Бескаравайный Станислав Сергеевич. Диссертация. Русский вариант

Бескаравайный Станислав Сергеевич : другие произведения.

Диссертация. Русский вариант

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 2, последний от 25/02/2013. © Copyright Бескаравайный Станислав Сергеевич (beskarss@rambler.ru) Размещен: 27/04/2009, изменен: 27/04/2009. 470k. Статистика. Монография: Философия Философия		Ваша оценка:
Аннотация: СТАНОВЛЕНИЕ ФЕНОМЕНА ТЕХНИЧЕСКОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ В ЭПОХУ НОВОГО ВРЕМЕНИ КАК ОБЪЕКТ ФИЛОСОФСКОЙ РЕФЛЕКСИИ. Вариант, который был переведен на украинский. Расхождения с защищенным текстом незначительны. Кому интересно - читает, кому надо - пользуется. Только пусть ссылается на первоисточник:)

Национальная металлургическая академия Украины

На правах рукописи

Бескаравайный Станислав Сергеевич

УДК 124.3 (091)

Становление феномена технической рациональности в эпоху Нового времени как объект философской рефлексии

09.00.09. Философия науки

Диссертация на соискание научной степени

кандидата философских наук

научный руководитель

Капитон Владимир Павлович

д. филос. н., проф.

Днепропетровск - 2007

Оглавление

Оглавление 2

Введение. 3

Глава 1. Анализ литературы и методология исследования по теме диссертации. 10

-- Обзор литературы по теме работы. 10

-- Методологические основы исследования. 30

Выводы по главе 1 41

Глава 2. Рефлексия технической рациональности в духовно-онтологическом измерении культуры Нового времени. 42

2.1. Хронологически-генетические рамки исследуемого периода и определение понятия "техническая рациональность" 42

2.2. Формы технической рациональности, как её конкретно-историческое выражение и предпосылки их эволюции как проявление новой парадигмы мышления 58

2.3. Социальная детерминация технической рациональности в структуре научного и философского знания Нового времени. 77

2.4. Техническая рациональность, как онто-гносеологическое основание системы образования Нового времени 107

Выводы по главе 2 116

Глава 3. Онто-гносеологические основания технической рациональности в контексте философских традиций. 118

3.1. Рефлексия технической рациональности в гносеологических измерениях Нового времени. 118

3.2. Анализ технической рациональности в онтологических построениях Ф. Бэкона, Р. Декарта, Б. Спинозы. 148

3.3. Методологическая роль технической рациональности в формировании механистической картины мира. 166

Выводы по главе 3 187

Заключение 190

Литература. 195

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы исследования. Одна из наиболее значимых проблем, возникающих при анализе процесса становления философских оснований науки, это взаимосвязь между различными видами знания - философским, научным и техническим. И если механизмы взаимосвязи философского и научного, или же научного и технического знания проанализированы сравнительно полно, то взаимосвязь философского и технического - остается недостаточно проясненным.

Конкретные проявления технического знания: чертежи, схемы, инструкции, правила и тому подобное - это воплощение технических идей. Технические идеи направлены на удовлетворение общественных потребностей, подчинены критериям утилитарности. А поскольку потребности людей часто противоречат друг другу, то и обоснование технических идей противоречиво. Научное знание, напротив, располагает целостной системой философских оснований и стремится к непротиворечивости. Следовательно, для улучшения взаимосвязи между видами знания и оптимизации современных процессов создания технических теорий - необходимо понимание философских оснований технических идей. А одной из предпосылок такого понимания есть выявление общих свойств, отличительных черт, присущих техническим идеям.

Один из феноменов, отраженных как в технических, так и в научных идеях - рациональность. Однако анализ рациональности в контексте взаимного влияния науки и техники поднимает проблему гипертрофированного восприятия именно научной рациональности.

Г. Башляр, В.Н. Порус, П.П. Гайденко, С.С. Аверинцев В.С. Степин, исследовали феномен рационального. Ими были рассмотрены различные критерии рациональности, проанализирована эволюция представлений о рациональном в истории философии, а также раскрыта роль научной рациональности в развитии науки. Но техническая рациональность не являлась объектом их исследований.

Когда же философами исследуется проблема взаимосвязи научного и технического знания, или же философского и технического - как в трудах Л. Мэмфорда, Р. Мертона, Ж. Эллюля, В. И. Белозерцева, Я. В. Сазонова, В. П. Каширина, А.М. Розина, В. Г. Горохова, - то феномен рациональности так же не рассматривается как основной объект исследования. Его роль в становлении гносеологии, методологии, которые лежат в основе проектирования и изобретательства - остается не полностью раскрытой.

Поскольку техническая рациональность исследовалась ограниченно, то анализ её роли в развитии философских оснований науки необходимо вести, опираясь на исследования тех периодов истории науки и философии, когда роль рационального была наиболее значительна, и когда взаимосвязь между наукой и техникой выходила на качественно новые уровни.

Новое время в истории философии стало периодом, когда проходили процессы смены парадигмы науки, сопровождавшиеся наиболее ярко выраженной сменой методологии и картины мира. В XVII-XVIII вв. создавались современные науки, определившие дальнейшее развитие культуры и цивилизации. Одной из важнейших черт этих процессов было осознание взаимного влияния науки и техники, что выражалось в рефлексии роли практики в человеческом познании - при этом истолкование феномена рационального было необходимой составляющей.

Развитие западноевропейской философской мысли периода Нового времени проходило в значительной мере под знаком рефлексии процессов становления классических наук. В работах Г. Галилея, Ф. Бекона, Р. Декарта, П. Гассенди, Б. Спинозы, Дж. Локка, Г. Лейбница, И. Ньютона содержится постановка комплекса проблем, с которыми сталкивалось изменяющееся мировоззрение ученых. Эти проблемы были как чисто теоретическими - это выработка методов познания и создание механистической картины мира, так и прикладными - способы применения инструментов исследования и новых методов по отношению к техническому знанию. Феномен технической рациональности, несмотря на отсутствие в XVII-XVIII вв. этого термина, косвенно отображался в философских работах Нового времени и служил необходимым связующим звеном связи между двумя указанными группами проблем.

Современные процессы взаимного влияния научного, философского и технического знания существенно интенсифицировались по сравнению с эпохой Нового времени. Однако, общая структура этих процессов, сложившаяся в рассматриваемый период, сохранилась. Следовательно, анализ роли технической рациональности в генезисе философских оснований науки XVII-XVIII вв. сохраняет востребованность. Исследование развития философского знания в эпоху Нового времени окажет содействие современной философии техники и, возможно, позволит прогнозировать новые качественные скачки в формах технической рациональности.

Связь работы с научными программами, планами, темами.

Диссертационная работа выполнена в рамках научно-исследовательской работы "Духовнi вимiри фiлософiї науки", государственный регистрационный номер 0102V004409. Диссертационная работа тесно связана с темой научного исследования кафедры философии Днепропетровской государственной финансовой академии "Проблема формирования мировоззренческих ориентаций человека в условиях трансформации общества" (государственный регистрационный номер 0101V005760).

Цель работы состоит в раскрытии роли становления феномена технической рациональности как составляющей процесса развития философии Нового времени.

Достижение цели работы требует решения основных задач:

-- определения уровня представлений о феномене технической рациональности в трудах философов XVII-XVIII вв.;

-- использования современных определений рациональности, сформулированных А. Н. Уайтхедом, И. Лакатосом, К. Хюбнером, М. К. Мамардашвили, С. С. Аверинцевым для определения понятия технической рациональности;

-- уточнения понятия формы технической рациональности;

-- через описание способов взаимосвязи философского, научного и технического знания - раскрытия предпосылок становления форм технической рациональности в эпоху Нового времени;

-- выявления форм технической рациональности складывавшихся в период научной революции Нового времени и имплицитно выраженных в трудах Г. Галилея, Ф. Бэкона, Р. Декарта, их качественного отличия от форм, распространенных в эпоху Ренессанса, а так же взаимообусловленность с основными методологиями Нового времени;

-- описания роли становления форм технической рациональности в развитии научных школ XVII-XVIII вв.;

-- раскрытия роли, которую играет становление форм технической рациональности в процессе отбора идеальных объектов науки, которые составляют основу механистической картины мира.

Объект исследования. Роль феномена рационального во взаимосвязи философского и технического знания эпохи Нового времени.

Предмет исследования. Процесс становления форм технической рациональности как элемент научной революции XVII-XVIII вв.

Методологические основание исследования.

Основной метод, примененный в исследовании - диалектика. В комплексе с ним использованы методы анализа и синтеза, дедукции и индукции, и метод восхождения от абстрактного к конкретному.

Для отображения сложных процессов научной революции Нового времени необходимо было применение методов, во-первых, реконструирующих историческую ситуацию той эпохи, во-вторых, воспроизводящих ход рассуждений философов XVII-XVIII вв. Соответственно, для реконструкции исторической ситуации применялся метод единства исторического и логического, сравнительно-исторический метод, а так же системный подход. А для воспроизведения аргументации философов той эпохи необходимо было применение метода мысленного эксперимента и герменевтического метода. Последний позволил учитывать культурологическую специфику изложения философских дискуссий.

Научная новизна полученных результатов

-- показано, что представления о технической рациональности в эпоху Нового времени еще не были актуализированы. В рамках философского знания этому препятствовало противоречие рационализма и эмпиризма: рациональность отождествлялась с дедукцией картезианского образца, и одновременно признавалась разумность, рациональность всех методов (в том числе эмпирических), оппонирующих иррациональности;

-- установлено, что понятие технической рациональности находится в стадии становления. На основании сложившихся в философской традиции XIX-XX вв. подходов к пониманию рациональности (нормативного и критериального), возможно, применима следующая формулировка. Техническая рациональность - это качество технических идей определяющее их утилитарную применимость. Так же дано определение форме технической рациональности - как конкретно-историческому выражению рационального в совокупности методов, идеальных объектов и понятий, используемых в техническом знании;

-- выделена обыденная форма технической рациональности, присущая ренессансному техническому знанию: совокупность методов, в которых она выражалась. характеризуется ограниченностью в абстрагировании описываемых процессов и формулировке идеальных объектов, используемых при решении инженерных задач. Эта форма нашла свое отражение в выдвинутых П. Гассенди сенсуалистических критериях истины и в трактовке им атомистики Эпикура;

-- установлено, что в конкуренции научных школ преимущество получали те, чьи исследовательские программы и формы преподавания опосредованно способствовали становлению форм технической рациональности, появившихся в ходе научной революции XVII-XVIIIвв.;

-- сочетание методов, которое позволяло абстрагировать исследуемый процесс в виде модели, а затем конкретизировать эту модель в рамках технологических потребностей - описано как аналитико-синтетическая форма технической рациональности. Эта форма сложилась в трудах Г. Галилея и позволяет формулировать понятия и идеальные объекты (движущегося тела, поверхности), используемые в естественнонаучных законах, которые, в свою очередь, применяются в рамках технического знания;

-- описана индуктивно-аналитическая форма технической рациональности, в основе которой лежит методология, характеризующаяся описанием используемых в технологии устойчивых связей между явлениями, причем это описание проводится с помощью эмпирической индукции без введения качественно новых понятий и идеальных объектов. Она была косвенно выражена в трудах Ф. Бэкона;

-- выявлена дедуктивно-синтетическая форма технической рациональности: её методологическую основу составляет рационалистическая дедукция, которая позволяет формировать естественнонаучные законы, применимые в техническом знании. Она начинает складываться в трудах Р. Декарта, и связана общегносеологическими установками с принципом cogito ergo sum. Показано, что эта форма требует полного математического описания технического объекта;

-- в процесс анализа предпосылок онтологических построений Б. Спинозы, установлено, что идея о единой субстанции, которая образует мир, упрощала абстрагирование природных явлений и, следовательно, формулировку идеальных объектов науки. Однако, такие объекты не могли быть выражены математически, а, следовательно, и использованы в естественнонаучных законах, применимых в рамках технического знания;

-- выявлено, что в качестве онтологических оснований механистической картины мира могли быть использованы абстракции - либо корпускулы, вводимые И. Ньютоном, либо монады, энтехелии, предлагаемые Г. Лейбницем. Показано, что выбор между двумя гипотезами было осуществлен благодаря возможности использовать корпускулы, как идеальные объекты, в естественнонаучных законах, которые возможно было применять в рамках технического знания.

Теоретическое и практическое значение исследования.

Дополнено описание процессов формирования механистической картины мира. Уточнены определения научной и технической рациональностей, выявлены формы последней. Установлено, что механизм взаимосвязи технического и философского знания в период Нового времени был выражен в становлении форм технической рациональности. Материалы исследования в дальнейшем могут быть использованы для написания методических пособий и учебных программ по дисциплинам истории философии, философии техники, философии науки, социальной философии, а так же при проведении соответствующих лекций и семинаров.

Вклад диссертанта.

Уточнено понятие технической рациональности, её форм и отношения к понятию научной рациональности. Проведен анализ становления форм технической рациональности в контексте философской рефлексии научной революции Нового времени.

Апробация результатов исследования проведена:

Тезисы диссертации обсуждены:

-- на круглому столi у "Днiпропетровському Регiональному Iнститутi державного керування Українськой Академiї державного керування при Президентовi України" (3-4 вересня 2003р) з теми iнтеллектуальної власностi;

-- на мiському фiлософському семiнар (17 грудня 2003 р);

-- також на кафедрi Нацiональной Металлургiйной Академiї України (5 березня 2004р);

-- на конференцiї, пресвяченой творчостi Б. Паскаля (Белорусский государственный университет информатики и радиоэлектроники, 26-27 листопада2003р);

-- на конференцiї "Рацiональнiсть та свобода" (Санкт-Петербургский государственный университет, 16-18 листопада 2005р.).

Публикации диссертанта, в которых раскрываются некоторые аспекты основной темы опубликованы в издательствах по списку ВАК Украины:

1. "Новый Органон" Френсиса Бекона как пособие инженеру / Бескаравайный С.С. //Фiлософiя. Культура. Життя. - 1998. - N2. - С.68-80.

-- Вклад Рене Декарта в инженерию / Бескаравайный С.С. //Фiлософiя. Культура. Життя. -1998 - N3. - С.64-80.

-- Техническая рациональность в системе ценностей наук Нового времени / Бескаравайный С.С. //Фiлософiя. Культура. Життя. - 2001 - N10. - С212-214.

-- Разум человека, как разум инженера в понимании Дж. Локка /Бескаравайный С.С.// Фiлософiя i соцiологiя в контекстi сучасної культури - 2001. - С.114-118.

-- Техническая рациональность как фактор становления образования в период Нового времени /Бескаравайный С.С.//Фiлософiя. Культура. Життя. - 2002. - N14. - С.112-122.

-- Единство и противоречия научной и технической рациональностей /Бескаравайный С.С.// Вiсник Днiпропетровського Унiверситету. - 2003. - Випуск N10. - С.32-41.

-- Противоречия единства картины мира Лейбница с требованиями технической рациональности / Бескаравайный С.С.// Фiлософiя. Культура. Життя. - 2004. - N24. - С.126-141.

Глава 1. Анализ литературы и методология исследования по теме диссертации

-- Обзор литературы по теме работы

Техническая рациональность - один из важнейших факторов становления современной техники. Понимание истории её развития, той практики, что стоит за ней, позволит вскрыть многие предпосылки формирования механистической картины мира.

Как самостоятельный объект исследования техническая рациональность рассматривалась крайне редко. Преимущественно в качестве утилитарного аспекта технологических решений в рамках философии техники. В рамках анализа рационального техническая рациональность рассматривалась скорее как разновидность научной рациональности. Критерии технической рациональности, её формы и механизмы изменения таких форм трактовались противоречиво.

Поэтому обзор литературы будет строиться на следующих принципах.

Во-первых, используемые работы будут классифицированы по философским направлениям, к которым принадлежали их авторы. Таких направлений три: марксизм, противостоявший неопозитивизму фальсификационизм, и общее культурологическое течение, опирающееся в анализе Нового времени на исторические и социологические методы. Кроме того, будут проанализированы ряд работ философов, не относящихся ни к одной из этих групп, но оказавших влияние на общее развитие современной философии и формирование представления о рациональном.

Во-вторых, в рамках анализа этих направлений будут рассмотрены следующие проблемы: научная революция Нового времени - как культурологическое явление; роль рациональности в становлении философских оснований научного и технического знания; техническая рациональность в рамках философии техники.

Основоположники марксизма рассматривали технику как один из важнейших факторов, формирующих человеческое общество. "Капитал", "Происхождение семьи, частной собственности и государства", "Анти-Дюринг" [148, 150, 152] - работы, рисующие картину подчинения взаимодействию науки и техники почти всей жизни человечества. Однако проблематика этих, замечательных во многих отношениях произведений, трактовалась актуальными задачами периода их создания. В них исследовались в основном технические находки второй половины XVIII-го и XIX-го веков: паровая машина и станки, приводимые ею в движение, усовершенствования в металлургии, достижения в оружейном деле. Авторов в технике и науке интересует их роль в соотношении производительных сил и производственных отношений - ручная мельница, которая порождает феодальное общество и паровая машина, порождающая капитализм. Экономика, особенности обращения капитала, его происхождение и развитие - вот что интересовало основоположников марксизма.

Взаимосвязь капитала, техники и науки, исторические особенности их взаимного становления, были во многом исследованы основоположниками марксизма. Практическая природа этого взаимодействия также была установлена: "Люди науки - поскольку естественные науки используются капиталом в качестве средства обогащения... - конкурируют друг с другом в поисках практических применений этих наук" [154, с.556]. Однако это одно из очень немногих высказываний, посвященных ими технической рациональности. Скорее основоположники марксизма рассматривали техническую рациональность как одно из имманентных свойств промышленности капиталистического общества, присущих ей уже в силу конкурентной борьбы. Рефлексия технической рациональности философами ограничено исследовалась К. Марксом и Ф. Энгельсом. Специальных работ по истории философии Нового времени основоположники марксизма не создали. Скорее оценивался уровень техники - Ф. Энгельсом был проведен анализ оружия и армии той эпохи [257, с.45-49].

Изменения в философии Нового времени как эталон оснований научной революции неоднократно привлекали к себе внимание философов-марксистов. С незначительными вариациями этим периодом указывается XVII столетие. Например М.М. Шульман в статье "Социально-методологическое формообразование науки и принцип деятельности" [255] называет временной отрезок 1543-1687гг [255, с.123].

Научную революцию Нового времени анализировали с различных точек зрения. Первая - попытка анализа, опирающаяся преимущественно на социально-экономические факторы развития науки. Примером этого есть работа "Социально-экономические корни механики Ньютона" Б.М. Гессена [57]. Автор выявляет и анализирует обширнейший список технических задач Нового Времени. Даются подробные характеристики насосов, шахт, артиллерийских орудий и т.п. Описываются учебные заведения и перечисляются выдающиеся инженеры того периода. Подробно освещается то, как И. Ньютон, пытаясь разрешить некоторые технические проблемы, приходил к чисто теоретическим выводам. Однако философский анализ во много был сведен к рассмотрению статистических данных.

Пример аналогичного исследования представляет собой работа В. С Кирсанова "Научная революция XVII-го века" [102]. Её автор скрупулезно анализирует научно-техническую ситуацию того периода. Ему удается восстановить ход рассуждений каждого ученого, сделавшего значимое для науки открытие. Однако основное внимание в такой, отрасли науки, как приборостроение, уделяется инструментам исследований. Прослеживается связь конструкции новых измерительных приборов с гипотезами, для подтверждения которых они были сконструированы, философские основания, положенные в их основу. Квадрант Тихо Браге, "небесный кубок" И. Кеплера, маятник Г. Галилея, трубка Р. Бойля - вот основные объекты анализа. Но машины, сконструированные учеными, и работавшие в промышленности, практически не упоминаются. Анализ философских предпосылок техники в целом - отсутсвует.

Вторая точка зрения: рассмотрение научной революции в контексте основных гипотез и теорий, господствовавших в сознании ученых. Она отражена в трудах "История Европейской философии и её связи с наукой" [46] и "Эволюция понятия науки (XVII-XVIII вв.) Формирование научных программ Нового времени" [47] П.П. Гайденко. Автор этих работ не увлекается подробнейшим перечислением обстоятельств открытий. Основное внимание уделяется рассуждениям ученых, их аргументам. Анализируется гносеологические предпосылки и непротиворечивость философских концепций, вскрываются их основные черты. Идеи, двигавшие вперед науку, оцениваются с точки зрения их дальнейших научных последствий, но мало внимания уделяется последствиям техническим. А технологические и философские проблемы стали взаимно определять друг друга. Работы Френсиса Бэкона, рассматриваются П.П. Гайденко именно под таким углом зрения - анализируется взаимосвязь методологических оснований науки и техники. Однако, эта проблематика не получает своего развития, и при анализе работ Р. Декарта, Г. Лейбница, не затрагивается. Работа В.С. Библера "От наукоучения - к логике культуры" [25] - развивает эту тематику. Автор детально исследует аргументацию европейских ученых по доказательству выдвигавшихся ими гипотез, обосновывает их связь с культурной средой Нового времени. Однако, технические проблемы, во многом формировавшие эту среду, равно как и промышленные последствия принятых философами методологических и онтологических установок - не упоминаются. Схожий анализ производится в статье В.И. Пронякина "Естествознание и философия - генезис идейных альтернатив" [195] и монографии В. Б. Окорокова "Метафизика эпохи трансцендентального мышления: специфика, сущность, тенденции" [169].

Б.Г. Кузнецов в работах, описывающих эволюцию картины мира, начинает прослеживать взаимосвязь между проблемами техники и проблемами философии. Основной темой работы выступает взаимосвязь между мировоззрением ученых и состоянием науки - между индивидуальным пониманием окружающей действительности и той картиной мира, что формировалась у всей прослойки ученых. Влияние науки на технику неоднократно подчеркивается: "Следующее поколение в лице Бойля стремилось с помощью возрожденной атомистики разрешить основные проблемы химии" [111]. Но ограниченно рассматривается взаимодействие с технологическими проблемами, и нет ни малейшего упоминания о технической рациональности.

Сборник "Генезис категориального аппарата науки" включает ряд статей, в которых подробно рассматривается становление науки Нового времени [56]. Доказывается, что именно становление нового категориального аппарата математики (в частности, в аналитической геометрии Р. Декарта - введение символики, объединяющей в себе понятие множественности и единичности [56, с.88]) и физики (формирование понятие движения, инерции, силы) позволило выстроить здание опытной науки. Приводится множество примеров из развития самых разных наук, но такой важный аспект применения науки, как техника, рассматривается ограничено. Ряд статей содержит сборник "Традиции и революции в истории науки" [226], во втором разделе которого рассматриваются вопросы формирования науки Нового времени. В статьях В.Н. Касатонова, В.С. Черняка исследуют соотношения изменений в математике и понимании пространства с философскими конструкциями того периода.

Третья точка зрения в книгах и сборниках, посвященных Новому времени в целом, направлена на изучение деятельности отдельных фигур того периода. Примером подобного анализа может служить работа В.Ф. Асмуса "Фрэнсис Бекон" [11]. Тщательно рассмотрены социальная среда Англии, основные работы основателя английского эмпиризма, выделены проблемы, поднятые им, исследована биография Ф. Бэкона. Аналогична работа В. А. Панфилова "Философия математики Декарта" [175], в рамках которой исследуется становление замкнутого цикла взаимодействия философии и математики - анализируя культурно-философский аспект становления философии математики, она ограничено показывает его связи с технической проблематикой. Но в трудах, направленных на исследование работ лишь одного философа, неизбежно возникает тенденция рассмотреть всю эпоху Нового времени сквозь призму его сочинений, что снижает объективность анализа.

Во многом освобождается от специализированности всех трех направлений работа Л.М. Косаревой "Социокультурный генезис науки Нового времени. Философский аспект проблемы" [108]. Выделяются способы и формы влияния социокультурной среды на научное мышление, формирования благодаря им когнитивного ядра науки. Но, учитывая влияние техники, Л.М. Косарева считает основным фактором построения науки особенности познающего субъекта Нового времени [108, с.9]. Социальными факторами, определившими формирование механистической картины мира, указывает идеологические и политические [108, с.91, с.96], но взаимосвязь с техникой не прослеживает.

Техническая рациональность также крайне редко становится объектом анализа. В частности в сборнике "Философия техники в ФРГ" [233] в статьях Р. Кёттера, Р. Инхтевена Ф. Раппа проводится сравнение научной и технической рациональности, а так же отношении техники и естествознания в контексте рационального. Вводится понятие технической рациональности как особой целерациональности, воплощенной в методическом знании. Однако, эти статьи невелики по объему и не содержат даже обоснованного историко-философского определения понятия технической рациональности. Можно констатировать, что проведенный разносторонний анализ позволил вскрыть основные причинно-следственные связи определившие характер научной революции Нового времени, но полной картины процесса философских оснований наук, представлено не было.

В настоящее время отсутствует даже общепризнанная дата начала периода формирования современных форм технической рациональности, критерий этого формирования. Порой античности в этом вопросе придается большее значение, чем Новому времени. Нельзя сказать, что историки и философы науки совершенно не обращали внимания на изменения роли технической рациональности в период Нового времени. Однако подавляющее их большинство не выделяло техническую рациональность из научной рациональности.

Книга П.П. Гайденко и Ю.Н. Давыдова "История и рациональность: социология М. Вебера и веберовский ренессанс" [45] содержит анализ изменения понимания рационального в работах самого М. Вебера и его последователей. Но основным связующим звеном между социумом и рациональностью выступает не техника, а религия, потому хоть в определении рационального неизменно присутствует и практика [45, с.76], развитие техники в книге не отражено.

В статье Ю.А. Нарижного "Исторические типы рациональности" [158] выделены три смены типов рациональности, изменения того набора действий, следование которому признавалось рациональным на данном этапе развития. От мифа к логосу (овладение идеальными объектами), от античного космоса к картезианско-ньютонианской вселенной и от устойчивого, жесткого мира к синергетическим его моделям. Основным объектом его работы выступает человеческий разум в период античной научной революции. В частности, автора очень занимает появление мегамашины в ранних человеческих обществах. Но сакральность такого механизма, его гиперличность, существование которой пытается обосновать Ю.А. Нарижный, связана с техникой лишь тем образом, что автор перечисляет скромный арсенал тогдашних ремесленников.

Л.Б. Баженов в нескольких своих работах анализирует рациональные аспекты превращения гипотезы в теорию. В частности, он говорит, что один из признаков такого превращения - предоставление гипотезой ранее не ожидаемых фактов [14, с.21]. Однако, признавая, что античность не знала современного способа выведения гипотез, он крайне мало говорит о построении гипотез в Новое время. У Р. Декарта, по его мнению, гипотезы играют вспомогательную роль лишь для объяснения явлений на основе механики, а метод Ф. Бэкона вообще препятствует выдвижению гипотез [14, с.52].

Сборник "Рациональность науки и практики: Закономерности сближения" [199] посвящен проблематике эволюции типов рациональности и их взаимодействия с практикой. Авторы статей анализируют, как правило, переход от донаучных форм рациональности к современным, при этом ключевым периодом признается Новое время, период зарождения капитализма. Однако разнообразию форм научной рациональности не оппонируют формы технической - научная рациональность распространяется на практику как на "подчиненную" область (лишь в одном случае [120, с.107] за практикой признается наличие "форм рациональности", из которых техническая никак не выделяется).

Интересен ежегодник РАН "Проблемы рациональности"[232]. Однако проблемы, затрагиваемые в этом сборнике, преимущественно относятся к научной рациональности. Например, В.С. Степин исследует системность теоретических моделей и операции их построения в контексте уровней организации элементов в теоретических системах. Определена единица методологического анализа науки - это система теоретических знаний узкой научной дисциплины. Автор рассматривает рост количества элементов в теоретической системе. В качестве основания науки у него выступают картина исследуемой реальности, идеалы и нормы познания и философские обоснования [219, с.31]. Одним из элементов, формирующих эту картину, выступает возможность использования конструируемых идеальных объектов науки, в частности - атома [219, с.35]. Механистическая картина мира строилась на принципах причинности, закономерности природных процессов и экспериментальной проверки знания. Но эти принципы ее построения лишь постулируются.

Работа Г.Б. Жданова "Выбор естествознания: 8 принципов или 8 иллюзий рационализма". Ее автор анализирует истоки и современное понимание рационального. Используя сравнительно-исторический метод, он сопоставляет идеи классиков XVII-го века с современным уровнем развития науки. Он стремится показать бессилие экспериментальных методов перед заблуждениями [78, с.35]. Автор рассматривает возможности редукционизма и детерминизма в свете прогресса экспериментальной техники, затрагивает проблему математического описания технических процессов. Г.Б. Жданов скептически анализирует принципы объективности описания, высказанные Ф. Бэконом. Он защищает картезианскую рационалистическую позицию [78, с.60], пытаясь доказать, что развитие науки вскрыло "детские проблемы" и догматику рационализма, однако не отменило его самого. Однако имплицитное влияние техники на этот процесс автором не анализируется.

В.С. Швырев в работе "Знание и мироотношение" [247] обосновывает необходимость переоценки понимания природы и общества - и рассмотреть формы "рационально-рефлекторного сознания" в современных условиях. Наука провозглашается им наиболее яркой формой такого сознания. В.С. Швырев акцентирует внимание читателя на кризисе в понимании рационального, на том, что сейчас возможности рациональности как таковой критикуют в основном сами ученые. Автор указывает на наличие исторических форм рациональности, на проблему выявления признаков этих форм. Но основной проблематикой его работы есть вопрос различения таких критериев и установок догматически-тоталитарного сознания советского периода. В.С.Швырев критикует современные формы научной рациональности, как выражение "галилеевско-ньютоновской" методологии. Однако прослеживаются результаты философских попыток всеобщей детерминации процессов: сциентизм, предопределивший технологический подход к миру.

В ежегоднике "Социология науки и техники" в статье А.А. Печенкина "Основные теории, индукция и критерии научности" [184] рассматривается возникновение теорий. Автор исследует структурные особенности роста теорий, рассматривая их как целостные, сложные образования. Неявным критерием их научности объявляется практика - на том основании, что теории очень часто не успевают за новыми фактами, и мы фактически оперируем в среде в значительной степени состоящей из устаревших теорий [184, с.77].

Проблема рациональности и её специфических проявлений так же рассматривается в сборнике "Рациональность как предмет философского исследования" [198]. В.С. Швырев открывает его статьей "Рациональность как философская проблема" [250], основной проблемой которой выступает отсутствие в отечественной философии семантического анализа значения слов, в частности понятия рациональности. Рациональность определяется автором как обсуждение проблемы "соизмеримости человека и бытия". В.С. Швырев рассматривает смену более конкретных критериев, следование которым в разные исторические периоды делало рассуждения рациональными. К.В. Рутманис в статье "Генезис идей рационального в философии" [206] пытается исследовать само возникновения идеи рациональности в античной философии и приходит к выводу, что в тот период рациональность рассматривалась как соизмеримость человека и бытия. Статья того же сборника "Рациональность: наука, философия, жизнь" [4] стремится доказать, что плюрализм в понимании рационального неверен, а есть два основных понимания этого явления человеческой мысли: гуманистическое и наукообразное. В дальнейшем обе эти концепции сводятся к единому определению - умопостигаемого разумного общего, осуществляемое как взаимодействие рассудочного и разумного, что должно привести еще и к объединению дробно-плюралистического и рассудочно-разумного подхода.

Книга В.С. Степина и Л.Ф. Кузнецовой "Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации" [220], также посвящена вопросам рациональности. Авторы видят свою задачу в рассмотрении научной рациональности, корней научной картины мира, философских образов мира и их взаимосвязи с мировоззрением человека. Рассматривается изменение и дополнение системы категорий научной картины мира, основные свои усилия авторы сосредотачивают на влиянии философии, введении этих категорий. Исследуется проблема влияния на научную картину мира не только философии, но и натуралистической картины мира. Анализировался процесс влияния эмпирического знания на теоретические рассуждения - в основном авторов интересовали терминологические аспекты этого процесса: как протокольное описание эксперимента перевоплощается в категориальную схему понятий картины мира? Рассматривая взаимодействие опыта и науки, проблему научной картины мира, как программы его исследования, авторы сосредотачивая свое внимание на экспериментах, приведших к научным открытиям. Но исключают из анализа как технические предпосылки, так и технологические последствия эволюции философского знания. Парадоксы в развитии науки рассматриваются с позиции фальсифицирующих доказательств, и создание новой теории начинается с поиска ее математической формы. В произведении упоминается научная рациональность в связи с программой исследования науки, но её обоснование выражено лишь в изменении культурной среды.

Общенаучная картина мира, в представлении авторов, выступает интегратором картин мира, создаваемых отдельными науками, регулирует постановку философией основных теоретических проблем. Чтобы выяснить, автономны ли специальные картины мира, авторы прибегают к историческому исследованию. В его рамках рассматриваются социокультурные предпосылки формирования первой научной картины мира. Упоминается зависимость науки Нового времени от преобладающих технических проблем, но почти сразу их внимание перемещается на антропоцентризм культуры того периода. Именно переход к креативному мышлению, анализируется авторами. Когда же анализируется сам процесс создания первой научной картины мира, то он делится на подготовительный этап, когда создавались частные теоретические схемы [220, с.110-176], и второй этап, когда из отдельных теорий произошел синтез картины мира. На первом этапе выделяются работы Г. Галилея, Р. Декарта, Х. Гюйгенса, второй этап воплощает собой фигура И. Ньютона. Авторы абсолютизируют его мировоззрение, как мерило работ его предшественников. Каждый аспект движения тел, открытый Г. Галилеем, рассматривается в рамках единой механистической картины мира, созданной И. Ньютоном. Единственным исключением здесь выступает субстанциальная гипотеза, развиваемая Р. Декартом, и то лишь потому, что теория дальнодействия И. Ньютона впоследствии была признана ошибочной.

Авторы рассматривают экспансию механистической картины мира в другие специальные научных картин мира в конце XVIII-го, начале XIX-го веков, и превращение её в общенаучную. Их взаимодействие анализируется в контексте возникновения новых идей и понятий, но опять таки, не взаимодействия с техникой. Наконец, современная научная рациональность характеризуется как наделенная новыми отличительными чертами: открытостью, рефлексивной экспликацией ценностно-смысловых структур, включаемых в механизмы и результаты объективного постижения действительности [220, с.207].

В.Н. Порус анализирует вопросы понимания рациональности в своей работе "Рациональность. Наука. Культура" [192]. Делается попытка всесторонне рассмотреть понятие научной рациональности. Подробно рассматривается целый ряд концепций рационального, выдвинутых и примененных в XX-м столетии: неопозитивистов и релятивистов, отвержение всех позиций и плюралистическая рациональность. Вскрываются противоречия между позициями И. Лакатоса и П. Фейерабента, С. Тулмина и Т. Куна. Описываются противоположности, определяющие характер научной рациональности: между "критериальной" и "критико-рефлексивной" моделями, следование установленным алгоритмам, методам, что считаются критерием рациональности, и одновременное отрицание их при выработке новых в рамках общего развития науки и философии. Но основной темой исследования в своей работе В.Н. Порус делает взаимодействие рациональности и культуры - научная рациональность рассматривается им именно в таком контексте. Вопросы взаимодействия техники и философии В.Н. Порус рассматривает ограниченно, преимущественно в качестве составляющей прагматизма.

В рамках философии техники достаточно подробно исследованы проблемы взаимодействия науки и техники. Но категория рационального в процессе такого анализа использовалась эпизодически, и научная революция Нового времени не рассматривалась в качестве основополагающего процесса.

В.И. Белозерцев и Я.В. Сазонов в книге "Философские проблемы развития технических наук" [18] проводят анализ взаимодействия философии и техники. Рассматривается содержание и структура философских проблем технических наук, проблема объекта технических наук, исследуется диалектика развития техники и технического знания. Выделяются основные стадии развития техники: ручная техника, техника, включающая в себя человека и автоматическая техника. Эта схема позволяет рассмотреть отношения человека и техники. Анализируется место технических наук в системе научного знания - показывается, что академическая наука связана с практикой через технические науки. Так же рассматривается возникновение технических закономерностей и методологии технических наук. Доказывается, что целостность технического устройства определяется его функционированием. Этот качественный и добросовестный анализ, однако, не направлен на исследование категории рационального, техническая рациональность не рассматривается.

В монографии "Социальные, гносеологические и методологические проблемы технических наук" под редакцией М.А. Парнюка рассматриваются проблемы технического творчества, гносеологических средств научно-технического познания [213]. Вводятся понятия технического объекта, технической идеи, разграничиваются техническая проблема и техническая задача, выявляется специфика технического познания. Однако проблемы рациональности технического знания и специфики философии Нового времени не анализируются.

В.П. Каширин в книге "Философские вопросы технологии"[97] стремится осмыслить технику и технологию, как вид движения. Рассматривается техника с момента становления человека, проводится анализ ее отличия от биотехнологии животных, исследуется различие между техникой и технологией. Рассматриваются даже искусственные материалы, которые можно определить как природное вещество, снятое целевым характером социальной деятельности [97, с.89]. Отмечается, что понимание генезиса техники невозможно без общесоциологических теорий [97, с.141]. Рассматривается и зарождение технических наук: фактическое знание становится научным, когда оно предварительно целенаправленно и взаимодействие со специальными формами социальной деятельности, например, обучением [97, с.228]. Однако, книга В.П. Каширина не посвящена периоду Нового времени - этот отрезок истории рассматривается лишь эпизод процесса развития техники, предваряющий становление технических наук в XVII-XIX вв.

Книга В.Н. Князева "Человек и технология" [103] также рассматривает социально-философские аспекты техники. Технология рассматривается как продукт человеческой деятельности и ее предпосылка, а техника - как результат опредмечивания научных законов. Но в работе не анализируется Новое время.

Книга С.С. Гусева и Е.А. Гусевой "Взаимодействие познавательных процессов в научном и техническом творчестве" [65] содержит детальный анализ изобретательства и формирования познавательного отношения человека к действительности. Анализируется изобретательство и формирование познавательного отношения человека к действительности [65, с.11-12]. Рассматриваются отличия в отношении древних к изобретательству, от позиций современного инженера [65, c.18]. Авторы показывают, что Возрождение - эпоха противопоставления естественного и искусственного в технике [65, c.28]. В Новое время философы стремились к познанию природы как таковой, техника присутствует у них в скрытом виде [65, с.29], лишь в XIX-м веке оформляется философия техники. Но разве люди должны четко осознавать идеи, чтобы их высказывать? И напротив, неужели развитие техники было бы возможно без даже косвенного представления о технической рациональности? Авторы книги, однако, основные усилия сосредотачивают на современной философии и пытаются выяснить, как техническая задача превращается в теорию [65, с.61-64]. Основным объектом анализа была избрана диалектика созидательной и познавательной деятельности в процессе технического творчества [65, с.84]. Именно в изобретательском процессе авторы видят квинтэссенцию взаимодействия науки и техники. Но детализации этого процесса практически не дается, категориального анализа технического знания не проводится. Можно сделать вывод, что анализ лишь процесса изобретательства не позволяет раскрыть специфику технической рациональности.

Работа В. Г. Горохова "Концепции современного естествознания и техники" [61] исследует философские предпосылки создания научной и технической теории. Затрагиваются вопросы структуры этих теорий, литературности научной прозы, превращения научной теории в техническую, институанализации научной и технической деятельности.

Основным объектом историко-философского анализа выступает "новая наука" Г. Галилея и её отношение к технике. Рассматривается понимание современными методологами - Т. Куном, И. Лакатосом, А. Айером, С. Тулмином - научно-технической революции Нового времени. Выявлена роль Г. Галилея в создании основ "философии техники" - формулировка основ методологии исследования и проектирования. В научной и технической теории В. Г. Гороховым и выделены три схемы - функциональная, поточная и структурная. Раскрытие всех трех схем открывает возможность технического использования новой области природных явлений. Основным отличием естественнонаучной теории от технической выступают: иное качество абстрактных объектов, в технической теории идеализации соответствует стандартным конструктивным элементам; структурная схема, раскрывающая теорию с учетом реализации - сравнительно слабо развита в естетсвеннонаучных дисциплинах.

Однако В. Г. Горохов в данной работе не исследует понятие рационального. Понятие "техническая рациональность" упоминается, но не раскрывается и систематически не используется. Взаимодействие философского и технического знания рассматривается как процесс, прямо детерминированный экономической и социальной необходимостью.

В.С. Степин, В.Г. Горохов, А.М. Розин в книге "Философия науки и техники" [221], рассмотрели проблемы технической теории, ее развития и общего взаимодействия науки и техники, вопросами рационального обобщения в технике. Выделяется три степени рационализации техники наукой: ремесленное обучение (в период Нового времени), когда были организованы учебные заведения для инженеров (отсутствие связи с философией и наукой утверждается на основе отсутствия в учебниках того времени теоретических выкладок); появление технических наук, таких как начертательная геометрия (начало XIX века); и третья - как попытка комплексного обобщения технических наук. Лишь две последние стадии рационализации представляют интерес для философии. Обосновывается точка зрения, что "Вплоть до XIX века наука и техника развиваются как бы по независимым траекториям" [221, с.252].

В учебнике "Фiлософськi проблеми технiки", написанным В.П. Капитоном и В.И. Палагутой [88] в краткой форме даются основные понятия философии техники, рассматриваются отношения техники и культуры, научного познания и техники, соотношения законов и технологий. Поднимаются проблемы формирования технической и естественнонаучной рациональностей, технической теории. Но, большое разнообразие тем и форма учебного пособия не дают возможности авторам продемонстрировать всю глубину анализа проблем.

Немарксистская философия науки первой половины XX-го века испытала сильное воздействие неопозитивизма и, во многом, развивалась под знаком его преодоления. Одной из составляющих этого процесса была попытка исторического анализа научных революций, тесно связанная с концепциями фальсификационизма.

Т. Кун провел анализ структуры научных революций в своей одноименной работе [114]. Научная революция Нового времени рассматривается им как один из периодов смены парадигм в науке, но какого-либо первостепенного значения он ей не придает, анализируя наравне с ней научные революции XIX-го и XX-го веков. Периоды становления парадигм классифицируются скорее по научным дисциплинам, в рамках которых они проходили, чем по историческим периодам.

В выделяемых им закономерностях развития науки чрезвычайно много внимания было уделено рациональности. Но техника вообще и рациональность техническая в частности рассматривалась Т. Куном как нечто вторичное, зависимое от гипотез и экспериментов ученых. В "Структуре научных революций", например, неясно происхождение фальсифицирующего эксперимента. Есть множество указаний на эксперименты чисто научные, но не рассмотрены причины, приведшие к самой их постановке. В определенной степени позиция Т. Куна обоснована - ведь современные отрасли техники возникли уже после появления соответствующих научных дисциплин в контексте соответствующих парадигм. Однако процесс смены парадигм представлен зависимым только от внутренних факторов развития науки, влияния техники Т. Кун не анализирует.

Карл Поппер с первых страниц труда "Логика и рост научного знания" [189] отказывается обсуждать тему возникновения новых идей в разуме ученого, превращая этот процесс в подобие "черного ящика". И тем устраняет внешние факторы развития науки. С другой стороны, он выдвигает концепцию оценки истинности гипотезы по количеству ее применяемых последствий - чем больше успешно применяемых на практике следствий из этой гипотезы получено, тем более она истинна. То есть фальсификационизм подменяет двухстороннюю связь науки и техники односторонним влиянием. Откуда же каждый раз возникают новые гипотезы, и зачем необходим сам процесс их выдвижения, если они всё равно будут опровергнуты? К. Поппер анализирует процесс смены теоретических формаций в науке, но к историзму в целом относиться скептически [190] и философию эпохи Нового времени как отдельный объект анализа не выделяет.

И. Лакатос пытается показать противоречия двух этих авторов [118]. Его концепция "защитного пояса", состоящего из второстепенных гипотез, окружающего ядро каждой теории и тем предохраняющего ее от разрушительного влияния фальсифицирующего эксперимента, частично снимает острое противостояние абсолютной истинности верификационизма и бесконечного скепсиса фальсификационизма. И. Лакатос вынужден апеллировать именно к человеческой деятельности, но о технике он говорит очень мало, и его слова сводятся к дееспособности или недееспособности тех или иных теорий - то есть делается попытка разрешить противоречия только на уровне гипотез, но не на уровне их связи с практикой.

Наряду с философами, отстаивавшими приоритет внутренних факторов развития науки, возникло направление, продолжавшее социологическую традицию М. Вебера и отдававшее приоритет внешним факторам. Р. Мертон в книге "Наука, техника и общество в Англии XVII-го века" [272], пытался доказать, что опытная наука возникла под влиянием пуританства, создавшего систему ценностей, способствовавшую научным поискам, - и тем обосновать социальное происхождение генезиса форм научного знания. Закладываются основы исследования этоса науки. Однако Р. Мертон отказался от исследования методологического содержания науки - введенный им императив универсализма, как внеличностности научного знания, императив коллективизма, как требования распространения новых знаний, представляют науку как целиком зависимое от социума явление. Рациональность не определяет ценность труда ученого. Д. Блур в своей работе "Знание и социальный образ" пытался отстаивать теорию социальной сконструированности научного факта [263]. Э. Цильзель в отдельных статьях попытался выявить социальные корни генезиса научного метода через происхождение понятий "закон природы" и "научный прогресс", однако работы его невелики по объему. Их работы были развиты К. Кнорр-Цетиной, Л. Лауданом, и, как замечает С. Шейпин, в рамках социологии науки спор о влиянии социума на теории давно ушел в прошлое и проблематикой есть конкретные механизмы функционирования научной культуры как социальной системы [278].

Однако, одностороннее исследование внешних факторов развития науки существенно снижает ценность проводимого в рамках школы Р. Мертона анализа научной революции Нового времени.

Предпринимались попытки и чисто исторического анализа Нового времени. Труд Ф. Броделя "Материальная цивилизация и экономика XVI-XVIII вв." [30] внушает почтение количеством собранного в нем материала. Среди прочего подробно рассматривается судьба технических новинок: новая конструкция ветряных и водяных мельниц, распространение доменных печей, улучшение конструкций пушек. Но историзм Ф. Броделя предопределяет его выводы. Он приводит множество фактов, сотни их обобщений, выводит тенденции и на этом останавливается. Причины того или иного явления, если они не были обусловлены социально-экономическими или техническими факторами, Ф. Броделя почти не интересуют. Основным объектом его исследований есть не развитие техники и науки, а становление капиталистической экономики. Ф. Бродель в общих чертах признает каузальные объяснения глобальных исторических процессов того времени, хотя отсутствует анализ рефлексии современниками анализируемых процессов. Описана технологическая революция в Англии, во второй половине XVIII-го века, но создание философских концепций, становление наук, научных школ, что предопределили ее, практически не показано.

Проблема связи рациональности мышления и технических возможностей человека была одной из центральных проблем философии начиная эпохи Нового времени. Но трактат Ж.-О. Ламетри "Человек-машина", несмотря на многочисленные предвидения, высказанные в нем, не может считаться образцом философского анализа. До XIX-го века не существовало даже философии техники как самостоятельной дисциплины. Само воздействие техники на жизнь индивидуума и общества понималось приближенно, механизмы их взаимного влияния описаны не были. Отдельные гипотезы Х. Вольфа, Ж.Ж. Руссо, Адама Смита и Г. Гегеля не складывались в четкую, непротиворечивую систему. Лишь в конце XVIII-го века Ж.А. Кондорсе увязал развитие науки и техники в рамках самостоятельного анализа [97, с.247].

Собственно первым философом техники можно назвать Эрнста Каппа (1808-1896), автора труда "Основные направления философии техники" [62, с.35-38]. Он выдвинул принцип органопроекции - рассмотрение техники, как продолжения человеческих органов чувств и конечностей. Однако понимать техническую деятельность человека, опираясь на строение его тела, значит сводить все многообразие объективной действительности к физиологии. Альфред Эспинас попытался вывести определение технологии как "полезного искусства". Анализируя описания правил в технике причины возникновения этих правил, он выдвинул гипотезу о цикличности развития каждой отдельной отрасли техники. Однако сам А. Эспинас рассматривал преимущественно становление техники в античный период [62, с.38-40].

Фред Бон рассматривал технику в ее взаимодействии с моралью и долгом, но, тем не менее, анализировал понимание техники в период Нового времени. Он говорил, что среди мыслителей этого периода царит непонимание феномена техники, и сам проанализировал структуру научного и технического изыскания. Также Ф. Бон указывал на то, что наука и техника вместе строят здание теории - и противостоят в этом практике [62, с.41-44].

О. Шпенглер [253] отказавшись от чисто инструментального понимания техники, объединил в этом понятии всю целенаправленную деятельность. В описании процесса становления техники из всех форм кооперации людей, необходимых для этого процесса, важнейшей выделил культуру. Однако, в рамках "философии жизни" О. Шпенглер использовал в анализе техники иррациональные факторы, обвиняя технику в бездуховности, в отрыве творческих сил индивида от предмета творения. Анализ технической рациональности противоречил бы этому иррационализму.

М. Хайдеггер, один из крупнейших немецких философов XX-го века, посвятил технике несколько работ. Отвергнув инструментальный характер техники, он сосредоточился на ее целевом аспекте, видя в нем раскрытие потаенности. А раскрытие потаенности - это сущность "по-става", понятия, определяющего собой технику. Он указывает на Новое время, как на период, когда начала проявляться современная сущность техники - тогда зарождается физика, которая позволяет человеческим усилиям стать много более действенными. Но его анализ техники и науки Нового времени не развернут в отдельное значительное исследование[238].

Х. Ортега-и-Гасет - крупнейший философ Испании XX-го века, представитель философии жизни, находившийся под влиянием экзистенциализма, так же анализировал проблемы техники [173]. Техника рассматривается им как "усилие ради сбережения усилия" [173, с.40], но все развитие техники подчинено особому, специфическому бытию человека, которое требует от него стремиться к обретению выдуманным им же самим удобств. Собственно развитие техники раскладывается им на три этапа: техника случая, когда человек заимствовал изобретения у природы, техника ремесла - когда изобретательство рассматривается скорее как искусство и техника человека-техника - когда появляется автоматика, устраняется ручной труд, изобретение институтоанализируется. Однако испанский философ не поясняет, отчего природа человека, человеческое бытие так резко отличается от животного, отчего он должен "сберегать усилия, чтобы посвятить их избыток осуществлению невероятного предприятия - реализации своего бытия в мире" [173, с.47]. Кроме того, техника признается имманентно рациональной, но разве отсутствуют технически нерациональные изделия?

Л. Мэмфорд [273] в работах "Техника и цивилизация" и "Миф о машине" выступает как представитель технологического детерминизма. Объектом его анализа есть социология техники - механизмы бюрократии и общественные институты, необходимые для развития технологии. Л. Мэмфорд вводит и обосновывает понятие мегамашины. Рациональность в его работах позиционируется как свойство технократической организации общества. Но Л. Мэмфорд не ставит своей задачей анализ изменений в технике и науке периода Нового времени.

