это называется человечностью управленца.
  

Глава 5. Рабочая ситуация.

апрель 2026г.

Диктатура дает лишь временные преимущества.

Время - это вечность.

Демократия выигрывает в долгом противостоянии.

Время состоит из мгновений.

   Гул биржи открытий затухал в одном из уголков моего сознания. В другом печатная машинка отстукивала данные аукциона так быстро, как мог их выговорить человек с молоточком. В третьем шел очередной обсчет виброустойчивости компоновки новой машины. В четвертом жидкий азот уносил калории теплоты из другой виртуальной заготовки. В пятом улыбался Игорь и тянул руки к игрушкам над своей колыбелькой.
   Рабочий день давно кончился и теперь тело, вернувшееся домой и сейчас завязывавшее галстук, не могло произносить речи на производственную тематику. Сегодня вечером ожидался поход в клуб. Наташа сейчас колдовала над маникюром, а шиншилла и хорек, орудуя феном и расческой, завивали ее волосы. Давно можно было подогнать время сборов и выходить к двери в один и тот же миг, но зачем? Спешить особо некуда, начать игру мы всегда успеем, а у меня сохранилась привычка перед выходом перепроверять содержимое карманов - то упражнение мышц, что успокаивает нервы и расслабляет человеческий сегмент разума. ещё приятно потратить две-три странички карманного блокнота на легкие наброски - я опять вернулся к этому хобби, пользуя настоящую бумагу.
   Но вот мы оба готовы. Наташа заходит в детскую, поправляет у сына слюнявчик, возвращается к выходу. Все-таки стилистические программы - лучшая косметика. Гармония облика, соразмерность, четкость образа, и все это почти без теней и помады: только наклон головы, улыбка и движения. И обязательно крохотные недочеты, те чуть выбившиеся пряди, не до миллиметра симметричные бретельки - все эти только ее черты, как неповторимый росчерк мастера. Раньше ей удавался подобный выход раз в несколько дней, под настроение, а сейчас она такая всегда. Сейчас я слишком легко раскладываю ее красоту на составляющие, но ее секрет в том, что мне редко хочется проводить полный анализ.
  -- Сегодня он быстро заснет?
  -- Да. Дольше будет играться с новой погремушкой, устанет и засопит, - она чуть хмурит брови.
   Если и можно отключить микрофоны в детской, чтобы не слышать плача, легче тебе не становиться. Навязчивая необходимость заботы никуда не исчезает. Я порой отстраняю человеческий уровень: с меня хватает медицинских данных Игоря - пульса, дыхания, эмоционального состояния. А она постоянно смотрит за ним.
   Игра скоро затянет нас, отберет почти все мысли и мощности, потому уже сейчас она начинает требовать внимания, приходиться закрывать часть каналов общения. Исчезает то внимание, что я уделял разборкам в тайваньском парламенте о пошлинах на процессоры, мелким венгерским корпоративным интрижкам по поводу термоэлементов - реальное время можно потратить с большей пользой.
   Сегодня хорошая погода, вечер шепчет (облачный фронт, отлично видимый с аэростатов и спутников, будет здесь в четыре утра) и по такому случаю можно пройтись пешком. Сумерки только начинаются, Солнце ушло и воздух прозрачен той особой чистотой, которая дает четкость предметов и легкость дыхания.
   Тела молчат почти всю дорогу, наслаждаясь прохладой и пением птиц. Но и наш собственный разговор, и диалог с внешним миром не умолкает. Он как сеанс одновременной игры гроссмейстеров, как бесконечный пинг-понг на нескольких столах сразу двумя десятками шариков, как возня бульдогов под ковром - требует разных уровней сознания, разных ресурсов.
   Теперь я получаю сведения от математиков напрямую. Не могу сказать, что достиг того уровня мастерства, что по одной кипе уравнений могу представить себе машину, которая лучше всего будет работать над их решениями, но общие штрихи чувствуются заранее. Психологи, что продолжают печься о состоянии наших душ, временами накладывают вето на такую практику - выводят гипотетические доказательства, что мои желания работать поменьше, иметь дело с уже готовыми моделями, влияют на вывод Наташей новых формул. Они вообще запрещают множество вещей и теперь на этой почве жутко поссорились с безопасниками и подружились с нейробиологами. Реальных данных пока нет, но мы все уже слишком привыкли доверять теории. Это лишний аргумент Подсиженцеву в его интригах по оттиранию Наташи от руководства. В действительности, такой довод много слабее опасений "горизонтальных связей", семейных отношений в работе. Как бы странно это не показалось ещё полгода назад, но путь наверх уже не отождествляется в ее разуме с повышением в звании. Есть новая проблема, порождающая хоть редкие, однако резкие и затратные вспышки напряжения в наших отношениях.
   А клуб перестроили. Внешне коробка осталась: бар, где ещё отягощенные белковыми мозгами люди пьянствовали, стремясь изжить страх перед будущим, сохранился во всей красе. Корпоративные сабантуи здесь, правда, почти прекратились. Зато "кроты" вынули немного земли из-под фундамента, сварили каркас, набили его коммуникациями, панелями, мебелью. Получилась большая бальная зала, уставленная множеством столиков.
   Нас обдувает ветерок, под ногами ковровые дорожки, неотличимые от травы. Сегодня свободные участки стен оформлены под сад, хоть иногда мы голосуем за более экзотические декорации - марсианский ландшафт, внутренности механических часов, абстрактные рисунки программ. Но экзотику ставят редко: инопланетные пейзажи задувают холодным ветром, а от мелькания и стука шестеренок надо ставить блоки в психике.
   Теперь здесь идет игра в бисер. Основной способ проводить свободное время, занимать те резервы мысли, которые нельзя целиком подчинить работе. Иначе мы станем чересчур забитыми автоматами, и которые нельзя оставить пылиться в бункерах, ведь зачем-то мы преображались. Только в ней мы могли выплеснуть остатки своих эмоций, напрячь чувства, пощекотать нервы. Почувствовать весь спектр тех ощущений, который в очередной раз объединит уровни сознания, сплетет, сплавит их в единую личность.
   Старик Герман был бы доволен: этому развлечению не угрожало забвение от ненужности. Игра должна вбирать в себя все аспекты людского духа, все проявления общества и науки. Потому ей может стать только жизнь. Мы, в силу своих возможностей, разыгрываем все вероятные варианты будущего. Символизм почти не нужен, ведь фигурками, фишками и картами игроки заменяют те части реальности, которые не могут изобразить в полнокровных образах. Нам хватает уравнений. В их бесконечных сплетениях мы угадываем новую ситуацию на планете, у нас в институте, в каждой семье. Игроки действуют от своего имени и со своими нынешними возможностями.
   Я помню тысячи вариантов собственного развития, от полной механизации, когда я становился бессмысленной программой, до возвращения в человеческую оболочку. В сплетении вероятностей я погибал от ракетного удара во время мировой войны, один раз возглавлял институт и трижды меня увольняли. Я даже разводился второй раз, и это мерзкое впечатление побыстрей лишил деталировки, упростив до воспоминания о самом факте игры. Один раз нам удалось основать собственный институт, но сие заведение не просуществовало и трех месяцев виртуального времени. Мне посчастливилось прикупить чудовищное количество мощностей, ставить лучшие программы и подняться на недосягаемую высоту рассуждений или переквалифицироваться в джинна и, еле шевеля мыслями, обитать в ноутбуке, который приходилось делить с Наташей и преображенной копией младшего сына.
   Бывало много чего, и остальные не уступали нам в перипетиях личной судьбы. Но что могло привлекать все тела преображенных в этот просторный подвал? В чем состояла видимая простым глазом сторона игры? Будущее - это ведь склад не написанных батальных полотен, не сказанных афоризмов и не придуманных анекдотов. А тут они могли предстать перед нами почти в полном составе. Весь драматизм агоний, радость триумфов, никогда не уходили из этого подвала. Можно было представить себе мизансцену развода, наполнить ее домашними подробностями, достоверными деталями, реалистичными штрихами. "Сфотографировать" её, воплотить на холсте. И выдать получившуюся картину на суд общественности. Порой мы возвращались назад, ворошили архивы и опредмечивали прошлое.
   Иногда это были озвученные диалоги, порой статичные картинки, изредка накал виртуальных чувств был таким, что имело смысл потратиться на создание ролика в несколько минут, что вечно будет проигрываться внутри позолоченной рамы. Деликатные подробности, вся та секретная информация, что лежала в основе прогнозирования, оставалась в бункерах, а сюда шли только готовые предметы искусства. Эта громадная бальная зала понемногу наполнялась ими, превращаясь в музей.
   На двух противоположных стенах висели парные картины, они составляли ось всей живописной композиции, - институт, сгоравший от бомбежки, и громадное здание, освещенное восходящим солнцем, в которое он мог бы превратиться, будь успешными все наши финансовые операции. Вдоль плинтусов разместились горельефы заговорщиков, думавших свергнуть Кутайцева, - их жесты и позы одновременно смешили и предостерегали всю компанию. На полу выложили большое мозаичное панно верхней оперативки, праздновавшей весть о первом преображении.
   Имелись личные шедевры. Рядом с нашим столиком не так давно поместилась очень неплохая акварель - наш же семейный пикник. А профиль Наташи можно было угадать в завитках поддельного малахита столешницы. Поблизости была отличная, выполненная с мельчайшими подробностями, статуэтка удивленного Шпиона, обнаружившего в тумбочке собственного стола подслушавшего карлика.
  -- Добрый вечер, Снабженец, - мы киваем его телу, одновременно выбивая из него машинное время и новые конфигураторы.
  -- Вам так же, - он кивает, - Какой сценарий сегодня?
  -- Что-то обыденное, - равнодушная заинтересованность моем на лице, - План по валу, вал по плану.
  -- Никакого вброса компромата, и ни одного чиновника за решеткой, - Наташа чуть наклоняет голову и улыбается.
   Ей отказано. Но она подала дополнительно аргументированное требование. Свое она возьмет.
   Зал уже наполовину полон. Здесь не только верхняя оперативка, но ещё полторы сотни человек. Те, кто увлекается "бисером" и сидят на достаточных ресурсах. За полгода выработался ритуал - Охрана, который играл очень редко, больше присматривал за институтскими мощностями, стучал молоточком в гонг и объявлял начало общего разговора. "За кадром" всплывали данные прогноза в первом приближении - решалось, во что сегодня будем играть. Начиналась игра, и силы уходили на моделирование реальности - все вместе творили мир. А тела, ведомые человеческими сегментами разумов, в зале говорили об искусстве. Мы будто со стороны наблюдали самих себя в сплетениях игры, выхватывали оттуда самое яркое, красивое, трагическое. И каждый был волен выставить свою работу на суд зрителей. К концу игры - а она шла от получаса до почти всей ночи - выбирался тот кусочек из общего прогноза, что все считали самым эстетичным. Обычно всё решали голосованием.
   Для игры нужны ещё мощности, и я прекращаю решать почти все задачи, оставляю работать вассальные ИИ. Мир сжимается до границ бункера, дома и этого зала. Осталось две или три минуты - они тратятся на самолечение, подборку мусора, что накопился в разуме.
   Последним приходит директор - для преемственности образа он обесцветил ныне густой ежик своих волос и сутулился.
   Удар молоточка и теперь я знаю тему, что победила в отборе, - сочетание смерти парочки политических лидеров, появление новой плесени, жрущей микросхемы, и досрочная постройка той магнитной пушки, что будет вышвыривать легкие спутники на орбиту. И каждый волен плести заговоры или интриги по своему вкусу.
   Идет обратный отсчет. Наши с Наташей разумы переплетаются, как вены сиамских близнецов, мы подбираем данные, уже начинаем работать по прогнозам. Удар, кружение, вспышка. Новый мир открывается перед нами - все возможные подробности, виды, закономерности. Вот только время здесь течет быстрей, чтобы все замыслы успели развернуться. Нет фактуры материала за спиной у тел, прогноз погоды дается только на три дня, а чтобы мгновенно переместиться в музей - там надо распаковывать файлы с картинами. На большее нет мощностей. Начинаем.
   И как птица попадая в вакуум, теряет опору под крыльями, так и мы чувствуем падение детализации: все катастрофически упрощается, окружающее становится плоской картинкой. Действие коллег вдруг начинают подчиняться самым простым прогнозам. Одновременно идет удар по притупленным внешним сенсорам.
   Тревога.
   Это крах биржи. Не нашей. Преобразившийся катарский принц, он же наследный эмир, решился на переворот - роботизированные части во время ночного праздника напали на дворец его двоюродного деда. По каналам идет картинка: мраморные колонны, запятнанные кровью, площадь перед ней, усеянная механическими тварями; и странной формы дырка в мостовой - бетонобойная бомба раскрошила сосуд духа тамошнего правителя. Объединенное торжище Персидского залива лопается, как перекачанная покрышка.
   По бункеру идет дрожь. Он вдруг очень напоминает осиное гнездо со множеством дырочек, и через которые выплевываются пакты информации. Одновременно вырабатывается план действий, собирается информация, затеваются интриги. Мы как грибница, распространяемся сразу во всех направлениях, жмем, требуем срочных переоформлений сделок, вскрываем папки с компроматом и даем взятки. Надо выводить активы, сбрасывать акции, выворачиваться из шкуры.
   Если бы это изящество, это строгая красота наших действий были чуть ближе к совершенству! Всеми околозаконными, незаконными и противозаконными мероприятиями ведает пятерка силовиков: сам бронтозавр, Охрана, Шпион, Торговец и Снабженец. Нужный нам материал сбрасывается за секунды до внешней публикации, до предъявления другим преображенным. По сути мы работаем как единый организм, но эти задержки висят на общении, как грязь на колесах. Да и сеть гудит от перегрузок - вложения там были у многих, и они тоже хотят сохранить их остатки.
   За мной крошечная доля в пяти курортных комплексах Эмиратов, дохленьком заводике по утилизации материнских плат и россыпи отделов по продаже мороженного. Надо оценить, что из этого грохнется навсегда, а что устоит, где можно увеличить свою долю, и с кем лучше не связываться. Оценка ситуации, переговоры, ещё переговоры, заключение сделок. Нас придерживают ограничения в скорости сделок: за тот десяток секунд, что оформляется соглашение, брокер в хиджабе не глядя на экран нажимает кнопку, идет подтверждение из трех необходимых источников, а ИИ биржи все проверяет - ситуация меняется на сто восемьдесят, а бывает что и на триста шестьдесят градусов. Потому сразу готовиться дюжина вариантов, и в последнюю секунду ненужные опротестовываются. Бывает, что под нужным понимаются разные контракты и сделка вообще уплывает.
   Вокруг вихрь информации - заводик вот-вот рухнет, остальные хозяева умудрились перезаложить его. Отправляю запрос на дополнительные мощности. Продолжаю драку. Надо подавать апелляцию в суд ()опять столкновение с человеком!), но Шпион требует отступить и подбрасывает новый участок работ: две фирмы по канцелярским принадлежностям со встраиваемыми ИИ. Сознание хватает подробности и растворяет их в быстром анализе.
   Но среди всей этой бесконечной шахматной партии маленький кусочек внутри моего разума ведет постоянную рефлексию положения. Этот отдел, он как архивариус на службе у мгновений, должен каждую секунду оценивать прошедшую жизнь. Не всю жизнь - это очень много, и сейчас он оценивает только последний год.
   Как все здорово шло в первые недели! Тот строительный холдинг, с которым мы клепали бункеры, освоил новую технологию - преображенные в его управлении поработали на славу. Военных удалось раздоить на дополнительную партию оборонительных устройств. Периферию поставили к станкам - делать машины. Кутайцев торопился, как торопились все вокруг.
   Вторая волна преображения - в вечность стали уходить даже младшие научные сотрудники. По бункерам разложились почти все, места хватало. Некоторые не захотели: кого-то придержали застарелые фобии, что придется изживать ещё несколько лет. Для низшего звена возникло искушение - желание сделать карьеру в человеческом обличье, и лишь потом, уже в больших чинах, преобразиться. Для многих оно стало действительностью. А та вспышка религиозности, что ослепила многих перед самой развязкой кризиса, продолжала действовать и сейчас. Но уверовавшие решили больше не работать в нашем заведении, а те, кто надеялся найти бога за гранью, в итоге перешагивали через нее. Коммунальные квартирки душ оказались заполнены.
   Еще до того, как в коконы уложили всех, даже до нашего с Наташей преображения, институт занялся увеличением активов. На фронте науки ожидался застой в несколько недель: основные институты преображались почти одновременно, и суета с оформлением новых личностей должна была перепахать ученую массу планеты наподобие бороны. Качественный скачок ожидался, когда целиком восстановится товарообмен открытиями. Потому стали нажимать на тактические перспективы.
   Вокруг нас сотни тысяч, миллионы мелких бизнесов, незаприходованных имуществ, компьютерных подделок и человеческих оплошностей. Почему бы не взять? Гиеноподобные ИИ, рвавшие на части оплошавших собственников, водились и раньше. Но такая практика всегда считалась экзотикой, вроде морского пиратства, - выгода невелика, риск много больше и на поток такое поставить нельзя - та громадная система, что возникла для охоты на Deus ex machine, искала именно такие юридические операции. ещё раньше, до появления ИИ, распространились законодательные и бухгалтерские программы, и обывателям не надо было вникать во все параграфы, чтобы правильно заключить сделку. Сейчас, боясь всеобщей вакханалии передела, закупали собственные маленькие ИИ, страховались как могли. Общая настороженность общества помогала держать ситуацию.
   Но там, где не допустят черного передела, всегда будет белый передел. Слишком сильно изменились юридические возможности преображенных. Та быстрота, что обрели наши мысли, тот уровень взаимодействия с ИИ, до которого мы поднялись, требовал воплотить себя в реальных доходах. Потому, тех, у кого были резервы для изучения новых дисциплин, пичкали юриспруденцией и бросали на законное округление институтских счетов (ну и собственных, для стимуляции). Государственные структуры встали на дыбы и обещали жуткие санкции всякому, кто хоть в мыслях покуситься на чужую собственность. Обещания обещаниями, но реально в тиски они брали только тех, кто нападал на производство и науку - на искоренение всех грехов не было сил, потому боролись лишь с тягчайшими. Институты как самум прошлись по изобретателям-одиночкам, юридическими укусами отгрызая у них все находки, отбирая патенты и приоритеты. Не то, чтобы мы были такими злыми, просто как интеллектуальный потенциал нам они были уже не нужны, а их правами могли воспользоваться другие. Никакой капитал, мало-мальски крупный и не вложенный в дело, в мгновения ока покидал своего владельца. Суды исправно выносили решения в нашу пользу, ведь юридические обоснования у нас были безупречны, мы всегда могли найти погрешности у противной стороны, а если судья не любил преображенных - подставное человеческое лицо не заставляло себя долго ждать.
   Преуспевающий рантье мог моргнуть, а открывшиеся его глаза видели в зеркале уже пенсионера-бюджетника. Помню, как обчистил фирмача - он укрывал деньги от налогов, вложив их во множество операций по лечению своих фиктивных болезней. Фискальный ИИ отдела, копия того, что имелся в налоговой, советовал ждать конца года и ловить на бухгалтерской отчетности. Я симулировал его выздоровление: некий андроид возложил ему руки на чело, уколол электрическим разрядом и заставил скакать козлом посреди городской площади. Я же, под видом авантюриста, заговорил с ним из ближайшего дисплея. Чтобы не расстаться со всем имуществом, он объявил это религиозным чудом и сделал крупное пожертвование Церкви Припадочного Исцеления, которая была зарегистрирована за пять минут до быстрого выздоровления. Налог с пожертвования я уплатил в ту же секунду - преобразившиеся налоговики даром времени не теряли.
