Аннотация: Рассказ написан в соавторстве с Мирославом Поперняком. Участвовал в конкурсе "Эквадор-05". Аннотация с конкурса: "Пугающее, странное отражение нашего мира"
Предназначение
Он пытался вспомнить свое имя. Настоящее имя. Мудрецы говорят, что человек все знает до тех пор, пока не выйдет из утробы матери. С первым криком боги запечатывают ребенку уста и стирают память.
Он чувствовал ошибку. Он не ведал о святотатстве, поэтому верил в то, что ему было известно имя до рождения, и снова и снова пытался преодолеть пропасть незнания. Он изо всех сил старался построить хрупкий мост версий. Ветхие дощечки фактов переплетались тонкими нитями догадок и должны были вернуть память, а вместе с ней Имя.
Он не уповал на внезапное озарение. Он думал и ждал.
День за днем. Неделю за неделей. Месяц за месяцем. Год за годом.
Едва придя в себя после очередной порки, сплевывая сгустки крови после драки, замерзая под ветхим одеялом, недоедая и недосыпая, он снова и снова пытался вспомнить свое имя. Настоящее имя.
***
Сколько ни спрашивал, Сохос так и не узнал, как он появился на свет. Нет, мальчик прекрасно понимал, что означают сопение и хриплые стоны, раздающееся по ночам с чердака. Сохос спал на верхней полати, почти у самого потолка, поэтому отчетливо слышал все, что происходило под крышей. Ладно бы только охи-вздохи, приглушенный смех и громкий шепот. Можно было бы смириться и с ритмичным скрипом половиц, но самое неудобное - это труха и солома, которые мелкой взвесью кружились в воздухе, оседая же, норовили забраться прямо под старую рогожку - одеяло или того хуже - в нос. Тогда раздавалось либо яростное почесывание, будто все блохи разом покинули шелудивых собак в городе и накинулись на тощее мальчишеское тело, либо оглушительный чих. Возня на миг прекращалась, застигнутые врасплох любовники на мгновение затихали, чтобы чуть погодя, наверстывая упущенное, с утроенной силой раскачивать доски. Что-что, а как появляются на свет дети, Сохос прочувствовал на собственной шкуре. А вот кто был его родителями, мальчик не знал.
Ранее того дня, как щуплое тельце, завернутое в мягкую тряпицу, нашли в псарне, нет ничего, никаких сведений. Из рассказов Сохос понял, что не случись ему закричать, он мог бы еще долго кормиться от тяжелых сосцов ощенившейся суки. Барон устроил охоту, и егеря отправили свору загонять дичь. Кормилицу подкидыша в лес не взяли, поэтому она тоскливо поскуливала, стоя у дверей псарни. Собака совершенно забыла о своих щенках. Проголодавшийся младенец истошно завопил и был обнаружен проходившей мимо молочницей. Истории о своем появлении в городе Сохос слышал неоднократно. Конюшенные мальчики, служки на кухне и уборщики, тараща глаза, шептали друг другу страшные истории, объясняющие появление в городе подкидыша. Однажды зимней ночью, когда под стенами города завывали волки, вторя неистовству метели, а в очаге догорали угли, Сохос краем уха уловил, как окрестили его отца - Мастер отражений.
"Что это, имя? Чудное какое-то. Нет, так человека не могут назвать. Тогда что?" - размышлял мальчик.
Никто не знал, вернее не хотел отвечать. Старшие отводили глаза и перекрещивали пальцы в суеверном ужасе, младшие же отшучивались, мол, дурак ты дураком, таких простых вещей не знаешь. Сохос довольно быстро догадался, что история о Мастере отражений передается из поколения в поколение, от отца к сыну, от матери к дочери. Даже сироты были в более выгодном положении - они слушали рассказы воспитателей, которые заменяли детям родителей. Сохос же пришел в этот мир один одинешенек, сиротский приют - и тот был для него закрыт - вот и некому было рассказать ему прописные истины. Никто не видел этого таинственного Мастера, но мальчик почему-то уверился, что не могущественные боги, а именно он правит всем.
Сохос рос замкнутым, засыпая и просыпаясь с мыслями о таинственном Мастере. Он искренне надеялся, что рано или поздно найдет разгадку, и тогда... на фантазии о том, что будет после, просто не оставалось времени: уборка и вынос мусора, чистка котлов и мытье посуды отнимали все свободное время. Так прошли первые шесть лет. Несмотря на вынужденное одиночество, воспоминания о тех годах постепенно стали такими ясными и настолько подробными, что буквально отпечатались в сознании Сохоса. Годы спустя он часто задумывался, а ему ли они принадлежат. Он слышал о себе и своих поступках из стольких уст, что вызывал в памяти эти рассказы, как собственное восприятие.