Г. Башляр формулирует свою позицию по вопросу рациональности в работах "Прикладной рационализм" и "Рациональный материализм" [17]. С помощью скорее экспрессивного, чем последовательного, анализа рассматривается научная рациональность (преимущественно как свойство формул и определений), связь которой с техникой постулируется. Рациональность науки противопоставляется обыденной, донаучной рациональности, однако предстает не как единая система, а как специфическое для каждой группы наук свойство. Так же противопоставляются рациональность собственно науки (механики) и рациональность философского течения, основывающегося на этой дисциплине (механицизма).

Курт Хюбнер, представитель современной философии науки, в монографии "Критика научного разума" [244] анализирует развитие техники и понятие ее рациональности. В целом К. Хюбнер рассматривает процесс смены методологических парадигм в науке как борьбу "системных ансамблей" - систем теорий и правил научной работы. В рамках целостного набора гипотез ему удаётся совместить социально-культурный аспект происхождения научных теорий с их эмпирическими предпосылками. Конфликт, приводящий к распаду нормальной науки, рассматривается не как противоречие между теорией и опытом, а как противоречие в рамках самого научного знания. В тоже время научная рациональность обретает решающее значение только в рамках техногенной цивилизации. Но К. Хюбнер преимущественно лишь обозначает проблемы, возникающие в рамках исследования проблемы рациональности, а отвечает на поставленные перед собой вопросы значительно более осторожно. Научная революция Нового времени рассматривается К. Хюбнером лишь как частный аспект взаимодействия "системных ансамблей" науки и не служит отдельным объектом анализа.

1.2 Методологические основания исследования.

Методы, с помощью которых проводится анализ представленных проблем, должны отвечать следующим требованиям: обеспечивать полное раскрытие темы, максимально краткую форму рассуждений и достоверность умозаключений. Однако, для всестороннего исследования объекта и предмета работы необходимо преодоление двух основных теоретико-методологических затруднений.

Во-первых, это определенный дуализм технической рациональности, как предмета исследования. С одной стороны, она имеет онтологические основания в конструкции технических изделий, технологиях - то есть проявляется в особенностях существовавшей техники. Так же её возможно проследить в техническом знании исследуемой эпохи - проектах машин, описаниях механизмов и зданий. Но философски это знание было осмыслено крайне слабо: не существовало отдельных исследований, посвященных методам рационализации инженерной деятельности. Даже в таких работах как "Механика" Г. Галилея основной проблематикой был, в частности, поиск законов сохранения импульса - то есть сложности в формировании естетственнонаучных представлений. Методология и гносеология Нового времени, разработанные в тот период онтологические гипотезы и создаваемая механистическая картина мира - лишь имплицитно содержали понимание философами значения технической рациональности. Следовательно, необходимо основывать анализ развития философских концепций XVII-го столетия на объективном процессе увеличения взаимодействия технического и философского знания, и в контексте понимания современниками этого процесса - выявлять их представления о технической рациональности. А для этого требуется описание конкретных качеств, свойств и проявлений технической рациональности как в техническом знании, так и в гносеологических и онтологических гипотезах.

Во-вторых, в XIX-XX вв. в рамках историко-философской рефлексии Нового времени позднейшими мыслителями - техническая рациональность не была основным объектом исследования. При оценке этой рефлексии необходимо использовать методы, позволяющие выделить техническую рациональность, как предмет исследования позднейших философов, из проблематики научной рациональности, общей структуры научной революции, либо из предпосылок становления философии техники. Без этого невозможно сохранить тематику диссертационной работы, так как объект работы находится на стыке этих трех много более глубоко разработанных тем.

Базовой методологией исследования выступает диалектика. Во-первых, в силу того, что наиболее успешные исследования в вопросе понимания истории философии и философии науки были проведены именно с ее помощью, что позволяет дополнительно верифицировать результаты данной работы. Во-вторых, в силу её универсальности и возможности описания в её рамках практически любого явления или процесса.

Общая диалектическая методология проявляется в использовании отдельных методов. Материалистическая диалектика, как исследование наиболее общих законов развития бытия и мышления - продуктивный метод и в рамках диалектической методологии выступает основным инструментом исследования. Она лучше всего подходит для анализа развития идей, сопровождающих их общественных процессов и увеличения возможностей техники - в виду сложности и многоуровневости взаимодействия общественного бытия и общественного мышления.

Другие, частные, узкоспециализированные методы используются в рамках диалектической методологии для решения отдельных проблем, либо рассмотрения специфических для философии эпохи Нового времени, черт. Например, анализируются соотношения количества и качества во взаимном влиянии промышленности и науки - это позволяет через оценку масштаба воздействия отдельных научных открытий на общую совокупность технического знания установить их значимость, а эта оценка позволяет выявить значение тех или иных понятий, идеальных объектов науки, философских гипотез.

Используются категории единичного, особенного и всеобщего. Работы каждого из философов Нового времени уникальны комплексом выраженных в них идей. Однако конкретной формой своего существования эта совокупность идей обязана системе закономерно сложившихся связей, внутри которой она возникла. Поэтому раскрыть значение каждого из исследуемых произведений можно только в контексте особенного. Особенное - это специфические черты, свойственные философии той эпохи, как целому, отражающие противоречия между проблемами, свойственными общей эволюции философских идей и решением их в каждом единичном случае. Воздействие технической рациональности - одна из таких черт, которую можно проследить в последовательности формулировок понятий, направленности выдвигаемых теорий, судьбах научных программ. Для исследуемого класса работ она является общей, и её проявление подчиняется закономерностям, которые еще не были свойственны философии эпохи Возрождения и уже не имели аналогичных проявлений в немецкой классической философии.

Аналогично выражаются через категории единичного, особенно и всеобщего - отношения отдельных изобретений, естественнонаучных законов и идеальных объектов технических теорий. Последние не обладают универсальностью естественнонаучных законов, а лишь опосредуют отношения между единичным техническим изделием и всеобщими природными законами.

Используются процедур опредмечивания и распредмечивания - как инструмент раскрытия связи отвлеченного философского знания с техникой, индустрией эпохи Нового времени. Эти понятия косвенно отражают процессы двух уровней:

Во-первых "челнок идеальное-реальное", описанный Б. Г. Кузнецовым при анализе работ Г. Галилея. Превращение конкретных технических проблем в идеальные теоретические схемы, нахождение ответа, и последующее воплощение найденного ответа в приборах и механизмах. Лишь абстрагирование, без раскрытия сущности предмета, как социально-культурного феномена, без усвоения и критического переосмысления его общественного значения - то есть распредмечивания - не позволяет адекватно анализировать машины и механизмы. Опредмечивание, как воплощение в механизмах человеческих способностей, и тем представление техники как ценностно наполняемого феномена - так же раскрывает понимание Г. Галилеем роли техники в развитии философии. Аналогичные процессы представлены и в работах других философов - Ф. Бэкона, Дж. Локка, Г. Лейбница, И. Ньютона - не так показательно, как в сочинениях Г. Галилея, однако их можно выделить и описать.

Во-вторых, общее, характерное для философии эпохи Нового времени, как единицы знания - взаимодействие разных видов знания. Произошло осмысление принципов функционирования механизмов, созданы философские предпосылки их понимания - в результате чего изменилось мышление и поведение индивидов, то есть распредмечивание. И одновременно шел процесс опредмечивания - воплощения в технике новых человеческих способностей, и тем обоснование развивавшихся идеалов, новых систем ценностей.

Исследование проводилось и на основе принципа соотношения категорий единичного, особенного и всеобщего - как отражающих реальные процессы, происходившие в технике и философии. Единичного изобретения, используемого во множестве промышленных объектов; отдельных, особых отраслей техники и положения научно-технической сферы в общем. Например, соотношение открытого дифференциального исчисления и изменения картины мира необходимо анализировать именно на основе этого принципа.

Анализ и синтез - выступают необходимыми инструментами исследования. Каждый отдельный рассматриваемый процесс был разложен на составные части, а потом на основе полученных сведений установлена общая картина развития науки и техники рассматриваемого периода. Анализ и синтез так же применяются, так как они были основными методами, использовавшимися в методологии Нового времени - именно на их противостоянии строился спор эмпиризма и рационализма.

Необходимо выделить явления, которые были бы для описываемых процессов атомарными, простейшими. Естественно, что на процесс научной революции Нового времени воздействовало громадное число факторов. Но без каких предпосылок научная революция не могла состояться, а какие факты были для нее лишь стохастическими? Их необходимо выделить и описать как части единого процесса, порожденного историческими условиями, который обусловил существование современной науки. Формулировка естественнонаучного закона или идеального объекта технической теории, конструкция нового механизма, которые позволяли расширить возможности человека - именно такие события необходимо анализировать особенно тщательно.

Использование принципа объективности - как отказ от бездоказательного принятия за истину отдельных гипотез, предположений, диктуется необходимостью минимизировать противоречия, как содержащиеся в противостоящих друг другу гипотезах, так и в теориях, претендующих на непротиворечивость. Ведь эмпиризм и рационализм в философии Нового времени - претендовали на статус совершенного метода, и альтернативная методология рассматривалась философами той эпохи как заблуждение. Этот принцип так же позволяет избегать использования сомнительных смысловых и лингвистических конструкций, а так же отдельных субъективных утверждений - как, например, непризнания Г. Лейбницем закона всемирного тяготения.

Методы идеализации и абстрагирования - как создания идеализированных объектов и выдвижения абстрактных понятий - необходимы как дополнение принципа объективности. Поскольку в своей явной, открытой форме, техническая рациональность в эпоху Нового времени не исследовалась - то необходимо сравнивать те идеальные объекты науки, что создавались Г. Галилеем, Р. Декартом, Б. Спинозой и другими. Это абсолютно ровная поверхность, неделимая корпускула, эфир. По различной технической рациональности этих идеальных конструктов, мы можем судить о технической рациональности философии эпохи. Метод идеализации позволяет упорядочить анализ совокупности фактов, предоставленных историческим исследованием, проводить его по заранее установленным принципам. Так же необходим для воспроизведения процесса конструирования идеальных объектов науки - позволяет анализировать ту аргументацию, что приводилась сторонниками монадной и корпускулярной гипотез. Аналогичен и метод абстрагирования: введение понятий импульса, упругости, использование понятия бесконечной делимости. Эволюция абстрактных понятий отражает взаимодействие технического и философского знания.

Метод мысленного эксперимента - позволяет оперировать идеальными объектами, моделировать сложные многоуровневые физические явления. Основанный на принципе гипотико-дедуктивного рассуждения, он направлен на создание квазиэмпирических объектов и последующий перевод этих образов на язык теории. Мысленный эксперимент в своей аналитической разновидности, ориентированный на построение примера, подтверждающего или опровергающего теорию, необходим для воспроизведения рассуждений Г. Галилея, Р. Декарта, И. Ньютона, Г. Лейбница. Синтетическая разновидность мысленного эксперимента, когда он выступает средством конструирования научной теории, так же позволяет проследить влияние технического знания на философское. Усовершенствование метода мысленного эксперимента, проведённое этими философами в эпоху Нового времени, во много предопределило сделанные ими выводы.

Метод восхождения от абстрактного к конкретному - как способ установления истины в реальных ситуациях. Воспроизведение аналитической абстракции применяемой в эпоху Нового времени, позволяет установить, как именно фиксировались свойства объектов. Идеализирующая абстракция, раскрывает способы получения "идеальных объектов". Использование подобных абстракция при решении инженерных задач - раскрывает взаимодействие философского и технического знания, анализ подобного использования позволяет раскрыть механизм перехода естественнонаучных законов в технические инструкции и правила. Так же с помощью этого метода устанавливается, какая парадигма - научная или техническая - обладает приоритетом развития в рассматриваемый период: в конкретных инженерных задачах будут использоваться абстракции, сконструированные философами или же присущие ремесленному уровню технического знания.

Используются категории естественного и искусственного - они указывают на различные модусы существования предметов гуманитарного знания и задают принцип дуализма в их отношениях. В рамках данной работы категории используются для прояснения отношений естественнонаучного закона и идеального объекта технической теории. Первые - отражение естественных связей и отношений, объективно присутствующих в природе; вторые - заведомо отражают искусственно созданную среду, регулируемую сознательно поставленными целями. Так же при использовании этих категорий учитывается специфическое для Нового времени понимание отношений искусственного и естественного. Механицизм в представлении о природе, о живых существах, как о машинах, пусть и созданных Богом, породил с одной стороны иллюзию всеобщего подчинения природы некоторым исчерпывающимся набором правил, то есть примат искусственных норм в её понимании. С другой - во многом снял вопрос о смысле бытия, о казуальности становления законов объективной действительности, так как естественные механизмы природы, на понимание которых ориентировалось философское знание, имманентно не содержали в себе смысловых нагрузок.

Для учета исторической специфики выдвигавшихся философами аргументов и анализа позднейшей рецепции этих аргументов необходимо применение следующего комплекса принципов и методов.

Принцип единства исторического и логического рассматриваемый как отношения между исторической действительностью и её теоретическим осмыслением. Всё то множество фактов, что было представлено в рамках работы, нуждается в системных пояснениях, а изложенные предположения требуют целостных логических обоснований. С одной стороны, рамки работы просто не позволили продемонстрировать весь собранный материал, с другой стороны, исторические сведения в значительной степени не полны: нет доступа ко многим источникам. Потребовалось на основе логики и исторических закономерностей восстановить либо неизвестные автору, либо недостающие фрагменты картины развития философии и техники Нового времени, и показать, что приведенные факты укладываются в рамки указанных процессов, а неизвестные подробности не могут иметь определяющего, для сделанных выводов, значения.

Системный подход позволяет дополнить использование принципа исторического и логического. Философское и техническое знания эпохи Нового времени в соответствии с принципом системности рассматриваются как целостный объект, так как интенсивность взаимодействия между ними была выше, чем между другими видами знания или, во всяком случае, имела уникальную специфику. Многообразные типы из связей - составляют единый механизм развития. Можно выделить следующие задачи исследования в рамках системного подхода.

Во-первых - разработка средств, которые позволят представить взаимодействие феномена технической рациональности и методологии, онтологии эпохи Нового времени - как единой системы. Структура этого взаимодействия должна основываться на переходе от суммирования различных видов знания к выявлению интегрирующих связей - для этого доказывается их взаимодополнение, невозможность поступательного развития без взаимодействия инженеров и философов. Так же признаком системности будет изменение в философских дисциплинах, напрямую не связанных с техникой, например, в аксиологии: появление автономной этики, свойственной не только философам, но и инженерам, и вообще ученым, решающим технические проблемы.

Во-вторых - построение обобщенной модели становления феномена технической рациональности, и модели проявления её специфических свойств, обусловленных конкретно-историческими особенностями исследуемого периода.

Так же в процессе анализа учитывается, что системный подход, как один из элементов методологии, приходит на смену механицизму ещё в XIX столетии. Следовательно, использование системного подхода, как более совершенного инструмента, по сравнению с методологий Нового времени, позволяет вскрывать характерные для неё противоречия и недостатки. В рамках, темы данной работы этими противоречиями выступают: сведения многообразия методов лишь к одному, самому безошибочному, абсолютизация свойств субстанций либо корпускул - которые позволяют свести многообразие мира к лишь одному типу системной организации.

Компаративистский подход (сравнительно-исторический метод) - как способ путем сравнения отделять общее и особенное в исторических явлениях, достигать познания различных исторических ступеней одного явления или нескольких сосуществующих явлений. Используется в данной работе для сопоставления развития науки, техники и философских тенденций в нескольких государствах и разных культурных традициях. Каким образом специфика английского эмпиризма в развитии науки и ее взаимодействии с техникой дополнялась воздействием французского картезианства? Почему Италия, Германия, Испания не стали центрами развития науки, аналогичными Франции и Англии? Так же применение данного метода можно разделить на два направления: к становлению общественных институтов (в том числе образовательных), и для историко-философского анализа, в том числе трудов периода Нового времени.

Компаративистский подход дополняется методом аналогии - как сходства явлений и процессов в каких-либо свойствах. Необходимо, в рамках анализа научной революции Нового времени, использовать данные, имеющиеся по хорошо изученной научной революции начала XX века. С помощью этого обнаруживаются имплицитно присутствующие в философии XVII века, идеи, которые в своей явной, открытой форме, были высказаны позднее - уже в рамках становления философии техники. Кроме того, использование метода аналогии возможно при сопоставлении работ философов, выдвигавшихся гипотез и процессов становления науки в рамках философии эпохи Нового времени. Чем гипотезы о корпускулах П. Гассенди отличались от используемых И. Ньютоном предположений о качествах атомов; в чем тождественность успехов Г. Галилея в развитии механики и механистического понимания природы, сложившегося у Дж. Локка?

Метод экстраполяции необходим для анализа возможных альтернатив развития инженерной и философской мысли Нового времени. Возможное отсутствие, упадок традиции, например, английского эмпиризма - как могло бы оно повлиять на использования в европейской философии картезианского рационализма? Насколько возможно отклонение от известной нам линии развития методологии - отразились бы на механистической картине мира, создаваемой в ту эпоху? И каковы альтернативы в развитии самой онтологии, влиявшей на техническое знание: могло ли привести отсутствие "Математических начал натуральной философии" И. Ньютона - к принятию "Монадологии" Г. Лейбница в качестве основополагающего сочинения для инженерной мысли? И напротив, могло ли распространение технологий, недоступных для объяснения с помощью механицизма начала XVIII века, скажем, в химии, обеспечить большее эмпирическое подтверждение уже не корпускулярной, а монадной гипотезе?

Оценка таких альтернатив, пределов развития техники и вариаций философских идей - показывает, насколько закономерно, необходимо было развитие идей Г. Галилея, использования трудов П. Гассенди или Б. Спинозы. Она раскрывает устойчивость, обоснованность общей линии развития философии эпохи Нового времени.

Собственно историческое исследование проводится в двух направлениях. Во-первых для сопоставления времени возникновения и взаимного влияния высказывавшихся гипотез, понимания достоверность тех или иных источников, использование четкой хронологической схемы развития идей, в рамках которой производится их дальнейший анализ. Использование подобной исторической картины развития идей - позволяет избежать путаницы и чётко раскрыть причинно-следственные связи в аргументации философов Нового времени. Во-вторых для установления связи идей Нового времени о необходимости рационализации человеческого мышления с действительно проходившими социально-экономическими изменениями, подтверждения индустриальных оснований технической рациональности. Связь развития техники, философии и науки не может быть выражена абстрактно, лишь одним заявлением - она подтверждается фактами, историей изобретений и датами выхода знаковых книг.

Использование категорий стихийного и сознательного - позволяет сопоставить фиксируемые философией Нового времени цели и их достижение в исторической перспективе. Общая установка исследуемой эпохи состояла в идее рациональной организации всей философии - каждого её раздела, общей структуры и применения - что в итоге должно было обеспечить осознанное направление развития философского знания. Стихийность рассматривалась Р. Декартом, Б. Спинозой, Дж. Локком - как проявление незнания, несовершенства, которое будет устранено по мере качественного улучшения человеческого мышления. Но крах научных программ как эмпиризма, так и картезианского рационализма показал: адекватной рефлексии и даже полного описания всех факторов развития философского знания - проведено не было. Следовательно, в стихийных процессах развития философского знаний, фиксируемых в работах эпохи Нового времени, но не сознаваемых или односторонне понимаемых - выступают те силы, что обеспечивали разрушение планомерности развития науки. Становление методологии, онтологии, аксиологии шло на основе огромного массива рассеянного в обществе знания, которое не мог учесть ни один планирующий субъект. Сейчас, post factum, существует возможность создать адекватную модель процессов Нового времени. Даже если не рассматривать фактора иррационального, следует признать наличие множества локальных рациональностей, которые недопустимо сводить лишь к науке.

Герменевтический метод используется для сравнительного анализа сочинений философов и инженеров Нового времени - и является одним из основных в силу историко-философской специфики данной работы. Необходим для вычленения из их текстов фрагментов, относящихся к технической рациональности, отделения от субъективных политических взглядов, требований цензуры и моды. Его применение основано на том, что любое самопонимание опосредовано в виде знаков, символов и текстов. Любая человеческая деятельность - и создание текстов в том числе - прежде чем быть доступна внешней интерпретации, складывается из внутренней интерпретации отдельных действий. Следовательно, любая имплицитно выраженная в тексте идея может быть выявлена и объяснена.

Для этого необходима реконструкция двойной работы текстов Ф. Бэкона, Р. Декарта, Г. Галилея, Б. Спинозы, Дж. Локка, Г. Лейбница, И. Ньютона. Во-первых - раскрытие внутренней динамики, определяющей структуризацию произведений; во вторых понимание внешнего проецирования текстов - в виде представлений их авторов о мире, о роли в нем их трудов. Последовательно осуществляя интерпретацию текстов необходимо воспроизвести внутреннюю логику авторов, выстраивавших аргументацию, раскрывавших причинно-следственные связи явлений, выдвигавших тезисы. В свою очередь это требует реконструкции герменевтической ситуации, в которой творили философы Нового времени - начиная от общего культурного контекста эпохи и заканчивая моментами их биографий. Должна быть учтена мотивация каждого конкретного философа - как результирующий вектор между внешними причинами их деятельности и внутренним побуждениями.

Для определения историко-философской рефлексии технической рациональности, как живой традиции, не прерывающейся с эпохи Нового времени, необходимо снять конфликт интерпретаций их работ позднейшими авторами. При сравнительном анализе работ Р. Декарте и Г. Лейбница, Ф. Бэкона и Дж. Локка - надо избегать заблуждения, что философы могли в совершенстве понимать содержание работ своих предшественников. Тексты, как семантически автономные объекты, после их создания уже независимы от авторов - потому иррациональная связь, либо диалог с их создателями невозможны. Но интерпретацию элементов текста, посвященных технической рациональности, так же нельзя сводить лишь к расшифровке абстрактных языковых кодов, не учитывая особенностей мышления каждого конкретного читателя.

Как результат применения герменевтического метода - возможно понимание особенностей порождения новых смыслов и формулировок новых понятий, обусловивших практический характер философии Нового времени.

Выводы к главе. Вопрос роли технической рациональности в научной революции Нового времени, её рефлексии и места в системе ценностей наук того периода, до сих пор анализировался или обобщенно, или с позиции преимущественно научной рациональности. В тех случаях, когда объектом исследования становилось взаимное влияние философского и технического знания, период Нового времени рассматривался эпизодически - как один из обязательных элементов в общем историко-философском обзоре. Работы, в которых непосредственно поднимался вопрос о влиянии особенностей технического знания на становление гносеологических и онтологических представлений Нового времени - разрозненны и невелики по объему.

Подбор методов, используемых в работе, осуществлялся исходя из необходимости преодоления теоретико-методологических затруднений: двойственности технической рациональности как предмета исследования и её вторичности при позднейшей историко-философской рефлексии периода Нового времени. В качестве базовой методологии используется диалектика - как наиболее универсальная, а для учета исторической специфики - герменевтический метод, компаративистский подход, принцип единства исторического и логического.

Глава 2. Рефлексия технической рациональности в духовно-онтологическом измерении культуры Нового времени.

Какова была роль технической рациональности в механизме становления структур философского и технического знания Нового времени, в процессах взаимодействия "внешних" и "внутренних" факторов развития философии и научной революции, а так же насколько полно этот процесс осознавался и направлялся современниками?

2.1 Хронологически-генетические рамки исследуемого периода и определение понятия "техническая рациональность"

Изменилось ли как-либо понимание рационального в период Нового времени и если да, то каковы причинно-следственные связи, обусловившие это изменение в контексте общей трансформации парадигмы мышления?

Для анализа данного вопроса необходимо ограничить поле исследования, ввести и обосновать ключевые понятия, с помощью которых он будет проводиться.

Чем же будут ограничены рамки данной работы? Во-первых, временным периодом в течение которого происходила смена парадигм науки и техники. Это период, получивший название Новое время, когда были заложены модели становления наук и произошли изменения в обществе, оказавшие наибольшее влияние на современную технологическую цивилизацию. Во-вторых, детализацией рассматриваемого вопроса. Объем работы не дает возможности изложить множество фактов, иллюстрирующих эволюцию форм технической рациональности. Немногочисленные классики кристаллизовали в своих трудах главные тенденции того периода, которые и будут выступать основным объектом анализа, но из-за желания каждого из них создать целостную систему взглядов и стремления рассуждать преимущественно о науке, техническая рациональность в их сочинениях вторична.

Как выделить временные границы того периода, когда старая парадигма философии остановилась в своем развитии и стала активно использоваться новая? В одних случаях, как у А.В. Ахутина, этот период принято отождествлять со временем появления новых наук и революционных изменений в старых [13, с.84], в других, как у М.М. Шульмана, этот временной отрезок увязывается с выходом книг - "Математических начал натуральной философии" - повлиявших на мировоззрение современников [255, с.119]. Но научная революция начинается тогда, когда ученые массово меняют образ мышления, основы научно-познавательной деятельности [245, с.94] - как датировать этот момент?

Эпоха Ренессанса не смогла дать таких теорий, которые окончательно разрушили бы старую картину мира. Техническая рациональность оставалась изолированной от научной рациональности - по выражению Дж. Порты познанием природы отдельно занимались "знающие, но не творящие" и "творящие, но не знающие" [76, с.43]. Бесконечный анализ и комментирование античных и богословских трудов перестали быть единственными задачами науки, но вопросы естествознания еще не стали стержнем ее проблематики. Подтверждение тому - эпизодичность использования в смежных дисциплинах физических и математических работ Н. Орема, Ж. Буридана и других [251, с.91]. Бернардино Телезио - основатель итальянской философии природы, сенсуалист - был передовым философом XVI-го столетия [85, с.326], но не смог оказать определяющего влияния на науку. Типичен образ мысли Тартальи - математика и корифея техники того времени: он преклоняется перед авторитетом Архимеда [172, с.60], работает с механиками, инженерами, артиллеристами [172, с.24]. Но его сочинения напоминают художественные произведения. В науке критерии красоты, соразмерности знания порой ставились выше критериев достоверности. Первый математический трактат, не переполненный художественными отступлениями и одновременно избавленный от напыщенного академического стиля, написал Рафаэль Бомбелли, современник Тартальи [172, с.75]. Гелиоцентрическая система Н. Коперника признавалась все большим числом ученых, но, во-первых, она была наполнена таким количеством противоречий, что это не позволяло считать ее более чем смелой гипотезой, во-вторых - геоцентризм "нес" в себе уже разработанные философские и антропологические установки, связывавшие его с мировоззрением людей. Решающие доводы в пользу гелиоцентризма уже после 1600-го года, позволившие изменить миропонимание в целом, высказали И. Кеплер и Г. Галилей.

К последним десятилетиям XVI-го века относиться разработка Ф. Виетом современной алгебраической символики. Начало философских трудов Ф. Бэкона также приходится на этот период. Начался процесс не критики, а необратимого замещения старой научной парадигмы новыми структурами знания: так, после опубликования трудов У. Гильберта уже невозможны старые представления о природе магнетизма [102, с.51]. Два десятилетия 1590-1610 дали качественный скачок в развитии общенаучной рациональности, в это же время начали высказываться и обосновываться идеи, несовместимые со старыми философскими концепциями.

Десятилетие 1720-30 гг. показало, что, несмотря на уход корифеев: Дж. Локка, Х. Гюйгенса, Г. Лейбница, И. Ньютона, новая философия и наука по-прежнему развиваются. Новое мышление не только сформировалось в формах, близких к современным, но и частично получило экономическую, политическую и идеологическую независимость. С точки зрения философии науки год 1730-й тоже знаменателен: И. Бернулли получил премию французской Академии наук за мемуар "О системе Декарта и определении из нее орбит и олифеев планет", в котором содержалась критика воззрений И. Ньютона. Это было одно из последних значительных возражений утверждавшейся механистической картине мира, построенное уже не на схоластических сочинениях, а на порожденных Новым временем же картезианских гипотезах о вихревом движении [168, с.307]. При этом идеальные конструкты, с помощью которых философы осмысливали мир - "субстанции" и "корпускулы" были подняты на качественно новый уровень, в дискуссиях использовались принципиально новые методы. К 1730-му году научное знание, опиравшееся на новую философию, стало целостной системой, не подчинявшейся отдельным научным авторитетам.

Эти 130 лет не были однородным периодом постепенного становления новой парадигмы мышления. В середине XVII века развитие философии сопровождалось чрезвычайно важной сменой приоритета в усилиях философов. От создания новых методов познания к попыткам построения новой, по возможности всеобъемлющей картины мира. В начале рассматриваемого периода точные науки четко осознавали свои слабости: Г. Галилей в письме Т. Кампанелле утверждал: "Я предпочитаю найти истину в ничтожно малой вещи, но абсолютно, чем говорить о великих вещах, не приближаясь к ним". Ученые предпочитали вести исследования в частных, изолированных областях. Потому появилась и обрела множество последователей доктрина, утверждавшая, что Бог оставил людям точные знания в форме двух книг: священного писания и "книги природы", которой является окружающий мир [63]. И первая половина XVII-го века стала временем создания новых гносеологических методов, выдвижением узкоспециализированных гипотез (за исключением картезианской программы научных исследований).

Состоявшийся в 50-х годах XVII-го века качественный скачок в развитии содружества философии и науки был чрезвычайно важен: сумма критических исследований отдельных гипотез и фактов, которая до того могла порождать как максимум новые методы или неполные, противоречивые миросистемы, совершила в умах ученых и философов переход, позволивший формулировать не только взгляды на мир, но и его цельные, непротиворечивые картины. Следует помнить, что смещение основного фокуса усилий философов и ученых на создание новых систем не привело к отказу от работы над методами: они продолжали взаимодополняться и оснащаться новыми инструментами анализа.

Итак, можно разделить рассматриваемый период на две части, подробнее рассмотренные ниже: в течение первой половины XVII-го века на обломках рушившейся аристотелевско-теологической системы философского и научного знания создавались новые методы исследования природы (методологический период Нового времени), в течение последующих 80-ти лет эти методы совершенствовались и воплощались в новую картину мира (системный период).

Определив хронологически-генетические рамки рассматриваемого процесса необходимо выделить структурные элементы проводимого анализа. Во-первых, техническая рациональность - это основное понятие, которое будет раскрыто через его отношение к генетически близким понятиям. Во-вторых, будет проанализировано соотношение технической и научной рациональностей. В-третьих, будет уточнено определение формы технической рациональности.

Понятие "техническая рациональность" распространено в рамках как естественных, так и технических наук, но до сих пор во многом остается неопределенным. Техническая рациональность не может быть сведена к методу создания технических устройств. Ведь каждый отдельный метод рационален или нерационален, в зависимости от обстоятельств. Но в идеале техническая рациональность сопутствует любому процессу принятия технического решения.

Что значит вообще "рациональность"? Возможно ли на основании философии Нового времени получить адекватное представление об этом понятии? При благоприятном стечении обстоятельств, даже в рамках метафизических представления того периода, рациональность могла бы пониматься, как свойство разума объяснять и использовать действительность. В этом значении слова "рациональное" встречается у Ф. Бэкона, ищущего "рациональный путь познания", как наиболее короткий. "Рациональное познание" присутствует и у Дж. Локка в "Опыте о человеческом разумении" [140, с.17], как необходимый, хотя и не исчерпывающий, элемент познания вообще. И у Г. Лейбница понятие "рациональность" тем более несет в себе познавательное содержание.

Но в условиях становления новой парадигмы мышления возникло и поддерживалось противоречие в приоритетах - между познанием самого разума (когда создание инструмента рассуждений становилось целью) и его практическим использованием (когда практические результаты заслоняли развитие познавательных методов). Последствия этого были чрезвычайно многогранны: например, Р. Дж. Коллингвуд при анализе философии Нового времени, указывает, что в процессе отвержения пробабилизма [105, с. 178] - разные направления по-разному решали проблему развития воображаемых образов и методов исследования действительности, понимания "видимости". Идеал рациональности - как наукоцентричности, доказуемости - сформировавшийся в XVII веке и выраженный в классическом картезианском рационализме - немедленно начал подвергаться критике. Еще до распространения сочинений Р. Декарта, Ф. Бэкон в "Великом восстановлении наук" прямо отождествляет догматизм и рационализм, софистику и рационализм [34, с. 29; 31, с.47]. Уже в эпоху Нового времени наблюдалось противостояние рационализма и эмпиризма - при том, что их основатели апеллировали к разуму своих последователей, к научности мышления. Следствием этого стало противостояние между понятием "рациональное", до конца не сформулированным, не выраженным, и термином "рационализм", под которыми преимущественно понимали картезианство, снабженное специфическим представлением о материи и концепцией врожденных идей. Четкого разделения в эпоху Нового времени произведено не было, потому часто критика дедуктивного метода познания вовсе не есть критикой рациональности как таковой.

Более того, Новое время унаследовало эту проблему: античный, греческий рационализм был чисто дедуктивным [1, с.125], средневековый аристотелевизм тоже - потому индуктивный эмпиризм должен были утверждать себя в качестве рационального метода, противопоставляя себя старым названиям. Н. С. Автономова указывает проблему соотношения рационального и эмпирического - актуальной в вопросе рационального и сегодня [3].

Это говорит о том, что идеал рациональности, сформировавшийся в Новое время, не может служить критерием анализа феномена рационального того периода.

Если рассуждать апофатически, то необходимо отталкиваться от понимания иррационального в философии. Однако в период Нового времени - иррациональное противостояло развитию науки, взаимодействию философского и технического знания. Даже попытки добросовестной рефлексии науки на иррациональной основе, предпринятые Б. Паскалем - привели к фактическому разделению его научной и религиозной деятельности. Уже в XIX-м веке, в рамках общей критики рациональной философии, становление науки начало подвергаться анализу. Однако здесь мы встречаемся с серьезными противоречиями. По А. Шопенгауэру главное а науке - интуиция: внедоказательное приобретение знания от непосредственного чувственного контакта с действительностью [252, с.681]. Но сам А. Шопенгауэр немедленно вынужден признать недостаточность этого источника знаний: "Только рассудок наглядно, непосредственно и совершенно познает как действует рычаг, полипаст, шестерня, как само собой держится свод. Но вследствие только что затронутого свойства интуитивного познания - обращаться исключительно к непосредственно данному - одного рассудка недостаточно... здесь должен приняться за дело разум, на место воззрений установить отвлеченные понятия, и если они верны, то успех обеспечен"[252, с.681].

Ф. Ницше в противопоставлении апполонического и дионисийского начал, в общей критике современного ему общества - подверг сомнению идеал развития европейского миропонимания, заложенный в Новое время. Скептицизм, разрушивший "космологические ценности христианства" [162, c.7], подорвал иррациональность как источник творчества. "Каузализм", механицизм в естественных науках это черта нигилизма. Традиция искать противостояние рационального и иррационального в развитии общества, наук, привела к укреплению идеи противостояния культуры и цивилизации - в работах О. Шпенглера, К. Ясперса [261], Х. Ортеги-и-Гассета[173], М. Хайдеггера. Новое время оценивается ими противоречиво. О. Шпенглер лишь в XIX-м столетии усматривает начало заката Европы. Хотя XVII век и дал фаустовской душе "центральное понятие "силы" [254, с.616], у Р. Декарта он видит еще лишь порыв фаустовской души - объединение числа и бесконечности [254, c.227], а физика И. Ньютона - не ведет к толкованию Апокалипсиса. М. Хайдеггер уже связывает науку XVII-го столетия и развитие машинной техники [240, с.93].

Современное господство техники, механистического миропонимания, они единодушно обвиняют в уничтожении "интуиции", "творения вещей", в "смерти организма в механизме". Различия в оценке рациональности в эпоху Нового времени определяются уровнем прослеживания взаимосвязей между развитием науки и промышленной революцией - если научная революция того периода становится объектом анализа, то именно она указывается поворотным пунктом в истории технологии.

В основание технических знаний могут быть положены самые разные идеи - таково восприятие техники как избыточного производства Х. Ортегой-и-Гассетом [173, с.39]. Однако, в момент перехода к анализу собственно развития техники или последовательно построенных философских систем - формы этого анализа становятся рациональными. У Ортеги-и-Гассета техника - "усилие ради сбережения усилия" [173, с.41], и даже у М. Хайдеггера, где техника представлена "раскрытием потаенности", основанным на "по-ставе", детали этого "раскрытия" разъясняются с помощью вполне рациональных причинно-следственных связей [239, с.231].

Пожалуй, в наиболее четко это противостояние выразилось в работе Э. Гуссерля "Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология", которая представляет собой своеобразный переходный рубеж между разнообразными формами иррационального, философии жизни и т. п. и рационалистическими изысканиями. Рассматривая Г. Галилея, как основного математизатора науки, как создателя "точных законов", анализируя механизм идеализации явлений, он обвиняет его в забвении "смыслового фундамента естествознания", в отвлечении от "непосредственного чувственного мира" [66, с.28]. Началось противостояние "физикалистского объективизма" (олицетворявшего рациональность точных наук) и "трансцендентального субъективизма" (воплощавшего внутренний мир субъекта). В результате математизированная методология сделалась самодостаточной, узко утилитарной - произошло выхолащивание смысла математического естествознания "технизацией". В ограниченности целей, присущей рациональности нового европейского мышления и видит Э. Гуссерль кризис науки. Итак, можно сделать вывод, что иррационализм не может быть использован для философского осмысления технического знания.

Если рассуждать апагогически, и рациональный - значит разумный, отправляющийся от разума, доступный его пониманию [235, с.386], то что считать критерием доступности разуму, источником разума? В философской традиции XX-го века наблюдается противоречие между абсолютизмом и релятивизмом. В.Н. Порус выделяет нормативный и критериальный подходы - для рациональности рассуждений необходимо либо строгое следование логике (соответствие рассудочным, установленным разумом правилам), либо следование тем целям, что ставят перед собой мыслители и которые задают критерии.

Эволюционировал каждый из этих подходов. Работы Л. Витгенштейна - пожалуй, самое яркое выражение нормативности в понимании рационального. Вне нормы не может быть вообще ничего - "мир есть совокупность фактов", которые выстраиваются в четкие, познаваемые логические взаимосвязи [41], поэтому этот мир a priori рационален. Работы А. Н. Уайтхеда содержат ещё одну попытку метафизически объединить рациональность, историю науки и математику. Основой рациональности объявляется повторяемость явлений[227, с.68]. "Эффективность философии" XVII-го века А.Н. Уайтхед усматривает в создании понятийной системы, связанной с математикой, абстрагирующей и редуцирующей реальность [227, с.112]. Этот век назван "веком гениев" - несколько созданных ими, весьма разнородных, но объединившихся в рамках научного мировоззрения, течений, позволили сформулировать "математическую физику", окончательно победившую столетием позднее. А.Н. Уайтхед отмечает изменяющийся характер объектов рационализации (и, соответственно, понимания рациональности) - "средневековье было одержимо мечтой рационализировать бесконечное; люди XVIII-го века рационализировали социальные отношения... ссылками на природные реалии" [227, с.113]. Рациональность всё так же противостоит иррациональности - и при ссылке на некий высший порядок вещей (определяемый интуицией) "у неё не остается прав" [227, с. 152]. Смутные интуиции, однако, тоже должны быть "базисом рациональности"[228, с.362]. В этом смысле А.Н. Уайтхед требует расширения объема понятия "рациональность", её более широкого эпистемологического токования. Идущая от Эпикура традиция объяснять нашу интуицию лишь интерпретацией впечатления - его не устраивает. Но раз точно установленный, этот объем рационального не должен более расширяться.

В рамках советской философии нормативный подход достигает своего высшего выражения у М. Мамардашвили - формулируется представление о нормативном понимании рациональности на различных стадиях развития философской мысли. Становление рациональности, проходившее в период Нового времени рассматривается как становление способов наблюдения - тех предпосылок к умозаключениям, "онтологии ума" что оформились в период тогдашней научной революции. Это "пространственное выражение физического явления", "материальность явлений", их воспроизводимость [147с.9]. Притом, что окружающая нас данность является несводимой к другим сущностям очевидностью. Подобные требования позволяют частично снять противоречия между эмпиризмом и рационализмом. Задаются пределы классической рациональности - они определяются существованием уникальных явлений (таких, как человеческие чувства) [147, с.25] и тем, что при наблюдениях мы имеем дело с "сознательными явлениями" - воспринимаем мир, обрабатывая его картину нашим сознанием [147, с.32]. Обосновывается переход к новым, неклассическим нормам понимания рациональности - требуется введение принципа "онтологической неполноты бытия" [147, с.79].

Крах неопозитивизма показал, что нормативный подход не может быть строго соблюден - любые рассудочно установленные правила рано или поздно отменяются.

Критериальный подход в понимании рациональности предусматривает изменение её содержания как только этого требуют решаемые задачи. Р. Рорти критиковал нормативный подход на примере "рациональных реконструкций" - попыток свести гипотезы философов прошлого к современным научным канонам [277, с.61]. Критика аналитической философии, всего направления "репрезентационизма" приводит его к культурно-релятивисткому прагматизму. Рациональным в философии становится инструментализм. Однако, из-за постоянной смены критериев - определение рационального порой скатывается к рационалистическому плюрализму П. Фейерабента [229], либо психологическому обобщению наблюдений за метальными процессами У. Куайна [276]. К. Хюбнер характеризует это противостояние нормативности и критериальности тем, что "историчные по характеру рациональные решения", по своей цели являются внеисторичными, "поскольку нацелены на оптимальную согласованность со всеобщей целостностью" [244, с.288].

Здесь возникает вопрос о соотношении рассудка и разума, но это настолько фундаментальная проблема, что она выходит за границы данной работы. Достаточно будет привести определение, в соответствии с которым рассудок - это тип мыслительной деятельности, связанный с выделением и четкой фиксацией абстракций и применением сетки этих абстракций для освоения мышлением предмета [163, с.418]. Разум - мышление в той форме, которая адекватно и в чистом виде осуществляет и обнаруживает его всеобщую диалектическую природу [236]. Можно сказать, разум создает некие правила мышления, а рассудок требует их соблюдения. Однако, насколько будут рациональны правила, каков механизм их изменения, - в этом предмет противоречия между номинальным и критериальным подходами.

Это могут быть логическая непротиворечивость системы, минимальное число допущений в гипотезе и т. д. Но если мы вдумаемся в приведенное выше определение разума, и сопоставим его с понятием истины, как тождества бытия и мышления, то можно сказать, что наиболее рациональными есть те критерии "правильности" мышления, которые в наибольшей степени способствуют приближению его к бытию. Приближает ли логическая непротиворечивость мышления к пониманию им объективной действительности? Да, логику применяют, чтобы уйти от заблуждений, но логика ограничена. Может быть, это диалектика, герменевтика или другое направление? Однако каждое из них не может считаться всеобъемлющим. Высказывая определения того или иного критерия, мы ограничиваем себя. Необходим общий критерий истины, который постоянно обновлялся бы в зависимости от объема знаний человека и имел твердую привязку к объективной действительности. Заставлял философов "ставить истину выше всякой конвенции" [6, с.16]. Такой критерий известен достаточно давно: это практика.

Следует оговориться: практика, хоть и субъективно истолковывается людьми, но она же есть то единственное, что дает людям критерий для преодоления собственной субъективности. Ведь идеальный язык, мечта Г. Лейбница, на котором можно было бы достоверно вести дискуссии, так и остался мечтой. Именно практика, в конечном итоге, опровергает человеческие заблуждения.

По нашему мнению, рациональными можно считать такие действия, такой образ мысли, которые лучше других способствуют практической деятельности. Напрашивается вывод отождествить рациональность с эффективностью, целесообразностью. И действительно, при рационализации эффективность прямо полагается основным принципом [163, с.421]. Но нельзя отождествлять критерий истины с самой истиной. Прагматизм требует признать истиной именно то, что соответствует индивидуальной пользе - но практический опыт одного индивидуума всегда ограничен, соответственно будет ограничен для него и критерий полезности. И.Т. Касавин говорит о критерии эффективного удовлетворения социальных потребностей, а социальными потребностями считает необходимые для социального прогресса требования [93, с.64, 65], однако вопрос сущности социального прогресса требует совершенно отдельного исследования. Потому необходимо внести дополнения: если мы говорим "эффективность", то мы должны указать, во-первых, цель действий, показатель которых сравнивается, во-вторых, ни в коем случае не устранять из понимания рационального логическую непротиворечивость, цельность картины мира, возможность экспериментальной проверки и другие инструменты познающего мышления. Подобное выхолащивание приведет к позитивистскому пониманию рациональности, исключит из нее все, что не соответствует экспериментальной проверке. Эта проблема раскрыта В.В. Ильиным [83, с.34] - абсолютизация любого из многочисленных критериев рациональности приводит к невозможности её четкого определения. Эффективность - лишь самый общий признак, очерчивающий границы рациональных действий, и отождествление с ним рациональности приводит к ошибке слишком широкого определения. Логическая непротиворечивость, напротив, будет конкретным выражением рациональности, проявляющимся при достижении той или иной цели.

Вероятно, рациональность можно определить как свойство выбора между альтернативами поведения человека, между инструментами его мышления в процессе познания. Схожая формулировка упоминалась Н. С. Автономовой [3, с.15] и А. Этциони [259, с.293] Обобщая описание аргументации, получим следующую дефиницию. Рациональность - категория знания, отражающая его согласованность со всеобщей целостностью объективной действительности.

Можно ли отнести рациональность исключительно к процессу или к результату? Результатом рациональных умозаключений может быть выработка метода принятия решений, применение которого так же будет рационально. Между практикой, определяющей выбор среди альтернативных форм действий, и каждой из этих форм - таких как рационализм, эмпиризм - наблюдается диалектическое единство исторического и логического. Строгое следование одному методу, выполнение лишь одного набора требований к умозаключениям, будет строгим следованием логическому. Однако, системы, в рамках которых это делается, при всей их непротиворечивости, могут не содержать в себе многих важных факторов - и субъект, рассуждающий с их помощью, в конечном итоге нарушит собственные методологические требования. Пример чего - поздний аристотелевизм, так едко критикуемый Г. Галилеем и П. Гассенди. И для того, чтобы методология оставалась эффективной, необходимо сменить образ действий. И так как практика, "нацеленная на оптимальную согласованность со всеобщей целостностью", всегда системна, необходимо создать новую систему, которая логически объясняла ту историческую преемственность, что наблюдается в наших действиях - так и будет достигаться "согласованность".

Как же формулировка понятия рационального будет проецироваться на определения технической и научной рациональностей? А. А. Ивин указывает на "локальные рациональности", в которых и конкретизируется общая рациональность [234, с.719]. При анализе рациональности, относящейся к конкретным дисциплинам, мы имеем дело со спецрациональностью, охарактеризованной Е.П. Никитиным - это особая разновидность рациональности, присущая той или иной форме духовной деятельности [161]. Но формы духовной деятельности на что-то направлены. Значит о научной и технической рациональностях надо говорить как о целерациональностях, чья форма подчинена определенным задачам.

В начале рассмотрим понятие научной рациональности для дальнейшего конструирования на его основе понятия технической рациональности. Наука - сфера человеческой деятельности, функцией которой есть постижение истины - выработка и систематизация объективных знаний о действительности. И самый очевидный прием - отождествить требования рациональности с критериями научности. Однако К. Хюбнер доказывает неверность противопоставления "рациональности науки" и "рациональности мифа" [244, с.320], то есть рациональность не присуща науке в силу только её статуса.

Но как рассмотреть рациональность научных знаний? В. Ньютон-Смит выделяет целевой признак научной рациональности: создание истинных теорий, объясняющих некоторые области явлений [274, с.163]. Можно сказать, что непосредственная цель науки - описание и объяснение явлений действительности. Однако, наука должна не только систематизировать уже существующие знания, но и искать пути к их увеличению. А.И. Ракитов сравнивает науку с машиной по выработке новых научных знаний [197, с.118]. Путь количественного увеличения знаний может различаться: возможно изобретение новых методов, бессистемное накопление фактов и создание новых методик экспериментов. Системность научного знания показывает себя как эффективный инструмент его увеличения - ведь без системы данные любого эксперимента или наблюдения трудно даже истолковать. То же самое можно сказать и о доказуемости выводов и строгости научных рассуждений.

Научная рациональность - качество научного знания, определяющее его гносеологические возможности.

Сложившееся понимание роли научной рациональности в научной революции Нового времени отразила дискуссия, развернувшая между К. Поппером, Т. Куном и И. Лакатосом. Все трое отстаивали нормативный подход к научной рациональности - считали рациональными определенный набор методов и умозаключений. Но сущность противоречия кроется в изменении этого набора требований к мышлению - в критике степени релятивизма или, напротив, негибкости. К. Поппер в своей работе "Логика и рост научного знания" сформулировал те нормы, которым должна отвечать научная теория: простота, предсказание принципиально новых явлений и прохождение принципиально новых проверок [189, с.164]. В итоге главным требованием к теориям - фактически, к их рациональности - становится сочетание эвристичности и непротиворечивости. И поскольку непротиворечивость объявляется приоритетной, то само кумулятивное развитие науки ставится под сомнение. Более того, всякие конвенциалистские уловки, спасающие теорию от фальсификации, отвергаются К. Поппером. Эффективность присутствует лишь post factum, как большее число "истинных последствий" той или иной теории. Научная революция Нового времени при таких предпосылках анализа становится всего лишь одним из витков бесконечной спирали фальсификации, который совершенно невозможно отделить не только от других, сопоставимого масштаба, но и от более мелких фальсификаций.

Т. Кун, формулируя концепцию научных революций, задал критерий рациональных действий - это действия в рамках принятой в данный момент парадигмы науки. Казалось бы, чисто нормативный подход. Но этот критерий уже не сводится к логической непротиворечивости - если бы это была только непротиворечивость, научная парадигма изменялась бы немедленно с появлением фальсифицирующего эксперимента. На рациональность решений воздействует процесс развития науки: возникает переходный период научной революции, когда идет поиск основополагающих метафизических оснований науки [114, с.170]. В итоге парадигма предстает как набор предписаний для научной группы [114, с.233]. Нормативность рациональности при этом размывается, но отказа от неё не происходит. Новое время предстаёт как один из поворотных пунктов в истории науки и философии - период формулировки парадигм механики, физики и астрономии [114, с.165-170].

И. Лакатос разработал более гибкий подход к понятию и роли научной рациональности. Она предстала как изменение качества эвристики в научно исследовательских программах. Переход от положительной, способствующей познанию, эвристики, к отрицательной, направленной лишь на сохранение существующих теорий - и обозначает отход от рационального образа действий. В этом случае нормативное понимание рациональности сохраняется лишь формально: "Вопреки фальсификационистской морали Поппера ученые нередко и вполне рационально утверждают, что... экспериментальные результаты ненадежны и что расхождения между ними и теорией будут сняты дальнейшим её развитием"[118, с.371]. В работе "История науки и её рациональные реконструкции" перечисляется ряд рациональных "логик открытия", соотношения рациональности которых уже зависит от соотношения внешних и внутренних факторов развития науки. Период Нового времени для И. Лакатоса становится эпохой, когда ученые еще "надеялись, что методология снабдит их сводом механических правил для решения проблем" [119, с.458] - то есть, периодом развития нормативного подхода.