   В те дни мелькание имен в реестрах акционеров и купчих воспринималось нами не как хаос, а скорее проявление порядка более высокого уровня. Так бывает во времена всех революций: новая формация перестраивает общество под себя и собственность здесь всего лишь одно из ее проявлений. Людям не грозило полное обнищания - иначе кто будет покупать продукцию тех заводов, которыми владеют преображенные? Но юридический разбой действительно не мог долго продолжаться: имущественная ниша была почти выедена, пропаганда не могла дальше держать население в покое, дальнейшее грозило паникой и грандиозными убытками. Нельзя было расшатывать имущественную пирамиду, классовый мираж, в умах людей должна была сохраняться хотя бы иллюзия возможности самостоятельного поведения.
   Недели через три после моего преображения веселая эпоха закончилась. Преображенные поделили территории - они и раньше претендовали на это, но теперь смогли обеспечить достаточную плотность контроля. Институты вернулись в лоно государства; корпорации, подпитавшись мелкими конкурентами, тоже не хотели падения сбыта. Ограбление подведомственных людей на чужой территории стало считаться поводом к объявлению виртуальной войны. Прибыльней стало заниматься тем ремеслом, в котором институт специализировался последние годы.
   В новую, совершенно особую статью выделилось государство. Когда элитные политики-перестарки легли в бункеры, когда все функционеры второго уровня, на которых и держится управление страной, сделали тоже самое, немногие оставшиеся стали марионетками, пусть и на очень длинных ниточках. Им подчинялись, публично отданные приказы выполняли беспрекословно. Вот только они попали в самую старую ловушку любых властителей: зависимость от бюрократии. Кто лучше всего подбирал данные, кто идеально составлял прогнозы, и на кого при случае можно было все спихнуть? Только на преображенного: ведь если политик заявлял, что он поверил ИИ, то на него смотрели, как на обманутого вкладчика, а если он обвинял ИИ в заговоре, то надо было пускать посторонних ревизоров в свою финансовую документацию. Преображенные стали помощниками, секретаршами, советниками.
   Прогнозы выдали полное угасание человеческой власти через несколько лет. Те, кто сейчас занимает посты президентов и премьеров, постараются, чтобы их приемники были полными марионетками, без всяких признаков самостоятельности и разума - только лицо, голос и костюм. Такие всегда находятся среди приближенных, теперь их просто выдвигали к телекамерам. Чтобы они слушали только тех, кто дает им необходимые советы, и понимали ничтожество своего интеллекта, не подкрепленного этими советами. Пока человеческая власть ещё выглядела как редкие вспышки истерики у хладнокровного математика, расчетов которого, впрочем, никто не понимает: преображенная политическая элита немедленно стала выяснять между собой отношения и ни закон, ни разделения властей, ни что-то ещё ее пока не ограничивало.
   Единственное, что утешало - так это сохранение управляемой бюрократии. И раньше население мало на что влияло, надо было лишь манипулировать электоральным сознанием, теперь вместо людей кукловодами стали преображенные, и государство до тех пор оставалось целым, пока они управляли массами.
   Серьезно не повезло Уругваю, Новой Зеландии и Дагомеи. Там, по разным сценариям но с одинаковым итогом, преображенные меньше чем за три месяца совершенно оторвались от людей. В Африке случилось совсем уж нехорошо. Верхушка Дагомейской олигархии целиком ушла в коконы. А тут явились их заклятые друзья из соседней Нигерии, организовали рейд спецназа на Порто-Ново. До бункеров они не добрались, но вырезали всех секретарей, подставных лиц и столичных чиновников. После чего убрались восвояси. Договориться с населением олигархи не смогли, полицейских роботов в достаточном количестве не было. Власть отошла к бандам, щеголявшим формой с разграбленных воинских складов. И теперь государства там никакого не существовало, а только иностранный капитал держал несколько шахт, лесопилок и скупал в портах товары у населения. Олигархи откочевывали на запад, и только Хросамун, бывший начальник полиции, пытался объединить страну. Жаль, его успешным интригам слишком мешали соседи.
   В Уругвае организовался переворот, и новым правительством управляли то ли из Аргентины, то ли из США. Местные преображенные никуда не делись, вот только были теперь везде в меньшинстве. А в Новой Зеландии случилось наоборот: тамошние преображенные между собой почти не враждовали, государство было налажено как швейцарский хронометр, и они умудрились договориться до системы, управляемой человеком. Премьеру и парламенту было представлено уложение из пятнадцати тысяч пунктов - на все возможные случаи жизни. Был приставлен ИИ - для толкований и советов. И больше никакого вмешательства.
   А у нас в институте мощности продолжали вводиться - бункеры росли вглубь земли, новые участки леса обносились оградой. Но кризисы ведь никуда не делись. Каждый день во вновь образованной юридической структуре заводились червоточины, нас атаковали другие преображенные, борьбу за место на рынке никто не отменял. Инженерные задачи потребовали львиной доли вычислительных возможностей: надо было контролировать постоянно множащуюся орду ИИ, а сделать это можно было только досконально разбираясь в предмете. Юридические умения, что приобрелись так быстро, тоже надо было в чем-то содержать. Потому часть ячеек, которые отдали первым преображенным во временное пользование, за ними и осталась.
   Неприятности завелись на внутреннем фронте. Кто должен распределять дополнительно вводимые мощности? Теоретически среди нас устанавливалось равенство, и вся разница между директорской ячейкой и лежбищем самого последнего ассистента была только в качестве защиты. Однако такая система не продержалась и нескольких дней - нагрузки не были равномерными. Кутайцеву кровь из носа понадобились ресурсы для решения очередной политической головоломки, и он одолжил их в краткосрочную аренду. Потом, правда, вернул, но мое личное преображение из-за этого отодвинулось на три часа. Мало ли что могло с нами случиться за это время?
   Когда преобразились все, и обязательный социальный заказ был выполнен, проблема встала ещё острей. Сведения, которые были необходимы для разрешения любой политической задачи, оставались секретными, и допускать к ним сотрудников порой было опасно. Кроме того, целое больше суммы составляющих - и если одна голова становиться больше в два раза, то она мысли лучше двух раздельных голов.
   С оборудованием было лучше. Новоприобретенное имущество, особенно когда часть его реализовали, позволило разжиться всем необходимым. Подшефные хозяйства распухли от конвейеров, камер глубокого вакуума, печей для сверхчистых материалов. Мы смогли размножить ИИ, поселив их в мощности поплоше наших, но очень приличные.
   Дело было в прогнозах. Они стали всплывать к концу первой недели моего преображения. Общим знаменателем в них было укрупнение преображенных личностей. Формы этого развития были самые разные. От непрерывного заимствования наших вычислительных мощностей верхней пятеркой для решения насущных проблем, до полного заселения распухшим Кутайцевым всех процессоров института.
   Поначалу это казалось невозможным. Могущество нашей маленькой добровольной шарашки держалось на ее знаниях. Мы каждую секунду были на гребне волны прогресса, от наших выдумок зависели тысячи и тысячи комбинаций - потому останавливать исследования было нельзя. Как бы не разбух директор, он не мог имитировать собой ту непрерывную борьбу интересов отделов, все те споры, те бесконечные попытки опередить другого в исследованиях. То целое, в которое он бы превратился, отдалось бы только одним идеям - на тот момент самым правильным. Проклятие диалектики состоит в том, что какие бы прозорливые идеи не копошились в твоем сознании в эту секунду, познание вселенной сделает их только частично правильными. Мир бесконечен и все время находит, какой неожиданной, неизведанной, непознанной стороной к нам повернуться. В исследованиях появляются ошибки, неточности, пробелы. Единичный разум подгоняет их под готовые доктрины и не замечает, как начинает искажать сущность мира.
   Одиночка-исследователь, да ещё и универсал, и многостаночник, и революционер в науке - невозможен. Интеллектуальный титан всегда будет чуть отставать от эквивалентной компании ругающихся исследователей, ибо целостная картина мира в его глазах слишком тянет его мысли к привычным матрицам. Такой гигант духа прекрасно будет чувствовать себя в привычной среде, где все известно и понятно - там он будет непобедим, воплощая в себе стремление любой системы к целостности и покою. Сверхисследователь, конечно, может завести у себя в мозгу шизофрению. Целая толпа электронных призраков, искаженных подобий его самого, займется круглосуточным выяснением отношений. Тот, кто будет отстаивать самую лучшую систему, победит в очередном раунде. Их можно поместить в такой тематический загон, чтобы шизофрения кончалась вместе с чистой наукой. Но и здесь возникнут вопросы: где кончается наука и начинается техника, а где техника перерождается в промышленность, та в финансы и так до бесконечности. Что отделяет пограничные ситуации? Если это будет решать одиночка, то все замрет в чистой статике, и ученые части его личности будут как забытые дети в песочнице, откуда нет выхода.
   Эти философские аргументы двухсотлетнего возраста работали хорошо, вот только прогноз начинал сбываться. Снабженец отбирал для себя три четверти новых площадей бункера своего отдела. И процессоры его никогда не были холодны - с каждой неделей интриги становились сложнее. Тактическая необходимость всегда приходит первой, она острей и чувствительней действует на кошелек, стратегическая давит на нее сзади, неспешно отсекая перспективы развития.
   Глупо думать, что наш бронтозавр не читал этих прогнозов и не видел данных статистики. Осознание пришло ко всем, ведь до преображения мы решали сходные задачи по распределению ресурсов между отделами. Сейчас, пусть временно, ослаб внешний контроль. Либо мы остаемся исследователями, пестрой компанией талантов, фобий и причуд, либо превращаемся в корпорацию - монолитный разум, оперирующий жестко установленными, почти метафизическими категориями.
   Кризис всплыл на одной из оперативок - в нас ещё слишком сидело это желание выяснять сложные вопросы лицом к лицу. Созвездия на потолке водили хороводы, черный туман под ногами исправно клубился, а рыбки в аквариумах пытались съесть водоросли. Новые, молодые лица биологических марионеток играли свои роли с отточенным мастерством, регулируя напряженность мышц, давление крови и натяжение кожи. Позы, рассчитанные программами - наклон головы и расстояние от стола до стула. Это не было собрание эстетствующих, искусственных образов - такие мы носили только по случаю. Просто все те движения, что раньше тело совершало по привычке, по многолетнему рефлексу, въевшемуся в нервы, теперь требовали своего поддержания, заботливого ухода. Потому вокруг имелись растрепанные волосы, неформально повязанные галстуки и высовывающиеся из карманов платки.
   Само общение в человеческом облике понемногу становилось предметом роскоши, но пока ещё необходимым признаком представительского класса, прочной конфиденциальности.
   Одновременно на одной из площадок - мест в виртуальности, где шло непрерывное общение, пустоты среди пустот, наполняемой только бесцветными цифрами - появился прогноз на будущее. За монополизацией вычислительных возможностей проглядывал бунт: абсолютно бездушно и с отстраненным математическим хладнокровием все те сотрудники, что имели туда доступ, подтверждали это развитие событий. И чем больше мы были уверены в своей правоте, тем спокойней было обсуждать возможность бунта. Охрана механически отфиксировал наше совещание, подал директору аналитическую записку и предложил меры по устранению самых активных заговорщиков. В той же записке имелось примечание, что за первыми устранениями пойдут другие и придется отлучать всех, включая самого Охрану. Заговор ещё был чисто потенциальным. Потому необоснованные активные меры воздействия применять было глупо: увольнения, реверс в биологическую форму или убийство в таких условиях элементарно незаконны.
   И опасны, как опасна жестокая казнь солдата в прифронтовой полосе.
   Но когда бунт станет реальным, это будет как выпадение твердой фазы из пересыщенного раствора: почти мгновенное действие, за которым нельзя уследить и которому трудно сопротивляться. Несколько секунд от принятия решения первым преображенным, до угрозы жизни начальства. Кутайцев понял намек и сам поднял эту тему.
  -- Господа, - он прервал рассуждения о новых занятиях нейробиологов, - вы хотите обеспечить демократию в принятии стратегических решений? Или голосовать по вопросам тех интриг, что я закручиваю каждый час? Но все вы здесь выступаете единым фронтом. Не боитесь, что слепитесь в одну сверхличность, которая будет ещё дальше от демократии, чем мои скромные услуги?
   Он стал посещать ту виртуальную площадку, где высказывались крамольные идеи. Имея под своим контролем четверть мощностей института, Кутайцев мог анализировать наши мысли быстрей, чем многие понимали их сами. Появились несколько альтернативных философских трактатов, насыщенных идеями об ульевидном сотрудничестве разумов. Сосуществование и хаотические перемены форм задач. Мы должны были стать пирамидальной формой, где дела менялись по жребию. Тогда будут справедливо распределяться мощности и все устаканится.
   Это была хорошая попытка. Но концепция оказалась уязвимой: в тяжелых, критических ситуациях в ней были предпосылки к монополизации всех вычислительных мощностей в руках одной личности.
  -- Шеф, наше единство чисто временное... - шепот, что прокатился по кабинету, был отражением этого единства: каждый из нас проговаривал во фразе только один звук.
  -- Неужели вы мне не доверяете? - его голос идеально копировал интонации Воланда, удивлявшегося криминогенной ситуации в Москве.
   Но электронный ответ был однозначен. Коллективный анализ показал точку возврата - тот процент мощностей, подойдя к которому, директор мог задушить, стереть, распылись на биты личности остальных сотрудников. Потому бунт неизбежно вспыхнет, прежде чем его возможности подберутся к этой величине. Был ещё и программный фактор: каждый из нас контролировал уникальные разработки, что создавались ручными ИИ. Они были дьявольски специфичны и эффективны. Директор мог, как изюм из булочки, собирать лучший материал каждого отдела. Потому точно определить критическую массу его всемогущества ни мог ни один из нас, и бунт надо было начинать с поправкой на совершенство программ - ещё раньше, чем выходило по раскладу мощностей.
   Начался торг: каждая из сторон пыталась доказать, что ее дело абсолютно правое и под него нужно выделить больше вычислителей. Мы переругались в доли секунды. Я поздравил себя с тем, что давно обговорил эту тему с Наташей и теперь хоть за тылы был спокоен. В кабинете повисла тишина, биологические марионетки замерли, поглядывая друг на друга, а тот клубящийся дым, в котором символически отражались наши измышления, обернулся клубком непрерывно мутирующих тварей, ежесекундно отгрызающих друг у друга конечности, отращивающих новые и стремящихся пробиться в центр клубка, где они могли укусить всех, и их самих уязвляли чаще всего. Самое забавное было в строгой регламентации размеров, зубастости и щетинестости этих виртуальных порождений - готовые в эту секунду обмануть ближнего диковинной идеей и фальшивой статистикой, мы хранили верность той игре, аттракциону растущего разума, через который прошли почти все.
   Но уже через две секунды было сказано, что надо выработать такую систему, чтобы никому не было выгодно раскачивать ситуацию для увеличения своих "витальных" сил - тогда индивиды будут работать на систему, а не на себя. Нельзя сказать, чтобы мы не могли сообразить это все в одно секунду, у каждого были заготовки, но через кризис все равно пройти было надо. Виделось мне здесь несовершенство нашего института: что ж мы за преображенные такие, что за совершенные разумы - пока друг другу клыки не покажем, ещё договориться не получается.
   Тут же предложили кучу систем, гарантий и ограничений. И во всех нашлись пробелы. Универсализм боролся со специализацией - если все будут заниматься всем, то ничего не получиться, а если выделить узких профессионалов, за которыми останется монополия на свою область, то рано или поздно придется, хоть на секунду, отдать критическую массу мощностей им в руки. В итоге сошлись на том, что можно при случае позаимствовать ответы у старого порядка вещей. Просто зашить во взаимные договоренности ограничения на процент мощностей: эдакие социальные гарантии в пантеоне богов и права акционеров одновременно. Сохранится и специализация: самые новые, горячие ещё продукты, будут тайной их создателей. В чужое хозяйство не лезть. Программы второй свежести будут доступны всем. Только тогда мы сможем действовать сообща - нам необходима будет кооперация.
   В зале возобновился разговор, вернулись к новым делам нейробиологов - доведению до совершенства органических систем всех наших вместилищ. Твари в символическом отражателе теперь не пускали вход зубы
   Охрану назначили основным смотрителем мощностных ограничений, ему эта роль была привычна. Кроме того, если разум оцифрован, раскопать в нем мысли о заговоре много проще - это не сомнительные белковые структуры с двойным толкованием положений молекул. Для пущего спокойствия, доверия и общего психологического комфорта каждый, повинуясь генератору случайных чисел, должен был проверять систему противовесов. Основная трудность была с внешними мощностями: взяв на пару часов в аренду сколько-то терафлоп ИИ, имея все пароли и доступы, можно было смешать остальных с грязью. Не самая страшная угроза, ведь от штурма пострадают индивидуальные секреты, знания, те наработки, которые и делают нас передовыми. Мы успеем стереть их из памяти ручных ИИ, в собственных личностях распылим самое лучшее и эффектное - победителю достанутся цифровые ошметки. Можно было действовать и не так явно и, получив полное преимущество, медленно выдавить информацию из остальных. Но и тут все было не так просто - держать на стороне такой массив данных, хранить секретность от конкурентов и от своих - такое не по силам даже Аристарху.
   Итог тех нескольких минут выяснения отношений, был прост, как валенок. Ресурсы каждого делятся на три части: неприкосновенный запас, который не могут отнять ни по какому поводу, оперативные мощности, дающиеся во временное пользование, и проценты - те, что накапливаются за верную службу институту. Есть соотношения мощностей, которое нельзя нарушать - и если будут введены новые процессоры, они будут делиться между всеми.
   Оперативка окончательно вошла в свое русло.
   Потому я "сегодняшний" сверял действия подчиненных ИИ с целой кучей параметров: они не должны доводить людей до полной нищеты, не должны превращаться в продолжения меня самого, не должны вести действия на уничтожения других преображенных. А главное, они не должны переходить на их сторону. Я следил за окружающими, оглядываясь на собственную команду едва ли не больше, чем на противников и партнеров.
  -- Почтеннейшие! - Охрана тревожит тот кусочек моей личности, что сейчас отвечал за контроль над телом. Тело сидит за столиком, пожевывает бутербродик, крутит в руках стакан с шипучим напитком, прожигающим полиэтилен, и рассказывает анекдот.
  -- Сегодня полноценная игра не состоится, - продолжает он, - Вытаскивайте из запасников что у кого есть. Будем разбираться в ваших искусствоведческих наклонностях.
  