Самостоятельное ощущение "я" пришло, когда Сохос впервые направлялся на Ратушную площадь не за снедью, а для участия в празднике Лунного отражения. Он вышел из барака для слуг не с утренней зорькой, а после того, как село солнце. Сколько раз мальчишка настраивался на спокойный лад, сколько раз говорил себе, что не стоит волноваться, но, приближаясь кривыми улочками к центру города, он все равно переживал. Сердце изношенным часовым механизмом колотилось в груди, соперничая в громкости с глухим стуком деревянных башмаков. Не доходя пары кварталов до площади, юный Сохос, будто немощный старик, тяжело привалился к кованой ограде дворянского дома и, задыхаясь, судорожно сглотнул слюну. Он понял, что встречает приближение праздника с незнакомым до сих пор чувством. Чувством страха. Ни побои, ни драки, ни голод и холод не могли устрашить мальчика. Слишком привычными спутниками стали эти понятия, чтобы их бояться...
***
Участники игр выстроились по росту лицом к восходящей луне, спиной к Ратуше. Стояла самая короткая ночь в году. С первыми лучами солнца юные горожане становились на год старше. Так велели традиции, бережно хранимые и передаваемые из поколения в поколение от самого сотворения мира.
Для галдящих, словно драчливые воробьи, мальчишек это ночь была знаменательной. Главной изюминкой праздника испокон веку являлся выбор. Всю предыдущую неделю кандидаты в ученики участвовали в разнообразных, подчас нелепых соревнованиях. Сохос понимал, что кулачный бой и борьба - для будущих стражников, а бег и прыжки в длину - для курьеров, но зачем при этом чистить коней, пасти коз, резать деревянные ложки, месить тесто или, например, гнуть тонкие полоски железа - если ему и так каждый день приходится выполнять какие-то из этих обязанностей?
Глядя на тех, кто пришел вместе с ним на праздник, мальчик вдруг понял, что это всего лишь церемония - яркая обертка от леденца. Выбор давно сделан, потому что и сам барон и его свита, а также Мастера, подмастерья и ремесленники, обсуждая в течение недели качества каждого испытуемого, давным-давно распредели, кто назовет какого мальчика.
Сохос переминался с ноги на ногу и время от времени теребил воротник холщовой рубахи - его единственной праздничной одежды. Соседи справа и слева были в нарядных накидках. Родители старались представить чад в лучшем виде - ведь каждый из них предстанет перед самим бароном.
"Думаю, что новые портки или кожаные сапожки - не самое главное" - кривая улыбка на миг перекосила тонкие черты лица Сохоса.
- Слышь, ты! Чего дергаешься? Сейчас барон выйдет, - острый локоть Мирта - сына конюха - больно врезался под ребра.
- Иди ты! - потирая ушибленное место, прошипел Сохос. - Вот погоди у меня, я тебе задам трепку!
Щуплый подкидыш вырос в постоянной борьбе и поэтому не боялся вступать в драку, даже с заведомо более сильным противником. Невысокий крепыш Мирт несколько раз крепко поколачивал Сохоса, но тот никогда не отступал и бился до последнего.
- Чего годить? - ухмыльнулся Мирт, - я тебя, безродного, не скоро увижу. На меня положил глаз сам Мастер оружия!
- Ч е г о? - протянул подкидыш.
- А того! Отец случайно подслушал разговор в гильдии мастеров.
Зазвучали фанфары, прервав беседу. На парадной трибуне появился барон, а на резной помост у старинного зеркала поднялся Жрец.
Несколько мгновений толпа успокаивалась и вот, наконец, повинуясь величественному жесту барона, затихла.
Сохос, не отрывая глаз, так ему было любопытно, рассматривал седовласого властителя города и окрестных земель. Мальчик видел его впервые. Рыцарское облачение, надетое на барона, не отбрасывало ни единого отблеска. Ритуальные латы тщательно зачернили - светлый лик Селенит должен отразиться только в древнем артефакте.
Барон замер, словно каменное изваяние, затем нечто похожее на улыбку просветления появилось на загорелом лице, и он зычным голосом заговорил:
- Сегодня знаменательный день - праздник Лунного Отражения. Наши предки повелели сохранять и продолжать традиции выбора. Думаю, не стоит упоминать о том, что использование мальчиков в возрасте от шести до четырнадцати лет подручными Мастеров, подмастерьев или ремесленников доказало жизненную необходимость, придя к нам из глубины веков. Только истинное призвание к тому или иному труду избавляет нас, вашего повелителя, и нашего сюзерена - короля, от смуты. - Барон сделал паузу, оглядев шеренгу мальчишек. Сохосу показалось, что взгляд правителя остановился именно на нем. Подкидыш поежился от мысли, что его-то могли заметить. Странно, но факт - барон смотрел именно на Сохоса, удивленно сложив домиком седые брови. Мотнув головой, словно норовистый рысак, отгоняющий слепня, правитель фыркнул и продолжил: - Каждый из вас примет участие в играх, которые помогут выявить вашу пригодность к ремеслу. Гильдия доложила нам, что это праздник - особенный. Слишком многие из вас претендуют на почетные должности учеников. Гарантий нет ни у кого. И пусть игра рассудит! Именем короля, начинайте!
***
Все произошедшее позже походило на безумие. Барон - любитель кулачных боев - повелел сделать основной упор именно на этих состязаниях.
