Аннотация: Кгда к экстрасенсу пристают с осцилографом ли еще каким прибором - они показывают маловразумительные вещи. Но если!? Опубликовано в журнале ПОДЕНЬ 21 ВЕК 5-2005
Бескаравайный С.С.
Неудобства выбора.
- Добро и зло появляются там, где начинаются измерения.
- Иногда - раньше.
Дневная пересменка в приёмном покое - вообще-то редкость для травматологии. Бригады вкалывают по сменам. Но вмешалась чехарда с праздниками: бесконечные подсчеты и переносы дней дали странный результат - работу в половину срока.
В "предбаннике" торопливо натягивали застиранные сине-зеленые штаны, рубахи и по первому разу мыли руки. От кафельных стен тянуло стылой сыростью.
--
Михаил Ионыч, почему передники по третьему разу идут? Уже двух "холодильника" в этом рванье встретил! Третьего не хочу, - возмущался молодой голос.
--
Нормально идут. Не будет монеты - и по пятому разу обернутся.
--
Нехорошо, - встрял надтреснутый, почти стариковский тенорок.
Дальше ссориться на эту тему не стали, молча занялись своими делами.
Выход в приёмный покой - это лотерея. Иногда можно заранее подготовиться к крупному приливу клиентуры - увидеть драку на футболе или крупную аварию. Но чаще город калечит людей без особых церемоний и почти без всякой закономерности: оборвется какой-нибудь металлический, наполовину проржавевший трос и несколько изломанных тел уже идут на столы.
Пока тишина - прошлая смена развезла своих по операционным. В нескольких комнатах на первом этаже - прохладных, заполненных ярким режущим светом - всё ещё пусто и спокойно. Только в соседних полутёмных коридорах неслышными тенями бродят родственники. Ждут вестей.
--
Я тут опись смотрел - каталку уже три года как в переплавку отправлять надо, - молодой голос не унимался. Его обладатель, паренёк с открытым лицом, хирург, только от скамьи, всё пытался вцепиться глазами в сгорбившуюся спину анестезиолога.
--
Студе-ент, - протянул второй хирург, лет тридцати, - Ты в коллектив влиться хочешь? То-то же. Нехорошо ерепениться, Витим. Если за людей переживаешь - зря. Мы тут сколько уже сидим и ничего. Закон этот про тотальную дезинфекцию старый, молью траченный. Кварцевание помогает лучше. Или в академии до сих пор мозги промывают?
--
До сих пор, - не так уверенно ответил молодой.
Посидели еще пять минут - вспомнили чемпионат, рассказали парочку анекдотов. Тут ожил телефон на стене. Скорая везла клиента.
--
Ампутация фаланги большого пальца левой руки. Плюс перелом лучевой кости и множественные ушибы. Я вколол ему... - Перша, фельдшер на выезде, редко преувеличивал. Началось оживление.
--
Я возьму, - второй хирург встал, - В правую операционную.
--
Да, Маркел Гораздович, - всё-таки представления о субординации у молодёжи имелись.
Пациента - долговязого мужика в промасленном рабочем костюме, перегрузили с носилок на носилки. Тот шалыми, непонимающими глазами таращился на белые халаты. Наскоро срезали одежду, осмотрели, проверили повязку. Повезли на рентген. Маркел ушёл наверх.
В операционной - запах нашатыря и всё тот же холод. Сырость разлитых антисептиков. Белый, блестящий, только вымытый кафель. Бестеневую лампу ещё не включили и вокруг обычный дневной свет. Малая бригада из четырёх человек раскладывала инструменты и простыни.
--
Как снимем повязку, Зарина, второй жгут не забудь. И сразу шить. Термалкой кровь не остановим.
Ассистентка, маленькая, чуть косившая, чернявая женщина, постоянно кивала и казалась каплей ртути.
--
Раз-два, взяли! Аккуратно. Ноги ему плотнее пристегни. Как тебя зовут?
--
Ки... Кирик, - тот ещё был в шоке, но теперь всё пытался заглянуть под повязку.
--
Не дёргайся. Расслабься. Закрой глаза. Станет совсем плохо - скажи.
--
Угу, - не слишком разборчиво выдохнул тот.
Вроде слушался. Хорошо. Общий наркоз - лишняя головная боль.
Резкий электрический свет ударил по глазам и убил тени на хирургическом столе.