Глава6. Конкуренция полубогов.

Сентябрь 2027г.

- Куда девалась убоина после битвы богов с гигантами?

- Куда, куда? Народу разрешили брать мясо бесплатно!

Разговор мясника с сыном.

   Человеку свойственно желать недостижимого. Манить самого себя далекой морковкой. Вот только некоторые из людей готовы прикладывать усилия, а другим мешает лень. Сфера услуг всегда готова пойти им навстречу и дать суррогат мечты. Будь то рулетка, карусель или дешевое цирковое представление, где клоун замещает фокусы пошлыми шуточками. Виртуальность дала обывателям воплощение всех иллюзий, которые только могли зародиться в их головах.
   Есть этом процессе небольшая проблема: как покрепче, навсегда привязать человека к иллюзорному миру. В казино занавешивают окна, в цирке ни на минуту не прекращают выкрикивать обещания, аттракционы в любом луна-парке мира мигают всеми цветами радуги. Виртуальность ещё в пеленках могла все это, и не могла самого главного: освободить человека от его организма. Оставить разум один на один с развлечениями. Однако, старалась. Потребитель должен есть и пить на месте. Уборная в конце коридора. Роддом в ста метрах, а морг за углом. Полный цикл жизни не отходя от дисплея. А лучше, если игры всегда с тобой - в наушнике плейера, в окошечке мобильного, в любом твоем действии. Даже общение с реальностью, биржевые сводки и количество трупов в очередной войне должны доходить до его сознания во время игры. Когда с потребителем нет связи, он не может покупать - становится пустым местом для продавца.
   Все начиналось с продажи шоколадок и пива рядом с игровыми автоматами, закончилось ячейками-сферами, из которых вообще не надо выходить. Сферы превратились в лучший товар, ибо покупая их, человек продавал себя. Есть, разумеется, ограничения, предупреждения, перед глазами клиента вспыхивают таблички, что он уж сколько времени не дышал свежим воздухом, но кого это интересует, если снаружи - пластиковая квартирная коробка и универсальное гражданское пособие? Это лучше наркотика, ведь человек все время под кайфом и одновременно ему нет надобности убивать ближних за очередную дозу яда.
   Кто действительно оказался недоволен, так это продавцы обычных, вещественных товаров. Модница, воображающая себя амазонкой, не будет покупать туфли. В крайнем случае, купит виртуальный образ и пощеголяет призраком, одетым по последнему фасону, перед другими фантомными персонажами. Доплачивать за выделанную кожу антилопы, из которой скроены эти туфельки, у неё не будет никакого желания. Потому зов реальности подкрепляется звоном монет, пусть даже этот звон давно синтезируется компьютером.
   К сожалению, это простая причина для вражды никак не может быть представлена в двух полярных позициях - в бизнесе нет черного и белого, только разные оттенки сумерек. Переплетение прав собственности заставляет концерны конкурировать со своими собственными подразделениями. Ибо как ни соблазнить потребителя натуральными фиалками, запах которых он будет обонять внутри сферы, или натуральной кожей ее сиденья? А как обойтись без виртуальной рекламы сочной говяжьей вырезки, что так славно скворчит на сковородке в слое натурального подсолнечного масла? Люди существа слишком разнообразные - на один сорт удовольствий, пусть даже самых изысканных, переходить не хотят. Потому надо захватывать весь рынок. А что делать с разорившимся конкурентом? Только перекупить, сократить персонал, снизить цены и запустить производство заново - не больше, не меньше.
   Есть в деловых отношениях, правда, застарелая вражда. Проистекает она не из взаимного ущерба - чего не простишь будущему партнеру за долю в предприятии? - а из укоренившихся подозрений, что он все равно предаст, как бы не был выгоден ему новый контракт. Такие подозрения не снимаются даже сеансами детекторов лжи и подробными психологическими картами. Противник становится тенью собственных страхов.
   У преображенных чуть другая проблема: симптомы будущего предательства, которые аналитические программы готовы отыскивать в действиях партнеров. Умные комбинации цифр работают как сигнализация, настроенная на падение перышка: стоит объекту совершить несколько подозрительных действий, как тут же загораются красные лампочки. И чем больше знаешь о компаньоне, тем больше причин тревожиться. Лекарство - возможность в любой момент проинспектировать подозрительные счета, сканировать диски, залезть во внутрь бухгалтерии. Кто же позволит такое недавнему врагу?
   Сеть страусиных ферм в Чехии была подходящим яблоком раздора: тамошний исследовательский центр удачно изуродовал генетический код этих птичек, теперь они обзавелись мощными костями, наращивали мускулатуру и могли нести на себе обычного человека. Сделать иллюзорную прогулку настоящей хотелось многим.
   Это не слишком дорогое яблоко раздора вдруг резко подскочило в стоимости, когда разложили на молекулы легкие одного из страусят. Белок. Редкий, дорогой, идеально подходящий для консервации человеческих тканей. Сероватая кашица с кисловатым запахом, что помогала замороженной крови не терять своих качеств. Его синтезировали, испытали, оценили стоимость - и по ошибке заархивировали технологию. Дешевле казалось накачивать тела преображающихся наномеханизмами. А теперь открывался рынок.
   Юмор ситуации был в том, что новенькое открытие успели донести до патентного агентства - никто просто не ожидал такой величины находки от второсортных чешских разработчиков. Поначалу кинулись проверять, а через полчаса было поздно - ИИ подтвердили результаты.
   Два претендента были к цели ближе других.
   Полумифическое уже образование, которое возглавлял преображенный собственной персоной. Когда-то это был нагловатый удачливый бизнесмен, венгр, живший в Германии. Хамоватый стиль ведения перговоров и неуемное желание отхватить от доли партнера чуть больше, чем это дозволено правилами хорошего тона привело к трем пулям в груди, оторванным взрывом ступням и синтетическим барабанным перепонкам. Хамства и боевого задора Йонаш Петерка не утратил - конкуренты оказались в гробах и тюрьмах, но о будущем поневоле задумался. Потому ещё за пять лет до финала Гонки уже имел в своем баварском поместье заботливо устроенный бункер. Преобразившись, Йонаш потерял всякое понятие о совести, так как мог вычислять все нюансы уголовного законодательства - не будь вокруг акул сходной зубастости, он мог бы стать олигархом.
   Пригоршня фирм, что принадлежали ему, больше всего напоминала тропическую медузу - уклонялась от прямого столкновения, прогибаясь и отползая в сторону, и жалила, стоило ей почуять открытую плоть. Налоговики порой месяцами не могли зайти в головной офис этого финансового образования: тот слишком быстро перемечался по планете. Йонаш давно знал, что расти ему не дают именно из-за поведения - слишком он был непредсказуем и нахрапист. Но круглосуточный цейтнот давно стал образом жизни, экологической нишей, в которой он обитал и которую знал. Новая область деятельности - это новые возможности и всегда надо пробовать.
   Пережевав файлы, Йонаш подал иск. Правда, он ещё не знал о сопернике.
   Утром он попал к судье Шмундту. Йоган Шмундт оставался человеком - одна из тех привилегий, которую сохранили за собой белковые мозги. Поскольку законы оставались стандартными для любого вида разума, а преображенные судить людей не могли, приходилось терпеть над собой ограничитель деловой активности. Справлялись. Законы, правда, были слегка подрихтованы.
   В судебном зале предварительных слушаний, комнатке с приличной судейской кафедрой, тремя пластиковыми стульями и экранами на стене, было одиноко. Истца представлял андроид с модным бородатым лицом и портфелем для настоящей бумаги. Ответчик не успевал. Шмундт лениво пролистал дело, продергивая текст на судейском экране, и, свободной рукой холя бакенбарды, запросил предварительные рекомендации машины.
  -- Ваша честь, приношу свои извинения, - экран ответчика вспыхнул.
  -- Нельзя было побыстрей?
  -- Мы узнали полчаса назад, ещё раз сожалею, - на экране фантом юридической программы перебирал иллюзорные бумаги.
   Судья встал, больше для разминки ног, чем для этикета. Вскочил андроид, вытянулся в струнку призрак ответчика.
  -- ...объявляется открытым, - он сел.
  -- Иск по сети птицеферм. Базируется на параграфах закона... - тут же затараторил андроид. Шмундт бегал глазами по строчкам.
   Первое, пристрелочное, столкновение не могло привести к смене владельца. Это был пакет исков за нарушение патентов, моральный ущерб, экологический вред и антигуманное оформление вывесок. Йонаш должен был получить маленький кусочек акционерного пирога и доступ к части закрытой документации. Ответчик вяло огрызался, ссылаясь на давность прецедентов, двойное толкование законов и человеческий фактор: тот ИИ, что они выставили для своей защиты, явно проигрывал в скорости и базах данных.
   Минут через десять аргументы были изложены и судье все стало ясно. Он вывел на дисплей решение и начал монотонным голосом его зачитывать. Одновременно, владельцы ферм, понял, что дело плохо, согласились на предложение конкурирующей стороны.
  -- А потому суд постановляет удовлетворить, простите, отклонить... - Шмундт замер. До сих пор он считал подобное слишком редким, чтобы осторожничать: решение менялось прямо на экране. Он беззвучно выругался и хлопнул по кнопке входа из сети. Текста не было - петрушка из символов готического шрифта, которая через секунду сменилась требованием отсрочить приговор. Судья поправил воротничок на мантии.
  -- Суд удаляется для вынесения решения! - он захлопнул потертую на сгибах папку экрана и не слишком быстро вышел из зала.
   Злоба, что начинала душить его, была совершенно напрасна и принадлежала к тем вспышкам эмоций, что люди скорее относят на свой счет. Отключаться от сети надо было перед чтением приговора. Тогда Теофасту, ИИ который обслуживал суд, не смогли бы запарить мозги. А так он доигрался до патового положения: каждая из сторон смогла привести свою ссылку на подзаконный акт. Обычно из этого положения выбирались - как математики выбираются из тупиках в уравнениях - отходили назад на несколько шагов в рассуждениях и пытались по-другому. Но в секунду, когда он зачитывал приговор, аргументы сыпались сплошным потоком и Теофаст не смог разобраться. Шмундт уставился на меленькую, рисованную на эмали, икону, стоявшую на столе - из-за сбоя в программе у богородицы было две правые руки. Этот курьез всегда помогал ему сосредотачиваться. Ведь если машина замерла, то силы сторон уравновесились, и приговор может быть не повелительным. Ему даже лучше быть таким. Злоба ушла. Решение сформулировалось.
  -- ...постановляет перенести рассмотрение дела на десять дней в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, - быстрый, почти судорожный удар молотка не дал возразить андроиду.
   Быстрая перемена собственника не удалась. Но кто противники? Дочернее предприятие фирмы на паях, всё равно что седьмая вода на киселе. На деле пятерка институтов объединилась и решила тоже прибрать к рукам редкобелковых страусов, - финны, парочка русских шарашек, бомбейская община аналитического душеведения и ещё какая-то шушера. Йонаш мог отступить - серьезная драка редко входила в его планы. Здесь пахло именно этим: люди, что двигали Гонку, могли почти все, а преобразившись, не отказывали себе в самых диковинных запросах.
   Будь это схватка за аргентинские обсерватории или камерунские прииски - он бы отступил ещё во время суда. Здесь же Йонаш чувствовал себя почти дома: давно прикармливал чиновников, дружил слишком со многими политиками. Имелось у его противников уязвимое место: почти за всеми ними стояло государство. Финны-то были почти свои, но остальные подпадали под ограничения в покупке собственности. Кроме того, хамоватого венгра подпирала необходимость - чтобы держаться в первой лиге ему нужны были новые ресурсы.
   Йонаш попробовал пошарить - нет ли за индусами чисто военных штучек, но наверху ничего не лежало. Ну и Вишну с ними, с индусами. Есть другие меры сдерживания.
   Среди этих мер было письмо некоему судетскому барону. Замок предков, с которыми он состоял в чисто условно родстве, уже почти отстроился, рыцарская дружина в панцирях из нержавеющей стали - укомплектована, а по обмену он получал почти тысячу человек в неделю. Настоящая его фамилия была Радек, а полное партийное имя было таким длинным, что звали его просто "Фон". Курьер (настоящий человек), принес ему голову принцессы. Искусственную. В пластиковой лохани и обложенную льдом.
  -- Сегодня вечером буду рад видеть барона во главе его малой свиты в своем имении поблизости от Хама. Йонаш, - проморгала она морзянкой, несколько раз беззвучно раскрыла рот и замерла.
   К подобному "органическому проигрывателю" прилагался чек на аренду двух вагонов. Барон почти тотчас приказал седлать любимую восьмерку коней - именно столько могло уместиться в утробе товарняка.
   Они прибыли к закату. Молодой человек, чиновничье-служебной наружности приветствовал каждого. Бильярдная с библиотекой остались в распоряжении семерки сопровождающих. Борона пригласили дальше. Перед лифтом его встретил лакей постарше, с тем же вытянуто-дисциплинированным лицом и седыми бачками, а рядом с хозяйскими апартаментами в спину барону усмехнулся мальчишка в коротких штанишках.
  -- Добрый вечер, герр Фон, - первое, теперь старое и обрюзгшее тело, Йонаша выкатывали на инвалидной коляске две его более молодые версии. Действо чуть напоминало балет, да и как не напоминать - все телесные оболочки с выскребленными мозгами двигались по воле одного разума.
  -- Добрый, - барон пожал протянутую руку и сел в кресло, - Могу я узнать причину вашего интереса?
  -- Так сразу к делу? - правый клон промокнул оригиналу лоб, а левый поправил плед, - Вы по-прежнему не одобряете моих скромных развлечений. Будьте терпимее - каждый человечится как может.
   Барон молчал.
  -- Хорошо, - отдышка у трупа была слышна в другом конце комнаты, - Мне нужны гражданские беспорядки, герр Фон.
  -- Где. Какие. Когда. Сколько, - барон не спрашивал, не интересовался и даже не выслушивал приказания. Привычные для него слова стерлись настолько, что вопросительная интонация к ним не приставала.
  -- Окрестности Праги, Пльзень, Рокициани, Кладно. Погромы страусиным ферм под предлогом ядовитости тех белков, что получают у страусов. Все надо делать громко, можно с жертвами. Откажешься - найму гуситов. Лучше завтра, крайний срок - послезавтра. Сумма - десятками по весу вашего доспеха.
  -- Полного?
  -- Нет, - рыхля масса протоплазмы в кресле показала зубные протезы, - того, что на вас сейчас.
  -- Тогда сотенными.
   Они поторговались и предсказуемо сошлись на полтинниках.
  -- Теперь о голове, - не остывший после торговли барон решил вытащить на свет свои сомнения.
  -- А что голова? Вам не понравился эффектный жест? - удивился бизнесмен.
  -- Чье у нее лицо?
  -- Вам она неизвестна, герр Фон? - Йонаш сплел пальцы на животе и с удовольствием улыбался, - Возможно, вам от нее ничего не надо, вы абсолютно равнодушно на нее смотрите?
  -- Нет - она мне известна очень хорошо, - какой смысл скрывать свои чувства от преображенного? - И только деньгами вы бы меня не купили.
  -- Так чего же от нее хотите?
  -- Сами вы не можете сказать? - гуманист недовольно поджал губы.
  -- Это надо произнести вслух, - бизнесмен чуть виновато пожал плечами.
  -- Я хочу изменения ее чувств. Она должна в меня влюбиться, - гуманист уверял себя, что это не отличается от визита к знахарке, только надежней - он покупал человеческие эмоции уже в третий раз.
  -- Понял. Желаете эффектно спасти ей жизнь? Или пробудить в ней жажду унижения? Или спасти ее от позора? Может, благодаря вам она станет богатой? Кха... Кх-х, - Йонаш поперхнулся.
  -- Через что связь? - барон сделал вид, что не слышит, поправлял перевязь и готовился на выход.
  -- Подробности узнаете у головы, надеюсь, вы ее не выкинули, герр? Сигнал об отмене - в рекламе, по обычному каналу, - в эту секунду телу в коляске поплохело, начался приступ кашля, из глаз потекли слезы.
   Барон откланялся. Уже собирая своих, он поточней прикинул вес меча и нагрудника.
  -- Карл, магазины с весами в городе работают?
  -- Должны. Рынок закрывается, но весы должны быть всегда. Да, - адъютант из туристов, развлекавшихся службой в армейских средневековых частях, уже привык к подобным вопросам, - Я видел круглосуточную продуктовую лавку.
   Барон его уже не слушал.
  -- Предоплата, как всегда, - он повернулся к лакею, - И где тут поблизости самая грязная дорога?
  -- На дорогах Баварии грязь не липнет к амуниции путников, и не утяжеляет ее, - глазами улыбнулся лакей и сделал вид, что распахивает автоматически отъезжавшую парадную дверь.
   Другие человеческие союзники стоили не так дешево. Но это были цивилизованные люди: они хотели не приключений, а доли в прибыли. Обещали не мордобой на улицах, но подписи на бумагах. Три десятка консультантов в маленьких чешских городках, помощники мэров, сами мэры. Чиновники из министерств - пусть они уже почти ничего не решают, зато многое могут затормозить. И все они хотели сохранить чистую репутацию: требовали аккуратной конспирации при процессе вознаграждения - случайных призов, премий, внеурочных наследств.
   Судья Шмундт остался неподкупным. Для мощных ИИ вскрыть подобные комбинации ничего не стоило, но в человеческом суде, с присяжными и соревнованием прокурора с адвокатом такое доказать было трудно. Потому он боялся внесудебного разбирательства - косточки, что станет ему поперек глотки или разлитого в душе шампуня, на котором он смертельно поскользнется.
   Человеческое руководство ферм вообще сделало вид, что оно здесь не причем. Кто смог - уехал на курорты, другие пьянствовали по кабакам, развлекались в кегельбанах или водили семьи в цирки. Единственный преображенный, который и вытянул на себе исследования по белку, рассчитывал отломить хороший куш, но проблема была в том, что он ему причитался почти гарантировано: покушение на прогресс путем невыплаты авторских было тем преступлением, за которое люди и машины одинаково били по рукам.
   И как только облака чуть рассеялись - выяснилось, что за кусок ухватились сразу два хищника, ему уже ничего не угрожало. Больше стандартной доли он не желал, чистая наука завораживала его своим сиянием. Скакнуть выше головы и сделаться первым в мире по белкам разработчик тоже не мог - сколько бы мощностей он не нарастил, отгрохать институт такого уровня с нуля не было никакой возможности. Потому технарь вывесил объявление с округленным процентом своей доли и тихо разбирался со своими любимыми нуклеиновыми кислотами.
   Диалог с преображенными, державшими сейчас политическую жизнь Чехии, Германии и жонглировавшими параграфами в Брюсселе, занял чуть больше времени. Их нельзя было купить как людей: когда личность держит в памяти миллионы фактов, распоряжается сотнями тысяч судеб и желает делать это следующие несколько десятков лет - власть долга пропитывает ее как бензин. По идее, их надо было покупать возможностями увеличения их могущества. Но ситуация наверху становилась все запутанней: преображенные стремились выстроить свою структуру, как-то договориться.
   Случались неприятности: Домстор, преобразившийся депутат палаты общин, за сутки увеличил подконтрольные мощности в четыре раза, решение опротестовали в суде. Но он выиграл арбитраж. Тогда умудрились купить электрораспределительную компанию и отключить ему энергию. Преображенные вырабатывали сотни отличных законов для внутреннего пользования, а на следующий день кто-то из новичков в приступе электронной гениальности находил в них тысячи лазеек. Приходилось решать вопросы одновременно по справедливости, праву силы и понятиям. Их было две сотни, самых мощных, ежеминутно растущих, идущих впереди прочих. Сейчас вопросы решали они - вернее тот из них, кого они выбирали для каждого конкретного дела. Как узнать кого выберут, как понять, что будет критериями его решения?
   Йонаш постарался: подал три сотни докладных записок и кляуз, замечаний и дополнений. Удался разговор с Питером Мальбруком - тот отвечал за распределение "быстрых" субсидий в сельском хозяйстве. Обложи они налогом продажу белка, наверняка удалось бы поднять с колен размножение четырехногих кур, а если подрастет конъюнктура, то и баранов с кевларовой шерстью. Получились переговоры на поставку партий белка в полтора десятка лабораторий - те с руками готовы были оторвать новый товар, дело было за реальным контролем.
   Но начало ощущаться противодействие. Конкуренты стали рыться в его прошлом. Маленький подленький вброс компромата он замял совершенно бесшумно: тогда он был человеком и гулял в том баре вместе с готовившимся сейчас к преображению министром торговли. У министра было много уже преобразившихся друзей и вся история развеялась как дым.
   Сложнее было с альтернативными планами: другая сторона предлагала больше, обещала подробней и высылала почтой уже разработанные проекты птицефабрик. Йонаш обстоятельно и аргументировано доказывал, что все уверения конкурентов о дружбе с Чехией - сплошной бред: они готовы выращивать мутировавших эму даже на финском граните, а в Тульской области уже подготовлены пастбища.
   Йонаш предпринял меры для срочной поправки репутации: пожертвовал денег детям преображенных "закуклившихся" родителей и бангладешским сиротам, за сутки открыл школу пивоварения по древним эльзасским рецептам и даже разрекламировал одного художника - дал ему заказ на групповой портрет всех своих управляемых копий в стиле старых голландец. Торжественно презентовал проект игры в поло на страусах.
   Яркость рекламы, увы, мало кого вводила в заблуждение: от него требовали таких капиталовложений, чтобы он уже не повернул назад. Сигналы, приходившие от двух сотен "судебных" преображенных, были весьма образными. Человек становится джентльменом, когда переселяется в приличный дом и ограничивается одной любовницей. Ему советовали завязать с захватническим стилем бизнеса - кто сейчас будет спокойно разговаривать с личностью, которая огрызает у собеседника подметки? Начни он играть строго по правилам, партнеров у него прибавится, в суд подавить меньше станут - он сможет свернуть часть предохранительных структур. Йонаш соглашался с тем, что порядочность выгодна. Но стать добропорядочным бизнесменом был готво только после приобретения сети страусиных ферм. О чем свидетельствовал прилагаемый экономический расчет. В ответ ему намекали, что подобные рассуждения слишком напоминают концепцию последнего греха, дескать, украду ешё раз, потом честным стану, - и советовали сначала поделится долей в разработках белка.
   Но намеки, намеками, а политика - политикой. Ведь если ты знаком с чиновником, то взятка ему будет втрое меньше обычной, а если заранее дал ссуду и обещал дать ещё - то и впятеро. Йонаш высчитывал контуры будущей власти, старался понять, что выйдет из организации преображенных и подгонял под эти выкладки свои просьбы. Туман в верхах надоедал - приходилось изворачиваться. Это легче сделать, когда ведешь переписку одновременно на восьми языках, всегда можно ввернуть редких лингвистических оборотов.
   В обещаниях наступило равновесие.
   Следующий акт трагедии состоялся около городка Рокициани. О потехе было объявлено заранее. Это была не вальпургиева ночь и не августовский погром пражского блошиного рынка - традиционность и регулярность отсутствовали. Барон просто выслал стандартный бланк властям городка: он желал устроить там турнир, переходящий в сражение. Имелось предположение, по которому прибыль от туристов, жаждавших развлечься, перевесит убытки.
   Отказ был делом хлопотным - от подобных мероприятий сейчас уворачивались лишь те, кто выставлял болельщиков по другим видам спорта. Так смогли обломать рога польским технологам-гуманистам: захотелось им поиграть в штурм Варшавы - из музеев танки достали, тысячи стволов заготовили, дымовые шашки в каждом отделении грудами навалены были. Но убытки городу светили громадные, потому варшавское начальство перекупило у Братиславы матч между "Сен-Дени" и "Аламутом" - и торжественно заявило, что в штурмуемом городе такое мероприятие не состоится. Связываться с футбольными фэнами, да ещё иранско-французской братией, опасно даже сидя внутри "Королевского Тигра". Гуманисты рассеялись. Но крытого варшавского стадиона с микрокондиционерами у каждого сиденья в Рокициани не наблюдалось, и мэр городка приказал коммунальщика закрывать витрины. Правда, ему позвонили из конторы какого-то дочернего отставной козы акционерного общества. Подкинули идею: выслать такое же официальное приглашение таборитам - самой крутой группировке в гуситском лагере. С той стороны, дескать, уже все проплачено. Обещали рекламную помощь.
   Через двое суток все помещения в городке были раскуплены, и внутрь их набилось туристов. Полиция прислала три сотни роботов - брать тех, кто перейдет черту. Пожарники дали резервные подразделения. Камеры в местных участках заранее вычистили от пьяных и наркоманов-кустарей. Словом, все было готово.
   Утром колонны дружин судетского бароны вышли к городку, окруженному цепочкой из повозок таборитов. Красивое зрелище - хромированные нагрудники лошадей, посеребренные шпоры и лакированные крылья тех редких мотоциклов, что стояли в конных фалангах. "Страус - чешская птица" - так перевели цензорские программы лозунги на растяжках и знаменах, вычеркнув для начала оттуда крепкую ругань.
  -- Фразу "Так хочет бог" надо произносить на немецком, - попробовал дать совет Фону его адъютант.
  -- Ты здесь гость, пусть и в своем костюме, - барон куда больше интересовался хрупким черноволосым созданием в полном боевом снаряжении, которое трудно было разглядеть в третьем ряду строя. Он сделал вид, что привстал на стременах и осматривается для рекогносцировки. Поднял руку и дождался тишины.
  -- Вперед!
   Конница начала скатываться к повозкам.
   Городок Рокициани попал в мировые новости: во время потехи с отрубленными конечностями, вспоротыми животами и размозженными головами - легло достаточное количество народа. Почти всех удалось донести до реанимации. Многие из туристов решили поучаствовать в деле, они то и стали основным расходным материалом. Это были не китайские постановки войн Цинь Ши-хуанди, что устроили полгода назад шанхайские лавочники, но весьма зрелищно. Барон взял ратушу, вбив свой штандарт в ее дверь, однако ферма уцелела - силы правопорядка оказались на высоте и фиксировали всех, кто пытался подойти к ее ограде.
   Йонаш через свои каналы доступа к ушам и глазам толпы стал доказывать, что мнение народа закон и глупо отдавать этот доходнейший промысел в посторонние руки. Схватку за местный истеблишмент он выиграл.
   Но венгерский бизнесмен, к своему несчастью, не мог вести больших исследований. Часть его личности, отданная под лабораторию, скромная и аккуратная, работала на запросы многочисленных тел, охраняла процессоры и проверяла те покупки, что он делал для поддержания вычислительной формы. И вопрос, "что делать потом" им решался виртуально-расплывчато. А компания институтов выложила преображенным в евроструктурах несколько десятков вполне разработанных проектов, возможность переделки недостроенных объектов под мощности для переработки белка и намекнула на возможность синтезирования на основе этой серой невзрачной кашицы других, столь же полезных для жизни вещей.
   Финальный разговор состоялся на окраине бесконечного переплетения полутемных коридорчиков, известняковых террас, душноватых оранжерей и лестниц. Старый неаполитанский дворец, виртуально воссозданный вплоть до подвальных крыс, безлюдный и теперь медленно разрушающийся. Так любил проводить день Фердинанд Риего, поставленный этим новым туманным преображенным кворумом судить проблему. Он примостился на известковых перилах террасы, вполглаза наблюдая за синевой моря и с ленцой поправляя воротник камзола, который шевелили редкие порывы ветра. А двое спорщиков прогуливались перед ним (Йонаш присутствовал в здоровой оболочке) потягивая из бокалов что-то прохладительное и неспешно высказывая аргументы. Второй уровень разговора - бешеный обмен расчетами, проектами, гипотезами и предположениями.
   Что особенно тревожило Йонаша, другая сторона прислала лицо далеко не первого уровня. Подозрительная троица менялась в порядке живой очереди и сейчас какой-то проектант, вчерашний инженер, преобразившийся на удачных разработках, расписывал достоинства будущих ячеек. А тот клерк с физиономией торговца, явно будет говорить только о легальных операциях. Это значило, что институты уже договорились о неформальных уступках, что все теневые хитросплетения финансов обговорены без него.
  -- Хватит, сеньоры, я понял ваши аргументы. Сожалею, Петерка, но быстрей развернуть это дело получится у компании институтов.
   Где-то в виртуальности вспыхнула карта прогноза, что составил Риего: два разрастающихся сгустка возможностей, больше похожих на грибницы - что давал союз с одной стороной, и что приносил контакт с другой. Грибница институтов была чуть больше. Йонаш дернулся, навскидку попытался подстроиться под ситуацию и сбросил свой последний козырь - союз с "Фармитикой". Его грибница подросла, часть ее стала длиннее и пышнее, чем у конкурентов, но перелома не случилось. В одну секунду Йонаш понял, чего хотело новое начальство (закончился расчет функций, формирующих эту грибницу) и усянил, что ему не выиграть.
  -- Я услышал вас, сеньор Петерка. Но опасения ваши совершенно напрасны - полного контроля за циклом производства белка они не получат. Кроме того! - Риего пошевелил пальцами и в них оказался точно такой же бокал, - Вам останутся все мероприятия с живыми страусами, это вполне приличный кусок рынка развлечений. Ваше здоровье господа, разговор окончен.
   Вежливые поклоны посетителей.
   Уже через три часа судья Шмундт, радостно шурша бумагами, зачитал тот текст, что заранее распечатал у себя в комнатке. Но он был единственным радующимся. В суд не пришел ни один посетитель. Призраки на экранах выглядели аляповатыми детскими поделками, на поддержание которых сторонам хлопотно выделять лишний мегабайт памяти, и короткое эхо бродило по залу заседаний.
   Для Йонаша это действительно был конец. Он потратил слишком много, слишком широко развязал мошну. Как мещанин отчаянно влезающий во дворянство, он выкладывал деньги не до разумного предела, а до результата. Не вышло. Попутно он осчастливил множество людей, вроде самозванного судетского барона, нажил врагов с которыми можно помириться, приобрел репутацию скрытого гуманиста.
   Но потерял главное - темп развития.
   Это почти неуловимое свойство. Угодливые аналитики ещё много лет могут говорить ему, что он идет вместе с прогрессом, но сам-то он будет знать, что к нему подкрадывается отставание. Чтобы сохраняться величиной европейского уровня надо чуть не тоннами закупать новые процессоры, вкладывать деньги в частные лаборатории, организовывать собственные институты. Одиночество затормозило его, ему трудно будет скооперироваться. А надо что-то думать, решать, делать. Искать нечто совершенно новое.
   Потому, не прошло и суток, самое первое тело Йонаша тихо уснуло в своем кресле с рекордной концентрацией валиума в крови - Петерка закатил бы финальный пир, с красавицами на блюдах и павлинами в креслах, да слишком был занят. Активы начали становиться наличностью. С мстительным удовольствием он продал почти всю собственность конкурентам объединенных институтов. Наличность переходила в стоимость части очередного большого корабля, который формировался на орбите. Он улетал в эмиграцию. На Марс.
   О, сейчас уходят многие. Кто-то летит к пределу возможного, до окраин системы, на Уран и Нептун, чтобы остаться в одиночестве на пару десятков лет. Для него это слишком далеко, и чересчур похоже на изгнание - он будет полновластным владетелем куска камня и застывших газов, займется усовершенствованиями, но не сможет держать темп. Тех сведений о новинках, открытиях, изобретениях, что распространяют сейчас на всех волнах, не хватит ему для поддержания формы. И когда прилетит вторая волна эмиграции - его ждет футуршок, он предстанет древней развалиной перед новыми, быстрыми электронными мозгами.
   На Марсе есть общество, планету помаленьку приводят в порядок и может статься, лет через пятьдесят она будет вполне цивилизованным местом. И если осесть там в первых рядах, конечно, совсем в первых рядах не получится, но в числе первых - структуры власти там ещё не устоялись, то можно вырасти, занять лучшие мощности не по праву богатства, но по праву политика.
   На Земле оставались некоторые запасы - вдруг ему не понравится на новом месте - надежные облигации, акции, доли в паре стабильных предприятий. Из сентиментальных, человекоподобных соображений Йонаш сохранил право собственности на взрослые продукты страусиных ферм. Ведь это красиво звучит: "Марсианский спонсор европейского турнира по игре в поло".
   Противостояние почти выдохлось, его противники спокойно занимали оставленные рубежи, вступали во владение и осуществляли права владельцев. Где-то привинчивали новые таблички, где-то выписывали чеки. Табориты взяли в осаду замок в Судетских горах, но никак не могли получить разрешение на использование катапульт - главк министерства игр, отвечавший за безопасность, требовал обстрела только управляемыми булыжниками, чтобы избежать массовых жертв, а управляемые булыжники очень дорого стоили.
   Вот только кто ж позволит улететь преображенному с такими амбициями, обидой в качестве человеческого чувства и отличным потенциалом? Обиженный на власть не должен иметь шансов отомстить. Устроили ему несколько мелких пакостей - и бывшие партнеры, и надзирающие за Европой ИИ. Среди обширного списка недопогруженного, недоделанного, мелкого брака в деталях и программах, значился и человеческий фактор.
  -- Карл Рихтгоффен? - заказывавшему обед инженеру предъявили документы уполномоченных от полицейских ИИ.
  -- Чем могу помочь?
  -- Помните вашего командира, Фона, в тех месячных каникулах?
  -- Собственно, в чем дело? Какие вопросы могут быть к развлечениям человека, работающего на заводе? - он был слишком насторожен.
   Но ершистую настороженность сняли, разбили профессиональным разговором. Осталась серьезность, внимательность, готовность думать.
  -- Вы помните тот бурный роман, что состоялся у барона с некоей девушкой? Помните. А знаете, что он купил ее чувства у Радека?
  -- Догадываюсь, - инженер был мрачен.
  -- Как насчет устроить ему пару неприятностей?
  -- Барону или Радеку? - едко прищурился Карл.
  -- При чем здесь барон, скоро в замке перевыборы и он будет драить сортиры, - собеседник сдул пену с кружки, - Я спрашиваю о Радеке, ведь нельзя играть человеческими чувствами?
  -- Это возможно?
  -- Вы ведь подали заявление на марсианскую эмиграцию?
  -- То есть? - инженер удивился.
  -- Вам введут программу. Поведенческую. И вы полетите вместе с ним.
  -- Бунт на корабле? Так и помереть недолго!
  -- Нет. Вы прибудете абсолютно спокойно. Ваше дело - возглавить группировку, противостоящую бывшему работодателю. Создать человеческую оппозицию, а если преобразитесь, то и нормальную.
   Карл согласился.
  