Мальчишки сходились стенка на стенку, разбивались на группы и дрались, брыкались, царапались, кусались...
Полуживой Сохос с трудом вспоминал, что, оказавшись перед зеркалом, он не увидел своего отражения. Божественная Селенит отвергла его. У подкидыша был выбор - изгнание или нищенство. Во втором случае отлуненного крепко избивали, первый же мог закончиться более трагично. Толпа взвыла в предчувствии скорой расправы, но тут случилось чудо. Барон, после короткого разговора с Мастером оружия, остановил расправу над мальчишкой.
Поигрывая могучими бицепсами, к Сохосу подошел помощник Мастера.
- Ну, ничейный, пошли что ли? - стискивая детскую руку, полувопросительно полуутвердительно произнес высокий мужчина.
Одежда Сохоса пропиталась кровью, которая, засыхая, превращала холстину в жесткое негнущееся рубище. Израненные ноги саднили, каждый шаг давался с трудом - избитое тело обжигало сознание вспышками боли. Тем не менее, словно утопающий цепляющийся за ломкий лед проруби, не пытаясь вырваться, Сохос семенил за помощником.
Наконец они остановились. Сохос поднял голову и, с трудом пытаясь разглядеть, куда они пришли, сообразил, что это двери в арсенал. Высоченные дубовые створки, обитые железом, украшенные перекрещенными алебардами, казались такими огромными, что даже провожатый, в сравнении с их размером, превратился в карлика.
Сохосу почудилось, что все это происходит не с ним. Что он не опозоренный мальчик - несчастный, отвергнутый Селенит, а паяц из шутовского представления. Вот сейчас откроется занавес, и его забросают тухлой снедью.
Звуки ударов медного молотка вырвали мальчика из оцепенения. Раздался лязг засовов и помощник отворил двери. Почти сразу раздался голос - только не изнутри, а сзади: - Вот уж повезло, так повезло! Ничего, мы еще посмотрим, кто кого!
Сохос обернулся. Это был Мирт, которого сопровождал безумно гордящийся своим чадом отец-конюх. С быстротой, с какой сорока хватает блестящие бусы с туалетного столика модницы, подкидыш наклонился и поднял кусок грязи. Не говоря ни слова, он с яростью швырнул его в обидчика. Сохос не услышал ни крика, ни звука удара - после рывка помощника он буквально влетел в полутемный зал.
Человек, открывший засовы не был слугой - перед мальчиком стоял сам Мастер оружия.
Сохос осмелился поднять глаза и, превозмогая боль в заплывших веках, внимательно рассмотрел Мастера.
Пожилой, слегка поседевший солдат, стоял, уперев руки в бока. Обнаженный торс покрывали бесчисленные шрамы, под небольшим брюшком угадывались стальные квадратики хорошо тренированного пресса.
- Мне кажется, я не ошибся, против правил взяв второго ученика. В тебе есть здоровая злость и жажда биться до конца.
Сохос покраснел, вспомнив о брошенном в Мирта комке грязи.
- Посмотрим, что из тебя выйдет. А сейчас, тебя нужно выкупать, накормить и уложить спать. На заре я начну твое обучение...
Несмотря ни на что, Сохос не выдержал испытания на следующий год и, отвергнув нищенство, был изгнан из города.
Начался период скитаний по необъятным просторам королевства. Каждый новый выбор опускал подкидыша все ниже и ниже в иерархии Гильдии мастеров. Начав с почетного ученичества у Мастера оружия, он прошел все ступени вниз, не задержавшись даже у Мастера шутов. Оставался самый презренный, самый никчемный, на взгляд черни, Мастер. Оставался последний шанс.
***
Солнце едва плеснуло нежно голубой акварелью на темный небосвод, а подготовка к празднику Лунного отражения шла полным ходом. Торговки буквально дрались за теплые местечки, а, завоевав, тут же раскладывали нехитрый товар по лоткам. Неписаный закон суров, но справедлив - кто успел разместить хоть какую безделицу на грубо сколоченных прилавках, того и место. Слуги носились, как гончие на королевской охоте, арендуя у распорядителя смотровые площадки для паланкинов своих господ. Телеги, будто линейные корабли на флотских учениях бороздили площадь. Только стройные парусники зарывались носом в воду, рождая фонтаны брызг, а крестьянские повозки подпрыгивали на ухабах, поднимая столбы пыли. Возницы ругались друг с другом, кляли судьбу и нерасторопных жен, пытаясь встать поближе к торговым рядам. Тщетно - все с ночи забито.
Сохос устало брел вдоль каменной стены. Сапоги, просящие каши, щедро зачерпывали грязь с мостовой, в прорехах на накидке, надетой на голове тело, виднелась смуглая, выдубленная солнцем кожа.
Глаза, запорошенные песком и пылью, не могли выжать ни одной слезинки, чтоб хоть как-то помочь зрению. Споткнувшись, юноша повалился на дорогу и обессилено замер.