--
Понеслись.
Маркел почти автоматически пережимал сосуды, правил ткани, быстрыми стежками стягивал кожу. Руки сами знали, что делать. Голова была занята другим - он раскрылся. Потеплели пальцы рук и над бровями будто прилепили валик из теста. Теперь он чувствовал всё вокруг. Не видел и не слышал. Ощущал. Зрение, слух, даже осязания - стали вторичны. Это ни с чем нельзя было спутать - он будто был в каждой точке пространства. Маркел чувствовал сам организм больного: это дикое напряжение нервов, подавленную судорогу мышц, адреналин плещущийся в крови. Ощущал легкие Зарины, усталость рук, даже её подживавшую ссадину на правом колене.
Главное, однако, было не в крови или костях, а в переплетениях потоков и сгустков витальной силы. Её нельзя увидеть, а если пересказывать в цветах, то всякий раз получается другая гамма. Она разная - быстрая охра или медлительное индиго, почти неподвижная рыхлая медная стружка или звенящая белая косность.
Надо было лишь сосредоточиться на чем-то одном, на одной точке и понять, как там всё происходит.
Отлично чувствовалась рана, и перелом заодно с ней. Резкие вспышки, росчерки хрустящей черноты. Сейчас это не интересовало хирурга. Вот язва, которая обнаружилась у бедняги - дело другое. Осклизлое и одновременно рассыпчатое нечто, видимое в глубине его левого бока. Главное, конечно, не этот кусочек приглушенной сейчас боли - он так отчетливо пульсирует на выходе из желудка, но это лишь следствие. Надо запомнить ощущения вокруг кровоточащего пятачка: как беснуется поджелудочная железа, выдавая порции соляной кислоты, как сжимаются тонкие мышцы, которым передаётся боль слизистой, как обгорает пищевод, отдаваясь изжогой в сознании.
И как это выглядит в переплетениях витальных ощущений.
Вот наложили последние стежки. Надо заниматься переломом. Гордана, вторая помощница, уже распустила завязки шины. Взять руку, и медленно сводить, устанавливать кости. Маркел напрягся. Сейчас.
Ладони его стали пустотой, а сам он - серым призраком. Ничему и никому он не причинит вреда. Он незаметен, неощутим. Органический чурбан.
И тьма пошла к нему. Она всегда шла на пустоту. А за ней клубок расстройств остальных органов. Они хлынули в его пальцы и мурашки забегали по коже. Это ничего.
--
Вот оно, вправил. Бинты, гипс.
Дымящаяся кашица стала обволакивать руку пациента. Хирургическая работа закончена.
--
Гораздыч! - рявкнул интерком на стенке, - Авария на окружной, сейчас будут подвозить.
--
Да! Слышал! Девчата - в темпе.
Что-то часто за последнюю неделю там гробится народ. Но главное сейчас не это. Маркел мимоходом зашел к себе, в тот маленький закуток за легкой алюминиевой дверью, что считал своим кабинетом и где осматривал пациентов. В нижнем ящике стола лежал грубо отпиленный кусок кедрового бруса. Подходящий резервуар. Если положить на него ладони и представить, что в них сейчас загорится пламя - тьма выйдет.
Маркел не знал, почему в тополе или осине, или в фанере витальные миазмы держаться хуже. Исследовать ему пока не хотелось.
Руки надо было быстрей сунуть под холодную воду. Раковина здесь же. Держать, держать подольше, пока не занемеют. Плоть должна забыть это ощущение распада, болезни. Она должна забыть всё.
Время, надо спускаться.
Внизу было уже жарко. Грохнулось маршрутное такси и человеческие тела, едва не раздавленные в нём, срочно требовали починки.
--
Возьми голеностоп...
Пошла работа в полную силу. Маркел вспыхивал в тот день ещё пару раз - смотрел сложные случаи, когда не было времени везти на рентген. Получалось хорошо. Впрочем, как всегда.
Уже вечером, когда сумрак за окном окончательно стал темнотой, пришла смена. В раздевалке врачи утратили свой белохалатный облик и превратились в обычных людей. Пальто, шапки, сумки.
Уходя, Маркел почувствовал, что взгляд новичка царапнул ему затылок. Где-то внутри сознания звякнул колокольчик. Наверное, появилась проблема, но решать её надо позже. Сегодня он слишком занят.
Дом, этот маленький огонёк на теле многоэтажки, встретил его теплом, вкусными запахами и детскими криками.
--
Папа, папа! Подарок принёс!?
--
Нет, Аскания, - Маркел поднял сумку с бруском повыше, - это не тебе. Мама на кухне?
--
Мар!? Ты!?
--
Да, готовит.
--
Я!
Он медленно снимал пальто, дочка заскучала и умчалась к компьютеру. Маркел повесил сумку на самый верхний отросток оленьих рогов, стянул башмаки, пиджак и прошёл на кухню. Духовка, вся исходящая паром и дымком, отгораживала от него жену.
Давно пора переставить эту железную тумбу, а то обходить. Да и жутко неудобно дежурно целоваться радом со скворчащим противнем.
--
Ты как? Порядок? - даже привычно проверяя четвертый месяц её беременности, он всегда спрашивал.
--
А что мне сделается. Давай, давай, а то опять рубашку отстирывать.
Дальше был обычный поздний семейный обед. Аскания схватила очередную двойку, и за столом ей вдруг показалось необходимым попасть кусочком хлеба в солонку. Юнна спокойно улыбалась - мыслями она была в себе.
Посуду пришлось мыть ему. Впрочем, потом никто не мешал подремать в любимом кресле.
Передохнув, можно и поработать. Лучше поскорее. Маркел добрался до своего стола-верстака. Хорошее место чтобы немножко столярничать, при случае возиться металлом, а то слепить чего из глины или обколоть по форме кусок гранита.
Асканью пришлось долго учить - не мешать папе, пока он работает. И не устраивать беспорядок, пока он отдыхает. Если дочка поймет, что к чему в его подарках - завтра или через пару лет - ему будет только легче. А пока пусть держится от верстака подальше. Юнне возня с деревом и металлом никогда не была интересна, хотя она и очень любила ожерелья.
С минуту посидел на стуле, провел ладонью по физиономии, выгоняя остатки не начавшегося сна. Добыл из ящика несколько старых газет, застелил ими, что мог. Вынул и разложил инструменты. Потом сходил за сумкой и пока поставил её рядом со столом. Из того же ящика вытащил пакет с желтыми прорезиненными хозяйственными перчатками. Третьего дня купил их.
Не от витальной силы. Маркел опасался работать только с раковыми "оттисками", а запомнить, как выглядят инфекции, у него не получалось. Сейчас он мог бы влить в этот брусок столько живого огня, что тот бы превратился в пользительный для здоровья талисман. Отпечатки пальцев - дело другое. Глупо дразнить гусей. Законы, конечно, уже лет двести из кодекса вычеркнули. Всякие там обычаи и пункты в инструкция дольше протянули, однако же и они рассосались. И вообще - сейчас в колдовство верят лишь те, кто платит за него деньги. Только идиот начнет рассуждать в суде об отрицательной энергии, забитых чакрах и рваном ментале. Но всё равно, всё равно.
Потом он зажал брусок в тисках. Посмотрел, вдруг неслышно выругался, хлопнул тыльной стороной ладони по лбу. Разжал тиски и обмотал их губки газетами. Посмотрел еще раз и быстро, точно действуя рубанком, снял с бруска верхний слой. Не забыл и про закрытые тисками полоски - пришлось переставлять деревяшку.
Теперь полный порядок. Упаковка из нескольких пластиковых кульков - идеальное место для таких недобрых вещей.
Сметая мусор в последний кулек, Маркел пожалел, что не может тут же сжигать все стружки, газеты и перчатки. Слишком много вони.
Посидел ещё за столом, подумал, всё ли он вычистил. Потом раскрылся. Хорошо раскрылся - почти вспыхнул. Это был мягкий, полупрозрачный, упругий огонь. Он окутал им всё, до чего мог дотянуться, чтобы выжечь самый маленький намёк на болезнь. Один всплеск, другой, потом отлив и расслабление.
Уставшими за день глазами Маркел глянул на небольшую шкатулку, стоявшую на полочке, прибитой прямо под потолком. Нет. Подарки близким в таком состоянии лучше не мастерить. За день он всё-таки устал.
Маркел зевнул, почесался и пошел в зал, где шумел телевизор, - к семье.
Следующий день был у хирурга свободен. Часам к десяти оторвавшись от груды домашних дел, он прихватил свою неизменную сумку и вышел в город.
Опять принялся играть в шпионов. Не слишком квалифицированно, но очень старательно и по возможности незаметно. Как бы там ни было, еще через час он был в одной из подворотен тех старых кварталов, от которых вроде и до центра недалеко, но вечно там штукатурка со стен сыплется. Поднялся на маленькое, полуразвалившееся крылечко, над которым помещалась дряхлая вывеска "Зубной врач". Упавшие с крылечка люди наверняка больше никаких проблем с зубами не имели - их оставалось только собрать. Дверь открылась, и Маркел не стал больше оставаться на открытом месте.
Комната с ободранными стенами и торчащими из пола болтами - от зубоврачебного кресла. Через тонкую стену доносились азартные крики - там был компьютерный клуб.
--
Привет медицине, - человек, закрывавший за ним дверь, пах ладаном и восточными курительными палочками.
--
Оно и видно, что привет. Принес, что ты просил. Работает и по внутренней, и по внешней секреции.
Собеседник его был один из маститых городских экстрасенсов, заодно гадавший по фотографии, снимавший порчу и заряжавший мочу. Пробавлялся он и астральным карате. Меленький человечек с чуточку наивными чертами лица и твердым, будто бронированный дверной глазок, взглядом. Он осторожно принял сверток. Верхний кулек остался у Маркела. Экстрасенс не был так прозорлив, как его поставщик, и образования медицинского за ним почти и не числилось. Он лишь почувствовал, что эта деревяшка опасна.
--
Её можно положить - куда угодно.
--
Надо поближе к человеку, - засомневался покупатель.
--
Ману! Ману давай! - вклинился в разговор детский крик. Собеседники не улыбнулись.
--
Какие проблемы? Отдай краснодеревщику - он из неё сувенир выстрогает.
--
Не разрядится?
Маркел только улыбнулся. Экстрасенс мялся - раньше он получал уже готовые изделия. Но всё равно кивнул, выпростал из-за пазухи сумку, спрятал туда сверток.
Хирургу досталась свернутая в плотный рулончик и перетянутая резинкой, пачка денежных знаков.
Разошлись каждый своей дорогой. Через минуту и тот, и другой попытались забыть о разговоре. До следующего раза. Пока хирургу не потребуются деньги, а экстрасенсу - действующий артефакт. А деньги понадобятся точно. Воспитание второго ребенка - слишком накладно для бюджета врача. Да и грядущие через несколько месяцев траты в родильном доме...
Маркел не был всесильным, и люди не раз умирали у него на столе. Раны не смыкались под его пальцами и даже обычный насморк порой не желал сдаваться. Язва, что он вытянул из неудачливого рабочего, она ведь не исчезла навсегда. Будет работяга прикладываться к бутылке, и снова-здорово. Заболеет.
Образование помогало во многом, но тоже ничего не гарантировало.
Сейчас же Маркелу надо было просто зайти на рынок.
День, ночь. Свет дневной, свет электрический. Смена в приемном покое, потом длинный выходной день и несколько свободных часов. Надо было перепроверять Асканьины работы, втолковывать про учебу. Подарил ей очередную брошку, выточенную из капа - хорошо действовала на лёгкие. Заодно убрал ячмень на веке.
Потом снова смена и наплыв переломов после гололеда. Когда работали, по двое, по трое Маркел как следует присмотрелся к новичку - обычный парень и нет в нём ничего витального. Скальпель держать уже умеет, но руки у него не горят - разбирается он только в том, что видят глаза.
А затем начались новости. Перед началом смены их собрали в конференц-зале, средних размеров комнате с побеленными, по прошлогоднему случаю, стенами и набором хороших кресел. Пришел главврач.
--
Коллеги! Тут к нам товарищи из академии прибыли, - чувствовалось, испытал Самуил Герардович не так давно сильное изумление, - Новую аппаратуру испытывать будут. Попрошу оказывать им эээ... содействие. Подойдите, я вас представлю.
Сбоку, из-за толпы, вышло пятеро. Маркел знал тощего, походившего на трость с костяным набалдашником, профессора. Кафедра витализма. Значит там умудрились склепать очередную груду железа. Странно, в этом гадюшнике, каким его очень отчетливо помнил Маркел, редко задерживались люди со здравым смыслом. Последние два десятка лет там увлеченно фотографировали ауру. Не без резона, кое-что полезно почерпнуть удалось, но какие клубки бреда наматывались вокруг каждого эксперимента!
Гости задумали обосноваться недели на три. Большое исследование: опросы, установка аппаратуры. Не только у хирургов, по всему большому больничному комплексу, дававшему приют половине городских лекарей, но и слепому было понятно - крутиться они будут там, где больше всего боли и люди быстро заглядывают в глаза смерти. Новичок всё-таки имел отношение к неприятностям. В травматологии он должен был опекать академработников.
Маркел решил, что для здоровья будет пока безопаснее не раскрываться.
Аппаратуру ставили в ночь, совсем поздно, когда люди спят и несчастные случаи происходят с ними всё-таки реже. По верхним углам палат привинтили датчики, установили пару рамок, смахивавших на те, которыми таможенники выискивают металл. В операционной пытались соорудить здоровенную установку, но вышел скандал - со стерильностью шутки плохи. Всё ограничилось компромиссного размера изделием: в прозрачной стеклянной колбе, свисавшей с потолка, вертелась рамка.
У Маркела чесался язык поговорить с кем-то из новой команды, но Зосима, тот фельдшер, что никак не мог сдать экзамены на полного хирурга, вылез на первый план. Подловил какого-то аспиранта, с унылым видом тестировавшего электронику.
--
А почему этим всем добром не занимаются крутые парни?
--
Какие крутые?
--
Ну те, которые любят нашивать себе большие звезды на разные части формы.
Аспирант посмотрел на Зосиму глазами человека, давным-давно отчаявшегося доказать своим знакомым элементарные истины. Слишком уж крепкая слава установилась за витализмом.
Маркел не сразу поверил, но все эти железяки заработали.
Гости смогли выдать карту полей больницы, стали осматривать пациентов. На дисплеях четко была видна та картинка, которую Маркел мог воображать только после многих лет практики. Ему, чтобы реконструировать переплетения витальных потоков, каждый раз требовалось вдохновение, а здесь на дисплее выдавалась готовая продукция - только потребляй. Понятное дело, картинка была не лучшего качества и смахивала на плохую версию фильма, да и цвета бывали самые фантастические - гости подбирали удобную гамму, но ведь почти всё сходилось! Объяснения всему этому мельканию цветов по-прежнему давались самые идиотские, но был прибор! Кто-то разработал и запустил механизм - а в его основу надо было положить какую ни на есть, однако же дееспособную, теорию. А ещё программы, дизайн всякий. Теперь им чих остался до портативных детекторов.
Маркел почувствовал себя электрическим скатом, на которого с электроудочкой стал охотиться слепой рыбак. На работе "заряженных" вещей у него больше не имелось. Дома он тоже, по возможности, прибрал.
Через пару дней новичок выпросил у гостей один из органайзеров и стал ходить с ним по помещениям, как заправский охотник за привидениями. Устроил целое соревнование - у кого в отделении аура ярче. Маркела он осматривал утром, уже после ночной смены.
--
Ну должны же вы хоть что-то интересное показывать, Маркел Гораздович? Вы ж десять лет за столом! - с лёгкой наивностью в голосе удивлялся Витим. В ответ получал отрешенный взгляд человека, которому сейчас крепкий сон нужнее пива, раков и телевизора вместе взятых. В эту секунду Маркел очень жалел, что может влиять только на тела, но не на мысли.
В итоге самым ярким существом оказался ночной сторож, вконец одряхлевший бывший гаишник, подрабатывавший здесь к пенсии и любивший поклянчить дармовой спирт.
Маркел под шумок, под всеобщий легкий ажиотаж, организовал повторение старого трюка. Раздобыл в кассе пачку свежеотпечатанной мелочевки и превратил её в собственный детектор - просил согнуть купюры теплом ладони. Получалось у людей это по-разному - прилив крови, гревший кожу, очень отдаленно связан с витализмом. Витим себя никак не проявил, хотя Маркел почему-то на этот заезженный номер очень надеялся.
Новичок после этого почти сразу бросил свою беготню с органайзером и засел за просмотр записей. Он ещё сам не знал, что искал, но было видно, что ему хочется расширить поле поисков - с дисплейчиком что ещё разглядишь, а камеры ведут запись по всем палатам круглые сутки.
Зато очень хорошо представлял Маркел. Он знал, что ищет Витим. Мальчишке не терпелось поиграть в великого инквизитора - найти настоящего колдуна. Того, кто замутил идеальный фон страдания приёмного покоя. Опытный хирург еще не понял - видит ли новичок сами витальные поля, но их ощущения, путь неясные, в его активе числились наверняка. И если эти умники сподобятся применить хоть какой-то матанализ, возьмутся за распределения Гаусса, то неладное станет видно прямо на экране.
Маркелу надо было проверить ещё одну возможность. В здравом размышлении кресло для инвалидных больных подходило для этого лучше всего. Тяжелое, неудобное, всё в пятнах ржавчины и с прохудившимся сиденьем. Такая вещь есть в любом отделении - все бы рады от неё избавиться, но руки не доходят и на новую денег не хватает. Старая металлическая конструкция ужасала пациентов ещё побольше перспективы перемещения на костылях - в крайнем случае пользовались той же каталкой. Стоял этот памятник будущему металлолому рядом с лестницей, и во избежание неприятностей - был прикручен к перилам проволокой.
Маркел рассчитал всё как по нотам. Когда с операции везли очередного тяжелого, нагнувшись над каталкой, он ещё раз посмотрел повязку и заодно слегка толкнул санитара. Левая стойка как раз ударила в коляску. Через час, когда был небольшой перерыв - новых тел в починку не поступало - решили побаловаться чайком в ординаторской. И на лестнице так уж вышло, что коляска покатилась прямо на Витима.
Сцена заняла секунду. Железный драндулет летел вниз, Маркел картинно вытягивал руку в попытке схватить его, а новичок смотрел на падающее железо и заодно на Маркела. И Витим вспыхнул! Ещё меньше, чем на эту секунду падения коляски, но так отчетливо, что не надо было никакого детектора и уж тем более не было нужды раскрываться самому Маркелу. Нервы у новичка пошли в разнос и выдали телу карт-бланш на быстрые действия - он подпрыгнул, умудрился стать на перила, а пальцы его схватились за ступеньки верхнего пролёта. Коляска врезалась в стенку.
Эта лестничная площадка была под обзором камеры, что фиксировала биополя прибывающих больных.
Короткий скандал, что последовал за происшествием, не отложился у Маркела в памяти - он ждал возможности увидеть запись. Не увидел. Зато, когда после очередной операции (арматурный прут в бедре) он проходил мимо поста, организованного "академиками", через стеклянную перегородку осторожно наблюдал другое зрелище. Витим с Липатом, вторым номером в иерархии гостей, смотрели на экран. Сосредоточенные лица, резкие жесты и неслышные, зато хорошо понятные комментарии. Липат стирал запись.
В следующую секунду очень важно было с равнодушным видом пройти мимо загородки.
Значит, в отделении уже три месяца шныряет чувствующий вспышки ауры соглядатай. Виталовед.
Это означало действительно крупные неприятности.
Если охота шла просто на "мага" - ещё куда не шло. Они могут не определиться в своих подозрениях, а скоро их отвлекут более важные дела. Вот если выслеживают именно его - хирурга Подпятникова - дело плохо. Значит, они просто набирают доказательную базу и вот-вот повяжут.
Но нет - если бы охотились за ним, то просто пришли бы домой, и всё стало бы ясно. Могли бы в обязательном порядке прогнать через тесты весь персонал. В крайнем случае, поставили бы детекторы перед входом и пару месяцев снимали показания. Всё не то.
Они ищут поставщика темных артефактов. Этого шута горохового - экстрасенса - наверное, вычислили ещё с полгода назад. Слишком на виду все его фокусы, достаточно просто с аппаратурой прийти к нему на сеанс. Поняли, что в одиночку он совершенно не способен производить такие вещи. Стали вести розыск.
А им ведь не слава нужна, не деньги. Так бы они уже на половине телеканалов засветились. Они слишком привыкли к своей гнилой репутации и её восстановление - не самое главное дело. Нет, эти гости из академии сейчас организуют сенсацию, необходимую для приобретения влияния. У них всё для этого есть: нераскрытое преступление, почти что заговор сил зла. Есть главный злодей - крупный шарлатан, из которого легко можно сделать коварного убийцу. Есть законспирированный врач, собирающий людские несчастья. Чего ещё желать от жизни? Поэтому они не спешат: спокойно набирают доказательную базу научного открытия. Готовятся к большому скачку. А сейчас у них нормальных следователей, и тех нет.
В "предбаннике", стягивая пропахшую хлоркой робу, Маркел пытался унять дрожь рук и придумать выход. Очень было жалко спокойной жизни, что кончалась в эти часы. И как это всё ударит по Аскание, Юнне?
Можно полностью залечь на дно, стать человеком неотличимым от коллег по скальпелю. Но это не поможет, ниточку всё равно распутают, да и растоптать свой талант, свой дар - это большая глупость.
Можно попытаться убрать заказчика-экстрасенса. Что есть у него в арсенале для этого дела? Порча тут не пройдет. Правда, рядом с дачным забором зарыт "макаров". Можно поднапрячься и вызывать у человека резкие боли - лучше всего удаётся имитировать кариес. Однако это риск - он оставляет больше ниточек, чем рвёт. Последнюю куплю-продажу не зафиксировали, иначе бы всё уже кончилось. Да и Маркел был уверен - за ним не следят. Но самому ловить экстрасенса и при этом убивать его... К тому же сейчас его очень трудно обвинить официально, а оставь он реальный труп, всё обернётся по-другому.
Запутываться в собственных преступлениях не хотелось.
Можно пойти и сдаться. Спокойно так подойти к Липату и показать пару фокусов перед датчиком. Было бы неплохо раскрутить Витима на вспышку ещё раз - пусть подёргается. Тут Маркела сдерживала гордость. Столько лет занимался своим тихим ведьмачеством, совершенствовался в мимикрии - и вот, на тебе. После первых завываний ветра сам всё и разрушил. Не уберег семейный очаг. И разве пожалеют они его родных? Возьмутся за них в первую очередь - выяснять, не унаследовала Аскания его умений.
Он уже спускался вниз по лестнице, выходившей в вестибюль, когда решение всплыло в голове - простое и ясное. Рискованное и гарантированное одновременно.
Маркел повернул к приемному покою. В самом помещении, нашпигованном аппаратурой, он не задержался, а, поскорей натянув шапку, вышел на холод. Здесь, под старым бетонным козырьком, останавливались машины "скорой". Год за годом здесь выгружали больных. Носилками или на руках несли внутрь. Всего было намешано в пациентах - страх и надежда, боль и бесчувствие. Это помнил асфальт, это помнили ступеньки крыльца. Боль невозможно было взять из железобетона, болезни не вырывались из битума, но их запах, такой устойчивый и ощутимый даже на холодном ветру, заставлял действовать.
Темная хрупкость родилась в ладонях Маркела, потом она стала вязкой и воздушной одновременно. Будто черная пена стала капать с его пальцев. Это был редкий вид темноты - он не рассеивался от огня, не боялся усилия воли. Надо было лишь выудить внутри себя струну отчаяния, безысходности, желчной ярости.
Он создал онкологический "оттиск". Такой страшно держать в руках.
Но Маркел не остановился на этом. Кардиология и гематология. Невралгия, болезни почек, разлитие желчи. И ещё, ещё. Сколь же многими способами можно уязвить человека? Теперь он старался припомнить их все.
Кажется, у сказочников это называется заклинанием смерти. Замедленного действия.
Пальцы онемели и он бросил ненужную сейчас сумку. Неуклюже ввалился обратно в дверь - к теплу и больничной вони. Стало чуть лучше, и Маркел двинул к ординаторской. Надо было сосредоточиться и держать, держать весь ужас на кончиках пальцев.
Быстрым шагом идя по коридору, он чуть не столкнулся с Зариной. Та что-то крикнула ему вслед. Он не обратил внимания и она отстала. Так и есть - двое любителей ауры ещё что-то обсуждали, зачем-то тыкали пальцами в экраны и распечатки.
--
Подпятников, вы почему здесь в пальто?! И шапке!?
--
В чем дело, Маркел Гораздович?
Маркел хлопнул их по плечам. Чуть приобнял. В глазах Витима мелькнуло тревожное непонимание.
--
Господа, у меня к вам серьезный разговор. И, боюсь, плохие новости.
Чем враждовать с этой новой организацией, лучше вступить в неё. Всё равно придется работать. Только на своих условиях.