Глава 7 Лучший мальчиш.

Июнь 2027г.

   Хельмская падь никогда не сдавалась врагу (так поют менестрели, вроде правда)
   Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики (лозунг, тоже похоже на правду)
   Вопрос: Большевиков вообще не было в Среднеземье или они никогда не выступали на стороне темных сил?
   Задание: найти логические несоответствия в вопросе
   Из "Сборника упражнений молодого гуманиста".
   Переводчик поудобней перехватил кисточку, надвинул очки и продолжил свой не слишком благодарный труд. Вокруг него сидел ещё десяток коллег. До вечера надо было успеть переписать содержимое бересты на пергамент, папирус, шелк, тряпичную бумагу и даже выдавить на глиняной табличке. Но усталых вздохов не слышалось, а недовольные гримасы ни чье лицо не украшали. Люди получали откровенное удовольствие от своей работы, да и отчего бы его не получать? Полный перевод делала машина, ее надо было только изредка проверять. На экране перед каждым из них вышел текст, подогнанный под почерка лучших каллиграфов всех времен и народов. Им надо было просто внести творческие изменения в наклон букв, длину хвостиков и округлость знаков - для опытных в таком деле людей это приятное времяпрепровождение. Плюс маленькое примечание внизу каждого документа: переводчик такой-то - это всегда греет душу отсветом славы.
   Они переписывали содержимое красных конвертов. Большие евразийские маневры партии гуманистов требовали почти военных приготовлений. Это мероприятие готовилось не один год, почти что с самого начала гуманистического движения. Только цели постоянно менялись - беспорядки уступали место идее захвата власти, та доказывала свою невозможность, надо было покрывать свое воровство, развлекаться, делать карьеру. Словом, когда сотни тысяч людей бегают в разные стороны по взаимному уговору, на этом всегда можно хорошо заработать, а денежный это капитал или крепкая репутация - не так важно.
   Время пришло: тысячи планов были разработаны, и как-то неловко было заставлять их пылиться в сейфах. Согласования сами по себе закончились, сотни разных установок перетряслись, устаканились - мероприятие вступило в активную фазу.
   Что может предусматриваться такими планами?
   Освобождение человечества и захват власти в планетарном масштабе по-прежнему числились официальной целью - кто в здравом уме откажется от такого лозунга? Другое дело, что теперь мало кто желал штурмовать бастионы преображенных или взрывать серверы ИИ - безнадежность таких акций убила энтузиазм. Была выработана новая доктрина: подхватить власть в случае падения кометы/землетрясения/атомной войны/сумасшествия машин (ненужное зачеркнуть). Подходящие пророчества, обещавшие все это вместе и по отдельности; завтра или в конце недели, имелись везде. Надо только чуть-чуть в них поверить, и все сразу станет на свои места.
   Потому роты, батальоны, полки и дивизии должны были бороться с мутантами, расстреливать бандитов, гасить пожары и заделывать дырки в плотинах. Такое бойскаутство, правда, не всем нравилось. Расстреливать бандитов ещё куда ни шло, но где же тот дух диверсии, террора и взлетающих на воздух микросхем? Некоторым людям обязательно нужен риск, короткие перебежки и незаконное проникновение.
   За этим дело тоже не стало. Многочисленные группы особого назначения, вооруженные самым экзотическом инвентарем, от самонаводящихся кумулятивных зарядов до измененных желез внутренней секреции, должны были проникнуть в бункеры и по возможности там насвинячить. Надеялись ли они на успех? Надежда есть всегда - даже те активисты, что приковали себя к высоковольтным проводам до последнего не верили в поворот рубильника.
   Искатели острых ощущений не были такими фаталистами, скорее они напоминали детей, которые подкрадываются к полусонным родителям и страстно желают неожиданно завопить им на ухо, но заранее уверены, что бить их за это не будут. Так владелец джипа смело идет на обгон автобуса - он ведь почти ничем не рискует. Искатели приключений заранее консультировались с адвокатами, проверяли кардиостимуляторы и обзаводились пломбами повышенной прочности.
   Переводчик, тем временем, закончил выводить иероглифы на шелке и взялся за рисовую бумагу. Просохшее полотно тут же намотали на сандаловый валик, упаковали в ящичек из сосновых досок, и засунули в багаж самолета. Из соседнего багажа вынули другой ящичек - там лежали указания, которые требовалось перенести на бересту.
   Этот сложный механизм, который готовился отсчитать последние такты перед боем, помимо множества чепухи, устаревших проектов и мертворожденных идей, содержал и несколько вполне конкретны задач. Надежда вернуться к власти, как бы призрачна она не была, требует подготовки кадров. Любому восстанию нужны не только энтузиасты, которые примкнут к нему в последнюю минуту, но и рабочие лошадки - те, кто будет все организовывать, ставить вопросы и решать проблемы, а главное, не попытается потянуть одеяло на себя в самый критический момент. Словом, будущую бюрократию надо воспитать заранее, если не весь аппарат, то хоть узловых функционеров. Но вечный недостаток стоящих людей, потребует от каждого серьезного участника заговора полной отдачи: брать власть ведь придется не за письменным столом, к нему подходят позднее. Надо уметь размахивать пистолетом и толкать речи, знать конспирацию и понимать юриспруденцию.
   Таких людей невозможно взять со стороны - их надо выращивать. Кроме них надо заботиться и о ещё одной категории сторонников: о фанатиках. Любая критическая ситуация порождает неотложную нужду в них, острый спрос на камикадзе, фидаев и бомбистов может накатить в любой момент - откуда их взять? Разумеется, можно класть людей на психообработку: несколько часов интенсивного виртуального собеседования, и человек может задушить сам себя. К несчастью такие методы подходят плохо. Они слишком угнетающе действуют на своих - каждый начинает боятся, что его превратят в марионетку. Кроме того, виртуальность - это вотчина преображенных: а что если после обработки человек начнет убивать свое начальство?
   Потому фанатиков надо воспитывать, лучше с детства. Их разум, как граната без запала, должен пребывать в покое и мало отличаться от стандартного булыжника. Пусть они воспламеняться от ветра перемен, от зажигательных речей и энергичных лозунгов. Самоубийственная вспышка будет натуральной, вызывающей не подозрения в промывании мозгов, а искренний энтузиазм. Для этого семена ярости засеваются в них так же ювелирно, как и семена лидерства в душах руководящих кадров.
   Споры - кого именно направлять в лидеры и кого бывают особенно яростными. В комнатке, выложенной прихотливой деревянной мозаикой, подобранной так искусно и так виртуозно начищенной воском, что она казалась янтарной, как раз шло такое выяснение отношений. Ярополк и Лавр, жонглируя листами характеристик, фотографиями, распечатками псиграмм - комната числилась курительной, и столика там не могло быть по определению - пытались определить судьбу одного перспективного кандидата.
  -- Исполнителен, замкнут, циничен, тяжелые отношения с родными - чего ещё желать. Пусть совершает подвиги, - Лавр, изрядно цивилизовавшийся за время пребывания в высших кругах, оставался человеком, склонным ко всему незаконному.
  -- У него отец - преображенный. Будем делать из него фанатика, обзаведемся ещё одним врагом, - осторожно возразил Ярополк.
   Секунду они смотрели друг другу в глаза и в их головах разматывалась стандартная цепочка вопросов и ответов: ещё одним врагом больше; но сколько уже есть врагов, будет больше известности; когда врагов станет лишком много нас превратят в пыль; никогда не превратят, мы будем оставаться представителями человечества; партия останется, но каждого из нас могут убить; будут убивать меня, радикала, добропорядочных функционеров оставят в живых; партии в любом случае не нужны проблемы... И так до бесконечности.
  -- Если папаша захочет - сам отмажет. Парень выскочит из наших рук как обмылок.
  -- Что случиться с его психикой, ты же знаешь собственные приемчики.
  -- Их не смогут применить! - саркастическая улыбка была почти настоящей.
  -- А если он отвлечется, черт возьми, они ведь не всесильны! Несколько часов и все, его придется лечить годами! - его борода распушилась больше обычного.
   Еще секунда молчания.
  -- Может, ты слишком трусишь? - Лавр начинал кипятиться.
  -- При чем тут это? У него отличные задатки, не будем уродовать ценный кадр, - Ярополк помахал свежим отчетом психологов.
  -- Он ещё не стал ценным кадром, а сообразительный камикадзе много лучше тупого. Твоя идеология, Ярополк, у меня уже в печенках.
  -- Кто из нас больший фанатик?
  -- Если он будет таким же расчетливым, как и ты, он ляжет в коконы сразу после выпускного бала! Люди без гвоздя в психике ненадежны!
  -- Не клей собственный комплексы на всех подряд! - голос Ярополока приобрел тот оттенок легкой иронии, которая выдавала готовность делать серьезные гадости.
  -- Я не клею, - радикал понял, что хватил лишку, - Есть безотказный вариант действий, почему им не пользоваться?
  -- А может, ты отвык принимать самостоятельные решения? Давай попытаемся сами определить его судьбу: испытаем его, аналитики нарисуют таблицу и мы нормально вынесем вердикт, отправлять его в шахиды или нет. Лавр, ты научился не пороть глупостей, но ты ещё слишком хочешь воевать. Это политика, не бойня.
   Аргумент подействовал. Лавр перевернул лист, что держал в руках, вчитался и кивнул. ещё минуту или две он спорил, больше для вида.
   Потому Василия Круглецова, ещё не вышедшего из пионерско-бойскаутского возраста, зачислили в подрывную команду, штурмовать один из ульев преображенных.
   Человек с конюшни, работавший до сих пор только в качестве мишуры и финтифлюшки, мальчишка, с самыми примитивными начатками дисциплины в голове, вызвал смех. Он не умел почти ничего - ни взрывать, ни работать с процессорами, ни убивать. В его голове только уместились начатки тактики, школьная программа его класса и тот курс диверсий, что гуманисты читали детям для общего развития.
   Как только его представили группе, в малом арсенальном флигеле начался скандал.
  -- Я отказываюсь содержать такой громоздкий талисман! - Порх, заезжий поляк, любитель экстрима, был человеком серьезным, к маскараду не склонным.
  -- Это не обсуждается, пан, - человек ещё более серьезный, приведший Василия, мог приказывать, - Учеников берут почти все группы. Только первый десяток освобожден от этого. Вы одиннадцатые. Какие вопросы?
  -- Могли дать постарше. То ж сопляк, - Порх медленно сатанел и начал подмешивать родную речь.
   Пришедший человек вынул отпечатанный на машинке текст приказа, прилепил к бронежилету, красовавшемуся на стенке, вежливо кивнул двум женщинам в глубине комнаты и молча вышел.
  -- Спокойно командор, - голос из-за стойки, увешанной сотовыми телефонами, органайзерами и наладонниками, был не менее раздражен, - Будем считать его гражданским населением.
   Обладатель голоса, заодно с причиной своего раздражения, показался через секунду, - он с натугой выталкивал низкую тележку, сейф на колесиках. Порх нервно погладил жидковатые усы, но крыть ему явно было нечем. В поисках аргументов он содрал со стен бумагу и углубился в её содержание. Оставшиеся четверо, занимаясь своими делами, вполглаза наблюдали за новичком, откровенно крутившим головой и разглядывавшим тысячи предметов, украшавших внутренности строения.
  -- Это же папенькин сынок!
  -- Отлично, значит по нам не будут работать из тяжелого оружия, - человек внезапно бросил сейф, не отрывая взгляд от лица мальчишки бросился к нему.
  -- Как стоишь?!! Смиррр-но!!! - глаза метали высокоразрядные искры, а лицо не предвещало ничего хорошего.
   Нельзя сказать, что паренек не испугался, он вздрогнул, пятка левой ноги чуть-чуть отступила назад, правая рука откровенно дернулась - то ли для защиты, то ли для встречного удара. Но прежде чем тело вернулось в свое старое положение, язык выдал ответ.
  -- Ты слишком явно выходишь из образа: ты должен быть добрым, а командир злым, потому как...
  -- Со старшими только на "Вы"!!! - перебил его минер и отвесил, в качестве аргумента, подзатыльник.
   Василий промолчал. Он привык получать столько, сколько и остальные мальчишки, с ними же выяснять отношения в драках. Знал что отец почти все время следит за ним и поломанные ребра или вывихнутые руки ему не угрожают, но подобные воспитательным меры были неизбежным злом. Довольно обидным, если учесть ту гордость, которой наполнялись все, осмелившиеся поднять на него руку.
  -- Надо отвечать "так точно!!" - продолжил воспитание минер.
  -- Так точно!!! - выпалил Василий, сделал дурные глаза и на всякий случай отдал честь.
   Для закрепления эффекта встречающий ещё минуту побуравил его взглядом, и нехотя отдал приказ.
  -- Передаешься в денщики Байяву. Алеша, прими его.
   Раздобревший человек с очень живым, таким дергающимся лицом, что казалось, под его кожей непрерывно бегают мыши, щелкнул пальцами и махнул рукой. Байяв (изуродованное имя одного восточного гуманиста, ныне - партийная кличка) был занят: смазывал причудливую механическую штуковину, состоявшую казалось, из одних дуг, перетяжек и петель.
  -- Сзади тебя - полка с флаконами, хватай зеленую мастику и тащи ее сюда, - занял прибывшего новичка его новый начальник.
   Новичок был малоинтересен этим опытным игрока в конспирацию. Они непрерывно о чем-то спорили, Василий не понимал и четверти. Полевой жаргон армейских частей, которому он старательно подражал, тут почетом не пользовался и на вооружении не состоял. Бузаторы, вольпары, мучнисторы, сухваторы какие-то резали слух и по описаниям совершенно не соответствовали тому громоздкому металлу, с которым возилась группа. Железный ящик, что выталкивали на середину комнаты в момент его прибытия, был главным объектом: в него постоянно что-то засовывали, изредка вынимали, паяли и перепаивали. К нему приварили удобные ручки, обтянули тканью под цвет обивки викторианских кресел, но колесики не убрали, а даже смазали их. Лишь через день новичок начал догадываться, что сейф, с которым они так носились - электромагнитная бомба, аккуратно портившая все электрические цепи в радиусе нескольких километров. Красота, если вдуматься: ее надо было просто доставить к бункеру и нажать на кнопку. Все остальные механизмы были только отвлекающими моментом: необходимо создать такой тарарам, чтобы выгрузке сейфа никто не помешал.
   Если что-то и обижало Василия в этом балагане, так это контраст приказов, что непрерывно сыпались на него с разных сторон и полное отсутствие дисциплины в группе. Абсолютный хаос явно культивировался и аккуратно поддерживался на том градусе, когда до серьезной ссоры оставалась пара грубых слов. Командир существовал только для переговоров с начальством и приказы со стороны исполнялись тем, кому надоела возня со своей собственной аппаратурой. Но раз появился человек, который должен был все исполнять, его кроме мелких поручений приспособили для официальной переписки: синие, фиолетовы, белые оранжевую крапинку конверты приходили по десять раз на дню. Приходилось бросать дела, распечатывать и читать вслух для почтеннейшей публики.
  -- План "Сатр"... "Сатрт".. - спотыкался он об очередную фамилию.
  -- Сартр? - бархатным голосом осведомлялся кто-то из слушателей.
  -- Так точно.
   Мучения продолжались ещё несколько дней: Василий зачитал десятки инструкций - некоторые не смог, написанные на чужих языках и корявым почерком, они служили для растопки печки-буржуйки или раскуривания трубки минера. В читаемых текстах имелись десятки самых противоречивых указаний. Требовалось идти в местную штабную организацию и маскироваться в чистом поле, немедленно засунуть радиомаяк в авиамодель и отправить ее к бункеру, ещё быстрее рассредоточиться по конспиративным квартирам и прикинуться обычными наемными убийцами. Когда же Василий зачитал требование какого-то бригадного генерала быстро сварить обет, и продвигаться на Сокаль, а перед этим выдать личному составу по шесть геллеров, комната наполнилась хохотом.
   Порх подозрительно уставился на Василия - тот старательно изображал рвение и тупую готовность исполнять приказания - это рассмешило остальных ещё больше.
  -- Хватит этой мути, - номинальный главарь хлопнул ладонью по столу, - Если все готово, завтра выступаем. Ты свободен - иди к маме.
  -- Когда и куда мне завтра явиться? - обида в голосе новичка была видна, будто уголь в алмазе: неужели его выгоняют перед началом самого интересного?
   Порх выудил из груды бумаг, занимавших половину столешницы и начавших понемногу сползать на пол, ярко-салатовый, длинный узкий конверт. Прочел обратный адрес на нем, кивнул сам себе и протянул Василию. В конверте обнаружилась фотография всходившего солнца и листок из отрывного календаря.
  -- Надо что-то пояснять?
  -- Никак нет, - он вернул конверт, четко развернулся и пошел к выходу.
   Новобранец уже вышел из двери, начал закрывать ее, как выяснилось, что карман его куртки уволакивает за собой длинную ручку сковородки. Этот предмет кухонной утвари, снабженный ножками и могущий сам подбегать к хозяину, сейчас был отключен и помещался в груде столь же рациональных предметов домашнего обихода. Грохот на секунду заставил отвлечься всех, а Василию пришлось долго, под наставительно-унизительные комментарии собирать посуду. И в тот момент, когда он влез под большой бронзовый котел - черт знает зачем он мог понадобиться спецам, в таких обычно варили на маневрах праздничный плов - голоса старших почему-то стали слышны ему особенно хорошо.
  -- Зачем эта яркая зелень?
  -- Никакой зелени. Успокойся, Марго, будет синий - ультрамарин...
   Василий задел тазом-попрыгунчиком стенку котла и минуты на полторы всякая слышимость стала для него невозможна.
   В метро, вытряхивая из ушей остатки металлического звона, он пытался разобраться, врали ему или нет. Кто они - благородные люди, которые учат его жизни, или наглые тупые геймеры? Как выбрать, ведь так хотелось надеяться и одновременно так давила обида. Он мог пожаловаться своему ещё армейскому наставнику, Семсаму, что его не берут в поход. Будет скандал? Поверит ли ему Семсам? Элементарно не поверит и детектор лжи даже выставить откажется... А если поверит? Куда пойдет. Ведь это рейнджеры хаоса, им не будут приказывать. Разбирательство после похода?
   Василий посмотрел на свое бесцветное отражение в стекле вагона, за которым серым потоком шли бетонные конструкции тоннеля - вид у того был самый глупый.
   Потом жаловаться будет некому. Совсем. Даже если он расскажет, все эти мысли проверят, чем это кончится? Доносом дезертира - ему скажут, что он не пришел на сбор.