- Человек умирает! - пронзительный голос на миг остановил движение базарной жизни: кричала толстая румяная торговка. Все замерли, но, разобравшись, что умирающий - всего лишь грязный нищий - отправились дальше по своим делам. И лишь толстушка двинулась с места и подбежала к упавшему.
- Ой, что делается! Человек умирает, а всем наплевать! - причитала она, пытаясь оттащить юношу с дороги. - Мил человек, что ж ты какой тяжелый? Даром, что тощий!
- Да брось, Мона, чего ты с мертвяком возишься? Это дело стражи! - буркнула соседка по лавке, брезгливо косясь в сторону Сохоса.
- Нет, Рата, жив он. Дай-ка мне ведро с водой.
- Вот еще! - возмущенно всплеснув руками, ответила Рата, - мне еще фрукты мыть... Набери в корыте!
- Постыдись, я ж ей прилавок мыла.
- А что ему, мертвяку сделается-то? - отмахнулась соседка и, боясь, что подруга использует чистую воду, опрокинула на Сохоса корыто.
Грязные разводы зазмеились, смывая пыльную седину с волос и возвращая жизнь иссохшему телу.
Глаза жгло, словно в них брызнули уксусом. Отчаявшись что-нибудь рассмотреть, юноша прошептал:
- Пить...
Язык распух и безжалостно обдирал небо. В ушах стоял звон. Сохос едва разобрал приглушенные переругивания, потом по губам пробежала струйка воды. Юноша дернулся, пытаясь поймать драгоценные капли, но клацнул зубами о железо.
- Тише, тише... Я слышала, что много сразу нельзя пить, можно умереть. - Мона отставила ведро в сторону, - погоди, сейчас посмотрим, что с глазами.
Сохос почувствовал прохладу на лице, боль уменьшилась на минуту... чтоб вернуться с еще большей силой. Глухой стон заставил вздрогнуть сердобольную торговку.
Мона осторожно, но уверенно протирала глаза юноши мокрой тряпицей, стараясь не задевать коросты, из-под которых немедленно появлялись крупные капли крови.
- Надо б стражу позвать. На нищего, голубчик-то, не похож. Скорее всего, он беглый преступник, - суетилась неугомонная старуха. Сморщенное, будто печеное яблоко лицо исказила гримаса брезгливости.
Толпа зевак одобрительно загудела и быстренько рассыпалась по своим делам. Никому нет охоты иметь дело со стражниками. Бабка крякнула от досады и, опираясь на клюку, поковыляла по своим старушечьим делам.
Мона покосилась на парнишку: мокрая одежда облепила тельце, похожее на скелет. Ткань после "стирки" обрела подобие окраски, бывшей когда-то яркой.
"Ученик Мастера шутов? Кому еще взбредет в голову украшать одежду так пестро!" - Дородная торговка, скрестив руки на объемном животе, смотрела на юношу. "Что же делать? Не пройдет и полудня, как к ней нагрянет стража".
Мона внутренне содрогнулась, и тут пришло решение: "Мастер! Ну конечно, сосед даст ей совет, а то и делом поможет".
***
- Ну, Мона, задала ты мне задачку! - Мастер звездочет, хрустя суставами ног, подошел к окну. Выглянул, обвел внимательным взглядом пустую узкую улочку. Вздохнул и покачал головой еще более неодобрительно.
- Ну чего тебе стоило не заметить его, как это сделали другие? - буркнул он, стараясь не встречаться глазами с женщиной.
Мона взмахнула руками и расплакалась, не в силах сдерживать душащие эмоции. Мастер забурчал еще суровее, суетливо двигаясь, чтобы скрыть смущение:
- Ну а что ты хотела? Сейчас жизнь такая: проявишь мягкость - накажут жестко.
- Но он же мальчишка еще... - Мона вытирала клетчатой тряпицей слезы, поэтому Мастер едва разобрал ее слова.
- И что ты его ко мне притащила, - не сдавался ворчун. - Ты хоть понимаешь, что я и так со Жрецами всю жизнь на ножах? Как ты думаешь: неужели они упустят такой замечательный случай свести со мной счеты?
Мона уже не рыдала, но периодически её все еще сотрясали стоны-всхлипы. На лице женщины все явственней проступало упрямство. Мастер крякнул от досады:
- Ладно, ладно... Что ж с тобой поделаешь, - и уже чуть слышно: - Материнский инстинкт. Лучше б ты семью завела...
- Завела бы, - вздернула Мона покрасневший от рыданий носик. - Если б один упрямец...
- Ладно, ладно... - поспешно перебил её мужчина: - так и знал, что не избежать мести. Вот же угораздило распустить язык, ведал же, какие бабы стервозы.
Мона перестала злиться - знала, что выиграла, предъявив свой последний козырь. Не обращая внимания на все неутихающее раздражение Мастера, она прошла в махонькую спаленку.
На узкой кровати метался в бреду давешний юнец. Когда женщина тащила его сюда на плечах, город проснулся. Казалось, на улицы вывалили все, включая самых малых детей и глубоких старцев. Протолкнуться было практически невозможно. Мона ежесекундно поправляла сползающее непослушное тело, не замечая, как по её самой лучшей, праздничной одежде расходятся темные разводы грязи.
