Пешеход
когда-нибудь нас забудут
Уже много лет мои плечи оттягивает громоздкий походный тюк. Я износил ни одну пару ботинок, лыж и сапог. Я не знаю, как долго скитаюсь по свету. Не знаю, сколько мне лет, как и не знаю какой сейчас год. Но для кого теперь имеет значение дата в календаре? Я запомнил себя молодым, двадцатилетним парнем и таким я останусь для себя навсегда, хотя моя борода прикрывает грудь, а на лице залегли глубокие морщины. Я не смотрю в зеркала уже очень давно, то что я вижу, пугает меня до ужаса. Лицо человека. Последнего человека оставшегося на Земле.
Я даже не помню, когда именно это случилось, и надо сказать, до сих пор не понимаю, что произошло. Нет, не было ничего такого, чего с горько-сладким привкусом отчаяния так предвкушали все забитые в тень социофобы планеты. Голливудские фильмы-катастрофы могли бы лететь в помойку. Не было ни метеорита, ни землетрясений, огня с неба или гласа Божьего. Да и полюса вроде бы остались на своих местах. Произошло единственное событие - все люди внезапно исчезли. Помню, я встал в то утро, выпил две чашки кофе, покормил кошку, просмотрел вчерашний новостной блог, а когда вышел из дома, то улицы были пусты, как глазницы покойника. Мои соседи, прохожие, дворник, сослуживцы и даже коммерческий директор растворились в воздухе, не оставив следа своего биологического существования.
С тех пор я всегда в пути. Скитаюсь по осиротевшей Земле в надежде доказать самому себе, что все со мной произошедшее - не сон, всматриваюсь в горизонт в надежде увидеть еще одно человеческое лицо.
Мой план был незатейлив: я шел от города к городу, где пополнял припасы, разбивал витрины пустых магазинов, перебирая горы теперь никому не нужного барахла. Я находил какой-нибудь транспорт, машину или снегоход, и ехал дальше, пока позволяла дорога или пока не кончался бензин. Телевидение, интернет и мобильная связь больше не работали, и показалось, что мир ослеп и оглох.
Я пересекал степи, плутал в таежных лесах, обмораживал ноги в Сибирских сугробах, и чем больше и дальше я заходил, тем острее понимал, что я остался один. Бывает, я останавливаюсь на дороге, сбрасываю поклажу, ложусь на землю, закрыв лицо руками и плачу безо всякой причины, как ребенок, несколько часов. Смотрю на небо, бездонное синее-синее или ярко-голубое, на весеннее солнце, окидывающее землю озорным игривым взглядом, и на миг кажется, что ничего не изменилось, все осталось на своих местах. Но стоит доковылять до следующего города на карте, и я снова смотрю в глаза очередному призраку. Высотки и небоскребы как серые ребра дохлого животного торчат из прогнившей туши. Когда-то природа давала человечеству взаймы, а теперь с лихвой возвращает причитающееся. Деревья пробиваются из крыш магазинов, а голуби свили гнезда над гранитным воротничком вождя пролетарской революции.
Кругом запустение и пустота, от которой ледяная дрожь пробирает до самых ребер. Я не задерживаюсь в городах, мне не по себе. И не только от стай бродячих собак, заполонивших улицы. Наверно тысячи когда-то грезили о том, что постапокалептическими туристами будут шагать по пробивающейся сквозь асфальт зеленой поросли, но остался лишь я, и я не могу сказать, что это похоже на романтику.
Я вламывался в московские резиденции богачей, где вытирал ноги о диванчики из натуральной кожи, вусмерть упивался дорогущим алкоголем, а потом выкидывал из окон серванты и немецкие кофеварки. Я был в Эрмитаже и видел, как гниют и растекаются под рамами, словно теплый пластилин, чудеса фламандской живописи и русских авангардистов, из бесценных артефактов они превратились в бесполезный хлам. И так стало со всем вокруг, со всем моим миром.
Все эти годы меня не покидает странное, необъяснимое ощущение, как будто все это чья-то злая шутка. Что спектакль давно кончился, и я один остался в пустом зале. Может быть, весь род людской давно погрузили на чертов Ноев ковчег и повезли к седым звездам, а меня забыли? Или я проснулся в то далекое утро и застрял где-то между временем? Я смотрю в глаза Большой медведицы, Андромеды и Кассиопеи, но они молчат.
И все что мне остается - это продолжать путь.
Я иду на запад. Хочу увидеть вековые, дышащие древностью замки Швеции. Отдам последнюю дань уважения католическим соборам и римскому Колизею, прежде чем все это канет в небытие, рассыплется в пыль и обольется, будто кровью, новорожденной девственницы, древесной смолой. А потом, через Пиренейский полуостров двинусь в Африку. Во мне еще теплится крохотная надежда, что если где-то там, в спутанных космах джунглей, выжженных солнцем саван, где само время словно застыло и загустело, что если эти люди, отрезанные от цивилизации так и продолжают жить и заниматься своим нехитрым бытом, не ведая, что остальной мир умер. Вдруг где-то за полярным кругом какой-нибудь Богом забытый эскимос погоняет оленью упряжку по просторам Аляски и ему плевать, что все в мире торговые центры зарастают полынью?
Все время меня не покидают мысли, зачем я делаю то что делаю. Так ли плохо то, что случилось? Я мог бы уйти далеко, к теплому морю, срубить себе домик на берегу, там, где ветра и скалы свистят и поют по утрам, подбрасывая и кидая в залив осенние листья. Разбил бы садик с цветами и верандой лицом на закат. И дни текли ровно и неторопливо. И там, в маленькой бухте, я бы тихо умер, не потревожив даже вечерний прибой.
Последний человек на Земле.
Иногда даже удается убедить себя в этом на короткое время. Но стоит мне остановиться где-то больше чем на пару дней, меня вязкой пленкой начинает обволакивать тягучая, непереносимая тоска. И я снова иду, сам не зная зачем. Все дальше и дальше, пересекая гранитные холмы. Я не знаю, что меня ждет, и найду ли я что-нибудь. Мне хочется верить. Верить, хоть я и почти отчаялся, что я не последний. Что когда-нибудь еще услышу звук человеческого голоса, на каком бы языке он не прозвучал. Я вновь держу путь, навстречу наступающим сумеркам. |