   Тут Василий зажмурился и попытался вспомнить тот ярко-синий конверт, что сам принес, распечатал и, прочтя содержимое, бросил в кучу других на столе Порха. Бумага обыкновенная, белая. Надпись таким же обыкновенным черным фломастером - он помнил запах и эти мягкие линии почерка. Что там было? Адрес. Какой? Какой? Он ведь прочел множество адресов.
   Вагон чуть наклонился на повороте, потом выпрямился и серая мгла ступила место огням станции. Двери раскрылись и безразличная толпа начала свой очередной круговорот.
   Москаленко, Московская, Мостовая... Нет. Моторная. Именно так - улица Моторная. Буквы встали перед его глазами так четко, что не могло быть никаких сомнений, и Василий даже хотел подпрыгнуть от радости, не помешай ему толпа, в которой он был зажат. Но тут ещё более неприятная идея завладела разумом Василия так остро, что ему захотелось прижаться лбом к холодному поручню, лишь бы отлила кровь, бросившаяся в лицо: что если они говорили специально, врали? Это называется... провокация, да, так точно. Он придет на Моторную, а они спокойно будут сидеть на той площади с памятником из пивных бутылок. Что он потом скажет - подслушал разговор сидя в котле?
   Дома, валяясь на диване или меряя шагами комнату, он все пытался понять. Эта мерзкая ситуация настолько измотала Василия, что он даже думал просить помощи у отца. Но можно ли явиться на два места одновременно? Он подвинул поближе экран, свисавший на стебле с люстры, и приказал вывести карту.
   Да, эти улицы близко - за картой на экране оказалось изображение - и если зайти в подъезд этой высотки, все можно увидеть. Подбежать он успеет. Василий как раз прикидывал, что делать, если в подъезде старый механический кодовый замок, как ещё более грустная мысль пришла ему на ум: верный адрес вообще не упоминался. Совсем. Его назвали в отсутствие новичка, а все письма были дымовой завесой.
   Василий почти отчаялся - все адреса, что он помнил, и которые послушно высветились на карте, украшали ее наподобие ветряной оспы - никакой системы или подобия центра. Куда же прийти завтрашним субботним утром? Можно аккуратно засесть в подъезде и потом честно сказать, что никто никуда не пришел, а он чист перед своей совестью и партией. Хороший вариант, почти идеальный, только скучный и глупый: к десяти утра он уже будет жаловаться.
   Василий долго ходил по комнате и по всему дому - не помнил сколько раз спускался на первый этаж, зачем-то лазил в подвал и на чердак, потом бежал к себе и выводил новую схему на экран. Наконец, когда мать позвала его ужинать, идея, такая простая и очевидная, всплыла из мутного потока мысли - надо проследить за группой. Не за одним человеком, куда ему до уровня этих подпольщиков, уйдет ещё от слежки, а за всеми! Завтра с утра начнутся попытки хакерского саботажа, может, накроется пара сегментов мировой паутины, но ведь не могут потухнуть все уличные камеры? А если и не будут работать, то не больше пяти минут - он успеет пешком дойти до точки сбора. Василий, правда, не был патентованных хакером, из тех, что пользуются стимуляторами, держат по три-четыре ИИ на побегушках и верят, что могут умереть в виртуалке, зато он много меньше себе воображал. Будь камеры наблюдения за улицами темой засекреченной, он бы и соваться к ним не стал. Выяснение того факта, что к видеопотоку может подключиться каждый, удивило его на занятиях пару месяцев назад и всплыло в самый подходящий момент.
   Новичок вызвал "Щегла" - тупого и медленного помощника в сетевых делах, велел разыскать ему адреса группы, завел механический и выставил электронный будильники. Адреса группы всплыли на экране рядом с картинками подъездов их домов - теперь можно было спать и не пререкаться с матерью, что до сих пор свет горит.
   Даже лучший военный марш не сможет приятно вынуть вас из койки, если вы мало спали до этого. Первым делом к экрану - трое уже вышли, но сейчас едут в разные стороны. Василий ударил кулаком по ладони, скорчил недовольную физиономию и бросился в круговорот утренних дел. Бутерброд, чай, слова, которые обязательно надо сказать в почти равнодушные глаза матери.
  -- Я пошел.
  -- Осторожней, - ее ответ, теплый и заботливый, будто несет в себе стандартность тех механизмов, что она бесконечно проектирует в своей комнате.
   В прихожей на экран домового опять выводится карта - группа вышла из домов целиком и сейчас двигалась по самым причудливым линиям. Но Порх, минер и Татьяна Евгеньевна уже почти сошлись в одной точке, в квартале от Моторной улицы. Василий схватил органайзер и захлопнул дверь - сквозь разгоравшийся рассвет надо было успеть к метро.
   Он почти бежал. И видел, как все медленнее сползаются эти три точки. Прочие жались на окраинах города. В поезде экран пару раз мигал и выкидывал заставки о вирусных помехах в сети - этим все хакерские атаки и ограничились. Выскочив из стеклянной коробочки станции, Василий откровенно помчался к месту встречи, эти трое уже завели безразлично-случайный разговор, который по всем законам жанра бывает очень коротким. Сделали они это чуть раньше времени, ну да какое это имело значение? Он успел.
  -- Доброе утро... командир, - очки органайзера сползали ему на нос.
  -- Доброе утро, - Порх никак не выразил эмоций, снял прибор с физиономии Василия и аккуратно забросил его в урну. Остальные тоже особо ничему не удивились.
   Василию очень хотелось сказать, что контрактов на самоограничение в финансах и приборах он подписывать ещё не имеет права, а потому действия командора есть хулиганство и придется "мастеру несчастного случая" возмещать стоимость очков. Промолчал.
  -- Пойдешь с Татьяной Евгеньевной, - минер улыбнулся коллегам, чуть наклонил голову в шуточном жесте прощанья, и неторопливой походкой пошел за тот кирпичный, подделанный под старину угол, откуда минуту назад выбежал Василий.
   Женщина, похоже, больше других недовольная его появлением, секунду колебалась, не взять ли его, как маленького за руку, но просто дернула пальцами в нужном направлении. Минер исчез эти самые мгновения и Василий не смог рассмотреть его спину среди прохожих. Порх разглядывая витрины, остался на месте.
  -- До станции идем пешком, - прокуренный голос, сосредоточенный взгляд, ловкие пальцы - это все, что знал о ней новичок.
   Он не задавал вопросов, да и к этому совершенно не было поводов: они пересаживались с трамваем на троллейбусы, шли подземными переходами и прокатились на электричке. Василий развлекался тем, что пытался угадать, где висят следящие камеры, вычислить в толпе андроидов и даже рассчитать вероятность провала операции. Были занятия и поинтересней: новости с больших экранов и сплетен попутчиков. Маневры начались. Верхолазы смогли прорваться на плотину Белоярской ГЭС, какая-то пехотная часть окружила институт атомных исследований и заняла внешнюю оборону, другие ребята прорвались к водозабору, но попали в переделку и к зданию насосной станции вышли безоружными. Мелькнуло сообщение и о родной кавалерийской бригаде - она явно разворачивалась для фронтального штурма бункеров, но Татьяна Евгеньевна не дала дослушать, пришлось протискиваться в автобус. Василий пытался выудить окончание их похода из обсуждений болельщиков, но ничего не получилось. Потом сообщение о финале по волейболу вытеснили из эфира все подробности гуманистических мероприятий.
   Когда терпение совсем уже истощилось, он принялся изобретать вопрос, который надо задать патронирующей особе. В равнодушной толпе людей, что текла мимо них по перрону станции, Василий решился.
  -- Татьяна Евгеньевна, почему я чувствую себя главным среди них, - он оглянулся вокруг, - Самым умным? Они делают свои дела, суетятся, а мы в стороне, мы главные. Это из-за мерпориятия?
   Женщина посмотрела на него чуточку уставшими глазами, которые четвертый десяток лет сосрцают мир.
  -- Если тебе кажется, что ты знаешь больше других, это не повод считать остальных глупее себя. И уж совсем дураком станешь, если назовешь себя элитарным или кастовым человеком. Ты ничем не отличаешься от них, - она показала на кучку мальчишек, показывавших друг другу кадры прорвавшегося на экраны гуманистично-костоломного зрелища: бедолага протестующий сорвался в дымовую трубу тепловой станции.
  -- Почему?
  -- А чем? Гениальностью? Тем, что успел на выезд? Повезло, что не поверил Порху. Может, воля? - в ее глазах была видна усмешка повышенной токсичности, которая совершенно выбивала мальчишку из колеи, - Нет, другой не смолчал бы после оплеухи. Ты даже не такой дисциплинированный, что "солдатики", которых присылали к нам раньше.
   Подъехал поезд и разговор пришлось продолжать в гулком шуме колес.
  -- Ты не "свой"! Тут дело не в отце - тебя заметило начальство, и новой дружбы у тебя не получится, а от старых связей тебя оторвут! Да и настоящий гуманист не стал бы разыскивать своих по сети, размахивать органайзером при встрече!
   Василий держал ухо поближе к ее рту, чтоб расслышать хоть что-то и не видел чуточку брезгливого выражения ее видел глаз, но желание задавать вопросы не прошло.
  -- Может, я особенный, потому что одиночка!?
  -- Который по счету одиночка!? Вокруг таких навалом! Ради интереса, сравни себя с любым - как ты далеко от средней нормы!? Пока не поймешь, что ты часть людей, что толпа тебе не чужая - будешь играться в солдатиков.
   Возразить, пока не набрался наглости, Василию было нечего.
   Понемногу вся эта беготня стала наполняться содержимым. То прямо на уличном экране высветился "План дальнейших действий", который она внимательно прочла, то пришлось зайти на почту и получить натуральную антикварную посылку, специально запечатанную сургучом и вынимать из картонного ящика целлофановые плащи. На почте принимали ставки на дистанцию подхода к любому из бункеров: на экране мелькали схемы и монотонно бубнил голос комментатора - и опять ему ничего не удалось понять.
   В каких-то подозрительных тайниках, больше походивших на крысиные норы, обнаруживались сотовые телефоны и анкерные болты. Василию пришлось заглядывать на крыши телефонных будок и лазить по деревьям. Из того скарба, что с каждой минутой становился все тяжеловеснее, много выбрасывалось: черствый батон хлеба, банка с протухшими консервами, бракованный диск, с десятком пробитых в нем дырок и дырявая ступка с пестиком на цепочке. Что-то отсылалось обратно, что-то раздаривалось случайным прохожим - Татьяна Евгеньевна осчастливила маленькую громогласную девочку, которой отчаянно не хватало плюшевого хомячка. Много было и пустых тайников, не пришедших конвертов и не открывшихся камер хранения.
   Их кружение все больше стало напоминать странствие сумасшедшего коллекционера в компании директора музея идиотизма.
  -- Роллер нам по почте не пришлют? - подчеркнуто наивно поинтересовался Василий, которому уже приходилось тащить две сумки барахла, и так же подчеркнуто холодно был проигнорирован.
   Впрочем, передач они получали все меньше. Начиналась третья стадия - маскировки, перебежек и конспирации. Как можно выпасть из городского информационного пространства: чтобы тебя не фиксировали камеры, и не чувствовали термические датчики, пропускали детекторы взрывчатки и не замечали турникеты в метро? В погремушке обнаружился флакон с ортоделем - убийцей запахов. Перекресток, увешанный камерами, они прошли по странной траектории - остановились у каждого угла, потом разворачивались и шли к другому: позже выяснилось, что там у камер барахлят "часы" и машине трудно определить, куда они пошли дальше - хоть это и было бредом, время вычислялось ИИ по длине теней, но попробовать стоило. Пробирались по пустырям и подозрительным переулкам, долго бежали по насыпи железной дороги (Василий уж совсем отчаялся и подумывал бросить одну сумку), наконец, остановились в посадке. Пришлось напяливать маскарадный костюм - по пути был ещё один жилой массив с камерами и следящими устройствами, но, по счастью, там как раз шел праздник открытия станции метро.
   Потом канавы, опушки, тропинки, явно исхоженные тысячами любителей природы. Они проходили мимо компаний, отмечавших на полянках солнечный день и одиноких рыбаков у прудиков размером с домашний бассейн. Наверняка здесь тоже были камеры, но они шли кустами, выбирая самые узкие тропки. Понемногу начинало смеркаться, и ветки норовили хлестнуть по лицу.
  -- Часа через полтора я повернусь и пойду обратно. Надо быть дома, - Василий не жаловался и не протестовал, просто констатировал факт.
  -- Ты знаешь, где мы? Уже у самой границы зоны. Так что не ной и потерпи, - его проводница в этом странном путешествии начинала утрачивать свою невозмутимость. Он решил, что из-за близости финала и второй пары сумок, что приходилось нести уже ей.
   Лесной переход закончился на очередной большой поляне. Татьяна Евгеньевна минуту раздумывала, но дальше в лес не пошла и отдала приказ распаковывать барахло. Василий вытряхнул содержимое своих баулов на траву.
  -- Отойди. Вон к тому капу на березе. В темпе, в темпе, - она начала быстро потрошить все те предметы, что валялись перед ней.
  -- ?
  -- Отойди, я сказала! - Татьяна Евгеньевна, скорее всего, начала подозревать в нем диверсанта, потому пришлось подчиниться и смотреть на процесс издали. Цель была слишком близка.
   Груда обломков понемногу начала вырастать в нечто осмысленное: на штативе от домашнего телескопа установилось то самое механическое диво, с которым возился Алеша Байяв в свой первый диверсионный день. В итоге получилась маленькая и готовая к употреблению катапульта.
  -- А когда бомбу привезут? - не выдержал Василий.
  -- Будь у нас только одна бомба, мы бы стали идиотами ещё побольше войсковиков, - она стала подкручивать в катапульте ручку, которая до того казалась лапой чучела крокодила, - Ты наверняка хотел спросить меня, почему я сама играю в солдатиков?
   Василию очень этого хотелось, но наглости он так и не набрался.
  -- Это моя работа. Ты приходишь в нам после школы, а мы сидим там целыми днями... Раньше я была студенткой, хотела стать хирургом-кардиологом, потом официанткой, потом даже эта гнилая работа кончилась и начались игры. Но за этим, - она кивнула на катапульту, - я опять стала человеком. Я проектирую это добро.
   Ручка дошла до упора и теперь походившая на шар конструкция стала напоминать растопырившегося паука. Татьяна Евгеньевна распотрошила последнюю вещицу, старый сотовый телефон, и положила его начинку в разгонную чашку.
  -- Не думала, что зайду так далеко, - она глубоко вздохнула и дернула спуск.
  -- Это даже к лучшему, - прокомментировал третий голос, - Доктор Франкенштей, мой добрый друг, вряд ли бы согласился с этим, но вам теперь месяца два надо будет погостить у меня.
   В момент произнесения этой тирады, катапульта повела себя несколько странным образом: она вцепилась своим подвижными частями в руки и ноги Татьяны Евгеньевны и тем совершенно ее обездвижила. Голос, стати, шел из штатива.
  -- Вот видите, молодой человек, какую поучительную мораль можно извлечь из этой истории? - продолжил голос.
   Василий опомнился и бросился на помощь.
  -- Стой!! - она первая поняла, в чем дело, - Стоять!!
   Он остановился.
  -- Правильное решение молодой человек, - продолжил говорящий штатив, - Сейчас эту гражданку, опасную для общества, увезут. А вам я посоветую возвращаться домой. Вы сами говорили, что поздно.
   Вещал ли это стандартный ИИ, преображенный или сидевший за пультом человек, но слова его были правдой: творение взбунтовалось против создателя потому как ещё один создатель, хитрее и коварнее первого, подменил детали конструкции.
   Послышался отдаленный шум, через секунду в нем можно было узнать гудение двигателей.
  -- Что с остальными? - поинтересовалась арестованная, одновременно пытаясь разжать захваты.
  -- Вы все узнаете, - обнадежил голос, - Сейчас могу только сказать о Порхе: он мечется от вокзала к вокзалу - ему кажется, что горючее к его шутихе с боеголовкой будет ждать его по немного другому адресу.
   Маленький, легкий аппарат, маневрируя соплами турбин, четко и экономно, почти как сова подхватывает мышьмышь, подхватил Татьяну Евгеньевну и понес ее над деревьями. Василий, как стоял столбом, так и остался стоять в компании сбесившейся катапульты, которая почему-то не захотела в воздух.
  -- Молодой человек... Василий Павлович! - машина повертела ручкой и указала ему за спину, - Там самая коротка дорога к остановке троллейбусов.
  -- Угу, я тут постою минутку.
  -- Не возражаю, - механизм раскорячился и начал сгребать в кучу тот мусор, в который превратились остатки содержимого сумок.
   Василий немного подошел к той стене леса, в которую не захотела идти его проводница. Оттуда веяло сырой вечерней прохладой, запахом валежника и почему-то свежескошенной травы. Подумал, не вытащить ли ему карманный ножик и не пойти ли с ним в эту чащу - тренога вряд ли его догонит, а когда поймают механизмы охраны, то быстро выпустят. Но зачем это делать? Шансов на успех все равно нет. Никаких. А ради отчета вот так повисать над лесом? Уходить совсем ничего не сделав тоже не хотелось. Ножик он все-таки вытащил и вернулся к своему старом месту. Там деловито начал вырезать сук покрепче.
  -- Молодой человек, ваши намерения незаконны! - предостерегающе каркнула тренога.
  -- Все строго законно - я собираюсь вывести из строя взбунтовавшийся механизм, - сук поддался, он быстро обломал мелкие веточки, поудобней перехватил его и начал осторожно подходить к треноге.
   Боевые программы, позволявшие выиграть рукопашную схватку у любого человек, наверняка имелись у того кукловода, что управлял треногой, вот только завод у самой треноги подходил к концу, да и не рассчитана она была на подобные мероприятия - шарниры крутились все медленней, соединения крепостью не отличались. Василий сделал пару ложных выпадов - ручки и манипуляторы не успевали хватать палку - и простым тычком повалил треногу на землю. Пара ударов, и механизм превратился в груду деталей. Василий ещё минуту постоял над этой кучей мусора, наслаждаясь ощущением чистой совести.
   Он повернулся и пошел к дороге. Вот только одна мысль преследовала его: сковородка, за ручку которой зацепился его карман, была на ножках, а другие, кто выходил из комнаты, не цеплялись. И сам он до того не цеплялся. Может, это очередные штучки отца? Помощь или наставление? Как это понять?
   Василий думал над этим всю дорогу домой, пропустив мимо ушей даже сообщения о захлебнувшейся атаке родного эскадрона. Их учили не поддаваться паранойе, свобода вычислений преображенных ведь не может гарантировать их всесилия. Но как разобраться самому, как узнать, не следят ли за тобой попутчики? Или вот эта книга без обложки, что завалилась между сиденьями - Хейзинга какой-то, "Homo ludens" - она тоже подброшена отцом или просто так лежит там и покрывается пылью? Не разрешив сходу этого вопроса, он хотел пролистать бумажную находку, но слишком уставший за этот день, безразлично сунул ее под мышку и вышел на своей остановке.
  