Женщина старалась не думать о том, что сейчас творится там, где она оставила выложенный товар. Хотелось верить, что Рата справится с наплывом людей. Внутренний же голос горько твердил: то, что не украдут - раздавят, и она опять останется ни с чем.
Стоны найденыша возвращали её назад - на тихую узкую улочку, она снова и снова мысленно продиралась сквозь плотную - не повернуться! - толпу...
Вымытый, в старой, но чистой одежде, с перевязанными ранами, странник наконец-то забылся неспокойным сном. Мона опять всхлипнула. Мастер, стараясь не скрипеть половицами, осторожно подошел сзади и успокаивающе обнял её за плечи.
Резкий стук в дверь заставил парочку вздрогнуть.
- Стража... - прошептала торговка.
Глаза Мастера сузились, аккуратно подстриженная бородка встала торчком. И так тощий, он словно вытянулся в струнку, готовясь к неприятной встрече. Стук повторился: еще громче и нетерпеливей.
Мастер быстро подошел к двери и резко дернул ручку.
- Проверочка, господин звездочёт, - кислая морда и сладкая речь низенького человечка настолько не вязались друг с другом, что старый Мастер содрогнулся. Худшего просто быть не могло.
Решительно оттеснив хозяина, стражники пропустили внутрь дома толстяка в белоснежной тоге с изображением лика Селенит.
Мона зажала рот руками и с безмолвным стоном грузно осела в углу. Жрец усмехнулся: ему всегда доставляло удовольствие поклонение и страх обывателей.
- Что тебе нужно, Клоб? - мрачно буркнул Мастер, вставая между ним и женщиной.
Жрец улыбнулся каким-то мыслям, но тут же его физиономия вновь приняла кислое выражение: - Нам стало известно, высокочтимый Мастер звездочет, что вы скрываете у себя беглого преступника, а возможно и отлуненного!
Последнее слово Клоб произнес, аж взвизгнув. Мастер насупился, и, развернувшись вполоборота, бросил косой взгляд на съежившуюся женщину: "Лишь бы Мона не подвела!"
- Как тебе известно, Великая Селенит не желает видеть в городах, находящихся под её защитой и благословением, отлуненных - тех, кто не проявил талант Мастера, подмастерья или ремесленника. Ничтожные черви, назвать их людьми язык не поворачивается, обречены: посредственность должна быть искоренена...
- Великий жрец чтимой нами Селенит! - сквозь зубы процедил Мастер. - В моем доме находятся лишь моя соседка Мона, торговка с площади, и мой ученик.
- Ученик? - протянул жрец. - Докажи-ка, лжец!
Мастер не отреагировал на оскорбление:
- Он сейчас болен, в беспамятстве. Я могу дать подтверждение лишь когда он придет в себя. Более того, не сама ли Великая Селенит допустила право выбора ученика до начала празднеств?
- Ладно, - прошипел Клоб. Толстые щеки побагровели, напоминая цветом свекольный суп. - Я подожду... А чтобы ты не забыл меня вовремя уведомить, господа стражники останутся сторожить твою лачугу.
Он стремительно развернулся и выкатился в дверь. Громилы по-хозяйски осмотрелись, сложили оружие в углу и уселись за стол, не обращая внимания на хозяина. Один достал карты. Мастер вздохнул и помог Моне подняться.
- Пойдем, здесь нам нечего делать, - и, заметив, как она озабоченно смотрит на дверку в спальню, добавил: - Ему нужно время.
***
- Понимаешь, Мона, теперь от меня ничего не зависит. Если мальчишка не проявит ни малейшего таланта к моему ремеслу, он обречен... И я тоже.
Женщина побледнела. Она отмахивалась от настойчивых покупателей, отгораживая Мастера от любопытных глаз. Рата же, перекрикивая гвалт, стоящий на площади, обменивалась сплетнями с соседками. Торговка демонстративно избегала Мону, поскольку та даже не поблагодарила за спасение товаров от нахлынувшей толпы.
Мастер продолжал:
- Ежели проявит, а потом выяснится, что это Ремесло не его - тоже конец. Просто отсроченный. На таком же вот празднике, ровно через год, - звездочет горько усмехнулся, запахивая фиолетовый, расшитый золотыми звездами плащ, - а Клоб больше времени не даст.
Зазвучали фанфары, толпа ринулась на Ратушную площадь, боясь пропустить ежегодное зрелище Посвящения в Мастера. Солнце почти исчезло с горизонта, лаская последним лучом сиреневый небосвод. Слуги богачей поспешно закрывали ставни и укутывали зеркала, прятали в шкафы серебряные и золотые блюда. Все готовились к лицезрению лика богини Селенит, не давая ни малейшего шанса ночному светилу найти свое отражение. Богиня должна появиться только в священном ритуальном зеркале, установленном на возвышении около ратуши. Оно было задрапировано черным бархатом весь год, открывая небу поверхность только в праздник Лунного отражения.
