Промороженный до звона трамвай со скрежетом тащился по ночному Питеру. Пассажиров было человек пять, в том числе - Людмила с дочкой.
В окно вплыла подсвеченная фонарями церквушка-новострой, трамвай остановился. От дверей понесло холодом.
Людмила отвернулась. Дочка удивленно посмотрела на внезапно закаменевшее лицо.
- Неделю назад встретила тут Нину. Нинель Игоревна которая.
Помнишь?
- Конечно.
- Она мне покаялась. Из церкви этой шла - и покаялась. Выглядит ужасно: лицо нездоровое, вся в старом, черном.
Дочке было сложно представить крепкую, яркую, всегда подтянутую Нинель Игоревну - бывшую олимпийскую чемпионку и доцента одного из ВУЗов в черных неновых тряпках - она ее знала с детства.
- Помнишь, бабку хоронили? Я вещи разбирала: ничего от деда у нее не нашла. Вообще ничего - все, видно, выкинула, - выдавливая из себя слова, проговорила Людмила.
- А дед причем?
- Помнишь, у меня платья были в шкафу яркие, крепдешиновые? Мне их отец подарил. Единственный раз виделись: бабка запретила. Он во время войны второй раз женился - ему сказали, что дом наш на Крестовском разбомбили, и что все погибли. А мы в это время в гости ходили к Гуте, в больницу, она нас тем, что в котлах смывала, подкармливала: так и живы остались. Отец военно-морским офицером был, после войны работал начальником порта в Мурманске. Случайно узнал, что все-таки живы, бабку нашел - а она его выгнала. И денег ни копейки не взяла. Работала вагоновожатой, мы с Нинкой, чтобы деньги сэкономить, в школу ее трамвая всегда ждали...
Трамвай тронулся дальше. Людмила говорила медленно, дочка слушала: об этом деде в семье не говорили никогда.
- Он меня у школы встретил, когда я заканчивала уже, в мае. Это был праздник, по Невскому прошлись, платья накупили, туфли, сумочку, накормил в кафе обеих - и меня, и Нинку. Договорились, что он будет письма писать на ее адрес.
Она помолчала.
- И ничего. Ни одной строчки не было. Нинка говорила - нету. А оказалось - писал сначала каждую неделю. Потом реже, конечно.
Лицо у Людмилы посерело.
- Она мне говорит - толстая такая пачка, все сохранила, принесу, отдам, мне батюшка сказал - отдай. Сказала, что последнее письмо пару лет назад из Махачкалы пришло. Я отказалась - не нужно. Жизнь прожита, заново не переделаешь:
- Что ее в церковь понесло, не знаешь? Никогда ни в бога, ни в черта, насколько помню, не верила, - спросила дочка.
- Одиноко ей, - ответила Людмила. - Совсем одиноко.