  

Глава 8 Заработок марионетки.

17 марта 2029 г.

   - Может ли Буратино торговать древесиной?
  -- Да. Но по какому тарифу, кругляка или горбыля, его будут пропускать на таможне?

Диалог обывателей.

   Эта была странная комната. Представьте себе крупногабаритную клетушку - как раз такого размера, чтобы человек мог подпрыгнуть внутри неё, не рискуя раскроить себе череп или растянуться на её полу, не упираясь ногами в стенку. На первый взгляд она была оббита дубом, но стены слишком хорошо поглощали звук и от них чуть-чуть тянуло холодом - на бетон просто наклеили линолеум.
   В комнате имелся стол, почти упиравшийся в одну из стен, - ничем не примечательный офисный предмет мебели, который мог украшать рабочее место клерка и десять, и сорок лет назад. Левую половину стола оккупировало анахроничное, явно побывавшее в руках реставраторов, устройство: массивное основание из дерева или очень хорошего пластика-обманки; выше, под солидным стеклянным колпаком сплетались множество блестевших смазкой рычажков, муфт и шестеренок, сбоку крепилась катушка с телеграфной бумажной лентой. И впереди, там, где должны быть руки сидящего за столом человека, выпирала челюсть клавиатуры. На правой стороне сиротливо пылился письменный набор, только чудом не угодивший на блошиный рынок, - мало того, что он был чернильным и отовсюду устрашающе выпирали проржавевшие стальные перья, так финтифлюшки, что должны были изображать пенный прибой, почти все отломались. Рядом со столом притулился старый венский стул, со спинкой из гнутого дерева, пребывавший, может быть, в лучшем состоянии, чем письменный прибор, но явно потрепанный.
   Довершал картину легкий слой пыли, да и при всей внешней аккуратности, лежала на комнатке печать заброшенности: редко посещали ее люди и автоматика проводила стандартную уборку повинуясь тем указаниям, что могли быть даны и год и десять лет назад.
   Что ещё странного в этой комнате? Место расположение: кому, спрашивается, потребовалось выбрасывать на ветер массу денег, оставляя пустую кубатуру на десятом этаже роскошного небоскреба, стоявшего на такой дорогой марсельской земле?
   Впрочем, в ней уже появилось действующее лицо - часть стены, оказавшаяся замаскированной раздвижной дверью, потеснилась, и впустила хозяйку апартаментов. Мимолетный взгляд не дал бы ей больше тридцати, но ревнивая соперница, пластический хирург или опытный волокита, знающие волшебное действие медицины, определили бы ее возраст почти в половину столетия. Костюм, украшения и косметика эту версию подтверждали. Женщина, из тех, что никогда не ездят на общественном транспорте и давно уже забыли, когда последний раз пользовались такси - выверенное воспитание и элитное образование как невидимая фата, ореол превосходства и власти, окружали ее. Вот только сейчас что-то не то было в этой ауре - неуверенность и спешка скользили как мелкие трещинки в драгоценном камне.
   Она, ещё не сев, резко щелкнула выключателем аппарата. На секунду замерла, явно сосредотачиваясь, помассировала виски и подняла руки над клавиатурой. Но адресат, которому она хотела высказать все, что копилось у нее на душе, опередил. Защелкали рычажки, прижимая литеры к бумаге, завертелись шестерни и поползла из внутренностей аппарата длинная бумажная змея.
  -- Девочка, разве нельзя было поговорить проще, без таких мер предосторожности?
   Она почти мгновенно отбила ответ с ожесточением ударяя пальцами по эбонитовым клавишам.
  -- А без сарказма можно?
   Контрвыпад начал выстукиваться под колпаком ещё раньше, чем она закончила набирать вопрос.
  -- Какой сарказм, София? Где твой такт? Ты мчишься в эту каморку, портишь пальцы и глаза, пытаясь поговорить со мной на равных? Желаешь обратить мои вежливые намеки против меня? Могла бы просто махнуть камеристке, и этот разговор повторился бы на экране. Уверяю, я не...
  -- Я здесь работаю!! - она перестала читать ленту, вбивая клавиши до упора и засыпая собеседника импульсами восклицательных знаков, - Я веду дела!!! Я могу не знать всего, но главное я знать обязана!!! Иначе, зачем я вообще - поставь андроида!!!
   Как ни парализовывала ее разум истерика тихого бешенства, она уловила движение за спиной и резко обернулась, умудрившись не потерять при этом грацию и лоск.
   Задней стены не было - одно большое зеркало, не совсем идеальное, чуточку перекошенное, как был перекошен линолеум обивки, и по нему изредка пробегала рябь. Нанотехнологии - миллионы крошечных роботов, на манер клопов сидевших в щелях, незаметных человеческому глазу, сейчас вылезли оттуда и развернули свои крылья-зеркала. Комнату наполнил голос, мягкий и обволакивающий, он мог принадлежать психологу, проповеднику, политику или актеру - часть роботов шевелила крыльями.
  -- Так все-таки, зачем ты сюда забралась?
   В следующую секунду зеркало утратило все свои недостатки, превратилась в идеальную плоскость: причуды математики, лучшей иллюзионистки из всех наук - тысячи машин чуть-чуть поменяли наклон своих зеркал, точно подогнав его под зрачки Софии. И она увидел себя - официальную человеческую главу корпорации, готовую сорваться на площадную брань и слезливую истерику. Это отрезвило её почище дозы нашатыря.
  -- Я не против нормального, обстоятельного разговора, - продолжил тот же мягкий голос, - Так давай.
   Отражение Софии вдруг обрело самостоятельность - поправило прическу, весело подмигнуло ей, обернулось к своему столу и начало что-то выбивать на клавиатуре. В следующую секунду зеркало погасло, а внутри телеграфного механизма приглашающе щелкнул одинокий рычажок.
   Она чуть фаталистически усмехнулась, её пальцы снова легли на клавиши. София, сосредотачиваясь, попыталась поймать взглядом точку на невидимом отсюда горизонте, и начала отстукивать свой вопрос.
   Что же могло вывести из себя умную и волевую женщину? И вообще, кто она такая? София Лаваль ещё пять лет назад была менеджером второго уровня в "Тулузе". Хорошая карьера, отличные перспективы и почти полный провал в личной жизни - обычный набор талантливого управленца, пришедшего в систему со стороны. Потом всего лишь за один год мир изменился - Гонка пришла к своему закономерному финалу, ее начальство преобразилось. Она тоже отчаянно изыскивала средства и даже подумывала затеять крупную махинацию. Но к ней пришел глава корпорации - причем явился лично, заставив пройти до ее кабинета целых сто метров свое старое тело, которое не пожелал класть в анабиоз. Жан Рейно всегда был искателем ощущений, таким остался даже после преображения, и сейчас мог вволю наслаждаться скрипом суставов и хрипением в легких. По слухам, у него было запасено ещё несколько тел, которые развлекались на курортах, реальных или виртуальных. То и дело покашливая, он спросил, насколько живым выглядит.
  -- Вы хорошо сохранились, мсье Рейно, - вежливо улыбнулась ему София, пытаясь понять причину его визита.
  -- А вот закон считает иначе, - глава корпорации обожал прикидываться нечастным, - И с таких живых трупов как я берут чрезмерно высокие налоги... - экран на столе Софии показал картину утекающего вдаль денежного потока.
  -- Я слушаю, вас, - прервала София затянувшееся молчание.
  -- Мой нормальный телесный образ появиться на свет только через несколько месяцев и унаследует мою собственность. Как вы смотрите на то, чтобы официально занять мое место?
   Подобные слова начальства сняться почти всем подчиненным - специфика человеческих отношений - однако, когда их произносят вот так, глядя в глаза и жалуясь на тяжелую жизнь, слушателю сразу хочется проверить, нет ли у босса в кармане приказа о увольнении.
  -- Понимаю, понимаю, - мсье Рейно наслаждался своей проницательностью, - Вы думаете, как совмещается это предложение с теми манипуляциями, что вы готовитесь проделать со счетами за энерготраты по титану?
  -- Все абсолютно законно и целиком в интересах компании, - с присущей женщинам мягкой непреклонностью заявила София, но на том же экране отразилось количество ударов ее пульса, а комната наполнилась звуками толчков разносимой по сосудам крови. Мсье Рейно улыбнулся.
  -- Все в порядке, многие сейчас пытаются ухватить свой куш - вы сами знаете, как грязно теперь на этаже: каждый день новички кабинеты занимают и каждый норовит мусор предшественника поживописней рассыпать... Вы пытались провернуть комбинацию чисто, и это делает вам честь, - он смотрел на неё слезившимися, больными глазами, из которых сам же вынул контактные линзы.
  -- Итак, я официально предлагаю вам исполнять представительские функции главы компании до совершеннолетия моего сына. За это время у вас появятся достаточные средства для достойного преображения, - продолжил Рейно.
  -- Мне казалось, что с этим предложением вы пришли бы к Мулену, да и средства я смогу накопить раньше, - у неё еле заметно стали подрагивать ноздри.
  -- Простите, а где вы сможете их накопить? - вежливо осведомился мсье Рейно, и в глазах его заиграли саркастические огоньки, - Планируете открыть свое дело или играть на бирже? А, может быть, будете внедрять в промышленность новые технологии? На худой конец, нет ли у вас под рукой плана какой-нибудь торговой интернет-компании?
   София промолчала - любые возражения звучали бы фальшиво.
  -- Чтобы действительно заработать денег, вам, мадмуазель София, придется переучиваться, расстаться с репутацией делового человека и превратиться в паяца, шансонетку, развлекающую обывателей. Серьезным самостоятельным бизнесом вы достаточных сумм заработать не сможете, - слова его приобрели оттенок судебного приговора.
  -- Мулен человек надежный, но он не выдержит той должности, что я предлагаю вам - сорвется. Кроме того, - мсье Рейно возвел очи к небу, - он ведь много выше вас по рангу. Пойдет на преображение.
  -- А потому представительские функции есть для вас лучшим выходом. Разумеется, вы можете подумать, - и, хихикая себе под нос, он вышел из кабинета.
   София согласилась. Уже на следующее утро она попросила камеристку, офисный ИИ, соединить ее с шефом. С экрана на нее уставились остекленевшие глаза трупа.
  -- Что делать, все мы смертны, мадмуазель София, первое мое тело скончалось и пока не приедет следующее, придется говорить с вами из этой оболочки, - наверняка старый экстраверт оставил его гнить там, где оно упало и сейчас эта виртуальная говорящая голова копировала все стадии разложения, - Прямо перетаскивайте ваши вещи в мой кабинет, вернее, в свой.
   Подставное лицо удивительно много работает - эту азбучную истину она знала и раньше, а сейчас почувствовала на своей шкуре. Ей почти не надо было принимать решения, с неё сняли всю ответственность. Разве только требовалось не перепутать слова речи, ведь не на всех банкета было прилично появляться с линзами-суфлерами. Даже преображенные с их математическими способностями, переходящими в проскопию, не могли сказать, когда их партнеры согласятся заключить сделку - и она должна была быть готова поставить роспись под контрактом в любое время суток: с улыбкой на лице приходилось доставать "Ватерман" и чернильным пером выводить на дисплее закорючку. Если это делалось ночью, то потом самой надо было вытирать чернила с экрана - она ненавидела, когда рядом с ней спящей копошились домашние киборги. Но такая повинность не могла казаться чем-то обременительным. Утомляла имитация деловой активности: ведь даже самая откровенная фикция, самое халтурное представление и полное фиглярство требуют громадного объема зубрежки. Тысяча и одно заседание, десять тысяч деловых завтраков и сто тысяч вечерних, не менее деловых встреч. Надо держать улыбку, говорить с такими же марионетками, проговаривать вслух те контракты, что были подписаны накануне, и непрерывно во все вникать. Если не понимать, что подписываешь, увольнение будет ждать за углом. Почему?
   Предрассудки порождают лицемерие, а оно порождает условности: ритуальное фото главы государства в кабинете у каждого чиновника, паранджа на лице восточной девицы нетяжелого поведения или респираторы в барах для курящих. Такой бесполезной финтифлюшкой, без которой немыслим процесс ведения дел, были гуманоидные директора. Они купались в роскоши - представительские функции как-никак - личный самолет, по три раза в неделю пересекавший экватор, стал вещью обыденной, отчасти даже скучной. Изысканные диеты, новейшие лекарства, живая прислуга, лучшие театры, пышные домашние праздники. Исправное накопление средств для преображения.
   Результат выверта гуманизма, порождение налоговых ставок. Вокруг директоров роились проверяющие, жаждавшие получить толику тех денег, что шла на обслуживание этой странной верхушки. Снизу подпирали завистливые подчиненные, которых тоже содержал босс, правда, не по первому разряду. Конкуренция была просто чудовищной: ожесточенней всего люди борются за будущую синекуру, за возможность почти ничего не делать и ни за что не отвечать. Идеалом была бы отмена тех законов, на которых держалось благополучие касты марионеток. Но зачем? Все преображенные ещё в бытность биологическими объектами прекрасно знали: пока одни люди завидуют другим людям, все в порядке. Пока марионеток снимали, их места занимали новые выдвиженцы, плелись феерические интриги - к преображенным вопросов не возникало. Зачем бороться с драконом, если около него есть такое теплое и сытное место, и шанс полакомиться объедками?
   Именно поэтому София не могла превращаться в чистого суфлера. Всегда сохранялась возможность подлости, отказа техники, гадостей конкурирующего преображенного. И если текст в контактной линзе вдруг потухал, если оплата за поставку товара была слишком низка, приходилось брать игру на себя, ибо молчание равнозначно признанию в своем слепом подчинении электронному шефу, а для гуманоидного директора нет греха тяжелее - таким поступком ставиться под сомнение та цифра налогов, что берется у корпорации, во главе которой стоит преображенный.
   В голове надо было держать тысячи цифр, но не иметь почти никакой возможности повлиять на исход сделок. Собака может управлять хозяином в вопросах домашнего обихода: прогулок, подноса тапочек и своей миски, но бессильна изменить его зарплату или помочь решить задачи. София стала комнатной собачкой у призрака - бестелесного дельца, купающегося в потоках биржевых сводок. Она изредка могла почувствовать конъюнктуру, временами предугадать реакцию рынка, предвидеть, какой будет та сделка, что заключит патрон. Но комбинации шефа были слишком головоломными. Будь у неё больше времени и штат аналитиков под рукой, можно было бы разобраться. Но интриги плелись почти мгновенно, переговоры шли без нее и в руки директора попадали статичные и скупые цифры контрактов.
   Так шло до прошлой недели. Нет, София не стала ориентироваться в том потоке информации, что проходил через ее мозг. Но мелкие черточки в общей картине бизнеса невозможно спрятать от человека, который проговаривает их как заклинание. Активы стали медленно готовиться к быстрым переводам из валюты в валюту, подросли запасы сырья на фабриках, увеличились тактические резервы. Все это спрятано в тысячах других контрактов, кросс-обменах, цепочках сделок таких длинных, что ими можно обмотать земной шар. Подобные меры относились скорее к области старых оборонных мероприятий, как рытье рвов вокруг современной базы. София мало понимала в новых мероприятиях - для этого надо было стать специалистом по всем этим электронным потрохам - могла только догадываться. Закупки новых мощностей, программ и оборудования для бункеров она видела, но различить обычный рост потребления и предкризисный припадок накопления запасов она не могла. Зато она понимала в другом: информация, как и в дни Deus ex mashine, начала попахивать пропагандой. Сейчас в этих манипуляциях сознанием не было никакой истерики, ведь от людей ничего не требовали делать, - напротив, их просили не замечать серьезности африканских событий. Кенийский диктатор стал поводом для шуток - беззлобных и остроумных. Никто не призывал добровольцев в казармы и не вывешивал перед окнами военные знамена. Из рассуждений о войне исчезла серьезность, а значит, та стала почти неизбежной.
   София никак не выразила копившиеся подозрения. Она прекрасно знала о контроле: параметры мозга, пульса, движения зрачков - все это анализировалось круглые сутки, равно как и все ее слова, жесты и действия. Преображенный мсье Рейно следил за сохранность своего имущества и не допускал заговоров, что могли ему повредить.
   Разумы всех гуманоидных директоров просвечивались и потому возникло среди них искусство невыразительного мышления. Как отложить в сознании фактик без его обработки, без понимания, без выводов из него. Мыслить надо сделать позднее, за игрой в бридж или бокалом вина. Это были детские шалости, почти игра, - так маленькие клептоманы прячут по углам яркие пуговицы и взрослые не обращают на них внимания, пока те не добираются до столового серебра. Но разве может родитель вот так, с ходу, перечислить какие именно сокровища лежат в тайниках его чада? Нет. Патронирующие ИИ тоже не могли сказать, над чем именно аналитически мыслит охраняемый от соблазнов субъект. Была в этом искусстве и оборотная сторона: полная его неприменимость на практике. Можно было пытаться проникнуть в сущность комбинаций преображенных, можно было строить в уме головоломные интриги, прятать одни цели в других целях, косвенными путями идти к третьестепенному, не нужному на первый взгляд результату, но ведь человек - ограниченное существо. Память не держит в себе тысяч ниточек интриги, глаза начинают предательски бегать по самым нужным строчкам, аналитические мысли наведываются в неподходящий момент - и не на секунду нельзя расслабиться. Как результат: интрига выплывает наружу.
   Преображенные редко наказывали за это, хоть иногда им и приходилось делать внушения. Из-за этого хобби стало интересным и опасным спортом, способом не дать застояться мозговым извилинам. Надо было только не переступать черты, не пытаться связываться с другими преображенными.
   Потому, когда в бывшем консервном цеху, превращенном в концертный зал, София слушала вальсы Штрауса и пыталась осмыслить всю ту груду сведений, что скопилась на задворках ее сознания, все находилось в пределах нормы. А тысячи фактиков начали складываться в такое простое слово: война. Вывод не подлежал сомнению. Не маленькая игрушечная демонстрация, вокруг которой с такими криками носятся гуманисты - нет. Серьезное выяснение отношений, где на кон будут ставиться сущности преображенных и будет стерт не один десяток ИИ. Они будут хватать за локти этого африканского клоуна, тот будет упираться: вполне достойная причина для пролития крови.
   Что делать ей, Софии Лаваль, в этой милой ситуации? Можно замереть, забыть, превратиться в зеркало, безучастно отражающее события. Это хороший алгоритм действий, тем более, что хозяин на войну не рвется и просто укрепляет свои тылы. Но как хочется знать больше, как дразнит ощущение собственной значимости... Ей пришлось одернуть себя - эмоции лица должны соответствовать музыке.
   Самым обидным было, что она не могла потребовать больше власти, ведь власть это работа, эффективность решений, умение дать прибыль, а в этом она точно не преуспеет.
   Другое дело - быстрое преображение. Постоянная мечта, которая не могла воплотиться ещё несколько лет. Милость, которая висела над ней, как морковка над ослом. Можно ли получить хоть ограниченную раковину, хоть коробку из тех, что направляются к Марсу, но самостоятельность и реальную власть? Ей опять пришлось себя одергивать, на этот раз пульс...
   Мсье Рейно предвидел подобный оборот дел. Он не стал устраивать репрессий или длинных нравоучительных бесед. Просто в ухе Софии, когда она уже выходила из бывшего цеха, звякнул обычный не слишком музыкальный колокольчик, чем обычно претворяли все разговоры с шефом.
  -- Вы о чем-то напряженно думали, дорогая София, - он говорил с ней тихим, интимным шепотом, так ей легче было отделять его голос от гомона вокруг.
  -- Естественно, мсье, музыка всегда навевает мысли... - безголосым шевелением губ ответила директор.
  -- Ах, представьте, когда я ещё не перевоплотился...
  -- Это было так давно, мсье, - она попыталась наполнить свой голос оттенками ехидства и сожаления.
  -- Так вот, я боялся, что другие перевоплотятся быстрее меня, и мне придется вести с ними дела... - он выдержал провокационную паузу, но Софии стало интересно. - Представьте себе, я начал принимать меры. По счастью, они мне не понадобились, но вы, моя дорогая, можете, воспользоваться плодами моих трудов.
  -- Что это?
  -- Полное описание этого ждет вас на столе в кабинете. Подумайте, вдруг оно пригодится и вам?
   К ней подошел моложавый, подтянутый франт с теми же искрами в глазах, что сверкали у нее - коллега. Голос начальника в наушнике сменился текстом договора в контактной линзе, работа требовала своего.
   София появилась в кабинете к вечеру - в родном небоскребе, этажом ниже, намечалась корпоративная вечеринка и готовиться к ней лучше всего было здесь - рядом с малым рабочим гардеробом. "Это" оказалось желтоватой, начавшей выцветать калькой: чертежом этажа. Красным крестиком была помечена комнатка, размером не больше гроба повышенной комфортности, втиснувшаяся между двумя апартаментами. На обратной стороне почерком шефа - ради человечности он иногда писал ей руководящие записки - выражалась просьба молчать об этом. Другие преображенные, возможно, уже знают о комнатке, но могут и не знать.
   Осмотр не занял много времени. София, пробуя пыль, провела пальцем по столу, прочла инструкцию, висевшую на колпаке, молча развернулась и вышла.
   Вечером, изображая обязательный демократизм, и кружась в танце под бравурную музыку с одним из подчиненных, она, почти не скрываясь, думала. Что сказать шефу, какие подобрать аргументы, поделиться ли новостью с другими? Она перебрала множество вариантов: требования и шантаж, просьбы и петиции, дружное возмущение коллег и тонкое крючкотворство. Вспышки цвета в компании с самыми странными звуками, взбалтывали мысли в ее мозгу, помогали отбрасывать худшие варианты.
   Утром, среди прочих встреч, был у нее разговор с депутатом - ещё одним винтиком в большом человеческом спектакле. Давнишний ее ухажер, одно время секретарь у партнера ее шефа, он был готов прислушаться к просьбам Софии.
  -- Марк, у вас ведь есть право вносить законы?
  -- Да?
  -- Как вы отнесетесь к запрету моей нынешней должности, это ведь может быть весьма популярно...
   Депутат приподнял брови, изображая вежливое удивление.
  -- Вы думаете, мадемуазель Лаваль, я буду иметь шансы на успех?
  -- Попробуйте. Вдруг конъюнктура улыбнется вам? - изобразив на лице всезнающую улыбку, она дала понять об окончании столь короткого разговора.
   Расчет Софии не отличался сложностью: зачем преображенным в преддверии грандиозной разборки такой капризный и дорогой инструмент, как человеческая ширма? Она ведь все равно никого не обманывает. Пусть ее сократят - переводом в оцифрованное состояние. Убивать ее вредно для имиджа, переводить на другую должность глупо. Ergo, София Лаваль должна преобразиться.
   План был хорош ещё тем, что ей почти ничего делать было не надо - только распространить эту идею и поделиться догадкой о войне с десятком человек. Пусть первым на очереди будет Эрих - ответственный за представительские функции пивного треста. Она уже начинала обыгрывать в голове нюансы этого разговора, как перед глазами всплыло сообщение: депутат Марк погиб. Несчастный случай. Он любил сам открывать окна в своем кабинете, но сегодня поскользнулся, перевалился через подоконник и выпал. До земли было недалеко - второй этаж - вот только галстук депутата зацепился за новомодную оконную защелку, а стена здания была гладкой, как и полагается быть пластиковой панели. Журналисты изощрялись в остроумии и пытались определить, когда предпоследний раз вешался французский представитель законодательной власти.
   Именно в ту секунду София бросилась в переговорную комнатушку...
  -- Я поняла Ваш намек вполне однозначно - как разрешение на самостоятельные действия, - уже не было гневного нажатия клавиш и восклицательных знаков на ленте.
  -- И ты самостоятельно решила лечь на преображение? А смысл?
   София не поняла.
  -- Девочка моя, намечается грандиозная виртуальная стычка. Мир в очередной раз устанавливает свои законы. И ты хочешь оказаться среди нас во время такой бури? Тебя могут смять.
   Лента понемногу скапливалась на столе и Софии пришлось сбросить ее клубок на пол.
  -- А потом меня возьмут туда? Чем вообще кончится эта война?
  -- Да возьмут тебя, никуда ты не денешься. Даже раньше, чем было договорено. Скольких взяли за последний год? И сколько из них уже начали все с начала?
  -- Я устала от роли марионетки...
  -- Но ты нужна мне. Особенно сейчас. Ну сама посуди, что будет, если пройдет твой дурацкий закон? Уменьшение человечности управления - этого не должно быть. Марк этот, авантюрист несчастный, показалось ему что-то и все. Даже распространения идеи не допустили - считай, что разговора с ним не было. Тебе считай, повезло. И все из-за времени, сейчас слишком опасно, - мсье Рейно приводил самые правдивые аргументы, а у Софии были только выгоревшая ярость и обида.
  -- Смени меня. Пусть мое место займет кто-нибудь из замов. Это будет выглядеть как продвижение по службе, честно заработанная награда.
  -- Почему я должен тебя сменять?
  -- А если я проболтаюсь?
  -- В преображенном виде ты проболтаешься ещё быстрее, уж я то знаю...
   София промолчала.
  -- Словом так: работать тебе ещё годика три и никуда ты не денешься. О твоей безопасности я позабочусь - будешь меньше летать, реже на улицу выходить. Дам вычислительных мощностей на охрану, чтобы собственный язык не проглотила. В остальном прошу вести старый образ жизни. И прими мой дружеский совет: Пьер, твой второй зам, давно плетет корзину для твоей головы.
   София молчала ещё несколько секунд, ей жутко не хотелось, прикоснувшись к тайне, опять становиться продолжением рук суфлера.
  -- Ну я хоть чем-то могу быть полезна, кроме обычных разговоров? - отбила она последний вопрос.
   Рейно понял метания подчиненной много лучше ее самой.
  -- Где та прелесть, что ты раньше находила в созерцании? Вспомни ее. Ты не влияешь на интригу, зато ты ее ощущаешь, можешь догадаться почти обо всем. Сидишь на таких потоках информации, которые другим и не снились - ты получишь их всех, когда преобразишься. А помнишь, что стало с Муленом? Откололся, мерзавец, полной независимости захотел. Где он теперь? Не выбирается из перезагрузок, живет в дешевеньких, пятилетней давности компьютерах и мечтает об аренде стоящих мощностей..
  -- Ты, дорогая София, зеркало в которое мне иногда не вредно смотреться. Большей пользы ты принести не можешь. Прости...
   Разговор иссяк. Мадемуазель Лаваль сбросила со стола второй клубок бумажной ленты, оглянулась на стенку, послушно ставшую дубовой панелью, и закрыла за собой дверь.
  