Последние лучи солнца погасли, день отправился отдыхать, уступая владычество ночи. Гонг, разнося гулкое эхо по опустевшим улочкам, возвестил о начале Лунных Игр. Тут же на отгороженной площади множество юношей и девушек в нарядных одеждах получили свои первые задания. Игры не особо влияли на присуждение звания Мастера, подмастерья или ремесленника, просто давая шанс показать себя перед потенциальными работодателями. Большинство получало первое жалованье сразу по окончании церемонии, другим приходилось искать работу, опохмелившись после торжеств. Тем же несчастным, кого отвергло отражение, доставалось больше всего. Жизнь их зависела от поставок вина в город. Если купцы угодили любителям хмельного напитка, неудачников просто выгоняли из города. Если нет - забрасывали камнями до смерти.
Мастеру было неинтересно наблюдать за играми, в отличие от Моны, он пришел ради самой церемонии. Загадка природы: почему замкнутый в ритуальном зеркале лик великой богини показывал или нет отражения испытуемого. Он пару раз видел отлуненных. Очень странно смотреть на пустое зеркало, перед которым стоит человек и не отражается в нем.
Ключевая роль в ритуале принадлежала жрецам, которые очень кичились своим положением. Раньше, очень давно и не было никаких жрецов.
"В незапамятные времена выбор делал Мастер отражений. Почему прервалась цепочка передачи умения? Куда исчез последний Мастер? Неужели это проявление немилости богов? Неужели это кара за какие-то прегрешения? Если так, что это за грехи?" - старинные фолианты, увы, хранили тайну.
Брезгливо сплюнув, звездочет вспомнил о том, что теперь жрецы мало того, что окрепли, так еще и отстроили себе храм поболее ратуши, взимая с народа "пожертвования".
***
Сохос ковырнул ногтем блестящий скол: да, стекла давно пора менять, но без денег это сделать невозможно.
За окном пробуждался город, торговки спешили разложить на дерюжках немудреный товар. Стражники позевывали, ожидая смены и снисходительно посматривали на крикливых баб.
Ночь опять пролетела в раздумьях. И в который раз Сохос не нашел ответа: что сказать Мастеру? С завистью наблюдал он за переваливающимся через порожек кареты, толстяком. Вот главный поставщик двора, он знал о своем предназначении с пеленок... Во всяком случае орал об этом во всю луженую глотку каждый вечер в трактире "У Капра".
Поправившись, Сохос очень быстро, за несколько недель освоил то, на что у других учеников уходили годы. И всё... потолок. Нет, в чтении звездных карт и составлении гороскопов он справлялся хорошо. Не сносно, не отлично: именно хорошо, чем неизменно ставил звездочета в тупик - старик не мог понять, почему проявив недюжинные способности в начале, Сохос резко перестал развивать искусство. Ругался, что мальчишка ленится. Длинные нотации и причитания звездочета выводили Сохоса из себя, но юноша старался никак не реагировать, прекрасно зная, чем все закончится. Снова закончится.
На работу его никто брать не хотел, люди отказывались от "хола", как звали горожанина без образования и профессии. Образование-то как раз имелось, но без предназначения хол мог зарабатывать на жизнь только попрошайничеством. До первого праздника Лунного отражения.
Старый Мастер звездочет, поддавшись уговорам Моны, не отвернулся от несчастного: парнишка был темным пятном на предназначении учителя, его неудачей. Юноша и сам понимал, как ему повезло: вместо того, чтобы ночами драться за теплое местечко на помойке, он рассматривал черно-бархатное небо, строил замысловатые кривые движения мерцающих небесных светляков, заполнял сложные таблицы мудреными вычислениями. После полудня, едва отдохнув после бессонной ночи, Сохос заново проходил науку с новичками, а не тренировал ловкость, воруя кошельки.
Как говорится, сколь веревочке не вейся, но всему есть предел: учитель получил уже три предупреждения от Клоба, отступать было некуда - надо участвовать в играх. Иначе их обоих вышвырнут из города или закидают камнями прямо на площади, не разбираясь: кто учитель, а кто ученик.
Сохос мог бы солгать, но правда, конечно же, раскроется. Он снова и снова размышлял, как поступить, чтобы отвести удар от Мастера.
- Что ты там высматриваешь, Сохос? - Мастер с утра находился в благодушном настроении и говорил нараспев.
- Мону, - скромно потупился юноша. - Она обещала сегодня зайти...
- Да? - насторожился мужчина. - А что за причина такого неожиданного визита?
- Я ее пригласил.
- Зачем? Она третьего дня прибиралась, у нас пока еще чисто...
- Мне открылось Мастерство, учитель, - будто ныряя с обрыва в ледяные воды горной реки, решился Сохос. - И я хочу ей об этом сообщить.
- Хм... А тебе не кажется, что твоему учителю не мешало бы узнать это первым? - нахмурился звездочет.
Сохос сделал вид, что смутился и медлил с ответом. Мастер схватил молодого недотепу за грудки - откуда только силы взялись? - и начал трясти его, как грушу: - Что? Что ты понял о себе?