Итак, философская рефлексия научной рациональности тесно связана с её историческим пониманием. Однако рецепция научной рациональности мыслителями, жившими в Новое время - современными авторами каждый раз трактовалась в рамках достаточно узких, наукоцентричных, концепций. В итоге серия блестящих анализов выродилась в споры о соотношении логики открытия и психологии исследования. Это говорит о наличии неучтенного фактора в становлении парадигм науки. Эволюция философских идей оказывается отражена неполно - не позволяет вывести понимание научной рациональности из тупика, и не дает ответ на вопрос об уникальности Нового времени, как эпохи становления современной науки.

Перейдем от понятия научной рациональности - к понятию технической. Как выявить её целевой характер? Для этого необходимо опираться на понятие техники. Воспользуемся следующей формулировкой: техника - совокупность средств человеческой деятельности, созданных для осуществления процессов производства и обслуживания непроизводственных потребностей общества [188, с.525]. Иногда в это определение включают знания и навыки, с помощью которых люди создают и используют эти средства [164, с.61]. По М. Веберу, формальная рациональность - есть мера технически используемых в хозяйстве вычислений [45, с.76], но такое определение узко и неадекватно. В технике эффективность всегда направлена на решение некоей задачи, и всякая техническая идея - есть "знание способов использования природных закономерностей для удовлетворения общественных потребностей" [213, с.205]. Этот аспект рациональности отделить функциональные технические изделия от разнообразных диковинок и поделок.

Р. Кёттер прямо описывает техническую рациональность - как особую целерациональность, воплощаемую в методическом знании [101, с.343]. Понятно, что рациональный способ решения технической задачи должен быть основан на методе, адекватном её сложности, и выражен в лапидарном алгоритме рассуждений. Но каковы критерии адекватности метода и почему необходимо ограничиваться лишь методологическим знанием? Возможно, для следования этому методу нужно затрачивать "общественно необходимое количество труда", когда с появлением новой технологии использование старой становится экономически нерациональным [148, с.398-406]. Однако "общественно необходимое количество труда" лишь опосредованно не связывает техническую рациональность с техническим знанием.

Синтезируя понятие техники с понятием научной рациональности, можно получить следующее, возможно адекватное, определение. Техническая рациональность - качество технических идей, определяющее их утилитарную применимость.

Но можно ли сказать, что техническая рациональность значима для взаимодействия философского и технического знания? Да. Именно она будет определять целесообразный уровень рефлексии в практической деятельности. Мера необходимого для производства анализа рассуждений инженера с помощью философских категорий - будет технически рациональной.

2.2. Формы технической рациональности, как её конкретно-историческое выражение и предпосылки их эволюции как проявление новой парадигмы мышления.

Формой проявления технической рациональности будет конкретно-историческое выражение технического знания. Однако, каковы будут составляющие его элементы и какова история становления таких форм? Совершенная форма технической рациональности должна обеспечивать устранение неэффективных технических решений: инженер должен принимать решение, рассуждая в рамках технической картины мира, опираясь на законы, используя при этом соответствующие методы, идеальные объекты и понятия для формулировки выводов. Результатом его рассуждений должны быть алгоритмы действий рабочих, выраженные как терминологически, так и в чертежах, схемах, инструкциях.

Объединяя все эти требования, возможно получить определение. Форма технической рациональности - её конкретно-историческое выражение в совокупности идеальных объектов, понятий и методов. Естественно, что для создания такой формы необходимы предпосылки, обеспечивающие культуру мышления: соответствующие методы необходимо создать, идеальные объекты сконструировать. Техническое знание необходимо отрефлексировать с помощью философского. До периода Нового времени философия такого взаимодействия и соответствующей культуры мышления обеспечить не могла.

Если сравнить наброски по механике Л. да Винчи и современные чертежи, то видно, что в набросках можно говорить о технической рациональности самого процесса рисования, формы рисунка, но содержание рисунка, отражающее представление о предмете, качество рисунка как проекта - менее рационально, поскольку изображение наполнено избыточными деталями. Вместо единого анализа есть нагромождение подробностей [170, с193-194]. Поэтому интуиция в открытиях Л. да Винчи играет такую большую роль [170, с.219]. В художественных рисунках линия лишена однозначности, а для чертежа каждая линия и каждый знак ценен не сам по себе, а связями с другими знаками выражающими точную мысль инженера [213, с.220]. Современные чертежи, таблицы, графики отражают техническую рациональность в понимании технологических процессов. Чертеж будет настолько рационален, насколько будут идеальные объекты, "элементы теоретических конструктов, графически выраженные на чертеже" [16, с.110], будут отражать техническую идею, способствующую решению инженерной задачи.

Аналогичен вопрос создания технически рационального метода. Эмпирическая индукция и рационалистическая дедукция, созданные Ф. Бэконом и Р. Декартом, диктуют прямо противоположные способы рассуждений. Для разрешения проблемы специалист или эмпирически перебирает варианты, или делает расчеты, вообще избавляющие его от экспериментов, или совмещает эти два метода. Выбор метода, используемого инженером, в значительной мере зависит от имеющихся у него сведений, фактически, от онтологических предпосылок - и создание картины мира, позволяющей совмещать естественнонаучное и техническое знание при решении технических задач, стало одной из задач философии Нового времени. Также необходимо учесть то, что форма технический рациональности должна быть внутренне непротиворечива - то есть быть избавлена от бессистемности обыденно-ремесленного технического знания.

Однако, для раскрытия исторических особенностей становления форм технической рациональности, необходимо выявить различия научной и технической рациональностей. Форма научной рациональности - совокупность приемов анализа явлений и процессов для выработки решения при отыскании нового в картине объективной действительности. Предмет научной рациональности: подбор и требование таких методологических установок, которые приближают человеческое мышление к бытию. Отличия в науке необходимо будут определяться её целеполаганием - познанием объективной действительности. В технической рациональности значительно более остро проявляется внутреннее противоречие между созданием, усовершенствованием метода и дисциплиной в применении методологических установок. Задача технической рациональности - разумное создание и использование техники, совершенствование технологий. Можно ли сказать, что хотя техническая рациональность сама по себе и не несет познавательной нагрузки - но опосредовано она осуществляет отбор составных элементов гносеологического аппарата?

Методологические установки, которым должен следовать рациональный ученый или инженер - отличаются. Р. Кёттер называет это различиями в целеполагании [101, c.350]. Требования, предъявляемые технической рациональностью: технологичность решения, скорость его принятия. Прагматизм выдвигает те же требования по отношению к истине. Цель инженерной деятельности не истина, выраженная в отвлеченных формулах, а ограниченный технический результат. Постижение истины выдвигает значительно более жесткие требования - научное знание стремится к тождеству бытия и мышления. Однако разве не стремится носители технического знания к объединению мышления и бытия в рамках практики?

Научное знание, как и техническое, содержит элементы утилитарности: когда возникает необходимость не столько в истине, сколько в методике расчета, не в конечном результате, но в работоспособной гипотезе, наука вполне может выдать ученому и инженеру полуфабрикат. Уже в период Нового времени утвердилась практика (наиболее ярко выраженная в трудах Г. Галилея и И. Ньютона) принятия в качестве истины наиболее вероятной гипотезы. Г. Кёттер указывает на отказ науки Нового времени от пробабилизма, унаследованного средневековой наукой со времен античности [101, с.348]. Даже когда ученые и философы, закладывавшие основы механистической картины мира, были уверены в возможности отыскать абсолютные и окончательные законы природы (как заметила Х. Патнем - физика с XVII века была метафизикой, точные знания рассматривались как возможность полного и окончательного описания вселенной [183, с.30]), то они не абсолютизировали истинность всех используемых ими законов. То есть можно ставить вопрос о взаимодействии технической рациональности - и философского знания.

Гипотеза, как элемент научной картины мира, чрезвычайно гибка - и её изменение влечет за собой общие изменения науки. История науки показывает, что в любой момент своего развития она не обладает абсолютной истиной, к которой бесконечно стремится (проявляется диалектика абсолютной и относительной истины [150, с.138]), но она так же говорит, что доля истинных положений в науке растет. Методология науки и технического творчества складывались во многом независимо друг от друга и их различия лишь снимаются их генетической общностью, "единой сущностью - познанием законов окружающего мира и их целенаправленным использованием" [213, с.237]. Механизм можно считать идеальным не в силу безукоризненной конструкции, а в силу достаточного исполнения функций. Гипотеза принципиально не может считаться абсолютной истиной. Потому научное знание, в конечном итоге, не приемлет пятипроцентной погрешности обычных инженерных расчетов, и его точность, не абсолютная как таковая, абсолютизирована по сравнению с техническим знанием.

Отличие форм технической и научной рациональностей выявляется в сравнении целостности научного и технического знания. Проблема целостности научного и технического знания не может быть раскрыта в ограниченных рамках данной работы, однако некоторые очевидные выводы сделать возможно. Целостностью знания можно счесть отсутствие в нём противоречий и универсальность элементов - так закон, открытый и две тысячи лет назад, может использоваться сейчас в самых сложных расчетах, и наоборот, противоречия, неощутимые сейчас, могут завтра приобрести решающее значение. И если в решении новой задачи возможно задействовать весь накопленный опыт, то знание можно считать целостным.

Научное знание значительно более целостная система по сравнению с техническим знанием - в силу стремления к полному пониманию, к достижению абсолютной истины, заложенному в его основе: всякое разделение совокупности сведений означает её ущербность, ошибочность. Здесь скрыто важнейшее противоречие прагматизма и научной рациональности: отождествляя критерий истины с самой истиной, прагматизм фактически устраняет из человеческих рассуждений картину мира. У. Джемс [74] требовал, чтобы философские противоречия, не имеющие реального отражения в нашей практике, были вообще исключены из обсуждения. Но если последовать этому указанию, то методологические установки, которые сообщают человеку алгоритм его действий, рассыпаются. Ведь для того, чтобы абстрагировать ситуацию, необходимо иметь некую идеальную модель. Естественно, в такой модели будут возникать противоречия, и не все они будут иметь отношение к практике - абстракция не может полностью соответствовать действительности. И поскольку У. Джемс требует вообще отказаться от их решения, то наука для прагматистов в итоге превратится в "промптуарий" - набор уже решенных задач, описанный Ф. Бэконом.

Техническое знание не обладает такой целостностью. Целостность его определяется возможностью использования технических приемов в различных областях практики: ввиду того, что полная универсальность a priori невозможна, нерационально сводить техническое знание в единую систему. Целостность присутствует и в техническом знании: множество технических приемов в рамках одной отрасли производства сведены в единое целое, существует стандартизация, теория машин. Однако, если в научном знании какой-либо закон становится исключением, противоречащим общей теории - это воспринимается как несовершенство и недостаток, то эмпирически полученные аспекты технологии могут считаться достижением, над теоретизацией которого работать никто не будет.

Этим объясняется ограниченность философской рефлексии технического знания в эпоху Нового времени. Невозможность его целостного осмысления как такового, и привела к парадоксу: с одной стороны признается необходимость увеличения могущества человека, с другой - философы, говоря о "началах" знания, крайне слабо применяют его в попытках классификации машин и механизмов, их усовершенствования. Фактически, лишь Ф. Бэкон и Г. Галилей пытались анализировать собственно технологии или рассматривать продуктивность отдельных дисциплин (как, например, астрологии). В остальном - техническое знание упоминается ровно настолько, насколько оно служит подтверждениям философских умозаключений: так, у Б. Спинозы пример с ременной передачей лишь подтверждает существование только одного вида движения [215, с. 179]. Парадокс был частично устранен только благодаря работам И. Ньютона: появилась возможность редуцировать понимание техники к представлению об используемых в ней законах - рефлексия технического знания стала сводиться к рефлексии научного.

В то же время у ученого в процессе поиска истины, единственное требование, которое необходимо выполнять, - непротиворечивость выдвигаемых гипотез объективной реальности и друг другу. В науке немедленный результат желателен, но не обязателен. Научная рациональность, в отличии от технической, содержит требования быстрейшего и простейшего познания истины. Откровенно фантастическая гипотеза, опирающаяся на ряд необычных фактов, будет отброшена - им попытаются найти более разумное объяснение. Изобретаются рациональные способы расчетов, упрощаются методики экспериментов. Но любые спекулятивные выводы, построенные на ограниченном наборе данных или не учитывающие второстепенных сведений, ведут к утрате достоверности. Открытие зависимости, эффекта, явления, удовлетворяющее инженера, для исследователей и философов - лишь первый этап. Выявление всех аспектов нового явления, его генезиса, каузальных связей откроет ученому новые горизонты.

Противоречия между ученым и инженером, возникающие из различных целей, не позволяют принять точку зрения, согласно которой техническое творчество - это совокупность деятельности по созданию новой техники и познанию, необходимому для ее разработки [18, с.48.]. Если есть дешевый, эмпирический способ решить техническую задачу, инженер последует ему. Ученый же увидит перед собой недочет в картине мира, который необходимо заполнить выдвигаемыми гипотезами.

Но эти противоречия не могут заслонить их громадного сходства. Даже самый кабинетный, оторванный от производства ученый, через цепочку воплощающих его идеи инженеров, углубляет техническое знание. Как части единого процесса понимания мира - эти противоречия находят своё отражение в знаменитом сравнении Ф. Бэкона путей познания: муравья, пчелы и паука. Философия науки приходит к их пониманию в тот момент, когда пытается объединить практическую и теоретическую деятельность в общих рамках - что и произошло в Новое время.

Где же та грань, за которой техническая рациональность перерастает в научную? Там, где перед инженером встает задача, неподдающаяся имеющимся алгоритмам решения. Когда бессильны стандартные приемы типа увеличения мощности или запаса прочности. В этот момент инженер вынужден отбросить старую схему поведения. Его представления о процессах, используемых в технике, показывают свою неполную адекватность - необходимо выявить суть стоящего перед ним явления, получить полную картину происходящего, а значит - лучше понять объективную действительность. Качественно новая задача означает, что для результата технического процесса стали значимы закономерности, чье влияние до этого не учитывалось. Их надо выделить и проанализировать.

Поэтому мерой, отделяющей инженера от ученого, техническую рациональность от научной, есть появление при решении технической задачи такого количества технических вопросов, которое требует качественно нового уровня знаний. А это происходит при решении качественно новых технических задач. При решении таких задач инженер вынужден заимствовать методы работы ученого. Истина станет приоритетом познания, и поэтому научная рациональность, станет признаком действий инженера. Ему необходимо привести абстрактную картину технического процесса в соответствие с действительностью. И для усовершенствования этой картины ему понадобятся принципиально новые представления о процессах - необходимо будет сконструировать идеальные объекты, создать новые методы работы с ними. То есть для обеспечения взаимодействия научной и технической рациональности требуется использование философии. Эта проблематика была наиболее явным полем деятельности для философов Нового времени: опосредованное создание методов, подходящих для работы с технически знанием, конструирование новых идеальных объектов науки. Фактически, вся научная революция того периода была косвенно подчинена этой задаче - поэтому, в имплицитной (или явной) форме данная проблематика поднимается у Ф. Бэкона, Р. Декарта, Г. Галилея, П. Гассенди, Б. Паскаля, Б. Спинозы, Х. Гюйгенса, Г. Лейбница, И. Ньютона.

Но имеет место и обратное превращение. Казалось бы, если технические задачи для ученого вторичны, то техническая рациональность не является определяющей в его действиях. Однако любой научный эксперимент осуществляется в технической среде: те же орудия измерения являются техническими изделиями. Естественно, экспериментальные образцы, весьма несовершенны: первая подзорная труба, первый микроскоп. Но техническая рациональность в научных экспериментах находит своё выражение: при конструировании новых приборов или выявлении уникальных феноменов ученый встречается с чисто техническими проблемами. Существует множество ситуаций, когда для получения ожидаемого, теоретически предсказанного физического эффекта, необходимо создать условия для его проявления. Например, опыт О. Герике [102, с.263]. Для него пришлось изобретать металлические сферы - сами по себе достаточно сложные изделия. Их необходимо отлить так, чтобы они могли выдержать давление воздуха, сделать переход для соединения с воздушным насосом и т. п. Аналогичные сложности возникают с воплощением теоретически возможных конструкций в технике: "Когда Дж. Уатт создавал свою паровую машину, современная ему наука могла оказать помощь в 3-4 проблемах, а не в десятках" [91, с.42]. Эта проблематика - уже не так явно рассматривалась философами Нового времени. Соответствие измерительных приборов проверяемым теориям, как аспект взаимодействия научного и технического знания - достаточно специфический вопрос. В явной форме он затронут разве что у Г. Галилея, им интересовались Б. Паскаль, Х. Гюйгенс и И. Ньютон. Однако, в целом эта проблема редуцировалась к вопросу о достоверности человеческих чувств: рационализм решал её преимущественно отрицательно, а для сенсуалистов (например, П. Гассенди), приборы лишь расширяли возможности восприятия человека. Если данные наблюдений с помощью телескопа еще ставились под сомнение, то изобретение микроскопа вызвало много более живую реакцию среди натуралистов, чем среди философов.

Описанные изменения в поведении инженера демонстрируют взаимосвязь технической и научной рациональностей, переход их друг в друга. Это происходит в зависимости от условий: качественно новые знания требуют от технолога научной рациональности, но и ученый-экспериментатор вынужден решать технические проблемы и считаться с технической рациональностью в своих рассуждениях.

Могут ли стать тождественны между собой техническая и научная рациональности? Да. Современные темпы прогресса требуют сочетания научных открытий с их немедленным техническим воплощением: противоречия между рациональностями снимаются в рамках всего цикла производства. Однако до Нового времени подобного снятия в философии и в академических науках не было (исключения - единичны): можно было говорить лишь о некоторой более или менее рациональной рефлексии естественнонаучных и технических знаний. Лишь в Новое время техническая рациональность становиться значимым аспектом работы философов (пусть и не актуализированным), когда формируется миропонимание и разрабатываются методы, имеющие техническую направленность. Потому исследование этого становления, понимание рецепции философами Нового времени противоречия между рациональностями - актуально и в современных условиях.

Научная и техническая рациональности направлены на разные объекты. Их соблюдение предусматривает различную степень абсолютизации и точности. Различна доказательная база, которую требуют для соблюдения достоверности техническая и научная рациональности. Требования научной и технической рациональности имеют общее основание - удовлетворение человеческих потребностей, но в алгоритмах по достижению конкретных целей могут противоречить друг другу.

Для более эффективного применения необходимо обобщить и объяснить устойчивые, повторяющиеся отношения между явлениями, на основании которых вырабатываются методы решения технических проблем - сформулировать законы, выдвинуть теории. Марксистская традиция определяет законы как "внутреннюю и необходимую связь между явлениями" [153, с.246], в то же время говорится о законах науки - отображении в человеческих головах реальных природных процессов [84, с.15-27]. И хотя "законы мышления и законы природы необходимо согласуются между собой, если только они надлежащим образом познаны" [151, с.539-540], для избежания в дальнейшем анализе оперирования двумя формулировками, примем определение закона, выдвинутое В.П. Капитоном: закон - это "идеальное, характерное для познающего субъекта и практически действующего человека воссоздание мира общих, необходимых, инвариантных, регулярных связей материальных явлений с помощью их репрезентантов" [87, с.21]. Чтобы сформулировать закон, исходя из требований данного определения, необходимы две составляющие: во-первых - видение инвариантных связей материальных явлений; во-вторых - репрезентанты (от reprasentation - представление [95, с. 363]), которые есть классом, включающим в себя идеальные конструкты (идеальные объекты объекты), понятия и саму знаково-буквенную запись законов.

И. Кант, подытоживая гносеологические усилия Нового времени, мог заявлять, что познавая природу "Разум должен подходить к природе, с одной стороны, со своими принципами, сообразно лишь с которыми согласуются между собой явления и могут иметь силу законов, и с другой, с экспериментами, продуманными сообразно принципов" [86, с.85-86]. Соответственно, существуют и две линии подготовки формулирования закона. Первая - гипотеза: "особый прием выдвижения и последующего доказательства некоторого положения", если применять определение данное Л.Б. Баженовым [14, с.38]. Ее предметом так же выступают формы связи явлений и причины как самих явлений, так и форма связи между ними [14, с.7] - при наличии относительно более сформировавшихся репрезентантов. Вторая - закономерность: лишь приближенное, огрубленное математическое или логическое выражение связей и отношений материальных явлений, в котором идеальные объекты еще не получили законченного оформления и могут совпадать с чувственно воспринимаемыми образами.

Гипотеза и закономерность в процессе научной деятельности объединяются в закон. Сам закон получает свое объяснение в рамках теории - "целостной системы понятий, законов и констант" [208, с.217]. Это открывает возможность гибкого изменения формулировок закона, приспособление его под текущие условия. Теории по одной дисциплине составляют частную картину мира. Отдельные картины мира сходятся в рамках одной, наиболее полно отражающей объективную действительность. Эта последовательность умопостроений неоднократно наблюдалась в науке [197, с.270], в том числе в период Нового времени, и неоднократно исследовалась. Но что происходит в техническом знании, есть ли там аналогичные процессы, насколько они в своем развитии взаимодействуют с философским знанием?

Научные законы используются в техническом знании, но какие изменения происходят в них? При этом ограничивается описываемое поле: предметом выступают лишь технические изделия и процессы. Но как именно изменять содержание закона?

Возможна ли техника без науки? Естественно, создание техники не всегда требует научных знаний. Любой лучник может сказать, как лук гнется под его пальцами, но принципа рычага он не формулирует. Потому техника как "опредмечивание законов науки" [103, с.25] трактоваться не может. Человек отображает в своем сознании действие механизмов в виде алгоритма изготовления и применения. Какова же была структура совокупности таких алгоритмических описаний? Можно сказать, что имело место множество теоретически не связанных между собой наблюдений, общность которых могла функционировать, лишь опираясь на непрерывную эмпирическую проверку. Это были закономерности, отражающие обыденно-ремесленное знание о технических процессах. Без теоретического конструирования - просто эмпирическое обобщение данных. Однако всегда было некоторое количество почти несвязанных между собой гипотез ad hoc, объяснявших одно или два явления - репрезентанты, положенные в их основу, были примитивны и не увязаны в единую систему.

Но может естественнонаучный закон применяться в техническом знании только в виде неупорядоченных алгоритмических описаний? Нет. Необходимы обе предпосылки - зависимость и гипотеза. Прежде всего необходимо сведение всех наличных технических знаний в единый набор данных. Ренессанс породил множество людей, обладающих достаточными для этого знаниями. Примером такой работы можно считать трактат Георга Бауэра (Агриколы) "О горном деле и металлургии" (Базель 1556г.) [5], где были собраны и в отдельных случаях проанализированы практически все тогдашние сведения по этому вопросу. Это то и были попытки рефлексии технического знания как такового. Они продолжались в течение всего Нового времени в виде создания различных "театров машин и механизмов". Эта тенденция нашла свое отражение в "промптуарии" Ф. Бэкона - для философов Нового времени стала очевидной необходимость "составить заранее и хранить... доказательства, применимые ко всем особенно часто встречающимся случаям" [35, с.90].

Техническая гипотеза - допущение в понимании технических явлений, истинность которого не определена, описывающая их взаимодействие в практически воспринимаемой форме. Техническая гипотеза, как и научная, для своей формулировки нуждается в репрезентантах. Для этого процесса нужен категориальный аппарат. Мышление человека не оперирует единичными объектами [10, с.34], для адекватного выражения единичного явления через термины и понятия необходим их синтез в рамках единой теории. Можно ли говорить об изложении такого аппарата в труде "О горном деле и металлургии" и ему подобных? Нет. Там присутствует лишь обобщение данных, их классификация, но сведение их в единую непротиворечивую систему - отсутствует. Для создания такой системы, фактически теории, необходимо смысл основных исходных понятий определять через используемые философские категории [10, с.16]. То есть использовать философское знание. В эпоху Возрождения подобных трудов создано не было, и Л. да Винчи мог лишь заявлять что "никакой достоверности нет в науках там, где нельзя применить ни одной из математических наук" [136, с. 86], но о создании единоцентричного понятийного аппарата в какой-либо отрасли техники - и речи не было.

Необходимы структура, метод, в рамках которых можно анализировать выявленные зависимости нуждаются в математическом, или четком логическом выражении, и качественно новом уровне. Вопрос взаимодействия такого аппарата и технических дисциплин - решался философией Нового времени: Л. Фейербах назвал Ф. Бекона "эмпириком в философии", в том смысле, что экспериментируя с методами познания он смог добиться объединения "физических опытов и открытий" и "искусства экспериментирования"[231, с.94]. Понятия, ограничивающие область действия естественнонаучных законов, предоставляет отрасль техники, которая занимается анализом данной группы явлений, но их систематизация - немыслима без методологии.

Возможно ли развитие техники без ее связи с дисциплиной, используемой для формулировки идеальных объектов и аппарата для выражения закономерностей? Булатных дел мастера были представителями именно такого направления. Но оно очень неустойчиво. Если же взять артиллерию 1500-го года, то мы имеем дело с технической прототеорией: нет критерия, который отличал бы предпосылки верного предсказания от неверного; есть возможность произвольного толкования единого теоретического обобщения - то есть, зависимости, наблюдаемые артиллеристами, и репрезентанты, предоставляемые аристотелевской механикой, еще не вступили в продуктивное взаимодействие.

Но что может послужить критерием такого уровня взаимодействия философии и техники? Проведение операций, которые считались бы невозможными при обыденном уровне знания. В науке отличным примером служат рассуждения Г. Галилея - аристотелевики не могли себе позволить такой свободы в пользовании системами отсчета. А Г. Галилей мог считать поверхность Земли шарообразной и плоской одновременно [50, с.351]. Дифференциальное и интегральное исчисление позволяет его пользователю одновременно считать бесконечно малую величину и равной нулю, и не равной нулю. В технике это дает принципиально новые возможности использования явлений: точность ведения огня, расчет водоизмещения кораблей. И введение новых идеальных объектов и понятий философским знанием определяет направление развития технологии.

Чтобы использовать естественнонаучные законы в техническом знании необходимы соответствующие репрезентанты. В.Г. Горохов замечает: "Абстрактные объекты технической теории обладают целым рядом особенностей. Прежде всего они являются "однородными" в том смысле, что собраны из некоторого фиксированного набора блоков по определенным правилам "сборки"..." [221, с.261]. Без них, усеченных идеальных объектов сформулированных наукой, эффективность инженерного труда - низка. В своих работах об арбалетном механизме Леонардо да Винчи пытался проанализировать его работу [267], но теоретические основы динамики еще не были созданы, полноценное абстрагирование процесса было невозможно. Понятия центра тяжести, нейтральной зоны в изгибающейся дуге - еще не выделились из простых детализированных описаний технических изделий.

Но как объяснить эту "однородность" идеальных объектов? Используется более низкий уровень абстрагирования процессов. В диалектическом соотношении категорий единичное-особенное-всеобщее техническая теория направлена на описание особенного, так как практическая деятельность человека всегда использует лишь часть известных ему процессов. Поэтому идеальные объекты и понятия, не носят универсального характера. Это создает определенную трудность для их формулировки: философская традиция со времен Аристотеля направлена на поиск общих начал, в направлении "от более понятного для нас к более явному природе" [9, с.61].

Однако, присутствует и обратное явление - техническая гипотеза, может быть сформулирована в изоляции от общей картины мира. Действительно, теория "импетуса" должна объяснять универсальный класс явлений в подлунном мире, вне зависимости от места, времени и т. д. Г. Галилей и И. Кеплер пробуют исчислять небеса на основе земных явлений, а И. Ньютон прямо делает это. Техника на подобное не претендует. Степень содержания элементов ad hoc может быть значительно выше. Исходные установки, на которых базируется гипотеза, могут прямо противоречить общей картине мира.

Естественнонаучный закон направлен на описание явлений, вне зависимости от их использования в технологии. В рамках технического знания с его помощью надо получать предсказательный вывод по результату практической деятельности. Надо учитывать целеполагание человеческой практики. Пока электричество проявляется в виде огней святого Эльма - это природное явление, но когда от гальванизма дергаются лягушачьи лапки - это уже техническая процедура. Следовательно, необходим набор вводных: эмпирических данные, полученный в результате практической деятельности (необходимо введение эмпирических коэффициентов), и абстрагирующая дисциплина, необходимая для выделения и описания причинно-следственных связей.

Понятия, используемые для ограничения поля применения естественнонаучных законов - могут быть слабо связаны с научной картиной мира. Идеальные объекты могут быть ограниченны, научно нерациональны. Так, в теплоэнергетике часто подсчёт количества теплоты осуществляется не в "Джоулях", принятых системой единиц СИ, а в "Калориях", лучше отражающих специфику производства.

Возможно ли говорить о естественнонаучных законах, сформулированных в период Нового времени для использования в техническом знании и о степени рефлексии таких формулировок? Новое время это период, когда противоречие науки и техники было снято, и, видя в окружающей природе по сути большой механизм, философы стремились понять истинные природные законы, чтобы уже их использовать в технике. Как идеальные объекты и понятия, сформулированные в рамках подобных изысканий, могут носить утилитарный характер? Действительно, чтобы снять противостояние искусственного и естественного, философам Нового времени надо было признать наличие их общих начал. Но существовали два фактора, указывающие на взаимодействие формулировки естественнонаучных законов и технического знания. Во-первых, существовали механизмы, не имевшие природных аналогов. Для описания их совокупности требовались закономерности, непосредственно к природе не применимые. Следовательно, требовалось создание мысленных конструкций, отражавших искусственные объекты, позволивших бы выделить из совокупности природных свойств объекта, его технически пригодные качества, то есть создание утилитарных репрезентант. Примеры этого можно найти уже в "Механике" Г. Галилея [49, с.12]. Во-вторых, законы природы формулировались, в том числе под воздействием практических задач, актуальных в период Нового времени, что предопределило механистический характер философии эпохи Просвещения.

Но вот рефлексия законов, восприятие их в собственном, самотождественном качестве, в методологический период Нового времени была еще ограничена. Ф. Бэкон рассматривает формы явлений как "законы и определения чистого действия которые создают простую природу" и одновременно как неотделимые от практики зависимости [35, с.114], но само количество "форм" - абстрактных, больших и меньших, видовых - у него настолько разнообразно, что о рефлексии их в качестве закона можно говорить скорее как о частном случае. Р. Декарт уже оперирует функциональными зависимостями [46, с.141] и рассматривает закон сохранения импульса [69, с202]. В системный период Нового времени законы уже стали осознаваться как инвариантные связи и отношения, преимущественно относимые к физике, они именовались естественными, натуральными часто для подчеркивания их истинности. Г. Лейбниц вводит понятие функции [212, с.9]. Дж. Локк рассуждает о законах природы, познаваемых разумом через опыт [142, с.20], хотя и подразумевает под ними моральные законы. Миропонимание же И. Ньютона находит прямое отражение в математических формулах. Полученная, в итоге деятельности философов Нового времени, механистическая картина мира, никогда бы не смогла использоваться для становления чисто технических наук в XVIII-XIX-вв. не будь естественнонаучные законы, лежащие в её основе, приспособлены для использования в рамках технического знания.

А как соотносятся научная и техническая теории? Если научная теория должна создавать предпосылки для производства знаний: отражать существенные характеристики действительности и осуществлять регулировку когнитивной наследственности [199, с.237] (т.е. обеспечивать кумуллятивность знаний); то техническая теория направлена на выработку адекватных человеческой деятельности идеальных объектов, их непротиворечивое использование при изменении формулировок законов. Но это вовсе не означает, что базовые идеальные объекты, лежащие в ее основе, должны быть тождественны естественнонаучным. "Технические теории могут иметь собственные конкретные тенденции развития" [213, с. 252]. Например, во многих теплотехнических расчетах тепловой поток описывают как субстанцию, но не как изменение скоростей движений молекул [225, с.116]. Техническая теория должна лишь описывать механизмы для адекватной трансформации идеальных объектов и понятий. Таковой можно считать теорию машин и механизмов, теорию автоматов и другие. В период Нового времени - только Г. Галилей в своих работах не актуализируя, а лишь на большом числе примеров, раскрывал механизмы редукции репрезентантов естественнонаучных законов для использования в технике.

Существуют ли разновидности форм технической рациональности, каковы критерии их различия и происходит ли изменение таких форм?

Факт смены наукой и техникой за время своего существования своих базовых теорий является общепризнанным. Признается и наличие разных форм рациональности. Но основной упор при этом делается на исторические и социокультурные аспекты рационального, изменения в законах и парадигмах науки [158, с.221; 210; 103, с.13]. Если понимать "локальную рациональность" [234, с.719] именно как форму рациональности, то она должна содержать специфическую систему ценностей, набор методов, систему категорий и специальные правила адекватности. Однако, каковы предпосылки изменения форм технической рациональности и с какого времени можно отсчитывать существование современных форм? И возможно ли при указании формы технической рациональности не перечислять все её составляющие, а указывать наиболее характерную, определяющую собой остальные?

Основная характеристика формы технической рациональности - то, с помощью чего она позволяет решать конкретные инженерные задачи. Таковых составных, вышеописанных, факторов можно выделить четыре: возможность выявления зависимостей; создание технических идеальных объектов и понятий; использование естественнонаучных законов в инженерной практике; использование технической теории.

Соответственно формы технической рациональности классифицируются:

1) для решения конкретных инженерных задач невозможно целенаправленно выявлять закономерности, формулировать понятия, создавать идеальные конструкты и опираться на онтологические предпосылки;

2) возможно эпизодически выводить закономерности, использовать ad hoc при решении инженерных задач абстрактные объекты и понятия, созданные в рамках научных теорий;

3) возможно целенаправленно эмпирически отыскивать зависимости, свойственные техническим изделиям, при возможности применять знания естественнонаучных законов;

4) на основе формулировки абстрактных объектов технической теории и создания её понятий, достигается возможность редукции естественнонаучных законов для их применения в инженерной практике;

5) благодаря достижению внеэмпиричности решения отдельных классов технических задач - преувеличивается значение естественнонаучных теорий, технические теории рассматриваются как их частный случай.

Прежде чем анализировать формы технической рациональности, появившиеся в течение Нового времени, необходимо описать формы, существовавшие в эпоху Ренессанса. Старейшей формой технической рациональности было заимствование технических решений у природы и приверженность технологической традиции - недаром Аристотель описывал ремесленников, как действующих только по привычке [8, с.66]. В древнем мире не существовало методов экспериментальной проверки механизмов. Поэтому техники древности старались придерживаться однажды хорошо показавших себя конструкций, закладывая в них избыточные запасы прочности. Законы в её рамках формулировались по сути случайно, взаимодействие философского и технического знания при решении технических задач практически не наблюдалось. Философская рефлексия, объединяющая научное и техническое знание может быть представлена разве что трудами Архимеда, а рефлексия технического знания как такового была обобщением уже известных положений (работы Витрувия). Традиционность мышления инженеров - достаточное определение для этой формы технической рациональности, первой по предложенной классификации.

К началу Возрождения традиционная форма технической рациональности себя исчерпывала. В 1440 году И. Гуттенберг изобрел печатный станок [202, с.109]: его конструкция была столь очевидна и проста, что для ее создания не потребовалось досконального знания математики. Знаменитый вертолет Леонардо да Винчи это просто отрезок "архимедова винта", чья форма не определяется вычислениями. Техническая рациональность приобрела черту, которую сейчас приписывает ей обывательское мышление: разумно, рационально было поступать, как подсказывал здравый смысл. Возникла обыденная форма технической рациональности - основанная на решении технических задач с помощью комбинации неспециализированных образов и понятий. Она соответствует второму номеру в предложенной классификации. Правда, уже тогда здравый смысл должен был в чем-то выражаться. И он выразился в стремлении к красоте, идеальной пропорциональности создаваемых конструкций [90, с.142-143], а также в стремлении проверять часть полученных знаний опытным путем. Законы перспективы принесли в искусство математические методы, но присутствовали и обратные проникновения. Механизмы пытались строить по образу геометрических фигур (еще одним фактором этого было влияние неоплатонизма, как тесно связанного с математикой философского направления). Были описаны многочисленные закономерности, объясняемые преимущественно, пропорциональным соотношениями. У зарождавшейся прослойки инженеров появился хоть какой-то аппарат для описания тех процессов, с которыми они работали. Законы природы, однако, нельзя выразить только в терминах арифметики или в категориях, предоставляемых неоплатонизмом. Механизм выработки идеальных объектов науки отсутствовал. В смысле рефлексии технического знания показателен пример анализа работ Л. Б. Альберти, приведенный М.А. Парнюком: применяя некоторые абстрактоно-теоретические построения к практике, итальянский ученый не формулировал специальной терминологии, и в описании строительных конструкций, лишь начинал схематизацию моментов сил, напряжений, характерных для балок, стен и т.п. [213, с.149-151].

Этим объясняется сохранение традиционалистским подходом к технике значительной части своих позиций. Новые, необходимые механизмы конструировались по пропорциям или в соответствии с эстетическими представлениями. Иногда по проектам строились макеты и модели (лишь простейшие из них могли проверяться математически с помощью теории рычага). Непосредственно после этого вступал в силу принцип традиции, в соответствии с которым для любых радикальных изменений конструкции требовалось начинать весь цикл исследований сначала.

Обыденная форма технической рациональности позволяет шире использовать взаимодействие научного и технического знания, чем традиционалистская. К началу XVII-го века эта форма достигла своего расцвета: в ее рамках решалось подавляющее большинство инженерных задач и делались почти все технические открытия. Но был обнаружен и предел: невозможность синтеза идеальных объектов, обеспечивающих создание математического аппарата адекватного сложным процессам. Это делало невозможным формулировку естественнонаучных законов и их использование в технике, и, следовательно, осуществления четких предсказательных расчетов. Опираясь только на рассуждения, уже нельзя было ни двигать вперед технику, ни упорядочивать тот растущий объем знаний, что поставляло естествознание. Пушки были поставлены на колеса, и им была придана более или менее экономичная форма, в то же время сказать точно, куда упадет ядро, не мог никто. Обыденная форма рациональности стала изживать себя - в истории философии этот кризис нашел отражение в критике Ф. Бэконом, Р. Декартом и Г. Галилеем бессистемного накопления сведений, многознайства. Именно необходимость использования более совершенных методов подтолкнула философов, занимавшихся усовершенствованием познания, к поиску новых форм рациональности.

2.3 Социальная детерминация технической рациональности в структуре научного и философского знания Нового времени.

Какими наиболее существенными факторами "внутренними" и "внешними" определялись механизмы становления новых форм технической рациональности?

Наиболее существенными внутренними факторами были: качественное увеличение взаимодействия научного и технического знания, проявившееся в повышении значимости технической рациональности; утрата религией определяющего значения для философского дискурса, вырабатывающего репрезентанты естественнонаучных законов. Внешним фактором стало включение научно-технических знаний в товарно-денежные отношения, благодаря той же технической рациональности.

Так каков же был механизм взаимосвязи формирования идей о необходимости взаимодействия науки и техники - и новых философских гипотез?

Что толкало человека к познанию до Нового времени? Знание приносило выгоду людям, но была ли выгода персонифицирована? Подавляющее большинство открытий было сделано случайно или как результат исследовательского хобби отдельных людей. Человеческая любознательность была слабо аргументирована. Исключения были единичны. Очевидно, что для достижения неких качественно новых результатов научной деятельности необходимы изменения в мотивации. Но каковы критерии уровня развития науки? Какие количественные и качественные показатели отличают средневекового философа-экспериментатора Роджера Бэкона от Френсиса Бэкона? Ф. Розенберг определил для этого три условия: 1) наличие философских предпосылок, определяющих общий характер теорий и общие черты логических и методологических приемов; 2) ряд математических допущений и предпосылок со всем вытекающим отсюда аппаратом выводов и вычислений; 3) экспериментальный материал, определяющий характер сложившейся методики и общее направление научных интересов [202, с.15].

Но только этих факторов недостаточно. Ученые и инженеры - это часть общества. Взаимосвязь хозяйственного и культурного развития в истории наблюдалась многократно. Для выражения этой взаимосвязи необходимы еще две компоненты: 4) наличие устоявшейся прослойки общества, члены которой имеют возможности для научной деятельности; 5) наличие индустрии, которая сможет освоить научные открытия и поставить перед учеными и инженерами новые задачи. Таким образом, "выработка новых методологических установок", дальнейшее развитие онтологических гипотез, возможно при использовании их в технике. Произойти это могло через превращение продукта труда ученых - новых знаний - в товар. Для институанализации науки, которая обеспечит условия для достижения нового уровня философского знания - необходимо осуществление расширенного капиталистического воспроизводства. Всеобщая формула капитала Д-Т-Д* [148, с.166] в применении к научным знаниям должна звучать деньги-открытия-деньги*. И техническая рациональность стала побудителем научных изысканий, одним из критериев разработки новых методологий и формулировки законов, применимых в рамках технического знания.

Нельзя, однако, вульгаризировать влияние общественных процессов на философию - ни Р. Декарт, ни Б. Спиноза, ни Г. Лейбниц, ни даже И. Ньютон не получали непосредственной, прямой выгоды выдвинутых ими философских доктрин. Кругооборот деньги-открытие-деньги* в ту пору крайне редко включал в себя одного ученого, реализующего свои идеи, или предпринимателя, платящего ученому за изобретения. Дело обстояло иначе: работы Г. Галилея и Б. Паскаля помогали среднестатистическому математику и механику новой идеей и методом. Примером здесь служит эволюция использования силы пара: первоначально Дени Папен сконструировал установку для получения вакуума, где использовалась сила сжатия охлаждающегося пара. Потом появилась машина Савери, где пар уже производил механическое усилие, но по сути она была игрушкой. И лишь чрезвычайная потребность в насосах обеспечила успех изобретению Ньюкомена [100, с.12-14]. Получившие выгоду люди отнюдь не старались материально поощрить известных физиков и философов. Но выгода, полученная определенным образом, требовала повторного вложения денег в ту же отрасль. В результате выросли общий уровень интереса к новым наукам и количество людей, занимающихся ими. А так как существенный прогресс в науке невозможен без формирования нового мировоззрения и изменений в философии, то и она начинает развиваться.

Весь этот цикл, даже по насущным проблемам, мог продолжаться годами и десятилетиями. Качественный прорыв произошел только в середине столетия: главный научно-технический итог социальных изменений середины XVII-го века в Англии, Голландии и, отчасти, во Франции и Германии - буржуазия поняла, что технические усовершенствования интенсифицируют даже мануфактурное производство, и там, где она уже стала правящим классом, цикл "открытие-доход-открытие" сократился до нескольких лет. Разумеется, такой скоростью оборота обладали лишь конкретные технические находки: таково создание Б. Паскалем счетной машинки [242, с.395]. Но инженеры и философы могли теперь работать в рамках одних организационных структур: лондонский кружок ученых превратился в Королевское Научное Общество, а кружок М. Марсенна влился во французскую Академию.

Впрочем, необходимо более подробно объяснить действие того механизма, что смог обеспечить, переход от статического набора условий, необходимых для развития науки, к динамической картине использования философского знания в технике. Итак, первая ступень, первый виток спирали - философские концепции, определяющие собой картину мира. Например, фундаментальная гипотеза, выраженная в трудах Г. Галилея, и доказывающая гомогенность пространства. Она еще не является "техническим товаром".

Прогресс первой ступени влечет за собой прогресс науки в отдельных областях и прикладной технической мысли. Законы и теории, конструируемые учеными в рамках определенной картины мира и истолковывающие протекание природных процессов - это вторая ступень. Следующий, третий виток - их применение в рамках технического знания. Как например использование Г. Галилеем параболической траектории при описании полета ядра. Сейчас составляют артиллерийские таблицы, с помощью эмпирических коэффициентов и ограничения поля применения - сводят естественнонаучный закон к техническому выражению.

Техническая рациональность усовершенствования технологий и конструкций механизмов - четвертый виток. В случае понимания законов инновации упрощаются. Это, например, идея оборудования часов маятником. Пятая, нисходящая ступень: алгоритмическое описание технологии. Уже относится к технической прототеории, хоть и допускает использование математики и логики - это не закономерность, но эмпирическая зависимость. Она еще не может быть распространена изобретателем на схожие механизмы, а будет присутствовать в единственном экземпляре: так, зная пропорции составляющих для изготовления стекла зеленого цвета, мастер может не знать технологии изготовления синего стекла.

Перечисленные во второй-пятой ступенях технические знания и технические изделия - все это товары, в которых может воплотиться "товарность технического знания". Основоположниками марксизма еще в XIX-м столетии было показано, как изменения в средствах производства влекут за собой изменения в обществе, причем не только глобальные, революционные изменения в производственных отношениях, но и множество мелких, локальных. Это - шестая ступень, как и первая не являющаяся техническим товаром. Соотношения между пятой и шестой ступенями - между производительными силами и производственными отношениями - самые заметные, они неоднократно и тщательно исследовались [113; 75; 194]. Капиталисты стремятся увеличить относительную прибавочную стоимость [148, с.322]. Для этого необходимы некоторые вложения в изобретательство. Наблюдается количественно-качественный скачок в товарности знаний. Возникает "меновая стоимость" технических идей. Товарность идеи падает с увеличением ее абстрактности, всеобщности. Закон, примененный в технике, это товар еще более специфический, чем рационализация, следовательно, трудно реализуемый - его поиски становятся рентабельными лишь в рамках достаточно развитой практики.

Когда мысль, очевидная сейчас, окончательно оформилась в общественном сознании передовых государств - знания стали объектом конкуренции: в 1638-м году Генеральные Штаты Нидерландов обращаются тайком к Г. Галилею с просьбой дать указания о применении наблюдения спутников Юпитера для определения долгот [112, с.499]. Идеологические противоречия государствами фактически уничтожают запреты на публикацию научных и философских трудов. Так "Диалог о двух системах мира" Г. Галилея, внесенный в индекс запрещенных книг, издали в Лейдене в 1638 году [112, с.498]. Благодаря регулярному выпуску трудов Б. Паскаля, Р. Бойля и других, их могли читать металлурги, корабелы, горные инженеры. Пусть теоретические выкладки впрямую еще не проникли в технические учебники, но к началу XVIII-го века взаимодействие механики и точных наук с промышленностью оформилось несомненно.

Но каковы граничные условия процесса взаимодействия философского и технического знания, и какова была философская рецепция этого в эпоху Нового времени?

Прежде всего, необходимо выявить в этом процессе роль уровня знаний. Достаточная, для промышленной революции, концентрация техники, ранее достигалась неоднократно. Можно вспомнить увлечение наукой античной рабовладельческой знати, особенно александрийский Египет 100-50 гг. до н.э. Но одни знания не продуцировали другие. Очевидно, знанию для того, чтобы превратиться в товар, перейти от любознательного подмечания закономерностей к выводу законов, необходимо достигнуть критического количества. Необходимо, чтобы ученые и инженеры, основываясь на картине мире массово формулировали естественнонаучные законы для решения задач, недоступных обыденной форме технической рациональности. Только тогда ученые начинают регулярно производить практически применимые знания. Отделение техники от философии, наблюдаемое в эпохи Античности и Средневековья, нельзя объяснить только социально-политическими условиями - философия не могла получить количества естественнонаучных сведений, достаточного для построения научной картины мира, по своей полноте и детальности подходящей для технического использования. Ф. Бродель описывает ситуацию в Ломбардии, как всеобщую моду на механику [32, с.567]. Но только такие корифеи, как Л. да Винчи, могли регулярно совершать открытия. Новые знания рассматривались как нечто положительно-стихийное. Кто мог сказать, что он наверняка решит техническую проблему? Изобретатели во многом случайно формулировали закономерности на основе ограниченного и неадекватного набора идеальных объектов. Если совершения открытия зависит больше от личных качеств, чем от применяемого метода, то превалирует интерес к личностям механиков, а не к их знаниям. Это было важнейшим признаком низкого уровня рефлексии технического знания - его носителей рассматривали как своего рода искусников. Окончательный переход к профессиональной инженерной деятельности стал возможен, когда новые методы и математика настолько проникли в механику, что их применение уже гарантировало решение рядовой технической проблемы: появилась возможность массового обучения инженеров и продажи их труда.

Что касается онтологии, подходящей для использования в инженерии, то в философии Ренессанса можно наблюдать отдельные попытки систематизации природных явлений на основе либо античных гипотез, подвергшихся влиянию христианской теологии (аристотелевизм П. Помпонацци [85, с.303-309]), либо уже на основе натуралистического сенсуализма (Б. Телезио [7, с.122-128]). Но для технического знания эти работы последствий не имели.

Также необходимо отметить эволюцию возможностей технического знания, изменения, связанные с взаимодействием с философским знанием. Можно сказать, что усовершенствование машины или процесса перестало быть чем-то необычным в эпоху Возрождения, когда небольшим количеством людей за несколько лет были сделаны десятки изобретений - обыденная форма технической рациональности включала в себя нахождение изолированных закономерностей. Математическое описание узлов и процессов в механизмах - чрезвычайная редкость даже в эпоху Ренессанса [202, с.128]. Техническое знание было достаточно структурировано для принятия математических описаний - уже в эпоху Нового времени. Причем сама математизации технического знания была показана еще Г. Галилеем, И. Кеплером и современными им исследователями, а окончательно она утвердилась как некая стандартная процедура уже после изобретения дифференциального и интегрального исчислений.

Расширение общих знаний о процессах, используемых в технике, перестало быть уникальным в процессе первой научной революции, создавшей механистическую картину мира и происходившей именно в рассматриваемый период. Множество явлений получили достоверное, практически применимое объяснение в рамках единого понимания мира. Создание технически применимых философских и математических концепций - стало системным, основанным на философски обоснованной и при этом технически применимой картине мира.

Поиск альтернативных философских оснований технически применимой картины мира, сравнение философских предпосылок научной революции Европы и Востока - отдельный вопрос, выходящий за пределы данной работы. Но можно сказать, что категории, составлявшие основу восточной философии, хуже совмещались с процедурами измерения. Они были приспособлены для осмысления скорее качественных, чем количественных изменений в окружающем мира. Определяющая для китайской философии категория - "безначальное Дао" принципиально не измеряема ни в пространстве, ни во времени - поэтому, как репрезентант в законе, малопригодна. Аналогичные качества других категорий приводили к затруднениям при использовании принципов ли-закона и материальной силы ци, даже для формулировки математического выражения естественнонаучных законов. Поэтому идеи неоконфуцианца Шао Юна, о численно выражении форм предметов, не получили технического применения. Однако нельзя сводить предпосылки технической революции - лишь к разнице в философии: социально-экономический набор факторов, необходимых для неё, сложился в Европе во многом случайно. Как заметил Ф. Бродель, техническое соревнование между Европой и остальным миром было гонкой неиспользованных возможностей [31, с.462].

Какие мысли высказывались ведущими умами Нового времени о возможностях взаимодействия философского и технического знания? О технической рациональности, как о звене, связывающем знание и технику? Идеи о полезности развития техники получили экономическое обоснование уже в 1615 году, когда А. де Монкретьен ввел термин "политическая экономия" и в промышленности усмотрел источник богатства [258, с.63].

В организационном срезе наиболее ярко выразил такие идеи Ф. Бэкон в "Новой Атлантиде". Идеальное общество, которым правит наука, и которое благоденствует именно благодаря ее силам. Однако, "Новая Атлантида" - утопия, недостижимость которой была понятна уже современникам. Описанный "Дом Соломона" - орден ученых, которые для своей хозяйственной независимости располагают массой рудников, мастерских и сельских угодий [38, с.516]. Недаром его сравнивают с орденом иезуитов и приписывают ранжированное квазииерархическое устройство [207]. Лишь часть членов ордена занята научными изысканиями. Все так тщательно описанные Ф. Бэконом мастерские и лаборатории изолированы не только от остального мира но, во многом, и от жителей Атлантиды. Очередному изобретателю воздвигается статуя и дается вознаграждение [38, с.523], но внедрение этого изобретения определяется неким коллегиальным органом, то есть описана не "товарность знания" в чистом виде, а скорее бюрократический подход к использованию открытий. Кроме того, среди членов дома существует жесткая специализация [38, с.522], чуть ли не сословная бюрократия ученых, которая отличается от тогдашних университетов Европы лишь минимальной степенью объединения науки и производства.

Галилео Галилей самой своей деятельностью объединял философское и техническое знание. Со своих первых работ, ещё в "Механике", он говорит о пользе, извлекаемой из приспособлений, которые можно усовершенствовать с помощью лучших рассуждений [49, с.7]. Во всех его сочинениях прямо говориться о необходимости добиваться совершенства технического знания. Но Г. Галилей, рассматривал свои открытия скорее как доходную собственность, чем как товар.

Рене Декарт в своих рассуждениях практически не высказывается о философии, как о индустриально значимой поддержке техники. Создатель метода, который должен увеличивать власть человека над природой и предохранять его от ошибок, крайне глухо высказывается по поводу его непосредственного технического использования. Р. Декарт и картезианцы не сделали вопросы технического применения полученного знания объектом своего анализа. Пьер Гассенди пытался сформулировать предпосылки функционирования науки. Но "товарность знания" не связана у него с техникой. Много сказано о товарном виде знания - легко читаемом языке, построении работ, форме доказательств [54, с.212]. Здесь дает знать о себе разрыв в гуманитарном образовании философов и необходимости рассуждать о технике.

Дж. Локк - говорит о рабочей силе как о товаре. В его работах можно наблюдать переход от почти поэтического "знание-сила" Ф. Бэкона, к историческому (пусть во многом и основанному на Библии) обоснованию свобод и ценностей. В "Двух трактатах о государственном правлении" есть утверждение о том, что 99/100 ценности земли - в ее обработке человеком [138, с.284]. Умение хорошо обрабатывать землю в этом случае тоже становиться ценным. Это говорит о том, что рационализация технического знания стала восприниматься связующим звеном между прикладной и академической науками. Годфрид Лейбниц - человек, помогавший основанию Берлинской Академии и, отчасти, Петербургской, не мог не рассматривать вопрос прибыльности научной деятельности. В сочинении "О приумножении наук" он прямо говорит, что любой государь должен заботиться о науке для усиления своей торговли и мануфактурного производства [127, с.179]. Есть достаточное количество высказываний по прибыльности того или иного изобретения. Но проблематика технического использования совершенных открытий практически не фигурирует в работах Г. Лейбница.

Можно сделать вывод, что в период Нового времени гипотеза о связи философии и техники как посредством экономики, так и посредством необходимости использования новых гносеологических инструментов в технике, не обрела системности. Порой воспринималась утопически, не была отработана на примерах, не доказала своей истинности. Типична в этом отношении позиция Т. Гоббса: в той пользе, что приносит наука людям, он не разделял философию, физику и геометрию, лишь упоминая о технике наряду с исправлением нравов [58, с.27]. Но не потому, что отчетливо представлял их, как части единой системы, а потому, что смешивал последствия развития техники и исправления нравов, и даже университеты рассматривал скорее как рассадник католицизма [59, с.266-268].

Какова структура того технического знания, теорий, в поле дискурса которых рассуждают инженеры и ученые? Какие тенденции этой структуры - не увеличение возможностей, но внутренние изменения эпохи Нового времени - можно объяснить влиянием философского знания?

Попытаемся воспользоваться для структурирования технического знаниями понятиями, относимыми к научному знанию. Наиболее общая структурная единица знания - промптуарий (если пользоваться термином Ф. Бэкона) научных решений, на основе которого принимаются новые решения, имеет более современное определение - парадигма. По определению Т. Куна, парадигма науки это: "...классические труды ученых: "Физика" Аристотеля, "Альмагест" Птолемея, "Начала" и "Оптика" Ньютона и многие другие... ...некоторые общепринятые примеры фактической практики научных исследований -- примеры, которые включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование, -- все в совокупности дают нам модели, из которых возникают конкретные традиции научного исследования" [114, с.28]. Так же парадигмой науки можно считать относительную истину, выразившуюся в системе знаний с высоким уровнем объективности и принятой научным сообществом в качестве инструмента познания мира. Относительная истина, в каждый момент развития науки, требует её приведения в некую устойчивую систему для построения "истинной и наиболее простой фундаментальной теории, соответствующей данному уровню познавательной деятельности и хорошо "работающей" на практике" [10, с.16].

В данном контексте нас будут интересовать два приоритета системы знаний: приоритет целостности (требующий упорядоченности, централизации, строгой иерархии терминов), позволяющий добиться непротиворечивости, и приоритет введения инноваций (требующий включать в систему любые новые сведения), позволяющий расширять возможности. При решении конкретной задачи парадигма смыкается с формой рациональности: обе они состоят из набора алгоритмов, порядка применения методов, требований использовать при анализе явлений определенные наборы идеальных объектов и понятий. Но важнейшее отличие между ними - в приоритетном положении инноваций. Парадигма науки не может преодолеть инерцию собственной целостности, опираясь только на саму себя: философские предпосылки, положенные в ее основу, не могут быть устранены самими учеными без "фальсифицирующих экспериментов". В то время, как форма рациональности всегда готова измениться: сделать скачок к новому наполнению, дополнить естественнонаучные законы, лежащие в её основе. Только до тех пор, пока принятие решений с помощью алгоритмов, созданных в данной парадигме, остается эффективным, рационально следовать данным парадигмальным методологическим установкам.

Можно ли в таком контексте говорить о парадигме техники? Да. Техническая теория, технологические алгоритмы - составные части парадигмы техники. Если определенный уровень конструирования составляет техническую парадигму в объективной действительности, то в сознании ученого, занимающегося техническими задачами, она должна находить свое отражение. Существовали ли технические труды или компиляции таких трудов, которые смогли бы исполнить роль, какую исполняли "Математические начала натуральной философии" в науке? В отдельных отраслях техники такие парадигмы существовали - описания технологических устройств, которые включали в себя практически все известные конструкции.

С учетом этих фактов формулировку парадигмы техники, вероятно, можно определить так: сумма технических знаний, сведенная в единую систему, и определяющая типичные характеристики создаваемых технологий и технических изделий.

Можно ли отождествлять содержание работ Архимеда с парадигмой техники? Ведь даже в XVI-м столетии математик Тарталья считал его работы непревзойденными. Но в механике работы Архимеда не сведены в одну систему. Потому для механиков его сочинения выступают в качестве парадигмы лишь после компиляционной обработки, проведения рефлексии. И такой работой можно счесть лишь описание Героном Александрийским в I-м веке до н. э. всех тогдашних пяти основных технических устройств, сведение принципа их действия к теории рычага, дополненное описанием некоторых технических диковин. Была получена сумма механических технологий древнего мира, объединенная принципом их создания. По сути была сформулирована "общая техническая установка эпохи" [213, с.254] - определяющая направление и способ решения технических задач.

Но в сочинениях Витрувия, древнеримского архитектора, задавшего позднеантичную идеологию строительства, нет математически выраженных принципов конструирования, хотя было сформулировано множество основополагающих тезисов, репрезентирующих технологию постройки зданий. Отсутствовал не только сопромат в целом (как наука), но само понятие напряженности материала. Можно говорить о более низком уровне рефлексии.

Парадигма техники в артиллерии сформировалась вообще без философской либо научной рефлексии. Признак появления парадигмы техники - это относительно быстрое распространение однотипных представлений об технологиях, т.е. упорядочивание технических знаний. Распространение вне пределов отдельной школы, цеха или круга лиц. Через 200 лет после появления в Европе - выработались приемы боевых действий и наиболее типичные конструкции орудий. К уже упоминавшемуся 1500 году каждое нововведение, во-первых, не считалось чем-то необыкновенным, любой оружейник мог восстановить ход рассуждений автора находки. Во-вторых, любое нововведение рассматривалось с точки зрения выработавшегося критерия целесообразности: техническая рациональность оценивалась мастерами-оружейниками приблизительно одинаково. С этого момента уже можно говорить о парадигме техники в производстве огнестрельного оружия.

Итак - для формирования парадигмы техники нет необходимости в философском знании. Но разве современные отрасли техники не требуют научного обоснования, разве в основе эргономики или приборостоения - не лежат методологические основания, созданные с использованием философии? И если артиллерия 1500 года была основана на обыденной форме технической рациональности, то современная парадигма оружейного дела, требует более высоких форм рациональности: технические теории должны рассматриваться как часть естественнонаучных и должно обеспечиваться внеэмпирическое решение значительной части технических задач.

Так может ли переход к качественно новой парадигме - потребовать философского знания, проведения философской рефлексии технологий? Если да, но при каком уровне развития техники это необходимо?

Что есть периодом смены парадигмы в технике? Такой сменой можно считать начало массового конструирования и изготовления устройств, которые при старой парадигме техники были невозможны. Переход на паровую машину - это смена технической парадигмы машиностроения, конструирование усовершенствованных маятниковых часов Х. Гюйгенсом - смена парадигмы в приборостроении и т. п. С чем непосредственно связана такая смена? Изменение парадигмы техники обусловлено появлением возможности использования некоего явления - тогда создаются новые технологии. Эти новые возможности могут дать эмпирические открытия (свойства намагниченной иглы), или создание новой методики прикладных исследований (спектральный анализ в химии). Это могут быть и достижения в гносеологии, как создание Ф. Бэконом эмпирической индукции.

Но при переходе от первой парадигмы техники в какой-либо области к парадигме более высокого уровня - вопрос состоит в изменении качества использования той же группы явлений. Необходимо более глубокое, чем обыденно-ремесленное, понимание процессов. Появляется ли возможность конструировать изделия на основе знания естественнонаучных законов? Можно ли добиться внеэмпирического решения технических задач? Вот здесь уже можно говорить о необходимости философского знания: нужны идеальные объекты для законов, применимых в рамках технического знания.

Как наиболее заметное проявление этого процесса можно назвать математическое описание тех процессов, на которых основываются технологии данной парадигмы: подобная математизация превозносилась всеми философами Нового времени. Но разве астрологи не поддерживали в течение всего средневековья астрономию, как инструмент своих изысканий? Разве не упоминает Корнелий Агриппа, что алхимики ценили математику [210]? Где тот критерий, в котором проявляется новый уровень парадигмы техники и новый уровень технической рациональности?

Прямая причинно-следственная связь проявляется в изменении качеств технических изделий: как только математика позволяет достичь ясности в технологии, с её помощью устраняются лишние технологические операции - эти признаки указывают на присутствие новой формы технической рациональности в инженерном мышлении. Обеспечивается использование естественнонаучных законов при решении инженерных задач. Естественно, это возможно лишь тогда, когда подготовлены условия для абстрагирования используемого процесса - введены понятия, сформулированы репрезентанты, позволяющие выразить его в математической форме. Тогда резко повышается эффективность технических устройств. Там, где до этого техника опиралась на эксперимент, наблюдение и макетное моделирование, теперь есть возможность прибегнуть к моделированию математическому.

Но возможно ли свести всё влияние философского знания - лишь к идеальным объектам? Нет. Парадигма техники, которая позволяет внеэмпирически решать технические задачи, увязывая множество процессов - должна опираться на онтологические представления, сформулированные в виде картины мира.

Что тогда есть техническая картина мира? Можно ли получить её определение на определения научной картины мира, либо обобщенной картины? Общая картина мира - "единица знания, объект отнесения которой - мир в целом" [155, с.62]. В ее рамках присутствует множество взаимосвязанных картин мира - научная картина мира одна из них - "идеальная модель природы, включающая в себя наиболее общие понятия, принципы и гипотезы физики и характеризующие определенный исторический этап ее развития" [156, с.71]. Научная картина мира посредством понятий и законов, входящих в нее, в значительной мере формирует восприятие ученым действительности. Научная картина мира во многом определяется философским знанием - онтологические гипотезы роль априорных предпосылок в научных рассуждениях.

Научная картина мира так же не монолитна, она изменяется со временем - и есть два основных фактора её деления. Первый - по тем дисциплинам, что в нее входят: в современной науке можно видеть множество частных картин мира - физическая, химическая, астрономическая и т.п. Второй - по приоритетности отдельных дисциплин. Как отмечал Б.М. Кедров, в ходе научного прогресса менялись лидеры познания [99, с.196], когда на основе отдельной дисциплины ученые пытались классифицировать остальные науки и, соответственно, общую научную картину мира [28, с.44]. В рассматриваемый период возможно говорить о начале построения механистической научной картины мира (ниже - механистической).

Итак, технической картиной мира, вероятно, можно назвать модель природы, отражающую возможности ее использования в человеческой деятельности. И если для ученого природное явление - набор законов, для инженера оно - потенциальный объект технических преобразований.

Существует множество гипотез, определяющих взаимоотношения научной и технической картин мира, взаимоотношения ученого и инженера. Большинство из них вообще игнорирует понятие технической рациональности [220] или относится исключительно к современности, делает чисто декларативным объектом анализа историю этого процесса. Роль философского знания в формировании парадигмы техники можно установить, по тому, насколько техническая картина мира детерминируется научной. И одновременно, значимость технической рациональности для философского знания - так же должна отражаться в процессе этой детерминации.

И здесь можно указать на "Начала.." И. Ньютона. Эта книга, несмотря на отсутствие конкретных технических приемов, описанных там, стала настольной для очень многих инженеров. Определив онтологические предпосылки физики, при том условии, что физика (механика - как её ведущая дисциплина) стала использоваться в технике - И. Ньютон задал новую парадигму техники. Именно Новое время стало тем периодом истории техники, когда новая парадигма науки стала обгонять в своем развитии парадигму техники - на основании методологических и онтологических установок, явления вначале осмысливали, а лишь затем использовались.

Дальнейшее развитие парадигмы техники зависит уже от двух факторов: собственно инженерных инноваций, создаваемых в рамках технического знания, и инноваций, основанных на привнесении в техническое знание элементов научного и философского знания. Например, революция в использовании артиллерии началась именно в позднем Ренессансе, когда усилиями Г. Галилея была создана универсальная модель падения тел, которую стали применять к пушечным ядрам.

То есть, когда механика Нового времени смогла только начать формулировать свою парадигму, это уже прямым, непосредственным образом повлияло на технику - были заданы основания (математические и репрезентативные) для инженерного использования естественнонаучных законов. Научная картина мира (в основе которой лежали выводы, сделанные на основе философского знания) начала оказывать решающее влияние на техническую картину мира. Уход от обыденной формы технической рациональности потребовал опоры на осознаваемую инженерами методологию и онтологию.

Но можно ли сказать, что такое взаимодействие научного и технического знания - требует эволюции философского знания? Да. Для обеспечения взаимодействия нужны новые методы, новые онтологические представления. Одними социальными факторами невозможно объяснить изменения в отношениях парадигмы техники и научной картины мира. Наличие производства уже само по себе обеспечивает некую экспериментально-опытную базу науке, но без метода и инструментов экспериментальных исследований этого было недостаточно. Этим и объясняется характер развития техники XVI-го столетия, когда в городах на ратушах стали появляться первые часы, но до эвольвентного сечения зуба шестерни никто не додумался. Попытаемся установить какие изменения в философском знании - не в содержании, но в формах проявления - должны были проходить при этом.

В XVII-м столетии судостроение и горное дело [57, с.17-18] можно выделить как отрасли техники, которые демонстрировали использование "товарности знания" и одновременно представляли новую парадигму техники. Соответственно работы по гидравлике, механике, аэродинамике не могли не восприниматься тем инженерным составом, что был на рудниках уже в XVI-м веке. Трактат Агриколы "О горном деле и металлургии", изданный еще в 1555 году, стал настольной книгой множества инженеров. Прошло становление баллистики как прикладной дисциплины. Астрономия, эта квинтэссенция технических наук XVII-го столетия, требовала точности измерений - развивалось приборостроение. Важнейшей научно-технической задачей стало создание точных часовых механизмов.

Все эти изыскания приводили ученых, занимавшихся техническими задачами, к необходимости непрерывного анализа собственного восприятия. Чтобы изобрести нечто новое, необходимо вырваться из привычного ряда рассуждений - проникнуть в сущность явления: для этого восприятие явление необходимо разложить, скоррелировать с некоей моделью. И если результатов нет - модель необходимо изменять. Для возможности подобного анализа - нужны качественно новые методы познания, скачок именно в философском знании. Но как определить это внешнее новое качество, как увязать его с новой формой технической рациональности?

Проанализируем для этого состояние дисциплин, уже состоявшихся, но замерших в своем развитии. Например, алхимии: каких-нибудь технологий, приносящих конкретные результаты, не существовало. Что ценилось в алхимии? Если рассмотреть труды и общение с учениками наиболее знаменитых алхимиков, то проявляется удивительная закономерность: ученикам они не открывали всего, те сами должны были идти по дороге, лишь обозначенной учителем [196, с.19]. Аргументация этого звучит странно, например, известный алхимик Фламель объяснял это так: "Я не представляю себе возможности написать это понятным латинским языком, так как Бог тотчас покарал бы меня" [196, с.20].

Вывод вполне очевиден: тайна больше всего ценилась алхимиками. Из-за того, что одно случайное открытие не приносило с собой других, каждый из них от общения с другими боялся больше проиграть, чем выиграть. Из-за этого так и не были преодолены барьеры между отдельными группами исследователей. Ведь для этого на основе успешно сделанных открытий должен выработаться единый взгляд на явления. Для этого нужны простые и неоспоримые экспериментальные подтверждения слов ученого. Но это налагало сильнейшие ограничения на гносеологичность их деятельности, - пряча свое незнание от остальных, алхимики сами не могли его устранить и начинали воспринимать как необходимость! А если процесс воспринимается как нечто априорно недоступное, он не подлежит анализу. Явление становится непостигаемым до конца феноменом, "вещью в себе".

В астрономии безотказным критерием были наблюдения неба с помощью телескопа. Иоганн Кеплер, который первоначально с сомнением относился к работам Г. Галилея, впоследствии именно благодаря телескопу переменил свою позицию [111, с.125]. Алхимия такого критерия предоставить не смогла и осталась контркультурой, не принимаемой рационально настроенной частью общества [271]. В алхимии набор общепринятых гипотез, законов, идеальных объектов, за описываемый период времени не был систематизирован. Сочинения, приписываемые Р. Луллию, Р. Бэкону и Фламелю, оставались для алхимиков основными учебными пособиями. Вернее, было сделано множество попыток продвинуться дальше, но из-за их неудач они или остались достоянием узкого круга лиц, или были публично осмеяны и приданы забвению. Потому нельзя признать тайну в алхимии лишь следствием влияния культурной среды [77, с.34] - скорее под воздействием предрассудков формировались мифологические образы, применяемые для утаивания открытий и нарочитости языка. Но сама таинственность возникала потому, что выдумки одного алхимика не могли разделяться всеми прочими, они простирались лишь до границ его авторитета. Каждый новый алхимик добавлял очередную выдумку к сумме заблуждений, так, Парацельсу пришлось изобретать некую "металлическую воду" [196, с.133] в качестве третьего начала философского камня.

Алхимия и механика Нового времени представляют собой две стадии взаимодействия философского и технического знания. В механике - благодаря экспериментальной базе есть возможность аргументировано обсуждать онтологические основания науки. Р. Декарт сводит все качества материи к протяженности и тем первый создает единый алгоритм выработки механистических репрезентант. Сторонники корпускулярной гипотезы - ведут с ним открытую дискуссию. В алхимии репрезентанты ещё служат скорее традиционным образцом мысли, чем отражением действия. Создание их подчинено субъективным факторам. Аргументированно обсуждение - невозможно.

Так что же служит показателем перехода от одного образа мышления к другому? Отношение к тайне меняется как в техническом, так и в философском знании. Изменение происходит при переходе к мануфактурному производству. Отношение к тайне ремесла в цехах сравнимо с хранением секретов алхимиками - это неизменный алгоритм действий, и всякие изменения в нем скорее могут привести к ухудшению продуктов труда, чем к их усовершенствованию. Целенаправленная генерация технических идей отсутствует. Но если алхимики были исследователями без практики, то ремесленники - практиками без исследования. Ф. Бэкон критиковал аристотелевизм именно за подобное разделение научного мышления и ремесленных умений [35, c.23]. Поведение исследователей изменяется с началом регулярного получения открытий. Тайна из феномена, на который алхимик может сослаться как на последний довод - превращается в еще один эксперимент. Технический секрет может храниться очень тщательно, но если коллега-ученый владеет теми же методами, рано или поздно он этот секрет раскроет. Вырабатывается отношение к техническим секретам (или же к наблюдаемым феноменам), как к морально устаревающему товару. Тайну всё равно придется раскрыть окружающим. Следовательно, новые методы познания обеспечивали настолько быструю генерацию новых идеальних объектов (достаточно адекватных для новых технологий), что она позволяла выдерживать эту "гонку секретов". Тогда же происходит упорядочивание системы идеальных объектов и понятий, ведь основу знаний засекречивать нет никакой необходимости - открытая методика расчетов нужна для взаимной проверки ученого и инженера. То есть наблюдались противоположные процессы: увеличение количества и, одновременно, упорядочивание новых идеальных конструктов.

Невозможность включения алхимических гипотез хоть в какую-то целостную систему научного знания, как одна из главных причин утраты алхимией статуса науки, нашла своё подтверждение уже в эпоху Просвещения: И. Кант указывал стремление химиков обеспечит единство их дисциплины, как один из основных признаков науки - "Химики сделали значительный шаг вперед уже тогда, когда - смогли свести все соли к двум основным видам... и даже это различие они пытаются рассматривать как различные проявления одного и того же основного вещества" [86, с.559]. В курсе химии Ф. Лефевра - 1660 г. [56, с.126], она уже разделена на философскую, фармацевтическую и ятрохимию, её задача понимается как разложение естественных смесей на составляющие и понимание их свойств [56, с.127].

Казалось бы, конец XVII-го века, это время грядущего торжества алхимии - И. Ньютон, Р. Бойль и Дж. Локк ведут интенсивную переписку по вопросам алхимии [57, с.28]. И вот именно здесь алхимию ждал самый большой крах - реальных результатов получено не было, доступ для философского знания к техническому был зарыт.

В рамках становления новой парадигмы техники, основанной уже и на философском знании - получает одно из своих объяснений переход от геоцентризма к гелиоцентризму. Философское обоснование этого процесса трактуется как отказ от антропоцентризма [143, с.60], введение в науку понимания бесконечности мира [46, с.46-55], доказывается необходимость изменения всей картины мира, всего мировоззрения для принятия этой гипотезы [111, с.119-139]. Не отрицая справедливости данных умозаключений, их можно дополнить. Геоцентризм, как основание Птолемеевской системы мира, как основополагающий тезис абстрагирующей дисциплины - астрономии, стал невозможен для одной из областей практики - для навигации. Создать новую технологию ориентации на море, стало возможно только опираясь на новые астрономические гипотезы. С одной стороны, требовалось соблюдать приоритет научной парадигмы перед технической при практической необходимости признать гелиоцентризм, с другой - высокая целостность научного знания не позволяла принимать в качестве истины гипотезу, противоречащую остальной картине мира. Требовалось радикально переустроить онтологические построения, совмещая в них техническое и научное знания.

Но была ли какая-либо система в умах занимавшихся техническими проблемами ученых, в рамках которой проходил процесс уравновешивания требований парадигмы техники и философского знания? Действительно, как соблюсти наиболее эффективный баланс между требованиями уже сформировавшего технического знания, старой парадигмы - и новыми гипотезами? Ведь постоянная смена методов рассуждения не дает инженеру развивать технические знания, а постоянное требование утилитарности методологии - негативно влияет на её познавательные возможности? Можно ли рассмотреть проявления этого противоречия в философском знании внешне, но уже как проявление изменений аксиологии, эволюции в системе приоритетов ученых? Приняв допущение, что система ценностей науки - это структура приоритетов, в соответствии с которой ученый выстраивает проблематику своих трудов.

Какова же была система ценностей передовой части ученых? Естественно, абсолютно автономной аксиологии у науки быть не может - система ценностей каждого ученого формируется в рамках общества. Но осознание учеными себя как некоей общности, само возникновение "республики ученых" было бы невозможно без принятия ими общей системы ценностей, имеющей самостоятельную структуру. Каковы были критерии ценностей в науке рассматриваемого периода и как они могли взаимодействовать с философией и техникой? Современное понимание ценностей не отождествляет ценность и полезность, ценность и инструментальную пригодность [159, с.66; 21] - ценности мыслятся как точка пересечения проблем рационального и проблем человеческой субъективности [211, с.42], либо как моральная категория [144, с.64]. Но в Новое время, с его господством наукоцентризма, с бесконечным доказательством "полезности науки" - именно прагматизм определял восприятие научных ценностей. Пожалуй, лишь у Б. Паскаля присутствует не подчинение, но противопоставления субъективного человеческого начала объективности рационального.

Попытаемся ввести определение научной ценности, характерной для Нового времени: это приоритет в стремлении ученого получить такое знание, которое приведет его к обладанию новым знанием, либо к верифицированию уже имеющегося.

Но достижение нового знания не отменяет старого. Потому, с одной стороны, они больше всего ценили то, чего им острей всего не хватало, с другой стороны ценились хорошо зарекомендовавшие себя методы и системы, которые систематизировали свойства окружающего мира и позволяли получать новые знания.

Первое объясняет ту популярность, которую вскоре после издания приобретали труды Г. Галилея, И. Ньютона, и других, в которых содержались попытки решения актуальных научных проблем. По той же причине их актуальных сочинения, получив свое место в умах людей, уже столь сильно не занимали инженеров. Вторая причина объясняет неуклонный рост авторитета математики, механики и содержания работ вышеупомянутых авторов. Последовательное их изучение позволяло овладевать методологий и самостоятельно находить ответы на насущные вопросы.

Возникает разделение знания на количественное и качественное. Качественное - представлялось методологией и уже выведенными законами, количественное - наборы констант, наблюдений, необъясненных зависимостей - во многом черпалось из технического знания. В открытиях, которые позволяют решать стоящие перед ученым задачи, всегда присутствует элемент недоработки, несоответствия объективной действительности. Возникает дуализм в понимании ценностей: надежные инструменты и методы решения стандартных задач ценятся наряду с новыми сведениями, открытиями, позволяющими ставить качественно новые задачи. Например, при решении Х. Гюйгенсом проблемы маятника формула, которую он вывел, была необходима именно для него, позже широко распространилась, нашла свое применение в тысячах инженерных задач.

Что занимало первое место, было приоритетом в системе ценностей в начальный период Нового времени? Приоритет соответствовал процессу становления наук - истина ценилась столь высоко, что можно говорить о некоем гносеологическом нигилизме. Как заявлял Амбруазе Паре: "Я предпочитаю быть правым в одиночку, чем ошибаться не только с мудрецами, но и со всем остальным светом" [57, с.26]. Это явление того периода - попытки сделать истинность знания единственным критерием обращения с ним и целиком устранить морально-ценностные характеристики исследований - отмечалось неоднократно [73, с.194].

Второе место в иерархии ценностей занимала рациональность. Не в узком, картезианском смысле, но в широком - как соответствие разуму. Создаваемые методы должны были служить подспорьем рассуждениям, как циркуль чертежнику. Познание истины должно было соответствовать неким нормам - даже не образовав завершенной системы, новые знания должны были обладать внутренней структурой. Следствием этого требования стало осуждение Р. Декартом всезнаек, перегружающих свой разум бесполезными сведениями [238, с.304].

Какое место занимала в этой иерархии техническая рациональность? Методологически техническая рациональность еще не была актуализирована, однако присутствовала в рамках общих методологических разработок: частная топика Ф. Бэкона равно подходит и для решения загадки неравномерности падения тела, и для создания инженерной конструкции [23].Техническая рациональность в системе ценностей Ф. Бэкона и Р. Декарта во многом понималась как атрибут ценности техники и одновременно была частью общей рациональности познания. Будучи необходимым атрибутом рассуждений, техническая рациональность, с каждым усовершенствованием их метода, или появлением новой системы требовала все большего объема доводов и аргументов - можно сказать, что по уровню ценности она приближалась к рациональности, но не выделалась, как отдельная характеристика рассуждений.

Можно сказать, что в начальный период Нового времени аксиология, как вторичная, "надстроечная" философская дисциплина не могла предотвратить проявления нигилизма в науке. Влияние технического знания, могло проявляться главным образом в методологии, как наиболее быстро развивающейся отрасли философии.

При переходе к системному периоду Нового времени система ценностей претерпела метаморфозу - и во взаимодействии между философским и техническим знанием обнаруживают себя механизмы этого превращения. Чего больше всего не хватало десяткам тогдашних инженеров? Они уже располагали самыми разнообразными методами, весьма значительным объемом знаний и богатым фактическим материалом. Инструменты познания, от математических формул, часов и измерителей, так же были весьма многочисленны, но столь же неупорядочены. Но в каждом отдельном случае применение того или иного метода требовало делать это в границах той или иной системы - часто архаичной. Можно применять метод и вовсе без системы. Такой образ действий предусматривал лишь промптуарий Френсиса Бэкона - собрание рецептов решений, без понимания внутренней механики событий [34, с.313]. Но в этом случае инженер лишался возможности применять разработанные алгоритмы действий и полученные сведения в совершенно непохожих ситуациях. Техническое знание нуждалось в системности. Потому рационализм Р. Декарта который, требовал осознания взаимосвязей всех явлений, стал одним из недостижимых образцов ориентации инженеров на требования философского знания.

Второй период Нового времени ознаменовался созданием картин мира: их целостность и непротиворечивость заняла первый уровень ценности. Радикальные изменения онтологических положений (как было с теорией флогистона) воспринимались тяжело и трудно, и для этого требовалось большое количество экспериментальных наблюдений и теоретических выводов. Но в целом картина природы непрерывно дополнялась новыми открытиями, каждое из которых еще больше увеличивало ее ценность в глазах людей, как следствие - наблюдался постоянный рост авторитета "системообразующих" трудов. Философское знание смогло "ассимилировать" техническое в рамках единой системы, которая создавалась философами, но не инженерами. В науке это отразилось в создании новой парадигмы: как "решающие эксперименты" (по терминологии Т. Куна [114, с.199]), так и множество головоломок, представляемых техникой - объяснялись и решались по одними и теми же способами..

Второй уровень ценности делили: 1) методы получения знаний: эмпирическая индукция, рационалистическая дедукция, аналитико-синтетический метод, созданный Г. Галилеем; 2) инструменты, обеспечивающие это получение, такие как дифференциальное исчисление; 3) достоверность полученных данных, которая была вытеснена с первого места введением понятия вероятности в процесс формулировки гипотез и закономерностей - философы все больше сознавали объективность случайного (особенно в форме непознанного), и на фоне многочисленных побед разума ошибки уже не казались такими фатальными. Каждый из этих компонентов обладал вотирующим значением.

Научная рациональность, 4-й компонент второго уровня ценностей, определяла выбор метода доказательства, степени достоверности исследования. Она могла обеспечить успех работе в научных и околонаучных кругах. Этим списком могли ограничиваться идеалы автономного философского и научного знания. Блестящее, рациональное решение отвлеченной гносеологической проблемы может послужить образцом мысли. Но без его связи с конкретикой (которую обеспечивало, в итоге, техническое знание), противники этого решения смогут привести больше контраргументов. И когда по этой проблеме появятся сочинения, поддерживающий аналогичный уровень научной рациональности, эта работа отойдет в тень.

Техническая рациональность была 5-м компонентом второго уровня - именно она открывала путь к воплощению идей в техническом знании: массовое принятие инженерами созданной философом методологии косвенно свидетельствует о её истинности. Онтологические и методологические предпосылки научной идеи могли обеспечить технологичность экспериментов, которыми её можно было проверить.

Процесс все более подробной разработки онтологических моделей, их воплощения в практике, в итоге, привел к возвращению "гносеологического нигилизма" на более высоком качественном уровне. Пантеизм Б. Спинозы, буквально растворявший Бога в мире, сменился допущениями И. Ньютона, в которых роль сверхъестественного в итоге, сводилась в проблеме первотолчка. Впоследствии возник механистический детерминизм, который вообще исключал Бога из картины мира. Лагранж заявил, что не нуждается в такой гипотезе. Это говорит о том, что ценность механистических гипотез в онтологии поднялась столь высоко, что их стали считать универсальным средством познания.

Одновременно философское знание не замыкалось на взаимодействии с техническим, расширялся круг исследуемых проблем. Английские философы XVII-го века решение гносеологических задач увязывали с пониманием социума - не даром у Т. Гоббса доказательство невозможности врожденных идей подкреплялось обширными этническими и социальными наблюдениями. Создаваемые ими аксиологические конструкции зависели и от понимания антропологии, теологии и .п. То есть "ассимиляция" технического знания - была не единичной.

А можно ли в таком случае удостовериться во влиянии технического знания эпохи Нового времени на философское - сравнив его с воздействием некоего абсолютно не связанного с техникой феномена, роль которого в философии, однако, признается? Да - оценив, каково было взаимное влияние идей рациональности и веры, и насколько сознавалось такое взаимодействие.

Эту проблему нельзя сводить к ответу на вопрос: как соотносились в умах ученых наличие вечных истин и поиск законов природы. Влияние религии многообразно. Как правило, стремятся найти противоречия между наукой и религией, сводя всё взаимодействие между ними к преодолению влияния религии. Часто выделяют несколько наиболее существенных отличий: интернациональность науки и национальность религии, единственность науки и множественность религии, объективность и надличностность научного знания; догматизм, консервативность религии и готовность науки к постоянному пересмотру своих постулатов вообще и терминологии в частности [12, с. 42]. Но воздействие религии можно разделить на несколько составляющих: собственно воздействие религиозной веры на мироощущение человека, влияние теологии на структуру рассуждений ученых и философов (наиболее сильно воздействует на философское знание), влияние положений веры на общественное сознание, социально-экономическую ситуацию и т.д.

Религия и наука совершенно по-разному формируют мировоззрение. Основное различие диктуется отношением с объективной действительностью: наука располагает объективными критериями проверки своих утверждений - отсюда вытекает её надличностность, интернациональность и т.д. В религиозном миропонимании человек сотворен Богом, зависим от его замыслов, грешен. Однако, человечество в целом - центральная ось в мироздании любой мировой религии, без этого она просто не может существовать. И это присутствует во всех религиях, будь то буддизм, христианство или ислам.

Так же религия требует интуитивно-целостного восприятия мира: верующий не должен искать первоначала, сущности вещей, нельзя отбрасывать несущественное ибо мир в целом - результат божественного помысла [43]. Чего же требует наука, чего требует техническое знание? Целостное религиозное восприятие мира разбивается на отдельные части. Наука немыслима без классификации, разделения, вычленения из мира отдельных элементов. Обращение с техникой требует от человека рационального взгляда на вещи. К чему это ведет? Наука принижает сверхъестественное либо до уровня объекта эксперимента, либо до уровня предрассудка. Чудо, как принципиально необъяснимый феномен - это основа религии. Интуитивно-целостное восприятие мира неизбежно вырождается в попытки найти во внешнем мире лишь подтверждение собственных мыслей: человек может увидеть чудо, проявление божественной воли абсолютно во всем, будь то молния или падеж скота. Навязывание своей воли миру возможно лишь как дублирование религиозных предписаний, знание о которых тоже должно быть интутивно-целостным.

В этом противоречии вопрос стоит о конструировании онтологии, методологии и о применении конкретных методов (не говоря уже об аксиологии) - то есть философском знании. И если в философии Нового времени можно наблюдать отход от интуитивно-целостного мировоззрения, то это говорит о сравнительно более высоком влиянии научного и технического знания, чем религии.

Существуют воззрения, отстаивающие приоритетную роль религии в философии Нового времени: без ощущения человеком себя творящей личностью, причем личностью связанной с Богом через Христа в понимании Нового завета, наука в принципе не могла бы создаться [19, с.281], человек занимает главенствующее место в природе благодаря своему духу, а не науке [20]. Кроме этого, есть концепция М. Вебера, в соответствии с которой научная революция Нового времени определялась протестантской этикой.

Но подобные концепции не учитывают ряда факторов. Как философское, так и техническое знание могут развиваться автономно от религии. Первые науки, такие как геометрия и астрономия, зародились до появления христианства (что было отмечено еще Роджером Бэконом [85, с.271]), и первая философская рефлексия науки была проведена еще Аристотелем. И все, что могут в данном случае сказать сторонники религии, это доказывать схожесть гипотез Платона и Сенеки с христианской теологией. Вера и религия не подменяют собой технического знания - человек древности мог чувствовать себя творцом не в меньшей, а то и в большей степени, чем христиане: достаточно вспомнить Дедала. Можно ли тогда сказать, что религия служила необходимым катализатором взаимодействие философского и технического знания?

Как образец параллельного влияния веры и технического знания на третью дисциплину - показательна эволюция образа в живописи: от средневековых изображений святых к антропоцентрической традиции Ренессанса. Типичным примером здесь служит перенос основного направления в живописи с иконы на портрет. Когда христианство определяло мировоззрение художников, портрет человека, не имеющего непосредственного отношения к Богу, - это скорее исключение, чем правило. В церковном искусстве подчеркивались только определенные качества человека, необходимые с религиозной точки зрения. "Потребность любому житейскому эпизоду... придавать форму нравственного образца" [241, с.231], как образ мышления, накладывала свой отпечаток на восприятие мира: в чувственно воспринимаемых образах люди искали сначала моральную символику и только затем - причинно-следственные связи. Лишь в период Ренессанса человек "впервые стал думать, что реально и субъективно-чувственно видимая им картина мира и есть самая настоящая его картина, что это не выдумка, не иллюзия" [143, с.55]. Люди перестали воспринимать мир через призму античной космологии или средневековой теологии. Поэтому Леонардо да Винчи создавая иконы, видел в святых людей не благодаря религии, а вопреки ей. Но традиция сенсуализма так же не могла обходиться без абстрагирующей дисциплины. Первоначально в живописи эту роль выполняла математика: требование пропорционального изображения человеческого тела, привело к разделение его схемы Дюрером на 1500 частей [143, с.54], а в целом в основу мировоззрения была проложена вариация неоплатонизма.

Если возвращаться к взаимодействию технического и философского знания, то здесь сохраняются указанные механизмы - изображение, используемое в практике, прообразы чертежа, уже стало исключать ненужную детализацию. В его основы было положено новое понимание мира, уже основанное на аналитической геометрии Р. Декарта. Можно сказать, что изображение, уйдя от морального символизма (который и не мог сочетаться с инженерией), пришло к системе приемов, направленных на получение адекватно-практического представления о действительности.

И как работы Н. Коперника и Н. Кузанского, во многом противоречащие утвержденной католической церковью структуре вселенной, писались при первоначальном ее одобрении, так и мировоззрение Ренессанса было альтернативой традиционному теологическому миропониманию, не имевшей достаточно сил, чтобы объявить себя целиком независимой от религии.

Поэтому воздействие религии на философию Нового времени нельзя сводить к христианской вере. Были области, где техническое знание не могло конкурировать с религией. Таково влияние теологии. П. П. Гайденко рассматривает влияние христианства на генезис новоевропейского знания [44] на примерах воздействия отдельных теологических конструкций на метафизические представления Р. Декарта, И. Ньютона и других. Так же теология помогла преодолеть магико-оккультный взгляд на природу, свойственный эпохе Возрождения [44, с.69]. Однако, не отрицая целиком такого влияния, можно поставить вопрос шире - определялся ли естественнонаучный дискурс Нового времени теологическим или, напротив, теологический дискурс философов определялся их естественнонаучными взглядами? Критерием этого может выступить непрерывность развития естественнонаучных гипотез и теорий по сравнению с теологическими: логика развития теологических конструкций Нового времени вторична по отношению к научным. Можно сказать, что философы периода Нового времени считали необходимым согласовывать свои метафизические рассуждения с отдельными положениями христианства, но теологические аргументы настолько широко трактовались, что их влияние несопоставимо с влиянием логических умозаключений.

Только к этому процессу теологию редуцировать нельзя: она стала инструментом для доказательства своих убеждений, причем в той области, где невозможно было поставить никаких экспериментов. Необходимость сводить текущие дискуссии к ограниченному набору тезисов Священного писания была предпосылкой усовершенствования дедуктивных методов - систематизировались модусы силлогизмов, изобретались способы быстрого обращения с суждениями (мнемонический стих, логический квадрат) [107, с.455,383,274]. Благодаря этому вырабатывалась культура выдвижения доводов, построения систем аргументов, следование дисциплине логических доказательств и т.п. Можно сказать, создавались начатки того методологического аппарата, что станет основой рационализма. Задавалась форма дискуссии ученых, вырабатывались десятки образов и приемов, которые потом будут использоваться. И это явление - заимствование у схоластики ее логической, дедуктивной сердцевины - было понятно уже современникам: недаром Б. Паскаль сравнивал cogito ergo sum Р. Декарта с критикой Августином скептицизма [179, с.100]. Когда философия Нового времени стала претендовать на создание научной картины мира, Бог остался идеальным объектом, на толковании сущности которого проверялась устойчивость теорий к критике. Как алгебра заимствовала у философии образ бесконечно малого, так и философия Нового времени заимствовала у схоластики прием сравнения качеств объекта с бесконечным совершенством Бога. Бог, в глазах философов того периода, приобрел черты элемента онтологических гипотез, обеспечивающего целостность картины мира: Р. Декарта критиковали за то, что он мог вообще обойтись без Бога, но все-таки использовал его. Однако, как еще Р. Декарт мог объяснить взаимодействие материальной и идеальной субстанций - неужели только ссылкой на качества мозолистого тела в головном мозгу?

Философия отражала изменения во взаимодействии идей божественного и технического, происходившие в общественном сознании: лучшим техником средневековья в представлении христианства был дьявол, он распоряжался умениями древних [137, с.6], но телескоп Г. Галилея дьявольским порождением уже не объявляли.

Религия воздействовала на философию - и через общественно-политическую жизнь, особенно сильно влияние протестантских течений. Этика накопления богатства идеально подходит для буржуазии, способствует превращению знания в товар. Что характерно: М. Вебер противопоставляет два христианских течения - ортодоксальное католичество, с его идеалом традиционной жизни, протестантской жажде непрерывного расширения дела. В этом противостоянии ярче всего проявляется роль религии, но сводить только к нему научную революцию нельзя, о чем сам М. Вебер и предупреждал [39, с.106]. Следовательно, влияние религии на философское знание даже в рамках христианства - многообразно, противоречиво и специфика воздействия религиозной веры на личность человека, принципиальной роли не играет. И уж тем более рефлексия новых методов и гипотез в философии - не сводилась лишь к представлению о новых религиях. В христианских государствах научная революция происходила при создании социально-экономических предпосылок -Франция, Англия и Голландия, передовые технические державы Нового времени, стали носителями разных форм христианской религии.

Общественное сознание в целом и философия в частности - ещё не могли отказаться от религии. Необходимо было ответить на те же самые вопросы, на которые до этого почти полторы тысячи лет монопольно отвечала церковь, а поскольку это было невозможно - отказ от религии, от веры как инструмента познания, породил бы ограниченность в гносеологических ожиданиях Нового времени. Поэтому христианство занимает такое видное место в философии того периода.

2.4 Техническая рациональность, как онто-гносеологическое основание системы образования Нового времени.

Можно ли отыскать внешние проявления нового уровня взаимодействия философского и технического знания - в образовании, в изменении не только образа научной коммуникации, но и институтов науки?

Каковы обстоятельства проникновения современного понимания мира, современного отношения к технике, в систему образования и когда это происходило? Каким образом одномоментное влияние взглядов на окружающий мир превращается в их долговременное развитие и существование?

На первый взгляд, это середина и вторая половина XVIII-го века - тогда начали в большом количестве создаваться технологические учебные заведения и во Франции начали работу энциклопедисты. Однако эпоха Просвещения, это в первую очередь количественный рост влияния новых идей: попытка распространить идеи рационализма на все области человеческого мышления - особенно философию [167] и образование [167, с.118]. Но чтобы столь успешно накапливать и транслировать научное и техническое знание - необходимо иметь систематизирующие философские основания. Логично предположить, что Просвещению должно было предшествовать о формирование предпосылок нового мировоззрения.

Разумеется, нельзя отрицать самообразования, развития новых убеждений на основе распространенных сочинений корифеев Нового Времени, на основе ставших классическими работ Р. Декарта, Г. Лейбница, И. Ньютона. Но вряд ли новые учебные заведения возможно основывать только под влиянием этих трудов: это были бы нереалистично прямые социальные последствия от чтения гносеологических работ.

Для взаимодействия философского и технического знания, необходимы были кадры, сотни, а потом и тысячи людей, которые смогут применить новую методологию на практике. Для достаточно быстрого формирования исследователя, ученого, инженера необходимо окружение людей, которое избавит его от хрестоматийных ошибок. Для последовательной разработки серьезных научных проблем необходима живая традиция - и опять-таки невозможно существование такой традиции, основанной исключительно на ограниченном количестве общепризнанных естественнонаучных и философских трудов.

Словом, для самого появления идей Просвещения необходимо наличие неких очагов новой мысли. Поэтому для понимания истории развития философских течений Нового времени, необходимо проанализировать среду их распространения: структуру тех первых учебных заведений и обществ, где преподавали и популяризировали математику, механику, философию.

Ученые и инженеры не работают в полном одиночестве, они как-то организованы и сгруппированы. Их социальная сгруппированность подразумевает единство позиций по основным проблемам, задает направление рассуждений. В начале рассматриваемого периода существовало несколько видов их взаимодействия, несколько институтов, обеспечивавших их существование.

Во-первых, учебные заведения, существовавшие в Европе уже не одно столетие. Академическая наука, сосредоточенная в университетах, не менялась в основной своей массе до середины XVII-го века - университеты очень много переняли от замкнутости городских цехов. Например, Дж. Бруно в Падуе не дали кафедры, а через несколько месяцев ее получит Г. Галилей, еще не успевший рассориться с профессорским сословием [172, с.96]. В "академической" среде не было предпосылок для изменения характера философского знания. Необходимо было мимикрировать под официальную доктрину, но после Н. Кузанского и Н. Коперника, сделать что-то новое на этом поприще было трудно. Любое техническое изыскание заведомо было частным, изолированным - т.к. не вело к обобщающим выводам. Поэтому "кембриджские калькуляторы" и другие университетские группы, занимавшиеся исследованием природы, не смогли создать содержание новой формы (четвертой или хотя бы третьей по предложенной классификации) технической рациональности. И наоборот - подавляющее большинство созданных ими логических конструкций (которые претендовали на роль идеальных объектов) были неприменимы на практике - как "импетус" Ж. Буридана, развивавшего теории Аристотеля.

Одновременно академия, колледж, любое высшее учебное заведение оставались идеальной питательной средой, для начала цепных реакции взаимодействия разных видов знаний. Хорошим примером служит распространение картезианства в научной среде: возникновение школы в Утрехтском университете [238, с.244], которое обеспечило его систематическое изложение. Оттуда вышло большинство сторонников учения Р. Декарта, распространивших его по Европе. И даже мода на картезианство, установленная в Париже М. Марсенном, не могла с ней соперничать.

Однако уже в эпоху Ренессанса образованные люди существовали не только в стенах академий или монастырей. Вторым местом их сосредоточения были дворы меценатствующих монархов. Здесь присутствовали самые разные люди: от Тихо Браге до алхимиков. Обеспечить взаимодействие философии и практики эта группа не могла - она была слишком неоднородна. Третьим анклавом нового образования стала развивавшаяся прослойка просвещенных людей, которые были тесно связаны с нарождающейся буржуазией или финансово независимы. На начальном этапе рассматриваемого периода её внутренняя координация, в основном, ограничивалась дискуссиями и чтением лекций в частном кругу. Но эти группы могли формироваться под наиболее значительным влиянием новых идей, так как характер их организации не был жестко задан традицией. Потому их судьба может служить социальным отражением изменений в философском знании. Переписка между передовыми учеными Европы выросла в "Республику ученых", где М. Марсенн и Г. Ольденбург играли роль своеобразного центра общения [168, с.297]. Академия опытов и Академия деи Линчени представляли собой более усовершенствованный институты, но они просуществовали ограниченный период времени. Клуб единомышленников, из которого впоследствии выросло Королевское общество наук, появился в Лондоне лишь в 1645 году [57, с.25].

Упоминавшаяся выше скрытность всяческих исследований, приводила к тому, что математики и физики иногда по много лет хранили тайну своего открытия. Но открытие в уме одного человека не приумножается, а лишь теряет в своей значимости. Так Тарталья, Кардан, Бомбелли единодушно были уверены, что профессор Сципион дель Ферро первым нашел решение уравнения третьей степени и похоронил это открытие у себя в архиве [172, с.64]!

В результате в умах отдельных инженеров, печатников, флотоводцев - всех "предтеч научной революции" [94] складывалась чрезвычайно пестрая, амбивалентная картина мира, где воззрения Аристотеля могли быть перемешаны с модными идеями Г. Галилея и выдержками из трудов Тартальи. Установленных методик решений технических задач не имелось. Каждый инженер должен был сам, по обстоятельствам, определять ту форму рациональности, в которой он будет работать.

Завоевание сторонников той или иной системой взглядов, использование в рассуждения той или иной формы рациональности - ведет за собой увеличение ее влияния: все новое начинает рассматриваться через ее призму. Увеличение влияния толкает систему к еще большему распространению. И общей чертой многих философских течений Нового времени стала их "индустриальность": наличие не просто школ или кружков, а опосредованная связь деятельности этих сообществ с их влиянием на науку и технику. То есть взаимодействие между различными видами знания, необходимое для выработки идеальных объектов к естественнонаучным законам, применимым в рамках технического знания - внешне было осуществлено, они присутствовали в сознании одних и тех же людей.

Критерий начала самовоспроизводства системы знаний - использование её при исследовании мира последователями её создателя. Последователи могут быть и опосредованными, получившими сведения о новых достижениях мысли только из книг и через третьи руки, но, как правило, эти люди тесно знакомы с первооткрывателем. Такими были Э. Торричелли, ученик Г. Галилея, Э. Галлей, коллега И. Ньютона. Один ученик, однако, не решает дела: он не сможет связать сколько-нибудь сложную картину мира с техникой и одновременно развивать её.