Глава 9. Практическая работа.

Январь 2028 г.

   Молодые ...пусть они попробую крови, точно щенки.

Платон. Государство.

...и когда рядом рухнет израненный друг

и от первой потери ты взвоешь, скорбя...

Высоцкий. Баллада о борьбе.

   Лес почти вплотную подступал к зимовью. Старые сосны, тяжелые от снега, топорщились из-под своих шуб черной хвоей и всем своим видом говорили, что от красивой бревенчатой избушки лучше не отходить - обратной дороги не найдешь. А её и не было - летом, наверное, проступали тропинки, что вели к дороге, озеру или реке. Сейчас всё было заметено вчерашней пургой, надежно укрыто сугробами и даже намека на протоптанную в снегу стежку не наблюдалось. Избушка тоже казалась нежилой - заметенная по окна, без намека на огонек в них или на дымок из трубы. Недавний приход человека выдавал только маленький пятачок утоптанного снега, почти перед самой дверью.
   Поначалу это лестное утро мало отличалось от остальных - где-то в хвое возились клесты, пробежала в своей роскошной шубе лиса, вдалеке прохрустел снегом лось. А потом на поляне объявились люди. Десяток человек долго и упорно шли по снегу, поочередно сменяя первого, торившего лыжню. Отороченные мехом сапоги, полушубки, ушанки. Лыжи у них были по виду самодельные, но шли ходко. Люди явно были в лесу не первый час - те отшлифованные годами движения, в ритме которых идет каждый опытный лыжник, сейчас были чуть сбиты, замутнены началом серьезной усталости, дыхание было готовы сорваться в хрипы, а лица давно раскраснелись. Им в любом случае пришлось бы нелегко - на них были навьючены здоровенные рюкзаки и любой, хоть сколько-нибудь смыслящий в туризме человек, сказал бы, что в них очень тяжелый груз. Выбравшись на поляну, большинство оперлось на палки, и явно желало немедленного отдыха. Самый юный из всех ещё сбросил в снег рюкзак, но под неодобрительным взглядами старших, подобрал. А двое самых настырных или выносливых, сняв притороченные под самой стрехой лопаты, в два счета раскидали сугроб у двери.
   В избушке обнаружилась печка, не классическая, русская, но тоже немаленькая. При ней имелось два десятка поленьев. Длинный стол с двумя светцами, лавки и сундуки под ними, шкаф. В дальнем углу примостились самые натуральные двухэтажные нары. Стены были усеяны крюками, полочками, уголками и прочей поддерживающей снастью, совершенно, впрочем, пустой.
   Десять человек заняли почти все свободное пространство избушки и, отдышавшись, начали растапливать печку, готовить еду и с ленцой распаковывать поклажу.
   Пока они отдыхают после перехода, можно в деталях вспомнить длинные и запутанные корни этой истории. Весь этот лес и его ближние окрестности считались заповедником, поблизости было ещё три заказника, несколько охраняемых зон и вообще лет сорок назад было установлено, что земля на сотню километров вокруг не должна была страдать от человека. Охраной этих просторов занимались вечно опаздывавшие лесники, потом им придали патрульных роботов, несколько планеров с датчиками и оснастили хорошими вездеходами. Все было достаточно тихо, пристойно и благостно.
   Но года три назад в местах очень далеких от этих, было провозглашено создание сети гуманистических общин. Множество народа, до этого игравшего в старину от случая к случаю и голосовавшего на выборах против компьютеризации, вдруг оказалось объединено в одну организацию. Структура эта была достаточно прибыльна, быстро богатела и в один прекрасный день возжелала взять на себя охрану здешних лесов. Никто особенно не возражал с тем только условием, что гуманисты будут охранять периметр, заходить в пущу смогут только по делу - над сердцем леса все равно останутся висеть патрульные самолетики.
   Так у самой границы края появился крошечный городок в старорусском стиле. Церковь со множеством маковок, полсотни теремов с резными крылечками и наличниками, деревянные мостовые и даже тын. Туристов в самом городке было мало - жили в основном для себя.
   С чего может существовать такое поселеньице? Больших полей они пахать не могли, их просто не было, да и любовь к сельскому хозяйству у людей не была такой пылкой. Держали небольшой табун лошадей - но их и купили не так давно, продавать никому не хотелось. Даже кузница была только одна - ковали петли и скребки, ножи и подковы. Две были бы уже роскошью - угля на них не напасешься.
   Из мастеровых людей здесь жили резчики, и не было такого материала, который бы они не испробовали. Все сорта дерева, что росло в округе, пошли в дело. Имелись у них и каменные изделия - в карьерах ближних каменоломен иногда находили жадеит. Оставляли следы резцов на слитках олова, бронзы и меди. Пытались доставать моржовую кость - её всегда не хватало, но вещи из неё получались превосходные. Иногда впадали в эпатаж и резали по пластику, но такие поделки много лучше мастерили в городе, а здесь не могли угнаться за модой.
   Так что основным промыслом стал охотничий туризм. Лес только кажется неприкосновенным храмом, в котором нельзя смять лишнюю травинку. На деле после всего того, что человек с лесом сделал, тот без него жить не может. Лосей надо подкармливать, хищных птиц подселять, зайцев от заразы оберегать. Тех же браконьеров и туристов-дикарей выгонять. Лесники даром свой хлеб не едят - за него им платят. Платили не бог весть как, да и особо большого количество жаждущих посмотреть на то, как лось лижет соль, или как мелькнет между сосновыми лапами белка, не было.
   Однако среди всех монотонных лесничих дней, среди безобидной и утомительной работы, выделялась одна обязанность, которая приносила очень неплохие деньги. Регулирование численности хищников - проще говоря, охота на волков.
   В этом деле они не были монополистами - подобную услуги предлагали многие заповедники. Национальные охоты приносили отличную прибыль. Чукчи вместе с полярниками охотились на китов - и туристам, чтобы только сесть в каяк и смотреть, как забивают животное, надо было платить фантастические суммы. Эвенки охотились на оленей, буряты - на лошадей Пржевальского, русские - на медведей. Проблема состояла в том, что прибыль была не у всех. Охота вепсов на кроликов - это обход силков и мало кто из привередливых и богатых туристов найдет это интересным. Есть, конечно, даже любители спокойного подледного лова, но зачем таким гуманисты-общинники, они и сами до речки дойти могут?
   Приходилось искать зрелищности, завлекательности, конкурентоспособности. Самый очевидный ход - возврат к старому оружию. Зачем вам для медведя ружье, возьмите рогатину! Если что - роботы вас прикроют. С арбалетом - на уток, с луком - на оленей, с лопатой и таксой - на лис. С мушкетом - на косуль. Всё прекрасно, но если оригинальную идею повторяют в каждом угодье - она всем надоедает.
   Стали организовывать изыски. Охота только деревянным или ледяным оружием. Охота на экзотических, специально клонированных или разведенных, животных (Скоро в тундре разведут мамонтов - не желаете загнать парочку?). Охота на роботов, замаскированных под животных или под фантастических существ (Хотите убит арахнида, размером с автомобиль? Худший случай для Вас - легкое ранение.). Охота на генетически модифицированных тварей (Есть возможность убить орла из сказки Толкиена, или Вам по вкусу битва с назгулом?). Охота верхом на роботах-гиппоидах. Охота в пещерах, охота в воздухе. Охота для амазонок, охота на амазонок... Охота под мухой и под градусом... Фантазия неистощима, когда клиент платит.
   Но изыск плох тем, что он дорог. Естественным путем, без насилия над природой, искусственного подвоза дичи или её разведения, каждую неделю большие и зрелищные охоты устроить трудно - лес оскудеет. А попробуй достать орла-мутанта - разориться можно в два счета. Батальон загонщиков тоже не каждый день соберешь (с нимфами и амазонками - отдельная проблема). С роботами гуманисты предпочитали вообще не связываться. Клиент же порой капризен, как младенец: убьет медведя и тут же водочки тяпнуть желает, из арбалета выстрелит, а тетиву натягивают пусть другие. Сервис, джентльмены, вещь тонкая! Он должен быть незаметен, как воздух и так же незаменим. А гуманисты лакействовать не любят: они не чистоплюи и готовы работать как гномы, но они же горды как эльфы. Не помогала заманивать клиентов и широко разрекламированная натуральность. Так что большую часть экзотики держали уже не они, а обычные фирмы по экстремальному туризму. Гуманистам оставались аттракционы средней прибыльности или те, что существовали на дотации.
   Такая вот конкуренция.
   Правда, были у любителей старины несколько запатентованных, верных, безотказных охотничьих аттракционов. Городок мог похвастаться именно таким - психической атакой волков. Дело это было сложное, дорогое, устраивалось раз в год. Против такого аттракциона возражала церковь и спор с ней был тяжелым, длинным и почти безнадежным. Изредка приезжали протестовать зеленые, но было малость полегче - они же свои, при случае им можно было доказать, что охота предприятие нужное, экологически чистое, для леса в целом безвредное. Самыми серьезными противниками были чиновники, здесь надо было платить деньгами, гостеприимством, угодничеством и лестью. Был ещё способ справиться - пригласить его на охоту, но неприятности с бюрократией возникали круглый год, а количество номеров в цепи было ой как невелико. Так что приходилось выкручиваться.
   За четыре дня до охоты в городок пришел обоз. Полдюжины телег с шикарными пластиковыми рессорами, двенадцать гиппоидных роботов, мало отличимых от лошадей и семь настоящих рысаков. Тридцать человек - частью жители городка, частью люди по обмену, несколько простых гостей. Привезли деньги и медикаменты, свежую кость, олово, сандаловое дерево и пластик для работы. Приехал с обозом и Василий Круглецов.
   Обоз вошел в городок ещё с утра, рассеялся по срубам, растаял в конюшнях и на подворьях. Лучший дом в городке был у Стриборга - шикарный трехэтажный сруб, с красивым крыльцом и наличниками. Внутренности дома ещё обустраивались - хозяину всё было мало той бесконечной резьбы и лакировки, что украшала каждую поверхность в комнатах. Потому приемную он организовал на первом этаже. Витражи разбивали дневной свет на палитру красок и тысячи завитков на мебели хвастались своими собственными оттенками. Партийная мода.
   Стриборг восседал за своим любимым столом и разбирал кучу берестяных документов, что пришла вместе с обозом. Перед ним навытяжку стоял посетитель - тощий, коротко постриженный четырнадцатилетний мальчишка в чем-то, напоминающем старую солдатскую форму начала века.
  -- Садись, Василий, - хозяин дома указал гостю на выдолбленное из пня кресло, а сам вперил глаза в строчки текстов.
  -- Благодарю.
   Обычные, званые гости приносят с собой проблемы, которые с лихвой перекрываются радостью от их прихода. В противном случае это гости незваные - хозяева могут вытерпеть их один раз, скрежеща зубами, но больше на порог не пустят, а то и прогонят взашей. Если же гостя выдворить нет никакой возможности, а надо его радушно принять, блеснуть гостеприимством, оказать ему услугу - это вырастает в большую для хозяина неприятность.
   Письма содержали недвусмысленное указание центрального комитета - посетитель должен принять участие в охоте. При чем не формальное, детское - затачивание клинков и проверка кольчуг - нет, он должен был пройти закалку психики. Будь это кто другой, Стриборг не моргнув глазом поставил бы его в цепь - партии всегда надо покупать родичей чиновников, делать кому-то одолжение, да и самим не мешает развлечься. На такой случай всегда зарезервированы два номера. Но тут стоит ребенок, который, можно побиться об заклад, плохо держит в руках саблю, а чекана с бердышом вовсе не нюхал. Случись с ним что, вовек не отмыться. Всплытие такого казуса с несовершеннолетним чревато скандалом, а тут ещё его происхождение - сын преображенного. Стриборг считал себя либералом и к родичам ушедших в вечность старался относиться ровно или, если уж на то пошло, не давать другим повода упрекнуть его в фобии. Этот же малец почему-то казался ему скаутом на каникулах: записался к врагам, а самого папочка охраняет, развлечения устраивает. Ну зачем он сидит, будто прут железный проглотил, солдафонство свое выпячивает? Если так хочется маршировать - иди в суворовцы, а тут ему, вишь, практику пройти надо. Легкая злость происходила и из подписи на сопроводиловке - Фрол лично снизошел до такого уровня.
  -- Словом так, Василий, охота дело серьезное, не прогулочка на каникулах, не виртуалка. Все время, что до нее осталось - будешь снаряжение подгонять, учиться топор и нож в руках держать. Поселим тебя у Тифониев, это семья охотников. Варлама Тифония слушать как родного отца... ээ, вернее, как родную мать. Будешь кобениться, я тебя обратно отошлю, лоботрясов меня даже Ярополк держать не заставит. Понятно? - хозяин достаточно успешно скорчил грозную физиономию.
  -- Так точно, - гость ответил строго по форме, но в глазах была видна смесь из обиды и насмешки.
   Стриборг позвонил в колокольчик, из-за двери вынырнул парень, года на два-три старше Василия, если судить по лицу - сын главы общины. Выслушал указания отца и проводил гостя к Тифониям.
   Охотник встретил Василия дежурным ворчанием, однако же определил на постой без проволочки и суеты. В теремке - никак иначе Василий назвать двухэтажный красивый маленький сруб не мог - все стены были увешаны шкурами, рогами и головами неудачливых объектов охоты Варлама. Был он уже пожилой, с обильной проседью в короткой бороде и умными глазами, маленький человечек. Охота была его давнишней страстью, свои трофеи он собирал всю жизнь, и на её закате решил обосноваться у гуманистов. Здесь он днями, иногда неделями пропадал в лесу, был вполне счастлив и не хотел большего. Его жена в основном занималась набивкой многочисленных чучел, хозяйством и воспитанием маленького внука, на которого у родителей совершенно не было времени. Внук, правда, большую часть года отсутствовал - на него предъявляла права школа. Но сейчас, на каникулах, жил здесь.
   Городок по преимуществу был заселен именно такими людьми - они не искали истины, не обижались на остальной мир, даже не жаждали уединения. Просто они устали от суеты, бесконечной гонки за престижем и деньгами.
   К удивлению Тифония выяснилось, что паренек совсем неплохо обращается с ножом, топором и рогатиной - сил у него было ещё маловато, настоящей, отработанной годами сноровки, тоже не могло быть, но он всегда работал всерьез. Не было в нем этого мальчишеского желания хвастовства, эффектных трюков и хулиганства. Он не видел в оружии яркой и красивой игрушки - оно было для него только средством. Гостю предстояло занять место в третьей линии - доставать проскочивших и добивать раненых, и охотник подобрал ему легкий дротик с кедровым древком и тонким, почти игловидным наконечником. Василий отнесся к презенту вполне равнодушно и тут же стал отрабатывать тычок этим непритязательным оружием на торце дубовой колоды.
   Даже когда Тифоний показал ему волка, которого специально держал для натаскивания гончих - на редкость злобную и живучую тварь - в глазах у гостя не загорелось желания немедленно опробовать сталь и проткнуть серого. Он исправно выслушал длинную лекцию Тифония о волчьем броске, посмотрел, как волк рвется с цепи, пожал плечами и вернулся к колоде.
   С амуницией тоже был порядок - гость привез с собой отличный костюм, что-то вроде легких пластиково-титановых доспехов - причудливая помесь лат и кольчуги. Они не рвались, не пробивались ножом и обладали тем замечательным свойством, что при всей гибкости в суставах и легкости ношения держали удар на площади: самый резкий тычок рогатиной или удар топором непонятным образом распределялся по всей конструкции. Их обладателю нельзя было сломать ребра или руку - жесткость пластин и сочленений подстраивалась под удар. Вдобавок, они ещё и меняли цвет, исправно маскируя владельца.
  -- Небось, разработка этих жестяных мозгов и внутри электроники понапихано? - в хитрым прищуре глаз Варлама таилось большое любопытство и желание заполучить такие же.
  -- Не знаю. Партия закупила несколько тысяч - в пополнение стратегического арсенала. Что-то похожее поступило в армию, там точно вся начинка электронная, а здесь композитные материалы и механика.
   Дальше этого разговор не пошел - паренек показался Тифонию стоящим человеком: несуетливым и основательным, с таким можно было поговорить о жизни, и он охотно выспросил бы его о делах в Москве. Вот только имелось в госте что-то настораживающее, какое-то желанием быть слишком уж серьезным, легчайший оттенок фанатизма. Варлам видел таких людей и раньше - среди бандитов и солдат - от них тянуло запахом будущей или давно пролитой крови, сумашедшенкой в голосе. И хоть это могло быть всего лишь напряженное ожидание схватки, - Тифоний слыл осторожным человеком, не стал заводить откровенных разговоров и знакомиться на короткую ногу.
   Когда пошел отсчет суток - Тифоний буквально выставил гостя из дома, чтобы тот проветрился, отдохнул перед выходом. Василий пошел смотреть на старт загонщиков: выверт компьютерной техники в мире гуманизма. Чтобы за день выгнать из большого и старого леса полторы сотни волков необходимо примерно столько же людей. Не то чтобы городок категорически не мог выставить такого количества народу, но грамотных загонщиков было едва полтора десятка. Остальным просто не улыбалось проводить почти двое суток на морозе безо всякого морального удовлетворения. Да и в конце охоты волки обратно броситься могут, ещё покусают. Потому выгонять волков (именно волков - лосей, оленей и кабанов надо было отделить от волчьих стай) шли буквально несколько человек и две сотни киноидных роботов. Это были стандартные полицейские модели, списанные два года назад по причине поставки более совершенных модификаций и удачно купленные подсуетившимся Стриборгом. С них сняли стрелковое вооружение, заменив его маленькими огнеметами, перепрограммировали, закрасили полицейские расцветки и дали новые клички. Люди нужны были только в роли комсостава - управлять двадцатками и полусотнями машин - да и то, при желании можно было бы обойтись и без них.
   А сама отправка выглядела внушительно, почти парад: фаланга машин и несколько киноидных упряжек, в которых сидели загонщики, продефилировали мимо ворот под крики и приветствия маленькой толпы. Роботы дали одну вспышку из огнеметов, строй развернулся и рассыпался в разных направлениях.
   Здесь Василий увидел первых туристов. Наверное, это были новички: три человека в нарочито неброских охотничьих костюмах, внешне равнодушными взглядами обстреливали колонну. Была и кучка разряженных ярко, как тропические рыбки зевак, вокруг которых роились камеры, записывавшие мельчайшие подробности церемонии. Он ещё немного потоптался, о чем-то поговорил с сыном Стриборга и пошел спать. Вставать ему было засветло.
   Но отдых тех десяти человек давно закончился: все крючки и полочки на стенах были заняты, печка прогрела комнатушку, а термоски, выставленные поближе к огню, дразнили желудки своим содержимым.
  -- Сейчас в темпе едим и беремся за оружие - через час прибудут туристы, - Стриборг первым вытащил из рюкзака ложку.
   Истребив первую порцию провианта, начали облачаться. Гость закончил первым, застежки на пластинах сползлись сами. Остальные завязывали тесемки самодельных панцирей, обматывались кольчугами.
  -- Не маячь, иди наружу смотреть за вертушкой. Только забрало непрозрачным сделай - ещё узнает кто. Дротик захвати!
   Внешне равнодушное пожатие плеч и рассеянный взгляд в ответ. За спиной Василия хлопнула дверь. Скоро за ним начали выходить остальные.
  -- Отходим в лес.
   Вертолет - отреставрированная десантная машина лет шестидесяти, появился с достоинством и неторопливостью, почти бесшумно разбрасывая снег ударами воздуха из-под лопастей. Вся эта масса метала, проглядывавшая из-за деревьев, медленно опустилась на землю. Дверь избушки замело ещё качественней чем раньше, фюзеляж еле разместился на полянке, а лопасти едва не задевали верхушки деревьев.
   Охотники вышли к гостям. Навстречу им, с упавшего трапа спускались туристы. Веселая, пестрая, праздничная толпа в шесть десятков человек. Вооружение и доспехи самые разные: Василий с ходу узнал несколько панцирей ничем не отличных от его собственного. Прибыла пара картинных витязей - в шлемах и кольчугах. Обнаружился один рыцарь, закованный в настоящие тевтонские доспехи. Большая часть народа была в старых охотничьих костюмах со слабенькой защитой. Всех переплюнул какой-то накаченный молодец, под два метра ростом, изображавший очередного героя рукопашных схваток, - был он только в штанах и натерся жиром.
   Оружие выглядело похлеще любой толпы: копья с титановыми древками, багры, сабли, бензопилы. В первых рядах выделялась дамочка с внешностью старорежимной школьницы и большим столовым ножом в руках - наверное ей захотелось поиграть в настоящую маньячку.
   Стриборг оглядел прибывших, кивнул неприметному, человеку в первом ряду.
  -- Дамы и господа! - глава поселка попытался дождаться тишины, но у него ничего не вышло и он давил только децибелами, - Дамы и господа!!! Сейчас выстраиваемся в колонну и выдвигаемся на позицию! Уже скоро!!
  -- Ну почему ни один из них не потеряется, чтобы руки-ноги отморозил и мы его полуживого нашли? - это уже вполголоса сыну.
   Толпа, окруженная роящимися камерами, начала медленно исчезать в лесу, пробираясь по лыжне вслед за охотниками. За ними тянулось несколько роботов. Галдежь не утихал и делал переход втрое длинней. Наконец, они вышли к месту. Это был вполне симпатичный распадок между двумя укрытыми лесом крутобокими холмиками. Низкое зимнее солнце не доставало сюда даже в полдень. Картина идиллическая, но сейчас на косогорах блестел слой льда с ладонь толщиной, а снег на дне был утоптан - это работала часть из тех киноидных гончих, что сейчас готовились вывести на людей волчью стаю.
   Стриборг подождал, пока подтянулись все и, отбросив парламентаризм, заорал во все горло.
  -- Спирт и наркоту - в снег. Потом хоть упейтесь, а сейчас всем собраться, подтянуться. Все, кто хорошо защищен и с длинным оружием - в первую шеренгу. Копья, алебарды, бердыши. Варлам, Андрей - разбейте их... Эй ты, который с нагинатой, под самурая косишь, - в первый ряд! Задача первого ряда - убить вожаков.
   Два десятка тяжело бронированных личностей реденькой цепочкой перегородили распадок.
  -- Вторая шеренга - у кого сабли, топоры и прочее такое добро. Десять шагов от первой. Работаете на истребление - вас больше всех, никто не должен пройти. Борис Борисыч - попрошу в центр. Так хорошо. Конан или кто ты там - в задний ряд!
   Поклонник героической фэнтези пробовал возмущаться.
  -- Я сказал - в задний ряд!! Плевать, что у тебя меч. И так тебе сейчас шкуру попортят, а если до больнички доползти не успеешь!? Исполнять!!
   Стриборг наклонил голову, прислушиваясь к скрипу в своем наушнике - диспетчер охоты сбрасывал информацию.
  -- Внимание! До подхода первых голов две минуты! В третью шеренгу - все оставшиеся! Кинжалы, ножи, кастеты - туда. Работаете на добивание раненых. Быстро, ещё быстрее! Козибород - давай строй их.
   Охотники ходили вдоль шеренг, ставили людей. По правде говоря, большая часть криков и указаний Стриборга была совершенно не нужна: полсотни туристов - костяк группы - знали имена друг друга за месяц до охоты. Они даже репетировали её пару раз в виртуалке. И строй их почти ничем не отличался от того, что пытался соорудить гуманист. В соседи Василию досталась та самая инфантильная дамочка со столовым ножом и толстобрюхий субъект, с какой-то оцинкованной кастрюлей на голове, в которой при желании можно было узнать рыцарский шлем.
  -- Вижу! Идут первые! - сын Стриборга, угнездившийся на верхушке холма, размахивал руками и готовился скатиться вниз.
   Одновременно люди в распадке услышали тоскливое завывание и резкие скрежеты сирен. Шеренги подтянулись. "Маньячка" нервно поправила оборочки на переднике, облизнула губы, вставила наушник. Василий осмотрелся - так делали почти все, а на ком были шлемы, тоже наверняка сейчас взбадривались музыкой. Кто-то начал напевать себе под нос.
   Наконец, в распадке показались пять или шесть зверей - Василию трудно было их рассмотреть из-за спин второй цепи. Бежали быстро. Наверно прибылые. Увидев людей, один повернул назад, другие попытались взобраться по льду - сорвались. Цепь ждала. Трое бросились вперед - надеялись проскочить. Двоих достали алебарда и багор, третьего встретила вторая цепь - и чем его убили, понять было трудно.
  -- Всем стать на одно колено, вырубить музыку! - Стриборг имел все основания отдать такой приказ: наступал самый ответственный момент облавы.
   Сейчас перед распадком те матерые волчицы, что вели десяток сбившихся в единый ком стай, решали куда идти. Позади и по бокам был рев, вспышки огня и страх. Впереди были люди, но не было слышно завывания и не пахло огнем. А вокруг них метались прибылые, рысцой бежали опытные волки.
   И вот сирены включились на полную мощность, сплетя все резкие и протяжные звуки в единую предсмертную мелодию. Ее ритм нарастал, вспышки факелов начали мелькать чаще, и почти что огненный вал покатился на волков. Единый серый клубок не выдержал, страх и ярость сплелись нем, толкали его вперед. Волки пошли в распадок и они уже не боялись людей.
  -- Подъем! Внимание!
   Люди увидели оскаленные зубы, безумные глаза, вздыбленную шерсть. И они закричали, заражаясь этой жаждой убийства. Ярость забегала между волками и людьми, как луч света между двумя зеркалами. Схлестнулись. Началась бойня: часть волков пыталась проскочить, кто-то бросался на людей. Визг сплелся с рычанием, а человеческий крик не уступал им обоим. Алебарды, вилы и копья не успевали выдергиваться из звериных тел. Первая цепь едва ли несколько секунд сдерживала серый вал, а потом она просто исчезла под шевелящейся массой. В доспехах это не было страшно людям.
   Дернулись клинки второй цепи, взвыла бензопила. На волчьи головы опустились первые топоры, серым отрубали лапы, протыкали бока. Но серо-красная масса огрызалась - челюсти смыкались на не защищенных доспехами руках, и пытались захватить горла, прикрытые щитками. Зубы цеплялись за топорища и рукоятки, а туши валили людей на снег.
   - Третья цепь - подвинуться ближе!! - Стриборг, стоя во второй и отбиваясь странной помесью длинного кинжала и кастета, затребовал подкреплений.
   Василий чуть-чуть приоткрыл забрало шлема и в нос ему ударил резкий запах крови, пота и железа. Он побледнел, задраил шлем, покрепче ухватился за дротик и вместе с остальными шагнул вперед. Волки все-таки пробились через вторую цепь - мимо него попытался проскочить прибылый с порезанным боком. Василий точно, как учили, ударил его дротиком в спину, резко вывернул лезвие и потянул на себя. Короткий визг, почти неслышный в свалке хруст снега от упавшего тела, и надо уже разворачиваться встречать другого, что бросился на него. Крупный, головастый зверь прыгнул, но человек успел подставить кованное железо, и оно будто само пронзило мощную шею.
   Инфантильной дамочке слева не так повезло - зверь умудрился вцепиться ей в руку и сейчас она, с криком и слезами, полосовала его ножом. Наверное, в эти секунды она была счастлива. Толстобрюхий субъект успешно отмахивался своей железкой, но он так громыхал амуницией, что волки к нему вообще не подошли.
   Над головами людей шмелиным роем носились камеры, заглядывая в каждое лицо и морду. Они как вампиры, старались не упустить ни капли пролитой крови.
   В эту секунду первая цепь, через которую перекатилась мохнатая волна, развернулась и пошла навстречу второй. Новый всплеск визга ударился о заледенелые косогоры. Бердыши стали цепляться за сабли.
  -- Куда бьешь, смотри...!! - закричал какой-то неудачливый бездоспешный охотник.
   Третья цепь подошла ко второй и люди поломали хребет волчьей ярости. Рычание начало стихать и только человеческие крики, удары оружия и редкие взвизги заполняли распадок. Через вторую цепь уже никто не прорывался.
   С начала схватки не прошло и пяти минут. Один или два волка ушли.
   Выяснилось назначение тех роботов, что неуклюжими хромированными бочками ползли за людьми - это были медички. Они раскрыли свои пахнущие больницей внутренности и начали пользовать раненых. Как и предсказывал Стриборг, больше всех не повезло именно Конану - волки пошли на запах человеческого тела, на отсутствие металла. Вокруг него валялось четыре туши, но у богатыря были искусаны бока, ноги, и звериные челюсти вырвали из накаченного бицепса порядочный кусок. Сейчас "герой" одуревшими, морфийными глазами смотрел, как манипуляторы накладывают швы и упаковывают его для больничной койки. Было несколько откушенных пальцев, много серьезных укусов, а лезвие нагинаты проткнуло бедро обладателю бензопилы. Бывалые, основательно подготовившиеся охотники латали друг дружку без помощи техники. Какой-то человек содрал с себя шлем и сейчас истерично блевал в сторонке. Местные гуманисты, как самые опытные, вообще были укутаны так серьезно, что отделались ушибами и ссадинами.
   Люди начали потихоньку отходить: распускали завязки панцирей, снимали тяжелую амуницию. Покатился смех, другие заплакали. Стриборг опять напряг голосовые связки.
  -- Мы были рады иметь с вами дело, леди и джентльмены! А сейчас вам нужен отдых. Вертолет ждет вас!! Организованно, организованно идем к нему!!
   Шатающейся и с каждой минутой все больше галдящей толпой, охотники пошли обратно к поляне. Несколько человек прихватили трофеи и сейчас сгибались под тяжестью туш или рассовывали по карманам звериные уши. Гуманисты шли сзади, вежливо подталкивая отстающих, вдыхая водочные и марихуановые пары. Киноидные роботы большей частью остались на месте боя - надо было сохранить туши в целости. Остаток плелся в хвосте колонны.
   Но вот любители так экзотически проводить время скрылись в фюзеляже, лопасти начали свой однообразный танец и старая машина неторопливо скрылась за деревьями. Киноиды бросились расчищать заметенную дверь.
  -- Отдых, - в голосе Стриборга сквозила даже не усталость - набитая оскомина к таким действам.
  -- То есть ночь спим в избе, а утром к городу? - Василий тихо подошел сзади и тронул главу общины за локоть.
  -- Да, - тот был слишком вымотан, чтобы удивляться.
  -- Хорошо.
   Охотники располагались на отдых основательно, во второй раз заняв острыми и крепкими предметами все полочки и крючки на стенах.
  -- А ты чего расселся? Сними амуницию - легче станет.
  -- Сейчас, сейчас, - но Василий только поднял забрало и уселся на лавку, ссутулившись и опираясь на дротик. Он был довольно бледен.
  -- Что - ручки дрожат? - Варлам наклонился к нему, легко стукнул кулаком по плечу и вполне доброжелательно продолжил, - Такое по первому разу у всех бывает. Как глаза волчьи вспоминают, так ещё совесть мучить начинает. А ты успокойся, они уже мертвы, все кончилось. Они все равно подохли бы, такая у них судьба, - он аккуратно забрал у него оружие.
  -- Туристы эти по кабакам и больницам разбежались - кайф ловить и дырки штопать, а нам отдыхать надо, - продолжал журчать ему на ухо Тифоний и подталкивал гостя к печке, там ему жарко станет, сам с себя амуницию снимет, - Вот следующий год баньку здесь срубим и сразу здесь душой отходить будем. Чай приедешь на следующий год?
  -- Нет! - гость вдруг резко оттолкнул его и встал со скамьи, - Руки дрожат, дед, твоя правда - круто это было... Но здесь все ненастоящее.
   Вряд ли он мог сильнее оскорбить присутствующих - они обернулись к нему, кто быстро, кто с ленцой - он друг стал точкой пересечения взглядов.
  -- Ты прав, - тихо начал Стриборг, - Самая натуральная кровь не у нас, а в виртуалке. Здесь что? Весь день на морозе и только пара тычков копьем. Или тебе хочется большего? Тогда, молодой человек, это не по нашей части - тебе в психушку пора...
   Другие тоже хотели отпустить парочку шпилек, но Василий почти закричал.
  -- Это все игра, слышите!? Какая там виртуалка - здесь все по Хейзинге!!! Корчите из себя хоббитов...
  -- Ты думаешь, что всевидящий папаша спасет тебя от "темной"? - кто-то опасно зашипел сбоку.
  -- Я уже вызвал гиппоида - уезжаю через десять минут, - Василий закрыл щиток шлема и обернулся на голос, - А ты думаешь набить мне морду, когда я в этом костюме?
  -- Тихо оба!! - вмешался Стриборг, он ясно понимал, во что может вылиться выяснение отношений: будь в панцире сервомоторы, он размажет их по стенкам, а даже если удастся навалиться и свернуть челюсть этому маленькому нахалу, можно увлечься и просто убить его. Это уже чревато, - У тебя связь с городом есть?
  -- Да, телефон.
  -- Придет гиппоид - проваливай. А сейчас - пшел вон из дома! Андрей, присмотри за ним снаружи.
   За дверью уже была темнота и начиналась метель. Пришлось ждать, поминутно сверяясь с электроникой, когда робот, замаскированный под рысака, ржанием даст о себе знать. Через полчаса Василий проехал поселок, ещё через два был в ближайшем городке со странным хлебным названием, что совсем не задержалось в его памяти. Там он сдал гиппоида на почтовую станцию гуманистов и пересел на поезд.
   Честно говоря, он страшно устал за этот бесконечно длинный день, потому упал в кресло недвижимым спящим грузом. Сновидения особо не беспокоили его, это была глухая, мягкая темнота, в которой что-то изредка шевелилось. Только ближе к утру, когда на всей железной дороге не спит только автоматика и самые сознательные из диспетчеров, Василий, смог наконец продрать глаза и потянуться к дисплею в спинке следующего кресла. Он любил надиктовывать отчеты не в призрачной роскоши виртуалки, а иметь перед глазами что-то реальное, пусть и старый экран. Но прежде чем он набрал адрес штаб-квартиры, прежде чем смог проговаривать текст, первые ещё сумбурные строчки которого начинали выстраиваться в его мозгу, на экране высветилась надпись. "Зачем поднимал забрало в бою? Запах можно и так почувствовать. Знаю, что ветер должен был нести его в лицо. Поднял бы пластину, оставил решетку. Это не нравоучение, ты просто не соблюдал тех инструкций, что тебе все давали. А этот последний каприз - ссора с хозяевами? Застрянь гиппоид посреди пурги - куда бы ты делся? Для героя пришлось бы вызывать спасателей... "
   Там было ещё много обидной правды, но Василий беззвучно выругался, захлопнул экран и, не зная, куда девать руки, подозвал столик с едой. Несовершеннолетнему открылась секция с молодежными напитками и на самой пестрой банке пламенела надпись "Сам дурак". Там же имелась картинка обиженной физиономии, весьма похожей на его собственную. Василий прикрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул, и аккуратно вынул банку из креплений. Потом он снова включил экран - там гасло изображение подмигивающего волчьего глаза - улыбнулся, и стал надиктовывать отчет.
  
  
  
   Покушение на человечность - термин, обозначающий подделку ИИ человеческой работы.
   Прибылый - волк из помета последнего года.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"