- Мне открылось мас-тер-ство, - по слогам ответил юноша, пытаясь высвободить одежду из цепких объятий учителя.
- Сохос, дурачок! Это ведь наше спасение, - рассмеялся звездочет и хлопнул парня по плечу: - Это хорошая новость! Тогда мы будем готовить тебя к ритуалу.
- Да, Мастер, - согласился Сохос, потупив взор, чтобы ненароком не выдать правду раньше времени.
- Мне надо обрадовать Клоба, он так переживал за тебя! - радостно воскликнул учитель. Седые кустистые брови, озорно скривившись, сошлись у переносицы.
Сохос вымученно улыбнулся, подумав о том, что всего через пару недель Жрец будет прыгать от счастья, не увидев отражения в зеркале.
Мастер, не заметив гримасы ученика, торопливо вышел за дверь, напевая какой-то бравурный мотивчик.
***
- Сынок, вставай, - глубокий грудной голос Моны, как всегда наполнил сердце мальчика нежностью. Эта женщина с первого дня их знакомства обрушила на Сохоса всю нерастраченную материнскую любовь. Он не знал родительской ласки и всей душой привязался к торговке. Мысль о том, что сегодня они расстанутся навсегда, полоснула, будто острый клинок беззащитную плоть. Несмотря на все ухищрения - Сохос прилежно делал вид, что понимает и принимает озарение мастерства и торопит время, дабы стать Мастером - правда вскроется этой ночью.
Отрок давно смирился с мыслью о смерти под камнями или от голода в изгнании. Он прекрасно понимал, что до сих пор ему невероятно везло. В миг, когда он думал о кончине, судьба оборачивалась к нему лицом и иногда даже награждала улыбкой удачи... Краткосрочной улыбкой... До следующего несчастья.
- Сегодня великий день! - Мастер вошел в комнату, торжественно неся на вытянутых руках свой лучший плащ, расшитый золотыми звездами, - праздник Лунного отражения! Я уверен, сегодня ты станешь Мастером и начнешь плести нить своей судьбы!
Парнишка забился в угол кровати, звездочет успокаивающе улыбнулся:
- Не переживай, все эти Игры просто показуха. Если тебя не выберут, я найду тебе работу. Главное - Отражение.
Сохос задрожал так, что застучали зубы. Мона понимающе улыбнулась и вежливо выдавила Мастера за дверь, затем поцеловала мальчика и вышла сама: - Собирайся, мы подождем тебя снаружи.
Негнущимися руками Сохос завязал тесемки плаща.
В который раз он идет на помост к зеркалу? Юноша сбился со счета. Да и какая теперь разница: сегодня он должен отвести удар от людей, ставших ему близкими. Он обязан еще раз заглянуть в полированную поверхность, иначе звездочету, а за одно и Моне несдобровать. Собирая волосы в хвост, Сохос смотрел на свое отражение в кадке с водой. Зайдет солнце, и он больше его никогда не увидит. Предчувствие беды мучило ученика звездочета. Ему казалось... Да нет! Он точно знал, что это его последний праздник.
Он вышел из дома и, не глядя на сопровождающих его Мастера и Мону, направился к Ратуше. Погруженный в собственные мысли, Сохос не заметил, как солнце стремительно скатилось за горизонт. Светило словно боялось увидеть то, что здесь произойдет.
Начались игры. Отрок механически выполнял задания, будто наблюдая со стороны за своими действиями. Время тянулось мучительно долго и вот, наконец, испытания закончились. Сохос так же отстраненно, как и соревнуясь, занял последнее место в очереди - нет смысла идти вперед. Он был уверен, что Жрец вызовет его в самом конце Ритуала. Предчувствия не обманули. На помосте никого не осталось, когда Сохос услышал свое имя. Мерзко ухмыляясь и тряся двойным подбородком, Клоб откинул занавес.
Зеркало было пустым. Ни единого намека на отражение. Клоб торжествовал.
По толпе, окружившей Ратушную площадь, прокатился вздох, и тут же установилась гробовая тишина. Юноша попятился.
- Сохос! - раздался истошный женский крик. Парень вздрогнул, узнав голос Моны, и рванулся в сторону. В том месте, где он только что стоял, пролетели несколько камней, и с глухим звоном ударились в старинное зеркало. Жрец, срываясь на поросячий визг, заорал дурным голосом, рванулся и закрыл тучным телом древний артефакт. Один из выпущенных толпой булыжников приложил Клоба между глаз. Толстяк погрузился в глубокий обморок, сползая по гладкой поверхности.
Сохос не видел, разбилось ли зеркало. Он метнулся в сторону Ратуши, помня про дыру в каменном заборе, надежно скрытую от посторонних глаз кустами жасмина.
По толпе пронесся ропот. Казалось люди, выходя из оцепенения, только сейчас осознали, что же произошло. Мальчик услышал приближающийся сзади топот. Гул, порождаемый тысячью ног, все нарастал. Посыпались первые камни и комки грязи. Вот еще один поворот. Остался какой-то десяток шагов и забрезжит спасение - благоухающие кусты, а за ними дыра, которая поможет ускользнуть от разгневанной толпы.