Необходимо то количество сторонников новой системы знаний, которое сможет одновременно и качественно развивать, и практически использовать её - доказывая взаимодействие технического и философского знания. А это возможно, если создаётся организация, способная совмещать исследовательскую деятельность, проводимую на основе новой системы знаний, с преподавательской - такая организация и может считаться научной школой. Важнейшим этапом создания научных школ стал переход от индивидуального метода обучения к коллективному. Идеи такой трансформации образования были изложены в работах Я.А. Коменского [106], в которых процесс обучения прямо отождествлялся с типографским делом [106, с.304]. Утверждается (и осознается современниками), идея о максимально широком распространении любых новых методологических и онтологических гипотез.

Многие философы рассматриваемого периода могли послужить исходным пунктом подобных цепных реакций. Последователи Рене Декарта развивали представление о мире в рамках его концепций, Ф. Бэкон тоже имел приверженцев, не говоря уже о Б. Спинозе, Г. Лейбнице, И. Ньютоне. Какие же изменения в форме изложения новых философских идей можно назвать способствующими объединению взаимодействию философского и технического знания - в процессе преподавания?

Во-первых - краткость описания методов. Попытки сжато изложить суть своих учений - можно было наблюдать и раньше, теперь новые методы, сообщаемые в нескольких пунктах, должны обеспечить их сторонника инструментом работы с самым широким кругом вопросов. Метод Р. Декарта - излагается в 4-х пунктах, Б. Паскаль укладывается в 8 пунктов [179, с.96], описание частной топики Ф. Бэкона можно уместить на одной странице! Результаты применения таких методов должны быть не дискуссионными, но иметь отражение в практике. Философы эпохи Ренессанса, пусть даже и связанные с практикой, как Л. да Винчи - могли так кратко описать свои методы лишь в виде афоризмов. Аналогом сочетания краткости и универсальности методов Нового времени могут служить "тропы" агностиков, и религиозные догматы. Но тропы не давали позитивно знания, а лишь отрицание, догматы же - всегда недоказуемы.

Во-вторых - отказ от подчинения рассуждений аппарату дедуктивной логики, отход от формы изложения и доказательства, характерной для позднего аристотелевизма. Отрицания логики как таковой не произошло, но даже у Б. Спинозы нет строгого следования фигурам силлогизмов; П. Гассенди иронизирует над попытками абсолютизировать древний "Органон", как инструмент познания. Это становится ненужным - так как философское знание взаимодействует с практикой.

В-третьих - уменьшение роли историко-философской аргументации в вопросах онтологии. Ни в "Метафизических рассуждениях" Р. Декарта, ни в работах Г. Галилея, ни в "Математических началах натуральной философии" И. Ньютона, ни в "Монадологии" Г. Лейбница нет попыток определить характер субстанции, либо корпускулы, либо наличия мира как такового - на основе сопоставления предыдущих точек зрения по этому вопросу. Присутствую ссылки на очевидность, на непротиворечивость, на экспериментальные подтверждения - но даже Г. Лейбниц, чрезвычайно эрудированный в истории философии, перед тем как ввести понятие "монада", не проводит анализа эволюции понятия субстанции [121].

Форма подачи идей, однако, не гарантирует их успешного распространения: Г. Галилей работал на академической должности, а Ф. Бэкон творил в ссылке. Но английская наука восприняла в своем развитии от этого ссыльного много больше и значительно охотнее, чем итальянская от профессора Падуанского университета. Примером академического ученого, сделавшего безупречную карьеру не только на поприще официальной науки того времени, но и в умах потомков; бывшего философом и определявшего развитие техники, может служить разве что И. Ньютон.

Для разрешения этого противоречия надо показать, как могло развитие техники влиять на концепции преподавания. Техническая рациональность, которая обеспечивала связь науки и капитала, в итоге превратила кружки любителей в организации профессионалов. Но этот процесс должен был проходить в рамках общественных механизмов. Невозможно было одномоментно отказаться от старых форм преподавания. Сохранялись лишь те организации, которые смогли получить государственный статус и отреклись от "опасных образовательных, культурных и социальных лозунгов и целей, которые в недавнем прошлом отождествляли науку с движением за новое образование" [264], встали на путь социального конформизма. Академическая среда выступает лучшим проводником идей, лучшим "транслятором законов" [87, с.34]. Рене Декарт не даром опасался возникновения вокруг себя школы картезианства - он сравнивал её с вредным плющом, обвивающимся вокруг дерева [237, с.233]. В стремлении к славе ученики радикализировали, вульгаризировали достижения учителей - развитие философского знания становилось невозможно.

Однако, в Англии, Франции шло развитие промышленности: в рамках становления общенаучных институтов новые философские идеи смогли институанализироваться. А в Германии и Италии наука просто не могла стать индустрией, способствующей усовершенствованию техники, частью производительных сил. Поэтому ученики Г. Галилея не смогли образовать школу или традицию настолько мощную, чтобы на практике анализировать методологические и онтологические проблемы, которые поднял в своих сочинениях их учитель - то есть продолжать взаимодействие философского и технического знания.

Каково же были организационные возможности взаимодействия философского и технического знания в последней трети XVII-го века? В начале данного периода это общественная тенденция, частично поддерживаемая отдельными государствами. Достаточно развитая особенность научных работ - основываясь на новых идеях, предусматривать техническое использование результатов изысканий - не утвердилась ещё в образовании. Было ли хоть одно учебное заведение, закончив которое в 1670, можно было иметь техническое образование, и одновременно квалифицированно соотносить сделанные изобретения с механистической картиной мира? Словом, где можно стать инженером-изобретателем, знающим философию?

Отдаленно приближается к этому идеалу Лейденский университет, в котором учился Х. Гюйгенс, это было передовое учебное заведение, хотя и имевшее гуманитарную направленность. Но Х. Гюйгенс вырос в научной среде: его отец был одним из тех вельмож, кто популяризировали науку в Голландии [102, с. 243]. Королевское Научное Общества в Лондоне или учрежденная Кольбером Академия наук в Париже - также предоставляли такие возможности. Участие в дискуссиях, понимание проблем, стоящих перед ученым сообществом, и способов их преодоления, давало "студенту" представление о современных ему философии и технике. Но ещё отсутствовала система, направлявшая перспективных инженеров на более высокий уровень образования. Королевское Научное Общество ограничивало себя разработкой преимущественно естественнонаучных вопросов. Академия наук во Франции еще не имело возможности широкого преподавания.

Следы этой ситуации заметны в тогдашней литературе. Дж. Локк, в своем трактате о воспитании, не доверяя учебным заведениям, рекомендовал для образования скорее чтение определенных книг, общение с умными людьми и путешествия [141, с.142]. Но тех, кто учился непосредственно у великих, но счастливцев, вроде Дени Папена, ученика Х. Гюйгенса, было немного. В умах современников происходил отход от идеи передачи знаний от учителя ученику - как некоей формы откровения, всегда связанного с личностью учителя. Обучающийся сам должен был постигать инвариантные связи и отношения, присутствующие в окружающем мире. Учителем мог быть как человек, знающий эти законы, так и книга, и сам мир. Р. Декарт, Х. Гюйгенс, Г. Лейбниц немало исколесили по Европе.

Можно ли сказать, что даже не отказ от таинственности, но явный, открытый переход к просветительству новых научных сообществ и был внешним критерием взаимодействия технического и философского знания? Да.

Идеи просвещения могли уступить идеям элитарности, как это неоднократно случалось до того. Например, Р. Бойль: сделал карьеру ученого, занимаясь в домашней лаборатории - на первый взгляд идея научной рациональности, то есть рационального познания природы, при таком порядке вещей нисколько не страдает.

Но сам смысл технической рациональности - как свойства технических идей, определяющего их утилитарную применимость - совершенно не может соответствовать такому элитарному обществу. Промышленность ежегодно ставит перед инженерами задачи, для решения которых надо достигать в науке новых высот, и она же требует ежедневного решения тысяч производственных вопросов. Еще в 1615 году А. де Монкретьен в "Трактате о политической экономии" требует открыть ремесленные школы с обязательным обучением в них [258, с.64] - потребность в грамотных инженерных кадрах осознавалась отчетливо. Две-три сотни состоятельных ученых могут разрабатывать лишь очень небольшое количество технических проблем, до рутинных процессов производства у них просто не будут доходить руки. Через некоторое время ограниченность круга ученых приведет к застою, догматизации любых онтологических и методологических предпосылок исследования. Многие проблемы не будут разработаны из-за своей специфичности, как труды Кавендиша, содержавшие в себе закон Кулона, но погребенные в архивах лорда.

В преподавании каких именно предметов будет выражаться объединение техники и науки (не только философии), воспитание в одном заведении научных и технических кадров? Академические курсы могут включать описание сотен технических приемов, студентам могут демонстрировать артефакты. Но тогда академия будет учить ремесленников-подражателей едва ли не в аристотелевском понимании. Эти дисциплины должны обеспечивать возможность рефлексии полученных сведений, возможность формулировки законов. То есть быть тем инструментом инженерного ума, о котором говорили и Р. Декарт, и Ф. Бэкон: поднимать инженерное знание на качественно новый уровень по сравнению с рефлексией технического знания самого по себе. Они должны давать будущему инженеру возможность ориентироваться в картине мира - формировать рациональность его будущих действий. Естественно, это математика, это физика, насыщенные примерами актуальных технических задач. Подобная организация преподавания совершенно меняет отношение к распространению знаний: И. Ньютон, в отличие от Р. Декарта, уже не боялся радикальных высказываний, истекающих от образовавшегося около него круга последователей.

К концу рассматриваемого периода технические науки входят в академическую жизнь: механика, баллистика, судостроение, астрономия становятся почти обязательными во многих учебных заведениях. В России при Петре I предусматривалась одновременная подготовка научных и инженерных кадров [174, с.496; 113, с.52]. В речи на открытие Академии Г.Б. Бельфингер сказал, что новая наука началась с гигантов духа, Г. Галилея, Р. Декарта, потом появились научные общества, венцом которых и стали Академии - наука развилась во многом потому, что даже случайные открытия получали свое воплощение в "indastria" [80, с.18]. Современники вполне сознавали окончание того "века гениев", каким позднее назовет Новое время А.Н. Уайтхед.

Поэтому с проникновением точных наук в стены университетов отходят на второй план переписка между учеными, клубы. Они, впрочем, сохраняются, дискуссионная среда не исчезает. С чем это связано? Любая педагогическая программа отличается достаточным консерватизмом, преподаватели стремятся описывать решенные проблемы. Так воспитывают инженеров. Но, придя к периферии науки, человек должен вступить в область неопределенности. По многим проблемам не выработано единого мнения - и здесь не обойтись без дискуссий. Для использования и осмысления технического знания, как принципиально менее целостного, нельзя было абсолютно жестко формализировать философский дискурс. Представление о необходимости такой системы сложились в Новое время: пока ньютонианство не приобрело почти абсолютного авторитета, в умах философов соперничало множество течений и концепций - стала ясна необходимость "дискуссионной площадки", на которой даже в середине XVIII-го века, опираясь на частные проблемы науки, могли подвергать сомнению основы ньютонианства [114, с.68].

Выводы по главе:

Рассматриваемый период революционных изменений в философском знании ограничен 1600-1730 годами - за это время произошли: радикальная смена категориального строя мышления и институанализация науки.

Дано определение технической рациональности как свойству технических идей, определяющему их утилитарную применимость. Раскрыто понятие формы технической рациональности как конкретно-исторического выражения технической рациональности в совокупности идеальных объектов и методов.

Показано, что изменения в философии Нового времени во многом основывались на смене форм рационального, что было обусловлено достижением качественно нового уровня взаимодействия философского и технического знания. В рамках форм технической рациональности, распространенных в эпоху Ренессанса - традиционалистской и обыденной - невозможно было создавать репрезентанты для формулировки естественнонаучных законов, применимых в техническом знании, и тем преодолеть разнонаправленность научной и технической рациональности.

Переход к новым формам технической рациональности выступил важнейшей социально-экономической предпосылкой и одновременно следствие изменений в Нового времени. Возможность использования естественнонаучных законов в рамках технического знания позволила обеспечить его товарность, и опосредовано товарность философского знания - и объединить их в рамках общей исследовательской деятельности. Показано, что формирование парадигмы техники без использования философского знания возможно, но лишь на обыденно-ремесленом уровне. А внеэмпиричность проектирования технических изделий требует абстрагирования природных явлений, возможного только с использованием философски обоснованного понятийного аппарата.

Этот процесс оказал непосредственное влияние на систему ценностей ученых, характер их научной коммуникации, - возможность технического использования новых научных знаний стала опосредовано определять выдвижение фундаментальных гипотез. Под этим влиянием изменилась форма изложения философского знания - в дискурсе Нового времени уменьшилась роль историко-философской аргументации. Онтологические и методологические основания наук стали предметом открытого обсуждения, и благодаря этому парадигма техники стала косвенно определяться вводимыми философами понятиями и конструируемыми идеальными объектами.

Философы Нового времени лишь частично осознали влияние технической рациональности на формулировку ими новых методов и онтологических гипотез, само понятие "рационального" понималось ограничено и отождествлялось с дедуктивной методологией вообще и с картезианством - в частности. Влияние религии и культурной среды на процесс на процесс научной революции выразилось в: использовании выработанных в рамках теологии начатков методологического аппарата, влиянии теологии на метафизические представления Р. Декарта, И. Ньютона. Однако это воздействие не было определяющим.

Проекция философского знания на техническое, создание новой парадигмы техники - потребовало возникновения научных школ, объединения их с учебными заведениями и введение в преподавание научных дисциплин, позволяющих инженерам осуществить рефлексию технического знания. В этом процессе техническая рациональность играла роль фактора, определяющего отказ от замкнутости в преподавании. Современниками это осознавалось как потребность перехода от индивидуального к массовому обучению, и необходимость понимания механизмов мышления человека и законов природы, достаточная для этого перехода.

Глава 3.Онто-гносеологические основания технической рациональности в контексте философских традиций.

Каким наиболее существенным образом техническая рациональность могла влиять на формирование методологии и картины мира? Каковы были проявления этого процесса, имплицитно присутствующего в работах философов?

3.1.Рефлексия технической рациональности в гносеологических измерениях Нового времени.

Поскольку создавать два различных метода для решения инженерных и естественнонаучных задач - нерационально, то единый метод должен применяться универсально. Потому качественный скачок в форме технической рациональности можно связать с трудами нескольких философов, в которых произошло становление основных гносеологических методов - Г. Галилея, Ф. Бэкона, Р. Декарта.

Ученым, затрагивавшим в своих работах философскую проблематику, и определившим отношение философии к технике, был Г. Галилей. Выраженная в его трудах новая форма технической рациональности, опиравшаяся на сочетание аналитических и синтетически-дедуктивных методов, позволяла доводить техническое изделие до параметров, которые невозможно было достичь с помощью одного здравого смысла. Но как именно новая форма рациональности сочеталась с его методами, и насколько успешным было ее гносеологическое применение?

Во времена позднего Ренессанса, когда и создавалась методология Г. Галилея, наука не располагала таким количеством сведений, чтобы формировать из них всеобъемлющую, единую, непротиворечивую картину мира. С одной стороны это было явным недостатком нового знания, с другой - следование новой парадигме еще не сковывало умов философов. Время Г. Галилея, может быть за исключением последних лет его жизни, это период применения новых методов в изолированных, мало связанных друг с другом участках исследований. Если перечислить математиков и инженеров-современников Г. Галилея, таких как Валерио Лина, написавшего трактат о центрах тяжести тел [51, с.438], или Рафаэля Бомбелли [172, с.75], то они занимались десятками прикладных и теоретических проблем, и каждый из них мог найти свою область работ, открытия в которой не противоречили изысканиям других. Новое знание еще не достигло того уровня организации, когда противоречия между корпускулярной и субстанциальной гипотезами потребуют от ученого, высказывающего гипотезу, сверять ее с единой картиной мира. Схоластика казалась новым ученым более опасным противником, чем умозаключения их коллег.

Потому онтологические проблемы в работах Г. Галилея вторичны по сравнению с гносеологическими: сам он систематизировал свои собственные знания, но их сумма еще не притязала на объяснение всех явлений природы. Причем это ограничение претензий выражалось в двух формах. С одной стороны, прямо говорится о временной неразрешимости отдельных технических проблем: явление удара так и не получило математического выражения - он прямо признавал это и дал лишь качественную оценку факторов, влияющих на силу соударения [51, с.389]. С другой стороны, Г. Галилей не посягал на истолкование явлений живой природы. Одни из немногих исключений: рассуждения о механизме действия скелета животных [50, с.367] и пропорциях тел великанов [51, с.119]. Но, еще не вступая в противоречия с собой, эта сумма открытий и гениальных предположений, содержит неизбежные противоречия. Чем обусловлено соотношение новых открытий Г. Галилея и этих заблуждений?

"Пробирных дел мастер" - сочинение, посвященное дискуссии Г. Галилея с Орацио Грасси, по вопросу о сущности наблюдаемых комет [48]. В этой работе Г. Галилей отстаивает неверную позицию, считая кометы атмосферным явлением. Его оппонент, сторонник геоцентрической системы мира, пытается доказать что кометы - небесные тела. Уже изобретен телескоп и, казалось бы, очевидные наблюдения должны решить этот спор. Но этого не происходит.

Такое положение вещей, когда теоретически правильная точка зрения не разделяется практически никем, можно объяснить только тем колоссальным преимуществом, что давал Г. Галилею новый метод изложения материала и рассуждений. Однако, рассуждения самого Г. Галилея о природе кометы могут озадачить: например, вопрос о происхождении её свечения. Можно ли сказать, что оно происходит от трения или просто от движения? Сарси даже провел эксперимент, во время которого молотом расплющивал кусочек меди, который от этого нагревался, но не терял в своей массе [48, с.199]. Казалось бы, это - прообраз опыта Джоуля, доказывающий превращение работы в теплоту! Но Г. Галилей пытается доказать, что материя при трении непосредственно превращается в энергию, просто количество этой материи ничтожно. Сарси, отстаивая позицию с нагревом тела от трения, пытается доказать, что тела при движении в воздухе могут загораться и приводит в пример рассказы очевидцев об оплавившихся в полете ядрах. Г. Галилей в ответ заявляет, что если систематически проводить опыты, то в воздухе ядра не оплавляются.

Почему же логичные рассуждения Г. Галилея приводят к таким ошибкам? Лучше О. Грасси обобщая известные ему факты, Г. Галилей приходит к выводам, которые опровергнут уже через несколько лет, но которые, несмотря на свою ошибочность, приблизили познание истины по тому же вопросу о движении комет. Г. Галилей смотрит на мир через призму своего метода и суммы своих открытий. Все то, что не укладывается в прокрустово ложе его определений, он или опровергает или приспосабливает под свое представление.

Но эта позиция научно рациональна, в окружении множества утвердившихся в геоцентризме (а еще вернее в позднем аристотелевизме) заблуждений. В этом проявляется обыденная форма рациональности, наиболее распространенная в период Ренессанса. Она выражается в терпеливом нахождении у противника все новых и новых ошибок, выдвижении очевидных схем и аргументов. Но эта форма рациональности сравнительно малоэффективна. Г. Галилей, оценивая внешний мир, использовал и другие формы рациональности.

Описанный В.С. Библером "челнок "идеализация-реализация", демонстрирует механизм идеализации процессов, применяемый Г. Галилеем, постановку им мысленных экспериментов - "если точно проследить весь путь формирования математических идеализаций, и затем вводить те условия, от которых мы отвлеклись, то окажется - с учетом обратной реализации - что математика соответствует жизни" [27, с.471]. Но роль рациональности в этом анализе освещена не была. Попробуем проследить развитие этой позиции Г. Галилея, понять, каким образом техническая рациональность влияла на выдвижение им гипотез и формулировку законов.

Одна из первых работ Г. Галилея - "Механика", обеспечившая ему академическую должность. Цель её очевидна - она направлена на рационализацию техники. С первых страниц в глаза бросаются многочисленные указания на пользу, извлекаемую из механических орудий [49, с.7]. Однако к какой форме технической рациональности относится содержание "Механики"? Подробно анализируются основные механические приспособления: безмен, ворот, блок и даже водяная улитка Архимеда [49, с.16,17, 22, 35]. Проявляются особенности работы Г. Галилея: с одной стороны, он доказывает ошибочность многих представлений о могуществе техники, с другой стороны, все перечисляемые явления стремится рассмотреть только с одной точки зрения, а именно с позиции закона о рычаге. Здесь техническая рациональность представлена в новой, пока еще не доведенной до совершенства, форме. Экспериментальные данные, в том числе и те, которые Г. Галилей наблюдал на экскурсиях, организуемых академией на флорентийские стройки, обобщаются на основе закона рычага. И уже из этого обобщения выводятся рекомендации по строительству механизмов, которые невозможно получить лишь в результате наблюдения.

И особенно интересно рассмотрение им проблемы силы удара [49, с.37]. Здесь много непонятного, пишет Г. Галилей, но уже ясно, что есть то же соотношение, что и в других механических примерах: сила, сопротивление и пространство удара взаимно связаны. Почему же здесь Г. Галилей отступает? Если присмотреться к описанию им винта и блока, то там наблюдается частичная идеализация этих механизмов. Они предстают в виде схем действий сил: момента и тяжести [49, с.29]. На общей схеме каждое рассматриваемое тело снабжено центром тяжести. И такой частичной идеализации, вместе с применением геометрических методов анализа, вполне хватает для описания действия безмена и ворота, но она невозможна при описании удара. Г. Галилей, применяя некий критерий анализа работы механизмов, пытается распространить его использование на будто бы схожее явление удара, однако ему это не удается.

Нет ли противоречий в структуре этих действий? Есть: противоречие между обыденной формой технической рациональности - и новой формой, создаваемой Г. Галилеем. Он проводит частичную идеализацию процесса, и сам же его потом частично конкретизирует с помощью геометрических доказательств. Делается попытка ввести новые идеальные объекты и с помощью математических методов описать эмпирически исследуемый процесс. Это - уже признак новой формы технической рациональности. Однако, максимум, что смог Г. Галилей - дать некие расплывчатые рекомендации, то есть достигнуть результатов, которые еще обеспечивала обыденная техническая рациональность. Числовых ответов он не получает. Идеальные объекты неадекватны эмпирическим данным. Г. Галилей не может конкретизировать ответы, опираясь только на рассуждения и, главное, процесс не абстрагирован до конца - описания процессов проанализированы, но не переработаны им в понятия, к которым можно подобрать математическое выражение.

Прежде чем детально анализировать метод Г. Галилея, необходимо раскрыть некоторые аспекты предпосылок его создания: насколько философия Галилея была близка к работам Платона, и можно ли считать его неоплатоником? Основным связующим звеном между ними и была как раз возможность создания абстрактно-теоретических схем объектов рассуждений. Первым этот метод описал Платон. В "Государстве" прямо говорится: "Хотя геометры пользуются чертежами и делают отсюда выводы, их мысль обращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием которых он служит" [186, с.318]. Для того, чтобы обеспечить возможность оперирования идеальными объектами, необходимо исключить из анализа часть их второстепенных признаков - те, что не соответствуют изначальным идеям, заложенным в них. Тогда будет достигнут схематизм его восприятия и получено "эйдетическое содержание математики", о котором говорит В.А. Панфилов [177, с.60]. После чего можно конструировать поведение предмета (в данном случае, геометрической фигуры) в соответствующих ситуациях. Можно сказать, что вся неисчерпаемая совокупность связей и отношений реальных объектов, по примеру Платона, заменялась Г. Галилеем ограниченным числом их качеств. В результате были получены "идеальные тела", как описывает их В.С. Степин, "наделенные не только такими признаками, которые мы можем обнаружить в реальном взаимодействии объектов опыта, но и признаками, которых нет ни у одного реального объекта" [218, с93]. М.А. Розов называет их идеальными объектами науки [204].

Но между Г. Галилеем и античной философией лежит антагонистическое противоречие: отношение к практике. На мир, как на тень, отбрасываемую идеями на стену пещеры, он не смотрел. Платоновский сублимат [50, с.116] в "Беседах" уже лишь инструмент для определения величины первого божественного импульса планет. И о способе "припоминания" истины Г. Галилей высказывается крайне скупо: когда в "Диалогах" Симпличио напоминает Сальвиати, что по Платону познание есть припоминание [50, с.290], тот глухо отвечает, что опирается на факты. Эйдетическое описание процессов у Г. Галилея подчинено утилитарной функции. Итогом его деятельности стало завершение ренессансного неоплатонизма: выработка качественно новых способов абстрагирования качеств объектов, которые сделали непосредственное обращение к сочинениям Платона - нерациональным. Расхождения с Аристотелем тоже не могут быть сведены к простой разнице в гипотезах: Г. Галилей не подчинял количество видов движения - количеству категорий, как это делал древнегреческий мыслитель [9, c.163].

Приём вычленения отдельного физического тела или явления из окружающих связей в применении Г. Галилея достиг качественно более высокого уровня в "Диалогах о двух системах мира". В чем это выражалось? Приемы абстрагирования и приемы конкретизации физических проблем стали многогранными, пополнились новыми аспектами и дополняли друг друга почти в совершенстве.

Из методов абстрагирования начальным следует признать прием частичной идеализации. Лишенный полного набора своих качеств, предмет должен сохранять подобие с оригиналом, и Г. Галилей сам предостерегает от излишне смелых мысленных конструкций. Но при выполнении этих условий идеализация предоставляет новые возможности в исследовании процессов. Необходимый аспект процесса вычленяется Г. Галилеем. Примером этого служит прием устранения сопротивления воздушной среды: когда Симпличио пробует апеллировать к опыту с камнем, бросаемым с мачты движущегося корабля, Сальвиати справедливо указывает на тормозящее влияние воздуха [50, с.240].

Г. Галилей развивает показанную возможность абстрагирования качеств тела в два других приема. Во-первых, - когда путем последовательного приближения отдельное качество тела доводилось до своего абсолюта. Как движение абсолютно твердой сферы по абсолютно твердой гладкой поверхности. В начале устраняется влияние воздуха - это частичная идеализация. Но можно ли так же немедленно абстрагировать бронзовую сферу и плоскость? Г. Галилей сам заявляет, что в действительности это не так, и сфера абсолютно шарообразной не бывает [50, с.307]. Но тут же говорит, что тел, соприкасающихся поверхностями, а не отдельными точками, в природе значительно меньше, следовательно такое допущение вполне возможно. Потому процесс качения сферы идеализируется в два этапа: сначала из его абстрактного отображения в уме инженера удаляется сопротивление воздуха, а потом сама сфера представляется идеально твердой и шарообразной.

Во-вторых: использование вероятностного подхода и принятие определенной погрешности как в измерениях, так и в вычислениях. Вероятностный подход к измерениям продемонстрирован в третьем дне "Диалогов", когда анализируются тринадцать наблюдений сверхновой звезды 1572-го года [50, с.384]. Прямо говорится, что астрономические инструменты несовершенны, могут давать погрешность, но значительно выше вероятность того, что в определении величины угла она составит 2-3 минуты, а не 10-15 минут. Г. Галилей говорит не о неточности расчетов в определении положения этой звезды, а о неточности измерений, порожденной именно несовершенными инструментами - истина не может быть удовлетворительно познана без использования ее в технической практике. В измерениях уже можно нащупать закономерность ошибок и устранить ее. Причем техническая рациональность - качество технических идей, определяющее их утилитарную применимость - требует совершенствовать методы измерений, выдвигать новые их способы, а уже научная рациональность - как качество научного знания, определяющее его гносеологические возможности - требует не принимать во внимание крайние результаты, имеющие самые большие отклонения. П.П. Гайденко замечает, что устранение предрассудка тогдашней астрономии - о невозможности точных измерений - помогло сблизить математический объект с физическим и тем разрешить принципиальное противоречие между математикой и физикой как науками и механикой как искусством [46, с.89].

Более качественное истолкование результатов использования инструмента должно помочь в нахождении истины. Но даже в наиболее вероятной гипотезе можно бесконечно сомневаться - лишь диалектика абсолютной и относительной истины (пусть и неосознанно применяемая) позволяет пренебречь этими сомнениями. И Г. Галилей со всей определенностью помещает звезду 1572 года в надлунную область, хотя абсолютно точных наблюдений, подтверждающих это, у него нет. Бесконечный и одновременно безрезультатный поиск истины нерационален - и Г. Галилей отказывается от него.

Возникает вопрос, не продиктовано ли это умозаключение исключительно прагматическими соображениями. Неужели истина есть то, что "лучше работает"? Этот довод неоднократно приводится Г. Галилеем, и с точки зрения научной рациональности, как отражения познавательной способности научного знания, он необходим. Но важно разделять верификацию наиболее вероятной гипотезы и софистические хитрости в доказательстве спекулятивного предположения. Стремление доказать абсолютно всё со временем обрастает многочисленными исключениями, каноническими ссылками и превращается в косную манеру ведения спора, каковую и представлял Орацио Грасси. Да и аристотелевизм, первоначально всеобщий, под гнетом все новых и новых фактов наполнился тысячами исключений - и утратил свою целостность, приобретя эклектичность, спекулятивность. Поэтому методы Г. Галилея, универсализировавшие отдельные законы физики, на фоне аристотелевизма не только лучше работали, но и были более цельными. Г. Галилей устами Сальвиати говорит, что истину можно доказать значительно большим числом способов, чем ложь [50, с.229]. Действительно, рассуждения аристотелевиков XVI-XVII вв., хоть и стремились опираться на логику Аристотеля, были дальше от постижения действительности, чем ошибки Г. Галилея. Г. Галилей же выражал общую тенденцию начала XVII-го века - более гибкий стиль мышления [248] - и ему удалось сделать это много лучше других. Ведь, используя метод Г. Галилея, его последователи пришли к устранению его ошибок, опираясь именно на разработанные им требования к истинности результатов рассуждений.

Г. Галилею, как ученому, стремящемуся дать конкретные ответы на поставленные вопросы, необходимо было постоянно решать задачу соотношения времени, потраченного на поиск истины, и действительного приближения к ней. И деятельность Г. Галилея была более эффективна не потому, что он отказался от постижения истины, якобы удовольствовавшись ее огрубленной формой, а потому, что его экспериментально-рационалистический метод позволял быстрее к ней приближаться. В этом и заключается диалектика научной рациональности, достижений галилеевского метода - находясь ближе других к недостижимой абсолютной истине, он не стал тратить свои усилия на достижение её, а сосредоточился на отыскании конкретных решений и общем совершенствовании своего метода.

Также следует заметить, что принятие вероятностного подхода к решению проблемы было прямым следствием последовательных приближений качества некоего предмета к его абсолюту. Ведь создавая идеальную копию отдельного предмета, инженер должны считаться с возможностью своей ошибки.

Но одного абстрагирования мало - в результате действий, основанных на нем, ответы могут быть получены лишь в случае успешного анализа проблемы. И то эти ответы будут самыми простыми и очевидными. Необходима еще и конкретизация ответов. Методы этой конкретизации, по сравнению с "Механикой", были усовершенствованы - дополнены новыми инструментами и упорядочены. Серьёзно усовершенствовались методы геометрического решения задач. Если сравнить чертежи и иллюстрации, сопровождавшие "Механику" и "Диалоги", то геометрические примеры обретают изящество и четкость. Это процесс виден еще в "Пробирщике", там многие доказательства выстроены на геометрических теоремах [48, с.151]. Обычными становятся трехмерные схемы. На основании оригинального чертежа доказывается, что неравномерность во вращении внешних планет можно объяснить только движением Земли [50, с.438]. Во многом геометрические приемы заменяли ему еще не разработанный аппарат алгебры. То, что может потребовать множества вычислений, доказывается путем нескольких иллюстраций. У такого метода конкретизации рассуждений были преимущества, но был и существеннейший недостаток: ограниченность применения.

Также необходимо сказать о таком аспекте деятельности Г. Галилея, как инструменты исследований. И гидростатические весы, и пропорциональный циркуль, и даже та установка, на которой Г. Галилей проверял параболическую траекторию движения тел - все это дает однозначный, абсолютно конкретный ответ на вопросы, порождаемые противоречиями в наблюдениях. В. Г. Горохов указал, что технические средства были инструментом устранения разницы в свойствах идеальных объектов и реальных тел [61, с.255]. Инструменты оказались неотделимы от способа познания мира. В этом аспекте деятельности Г. Галилея можно наблюдать приоритет технической рациональности над научной - именно техника указывает целесообразную меру рефлексии. Кроме того, большинство изобретений были сделаны им для решения технических проблем, будь то более точное измерение веса или размера, и лишь как следствие применены в чисто научных целях. Однако инструменты измерений и наблюдений - лишь частное выражение всей экспериментальной составляющей его метода. Она включает в себя и сбрасывание шаров из разного материала с пизанской башни, и общение с артиллеристами, и многое другое. Примером такого эксперимента служит прямое указание на траекторию полета пушечных ядер или пуль, которая не отличается от траектории естественно падающих тел. Именно эксперимент делает вероятностный подход возможным и избавляет инженера от бесконечных блужданий в дебрях большей или меньшей вероятности. Сальвиати прямо возражает Симпличио в вопросе о количестве форм движения у одного тела, что один единственный эксперимент разрешит все вопросы и допущения, появившиеся в ходе спора [50, с.220].

Но дуализм метода - как отдельных процессов абстрагирования и перехода от абстрактного к конкретному, как независимых аналитической и синтетически дедуктивной составляющих - относительно неэффективен. Наблюдения в тот же телескоп, без абстрагирующих методов, которые избавят наблюдателя от множества иллюзий, навеваемых этим инструментом, почти бесполезны. Системность, как компонента научной рациональности исследователя, требует их объединения. Объединенный метод и нашел свое воплощение в мысленных экспериментах, проводимых Г. Галилеем. В "Диалогах" мысленный эксперимент достигает блестящих высот, когда гипотеза о вращении Земли подтверждается десятками примеров. Для их выдвижения необходимо последовательно абстрагировать ситуацию, а затем вывести из нее абсолютно четкий ответ. В сравнении полета птиц и поведения падающих предметов на земле с насекомыми, летающими в запертой каюте движущегося корабля [50, с.288], четко вычленяется интересующее автора явление - движение тел в общей системе координат. Затем это явление моделируется в новых условиях таким образом, что на поставленный вопрос можно дать только один ответ.

Утилитарная применимость потенциальной технической идеи, проистекающей из астрономических гипотез - как ссылка на технику, как критерий достоверности и эффективности, заимствованный из практики - при таких мысленных экспериментах проявляется неоднократно. Например, когда Г. Галилей рассуждает о качествах небесной сферы, если бы таковая имелась и вращалась вокруг неподвижной Земли: доказывает, что ее прочность должна была бы превосходить прочность всех материалов, что имеются на Земле [50, с.213].

Происходит переход от обыденной формы технической рациональности к форме технической рациональности, сочетающей эмпирику и рационализм, позволяющей шире использовать математические методы. Обыденная рациональность, как комбинация известных всем образов и понятий без их анализа, как иллюстративные доводы, еще составляет в доказательствах значительную долю. Небесные тела совершенной формы не вечны, так же как не вечны хрустальные шары на земле [50, с.183] - вот ее обычный пример. Создается новая, эмпирико-рационалистическая форма рациональности, основанная на сочетании аналитических методов абстрагирования и синтетически-дедуктивных методов перехода от абстрактного к конкретному.

Но техническая ее разновидность направлена на создание и использование технических изделий. А научная используется для доказательства выдвигаемых гипотез. Это могут быть сложные примеры, когда рассматриваются исследования Аристотеля о метании диска. Процесс полета диска абстрагируется: его движение описано не обыденными словами, допускающими многочисленные интерпретации, а в виде четкой картины, которая для своего математического описания уже не нуждается во введении других понятий. После этого рассуждения подтверждаются экспериментально, и у человека, прочитавшего их, останется мало сомнений в неприменимости рассуждений Аристотеля к техническим объектам [50, с.258-260].

Объединение абстрагирования и перехода от абстрактного к конкретному в рамках новой формы технической рациональности существенно повышает достоверность как аналитических, так и синтетическо-дедуктивных умозаключений. Так, например, когда Симпличио пытается опровергнуть наблюдение солнечных пятен, Сальвиати отвечает ему, что поскольку они подчиняются закономерностям, и эти закономерности укладываются в гипотезу о вращении Солнца, то они не могут быть иллюзиями [50, с.152]. Такой довод был невозможен в рамках обыденной формы технической рациональности, оперировавшей лишь общедоступными, имевшимися в наличии, идеальными объектами - ведь для его выдвижения требуется признать соответствие действительности некоей идеальной модели, которая создавалась путем введения новых понятий.

Можно ли сказать, что в результате "Диалогов" была создана картина мира? Нет, появилась целостная картина солнечной системы; инерция, движения тел в единой и разных системах координат были представлены, как универсальные явления. Совершенно правильно Сагредо замечает, правда уже в "Беседах", что была создана новая наука [51, с.303]. Но не более того.

В "Беседах и математических доказательствах" Г. Галилей всецело отдался совершенствованию метода своих работ. Происходит окончательное объединение методов абстрагирования и конкретизации в единое целое на более высоком качественном уровне, чем продемонстрированный в "Механике". Происходило это путем усовершенствования алгебраических приемов - математическая составляющая метода должна была подняться до уровня, позволяющего оперировать теми идеальными объектами, что конструировал Г. Галилей. Он, правда, так и не написал работу, посвященную бесконечно малым, хотя его об этом просил Бонавентуро Кавальери, занимавшейся этой проблемой [172, с.209]. Но в "Беседах" видны попытки решения некоторых проблем, которые позволяют расширить пределы применения алгебры. Алгебра более универсальна, чем геометрия, в том смысле, что для своего применения ей не обязательно наглядное выражение тех идеальных объектов, которые она описывает. А значит, она может быть применена к более широкому кругу задач.

Г. Галилеем ставится ряд принципиальных вопросов: может ли непрерывное состоять из неделимых [51, с.140], можно ли разделить линию на бесконечное число частей [51, с.152], можно ли определить объемы тел по их площадям [51, с.160]. И на них даются ответы: любой отрезок можно разделить на бесконечное число частей, но на это потребуется бесконечное время, в то же время линию можно поломать на бесконечное число участков, свернув ее в круг. И рассуждение о дуге, части окружности, которая будучи увеличенной до бесконечных размеров, теряет качество кривизны [51, с.147], здесь выступает уже не отдельным упоминанием, как в "Диалогах" [51, с.471], а встроено в математическое доказательство. Бесконечность находит свое выражение в единице [51, с.150]. Какие выводы можно сделать из этих примеров? Способ создания идеальных объектов под пером Г. Галилея объединяется с математикой, но Г. Галилей еще не превратил его в универсальный инструмент. Г. Галилей делает попытку подсчитать площадь, отсекаемую траекторией параболы [51, с.227], и идет по пути рассечения этой площади на множество маленьких прямоугольников. Но отсутствует классический предельный переход. Вместо него - длинное рассуждение, сопровождаемое ссылками на работы Архимеда. То же самое происходит, когда Г. Галилей пытается определить центр тяжести некоторых тел [51, с.345]. Ему приходится строить вокруг коноида ряд цилиндров и фактически брать их среднеарифметические значения. Это не законченный метод, а собрание частных случаев и уловок великого ума. Можно сказать, что Г. Галилей шел к созданию дифференциального исчисления, обладал философскими предпосылками, необходимыми для создания понятия предельного перехода. Но ему просто не хватило сил и времени.

Итогом алгебраических усилий Г. Галилея стало составление таблиц для артиллерийской стрельбы [51, с.314]. Здесь закон падения тел получает математическое выражение, но в его рамках выделяется техническое применение формул - открытый закон природы находит техническое применение почти без изменения понятий и без изменения качеств идеального падающего тела. Геометрический аспект метода Г. Галилея также им развивался. Практически все теоремы движения тел или сопротивлении материалов сопровождаются новыми чертежами. Здесь видна не только схема протекания процесса, отражены не только силы, влияющие на тело, но учтено время этого влияния.

Идеализация объектов анализа в "Беседах" превращена в совершенно стандартную процедуру в рамках мысленного эксперимента: Сальвиати прямо говорит о предметах, "взятых в абсолюте" [51, с.202]. Единой закономерностью объединяются колебания маятника и струны, что требует предварительного вычленения понятия колебания и указания на то, что и в том и в другом случае оно подчиняется одному закону. Вероятностный подход к вычислениям и подкрепляющей их теории так же продемонстрирован в "Беседах и математических доказательствах". Когда Симпличио упрекает Сальвиати в том, что тела, которые по его теории должны падать одновременно, имеют при падении расхождение в два пальца высоты, в ответ Сальвиати резонно замечает, что если считать по Аристотелю, то погрешность в расчетах будет около ста локтей, и новую теорию следует принять за истину, как более соответствующую действительности [51, с.168].

Таким образом, Г. Галилеем фактически в законченной форме представляется экспериментально-рациональный метод познания мира. От экспериментов исследователь переходит к теории, объясняющей их, выясняет насколько универсальна эта теория и каковы рамки ее применения. После чего, в рамках теории, он проводит экспериментальные исследования и получает готовый к практическому использованию результат. И чем чаще будет мелькать челнок "идеализация-реализация" тем достовернее будут выводы инженера. Благодаря этим приемам эксперимент стал инструментом, заставляющим отвечать природу на вопросы людей.

Формулируемый Г. Галилеем метод, совмещающий приемы абстрагирования и перехода от абстрактного к конкретному, иногда оцениваемый как парадоксальный - ведь одновременно предусматривал поиск истины от чувств к разуму и от разума к чувствам [27, с.455] - оказался идеален и для формулирования естественнонаучных законов. С одной стороны, он позволял сконструировать адекватные технологическим процессам идеальные объекты, понятия и математически выразить обнаруженные закономерности. С другой стороны, принятие за истину наиболее вероятной гипотезы позволило широко применять сформулированные законы без жесткой привязки их к картине мира. Это открыло путь к созданию качественно новой парадигмы техники - путем рефлексии технического знания на методологических основаниях, предоставленных философией. Перед нами четвертая форма рациональности по классификации, приведенной подразделе 2.2.

Но отсутствие картины мира, соответствующей новым гносеологическим методам, затрудняло взаимодействие естественнонаучных законов применяемых в техническом знании - с философскими теориями, лежавшими в основе этой создаваемой картины мира. Поиск адекватных идеальных объектов мог приводить к ошибкам, аналогичным ошибкам Г. Галилея.

В то же время ограниченность набора применимых в технике и одновременно в науке понятий, невозможность с их помощью универсально описывать используемые в технике явления порождали необходимость в методе, который позволял бы обойтись вообще без "идеальных объектов науки". Таковым стал метод эмпирической индукции.

На первый взгляд, "Новый Органон" для использования в технических целях вообще не предназначен, скорее он пригодится исследователю. Ф. Бэкон в начале подробно описывает состояние наук того времени, классифицирует их, обосновывает саму необходимость их развития и лишь в пятой книге этого произведения раскрывает теорию эксперимента, вводит ключевые понятия охоты Пана и Нового Органона. Принципы эмпиризма подробно описаны в фактически отдельном произведении "Афоризмы об истолковании природы и человека". Но даже там невозможно найти конкретных примеров решения технических задач.

Этому есть свои объяснения. Такова была необходимость того времени: из-за отсутствия механистической картины мира, позволяющей сопоставить между собой различные явления, и отсутствия целостной технической картины мира для решения рядовых, с точки зрения сегодняшней техники, задач, приходилось писать целые труды, а рядовой инженер вполне мог сделать важнейшее научное открытие или обладать уникальной технологией. Всякому автору, создавшему оригинальный метод, приходилось создавать и философскую систему, в рамках которой его можно было применить, и хотя бы начатки картины мира - то есть по возможности описать или окружающие явления, или науки, классифицирующие их. И поскольку даже рядовая инженерная задача могла потребовать для своего решения качественно новых теоретических разработок, то подчинение метода исключительно требованиям технической рациональности оказывалось невозможным, требовалось соответствие этого же метода требованиям научной рациональности.

Однако предпосылки к изменению вида рациональности - с научной на техническую - не отменяют ее внутренних противоречий. С одной стороны, Ф. Бэкон известен как сторонник полезных знаний, увеличения мощи человека и распространения его власти на природу. Казалось бы, продуктивность познания должна превалировать во всех действиях ученых. Но во второй части "Нового органона" Ф. Бэкон рассматривает противоречия между светоносными и плодоносными опытами - теми экспериментами, которые приносят нам знания и теми, что дают полезный результат. Какие из них необходимо начинать первыми? Светоносные: "в первое время мы ищем только светоносных опытов, а не плодоносных" [35, с.73]. Но почему же, если знания так необходимо должны быть полезными, что мешает им оставаться только сведениями? Может быть светоносные опыты лишь попытка очертить область экспериментов, которые и должны давать утилитарные сведения? Однако Ф. Бэкон указывает, что механик, осуществляющий множество опытов только для собственной пользы, не может двигать вперед науку, необходимы опыты, содействующие открытию причин тех или иных явлений [35, с.61]. Вначале "Второй книги афоризмов об истолковании природы" он прямо пишет: "Дело и цель человеческого могущества в том, чтобы производить и сообщать данному телу новую природу или новые природы. Дело и цель человеческого знания в том, чтобы открывать форму данной природы... Этим первичным делам подчиняются два других дела, вторичных и низшего разряда. Первому подчиняется превращение одного конкретного тела в другое в пределах возможного; второму - открытие во всяком порождении или движении скрытого процесса..." [35, с.83]. Яснее выразить противоречие между требованиями научной и технической рациональности просто трудно.

Любая техническая задача во все времена начинается с "расчистки местности": прежде чем сформулировать вопрос, необходимо увидеть фон, на котором происходит действие - произвести светоносные опыты. Для этого инженер должен быть свободен как от предрассудков, а в процессе решения задач преодолевать свои заблуждения. Большая часть "Нового органона" посвящена именно этой проблеме - созданная Ф. Бэконом система позволяет избежать самых распространенных предрассудков того времени. Многочисленные легенды и афоризмы в своей массе учат самостоятельному анализу принимаемых решений - это одна из попыток рефлексии технического знания (можно сказать шире, прикладного) - на основе философского. Как главный итог этой работы Ф. Бэкон формулирует образы 4-х идолов: наиболее опасных заблуждений, подстерегающих любого инженера и исследователя.

Расчистив поле деятельности, инженер может двигаться дальше, и Ф. Бэкон показывает свою теорию эксперимента. Основными постулатами этой теории можно считать следующие высказывания: "Ведь хотя чувства довольно часто обманывают и вводят в заблуждение, однако в союзе с активной деятельностью человека они могут давать нам вполне достаточные знания; и это достигается не столько с помощью инструментов (хотя и они в известной степени оказываются полезными), сколько благодаря экспериментам, способным объекты, недоступные нашим органам чувств, сводить к чувственно воспринимаемым объектам"; "...наша цель состоит в том, чтобы предоставить интеллекту необходимую помощь, благодаря которой он сможет преодолеть все тайны природы. Ведь ни один человек не обладает такой твердой и опытной рукой, чтобы быть способным провести прямую линии или очертить совершенный круг, тогда, как он легко может сделать это с помощью линейки и циркуля" [34, с.285]. В данных цитатах постулируется цель - создание научно рационального метода познания. Формулируется идеал познания и как практически используемого набора сведений - без знаний невозможно оказать помощь человеку в его практической деятельности по использованию природы. Указываются способы получения таких знаний: инженер должен подтверждать свои выводы не только наблюдениями, рассуждениями, как делал до этого, но для выявления истины активно ставить эксперименты и опираться на их результаты.

Познание с помощью эксперимента может быть двоякого рода: двигаться от одних экспериментов к другим, либо от экспериментов к аксиомам, которые укажут путь к новым экспериментам. В первом случае - научный опыт или "Охота Пана". Во втором - "Новый Органон". Это две опоры, "циркуль инженера" по Ф. Бэкону, - в их конкретизации и проявляется та новая форма рациональности, которую можно назвать эмпирической технической рациональностью, выражающаяся в использовании приемов перебора, экспериментального разрешения вариантов технической задачи. Через возможности эксперимента и варианты его применения раскрывается содержание "Охоты пана". Например, изменение эксперимента - проведения его на объектах, подобных тем, на которых он проводился, каковым может считаться эксперимент по выделке бумаги не из тряпок, а из шерсти или кожи. Можно изменить "действующую причину" процесса - как заменяют солнечное излучение искусственным. Можно изменить и количественные факторы эксперимента, но следует помнить, что они не всегда ведут к качественным изменениям.

"Перенос" эксперимента может идти тремя путями: заимствование у природы, из одной области деятельности человека в другую или из какой-то части искусства в другую часть того же искусства. Из первого пути впоследствии выросла целая наука - бионика, моделирующая природные находки для решения технических задач: воздушный пузырь взят у паука-плавунца, применение реактивного двигателя - у осьминога, крылья самолета - у птицы. Переносом из одной области науки в другую Ф. Бэкон называет следующий опыт: если у нас есть лекарство, помогающее больному во время приступов болезни, не будет ли его профилактическое применение столь же полезным? Сейчас мы знаем, что Н. Паганини, поставив на скрипку альтовую струну, получил совершенно новый звук.

Инверсия эксперимента - доказательство обратного тому, что выведено из эксперимента: зеркала отражают солнечные лучи и тем усиливают тепло, а могут ли они усиливать холод? Другой аспект эксперимента - его усиление, доведение до крайности. Так мы можем узнать предел прочности строительных материалов. Под усилением эксперимента Ф. Бэкон понимает также применение инструментов с большей разрешающей способностью: можно ли с помощью микроскопа обнаружить трещину в брильянте чистой воды? Сейчас рентгеновские снимки сварных швов на особо ответственных деталях используются по всему миру. Наконец, случайности в эксперименте - постановка его без логичных на то оснований, они в общем-то бесполезны для инженера, но исследователь может благодаря ним сделать множество открытий, ведь "тайны природы лежат вне хоженых дорог" [34, с.309].

Ф. Бэкон указал инструменты решения технических задач, но что будет определять порядок их применения? В третьей главе пятой книги наука об открытии доказательств делится на промптуарий и топику. Если промптуарий - хранилище доказательств, решений, наиболее часто встречающихся проблем (справочник констант и сумма готовых решений), то топика: "своеобразное соединение данных логики и конкретных материалов отдельных наук" [34, с.313].

Частная топика - это исследование конкретной проблемы путем ряда опытов и умозаключений. После каждого опыта делаются выводы, и мы "становимся не только ближе к решению проблемы, но и можем лучше разглядеть это решение" [34, с.314]. "Частные топики" - это основа инженерных действий по Ф. Бэкону, это тот алгоритм, по которому должен действовать человек, решающий техническую проблему. Исходная ее форма - это длинный список вопросов, в сумме составляющих основной вопрос данной задачи. Последовательно отвечая на них с помощью последовательных экспериментов (охоты Пана) и получая промежуточные ответы, от которых он идет к новым экспериментам (Нового Органона), инженер приходит к своей цели - списку ответов, которые однозначно решают поставленную задачу.

В целом инженер должен действовать следующим образом: отмести вымыслы, предрассудки и недостоверные факты, очищая фон решения задачи; составить частную топику решения задачи, тем самым подробно сформулировав ее, и показать путь решения; решить частную топику, опираясь на эксперименты и рассуждения, и сформулировать четкий ответ. Например, при постройке моста инженер, следующий методу Ф. Бэкона, должен будет составить частную топику, в которой распишет, какие сведения необходимо собрать и какие эксперименты необходимо провести. Ему придется досконально выяснить все данные о грунте берегов и скорости течения, чтобы свериться с данными промптуария. Затем поставить серию экспериментов, последовательно перебрав все возможные материалы для постройки моста. Причем так будут проверены десятки параметров. Например, надежность материала к гниению, будет выявлена изменением эксперимента - нагружаемая балка будет обстругана, будто она подгнивала двадцать лет. В итоге у него будет список ответов, опираясь на которые можно строить мост.

Будет ли такой алгоритм адекватен для создания технической теории? С одной стороны, да - ведь не требуется полного абстрагирования процессов; исследования сущности явления, декларируется, но можно обойтись и без него. Действие происходит на уровне "эмпирических схем" - схематизированных фрагментов реальности [222, с.24; 223, с.31]. Перед нами метод познания мира, не нуждающийся в создании новых идеальных конструктов. С другой стороны, отсутствует алгебраическое обобщение полученных сведений: отсутствует не только гипотеза, но и математическое выражение закономерности. Проблематичен сам переход от суммы наблюдений за явлением к сумме его свойств - почему необходимо завершать составление таблиц, описывающих холод и тепло, как понять "... все известные примеры... без каких-либо чрезмерных тонкостей" [36, с.91]? Истина хоть и "дочь времени" [35, с.48], но какого? Полная индукция требует большого числа экспериментов, и часто невозможна. Эмпирическая индукция формирует наши знания путем исключения неверных ответов. Потому каждый наш шаг, каждое умозаключение необходимо проверять десятками экспериментов или наблюдений. Примером этого есть исследование теплоты [35, с.92]: составляется таблица ее возможных проявлений а потом из них отбрасываются все несущественные факторы. Для опытов и наблюдений, которые необходимо провести, составляется таблица, которую надо заполнить. Это - топика. Вся сумма ответов на поставленные задачи должна храниться в специальной библиотеке - промптуарии. Ф. Бэкон требует выведения аксиом из сумм опытов [35, с.91], он вкладывает все свое хитроумие и изобретательность в дальнейшее разъяснение способов истолкования наблюдений, постановки экспериментов и умозаключений из них (27 видов примеров с пояснениями). Что же в итоге?

Непосредственно самим Ф. Бэконом естественнонаучные законы не формулировались. История развития взаимодействия между философией и наукой показала, что продуктивный и при этом чисто аналитический метод познания - миф эпистемологов [249, с.106]. С помощью даже современных математических методов можно "оценить степень зависимости или соотношения одной величины от другой, но такой анализ не может раскрыть конкретную форму или тип функциональной связи, т.е. закон" [205, с.78]. Однако, эмпирически выведенные закономерности, присутствуют как в естественных науках, так и в технике, хотя они не полны, не системны. Можно сказать, что эмпирическая индукция помогает отыскивать зависимости и совмещать их с уже созданными идеальными объектами. И можно говорить о новой форме технической рациональности, выраженной Ф. Бэконом: эмпирическая форма технической рациональности - основана на принципах индуктивного экспериментального решения технических задач. Третья форма по предложенной классификации.

Эмпирический метод в действиях ученого можно считать рациональным только на периферии науки. Когда нет никакой другой возможности проверить догадки, кроме как тотальной постановкой экспериментов. Для инженера эмпирическая индукция становится рациональной, когда отсутствует теоретическое описание используемых им процессов. Соответственно для ученого эмпирическая индукция рациональна при исследовании вновь открытого явления - пока нет гипотезы, обобщающей наблюдения для познания. Когда необходимо проводить рефлексию явления - но для этого еще слишком мало данных. Кроме того, эмпиризм, изложенный в сочинениях Ф. Бэкона, еще лишен математических инструментов. Для решения исследовательских и технических проблем основатель английского эмпиризма вместе с экспериментом использует логику. В качестве примера частной топики Ф. Бэкон приводит "пункты исследования о тяжелом и легком", где пытается подробно описать, как надо исследовать силу тяжести. А в Италии Г. Галилей, проведя на экспериментальной установке серию опытов, нашел в их результатах математическую зависимость, которую смог объяснить. Но хотя Г. Галилей к моменту опубликования "Нового Органона", 1620 году, уже много лет плодотворно работал - Ф. Бэкона нельзя упрекать в ретроградстве. Во-первых, на стороне философско-логических методов в исследовании мира тысячелетняя традиция, во-вторых, Г. Галилей работал параллельно с Ф. Бэконом, и еще не создал своих главных трудов, лишь после распространения которых инженерия стала невозможна без математики.

А что сказал бы современный инженер или исследователь при виде этого, последовал бы он частной топике? Инженер бы заявил о технической нерациональности таких действий - количество дорогостоящих опытов при постройке рядового моста недопустимо велико. Но целиком метод Ф. Бэкона не отвергнет даже самый технически рациональный инженер. Философы и исследователи отзовутся о нем с большей похвалой. В чем же дело?

"Новый Органон" помогает постановке вопроса, указывает экспериментальный путь его решения, а о получении ответа говорит мало. Именно последняя часть алгоритма наиболее спорна, ведь результаты эксперимента можно трактовать по-разному. Чтобы этого избежать, необходим целый ряд дополнительных экспериментов, а в идеале - полная индукция. Инженеру же нужен лишь технически необходимый уровень точности. В этом случае неразрешенные аспекты задачи должны становиться погрешностями, которые инженер сознательно допускает. Тогда из гносеологической, но практически бесполезной - задача становится утилитарной.

Техническая рациональность эмпирических методов часто входит в противоречие с их основной установкой: для решения сложной проблемы та разбивается на несколько частных, и для получения частного ответа предполагается поставить некоторое количество экспериментов. Причем для каждого нового, даже незначительно отличающегося изделия, требуется своя серия экспериментов.

Эмпирический метод, как технически рациональный, может быть применен в специфических условиях - на периферии научного знания. Подражание Ф. Бэкону в изучении "практических" искусств, попытки всеобъемлющего познания мира в рамках его программы исследований заглохли уже к концу XVII-го века [108, с.8]. Т. Эдисон был последним инженером, тотально использовавшим этот метод. Н. Тесла так отзывался о тысячах поставленных Эдисоном экспериментах: "... если бы Эдисон потерял булавку в стоге сена, он... с громадной скоростью и упорством перебирал бы соломинку за соломинкой. Самое поверхностное знакомство с теорией сэкономило бы ему 30% труда" [81, с.156].

Однако там, где теории еще просто не существует, метод Ф. Бэкона наиболее рационален. Он позволяет отказаться от вынужденных следований один раз проверенному шаблону или от заложения в конструкцию чудовищных запасов прочности, как были вынуждены делать древние [109, с.70], использовавшие традиционную форму рациональности. Если же инженер-эмпирик начинает применять математику, то он приходит к эмпирической формуле, выведенной на основе экспериментов зависимости, выраженной без знания закона. Для получения зависимости нет необходимости вводить новые понятия и определения. Благодаря "Новому Органону" инженер имеет однозначный, по сравнению со старыми методами, критерий принятия технического решения - это "протез", который дает философское знание техническому при недостатке научного.

Эмпирическая индукция не позволяет достичь понимания сущности природных процессов для улучшения их технологического использования. Частная топика малоэффективна без теоретического обеспечения, потому что эмпирическая индукция предполагает проверку истинности рассуждений на каждом их этапе. Метод Г. Галилея позволяет ограничить количество экспериментальных проверок. Но существует множество ситуаций, когда ученый, решающий техническую проблему только по применению технического изделия, убеждается в истинности собственных расчетов. Необходим метод, который позволил бы обходиться без эмпирических проверок. Это соответствовало бы пятой форме технической рациональности по предложенной классификации. И он возник: в рамках рационализма, созданного Р. Декартом, появилась возможность формулировать естественнонаучные законы методом рациональной дедукции и применять их в рамках технического знания.

Можно ли говорить о непосредственной связи рационализма, как метода, и вообще, как аналитического взгляда на мир и ступеньки в эволюции философского знания - с техникой? Такое свидетельство имеется. Во время своего путешествия по Европе, в городе Ульме, в 1619-1620 гг. Р. Декарт дискутировал с И. Фаульбахером - профессором инженерного училища. Именно при решении проблемы повышения эффективности механических передач, которую решал И. Фаульбахер, и перед которой встал Р. Декарт, последний отказался от попыток описать движение геометрическими методами и перешел к аналитическим [146, с.57].

"Правила для руководства ума" [68], написанные в 1627-1629 годах содержат наиболее полное и подробное описание метода в виде 21-го положения. Попытаемся сгруппировать их и выделить наиболее важные моменты. Истинные суждения, по Р. Декарту, можно выполнить на основе ограниченного количества сведений. Главное, чтобы эти сведения были достоверными. Такими Р. Декарт считает лишь математические данные. Эксперимент отвергается Р. Декартом из-за большой субъективности его толкования. Верные умозаключения могут делаться только с помощью двух действий нашего разума: интуиции и дедукции. Они предусматривают настолько полное понимание вопроса, что не остается места для сомнений в ответе.

Интуиция и дедукция - инструменты, а для отыскания истины необходим алгоритм их применения, метод. Он состоит в разложении сложных проблем на простые составляющие, решения их, и на основе полученных ответов - возврат к пониманию сложных вещей. Но сложные проблемы можно расчленить, лишь объявив какие-нибудь вещи простыми (абсолютными), а какие-то - сложными. Абсолютная вещь однородна и неделима, она может выступать первопричиной сложной, относительной вещи, которая состоит из нескольких природ или делится на несколько частей. Правильное применение метода включает в себя также неразрывность цепи рассуждений и индукцию. Индукцией или энумерацией Р. Декарт именует полное собрание всех сведений по данному вопросу. Если в цепи рассуждений есть пробелы - нужно не двигаться дальше, пока все неясные вопросы не будут разрешены.

Р. Декарт подробно описывает ряд свойств абсолютных и относительных вещей: а) части простого тела никогда не существуют отдельно друг от друга; б) простые вещи делятся на материальные идеальные и общие; в) простые природы не нуждаются в исследовании, так как понятны человеку; г) простые вещи соединяются либо по необходимости, так как не могут существовать отдельно друг от друга, либо случайно; д) сложные системы можно познавать или идеальным путем, либо реконструировать в виде идеальных построений, но первое, по Р. Декарту, нежелательно.

А какие выводы можно сделать по первой части метода Р. Декарта? В своем роде он такой же радикал, как и Ф. Бэкон: из-за недоверия к схоластическим методам, псевдонаукам и боязни собственных ошибок он довел до крайности односторонность своего метода. Но если у Ф. Бэкона это недоверие выразилось в стремлении проверять каждое умозаключение экспериментом, то Р. Декарт решил заведомо не делать неверных умозаключений. Именно для предохранения от малейшей ошибки Р. Декарт так сильно ограничил себя в средствах познания, урезая до минимума исходные пункты своих рассуждений, добровольно отказался от познания всей "темной материи" и попытался искоренить случайность.

И Р. Декарт дает инструкции по решению уже осмысленного, ограниченного вопроса, богато иллюстрируя их примерами. В начале инструкции не содержат ничего нового, в сравнении с работами Ф. Бэкона: проблема дробится, решается по частям, а потом собирается в единый ответ, но дальше начинают проявляться отличия, вызванные другими инструментами анализа. Если эксперимент Ф. Бэкона проходит в окружающем пространстве, а материалом в нем служит все вещество в мире, то для идеальных построений Р. Декарта тоже необходимы пространство и материал - для рационалистического выведения законов ученому нужны идеальные объекты, обеспечивающие полное отображение природных процессов. Эти идеальные объекты и понятия должны быть выведены из минимального числа предпосылок - для соответствия рационалистическому построению системы; и по своей форме должны быть как можно более близки к математике - дисциплине, более других соответствующей идеалам рационализма. Для этого вводится понятие протяженности тела, как его основного качества, и тут же оговаривается, что эта протяженность не есть само тело. Таким образом, создаётся идеальный слепок любой фигуры находящейся в идеальном пространстве; и сняв его, дальнейший анализ проблемы проводится уже в нем. А как мерило этого идеального слепка вводится математическая единица, "которая есть общая природа, и к которой должны быть одинаково приобщены все вещи, сравниваемые между собой". Итак, суть метода Р. Декарта: абстрагирование всех процессов и предметов и последующая работа уже с идеальными объектами. При этом лишь правильное применение дедукции и энумерации избавит от ошибок.

Р. Декарт не мыслил применение своего метода без математики, она приводной ремень всей его системы. По существу "создается замкнутый цикл взаимодействия философии и математики" [175, с.9] - любой физический процесс можно выразить с помощью почерпнутых из математики идеальных объектов и понятий. Математика - средство для расчета его "системы мира-машины" [61, с.201]. И все-таки по отношению к ней Р. Декарт сохраняет противоречивую позицию. Алгебра становиться техникой геометрических операций [96, с.34], позволяет отказаться от созерцания чертежей при решении задач. Но алгебры, зарождающейся высшей математики, в фундамент которой он сам положил несколько идей, Р. Декарт во многом не признает [70, с.261] и относит ее к "темной материи". Тут кроется один из пороков его методологии. Человек может применять инструмент или метод, до конца не осознавая его, а Р. Декарт требует полного осознания хотя бы один раз. Но осознать все невозможно. Зная об этом, Р. Декарт указывает на идею "простой природы", - познание которой не требуется. Противоречие заключается в том, что "природа", вполне простая в одной задаче, может оказаться составной в другой. Абсолютно простой материи не существует, любая "природа" становится сложной в рамках математического анализа, и Р. Декарт косвенно признает это, говоря об отсутствии неделимых частиц в мире [71, с.358]. Р. Декарту целостность представлений о мире и целостность его системы важнее неясных алгебраических расчетов.

Однако для полного "сведение материи к пространству" [110, с.216], проведения экспериментов, уже оснащенных универсальной единицей измерения и строительным материалом - протяженностью, требовалась среда, в которой могли бы вестись операции. В "Первоначалах философии" Р. Декарт разрешает эту проблему, выдвигая ряд тезисов. Вводится понятие тела, как субстанции, обладающей протяженностью в длину, ширину и высоту [71, с.350]. Причем все другие признаки тела: жесткость, тяжесть и т п. - второстепенны [71, с.352]. Далее, телесная субстанция немыслима без объема и как следствие этого вводится понятие внутреннего места - та часть объема бесконечной вселенной, что занимается этим телом и перемещается вместе с ним [71, с.353]. В следующем тезисе толкуется, чем внутреннее место тела отличается от его протяженности: протяженность тела считается неизменной и неподвижной, пусть даже внутреннее место занято другим [71, с.354].

Общим выводом следует положение: если внешнее пространство - все то, что не входит во внутреннее, а внутреннее постоянно перемещается, то изменяется и внешнее пространство. На примере пассажира корабля, прохаживающегося по палубе, и рассматриваемого то по отношению к кораблю, то к морю, то к суше, Р. Декарт превращает утверждение об изменяемости внешнего пространства в тезис об отсутствии неподвижных вещей в мире: "...если мы хотим указать какой-нибудь неподвижный центр расчета, то мы можем сделать это только в нашем сознании" [71, с.355]. Таким образом движение тела оказывается перемещением его по отношению к другим, и любому движению соответствует "круговорот тел", когда место ушедшего тут же занимает другое [71, с.356]. Как следствие этих положений Р. Декарт вводит трехмерную систему координат.

Что хорошего принесла идеальная среда с целиком детерминированными качествами - назовем ее "оперативной средой" - в инженерию? По выражению П.П. Гайденко "Математика в руках Декарта становится формально-рациональным методом, с помощью которого можно "считать" любую реальность, устанавливая в ней меру и порядок с помощью нашего интеллекта" [46, с.143]. В реальном мире провести идеализацию какого-либо технического процесса весьма трудно. То же самое относится к исследовательским экспериментам: вот почему отклонения от расчетов падения тела, сделанные Г. Галилеем, так долго давали его противникам повод оспаривать его выводы. Единственным аналогом "оперативной среды" была плоскость, на которой геометры проводили свои построения.

А при постановке новой задачи в "оперативной среде" субъект может отбирать факторы, действующие в ней. Инженер может совмещать действия сил по самым разным векторам. Центр системы координат выбирается произвольно. Техническая рациональность этого очевидна: современные геодезия и архитектура возможны только при наличии системы координат, не привязанной к абсолютному ориентиру. Дождевой поток, расчлененный сеткой координат, может быть представлен одновременно и как ряд капель, непрерывно пересекающих некую протяженность, и как движущаяся вереница тех же капель, с единым внутренним местом. Такое дуалистическое рассмотрение одного потока часто используется при выводах технически используемых формул [224, с.23].

Создание "оперативной среды" вытекает из гипотез Р. Декарта не только онтологически и методологически, но и гносеологически. Принципом cogito ergo sum задаётся детерминированность процессов, как критерий достоверности их познания. Ведь даже сам Бог "не докажет мне, что два плюс три дают в сумме больше или меньше пяти" [72, с.35]. Тогда среда с целиком детерминированными качествами и будет соответствовать действительности, как самое достоверное представление о ней. "Оперативная среда" имеет еще одно преимущество: в случае качественной идеализации явления гораздо проще выводить его закономерности - большая часть геометрических теорем о треугольниках, квадратах и т. п. на чертежах буквально бросается в глаза.

Что характерно в сочинениях Р. Декарта - очень трудно заметить хоть что-то, отдаленно напоминающее частную топику Ф. Бэкона, хотя анализ проблемы каждый раз идет по приблизительно той же схеме: разделение сложной проблемы на части, ее решение и последующее возвращение к обобщенному ответу (единственное исключение 14 глава сочинения "Мир или тракта о свете" [69, с.237]). Действительно, у Ф. Бэкона промежуточные вопросы собраны в список - их постановка производится одновременно, и только потом начинается их решение. Декарт каждый вопрос решает после постановки, и только потом ставится следующий. Этим устраняется сложность, присутствующая в частной топике Ф. Бэкона: если в процессе ответа на основной вопрос возникнут неясности с получением ответов на пункты частной топики, то необходимо будет менять весь алгоритм действий.

Можно сказать, что дедукции Р. Декарта присуща дедуктивно-синтетическая техническая рациональность - форма технической рациональности, выражающаяся в использовании для решения технических проблем идеальных моделей, основанных на как можно более четком описании исходного объекта математическими средствами в рамках научной картины мира. Как способ выведения законов, создания технических теорий она антагонистична эмпирической форме технической рациональности. Обеспечивается тесная связь техники с ее теоретическими основами, поскольку любые выводы признаются достоверными лишь в случае их соответствия более ранним выкладкам. В техническом знании могут быть использованы только естественнонаучные законы, включенные в общую систему понимания мира. Эмпирически выведенные зависимости, напротив, не могут быть включены в набор инструментов решения технических задач - их истинность будет сомнительной.

Во всех ли областях современной техники наблюдается такое подчинение техники науке? Очевидно, что в периферийных областях техники инженер не может получить исчерпывающих справочных данных, соответственно применение метода ограничено. А в Новое время такими были почти все отрасли техники.

Но Р. Декарт доказывает, что даже при наличии ограниченного объема знаний мы можем решить любую задачу. Он даже сравнивает всезнаек с людьми, больными водянкой - так бесполезно раздут их багаж знаний [237, с.304]. Попытаемся объяснить это противоречие. Р. Декарт создал идею "оперативной среды" и считал, что все расчеты должны вестись в ней. Абстрагируясь, любые процессы защищаются от искажения, и дальше с ними можно работать математическими методами. Их описание - самая уязвимая точка метода. Обычный фокусник играет на противоречии наблюдений и верных умозаключений: зрителю трудно использовать интуицию и дедукцию Р. Декарта - наблюдения прямо противоречат выводам. Столкнувшись с подобной проблемой при решении технической задачи, инженер-картезианец будет наблюдать за необъяснимым явлением, пытаясь подогнать его под известные ему законы. Но стоит только провести над феноменом несколько экспериментов, как проблема разрешится. В этом лежит одно из основных отличий эмпирической индукции от рационалистической дедукции: для последователей Р. Декарта нет знания вне системы, в то время как для последователей Ф. Бэкона даже случайная находка, лишь бы она была подтверждена экспериментом, уже имеет познавательное значение. Р. Декарт абсолютизирует философскую рефлексию технического знания - и тем ограничивает её возможности.

Даже в науке вынужденное применение дедукции ограничивает скорость решения задач. Астроном-картезианец вообще не составил бы никакой картины Солнечной системы: птолемеевская модель не смогла бы объяснить некоторое изменение светимости планет. А создать что-то новое, не опираясь на абсолютную истинность исходных данных, нельзя. Понимая это, Р. Декарт использует разделение моральной и метафизической достоверности: созданная картина взаимодействия вихрей, в рамках которой рассмотрено существование нескольких звездных систем, принимается лишь как гипотеза "может быть весьма отдаленная от истины" [108, с.129]! Дело в том, что телескоп Г. Галилея предоставил ему достаточное количество экспериментальных данных, которые могли уложиться лишь в гелиоцентрическую систему. Потому принятие гипотез, как "моральной истины", противоречит самой идее рационализма и выглядит уступкой действительности.

Понятно, что в периферийных областях деятельности человека, где технологии еще не получили описания в терминах научной картины мира, для достоверного обустройства оперативной среды необходим эксперимент. Без этого инженер упирается в тупик. Рационалистическая форма технической рациональности исключает использования эмпирически обнаруженных зависимостей, следовательно, ограничивает осмысление и увеличение технического знания. Единственной некабинетной наукой, серьезно использующей дедуктивный метод Р. Декарта, в Новое время стала как раз астрономия.

Проблема использования рационализма встала уже перед современниками Р. Декарта: появились разнообразные отступления от него, в рамках которых делались попытки совместить доказуемость и объективность рационализма с его упрощенным применением. В Трактате Б. Паскаля "О геометрическом уме" содержится подобная попытка [179, с.67-104]. Б. Паскаль заявляет, что метод, требующий не применять термины, смысл которых заранее четко не определен, "...поистине отменный метод, но, увы, - при всех своих достоинствах совершенно неосуществимый" [179, с.71]. Люди не могут договориться об изначальных терминах, нельзя "усмотреть в какой-либо науке нечто совершенно-завершенное" [179, с.71]. В результате Б. Паскаль требует "не доказывать положения, самоочевидность которых исключает появление более ясных доказательств" [179, с.96] - то есть отказаться от единства философской системы Р. Декарта и пользоваться интуитивно понятными определениями и аксиомами.

3.2. Анализ технической рациональности в онтологических построениях Ф. Бэкона, Р. Декарта, Б. Спинозы.

Гносеологические изыскания необходимо приводили философов к идеям о картине мира, в рамках которой будут упорядочены полученные знания. Но как сочетались с онтологическими гипотезами различные формы технической рациональности, каково было их взаимное влияние? Помимо попыток Ф. Бэкона и Р. Декарта альтернативные линии разработки этой проблемы представляли работы П. Гассенди и Б. Спинозы.

Эмпиризм в сочинениях Ф. Бэкона так и не воплотился в создание целостной картины мира, а остался на уровне практического применения результатов экспериментов и систематизированного наблюдения. Весь вопрос в том, как именно организована та сумма аксиом, из которой складывается промптуарий. Как сказал Б. Спиноза: порядок идей тот же, что и порядок вещей. Следовательно, организация коллария, та классификация наук, что придумал Ф. Бэкон, должна соответствовать картине мира. Но в классификации наук Ф. Бэкон продолжал традицию Возрождения: как отмечает Б.М. Кедров торжествует субъективный принцип классификации - науки подразделяются в соответствии с качествами человеческого разума [98, с.63], что явно противоречит требованию их подчинения практике. Не смог Ф.Бэкон и непротиворечиво обобщить свои физические гипотезы: например В.Ф. Асмус указывает на признание Ф. Бэконом в целом материализма Демокрита, но отрицание им же в "Новом Органоне" пустоты [11, с.347].

Пронизывающая всю историю философии традиция сопоставлять природные явления в рамках единого их объяснения, т. е. одна из основных проблем метафизики, была фактически проигнорирована Ф. Бэконом. Хоть и составил основатель современного эмпирического метода таблицу восстановления наук и требовал понимать природу, прежде чем ее использовать, но только эксперимент, пусть и очень тщательный, не может заменить теорию.

Нельзя сказать, что Ф. Бэкон не предпринимал попыток заложить в основу классификации наук каких-либо абстрактных положений. Напротив, обосновывается необходимость передвигаться от опытов к аксиомам, объясняющим их, и только затем к новым опытам [35, с.91]. Но в рамках эмпирической индукции, как гносеологического метода, не содержится имманентных требований о систематизации результатов экспериментов в рамках онтологически обоснованной картины мира. То есть неизбежно возникновение противоречия между изначально субъективным принципом классификации наук и обобщением эмпирических данных, поставляемых ими. И такое противоречие проявляется уже у Т. Гоббса: используя в классификации принцип математики, он пытается сохранить деление наук с позиции качеств человеческого ума. Для преодоления этого противоречия необходим рационализм - положение в основу всего мироздания неких доступных разуму принципов, которые можно было бы использовать при выдвижении гипотез. Эмпирическая форма технической рациональности непосредственно онтологических гипотез не использует, следовательно, её роль в формировании картин мира ограничена.

А насколько широко удалось Р. Декарту применить свой метод для осмысления онтологических аспектов природы и техники? Наиболее яркие попытки применения метода для объяснения физических законов мира и устройства Вселенной представлены в "Трактате о свете" и "Первоначалах философии": революционному по своей новизне описанию происхождения солнечной системы. Но еще более важна идея о развитии мира - от сотворения до наших дней.

Проблематика, затрагиваемая Р. Декартом, во многом продолжает античную традицию, выраженную Аристотелем в "Физике": вопросы категорий, с помощью которых надо исследовать природу, причин и форм движения [9, с.163], существования пустоты, свойств вещества [9, с.126]. Р. Декарт не смог объяснить большинство наблюдаемых эффектов механики: чрезвычайное увлечение центробежной силой и представление её главной пружиной мироздания исказили его картину мира. Однако некоторые законы, например, закон сохранения импульса, были описаны им с четкостью, достаточной для решения технических задач. Математика к середине XVII-го столетия еще не могла выступать универсальным инструментом анализа. Потому миропонимание Р. Декарта, математическое по форме, не могло обрести применимого в технике содержания. Идея о неизменности божественных законов и воздействии Бога на Вселенную лишь во время ее творения делает первую попытку философского ограждения инженерии от вмешательства теологии. Характерно, что многие логически безупречные рассуждения Р. Декарта обречены на неправильные выводы именно в силу ошибочных начальных установок, и Р. Декарту не помогают самоограничения, заявленные в методе.

Пьер Гассенди не принадлежит к ярчайшим фигурам философии Нового времени. Однако необходимость рассмотрения его работ обусловлена тем, что в них отражено развитие устаревших форм рациональности. После возникновения новых форм, получивших блестящее воплощение в трудах Ф. Бэкона, Р. Декарта и Г. Галилея, мгновенного изменения образа мышления европейских ученых и инженеров не могло произойти. Предпринимались попытки совместить успехи новых гипотез, методов с ренессансной формой рациональности. Этот процесс оказал непосредственное влияние становление новой парадигмы мышления, определившей механистическую картину мира, и потому нуждается в освещении.

П. Гассенди всю жизнь занимался тем, что критиковал поздний аристотелевизм и новейшие построения Декарта с точки зрения методов философии Ренессанса. Он пропагандировал и модернизировал философию Эпикура. Для понимания механизма его воздействия на умы ученых необходимо провести четкое разделение той картины мира, в рамках которые он исследовал природу, и тех аргументов, с помощью которых он её обосновывал.

П. Гассенди популяризировал атомистическую гипотезу строения вещества, но не был незаменимой фигурой в ряду защитников корпускулярного понимания мира - Х. Гюйгенс и Р. Бойль его младшие современники. Аналогично и его критика аристотелизма не была уникальной: эмпиризм и рационализм, изыскания Г. Галилея, подтачивали как методологию, так и физику антично-средневековой науки.

А если рассмотреть метод, с помощью которого П. Гассенди обосновывает свои предположения? Наиболее показательно в этом его небольшое письмо лорду Герберту по поводу сочинения последнего "Об истине". П. Гассенди замечает, что определение истины, приведенное лордом, настолько длинно и расплывчато, что не может быть использовано [52, с.80]. Когда Герберт определяет адекватный объект, как такой, в котором нет ничего недоступного нашим способностям, П. Гассенди справедливо замечает, что таких вообще нет на свете [52, с.86]. Можно сказать, что П. Гассенди использует методы, типичные для обыденной формы технической рациональности: из потока сознания лорда Герберта вычленяется идея, образ или понятие, после чего полученный объект анализа П. Гассенди рассматривает с позиции обыденной практики. В тот же момент все несообразности становятся понятны. Перефразируя Ф. Энгельса, можно сказать, что ошибки лорда Герберта еще не вышли из четырех стен, и здравый смысл в их устранении - прекрасный помощник.

И в силу же этого П. Гассенди и формулирует свои "критерии истины" и каноны для каждого из них. Основной критерий - это чувства, истинность которых "явствует даже из того, что их функции заложены в самой природе вещей"[53, с.121]. Мнение человека есть лишь следствие чувства - именно к нему и применима дилемма истинности и ложности [53, с.122]. "Истинно то мнение, которое подтверждается или не опровергается очевидными чувствами" [53, с.125] - гласит третий канон. Второй критерий существует в уме - это заранее приобретенные понятия, антиципации [53, с.117]. Каноны второго критерия разъясняют, что хотя без понятия о вещи она не может быть названа [53, с.129], всякая антиципация зависит от чувств [53, с.128]. Здесь видно, что П. Гассенди в своей практике противоположен Р. Декарту, а третий канон истины - это зеркальное отражение интуиции, в понимании Р. Декарта, только идущее не от разума, а от чувств. П. Гассенди, объявляя все восприятие истинным, впадает в подобную крайность. Даже когда он критикует Аристотеля, П. Гассенди выступает против рассуждений античного мыслителя, заявившего, что зрение можно обмануть множеством способов и требовавшего хороших условий для восприятия действительности [54, с.306]. Какие же условия можно счесть таковыми, вопрошает П. Гассенди, нас все время что-то обманывает, их нет в природе, следовательно, чувствам необходимо доверять.

Когда П. Гассенди рассуждает о строении вселенной, та же рациональность очевидного становится основным критерием вынесения суждений. Ярчайший пример - заявление, что без пустоты в природе не было бы движения [53, с.139]. П. Гассенди не приводит никаких расчетов, не ставит мысленных экспериментов, все ограничивается несколькими примерами из обыденной жизни и воззванием к благоразумию читателя. Еще более ярко обыденная форма рациональности проявляется при рассуждении о форме атомов. Различие между формами отдельных атомов многообразно, но не бесконечно, иначе невозможно было бы взаимодействие между ними [53, с.157]. Тяжесть присуща атомам уже в силу того, что они движутся, и через пустоту они движутся с одинаковой скоростью. Тут же П. Гассенди обозначает пределы рациональности очевидного: разум человека не может указать точное местоположение этих атомов из-за их скорости [53, с.161]. Вот здесь видно расхождение обыденной формы технической рациональности с ее формами, созданными Ф. Бэконом, Г. Галилеем и Р. Декартом: техническая задача может потребовать точное местоположение каждого атома, выяснить нечто, принципиально недоступное человеческим чувствам, а П. Гассенди сразу отказывается это делать.

П. Гассенди рассматривает множество актуальных в онтологии Нового времени вопросов: пытается доказать, что сложные качества вещей - результат комбинации атомов и сложений их свойств, говорит о том, что судьба и время, - это всего лишь игра атомов, и сам человек, - всего лишь комбинация микроскопических телец. На первый взгляд эти слова: онтологическая предпосылка инженерной деятельности - ибо мир в таком случае познаваем, из него устраняются многочисленные темные и неясные явления. Но без математического и гносеологического аппарата, позволяющего использовать корпускулярную гипотезу, эта онтологическая предпосылка остаётся технически бесполезной - метафизическая проблематика не пересекается с техническим знанием - и атомы остаются еще одной абстракцией, ничуть не лучше субстанций и акциденций. Хуже того, П. Гассенди не формулирует предпосылок, которые могли бы позволить совмещать его "критерии истины" с инструментами исследования ненаблюдаемых чувствами явлений. В итоге "Свод философии Эпикура" который, казалось бы, должен быть наполнен примерами новых открытий, оказался лишь упорядоченным изложением античных гипотез.

Для подтверждения этого умозаключения рассмотрим труд П. Гассенди "Парадоксальные упражнения против аристотелевиков". Основной стержень книги - обвинения в непрактичности, нерациональности: с помощью философии Аристотеля невозможно постигать истину, ибо аристотелевики признают не истину, а искусство спора [54, с.23]. П. Гассенди начинает свою критику с формы изложения аристотелевизма. Для аристотелевиков философия давно превратилась в филологию [54, с.23], они работают с искаженными копиями текстов античного философа [54, с.85] или бесконечными комментариями. Аристотель и сам неоднократно противоречил сам себе [54, с.169]. Что может извлечь из этого ученый, решающий технические задачи? Это полемическая борьба с устаревшей, подчиненной теологии аристотелевской картиной мира. В этой борьбе прекрасно высвечивается противостояние традиционалистической рациональности и рациональности здравого смысла: замшелые тезисы опровергаются П. Гассенди по одному и тому же принципу - в ответ на слова "так было всегда" или "это есть у Аристотеля", следует возражение "это ничего не доказывает" и "как это выглядит в подробностях". В этом суть противоречия. Форма традиционной рациональности требует аккуратного применения уже опробованных рецептов и решений. Аристотель создал физику, значит, повторяя его слова и комментируя их, тоже можно возвеличиться. Именно эту особенность аристотелевиков П. Гассенди критикует наиболее безжалостно. Но это всего лишь критика.

Наконец, критикует П. Гассенди и саму основу учения Аристотеля - диалектику, субстанции и акциденции. В понимании П. Гассенди диалектика - своеобразное умение классификации, приправленное долей классической логики. Но оно абсолютно бесполезно, ведь и землепашцы и кузнецы вполне справляются со своими ремеслами без диалектики [54, с.192]. Диалектика ничего не дает для отыскания истины. П. Гассенди приводит список всего необходимого для ученого, включая наличие собственного ума и регулярное питание [54, с.212], и там нет места диалектике.

Субстанция и акциденция в себе ничего полезного не несут, аристотелевики каждый раз так пытаются разделить все известные им явления [54, с.304]. Но онтология П. Гассенди, очищенная от сомнительных аристотелевских конструкций, так же бессильна в экспериментальных вопросах. П. Гассенди не преодолевает противоречия между "знающими, но не творящими" и "творящими, но не знающими". Это лишь попытка выбрать из нескольких альтернативных онтологий, созданных в древности, наиболее подходящую для ремесленной деятельности, но не модернизировать её в соответствии с требованиями деятельности инженерной.

На самой высшей точке рассуждений, когда надо переходить к познанию бытия, критика П. Гассенди самовырождается в утверждение о невозможности познания истины. Все мудрецы вынуждены были признать, что вещей не познают, и вещи существуют для людей такими, какими им кажутся [54, с.375]. То есть П. Гассенди признает только знание, которое непосредственно доставляют нам ощущения, скепсис не противен природе, говорит он, хоть и признает отдельные науки [54, с.388]. Здравый смысл этим ограничивает свое развитие, и инженер остается без инструментов анализа. Отказ от вычисления точного положения атомов - следствие этого ограничения в абстрактном мышлении. В результате действительность предстает перед ученым как не детерминируемая, не исчисляемая совокупность атомов. И для инженера эта совокупность атомов ничем от субстанции не отличается.

Обыденная форма рациональности допускает комбинацию образов и отдельных свойств предметов, но их углубление, наделение новыми чертами - чрезвычайно трудоемкая операция. Создание адекватных понятий и идеальных объектов затруднено, следовательно - естественнонаучные законы тяжело применять к техническим объектам. Принципиальная неразрушимость корпускул [53, с.157], которую П. Гассенди вынужден ввести для ограничения количества их видов, - один из немногих примеров такого преобразования предметов, когда они наделяются качествами, не свойственными окружающим нас вещам. Упоминаемое П.П. Гайденко введение понятия молекулы [46, с.183-191] - изолированно, так как молекула тоже сенсуально недоступна, а для включения этого понятия как в естественнонаучные законы необходимо абстрагирование образа молекулы.

Почему же атомизм П. Гассенди, в сочетании со старыми формами рациональности, не приводит к созданию онтологических конструкций, применимых в рамках технического знания? Ответ на этот вопрос лежит в критике, которую П. Гассенди адресовал сочинениям Р. Декарта. В этой критике рациональность здравого смысла направлена против той односторонности, ограниченности, что свойственна картезианскому рационализму. П. Гассенди, отвергая методы аристотелевизма, отвергает и самоограничения рационализма, он стремился совместить сенсуализм и безупречность логических рассуждений. Даже если бы он обратился к эмпирической индукции Ф. Бэкона, то ему пришлось бы отказаться от абсолютного доверия чувству, ведь английский философ признавал, что оно может обманывать человека; так же Ф. Бэкон в своих экспериментах предусматривал получение результатов, экспериментов которые одномоментно не могут отобразиться нашими чувствами и быть поняты сознанием. Желая сохранить универсальность в своих рассуждениях, использовать все способы получения знания, П. Гассенди отказывается от их специализации - это можно назвать болезнью синкретичности в рациональности.

П. Гассенди, например, заявляет, что в обобщенной идеи субстанции содержится не больше объективной реальности, чем в идеи акциденций [55, с.429], нельзя познать ничего, отвлекшись от акциденций, а лишь силой разума [55, с.415]. Вывод из этого достаточно прост - дедукция Р. Декарта более совершенна, чем диалектика Аристотеля, но не более подходящая окружающему миру и человеческим возможностям познания. Р. Декарт сам отказывается от познания всей "темной материи". В ответ П. Гассенди резонно замечает, что даже то, что мы считаем ясным и понятным, вполне может содержать ошибки [55, с.462].

А когда Р. Декарт пытается рассуждать, опираясь лишь на ограниченный набор знаний, его язвительный критик с легкостью доказывает, что эти рассуждения приводят к ошибкам: ведь нельзя доказать бестелесность души лишь на том основании, что она не требует пищи, множество вещей вокруг нас обходятся без этого [55, с.405]. Более уважительно он отзывается о том выводе Р. Декарта, что знание никогда не станет бесконечным [55, с.442]. С одной стороны, П. Гассенди критикует картезианский дуализм и субстанциальность, стремясь использовать в своем методе обыденную форму рациональности. С другой стороны, предлагает атомистическую картину мира, в которой, однако, всей своей критикой доказывает полную невозможность абстрагирования, ведущего к познанию истины. Не сенсуалистический метод для него недопустим - то есть он сам отказывается от инструментов доказательства и использования атомистической картины мира.

Потому философия П. Гассенди - это философия Ренессанса. Для инженеров и исследователей Нового времени противоречие атомистической картины мира и способа ее доказательства, противоречие системы и метода ее дальнейшей разработки, сделали эту философию неприменимой на практике - техническое знание оказалось невозможно рефлектировать с помощью идеальных объектов и понятий, отражающих обыденно-ремесленный уровень осмысления явлений.

А каково было влияние сочинений Б. Спинозы на становление форм технической рациональности в период Нового времени? В состоянии ли было прочтение "Этики", или "Трактата о боге человеке и его счастье" помочь тогдашним инженерам?

Методологический период Нового времени должен был получить свое завершение в требовании целостности любой теории, внутренней непротиворечивости картины мира. Так же необходимо было отсутствие иррациональных факторов в этой картине, создаваемой на основе строго рациональных методов. Потому работы Б. Спинозы необходимо рассматривать как образец системности, позволивший позднее согласовывать научные и технические теории. "Этика" и "Трактат о Боге, человеке и его счастье" привлекают к себе внимание одной особенностью: формой построения, больше напоминающей математические выкладки. Тезисы, принимаемые им в начале рассуждений, даже по этическим и богословским вопросам, именуются аксиомами, выводы, по самым различным темам - теоремами; причем каждая теорема снабжена строгим и подробным доказательством.

Каким же образом Б. Спинозе удалось совместить громадное число своих теорем, сохранить их непротиворечивость, опираясь на метод Р. Декарта, приведший его создателя к дуализму? Спиноза использовал создаваемую им систему мира, как инструмент его познания, причем в таких объемах и с такой продуктивностью, каких ранее философы Нового времени не употребляли. Начальные аксиомы задают предмет исследования, детерминируют его форму и устанавливают ограничения. Любая последующая теорема должна быть такой не только в силу ее доказательств, представляемых методом, но в силу предыдущих теорем и аксиом, всей уже описанной структуры мира.

Для технической рациональности архитектоника работ Б. Спинозы чрезвычайна важна: она формулирует идеал единства технического знания. Порядок идей тождественен порядку вещей - и идеал познания Б. Спинозы есть переход от конечных модусов к единству бесконечной Вселенной [110, с.245]. Примененный к технике, этот принцип требует конструкцию каждого нового технического изделия выводить из суммы всех имеющихся знаний. Но не на основе простого копирования - тогда бы это была традиционалистическая техническая рациональность, а на понимании всех процессов, что использовались ранее, и что будут применены в новом устройстве.

Однако почему самостоятельный и глубокий философ так старался быть математиком? Его толкает к этому его время, когда степень использования математики воспринимались как мера научности знания [210, с.41]. Алгебра и геометрия постигают мир и делают это быстрее и успешнее любой другой современной Б. Спинозе науки. Но были у математики того времени две особенности, делавшие ее воистину первой наукой. Во-первых, она была еще относительно проста. Алгебра только начала постройку своего колоссального математического аппарата. О геометрии нечего и говорить - изучение "Начал" Эвклида и нескольких работ Р. Декарта делало способного обывателя почти специалистом в этой области. Во-вторых: математика "не тронутая никаким пороком лжи" - наиболее достоверный инструмент познания. И Б. Спиноза придает своим сочинениям форму математических доказательств, содержанием имея строгие логические умозаключения.

В начале проанализируем две идеи, выдвинутые в его работах, которые иллюстрировали противоречия между научной и технической рациональностями.

Развитие идеи субстанции - первая из таких идей. Как и Р. Декарт, Б. Спиноза считал главным признаком тела его протяженность [215, с.173], отказывался признавать дискретность материи [215, с.175] и считал пустоту противоречивым понятием [215, с.174]. Но Б. Спиноза идет дальше Р. Декарта и расширяет понятие субстанции. Мир, по Б. Спинозе, содержит единственную неделимую субстанцию. Как же она себя проявляет? В первой части "Этики" Б. Спиноза подробно разъясняет этот вопрос. "Субстанция есть то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи", а выражается она через атрибут и модус. "Под атрибутом я разумею то, что ум представляет в субстанции, как составляющее ее сущности". "Под модусом я разумею состояние субстанции" [217, с.315]. Чем более совершенна субстанция, тем больше ей присуще атрибутов и состояний-модусов [217, с.322].

Взаимодействие этих акциденций и образуют наблюдаемую нами действительность. Любое заметное явление напоминает мазок кистью на картине, полученный смешением бесконечного количества красок, где единая субстанция краски меняет оттенки модусов-цветов. А поскольку субстанция одна, то она может трактоваться как требование полного единства системы идеальных объектов и понятий, что должно облегчить формулировку законов. Субстанция Б. Спинозы по существу - прообраз поля, однако во второй половине XVII-го века корпускулярная теория получила громадное количество экспериментальных доказательств и стала основанием механики. Как основание единого набора идеальных объектов субстанция ещё выражена быть не могла. Поэтому в судьбе субстанциальной гипотезы особенно ярко выявилось противоречие технической и научной рациональностей: рациональные построения, косвенно применимые в науке, в тот период совершенно не могли применяться в технике.

Вторая идея: выдвинутый Б. Спинозой критерий целостности тела или системы тел. Фактически критериев два: движение в одном направлении (заимствован у Р. Декарта) и сохранение постоянных пропорций предмета. В нескольких леммах выдвигается и доказывается ряд положений [217, с.373-377]: форма предмета сохраняется, если некоторые его части заменяются равноценными; увеличение предмета с сохранением пропорций его частей; одновременное изменение направления движения всех его частей в одном направлении; любые движения предмета не разрушают его природы, лишь бы все части сохраняли свое движение и взаимодействие. Могут ли такие критерии использоваться для формирования механистической картины мира? Да, могут, но это собрание тезисов не закончено - лишь дано полное перечисление возможностей, но второй критерий целостности не сформулирован в той единой фразе, как это можно сделать с критерием одностороннего движения Р. Декарта [112, с.145]. Удалив из приведенных выкладок критерий движения, увидим, что оставшееся требует более тщательного рассмотрения. Там выделяются два подкритерия целостности индивида: структурная целостность - сохранение взаиморасположения частей системы (сохранение формы); функциональная целостность - способность выполнить те же действия в том же объеме (сохранение природы тела).

Но как определить структурную целостность предмета, не выполняющего никакой функции? На первый взгляд, может помочь однородность предмета. Но неоднородности есть в любом предмете - вопрос только в масштабе наблюдения. Б. Спиноза косвенно признает это, говоря, что сочетание индивидов можно объявить новым целым индивидом, и так вплоть до единения целого мира [217, с.378]. Однако Б. Спиноза останавливается на этом, а дальнейшие рассуждения, необходимые для лучшего понимания идеи целого - технически рациональный критерий, каким могла быть целостность предмета по отношению к воздействию на него, - не проводит. Б. Спиноза стремится лишь обосновать идею единства мира, и тем рационализировать познание. Свойства каждого тела могут быть сведены к модусам и акциденция единой субстанции. Следовательно, из миропонимания устраняется значительная часть путаницы: явления природы не разделяются на классы и отделы, которые принципиально не могут быть проанализированы на основе единого набора понятий (как то же разделение на физическое и психическое у Р. Декарта) - и познавать мир можно, исходя из представления о его единстве.

Но основными объектами исследования в "Этике", "Трактате о боге человеке и его счастье", "Положении, содержащем метафизические мысли" являются Бог и человек. Как сами по себе, так и в качестве проявления порождаемой природы (natura naturata) и порождающей (natura naturas). Зачем Б. Спинозе обращаться к анализу теологических и моральных проблем после их блестящего анализа Р. Декартом? Последним не была разрешена проблема соотношения научной и теологической картин мира. И хотя сам термин "картина мира" введен Р. Планком лишь в начале XX-го века [185], вопрос принципов организации миропонимания стоял на всем протяжении истории философии.

У. Ф. Бэкона вопрос соотношения научной и теологической картин мира фактически не поднимался, Р. Декарт разделил теологию и науку благодаря дуалистическому пониманию мира. Но они должны были сталкиваться в рамках общей картины мира. Это противоречие могло быть разрешено лишь положением принципов одной из них в основу общей картины мира. Лишь рассмотрение морально-этических проблем в объединении с научными могло сформировать целостное мировоззрение и открыть дорогу созданию действительно всеобъемлющих научных картин мира. При уровне развития психологии, этики, эстетики в середине XVII-го столетия единое решение научных и моральных проблем в рамках узко дисциплинарного подхода было невозможно, и Б. Спиноза начал их анализ с позиций рациональности.

Ученые уже могли позволить себе говорить о причинах сегодняшних, сиюминутных событий: Бог Б. Спинозы лишен теургии - он не влияет на жизнь людей. Но экстраполировать свое знание во времени они могли ограниченно. Лишь через полтораста лет наука накопила такой объем знаний, что Лаплас смог позволить себе, как ученому, сказать о Боге: "Я не нуждаюсь в такой гипотезе" [110, с.169]. И если Б. Спиноза хотел создать единую картину мира, то Бог был необходим ему, как создатель, обеспечивший исходный импульс в материи и возникновение разума в человеке.

Порождающая природа полностью идентифицируется Б. Спинозой с Богом. Творимая подразделяется на общую и особенную. Общая творимая природа непосредственно зависит от Бога и состоит, по существу, всего из движения в материи и разума в человеке. Особенная природа - все остальное в мире [214, с.46].

Бог в представлении Б. Спинозы абсолютно совершенен. Но что самое любопытное, мир, по Б. Спинозе, так же совершенен; голландский философ не разделяет понятия бытия и красоты, считая их идентичными. Бог, в представлении Б. Спинозы, не изменяет качеств вещей [214, с.37] (упоминание о библейских чудесах - политически необходимое исключение). Но поскольку с тех пор мир функционирует как совершенный часовой механизм, - можно сказать, что Бог контролирует события современности. Бог имманентная причина всех вещей [214, с.40]. В то же время Бог не имеет свободы воли или разума в человеческом понимании этого [217, с.349]. Всеохватный Бог остался один на один с совершенным объектом своего творения. И при этом Бог - абсолютно свободен. Если "Свобода есть осознанная необходимость", то Бог по Б. Спинозе свободен в высшем смысле этого слова - познав все необходимости и применив свое знание при творении мира. В то же время - свободна ли его воля? Нет, Спиноза прямо говорит об этом:"...бог не действует по свободе воли, а лишь по необходимости" [217, с.349].

Человек - мыслящая часть сотворенного Богом мира. Мышление человека - не мышление Бога. Часть идей человека ошибочна, ибо сделана на основе недостаточного количества информации. С ошибочными умозаключениями тесно связаны страсти-аффекты, проявления эмоций. Кроме собственных ошибочных решений человек подвержен действиям случайностей - внезапных проявлений сил природы, которые на деле невыявленные закономерности [216, с.227]. И это закабаленное существо Б. Спиноза объявляет свободной причиной, действующей почти наравне с Богом. А свободен человек в силу того, что может самостоятельно выносить суждения и принимать решения. Совместима ли свобода Бога и человека? Б. Спиноза прямо говорит, что это выше человеческого разумения [217, с.355], но если все-таки попытаться совместить характеристики природы порождающей и порождаемой, то перед нами вырисуется интереснейшая картина.

Человек стоит выше животного в том смысле, что владеет разумом - и он уже частично свободен, осознав часть необходимостей окружающего мира. Но в высшей степени свободен Бог, осознающий все необходимости вселенной. Свобода человека - переходная ступень от абсолютного рабства мертвых предметов или мира аффектов животных к полновластной свободе Бога. Человек может выносить правильные и неправильные решения. Неполное знание окружающего мира дает человеку уникальное отличие: можно выдвинуть несколько путей решения одной проблемы. У человека появляется выбор. Свобода человека в миросистеме Б. Спинозы есть некая форма самоорганизации субстанции мира, имеющая способность воздействовать на окружающие модусы и акциденции по своему разумению, однако же целиком укладывающаяся в совершенные формы вселенной. Выбор и произвол - качества, приобретаемые её мышлением в процессе развития.

Б. Спиноза в своих сочинениях не признает подобных отношений между свободой Бога и человека, но его рекомендации, данные для большего освобождения человека, прозрачно на них намекают. Для обретения свободы людям необходимо научится контролировать свои аффекты: любить идеальные объекты, не разочаровывающие их [217, с.511], либо заменять аффективные переживания рассуждениями [217, с.566].Иной механизм действует при избавлении человека от случайностей. Меньшее количество знаний приближает его к животному, уменьшая возможности его действий, делает человека все в большей степени игрушкой случая. С другой стороны, увеличение количества познанных необходимостей увеличивает количество вариантов действий человека. В то же время устраняет из его жизни неожиданную случайность, превращая ее в ожидаемую вероятность. С расширением поля вариантов действий возможность выбора, кажется, все больше превращается в проблему. И чтобы не замереть подобно буриданову ослу, люди должны все больше прибегать к произвольным решениям. Но увеличение объема знаний так же раскрывает перед человеком суть каждого варианта, он представляет механизм работы мира и "образования будущего", и чем больше знает человек, тем однозначнее он сделает вывод в пользу одного, совершенного пути действий. Однако, человек у Б. Спинозы не пользуется своей свободой, не предпринимает никаких действий. По существу - он созерцатель. Свобода его реализуется в рассуждениях, а не в действиях.

В рациональном, строгом построении миросистемы Б. Спинозы и выявляется противоречие между технической и научной рациональностями. С одной стороны исследователь получает четкие контуры взаимодействия свободы и необходимости. Он может проанализировать свои действия и понять, насколько они предопределены, а насколько - свободны. Но техническая рациональность этих рассуждений не актуализирована. Б. Спиноза в своих трудах стремится описать предельно общую картину мира, и само ее существование можно взять на вооружение инженерной мысли, технической рациональности. А инженеру необходимо предпринимать действия. Свободу человека - сделать свободой инженера, отказавшись от созерцательности. Система выбора инженером технических решений будет отражением свободы человека в миросистеме Б. Спинозы.

Осознание картины мира, не подсказывая конкретных ответов, через задание понятийного аппарата и набора абстракций, поможет инженеру, найти область их расположения: идеальные конструкты ограничивают пространство возможных решений, и тем позволяют отбросить на первый взгляд подходящие, а на деле нерациональные выводы.

Если рассмотреть, как изменялось соотношение возможности и необходимости, увеличивалась степень свободы инженера, например, металлурга по мере развития производства, то станет ясно, что эта свобода легко подвергается дифференциации. С момента открытия способа изготовления железа по каждому из этих вопросов сочетания познанной необходимости и незнания, возможности и необходимости принимали разные формы. Первоначально у кузнеца-железодела был только один вариант ответов на вопросы: методы работы он узнавал от старших и других не ведал - фактически, проблема выбора перед ним не стояла.

Появление новых знаний ставило выбор между возможностью и необходимостью. Независимость от одного фактора вовсе не означает произвольного решения: либо влияют другие факторы, либо в одном варианте действий затрачивается меньше сил и ресурсов. Представим себе совокупность возможностей металлурга по одному из факторов. Пусть это будет топливо. Если принимать во внимание только его - инженер выберет тот вид, что обладает максимальной теплотворной способностью. Но параллельно с вариантами выбора топлива есть множество конструкций печей и продукции, в них производимой. Для данной печи и данной продукции подходит весьма узкий спектр топлив. И среди них, необходимых вариантов выбора, может не оказаться первоначально выбранного топлива. А среди подходящих вариантов будет ли выбор произвольным? Ведь еще существуют громадное число других факторов, воздействующих на производство. Пересечение всех этих возможностей-свобод в одном алгоритме действий и дает инженеру единственно необходимый ответ.

Этот единственный, в целом совершенный для инженера, вариант действий может состоять из не идеальных решений по конкретным вопросам. Почему так происходит? Свобода инженера ограничена не только необходимостью выбора из некоторого числа вариантов, но и числом этих вариантов. "Исходя из критериев осуществимости, социальной значимости, эффективности, происходит отбор наиболее перспективных идей... с помощью которых и завершается превращение случайности в закономерность" [160, с.278]. При ограниченных возможностях даже самое совершенное решение, вынесенное на их основе, может оказаться просто неприемлемым. И если мы вернемся к характеристикам Бога в понимании Б. Спинозы, то увидим, что при творении мира он располагал бесконечным количеством вариантов. Поэтому и результат его работы совершенен в каждом своем проявлении.

Таким образом, Б. Спинозой был задан идеал целереализации в техническом творчестве. И путь его достижения внешне прост: инженеру необходимо увеличивать свои возможности и количество вариантов действий, и выбирать наиболее совершенные, во всех отношениях, решения. Ученый, расширяющий возможности инженера, и рационализатор, совершенствующий их, образуют содружество, обеспечивающее лучшее решение.

Так Б. Спиноза выявляет свое место в ряду философов XVII-го века решением двух актуальных для развития научной и технической рациональностей проблем. Во-первых, необходимо было создать целостную картину мира, не уступающую античным изысканиям, или доказать возможность ее существования; во-вторых, требовалось полностью исключить из понимания действительности иррациональные факторы. Причем сделать это не только с точки зрения метода, тут уже было достаточно наработок, а с точки зрения системы. При том уровне развития науки это можно было сделать лишь замещая традиционные теологические умозаключения более непротиворечивыми рассуждениями. И Б. Спиноза решил эти две проблемы. Он завершил черновую работу многих десятилетий по доказательству возможности построения механистической картины мира. Его монотеизм почти полностью устранил возможности сверхъестественного, нерационального поведения Бога (божественные действия были отодвинуты ко временам творения), а так же обеспечил достаточно универсальное, единое, непротиворечивое миропонимание [217, с.313-590]. Указан тот предел в исследованиях мира, до которого еще можно не пользоваться математикой. Соотношение свободы и необходимости, описанное Б. Спинозой, которое могло быть применено к работе исследователя и инженера, а также использование системы мира, как инструмента его познания, определило приоритет новой парадигмы науки перед новой парадигмой техники. И создание пригодных для технического применения миросистем И. Ньютоном и Г. Лейбницем, уже опиралось на прецедент непротиворечивой картины мира, построенной на рациональных началах.

Единственным недостатком этих умопостроений была почти полная невозможность их актуализации. Давались лишь самые общие черты идеальных объектов (субстанции и акциденций), которые были неадекватны ни реальности, ни математическому аппарату. В итоге, логически достоверные построения Б. Спинозы технически были уже нерациональны: формулировка с их помощью естественнонаучных законов, тем более, применение их в рамках технического знания - невозможна. Поэтому философ Б. Спиноза сегодня широко известен, а вот а его роли в технике мало кто знает.

3.3. Методологическая роль технической рациональности в формировании механистической картины мира.

Для развития аналитико-синтетическая форма технической рациональности необходимо: обеспечения взаимодействия методологических и онтологических предпосылок формирования естественнонаучных законов, применимых в техническом знании - с механистической картиной мира. Для этого необходимо создание такого набора идеальных объектов и понятий, которые адекватно отражали бы устойчивые связи в окружающем мире и, одновременно, подходили бы для использования в утилитарных целях. Каким образом эта задача была выполнена в философии Нового времени?

Если начало создания онтологического понятийного аппарата, впоследствии используемого философией науки XVIII-го столетия, принято связывать с именем Дж. Локка, то идеальные объекты и понятийный аппарат, легшие в основу механистической картины мира, сформировалась в противостоянии гипотез Г. Лейбница и И. Ньютона.

После Ф. Бэкона английский эмпиризм нуждался в такой онтологической основе, из которой можно было бы черпать идеальные объекты для формулировки естественнонаучных законов, применимых в техническом знании. А так же в модернизации, расширении возможностей самого экспериментального метода. Труды Дж. Локка содержали в себе развитие идей эмпиризма, обогащенного понятием вероятности, идеей использования математически детерминированных идеальных объектов и многим другим. Но в их рамках не была сформулирована единая картина мира. Наряду с актуальными вопросами научного познания проблематикой работ Дж. Локка выступали политические процессы, гражданское общества. Задачи применения инструментов математического анализа, напротив, отсутствуют в них. Однако, Дж. Локк при написании "Опытов о человеческом разумении" столкнулся с проблемами построения картины мира: детально описывая становление и деятельность разума, он должен был раскрыть процесс решения этим разумом онтологических проблем и задать метафизические рамки его деятельности.

Прежде всего, в его работах следует отметить утилитарность доказательств. Скальпель Оккама в его руках действует настолько же виртуозно, насколько и беспощадно. Типичный пример - доказательство отсутствия врожденных идей у человека. Само это понятие Дж. Локк считает вредным, схоластическим заблуждением. И он избавляется от него, приводя простые, ясные и понятные примеры с детьми, идиотами и слепыми [139, с.95], которые не проявляют тех качеств, что кажутся от рождения присущими взрослым нормальным людям. А если так, то качества обычных людей приобретены ими от опыта и общения с другими людьми. Совесть приобретается личностью для жизни в обществе себе подобных, и показано, что даже у таких безнравственных людей, как разбойники, совесть и взаимные нормы морали существуют лишь для самосохранения. Достаточно указать путь происхождения знания, чтобы доказать, что оно не врождено [139, с.107]. Внезапно прозревший слепой не сможет только зрением отличить куб и шар, детально изученные им до того [139, с.128]. Дж. Локк не стремится к исчерпывающей полноте аргументации: наиболее грубые формы заблуждения, бытовавшие в обществе, он опроверг, а оставшиеся контраргументы слишком неясны, чтобы к ним прислушиваться. И можно сказать, что своей цели он во многом достиг: тот же Г. Лейбниц возражал ему значительно более тонко и уже не говорил, как лорд Герберт [139, с.127], о прямо "вспоминаемых" идея добра и покаяния. Он представлял их уже не как четкое знание, а лишь как некое предопределенное соотношение между знаниями, полученными нами при обучении.

В то же время Дж. Локком неоднократно провозглашается связь разума с материальным миром. Идеи и понятия у человека возникают от ощущений или от получения идей от других людей. Других идей у человека нет [139, с.135]. Дж. Локк при помощи простых доказательств, объявляет это положение истинным.

Укладываются ли приведенные примеры в рамки эмпирической формы технической рациональности? Действительно, человек, мыслящий подобным образом - идеальный ученый, решающий технические задачи. Дж. Локк, как и Ф. Бэкон, требует экспериментальной проверки рассуждений. Однако Дж. Локк уже не требует нахождения абсолютной истины. Эмпирическая индукция Дж. Локка уже согласуется не только с понятием вероятности отдельного события, но и с вероятности истины. Вероятность есть видимость соответствия истине на основании не вполне достоверных доводов. Благодаря ей мы полагаем вещи истинными, даже если не знаем этого наверняка [139, с.72]. Важен переход от восприятия ее лишь в качестве части метода - как необходимости правильно рассуждать (это было введено еще Г. Галилеем) - к имманентному свойству истины, основанному на тождественности законов природы и мышления. Дж. Локку достаточно того, что гипотеза, которую мы считаем истинной, достаточно хорошо коррелируется с окружающей действительностью. Форму технической рациональности, использующие такие предпосылки, уже нельзя назвать индуктивно-аналитической.

Эмпирический метод, позволявший соотносить идеальные объекты и опытным путем полученные зависимости, способствовал формированию механистической картины мира. В изложении Дж. Локка картина мира становится утилитарным инструментом рассуждений. В частности, анализируя соотношение материи и пространства, Дж. Локк выстраивает четкую цепочку доводов в пользу корпускулярной гипотезы. Но одновременно субстанциальная гипотеза отвергается на основании того, что "субстанции и акциденции мало полезны в философии" [139, с.224], а сама идея акциденции произошла от стремления философов упростить объяснения многочисленных, но незначительных изменений наблюдаемых объектов. В дальнейшем утверждается, что у нас вообще нет четкой идеи субстанции, ни телесной, ни духовной. Целый пласт гипотез, проблем и вопросов, разрабатываемых еще Р. Декартом и Б. Спинозой и даже Г. Лейбницем, не опровергается на основании нахождения в них противоречий, но устраняется и на основании больше простоты и доступности корпускулярной гипотезы - происходит утилитарное ограничение разработки метафизической проблематики. Дж. Локк приводит пример человеческого волоса, который, будучи рассмотренным под микроскопом, теряет свой коричневый цвет, и превращается в странный набор чешуек [139, с.352]. Субстанция бесполезна: если бы мы могли обнаруживать первичные качества частиц невооруженным взглядом, то вторичные качества просто бы не понадобились нашему разуму. Такие выпады в то время уже допустимы в сторону средневековой схоластики, но по отношению к новой философии они редки. Они скорее свойственны практичному человеку, чем философу. Именно инженер будет недоволен логичными, но неприменимыми на практике, рассуждениями Б. Спинозы. Характерно, что Дж. Локк позднее вынужден использовать понятие субстанции, пусть и в значительно более ограниченной форме.

Точно так же, как пространство сводиться Дж. Локком к некоему объему, заполненному телами, так и представление о времени подчиняется требованиям утилитарности. Время есть измерение продолжительности. Для измерения времени достаточно приобрести меру его отрезка. А относительно достоверно измерить время можно только наблюдая повторяющееся явление [139, с.224]. Здесь же Дж. Локк подчиняет деление времени субъективным требованиям: его необходимо осуществлять не на основе точных онтологических предпосылок, а подчинять это деление практической необходимости: годы установлены людьми как мера времени, и ими необходимо пользоваться в таком качестве, хоть их абсолютная точность находится под вопросом. И хотя время не есть мера движения [139, с.243], но взаимодействующее пространство и время настолько велики и продолжительны, насколько к тому дают повод наполняющие их тела [139, с.245].

Налицо явное противоречие: Дж. Локка невозможно обвинить в недобросовестности - его доказательства в высшей степени логичны, структура произведения выстроена очень четко и продуманно, и, в то же время, слишком много обоснованных возражений возникло у его современников. Это противоречие объясняется тем, что Дж. Локк, развивая эмпирико-рационалистическую форму технической рациональности, порой пренебрегает научной рациональностью. Научная рациональность философа требует от него максимально разумного и безошибочного поиска истины. Истина для Б. Спинозы, Ф. Бэкона, Р. Декарта первична, а количество труда, затрачиваемого при ее поиске - вторично, хотя и важно. Техническая рациональность предусматривает получение результата по возможности быстро. Результат, разумеется, должен соответствовать действительности, - без этого он перестает быть таковым. Результативность - основной критерий, по которому Дж. Локк выстраивает свои произведения.

Для Дж. Локка достаточно нескольких примеров: в позиции противников найдены несомненные ошибки, своя позиция достаточно аргументирована - показаны неопровержимые примеры приобретения человеком даже элементарных идей. Но Дж. Локк не анализирует тех состояний человеческой личности, которые могут поставить под сомнение его же слова. Такой утилитаризм привел к тому, что уже через несколько лет Г. Лейбниц выдвинул ряд возражений таким, на первый взгляд, очевидным, рассуждениям Дж. Локка. В "Новых опытах о человеческом разумении", когда Г. Лейбниц критикует механицизм и искусственность в построениях Дж. Локка, приводится элементарный довод, что все тела обладают некоторой твердостью и, одновременно, некоторой гибкостью, то невозможны ни абсолютно твердые атомы эпикурейцев, ни абсолютно жидкая тонкая материя картезианцев [128, с.125], этим Г. Лейбниц разрушает рассуждения Дж. Локка о твердости тел. Особенно характерно то, что Дж. Локк, рассуждающий только на уровне корпускул, явно проигрывает там, где Г. Лейбниц аргументирует свои возражения именно внутренними свойствами монад: так Филалет утверждает, что тождество вещей в тождестве организации их частей, а Теофил приводит пример "Арго", который афиняне чинили так долго, что уже невозможно было сказать, тот ли это корабль на самом деле [128, с.232].

С точки зрения научной рациональности Г. Лейбниц явно выигрывает: рассуждая так же понятно и доходчиво, как Дж. Локк, он доказывает, что тот слишком много явлений оставил без внимания. В рассуждениях о человеческом разуме и о познании мира они оба познают истину, однако Г. Лейбниц доказывает, что познает её более полно и глубоко. Но у Г. Лейбница присутствует подавление практической пользы картины мира ее целостностью и непротиворечивостью. Он вводит иерархию монад, объявляя душу человека - еще одним их сортом, простой субстанцией [128, с.144]. С точки зрения целостности традиционной метафизической проблематики XVII в. - это позволяет связать физические и психические явления, позволяет решать часть теологических проблем, представляя целостную картину мироздания, но с позиции новой парадигмы науки - оставляет в ней слишком много необъяснимого, еще один качественный переход между человеком и миром. Г. Лейбниц показывает отдельные аспекты этого перехода, доказывает неполноту понимания этих явлений Дж. Локком, но целостной "монадной" системы понимания человеческого разума, применяемой в педагогике и психиатрии, не создает.

Именно в этом действии, как в капле воды, отражаются противоречия в целеполагании видов рациональностей. Дж. Локк написал свои "Опыты о человеческом разумении" для анализа человеческого разума и помощи человеку в познании мира. А Г. Лейбниц "Новые опыты о человеческом разумении" создал в первую очередь для опровержения работы Дж. Локка и лишь во вторую - для помощи людям. Рассмотрел бы Г. Лейбниц такой набор проблем, и сделал ли бы он это так тщательно, не будь у него под рукой "Опытов..."? Ведь ни одна крупная работа Г. Лейбница по логике не доведена до конца, образцы всеобщей науки, о которых он говорил так много, остались лишь планами и конспектами [134, с.435]. Возражения Г. Лейбница базируются на построениях Дж. Локка: диалог Филалета и Теофила - это не критика Г. Галилеем схоластических представлений, когда в рамках одной работы и опровергалось старое, и давались работоспособные образцы нового, это либо подтверждение очевидных истин, высказанных Дж. Локком, либо собрание недостатков его позиции, вкупе с небольшим количеством благих пожеланий и конкретных указаний. Г. Лейбниц доказывает, что познает истину лучше Дж. Локка, но по книгам Дж. Локка могут учиться люди.

Подтверждения инженерной формы рассуждений можно найти в книге четвертой "Опытов о человеческом разумении", в которой автор рассуждает о познании. Вся область познания немедленно определяется как результат комбинации наших идей. Познание есть восприятие соответствия или не соответствия двух идей [140, с.16]. Соответствие может быть выражено тождеством и различием, отношением, совместным существованием и взаимодействием. То есть все комбинации идей, на основе которых строится наше познание, сводятся к четырем вариантам, которые легко перепробовать в случае необходимости. Процесс познания делиться на интуитивный (понятный без доказательств) и доказательный. При этом каждый шаг в доказательном познании должен обладать интуитивной очевидностью. Этим Дж. Локк стремиться, по примеру Р. Декарта, обезопасить себя от ошибок при рассуждениях. Впрочем, Дж. Локк не ограничивается количественным познанием и допускает качественное. Сфера познания, по Дж. Локку, ограничена общим количеством имеющихся у нас идей, неполнотой связей между ними и недостаточной степенью изучения этих идей. В методологию вводятся математические инструменты, "встраивается" само понятие чисел [139, с.255-274]. Это самая простая идея, возникающая у человека от практического взаимодействия с миром: единицами удобней всего измерять, потому они должны быть мерой вещей [139, с.256]. Но у Дж. Локка числа, в отличии от рационализма, не кажутся имманентной деталью миропонимания, они вообще не могут быть онтологически "встроены" в мир - ведь в уме нет врожденных идей. Наконец, рассуждая о реальности нашего познания, Дж. Локк говорит, что наши простые идеи соответствуют действительности, и надо идти от них. Чем проще идея, тем более верна она, откуда делается вывод об истинности познания с помощью математики, как относительно простой идеи. Истина - такое соединение простых идей, знаков, которое соответствует реальности. В случае их верного соединения познание возможно и без эксперимента [140, с.43]. То есть Дж. Локк пытался преодолеть односторонность эмпирических методов.

Однако, Дж. Локк стремится отыскать истину наиболее утилитарным способом. Поэтому предпочтение отдается эксперименту, хоть ни математика, ни математическое моделирование не забыты, за ними признается право существования и использования. Свобода выбора способа познания остается за исследователем. Он сам выбирает, каким образом ему решать стоящую перед ним проблему.

В "Опытах..." и других произведениях затрагивавших естественнонаучную проблематику Дж. Локком не было совершено революционных открытий. Фактически, главным результатом "Опытов..." была возможность формулировать новые идеальные объекты и понятия - на основе разделения качеств вещей на первичные и вторичные, критики субстанциальной гипотезы, представлениях о комбинациях идей в человеческом разуме, лингвистических исследований. Такие репрезентанты, благодаря их утилитарности, были применимы для формулировки естественнонаучных законов, описывающих и технические объекты. В редуцированной до обусловленного практикой предела картине мира (наброски которой даны в "Опытах... ") инженеру-исследователю проще выразить подмеченные инвариантные связи.

Разум человека, по Дж. Локку, это инструмент для решения стоящих перед человеком проблем. Представление об этом инструменте достаточно упрощено для его продуктивного использования, но еще достаточно адекватно, чтобы не противоречить объективной действительности. Это упрощение привело к искажению идей философского наследия Дж. Локка: Дж. Беркли и Д. Юм использовали в своей философии искусственное разделение Дж. Локком качеств вещей на первичные и вторичные. Вторичные качества, которые по Дж. Локку, суть порождения нашего ума, были взяты на вооружение субъективным идеализмом, как доказательство иллюзорности мира [22, с.260]. Так желание упростить картину познаваемой действительности приводило к затруднению этого познания. Возник паритет в продуктивности рассуждений Г. Лейбница и Дж. Локка, равновесие между утилитаризмом и научной рациональностью. Но как философы решили эту дилемму, как вышли из противостояния рациональности практического познания мира и полноты его познания? И как трансформировалось это равновесие при переходе от метафизики к решению физических и особенно технических задач?

Окончание формирования механистической картины мира принято связывать с работами И. Ньютона. Как сказал Б.Г. Кузнецов "идеи Ньютона казались последующим двум столетиям еще более окончательными, чем идеи Аристотеля средним векам" [111, с.173]. Но почему удалось ньютонианцам изжить из научного обихода субстанциальные гипотезы? Почему Г. Лейбниц - философ, оставивший одно из универсальнейших наследий - не оставил после себя плодотворно работавшей школы, а выдвинутые им гипотезы оказались так неполно востребованы научным миром эпохи Просвещения? Между тем в его сочинениях содержится развитие идей диалектики наравне с обоснованиями метафизики, инструкции по увеличению власти человека над природой и последовательная защита религии.

Рассмотрим одно из проявлений этого противоречия. Отличным примером служит казалось бы отвлеченная от техники, метафизическая, дискуссия между Г. Лейбницем и Кларком по поводу сочинения И. Ньютона "Математических начал натуральной философии". Г. Лейбниц доказывает, что сочинение И. Ньютона идет на пользу материалистам, несмотря на восхваления Бога, присутствующие в нем, и все из-за того, что картина мира, описанная там мало отличается от картины мира по Эпикуру и Демокриту [122, с.433]. Одновременно он находит в "Оптике" два отрывка, из которых следует, что механизм вселенной, описанный И. Ньютоном, не идеален и нуждается в постоянных исправлениях со стороны Бога [122, с.430]. Кажется, что Г. Лейбниц критикует И. Ньютона с двух противоположных позиций: с одной стороны, он упрекает его за механицизм в понимании Вселенной, с другой, - за недостаточно совершенное описание этого механицизма. Но критика Г. Лейбницем механицизма остается целостной: он критикует картину мира своего оппонента как за имманентные пороки его гипотезы, так и за недостатки в её детализации. Кларк пытается отстаивать позицию единомышленника - он говорит, что И. Ньютон прямо вводит в картину мира свободную и разумную причину его существования, а у эпикурейцев нет как этой причины, поэтому картина мира по Ньютону вполне теологична. А что до метафизики, то математическое описание вселенной, отсутствующее у Эпикура, вполне успешно заменяет метафизику [122, с.437]. Но Г. Лейбниц значительно более прозорливый философ и понимает, что математика лишь усовершенствовала мир по Эпикуру: доказательства бытия Бога в таком мире - это всего лишь недоработки физиков, как, например, фраза И. Ньютона о том, что орбиты планет настолько упорядочены, что только вмешательство Бога могло установить такую гармонию [122, с.430]. Стоит найти объяснение этому феномену, "свободная причина" исчезнет. Отсутствие высшего существа в мире можно будет постулировать так же уверенно, как и его наличие, - чем и занимались французские материалисты следующие несколько десятилетий. Так же резко возражает Г. Лейбниц против того, чтобы считать математику метафизикой.

Основу их противоречия можно обнаружить в том, что Кларк защищает религию, опираясь на уязвимую с точки зрения философии, но технически рациональную картину мира, а Г. Лейбниц отстаивает теоретически непротиворечивую, но практически уязвимую конструкцию. Г. Лейбниц видит у И. Ньютона пробелы в рассуждениях, которые тот вынужден закрывать простым постулированием, но чтобы вскрыть их и разрешить в рамках своего миропонимания, немецкий философ сам прибегает к выдумыванию гипотетических абстракций.

Отличным примером служит фрагмент спора из той же переписки о природе материи. Кларк, отстаивая корпускулярную теорию, приводит пример со стеклянным сосудом, из которого откачали воздух - сопротивление среды в таком сосуде отсутствует [122, с.457]. Г. Лейбниц в ответ говорит, что количество материи в таком сосуде не изменится и приводит пример опущенного в воду дырявого деревянного ящика: даже если вытащить всю рыбу, пустое место тут же заполнилось водой [122, с.475]. Так и в сосуде всего лишь сменился род материи. Это возражение целиком в духе субстанциальной картины мира, но к 1715 году, когда писалось это письмо, появились контраргументы, о которых почти не упоминает Кларк, но вынужден говорить Г. Лейбниц. Наличие такой материи противоречило бы закону всемирного тяготения, ведь еще Г. Галилей взвесил два одинаковых сосуда, в одном из которых отсутствовал воздух. А техника с тех пор улучшилась, и после опытов О. Герике уже невозможно списать вакуум на неточность измерений и человеческие иллюзии [102, с.263]. Потому Г. Лейбниц вынужден говорить о "материи без тяжести" [122, с.475] и даже закон всемирного тяготения, который был к тому времени широко известен более тридцать лет, объявлять схоластическими выдумками [122, с.501].

Но разве позиция Кларка, опиравшегося на рассуждения И. Ньютона - непротиворечива? Атом является искусственной абстракцией в еще большей степени, чем монада: И. Ньютон тоже придумывал лишенные веса корпускулы, и Г. Лейбниц неоднократно указывает на пороки корпускулярной теории. В частности он приводит такой довод: если состоят корпускулы П. Гассенди из неразрушимого материала, что мешает им принять любые размеры, а не только микроскопические [123, с.219]? Не является определяющей и польза, приносимая абстракцией. Г. Лейбниц прямо предупреждает, что тот, кто злоупотребляет открытыми им качествами вещей, распространяет их на все мироздание, тот впадает в своеобразный "физический варваризм" [124, с.351], как химик, везде чувствующий запах соли. Адекватность идеальных конструкций описывающих анализируемые процессы, у И. Ньютона и Г. Лейбница была сопоставимой.

Что же решило спор двух гипотез? В научных исследованиях, проводимых в их рамках, наблюдался паритет - только что приведенный пример показывает, что фальсифицирующих экспериментов (если пользоваться терминологией К. Поппера [189, с.107]) у теории И. Ньютона было множество. Если посмотреть на реакцию современников этого великого противостояния, то их не смущала неспособность той или иной картины мира объяснить некоторые физические явления. Так Роджер Котес, переиздавший "Математические начала натуральной философии", прямо писал в предисловии: "Я слышу, как некоторые осуждают это и неведомо что бормочут о скрытых свойствах" [165, с.12]. Ньютонианцы освободили себя от необходимости доказывать онтологические постулаты в картине мира И. Ньютона [111, с.167], и скрытые свойства попросту игнорировались ими. Телеологическая проблематика лишилась приоритета. Возникает закономерное возражение: были ли они первыми в этом вопросе? И действительно, уже Г. Галилей в "Беседах" устами Сальвиати заявляет "Сейчас неподходящее время для занятий вопросом о причинах ускорения в естественном движении, по поводу которого различными философами высказано столько различных мнений... Все эти вопросы и еще множество других следовало бы рассмотреть, но это принесло бы мало пользы" [51, с.243-244]. Но здесь нет окончательного отказа от исследования скрытых свойств. И. Ньютон же высказывается в "Оптике" предельно откровенно: "Сказать, что каждый род вещей наделен особым скрытым качеством, при помощи которого он действует и производит явные эффекты - значит ничего не сказать" [166, с.304]. То есть либо существует неоспоримое математическое доказательство гипотезы, подкрепленное, разумеется, экспериментом, либо её вообще лучше не высказывать. Если же такая гипотеза находит свое онтологическое подтверждение, укладывается в картину мира, то она уже приобретает форму закона - противоречащие ей умозаключения и наблюдения, обладающие меньшей доказательной силой, в расчет не принимаются. В этом свете поиск скрытых причин наблюдаемых явлений становится бессмысленным.

Не может ли быть таким критерием и "способность решения головоломок" - как писал Т. Кун? Тоже нет: хотя по Т. Куну парадигмальная наука и сосредотачивается на решении головоломок в очень узкой области [114, с.62] - даже там, если исходить из чисто научной проблематики, находится слишком много неразрешимых задач перед которыми ньютонианцы были бессильны. В гидравлике осталось так и не объясненным до конца турбулентное движение жидкости. Сам Т. Кун указывает, что гравитационная постоянная не была вычислена еще целое столетие после выхода "Начал..." [114, с.50]. В то время, как Г. Лейбниц и Х. Гюйгенс делали блестящие открытия, как в тех областях оптики, где ньютоновская механика отставала, так и в самом ее сердце - именно Х. Гюйгенс нашел точную формулу движений маятника. Можно сказать, что решение головоломок в чисто научном, эйлеровском плане, как описывает это явление Т. Кун, осуществлялось ими не хуже ньютонианцев, и возражение П. Фейерабента против принятия решения головоломок в качестве критерия научности [230, с.112] в таком контексте становится справедливым.

То есть, выбор между формирующимися парадигмами осуществляется не в кабинете ученого, там всегда найдется слишком много взаимоисключающих и абсолютно достоверных аргументов, - его возможно осуществить лишь на основе практики, выраженной через техническую рациональность. Выбор сделали не полтора десятка ведущих европейских ученых, они не смогли договориться между собой даже по элементарным вопросам, но уже значительная масса европейских инженеров, которым требовались инструменты не для решения абстрактных "головоломок", а удобства при решении технических задач. Именно способность решения "технических головоломок", и, следовательно, техническая рациональность картин мира, основанных на корпускулярной и субстанциальной гипотезах, определила их выбор.

Для иллюстрации этого разберем последовательно строение трех метафизических по характеру научных абстракций, которые предопределяли характер соперничавших гипотез: монады, атома и эфира, и отношения построенных на их базе картин мира с научной и технической рациональностями.

Монады Г. Лейбница - на тот исторический период были вершиной развития субстанциальной теории. Устранив излишнюю абстрактность субстанции Б. Спинозы, Г. Лейбниц рисует картину мира, состоящего из бесконечного числа неделимых и непротяженных монад, которые и есть истинные атомы бытия. На первый взгляд монада с остальным миром никак не контактирует - у неё "нет окон", она неуничтожима и неизменяема под воздействием внешних факторов [121, с.413]. Г. Лейбниц пытается решить проблему делимости корпускул: он не соглашается с введением искусственного предела деления - атомов, но деление Р. Декартом частиц до бесконечности его так же не устраивает. И он находит выход - качественное изменение частиц материи с их уменьшением. Проблема решается путем ее устранения как таковой: протяженные части материи на определенном этапе уменьшения своих размеров превращаются в неделимые, непротяженные монады, которые сами и составляют объем пространства. Это положение целиком укладывается в рамки принципа непрерывности, о котором так много говорит Г. Лейбниц, и в рамки открытого им исчисления бесконечно малых.

Однако такое устранение порождает множество вопросов: каковы свойства самих монад и каким образом их количество переходит в реальные, доступные нашим чувствам, качества материи? Монады, по Г. Лейбницу, это совершенно отдельные миры, каждый из которых изменяется с течением времени, это бестелесные автоматы, на внутренний, чисто качественный механизм которых мы никак повлиять не можем [121, с.413].

Аспект зависимости качеств обычных вещей в качества монад остался наиболее спорным и мало проясненным (монады, поскольку они одушевлены, могут воздействовать на обычные вещи, но механизм перехода качеств совокупности монад в наблюдаемые человеком явления и качества так же отсутствует). В коротком письме "Об усовершенствовании первой философии и понятии субстанции" Г. Лейбниц пишет, что энтехелии, как он называет иногда монады, суть активная сила, нечто среднее между способностью к действию и самим действием. В другом письме он прямо говорит, что природа субстанции в силе [126, с.272]. И на первый взгляд кажется, что динамика, наука, одним из создателей которой он себя по праву считал, идеально вписывается в такую картину мира и может всесторонне применяться. Пространство, состоящее из подобных сил-монад, вполне детерминировано, настоящее всегда "чревато будущим" [125, с.346] и, одновременно, бесконечные изменения в монадах предохраняют мировоззрение физика от фатализма.

Но физический механизм перехода качеств одной монады в качества материи так и не был описан Г. Лейбницем. Атом И. Ньютона, как и монада Г. Лейбница, тоже был звеном в длинной цепи развития корпускулярных представлений. Недаром Г. Лейбниц упорно именует ньютоновскую картину мира эпикуровой, и атомы отождествляются им с корпускулами описанными П. Гассенди.

На первый взгляд, наблюдается паритет в возможностях этих теорий. Например, еще О. Герике установил, что у часов, погруженных в вакуум, не слышно тиканья [102, с.262]. Следовательно, монады, якобы присутствующие в вакууме, лишены не только веса, но и способности передавать импульс, то есть механических свойств. Не проще ли предположить, что их вообще там нет? Но эксперименты в вакууме дают и противоположный результат: в сосуде с откаченным воздухом передается тепло и есть свет - значит что-то материальное там все-таки имеется?

И. Ньютон нашел выход - он фактически разделил объекты микромира на несколько видов корпускул и эфир. Корпускулы преимущественно обладают механическими свойствами, а эфир субстанциально-волновыми. Деление, разумеется, было не идеальным: свет распространялся не в виде волн эфира, а в виде особого вида корпускул, лишенных возможности передавать импульс, передача же теплоты, которая в действительности осуществляется именно излучением, оказалась функцией эфира. Чтобы избежать гипотетического сцепления корпускул в неразрушимые соединения, предполагается, что каждая из них не только притягивает другие на большом расстоянии, но и отталкивает на малом.

С точки зрения максимального упрощения любых теорий, принципа непрерывности, которые так активно использовал и пропагандировал Г. Лейбниц [129, с.64], это кажется умножением сущностей без крайней необходимости. Если корпускула отталкивает себе подобные - почему она сама не рассыпается на части?

Но преимущества такого деления существенно превышают недостатки. Множество физических явлений тут же получает свое объяснение и выстраивается в четкую иерархическую структуру. Возьмем три известных тогда уровня организации материи - микромир корпускул, макромир традиционной техники, и космические процессы. Знания о микромире и астрономия сводятся в единую систему сведений посредством оптики: наблюдение планет в новый телескоп, разложение света, - все это подтверждает строение вселенной. Микромир и технические процессы увязываются через гидравлику - ей посвящена вторая часть ньютоновских "Начал..." - именно гидравлика то звено, которое математически объясняет множество свойств обычного тела на основании свойств одной корпускулы. Наконец, взаимодействие астрономических и обыденных, земных явлений самым непосредственным образом связано через закон всемирного тяготения, который, в свою очередь, базируется на весе каждого отдельного атома. То есть перед нами механистическая картина мира, которая через выраженные в ее рамках идеальные объекты, понятия, может совмещаться с эмпирически полученными закономерностями.

Рассмотрим взаимодействие процесса решения технической задачи с такой картиной мира. И Г. Лейбниц, и И. Ньютон в решении технических задач использовали методологию Г. Галилея - проблема вначале абстрагировалась в законах, а затем конкретизировалась в цифрах ответов. При этом использовались как эксперименты, так и чисто теоретические выкладки. Однако, каким образом абстрагирование отдельной проблемы может взаимодействовать с картиной мира?

Дело в том, что в решении технической задачи, как правило, используется сочетание нескольких физических явлений. Необходимо как можно более полное математическое выражение целого ряда связей и отношений, зафиксированное в естественнонаучных законах, - и оно должно быть легко используемой системой формул, дающей конкретные, технически применимые ответы.

В гидравлике, на первый взгляд, воду можно принять субстанцией без всякого ущерба для техники. Но как тогда подойти к описанию сопротивления этой среды движению в ней тел? Г. Лейбниц не рассматривает этот вопрос. А И. Ньютон не только рассматривает такие проблемы во второй книге "Начал...", но еще и решает задачи. Приложение XXXV Задача V?? в разделе "О движении жидкости и сопротивлении тел [165, с.422], прямо рассматривает сопротивление шара, движущегося в корпускулярной среде. Динамика Г. Лейбница в этом вопросе помочь инженеру бессильна. Но разве была у атомистов монополия на исследование вопросов гидравлики? Г. Лейбниц мог вывести некоторое количество формул, основываясь на чисто монадном характере жидкости. У того же И. Ньютона есть множество формул по гидравлике, в которых свойства корпускулы никак не фигурируют. Однако здесь вступает в действие чрезвычайно важный момент - инженеру, последователю Г. Лейбница, пришлось бы вести абстрагирование исходных данных задачи с помощью двух различных систем идеальных объектов - чисто механической, обычного масштаба, где действовали бы понятные ему механические примеры, и субстанциальной, где все было бы значительно сложнее. Введение такого объекта, как монады, только затрудняло положение ученого, решающего технические задачи: единая для философа картина мира (ведь "Монадология" рисует непротиворечивую систему идеальных объектов) для него распадается на две - механистическую (представляющую макромир), и субстанциальную, в которой монады были не просто "не имеющими окон", но еще и наделенными душой. Как следствие - целый класс явлений оказался разделен в своем познании - выдвинутые в корпускулярных гипотезах идеальные объекты и понятия не могли быть применены к находимым закономерностям. А И. Ньютон предоставил своим последователям не только математический аппарат для изучения атомарных процессов, но и картину мира, которая не разделяла процесса микро- и макромиров.

Корпускулярная теория коррелируется с формой химических уравнений, когда в реакции только нескольких молекул отражается все состояние некоторого объема количества вещества. А такая субстанция, как пар, будет описана именно в рамках молекулярной гипотезы. Уже тогда существовали работы Р. Бойля, Э. Мариотта, Д. Папена. На основе механистических, исходящих из корпускулярной гипотезы, законов шло становление пневматики. Осуществляется взаимодействие представления о процессах корпускулярного уровня и событий нормального масштаба - качественный переход между ними нивелируется в рамках одного набора формул. Можно сказать, что в ограниченной форме был достигнут идеал Б. Спинозы об универсальность идеальных объектов и понятий.

Парадокс состоит в том, что Г. Лейбниц сам заявлял, что машины, созданные Богом, являются совершенными именно в силу того, что даже процессы, идущие внутри монад, участвуют в их деятельности. Этим он выражал традицию философии второй половины XVII-го века: стремление свести в единую систему все процессы, происходящие во вселенной. И этим же ставил цель инженерной деятельности - использование абсолютно всех качеств предмета в техническом процессе. Чтобы хоть бы приближаться к такому совершенству, необходимо взаимодействие процессов, идущих на микро- и макроуровнях. Но свойства монады не трансформируются в свойства макрообъектов - законы, совмещающие микро- и макроуровень организации материи, выпадают из его математических описаний. Потому хотя задачи по механике и оптике решались, он смог вполне обоснованно опровергать Р. Декарта [130, с.207] и вывести несколько новых оптических зависимостей [131, с.133], но в таких задачах нет использования свойств монад! Это не значит, что Г. Лейбниц вообще отказался от попыток решать задачи на микроуровне. У него есть такие попытки, но в них он очередной опровергает существование атомов, пытаясь показать, что абсолютно твердые атомы сцепились бы в неразрывную структуру [130, с.212]. Инженер из этого может извлечь только тот факт, что абсолютно твердых тел в природе не существует. Но это он и так знает из практики!

Судьба эфира, как у объекта науки, менее радужна, чем у корпускул. Единого набора качеств самим И. Ньютоном за ним закреплено не было, эфир "Оптики" отличается от эфира в "Диссертации об эфире сэра Исаака Ньютона" [102, с.328]. Со времени научной революции XVII-го века и до начала двадцатого все те свойства, что приписывались эфиру, одно за другим отнимались и передавались тем же атомам, электромагнитным полям и многому другому. Существовало несколько моделей эфира, снабженных математическим аппаратом, но фальсифицирующие опыты каждый раз опровергали их. Эфир сыграл роль удачной гипотезы: оказавшаяся в корне ложной, она не мешала формулировать законы природы и одновременно решать технические задачи.

Таким образом разделение проблемы, классификация явлений атомарного уровня помогли И. Ньютону. Предпринимались ли Г. Лейбницем попытки аналогичного разделения? В работе "О природе тела и движущих сил" он описывал разделение тех сил, что составляют монады [132, с.219]. Сила делится на активную энтихелию и пассивную; вместе они образуют то сопротивление, что составляет материю и придают ей импульс. Но проблема растворения понятия "силы" в понятии "закона", в функции [95, с. 209], не была решена Г. Лейбницем - он не сообщил описанию энтехелий математического аппарата, не подкрепил его наблюдениями и экспериментами, хотя в обычных физических задачах старался это делать. Даже иерархия монад в плане обладания ими сознанием, классификация взаимодействия сознания с монадой прописана им много лучше, и если сравнить объем работ Г. Лейбница и И. Ньютона, посвященных физике монад и атомов, видно, что Г. Лейбниц посвящает этой проблеме короткие сочинения или вообще письма.

Такая относительная ограниченность картины мира Г. Лейбница не могла не отразиться на его методе. Разумеется, в целом Г. Лейбниц использует и дедукцию, и индукцию, анализ и синтез - его невозможно упрекнуть в том, что от какого-то способа анализа он отказывается. Но аспекты применения методов, предпочтения их использования - вот что выдает Г. Лейбница. В сочинении "Об искусстве открытия" [133, с.395] он отдает комбинаторике приоритет в постановке вопросов, но в ответах на них предпочитает использовать аналитику. Объясняется это тем, что при аналитике мы рассматриваем сам предмет, при комбинаторике - его связи с окружающими предметами. Но в таком случае происходит разделение самого предмета и его взаимодействия с внешним миром - то есть вся совокупность накопленных данных о взаимосвязи предметов не может быть с легкостью использована в решении данной конкретной задачи! Создаётся предпосылка к не использованию научной картины мира. Это не исключает из сочинений Г. Лейбница все его многочисленные требования создания энциклопедии, так напоминавшие проекты Ф. Бэкона [134, с.435,437], но инженер, пользуйся он такими энциклопедиями и, одновременно, следуя "Искусству открытия", обречен действовать не так эффективно, как мог бы.

Дискуссия Г. Лейбница с И. Ньютоном во многом повторяла дискуссию немецкого философа с Дж. Локком: Г. Лейбниц продуктивно использует свою картину мира и отыскивает истину. Но он не создает научную школу. Его ученикам надо быть не меньшими гениями, чтобы сохранять темп познания учителя. И уже Х. Вольф закостенел в бесконечных описаниях и комментариях сочинений своего учителя. В отличии от Дж. Локка, И. Ньютон оперирует цифрами, он ссылается уже не на доводы и аргументы, к которым у Г. Лейбница всегда найдутся возражения, а на решения задач и на факты [46, с.213]. И выбор инженеров был однозначен.

А паритет в научной рациональности, как проявился он? Если сравнить целостность двух картин мира и разработанность их отдельных моментов, то легко увидеть, что они находятся в соотношении обратной пропорциональности. Г. Лейбниц тратил основные усилия, чтобы убрать из нее все противоречия. Конкретные открытия лишь служили этой цели. Он сам утверждал, что в молодости был сторонником атомизма, как наиболее наглядной гипотезы, но потом отошел от нее, видя в ней слишком много противоречий [126, с.272].

И. Ньютон, воспользовавшись наглядностью атомизма, совершил множество открытий, которые не мог совершить Г. Лейбниц, и на их основе сформировал своё, более противоречивое, но и более работоспособное в отыскании истины миропонимание. Множество контрдоводов, что выдвигали Г. Лейбниц, Р. Гук, Х. Гюйгенс, не будучи опровергнутыми, оказались невостребованными.

Противоречия между И. Ньютоном и Г. Лейбницем были сняты развитием науки, - мир состоит из делимых корпускул, атом стал всего лишь ступенью в организации материи, - но где же мера условности, что лучше всего подходит для картины мира? Если излишне упростить картину мира, изъять из нее слишком много неясных нам моментов, то это ограничит продуктивность ее использования - область известных явлений будет очень мала и, не признавая существования непонятных нам феноменов, как не признавал Р. Котес наличие скрытых (читай немеханических) сил, наука очень скоро окажется в тупике. Философия так же не сможет избежать этого: механицизм XVIII-го века неуклонно превращался в редукционизм - вновь открываемые, качественно все более сложные природные и общественные явления пытались объяснить на основе ограниченного набора идей.

Если же требовать объяснения абсолютно всем известным фактам, мгновенно увязывать их в рамках единой каузальной конструкции, первый пример чего продемонстрировал Б. Спиноза, то неизбежен переход в область спекуляций, недостаточно детализированных гипотез. Монада - непротиворечивая гипотеза - не могла быть детализирована Г. Лейбницем именно в силу первичности ее непротиворечивости. А это, в свою очередь, не дает возможности конкретизировать выдвинутые гипотезы в формулировках законов. Философия может попасть в положение, когда она будет создавать десятки непротиворечивых картин мира, каждая из которых будет неадекватна действительности. Частичным воплощением этой гипотетической ситуации можно счесть скептицизм Д. Юма: создавая непротиворечивую теорию, он отказался решать вопрос о ее соответствии действительности [260, с.63]. Так требование достоверности знания превращается в свою противоположность.

В этом проявляется противоположность научной и технической рациональностей. Г. Лейбниц отстаивал иерархично-диалектичный порядок мироздания, только он мог объяснить все известные ему факты, и его монада получила блестящее подтверждение в XX-м веке - внутри каждого атома существует целый мир. Он сделал всё для рационализации научного знания - и проиграл. И. Ньютон признавал конечность делимости материи, и через двести лет выяснилась вся глубина его заблуждения, но он выиграл - его картина мира легла в основу развития технического знания. Противоречие между дальнейшим познанием и использованием уже частично познанных объектов - вот основная проблема для становления механистической картины мира, и сегодня сохраняющая свою актуальность.

Была ли у Г. Лейбница хотя бы теоретическая возможность направить дальнейшее развитие физики (и техники, основанной на ней) не по "корпускулярному", а по "монадному" пути? Да. Путем систематического исследования волновых явлений. Х. Гюйгенс и другие ученые того времени опирались в своих рассуждения именно на явление волновой передачи энергии, и на идеальные объекты, сконструированные, на основе анализа этого явления. Р. Гук, например, рассматривал гравитацию как результат миллионов колебаний внутри эфира, которые подталкивают объекты к более массивным телам, то есть имелось чисто механическое объяснение этого феномена, безо всякой теории дальнодействия [168, с.313]. И если рассматривать те требования, что сам Г. Лейбниц выдвигал к своим построениям, то они удовлетворяют параметрам ядра парадигмы. Он говорил, что элементы наук могут быть, подобно евклидовым началам геометрии, приведены в такое состояние, что их больше не смогут поколебать никакие новаторы, зато их можно будет непрерывно приумножать [127, с.167].

Но этого не произошло по нескольким причинам. Во-первых, корпускулярная теория не могла удовлетворительно объяснить ограниченное число физических явлений, в основном из области оптики. Однако, И. Ньютон в рамках корпускулярной теории создал физическую оптику - снабдил собственные гипотезы адекватными понятиями и идеальными объектами. Во-вторых, поле, как идеальный объект, которое так органически входило в картину мира по Г. Лейбницу, не получило математического выражения: немецкий философ отказался признать теорию дальнодействия, она была ему непонятна (осторожный Г. Лейбниц привел цитату Дж. Локка, где тот сам выражал непонимание закона всемирного тяготения, и косвенным образом присоединился к этому мнению [122, с.461]), а формуле гравитационного взаимодействия он не позаботился придать собственного математического выражения и объяснения.

Сложная иерархия дискретных частиц, введенная Г. Лейбницем, опережала свое время и была устремлена к моменту использования субатомных свойств вещества, к пониманию явления микромира, принципиально отличного от макромира. Но физика и техника XVII-XVIII веков не могли использовать эти идеи. Одним словом, гипотезы Г. Лейбница были технически нерациональны.

Отдельные работы Р. Гука, Г. Лейбница, Х. Гюйгенса оказались изолированными: сделанные в них выводы оказалось невозможно объединить и использовать в рамках одной теории. Чтобы использовать открытые ими законы в рамках сконструированных ими же картин мира, инженер должен был принять много больше предварительных условий, чем используя в рамках корпускулярной гипотезы законы, открытые И. Ньютонам. Всё меньше открытий делалось в субстанциальной картине мира, слабее становилась её связь с техникой и, как следствие, она оказалась на периферии познания.

Миропонимание И. Ньютона являло собой полную противоположность. Корпускулярная теория, хотя и не целиком соответствовала действительности, однако позволяла её автору очень четко, глубоко и математически обоснованно разъяснить множество проблем, интересовавших тогдашнюю науку - начиная от толкования природы света и кончая уточнением объяснения движения маятника.

Корпускулярная теория получила в работах И. Ньютона и его последователей громадное количество экспериментальных подтверждений. В то же время теории, высказанные и доказанные им имели мало общего с бесконечными поисками истины (и причины) Ф. Бэконом и Р. Декартом. Если Г. Галилей заявил о принятии в качестве истины наиболее вероятной гипотезы (для философии эмпиризма это же сделал Дж. Локк), то И. Ньютон устранил из своей проблематики необходимость искать каузальное объяснение основам онтологических гипотез. Здесь следует особо оговориться - если бы И. Ньютон не искал причин событий, естественно, он просто не смог бы создавать теории. Кинематика невозможна без описания причины движения тела. Но, выдвигая жесткие объяснения отдельным событиям в виде законов, сами законы он объяснял теориями, основанными на постулированных онтологических гипотезах. Благодаря этому теории И. Ньютона совмещали в себе универсальность, способность объяснять самые различные физические явления, и одновременно не претендовали на абсолютное всезнание. В их рамках естественнонаучные законы получили набор репрезентантов, адекватный техническим объектам - поэтому XVIII-XIX века стали временем ньютоновской, а не лейбницевской физики, в начале механистической, а лишь затем диалектической философии.

Выводы по главе: Взаимодействие технического знания с методологией и онтологией, разрабатываемых в Новое время - осуществлялся посредством технической рациональности.

Аналитико-синтетическая форма, присутствующая в трудах Г. Галилея основывалась на сочетании эмпирико-аналитических и синтетически-дедуктивных методов. Она создавалась под воздействием платонизма, что выразилось в конструировании идеальных объектов с использованием математических закономерностей. Следование ей позволило Г. Галилею начать формулировку репрезентантов для естественнонаучных законов, которые возможно было применять в рамках технического знания. Аналитико-синтетическая форма технической рациональности показала себя оптимальной для инженерной деятельности.

В работах Ф. Бэкона выявлена индуктивно-аналитическая форма технической рациональности, основанная на принципах индуктивного экспериментального решения технических задач, и позволяющая выражать характерные для технических изделий закономерности без введения качественно новых идеальных объектов и понятий. Р. Декарт в своих работах неявно определяет дедуктивно-синтетическую форму технической рациональности, выражающуюся в использовании для решения технических задач идеальных моделей. Это потребовало создания принципиально нового идеального конструкта "оперативной среды", который бы позволил полностью детерминировать свойства технических объектов. Индуктивно-аналитическая форма технической рациональности не содержит предпосылок формирования онтологических гипотез. Потому предложенная Ф. Бэконом система восстановления наук, отражающая его представления о картине мира, и построенная на субъективных началах - не могла быть исправлена его последователями только на основе технического знания. Рационалистическая онтология Р. Декарта оказалась ограничена в своем развитии из-за трудоемкости следования дедуктивно-синтетической форме технической рациональности.

Показано, что обыденная форма рациональности, применяемая П. Гассенди, не давала возможности создавать в рамках онтологических гипотез идеальны объекты, которые возможно применять при формулировке естественнонаучных законов, используемых в техническом знании. Это привело к ограничению взаимодействия используемой П. Гассенди корпускулярной картины мира и формулируемых им же гносеологических ориентиров (критериев истины). 0x01 graphic

Монистическая онтология Б. Спинозы несла требование универсальности идеальных объектов и понятий, чего возможно было достичь лишь в рамках единой картины мира. Однако созданная им первая рационалистическая непротиворечивая научная картина мира, не имела технического содержания. Кроме того, анализируя свободу человека Б. Спиноза неявно задал идеал целереализации в техническом творчестве, опирающийся на использование всех существующих знаний при конструировании любого технического изделия.

В рамках анализа работ Дж. Локка показано, что при развитии английского эмпиризма осуществлялся постепенный переход от чисто индуктивно-аналитической формы технической рациональности к аналитико-синтетической форме. Благодаря этому создавались предпосылки для формирования механистической картины мира. Однако, утилитаризм в конструировании идеальных объектов и формулировке понятий привел к утрате ими адекватности - это не позволило работам Дж. Локка быть непосредственно использованными в основе онтологии, на основе которой возможно развивать техническое знание.

Характер онтологических гипотез, принятых научным сообществом для формулировки естественнонаучных законов применяемых в техническом знании, в итоге был определен их более полным соответствиям требованиям аналитико-синтетической формы технической рациональности. В работах Г. Лейбница содержалась гипотеза о монадах, развивавшая идеи субстанциальности материи. На тот исторический период она была выражена в рамках наиболее научно рациональной и непротиворечивой философской системы. Однако монада, как основной идеальный объект науки, не могла быть использована для редукции естественнонаучных законов в рамках технического знания. Онтологические гипотезы, сформулированные в работах И. Ньютона, напротив, содержали в себе неустранимые противоречия, их научная рациональность уступала гипотезам Г. Лейбница. Но корпускула, как идеальный объект науки, могла быть использована в естественнонаучных законах, следовательно, лучше соответствовала аналитико-синтетической форме технической рациональности.

В результате, хотя в рамках корпускулярных гипотез и не были высказаны аргументы, опровергавшие монадологические построения, произошел отказ от дискуссии и верификация эмпирически сложившейся аксиоматики в рационалистической по форме онтологии И. Ньютона.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В данной работе была предпринята попытка уточнения понятия технической рациональности и ее форм, а так же рассмотрения перемен в категориальном строе мышления Нового времени как процесса, во многом основывающегося на взаимодействии философского и технического знания.

Был получен ряд результатов, на основе которых в дальнейшем может быть рассмотрена многообразная проблематика.

Дано определение понятию технической рациональности как качеству технических идей, определяющему их утилитарную применимость. Проведен анализ становления этого понятия, взаимодействия с понятием научной рациональности - и его роли в истории рефлексии философии Нового времени. Соответственно, первое открывающееся проблемное поле - то, что противоречие между нормативным и критериальным подходом в понимании рационального, которое развивалось в течении десятилетий. Его невозможно решить в рамках лишь одной диссертационной работы. Данные в работе формулировки во многом узки и нуждаются в уточнениях.

Уточнено понятие формы технической рациональности как конкретно-исторического выражения технической рациональности в совокупности идеальных объектов, понятий, методов. И второе проблемное поле - это возможное существование других форм рациональности (религиозной, этической) и их роль в развитии философской мысли.

Показано, что для создания технических теорий, предпосылки которых имплицитно присутствовавших в философских работах Нового времени, необходимо было: в рамках единой методологии и картины мира снять направленность научной и технической рациональностей на разные объекты; сконструировать новые идеальные объекты, могущие послужить при формулировке естественнонаучных законов, в свою очередь используемых в рамках технического знания. Раскрыто понятие парадигмы техники - как суммы технических знаний, сведенных в единую систему и определяющих типичные характеристики создаваемых технологий и технических изделий. И этим поднимается третье проблемное поле - роль в истории инженерной мысли взаимодействия парадигмы техники и формы технической рациональности.

Показано, что формы технической рациональности, распространенные в эпоху Ренессанса, - традиционалистская и обыденная - не включали в себя синтез идеальных объектов, необходимых для формулировки естественнонаучных законов. К началу эпохи Нового времени сложились предпосылки для качественно нового уровня взаимодействия технического и философского знания, и выработки благодаря этому в рамках гносеологических и онтологических работ новых форм технической рациональности. И хотя становление философии техники, как самостоятельной дисциплины, произошло позднее - методология и онтология, разработанные философами, стали определять способы решения технических задач. Этим затрагивается четвертое проблемное поле, открываемое данной работой: каково было воздействие форм технической рациональности на этику, эстетику, антропологию и другие философские дисциплины? Пятое проблемное поле: это вопрос о том, в какой степени техническая рациональность детерминировала влияние вненаучных факторов - религии, политики - на формирование категориального строя мышления Нового времени.

Аналитико-синтетическая форма, присутствующая в трудах Г. Галилея основывалась на сочетании эмпирико-аналитических и синтетически-дедуктивных методов. Она создавалась под воздействием платонизма, что выразилось в конструировании идеальных объектов с использованием математических закономерностей. Следование ей позволило Г. Галилею начать формулировку идеальных объектов науки, которые возможно было использовать в естественнонаучных законах, при том что последние могли быть применены в техническом знании без снижения их адекватности. Аналитико-синтетическая форма технической рациональности показала себя оптимальной для инженерной деятельности. Однако гносеологические изыскания Г. Галилея не получили онтологического выражения.

Р. Декарт в своих работах неявно определяет дедуктивно-синтетическую форму технической рациональности, выражающуюся в использовании для решения технических задач идеальных моделей. Благодаря этому становится возможно внеэмпирическое решение инженерных задач. Это потребовало создания принципиально нового идеального конструкта, "оперативной среды", который бы позволил полностью детерминировать свойства технических объектов. Но область применения этой формы технической рациональности так же ограничена - уже по причине отсутствия исчерпывающего набора адекватных идеальных объектов и выявленных закономерностей.

Обнаружение качественно новых форм рациональности, составляет шестое проблемное поле, наиболее актуальное из всех - так как выявление и использование их существенных черт потенциально интенсифицирует научно-технических прогресс.

Особенности методологии Нового времени, воздействовали на онтологические представления. Развитие систем философии, основанных на использовании только эмпирических методов, приводило философов (как Т. Гоббса, последователя Ф. Бэкона) к созданию чисто утилитарной картины мира, имеющей обоснования лишь в классификации их собственных действий. Середина XVII-го века отмечена в философии началом перехода от поисков идеального, совершенного метода - к созданию таких картин мира, таких онтологических конструкций, которые позволили бы применять этот метод с наибольшей пользой. Но на начальном этапе этой деятельности были получены ограниченные результаты. Можно говорить лишь о задании граничных условий, которые определяют поле продуктивного взаимодействия научной и технической рациональностей.

Индуктивно-аналитическая форма технической рациональности не содержит предпосылок формирования онтологических гипотез. Потому предложенная Ф. Бэконом система восстановления наук, отражающая его представления о картине мира, была построена на субъективных началах. Рационалистическая онтология Р. Декарта оказалась ограничена в своем развитии из-за трудоемкости следования дедуктивно-синтетической форме технической рациональности. Полное абстрагирования используемых в технике процессов было невыполнимо.

Показано, что обыденная форма рациональности, применяемая П. Гассенди, не давала возможности создавать в рамках онтологических гипотез такие идеальные объекты, которые возможно применять при формулировке естественнонаучных законов. Это привело к ограничению взаимодействия используемой П. Гассенди корпускулярной картины мира и формулируемых им же гносеологических ориентиров (критериев истины). Монистическая онтология Б. Спинозы несла требование универсальности идеальных объектов, чего возможно было достичь лишь в рамках единой картины мира, не разделенной на научную и техническую. Была так же поднята проблема единого набора идеальных объектов технического и научного знания. Однако созданная им первая непротиворечивая научная картина мира, не имела технического содержания. Кроме того, анализируя свободу человека Б. Спиноза неявно задал идеал целереализации в техническом творчестве, опирающийся на использование всех существующих знаний при конструировании любого технического изделия - что сейчас актуализирует проблему изученности предпосылок становления философии техники.

В последней трети XVII-го века и первых десятилетиях XVIII-го происходит формирование механистической картины мира. Этот процесс сопровождается постепенным распространением в английском эмпиризме методов, характерных для аналитико-синтетической формы технической рациональности. Начинается выработка онтологических предпосылок для формирования идеальных объектов одновременно применимых в рамках естественнонаучных законов и технических теорий . Однако, конструируемые Дж Локком идеальные объекты были узко утилитарны, разрабатывались преимущественно в рамках полемики, что привело к утрате ими адекватности.

В работах Г. Лейбница содержалась гипотеза о монадах, развивавшая идеи субстанциальности материи. На тот исторический период это была наиболее научно рациональная и непротиворечивая онтологическая система гипотез, где с помощью единого комплекса идеальных объектов описывалось наибольшее количество явлений. Однако монада, как основной идеальный объект науки, на тот момент не могла быть использована в естественнонаучных законах. 0x01 graphic

Онтологические гипотезы, сформулированные в работах И. Ньютона, напротив, содержали в себе неустранимые противоречия, их научная рациональность уступала гипотезам Г. Лейбница. Но корпускула, могла быть использована в естественнонаучных законах и технических теориях одновременно, следовательно, лучше соответствовала аналитико-синтетической форме технической рациональности - обеспечивала взаимодействие философского и технического знания.

Таким образом, роль технической рациональности в философии эпохи Нового времени позволяет считать её самостоятельным, хотя и не актуализированным в рассматриваемый период, феноменом, одним из определяющих факторов становления новой парадигмы мышления.

Наконец, наиболее общая проблема, которая затрагивается данной работой - это история эволюции философских идей и их взаимодействие с техническим знанием. Их взаимодополнение нельзя рассматривать только в контексте рационального. Поиск других, еще неизученных способов взаимодействия технического и философского знания - может раскрыть многие неясные моменты из истории развития человеческой мысли.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

-- Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - М.: Школа "Языки русской культуры", 1995. - 448с.

-- Аверинцев С.С. Два рождения европейского рационализма // Вопр. философии. - N 3. 1989. - с.3-13.

-- Автономова Н.С. Рассудок, разум, рациональность. - М.: Наука, 1988. - 286с.

-- Автомонова Н.С. Рациональность: наука, философия, жизнь // Рациональность как предмет философского исследования. - составители Б.И. Пружинин, В.С. Швырев М.: ИФ РАН, - 1995. - с.56-90.

-- Агрикола Г.О горном деле и металлургии: В 12 кн. М.: Издательство АН СССР, - 1962. - 559с.

-- Анкин Д.В. "Рациональность и рационализация в философском дискурсе." Проект "Трансцендентальная семантика" МО Росс. Федер. ГОО-1.1.-92. - 18с. www.philosophy.ru\library\misc\ankin\ankin_ratio.htm

-- Антология мировой философии: В 4 т. / под ред. Соколова В. В. - М.: Мысль, 1970. - Т.2 - 776с.

-- Аристотель. Метафизика. // Избранные сочинения: В 4 т. - М: Мысль, 1976. - Т.1. - 550c.

-- Аристотель. Физика. // Избранные сочинения: В 4 т. - М: Мысль, 1981. - Т.3. - 613c.

-- Артюх А.Т. Категориальный синтез теории. - К.: Наукова думка, 1967. - 154с.

-- Асмус В.Ф. Фрэнсис Бекон. // Асмус В.Ф. Избранные философские труды: В 2 т. - М.: Издательство МГУ, 1969. - Т.1.- с.337-404.

-- Ахундов Н.Д., Баженов Л.Б. Естествознание и религия в системе культуры// Вопр. философии. - N12. 1992. - с.42-48.

-- Ахутин. А.В. Как возможна научная революция // Традиции и революции в истории науки. - М.:Наука, 1991. - с.83-105.

-- Баженов Л.Б. Основные вопросы теории гипотезы. - М.: Высшая школа, 1961. - 61с.

-- Баженов Л.Б. Строение и функция естественнонаучной теории. - М.: Наука, 1978. - 231с.

-- Балабанов П.И. Методологические проблемы проектировочной деятельности. - Новосибирск: Наука, 1990. - 198с.

-- Башляр Г. Избранное. Научный рационализм. - М., СПб.: Университетская книга, 2000. - Т.1 - 395с.

-- Белозерцев В.И., Сазонов Я.В. Философские проблемы развития технических наук. - Саратов: Издательство Саратовского Университета, 1983. - с.144.

-- Бердяев Н.А. Философия свободного духа // Бердяев Н.А. Диалектика божественного и человеческого. - М.: АСТ, Харьков: Фолио, 2003. - с. 15-309.

-- Бердяев А.Н. Царство духа и царство Кесаря // Бердяев А.Н. Дух и реальность. - М.: АСТ, Харьков: Фолио, 2003. - с.567-672.

-- Березовский Ю. Н., Чернилевский Д.В., Петров М.С. Детали машин. - М.: Машиностроение, 1983. - 384с.

-- Беркли Дж. Три разговора между Гиласом и Филонусом // Сочинения. М.: Мысль, 1970. - с.249-360.

-- Бескаравайный С.С. "Новый Органон" Френсиса Бэкона как пособие инженеру // Фiлософiя. Культура. Життя. - N2. 1998. - С.68-80.

-- Бессонов Б.Н. Гуманизм и технократизм как типы духовной ориентации // Философские науки. - N 1. 1988. - С.25-36

-- Библер В.С. От науковедения - к логике культуры. - М.: Издательство политической литературы, 1991. - 315 с. www.philosophy.ru\library\bibl \bibler. html

-- Библер В.С. Кант-Галилей-Кант (разум Нового времени в парадоксах самообоснования). - М.:Мысль, 1991. - с.317.

-- Библер В.С. Галилей и логика мышления Нового времени // Механика и цивилизация XVII-XIX вв. - М.: Наука, 1979. - Под редакцией А. Т. Григорьяна, Б. Г, Кузнецова. - с.48-518.

-- Бляхер Е.Д. Волынская Л.М. Соотношение общей картины мира и картин мира частных наук. // Научная картина мира. Логико-гносеологический аспект. - К.: Наукова Думка, 1983. - с.43-51.

-- Бондаренко А.. Современная технология: теория и практика. - Киев; Донецк; Вища школа, 1985 - 171с.

-- Бродель Ф. Материальная цивилизация и экономика XV-XVIII вв: В 3 т. - М.: Прогресс, - 1986-92.

-- Бродель Ф. Структуры повседневности // Бродель Ф. Материальная цивилизация и капитализм XV-XVIII-го веков: В 3 т. - М.: Прогресс, 1986 - Т.1. - 622с.

-- Бродель Ф. Время мира // Бродель Ф. Материальная цивилизация и капитализм XV-XVIII-го веков: В 3 т. - М.: Прогресс, 1990 - Т.3. - 680с.

-- Бруно Джордано Изгнание торжествующего зверя. О принципе начале и едином. - Минск.: Харвест, 1999. - с.480.

-- Бэкон Ф. Великое восстановление наук // Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1977. - Т.1. - 590с.

-- Бэкон. Ф. Новый Органон // Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1972. - Т.2. - 582с.

-- Бэкон Ф. Афоризмы об истолковании природы и царстве человека. // Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1972. - Т.2. - с.5-222.

-- Бэкон Ф. О началах и истоках // Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1972. - Т.2. - с.223-296. .

-- Бэкон Ф. Новая Атлантида // Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1972. - Т.2. - с.487-527.

-- Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. -- М.: Прогресс, 1990. -- 808с.

-- Великие преобразователи естествознания: Исаак Ньютон: XVI междунар. чтения. Тез. докл. / Ред. И.Ф. Габрусь. - Минск.: БГУИР, 2000. - 224с.

-- Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - М.: Прогресс, 1995. - 52с.

-- Волков Г.Н. Социология науки. Социологические очерки научно-технической деятельности. - М.: Политиздат, 1968. - 328с.

-- Гайденко В. П. Природа в религиозном мировосприятии // Вопросы философии. - 1995. N3. - с.43-52.

-- Гайденко П.П. Христианство и генезис новоевропейского естествознания.//Философско-религиозные истоки науки. - М, - 1997. - С.44-87.

-- Гайденко П.П., Давыдов Ю.Н. История и рациональность: социология М. Вебера и веберовский ренессанс. - М.: Политиздат, 1991 - 366с.

-- Гайденко П.П. История Новоевропейской философии и ее связи с наукой. - М.: Университетская книга, 2000. - 456с.

-- Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (XVII-XVIII вв.) Формирование научных программ Нового времени. - М.: Наука, 1987. - 447с.

-- Галилей Г. Пробирных дел мастер. - М.: Наука, 1987. - 272с.

-- Галилей Г. Механика // Галилей Г. Избранные труды: В 2 т.- М.: Наука, 1964. - Т1.- с.5-39.

-- Г. Галилей. Диалог о двух главнейших системах мира // Избранные труды: В 2 т.- М.: Наука, 1964. - Т1. - с.97-563.

-- Галилей Г. Беседы и математические доказательства. // Галилей. Г. Избранные труды: В 2 т. - М.: Наука, 1964. - Т.2. - с.109-412.

-- Гассенди П. Письмо по поводу книги лорда Эдуарда Герберта англичанина "Об истине" // Гассенди П. Избранные труды: В 2 т. - М.: Мысль, 1966. - Т. 1. - с.75-106

-- Гассенди П. Свод философии Эпикура. // Гассенди П. Избранные труды: В 2 т. - М.: Мысль, 1966. - Т.1. - с.107-400.

-- Гассенди П. Парадоксальные упражнения против аристотелевиков. // Гассенди П. Избранные труды: В 2 т. - М.: Мысль, 1966. - Т.2 - с.5-396.

-- Гассенди П. Метафизические сомнения или сомнения и новые возражения против метафизики Декарта. // Гассенди П. Избранные труды: В 2 т. - М.: Мысль, 1966 - Т.2. - с.397-775.

-- Генезис категориального аппарата науки. - Алма-Ата: Наука Казахской ССР, 1990. - 320с.

-- Гессен Б.М. Социально-экономические корни механики Ньютона. - М.:ОНТИ ГТТИ, 1934. - 38с.

-- Гоббс Т. Основы философии // Гоббс Т. Избранные произведения: В 2 т. - М.: Мысль, 1964. - Т.1. - с.7-57.

-- Гоббс Т. Левиафан. // Гоббс Т. Избранные произведения: В 2 т. - М.: Мысль, 1965. - Т.2 - с.34-452.

-- Горгонов В.П. Гавришин В.Н. Философия науки и техники. Конспект лекций. - СПб.: Издательство Михайлова, 2000. - 48с.

-- Горохов В.Г. Концепции современного естествознания и техники. - М.: ИНФРА-М, 2000. - 608с.

-- Горохов В.Г., Розин В.М. Введение в философию техники: учебное пособие. - М.: Инфра-М, 1998. - 224с.

-- Горфункель А. Х. Ренессансные предпосылки возникновения классической механики. // Под редакцией А. Т. Григорьяна, Б. Г, Кузнецова //Механика и цивилизация.- М.: "Наука", 1979. - С.21-44.

-- Грамши А. Тюремные тетради. - М.: Политиздат, 1991. - 551с.

-- Гусев С.С., Е. А. Гусева Взаимодействие познавательных процессов в научном и техническом творчестве. - Л.: Наука, 1989, - 125с.

-- Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология// Вопр. Философии. - N7. 1992 - с.7-35.

-- Даниелян Н.В. Философские основания научной рациональности: Дис. канд. филос. Наук: 09.00.01. - М., 2002. - 164с.

-- Декарт Р. Правила для руководства ума // Декарт Р. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1989. - Т.1. - с.77-154.

-- Декарт Р. Мир или трактат о свете // Декарт Р. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1989. - Т.1. - с.179-249.

-- Декарт Р. Рассуждение о методе чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Декарт Р. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1989. - Т.1. -с.250-296.

-- Декарт Р. Первоначала философии. // Декарт Р. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1989. - Т.1. - с.297-422.

-- Декарт Р. Метафiзичнi розмисли. - Київ: Юнiверс, 2000. - 304с.

-- Дильтей В. Воззрение на мир. Исследование человека со времен Возрождения и реформации. - Москва-Иерусалим.: Университетская книга, 2000. - 464с.

-- Джемс У. Что такое прагматизм? // Джемс. У., Ведер М., Веденский В. составитель Веденский В. Прагматизм. - К.:Україна, 1995. - с.4-149

-- Дзасаров С.С. Политическая экономия. - М.: Политиздат, 1988 - 431с.

-- Дышлевой П.С., Канак Ф.М. Материалистическая философия и развитие естествознания. Исторический очерк. - К.: Вища школа - 231c.

-- Дышлевой П.С., Яценко Л.В. Научная картина мира и мир культуры. // Сборник Научная картина мира. - К.: Наукова Думка, 1983. - с.5-37.

-- Жданов Г.Б. Выбор естествознания: 8 принципов или 8 иллюзий рационализма // Философия науки. - Вып. 1: Проблемы рациональности. Отв. ред. Смирнов В.А. - М., 1995. - с.58-86. www.philosophy.ru/iphras/library/philnauk.html#58

-- Зорыкин А.А., Осьмова Н.И.. История техники. - М.: Издательство социально-экономической литературы, 1962. - 772с.

-- Зубов В.П. Историография естественных наук в России (Первая половина XVIII-XIX вв.). - М.: Издательство А.Н. СССР, 1656. - 576с.

-- Ивич А. Приключения изобретений. - М.: Детская литература, 1990. - 180c.

-- Ильенков Э.В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. - М.: Политиздат, 1974. - 272с.

-- Ильин В.В. "Критерии научности знания" М.: Высшая школа, 1989. - 127с.

-- Ильин В.В. Особенности законов гуманитарных наук // Проблема закона в общественных науках. - М.: Наука, 1989. - с.15-27.

-- История философии в кратком изложении. Под ред. И.И. Богута. - М.: Мысль, 1991. - 590с.

-- Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Сочинения: В 6 т. - М.: Мысль, 1964. - Т.3. - с.585

-- Капiтон. В.П. Культура i об^,єктивнi закони. - Днiпропетровськ: "Наука i освiта", 2000. - 150с.

-- Капитон В.П., Палагута В.I. Фiлософськi проблеми технiки. - Днiпропетровськ.: ДметАУ, 1997. - 80с.

-- Капитон В.П., Панфiлов В.О. Фiлософiя науки Нового часу: Навчальний посiбник. - Днiпропетровськ: ДметАУ, 1999. - 122с.

-- Капланов М.Р. Философские и социологические вопросы проектирования техники. // Вопросы философии - 1978. - N5 - с.142-163

-- Карпеев Э.П., Козлов Б.И., Неуймин Я.Г. Некоторые вопросы истории технических наук // Вопросы истории естествознания. - 1981. N3 - С.42-56

-- Касавин И.Т., Сокулер З.А. Рациональность в познании и на практике: критический очерк. - М.:Наука, 1989. - 191с.

-- Касавин И.Т. О социальном содержании понятия "рациональность" // Филос. науки. - 1985. N 6. - c.60-67.

-- Касавин. И.Т. Предтечи научной революции // Социальные предпосылки философии XVI-XVII вв. - М.: Прогресс, 2003. - 148с. www.philosophy.ru \iphras\library\phnauk5\kasavin.htm

-- Кассирер Э. Познание и действительность. Понятие о субстанции и понятие о функции. - С.-Пб.: Шиповник, 1912. - 454с.

-- Катасонов В.Н. Аналитическая геометрия Декарта и проблемы философии техники // Вопросы философии. - 1989. N12. - с.27-39.

-- Каширин В.П. Философские вопросы технологии. - Томск.: Издательство Томского университета, - 1988. - 283с.

-- Кедров Б.М. Энгельс и его предшественники // Классификация наук: В 3 т. - М.: Издательство ВПШ и АОН при ЦК КПСС, 1961. - Т1. - 472с.

-- Кедров Б.М. Прогноз Маркса о науке будущего // Классификация наук М.: Мысль, 1985. - Т.3. - 543с.

-- Кемпферт В. "История великих изобретений" Л.: Прибой, 1928. - 230с.

-- Кёттер Р. К отношению технической и естественнонаучной рациональности. // Философия техники в ФРГ. Сост. Ц. Г. Арказанян, В. Г. Горохов - М. Прогресс, 1989. - С.334-353.

-- Кирсанов В.С. Научная революция XVII века. - М.: Наука, 1987. - 342с.

-- Князев В.Н. Человек и технология (социально-философский аспект). - К.: Либидь, 1990. - 173с.

-- Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. - М.: Наука, 1980. - 485с.

-- Коллингвуд Р. Дж. Принципы искусства. Теория эстетики. Теория воображения. Теория искусства. - М.: Языки русской культуры, 1999. - 328с.

-- Коменский Я. Великая дидактика/ Коменский Я. Избранные педагогические сочинения в 2 т. Под. ред. А.И. Пискунова. - М.: Педагогика, 1982. - Т.1. - 656с.

-- Кондаков Н.И. Логический словарь. - М.: Наука, 1971. - 654с.

-- Косарева Л. М. Социокультурный генезис науки Нового времени. Философский аспект проблемы. - М.: Наука, 1989. - 155с.

-- Кочетов В.А. Римский бетон. - М.:Стройиздат, 1991. - 111c.

-- Кузнецов Б.Г. История философии для физиков и математиков. - М., 1974.-352с.

-- Кузнецов Б.Г. Эволюция картины мира. - М.: Издательство АН СССР, 1961. - 199с.

-- Кузнецов Б.Г. Галилео Галилей (Очерки жизни и научного творчества) // Г. Галилей. Избранные труды: В 2 т. - М.: Наука, 1964, - Т.2 - 481-501с.

-- Кузнецова Н.И.. Социальный эксперимент Петра 1 и реформирование наук в России // Вопросы философии. - N3. 1989. - 49-64с.

-- Кун Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1977. - 300с.

-- Кун Т. Логика открытия или психология исследования // Структура научных революций. Сборник. Сост. В.Ю. Кузнецова. - М.: АСТ, 2001. - С.539-576.

-- Куреев Р.М. Предмет политической экономии и основные черты ее метода (учебное пособие). - М.: МГУ, 1986 - 92с.

-- Кьеркегор С. Страх и трепет // Антология мировой философии: В 4 т./ под ред. Соколова В. В. - М.: Мысль, 1970. - Т.3 - С.712-724

-- Лакатос. И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ // Структура научных революций. - Сборник. Сост. В.Ю. Кузнецов М.: АСТ, 2001. - С.269-454

-- Лакатос. И. История науки и её рациональные реконструкции // Структура научных революций. - Сборник. Сост. В.Ю. Кузнецов М.: АСТ, 2001. - с.455-524

-- Левина Л.И. Проектирование как инструмент рационализации практики. // Рациональность науки и практики: Закономерности сближения. - Свердловск: УрГУ, 1989. - С.106-114.

-- Лейбниц Г. Монадология. // Лейбниц Г. Сочинения: В 4-х т. - М.: Мысль, 1982. - Т.1. - с.413-430.

-- Лейбниц Г. Переписка с Кларком // Лейбниц Г. Сочинения: В 4-х т.-- М.: Мысль, 1983. - Т.1. - с.430-528.

-- Лейбниц Г. Опровержение атомов почерпнутое из [идеи] соприкосновения атомов // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1982. - Т.1. - с.219-224

-- Лейбниц Г. Против варварства в физике за реальную философию. // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т.- М.: Мысль, 1982. - Т.1. - 349-359

-- Лейбниц Г. Лейбиц-Бейлю // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т.- М.: Мысль, 1982. - Т.1. - с.345-349.

-- Лейбниц Г. Новая система природы и общения между субстанциями, а так же о связи, существующей между душой и телом. // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1982. - Т.1. - с.271-282.

-- Лейбниц Г. О приумножении наук. // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.:Мысль, 1982. -Т .1. - с.164-203.

-- Лейбниц Г. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии. // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1983. - Т.2. - 686с.

-- Лейбниц Г. Предисловие к изданию сочинения Мария Низолия "Об истинном принципе и истинном методе философствования против псевдофилософов" // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1983. - Т.3. - с.54-97

-- Лейбниц Г. Замечания к общей части Декартовых "Начал" // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т.- М.: Мысль, 1983. - Т.3. - с.165-219

-- Лейбниц Г. Анагогический опыт исследования причин // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. -- М.: Мысль, 1983. - Т.3. - с.127-138

-- Лейбниц Г. О природе тела и движущихся сил. // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1983. - Т.3. - с.219-228

-- Лейбниц Г. Об искусстве открытия // Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1983. - Т.3. - с.395-399

-- Лейбниц Г. Начала и образцы всеобщей науки // Сочинения: В 4 т. - М.:Мысль, 1983. - Т.3. - с.435-444

-- Лейбниц Г. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла. // Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1989. - Т.4. - 554с.

-- Леонардо да Винчи Об истинной и ложной науке // Антология мировой философии: В 3 т. - М.: Мысль, 1970. - Т.2. - 85-87с.

-- Локк Дж. Два трактата о государственном правлении // Сочинения: В 3 т. - М.: Мысль, 1988. -- Т. 3. -- С. 137-405.

-- Лозинский С. Роковая книга средневековья// Шпенглер Я., Инститорис Г. "Молот ведьм", - М.: Просвет, 1992. - 384с. введение с.3-70

-- Локк Дж. Опыт о человеческом разумении. // Локк. Дж. Сочинения: В 3 т. - М.: Мысль,1985.- Т.1.- 621с.

-- Локк. Дж. Опыт о человеческом разумении. // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. -М.:Мысль, 1985. - Т.2. - 560с.

-- Локк. Дж. Мысли о воспитании. // Локк Дж. Сочинения: В 3т. - М.: Мысль, 1986 - Т.3. - 407-609с.

-- Локк Дж. Опыт о законе природы. // Локк Дж. Сочинения: В 3т. М.: Мысль, 986 - Т.3. - с.3-53.

-- Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978 - 623с.

-- Лосский Н. Ценность и бытие. - Харьков: "Фолио", М.: АСТ, 2000. - 864с.

-- Лукач Д. К онтологии общественного бытия: Пролегомены. - М.: Прогресс, 1991. - 410с.

-- Ляткер Я. А. Декарт. - М.: Мысль, 1975. - 198с.

-- Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности Тбилиси: Мецниереба, 1984. - 82с.

-- Маркс К. Капитал. Критика политической экономии: В 4 т. - М.: Политиздат, 1978. - Т.1. - 907с.

-- Маркс К. Капитал. Критика политической экономии: В 4 т. - М.: Политиздат, 1978. - Т.2. - 648с.

-- Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения // Ф. Энгельс "Анти-Дюринг", - М.:Госполитиздат, 1961. - Т.20 - С.5-342.

-- Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения // Ф. Энгельс Диалектика природы М.:Госполитиздат, 1961. - Т20. - С.343-824

-- Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. // Ф. Энгельс Происхождение семьи, частной собственности и государства - М.: Издательство политической литературы, 1961. - Т. 21 - С.23-178

-- Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения // Маркс К. Капитал - М.: Издательство политической литературы, - Т25. Ч.1 - 864с.

-- Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. // Маркс К. Экономическая рукопись 1861-1863 годов - М.: Издательство политической литературы, - Т.47.- с556

-- Микешина Л.А. Научная картина мира как мировоззренческая форма знания // Научная картина мира. Логико-гносеологический аспект. - К.: Наукова Думка, 1983. - 62-68 с.

-- Мостепаненко М.В. Философия и физическая теория. - М.: Вышейшая школа, 1967. - 358с.

-- Мостепаненко М.В. Физическая картина мира и проблема происхождения физических теорий. - Л.:Наука, 1969. - 239с.

-- Нарижный Ю.А. Исторические типы рациональности статья // Фiлософiя. Культура. Життя. - 1998. - N1 - С.221-231.

-- Нарский И.С. Ценность и полезность // Философские науки. - 1969. - N3 - С.58-67

-- Необходимость и случайность. Монография отв. ред. М.А. Парнюк. Киев: Наукова Думка, 1988. - 311с.

-- Никитин Е.П. Спецрациональность // Исторические типы рациональности. Под редакций П. П. Гайденко, В. А. Лекторского, В. С. Степина. М.: Издательство Института философии РАН, 1995 - С.56

-- Ницше Ф. Воля к власти. - М.: "REFL-book", 1994. - С.80

-- Новая философская энциклопедия: В 4 т., - М.: Мысль, 2001. - Т.3 - с.573.

-- Новая философская энциклопедия: В 4 т., - М.: "Мысль", 2001. - Т.4. - с.605.

-- Ньютон И. Математические начала натуральной философии. - М.: Наука, 1989.- 15,687с.

-- Ньютон И. Оптика или трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света. - М: Гостехтеоретиздат, 1954. - 368с.

-- Огурцов А.П. Философия науки эпохи Просвещения. - М.: Наука, 1993. - 213с.

-- Ойзерман Т.И. Философия эпохи ранних буржуазных революций. - М. Наука, 1983. - 527с.

-- Окороков В. Б. Метафизика эпохи трансцендентального мышления: специфика, сущность, тенденции развития. - Днепропетровск: ДНУ, 2000. - 264с.

-- Ольшки Л. Литература техники и прикладных наук // История научной литературы на новых языках. Сочинения: В 3 т. - М.-Л.: Гостехиздат, 1933. - Т1. - 303с.

-- Ольшки Л. Образование и наука в эпоху Ренессанса в Италии. // История научной литературы на новых языках. Сочинения: В 3 т. - М.-Л.: Гостехиздат, 1933. - Т.2. - 211с.

-- Ольшки Л. Галилей и его время // История научной литературы на новых языках. СочиненияВ В 3 т., - М.-Л: Технико-теоретическое издание, 1933. - Т3. - 324с.

-- Ортега-и-Гасет Х. Размышления о технике. - Вопросы философии. - N10. 1993. - С.32-69.

-- Павленко Н.И. Петр Великий. - М: Мысль, 1990. - 591с.

-- Панфилов В.А. Философия математики Декарта. Монография. - Днепропетровск: РВВ ДДУ, 2001. - 140с.

-- Панфилов В.А. Философия математики Лейбница. Монография. - Днепропетровск: РВВ ДДУ, 2004. - 148с.

-- Панфилов В.А. Философия математики Платона. Монография. - Днепропетровск: РВВ ДДУ, 1997. - 112c.

-- Панфилов В.А. Изменение приоритетов философии в осмыслении научного знания. // Вестник Днепропетровского университета. История и философия науки и техники. Вып. 1. под ред. В.А. Панфилова. - Днепропетровск: Издательство ДДУ, 1994. - с.3-15.

-- Паскаль Б. О геометрическом уме //Трактаты. Полемические сочинения. Письма. - Киев.: Port-Royal, 1997. - 576с.

-- Паскаль Б. Фрагмент "Трактата о пустоте" //Трактаты. Полемические сочинения. Письма. - Киев.: Port-Royal, 1997. - с.21-31.

-- Паскаль Б. Провинциалии. // Паскаль Б. Письма к провинциалу. - К.: Port-Royal, 1997. - с.45-400

-- Пасхарьян Н.Т. Философико-эстетические следствия научной революции и проблема художественной целостности литературы XVII века. // XVII в диалоге эпох и культур Материалы научной конференции. Серия "Symposium". Выпуск 8. - СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. - С.18-20.

-- Патнем Х. Разум, истина, история. - М. : АСТ: Транзиткнига, 2002. - 297с.

-- Печенкин А.А. Обоснование теории, индукция и критерии научности. // Философия и социология науки и техники. Отв. ред. И.Т. Фролов. - М.: Наука, 1989. - С.62-78.

-- Планк Макс. Единство физической картины мира. Сборник статей Составитель У.И. Франкфурт. - М.: Наука, 1966. - 287с.

-- Платон. Государство. // Платон. Сочинения: В 3 т. М.: Мысль, 1968. - Т.1. - 623с.

-- Плеханов Г.В. Об экономическом факторе // Избранные философские произведения: В 6 т. - М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. - Т.2. - 824с.

-- Политехнический словарь. Гл. ред.акад. А.Ю. Ишлинский - М.: Советская энциклопедия, 1980. - 656с.

-- Поппер К. Логика научного исследования // Логика и рост научного знания. - М.: Прогресс, 1983. - С.34-235.

-- Поппер К. Злиденнiсть iсторицизму. - К.: Абрис, 1994. - 192с.

-- Поппер К. Нормальная наука и опасности, связанные с ней. // Структуры научных революций. Составитель В.Ю. Кузнецов, - М.: АСТ, 2001. - С.525-538.

-- Порус В.Н. Рациональность. Наука. Культура. - М.: Университет Российской Академии Образования, 2002. - 318с.

-- Порус В.Н. Системный смысл понятия "научная рациональность // Рациональность как предмет философского исследования. - составители Б.И. Пружинин В.С. Швырев М.: ИФ РАН, 1995. - с.91-120.

-- Производство как общественный процесс. Сборник. Ред. кол. В.И. Толстых, В.М. Межуев, В.Е. Хаменко. - М.: Мысль, 1986. - 349с.

-- Пронякин В.И. Естествознание и философия: генезис идейных альтернатив Объективизм и антропологизм в культурно-исторической рефлексии опыта. // Вестник Днепропетровского университета. История и философия науки и техники. Вып. 1. под ред. В.А. Панфилова. - Днепропетровск: Издательство ДДУ, 1994. - с.16-24.

-- Пуассон Альберт и др. Теория и символы алхимии. Великое делание. - К.: Новый Акрополь, 1995. - с.288.

-- Ракитов А.И. Философские проблемы науки. - М.: Мысль, 1977. - 270с.

-- Рациональность как предмет философского исследования. Сборник отв. редакторы Б.И. Пружинин, В.С. Швырев. - М.: РАН Институт философии, 1995. - 225с.

-- Рациональность науки и практики: Закономерности сближения. Сб. научн. трудов. Ред. Колл.: Ким В.В., Браник Н.В., Мирашов Ю.И. - Свердловск.: издательство Ур.ГУ, 1989. - 132с.

-- Рациональность, рассуждение, коммуникация (логико-методологический анализ. Сб.науч.трудов АН УССР). - К.: Наукова Думка, 1987. - 217с.

-- Родул Д.Н. Рациональность науки Нового времени. // Вопросы философии. - 1997. N12. - с.135-138.

-- Розенберг Ф. История физики в древности и средние века. // Розенберг Ф. История физики. В 3 частях. - М.: Государственно технико-теоретическое издательство, 1934. - Ч.1. - 130с.

-- Розенберг Ф. История физики в Новое время // Розенберг Ф. История физики. В 3 частях. - М.: Государственно технико-теоретическое издательство, 1937. - Ч.2 - 309с.

-- Розов М. А. О природе идеальных объектов науки. - Работа выполнена при поддержке РГНФ, код проекта 97-03-04365.

-- Рузавин Г.И. Методы научного исследования. - М.: Мысль, 1974 - 237с.

-- Рутманис К.В. Генезис идей рационального в философии // Рациональность как предмет философского исследования составители Б.И. Пружинин В.С. Швырев М.: ИФ РАН, 1995. - с.21-39

-- Сапрыкин Д.Л. "Научный орден Ф. Бэкона. Зарождение научного общества нового типа. // "Науковедение" - N3. 2000. - с.166-174

-- Сачков. Ю.В. Виды научных теорий // Эксперимент. Модель. Теория. Сборник статей. Составители Г. Гёрц, М.Э. Омельянов. М.:Наука, 1982. - с.316-236.

-- XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы научной конференции. Серия "Symposium". Выпуск 8. - СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. - 136с.

-- Свасьян К.А. Судьбы математики в истории Нового времени // Вопр. философии. - N12. 1989. - с. 41-51

-- Скоробогатский, В.Н., Фан И.Б. Рациональное в структуре ценностного отношения // Рациональность науки и практики: Закономерности сближения. - Свердловск.: УрГУ, 1989. - С.39-47.

-- Соколов В.В. Философский синтез Годфрида Лейбница / Лейбниц Г. Сочинения в 4 т. - М.: Мысль, 1982. - Т.1. - с.3-77.

-- Социальные, гносеологические и методологические проблемы технических наук. Под ред. М.А. Парнюка. - Киев: Наукова думка, 1978. - с.347.

-- Спиноза. Б. Краткий трактат о Боге, человеке и его счастье // Избранное -Минск.: Попурри, 1999. - с.3-116.

-- Спиноза. Б. Основы философии Декарта, доказанные геометрическим способом // Спиноза Б. Избранное. - Минск: Попурри, 1999. - с.117-214.

-- Спиноза Б. Приложение, содержащее метафизические мысли // Спиноза Б. Избранное. - Минск.: Попурри, 1999. - с.215-268.

-- Спиноза Б. Этика // Спиноза Б. Избранное. - Минск.: Попурри, 1999. - c.313-390

-- Степин В.С. Философская антропология и философия науки. - М.: Наука, 1992. - 96с.

-- Степин В.С. Системность теоретических моделей и операции их построения. // Философия науки Вып. 1. Проблемы рациональности. Отв. редактор В.А. Смирнов. - М., - 1955 - с.26-57.

-- Степин В. С., Кузнецова Л. Ф. Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации. - М.: ИФ РАН, 1994. - 274с.

-- Степин В.С., Горохов В.Г., Розин А.М. Философия науки и техники. - М.: ИФ РАН, - 297с. www.philosophy.ru\library\fnt\00.html

-- Степин В.С. Cтановление научной теории. - Минск.: БГУ, 1976. - с.320.

-- Степин В.С., Томильчик Л.М. Практическая природа познания и методологические проблемы современной физики. - Минск: Наука и техника, 1970. - С.31.

-- Тепловые двигатели // под ред. В.А. Цехова. - М.: Высшая школа, 1974. - 247с.

-- Тепло- и массообмен. Теплотехнический эксперимент Справочник/ Е.В. Аметистов, В.А. Григорьева, Б.Т. Емцов и др, Под общей ред. В. А. Григорьева и В.М.Зорина - М.:Энергоиздат, 1982 - 512с.

-- Традиции и революции в истории науки. Отв. редактор П.П. Гайденко. - М.: Наука, 1991 - 264с.

-- Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии // Уайтхед А.Н. "Наука и современный мир. - М.: Прогресс, 1990. - 717с.

-- Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии // Уайтхед А.Н. "Процесс и реальность". - М.: Прогресс, 1990. - 717с.

-- Фейерабенд П. Запрет методологического принуждения // Фейерабент П. Избранные труды по методологии науки. - М:Прогресс, 1986. - 543с.

-- Фейерабенд П. Утешение для специалиста / Избранные труды по методологии науки. - М.:Прогресс, 1986. - 543с.

-- Фейербах Л. История философии // Фейербах Л. Избранные сочинения: В 3 т. - М.: Мысль. - Т.1 - 544с.

-- Философия науки. Ежегодник РАН Вып. 1. Проблемы рациональности. / Отв. редактор В.А. Смирнов. - М., - 1955 - 325с.

-- Философия техники в ФРГ Сост. Ц. Г. Арказанян, В. Г. Горохов - М. Прогресс, 1989. - 528с.

-- Философия: Энциклопедический словарь. Под ред. А.А. Ивина. - М.: Гардарики, 2004. - 1072с.

-- Философский энциклопедический словарь. Под ред. Губинского Е.Ф., Кораблёва Г.В. Лутченко В.А. - М.: "Инфра-М", 2000. - 576c.

-- Философская энциклопедия: В 5 т., - М.: "Советская энциклопедия", 1967 - Т.4 - С.460.

-- Фишер К. История Новой философии. Введение в историю новой философии. Фрэнсис Бэкон Веруламский. - М.: АСТ, 2003. - 541с.

-- Фишер К. История Новой философии. Декарт: Его жизнь, сочинения и учение. - СПб.: Мифрил, 1994. - 560с.

-- Хайдеггер. М. Вопрос о технике // М. Хайдеггер. Время и бытие. - М.: Республика, 1993. - С. 238 - 252, 221 - 236.

-- Хайдеггер М. Время картины мира // Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс, 1986. - с. 93-119.

-- Хёйзинга Й. Осень Средневековья: Соч. в 3 т.: Пер. с нидерланд. Вступ. ст. и общ. ред. Уколовой В.И. -- М.: Издательская группа "Прогресс" -- "Культура", 1995. -- Т. 1 - 416 с.

-- Хома О.И. Мифы о Паскале // Паскаль Б. Трактаты. Полемические сочинения. Письма. - К.: Port-Royal, 1997, - c.391-439.

-- Хома О.И. Провинциалии и культура Нового времени: к проблеме диссиденства Паскаля.// Паскаль Б. Письма к провинциалу. - К.: Port-Royal, 1997. -c.501-519

-- Хюбнер К. Критика научного разума. - М.: ИФРАН, 1994. - c. 326.

-- Чернякова Н.С. К вопросу о типах научных революций // Вопросы истории естествознания М.: Наука - N2, 1980 - с.86-96.

-- Чешев В.В. Техническое знание как объект методологического анализа. - Томск: Издательство Томского университета, 1981. - 194с.

-- Швырев В.С. Знание и мироотношение. // Философия науки. - Вып. 1: Проблемы рациональности. Отв. ред. Смирнов В.А. - М., 1995. - с.163-184. www.philosophy.ru/iphras/library/ philnauk.html#58

-- Швырев В.С. Научное познание как действительность. - М.: Наука, 1985. - С.158

-- Швырев. В.С. Рациональность, как ценность культуры. // Вопросы философии. - N7., 1992 - С.106-113

-- Швырев В.С. Рациональность как философская проблема // Рациональность как предмет философского исследования. - составители Б.И. Пружинин В.С. Швырев М.: ИФ РАН, 1995. - с.3-20

-- Широков. В.С. Г. Галилей и его средневековые предшественники // Вопросы истории естествознания. - N 3б. 1991 - с.91-95

-- Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Антология мировой философии: В 4 т. / под ред. Соколова В. В. - М.: Мысль, 1970. - Т.3 - С.675-703

-- Шпенглер О. Человек и техника// Культурология. ХХ век: Антология. М., 1995. - С. 454 - 492.

-- Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. - М.: Мысль, 1993. - 663c.

-- Шульман М.М. Социально-методологическое формообразование науки и принцип деятельности // Философия и социология науки и техники. - Отв. ред. И.Т. Фролов. - М.: Наука, 1989. - с.119-127.

-- Эллюль Ж. Другая революция // Новая технократическая волна на Западе. - М.: Прогресс, 1986. - с.147-152.

-- Энгельс Ф. О военном искусстве. Армия. - М.: Воениздат, 1938. - 143с.

-- Эспинас Альфред История экономических учений. - С.-Пб: ELIS, 1998. - 183с.

-- Этциони А. Масштабная повестка дня // Новая технократическая волна на Западе. - М.: Прогресс, 1986. - с.293-315.

-- Юм Д. Исследования о человеческом разумении. - М.: Прогресс, 1995. - 240с.

-- Ясперс К.. Истоки истории и ее цель // Ясперс К. Смысл и назначение истории. - М.: Наука, 1991. - с. 99 - 139.

-- Advances and problems in the philosophy of technology / Ed.: H. Lenk. - MЭnster: Lit, 2001. - 464 p.

-- Bloor D. Knowldge and social imagery. - London; Boston: Routlenge & Kegan Paul, 1976 - XI, 156p

-- Cognition, rationality, and institutions / Ed.: M.E. Streit. - B.: Springer, 2000. - 268 p.

-- Deale W. Van den. The social construction of science: Instutionalisation a definition of positive sciense in the latter half of the seventeenth century. - In The sotial prodaction of scientific knowledge. Dordrecht; Boston, 1977 p41

-- Ethical issues in Engineering / Ed. by D. Johnson. Euglewood Cliff S.: Prentice Hall. 1991 - 276 p.

-- Foley V., Soedel W. Leonardo's Contributions to Theoretical Mechanics Scientific American 1986, - No. 9 - pp.28-41.

-- Kotarbinnski T. Praxiology Hull: Center for System Studies Press, 1995 - 86р.

-- Lohkivi E. The sociology of scientific knowledge: A philos. perspective. - Tartu: Univ., 2002. - 116 p.

-- Martin M., Shinzinger R. Ethics in Engineering N.-York: McGraw-Hikk Lubl. Co., 1995, - 276p.

-- Mendelson E. Social construdtion of scientific knowledge. / Mendelson E. The social production of scientific knowledge. Dordrecht; Boston, 1977 - p.20

-- Merton R. K. The sociologi of science: An episode memoir. Carbonadale. 268p.

-- Mumford L. The Myth of the Machine. Technics and Human Development. Harcourt Brace Jovanovich, Inc., N.-Y., 1966, pp. 163-205.

-- Newton-Smith W.H. The rationality of science. Boston, 1981, 246p.

-- Nozick R. The nature of rationality. - Princeton, N.J.: U.P., 1993. - XVI, 226 p.

-- Quine W. Ontological relativity and other essays. N.-Y., 1969.P.78.

-- Rorty R The historiography of philosophy: four genres// Philosophy in History: lissays on the historiography of philosophy / Ed. by R. Rorty; J. B. Schneewind, Queniin Skinner. Cambridge U. P. 1984, - pp. 49-75.

-- Reconsidering T.S. Kuhn / Contributors: J.C. Pitt etc. - Cambr., Mass: Mass. inst. Of technology, 2002. - 147 p. - (Perspectives on science; Vol.9, N 4).

-- Sapin S. Homo phrenologicus: Anthropological perspectives on an hist problem. - In: Natural order: Hist. Studies of scientific culture. Beverly Hills; London, 1979, - 37-49p.

-- Shrader-Frechette K. Ethics of Scientific Research Lanham, MD: Rowman & Lttelfield, 1994 - 321p.

214

Комментарии: 2, последний от 25/02/2013.
Размещен: 27/04/2009, изменен: 27/04/2009. 470k. Статистика.
Монография: Философия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"