Но тут Сохос почувствовал, как боль разрывает ему затылок. Меткий удар камнем свалил юношу с ног. Толпа надвигалась быстро и неотвратимо, как снежная лавина.
"Это конец!" - в глазах двоилось. Собрав всю волю в кулак, отрок продолжать ползти от смерти. Белоснежная тога намокла: Сохос скорее почувствовал, чем увидел, что сидит на краю лужи. Мелкая рябь успокоилась, и нежный лик Селенит предстал взору ученика. Только луна и черное небо - отражения самого юноши в луже не было. Но это не пугало: на пороге смерти нет страха перед суевериями. Луна сверкала, переливаясь оттенками серебряного цвета. Луна завораживала. Сохос протянул руку и коснулся воды. Пальцы тут же объяло лунное сияние...
Толпа остановилась чуть поодаль. Резко, словно ударилась о невидимую стену. Задние напирали на передних: послышались жуткие вскрики раздавленных, стоны раненых.
Сохос не слышал ничего. Ничего, кроме тихого напева, чистого и нежного, как звон дорогих бокалов в доме вельможи, где юноша полгода работал выгребателем золы. Отняв от поверхности руку, беглец любовался жидким серебристым огнем, который разгорался у него на ладони. Капли, мерцая, будто звезды на ночном небе, срывались вниз и бесследно растворялись в отражении Селенит.
Сохос улыбнулся и погрузил обе руки в дивное сияние. Вместо ожидаемого озноба от прикосновения к холодной воде, по телу разлилось тепло. На поверхности образовалась воронка, зовущая, тянущая в таинственную серебряную глубину. Юноша подавил желание отпрянуть, и подался следом, предпочитая исчезнуть в никуда вместо того, чтобы быть раздавленным жестокой толпой.
***
Сумерки. Сумерки и свечение. Свечение и он. Он. Везде. Сохос осмотрелся и задрожал: кругом были зеркала. Странные, с приливающимися всеми цветами радуги поверхностями. Каждое движение рассыпалось тысячью копиями, порождая все новые и новые отражения.
- Где я? - робкий шепот разнесся громогласным эхом, словно каждое зеркало превратилось в рупор. Или амфитеатр. Или бездонный колодец...
- Здесь, - голос был до боли знаком, но юноша не видел его обладателя.
- Кто ты? - испуганно пролепетал Сохос.
- Почти никто... Вопрос, кто теперь ты?!! - Странно, но звуки речи не дробились, превращаясь в эхо.
- Кто я?! - массируя виски, как при головной боли, Сохос пытался хоть что-нибудь понять, уловить какой-либо смысл.
- Да, - бесстрастный невидимый собеседник приближался, но мальчик по-прежнему никого не мог рассмотреть. В зеркалах был только Сохос. - Ты!
Голос нарастал, накрывая юношу тяжелым одеялом:
- Теперь ты - Мастер отражений, единственный Хранитель коридора зеркал мира! - раздался дикий хохот. От этого страшного смеха, режущего слух, разрывающего перепонки, хотелось выть.
Вслед за приступом дикого веселья наступила тишина. Что-то неуловимо изменилось в бесчисленных зеркалах. Сохос вертел головой, пытаясь понять, что обратило на себя его внимание. И тут он увидел. Имя, его имя возникло в каждом зеркале. Буквы разгорались все ярче, отражений становилось все больше. Внезапно последняя закорючка "с" в имени развернулась вокруг своей оси, и вместе с первой вытянулась вверх и вниз. Все зеркала вспыхнули ярким, сравнимым с полуденным солнцем, светом.
"?охо?" - некуда было деться от ослепительного сияния. Отражаясь, имя не теряло смысла, оставаясь собой, где бы ни находилось зеркало. Юноша задохнулся от эмоций, говоривших ему правду, зажмурился, лишь бы не видеть сияющих букв. Лишь бы убежать от самого себя...
На смену буйства света пришел спокойный полумрак. Отлуненный поднял голову и вздрогнул: перед ним стоял старик.
- Теперь ты знаешь свое истинное имя.
- Да... - побелевшими губами прошептал Сохос.
- И наверняка догадываешься, кто твой отец, - скрипучий голос завораживал, сминая волю и заставляя юношу покорно кивать головой. - Ты никогда не был первым - это главное условие испытания. Тем не менее, ты столько раз бродил по грани между жизнью и смертью, цепляясь за свой мир с упрямством осла, что я отчаялся. Но все-таки ты победил фатум. Теперь ты Хозяин всего многообразия миров. Любой, смотрящийся в зеркало, находится в полной твоей власти.
- Отец? - Сохос неуверенно потянулся к старику. Фигура подернулась дымкой и начала медленно таять. Руки юноши прошли сквозь пустоту.
Тихим шелестом осеннего листопада донеслось до Сохоса последнее слово: