Стоя в очереди за хлебом, Степановна краем уха услышала, что в одной из кочегарок, что в двух кварталах отсюда, сегодня будут давать воду, которая осталась в цистерне после отопительного сезона. Вода хоть и техническая, но чистая, можно даже из неё, говорят, чай заваривать.
Услышав такую новость, Степановна забеспокоилась - ей-то надо и хлеба купить, и воды где-то достать - в последний обстрел городской водопровод повредили, воды нет третий день. Хорошо, накануне набрали, как обычно, ванну, но и та вода вот-вот закончится, завтра задумаешься, на чём готовить. Но вот подошла её очередь, Степановна купила несколько буханок хлеба и поспешила обратно домой - успеть на раздачу воды.
Увидев во дворе соседку, сказала ей о раздаче.
- Да не знаю, - пожала плечами соседка, - мы запаслись на пару дней. Уйдешь из дома - вдруг опять начнут стрелять, где спрячешься по дороге?
Степановна не стала с ней спорить, но и за водой бежать не передумала - без воды как без рук, когда отремонтируют поврежденный водопровод - неизвестно.
Дочка вызвалась идти с ней, но Степановна стала ее отговаривать: кто останется с ребенком, если они обе уйдут? Девочке хоть и десять, но обстрелами напугана - хуже некуда, при первых свистах мин с ума сойдет. А так хоть не одна - с матерью. Добегут до сараев, спустятся в погреб - там понадежнее будет, чем в квартире. А она уж как-нибудь доберется, недалеко ведь - в двух кварталах отсюда. И потом, сегодня, может, стрелять не будут - ночью же, бог миловал, не стреляли!
Степановна схватила две большие пластмассовые "баклажки" - литров по пять - и юркнула за дверь. Пути - минут пятнадцать, не больше. Улицу можно быстро пересечь наискось, дальше пробежать мимо гаражей; еще одна дорога, а там и котельная. Сколько раз мимо нее раньше ходила, еще когда дочку в детский сад водила. Ничего не поменялось с тех пор в этом районе: те же двухэтажные, с черепичными крышами кирпичные домишки в купах белых акаций и серебристых тополей; те же кособокие, почерневшие от времени сараи против них; те же заросшие бурьяном небольшие дворы, пустынные теперь, не наполненные, как раньше, детских гомоном и мужскими басами, а безмолвные, изрытые воронками от снарядов, сникшие и унылые. И еще, может быть, простояли бы эти домишки лет сто, если бы не начали бомбить их фашистские ублюдки, окружившие их небольшой шахтерский городок с трех сторон и каждодневно (хоть день, хоть ночь) посылавшие им стальные "подарки" в виде снарядов и мин.
Сколько уже бомбят? Третий месяц без остановки, как будто надумали стереть с лица земли полностью. Только за что их так наказывают? Вот она сама - родом с Западной Украины. Брат в далекие пятидесятые, устроившись на шахту, забрал ее, четырнадцатилетнюю, чтобы она смотрела за его малолетними детьми. С тех пор и осталась здесь, на Донбассе, вышла замуж, родила своих детей, отработала на одном месте больше сорок лет - чем она помешала новым властям?
Взять хотя бы их двор: два двухэтажных дома, шестнадцать квартир, люди разного возраста, разных наций. Русские и украинцы, белорусы и эстонцы, в соседнем дворе - татары. Они всегда жили в согласии, все праздники, проводы в армию, свадьбы, похороны справляли одной дружной семьей. Вечером после работы мужики играют в карты, женщины с детьми - в лото или просто судачат на лавках во дворе. Чем не угодили? Тем, что хотели остаться на своей земле, под крышей своего дома? Тем, что хотели разговаривать и думать на родном языке, пусть даже и суржике?
"У нас работа будет - у них нет. У нас пенсии будут - у них нет. У нас забота о детях и пенсионерах будет - у них нет. У нас дети пойдут в школы и детские сады - у них они будут сидеть в подвалах", - заявил новоиспеченный президент. Вот как она рассуждает о нас, вот как против нас настраивает весь мир, - власть, которая должна заботиться о нас. Чего тогда мы стоим? Пыль под ногами, паразиты на теле родной страны. Чужие в своём доме...
Прожить всю жизнь, чтобы в конце концов нелепо погибнуть от чьей-то злой воли, от прихоти, от ненасытности и безразличия власть предержащих, от бессилия что-либо изменить, - как больно осознавать это. И больнее и тревожнее не за себя - она хоть какого-то глотка счастья испытала в жизни; тревожнее за будущее своих детей и внуков. Как им дальше жить? Во что верить, на что надеяться?
Так, всё с одними и теми же думами, не заметив как, добралась она до котельной. И правда - воду раздавали, вывели на улицу через кран. Людей немного - человек двадцать. Часик постоять - на два-три дня воды хватит. Степановна пристроилась к хвосту очереди.
Вокруг всё больше такие же, как она - пенсионерки. Те, кто помоложе, в большинстве своём уехали. Им, не имевшим на стороне родни или не видевшим иного выхода, куда было ехать? Свое бросать жалко - разворуют, не наживешь потом - алчных на чужое молодцов везде хватает. Да и оставшиеся соседи всем сходом решили: будем держаться вместе - гуртом легче выжить. На том и остановились: одна очередь за хлебом займет, другая про воду где разузнает; скопом повалившийся после бомбардировки забор поставят, затянут клеёнкой выбитые окна - мужиков во дворе давно не осталось, всех бабы пережили. Да и при бомбежке - услышала где одна свист мины, по всему дому пробежала, простучала, предупредила, - все по погребам да в подвалы. В одиночку не пережить. Эх, жизнь, жизнь...
Степановна смотрела на лица стоявших в очереди женщин (а среди них оказались и знакомые с соседних дворов), смотрела и ничуть не удивлялась, как быстро они постарели, как быстро состарила их (даже молодых) война, троекратно возросшая боль за родных и близких, за невозможность самому что-либо изменить. Не у всех было, к кому уехать, не у всех было, за что уехать, не всем комфортно вдали от дома, в чужой далекой стороне.
Казалось, теперь и поговорить не о чем. Раньше было, сойдутся бабы - всем косточки перемелют, все городские сплетни переберут; теперь же стоят всё больше молча, с тяжелыми думами на лице. Редко, кто улыбнется, редко, у кого теперь просветлеют глаза...
Степановна тяжело вздохнула, но как только собралась продвинуться дальше, сердце как в тисках сжало - до ушей донеся знакомый тонкий свист - мины!
В соседнем дворе громко ухнуло. Бабы завизжали, бросились врассыпную, некоторые даже побросали ведра. Рванула к ближайшему дому и Степановна, но до подъезда не добежала, споткнулась, упала в пыль, подрала до крови правую ладонь, но баклажки из рук не выпустила.
Снаряды пролетали мимо, дико жужжали, но падали в соседних дворах. Гул от взрывов то усиливался, то затухал.
Степановна вскочила на ноги, бросилась к подъезду, из-за двери которого выглядывало несколько женщин. В этом доме большого подвала не было.
Степановна втиснулась в подъезд, но устоять на ногах не смогла, опустилась на пол, попыталась отдышаться.
Взрывы не прекращались, женщины испуганно жались к стенам, хотя и знали, попади снаряд сюда, стены не помогут.
Степановна с трудом отдышалась, посмотрела на женщин, которые были с ней рядом. Испуг не сходил с их лиц, да и у неё самой лихорадочно колотилось сердце. Сразу же подумала о своих, вроде как их район не обстреливают, значит, они должны были успеть спуститься в погреб. Скорее всего, уже спустились. Там поспокойнее, думала Степановна. Но вдруг другая мысль вспышкой опалила мозг - убегая, бабёнки совсем не закрыли кран, вода-то вся вытечет, как потом быть?
- Бабоньки, бабоньки, - затараторила Степановна. - Про кран-то забыли!
Женщины глянули на неё как на помешанную: какой кран, какая вода - уцелеть бы только! Но Степановна прокралась к двери, выглянула наружу. Кран на самом деле был открыт, вода струей лилась в оставленное кем-то ведро, перетекая через край.
- Что ж они кран-то оставили, клуши? Кран-то оставили, - запричитала Степановна. - Закрыть бы надо. Ой, горе-горечко.
- Куда вы, женщина, совсем с ума сошли, неуж не слышите, что стреляют!
Еще раз ухнуло. Где-то неподалёку.
- Слышу, что стреляют. Но вода ведь вытечет, - не стала больше препираться с бабами Степановна и, пригнувшись, выскочила из подъезда.
Бомбили соседний квартал. Может, сюда не переключатся?
Степановна подбежала к крану, но вместо того, чтобы закрыть его, подставила под струю одну из своих баклажек. Другую сунула в наполненное ведро. Обе емкости стали быстро наполняться. Вода лилась, снаряды рвались. Степановна только съёживалась при каждом новом взрыве, но тары из рук не выпускала. И всё бормотала безостановочно:
- Я успею, успею.
А после каждого взрыва:
- Спасибо тебе, боже, - больше ничего на ум не приходило. Перекрестилась бы, да руки заняты. Но бог простит - не для себя старается, не для себя мытарится под вой снарядов. Они сказали - "помешанная". Помешаешься тут, когда на тебя день и ночь сыплются снаряды и мины. Только еще разобраться надо, кто более помешанный, они - те, которые пытаются вопреки всему выжить, или те, которые горят желанием стереть их с лица земли. Садисты, ублюдки, не фашисты - хуже фашистов! Только куда уж хуже...
Еще один снаряд пролетел над головой, рванул где-то поблизости, ближе, чем ложились предыдущие. Пристреливаются, что ли, сволочи? Наверняка прознали, что здесь котельная, узнали, что воду раздают, но без наводки попасть не могут. И всё же...
Защемило где-то под ложечкой. Старое спасительное чувство самосохранения. Предчувствие. Сколько раз оно выручало её в жизни, редко когда обманывало. Значит, беда приближается, сучит скрытно мелкой поступью. Пора уходить. Вот и вода набралась.
Степановна торопливо закрыла кран, закрутила крышками баклажки и трусцой, пригибаясь, как могла быстро посеменила домой - некогда отсиживаться в чужих подъездах, дома за неё наверняка уже беспокоятся.
Перебежала Харьковскую, проскользнула между пятым и полуразрушенным седьмым домами, но не успела пересечь пустой двор, добежала только до гаражей - позади так ухнуло, что аж земля содрогнулась, из прилежащих домов посыпались стекла.
Степановна не устояла на ногах, упала возле стены одного из гаражей и съёжилась, машинально прикрыв собой баклажки. Как и думала - все-таки угодили в котельную. Как и предчувствовала - в неё только и метили. Мало им людской кровушки, надо бы еще и структуру уничтожить...
Стали бомбить чаще, словно нащупали нужную зону, но вряд ли стрелять будут точно.
"Скорее уходить", - как искра - мысль. Степановна поднялась и, несмотря на продолжающийся обстрел, всё-таки пошла вперед - будь что будет! Семенила, держась поближе к стенам гаражей. Забежать за ближайший из них, передохнуть.
Пошла быстрее, но только миновала второй гараж, стоявший тылом к первому, как новая вспышка ослепила мозг: ей показалось или нет? В узком пространстве, меж гаражами.
Вернулась - не показалось. В щели меж гаражами маленьким котенком свернулся мальчик. Лет трех-четырёх, не больше.
- Мальчик, - сказала Степановна, - малыш. Ты что здесь? Откуда?
Малыш поднял на неё испуганные глаза. В полумраке щели он был похож на загнанного щенка.
- Ты чей? - спросила Степановна, но малыш ничего не ответил, только разревелся: "Мам, мам", ещё больше разволновав старушку.
- Ну что ты завыл, не реви, не трави душу, - сказала она как можно мягче. И стала осматриваться вокруг - не видно ли где кого поблизости. Должна же мать искать своего ребёнка, если не котиха последняя.
- Пойдем отсюда, выбирайся, - Степановна взяла в одну руку обе баклажки, другую протянула малышу: - Иди сюда.
Раскаты нового взрыва сотрясли округу.
Степановна упала на землю, прижалась к стене, мальчик тоже втянул голову в плечи. Как только стихло, снова протянула свободную руку:
- Пойдем отсюда, здесь нельзя сидеть, здесь мы не спрячемся. Иди ко мне, - дотронулась до него. Мальчик испуганно дернулся и снова завыл: "Мам, мам", воем своим как ножом полоснув по сердцу Степановны. Как его успокоить?
- Не бойся. Где ты живешь, помнишь? Пойдём, найдем твою маму.
Степановна осторожно взяла ладошку мальчика в свою ладонь. Его рука больше не дрожала, но он ещё всхлипывал.
- Вот и ладно. Пойдём скорее, - потянула малыша за собой. Хорошо, немного затихло. Но не было уверенности, что через минуту выстрелы не возобновятся.
- Скорее.
Две баклажки в одной руке оказались слишком тяжелы, но она уже старалась не обращать на них внимания. Доведет малыша до ближайшего дома - станет полегче.
Вышли из-за гаражей, впереди - две пятиэтажки.
- Это не твои дома? - спросила Степановна, но ответа не получила.
Снова тонкий свист прорезал воздух. Гахнуло где-то в районе котельной.
Степановна инстинктивно заслонила собой мальчика, прижала к себе. Будут ли ещё стрелять?
- Где твой дом, не помнишь?
При упоминании о доме, мальчик расплакался с новой силой.
- Ну, тише, тише, - подхватила она его свободной рукой, прижала к груди, перебежками добралась до одного из домов. Рев мальчика уже начинал раздражать, было бы это в другой обстановке отшлепала бы такого нытика не задумываясь. Но тут другое дело. От взрывов и отчаяния сама готова расплакаться, что о малом дитяти говорить.
Степановна как могла попыталась подавить в себе раздражение.
Свист и уханье не прекращались. Что делать? Не ровен час сам попадёшь под снаряд.
Прижалась к стене, снова стала осматриваться. На одном из домов, что наискосок к этому, заметила надпись крупными белыми буквами - "люди", чуть в стороне от надписи - спуск в подвал. Сколько метров отсюда? Двадцать, тридцать? Сможет ли она добежать к нему с ребенком на руках и тяжелыми баклажками?
- Не реви, не реви, - успокаивала мальчонку и все еще думала - сможет, не сможет добежать?
Где-то за домом ухнуло. Так рядом? Но если стреляют из одной пушки, может, у нее будет время, пока перезаряжают?
Степановна оторвалась от стены, бросилась к подвалу, но рвануло в очередной раз, опять земля содрогнулась. У Степановны даже одна из баклажек вырвалась из рук, но поднимать было безрассудно, старушка понеслась дальше, сильнее прижимая ребенка к груди. Лишь бы не угодили в спину - спину она не прикроет.
Но вот, слава богу, и спуск в подвал. Из света в мрак - ничего не видно. Постояла минуту, чтобы привыкнуть, отдышаться. Где-то в глубине - тусклый огонек, значит, есть люди. Пошла на огонек. Запах затхлости и сырости врезался в ноздри.
На кое-как сколоченном топчане лицом к ним сидела почти высохшая старушонка, глядела на тускло горящий огарок свечи и мерно покачивалась. Казалось, наружные обстрелы совсем ее не тревожат, но разве можно к ним привыкнуть?
Степановна поздоровалась, старушка с трудом подняла глаза, стала присматриваться. Огонек бледно дрожал на ее изможденном лице.
- Вы случайно не из этого ли дома? - спросила Степановна. - Мальчика не знаете?
Старушка недоуменно уставилась на Степановну - может, не дослышивает?
Степановна повторила вопрос. По лицу старушки скользнули зыбкие тени. Наверное, услышала, перевела взгляд на мальчика. Но будто не понимала, чего от нее хотят.
- Я говорю, мальчик не из вашего ли двора? Не знаете ли его мать?
Старушка обернулась, стала кого-то тормошить. Там еще есть кто-то?
- Семен проснись.
- Что?
- Тут про мальчика спрашивают?
- Какого еще мальчика? - глухо раздалось из-за её спины.
- Ну, глянь. Спрашивают, не из нашего ли двора. Я не вижу.
- Кто спрашивает? Какой мальчик?
Из-за плеча старушки выглянула изрядно помятая, заспанная физиономия.
- Не Люськин, часом, малец, из второй квартиры? Он часто один по двору шлялся.
- Мож, Люськин, мож, не Люськин. А Люська где? - буркнул мужик и снова исчез в темноте.
- Почем я знаю, - ответила старуха.
- Значит, знаете? - полегчало на сердце у Степановны. - Хорошо, что знаете. Ладно. А то я уж грешным делом переживала, куда мальца девать, не с собой же брать - у меня самой на плечах двое.
- Ну, мальчик, иди к бабушке, они твою маму знают, они тебя домой отведут, - сказала Степановна и хотела уже было попрощаться со старушкой, но малыш как почувствовал, что его бросают, заревел навзрыд, вцепился крепко в её руку, не отпускает.
- Ну что ты опять? Кончат стрелять, увидишь маму. Побудь немного здесь. Иди поближе, - подвела она малыша к топчану, усадила рядом со старухой.
- Не бойся, мальчик, садись, - подвинулась немного старушка и, видно, зацепила что-то ногой - звон пустых бутылок, как звук снаряда разорвал тишину. Степановна аж вздрогнула.
- Что ты там мечешь? - зашевелился опять за старушкой мужик.
- Не бойся, малыш, не бойся, мама скоро придет, - сказала Степановна и вздохнула с облегчением. - Ну, я пошла.
- Ступай с богом, - сказала старушка.
Мальчишка продолжал рыдать. Степановна поспешила уйти из подвала, еще бы чуть-чуть, и она не выдержала - сама бы разревелась. Но они же сказали, что знают его мать. Значит, он не пропадет и она спокойна.
Степановна поднялась по ступеням наверх, зажмурилась от яркого света. Теперь всё остальное вытеснила мысль об уроненной баклажке, надо бы за ней вернуться - пять литров воды терять не хотелось.
Канонада не стихала, но обстреливали соседний квартал. Есть надежда, что успеет подхватить баклажку и прошмыгнуть домой, осталось ведь недолго - минут пять-шесть пробежать, ну, десять, если перебежками, от дома к дому.
Степановна рванула к баклажке, схватила её и наперерез к ближайшему дому, завернула за угол, позволила себе немного отдышаться.
Впереди - открытая дорога, достаточно широкая, чтобы быстро перебежать; начнут палить, от осколков укрыться будет негде.
Пока перебегать дорогу Степановна не решилась. Волна обстрелов, кажется, катится в её сторону - звуки взрывов растут и крепнут.
В который раз старушка подумала о своих. Успели ли они добраться до сарая, спуститься в погреб? Чай, сейчас сами думают, где их мать до сих пор бродит, не случилось ли что с ней?
Степановна уныло глянула вокруг: дворы в воронках, деревья повалены, черепица с крыш домов сорвана, дома зияют пустыми выгоревшими глазницами, где-то догорают остатки сараев, дымятся руины... Еще свежа память об отечественной войне прошлого века. Ей самой тогда было три года, сама попадала с матерью под обстрелы, как сейчас с этим мальчонкой. Не стерлось из памяти-то. Теперь вот вернулась треклятая, как наказание какое-то. За что только?
Мальчонка! Снова наполнилось тревогой сердце - зачем она оставила его там? С кем? С двумя алкашами? Они же оба были вдрызг пьяны, мужик тот еле языком ворочал. А она что сделала? Все равно, что бросила мальчонку на улице под вой снарядов - вот бестолковая!
Подставила под акацию обе баклажки, принакрыла какой-то картонкой для сохранности, сама потом рванула обратно, зигзагами, от дома к дому. Ворвалась в подвал как ураган. Как и думала, никому мальчонка и на дух не нужен. Старуха с мужичком на топчане дрыхнут, только храп стоит, мальчонка вжался в темный угол, не хнычет - воет по-волчьи.
- Ну всё, всё, не реви, - схватила его в охапку Степановна, - я тут. Пока со мной пойдешь, а там разыщем твою мамку.
Прижала к себе, потянулась из подвала и вновь перебежками, вихляя, от дома к дому, под свист и уханье. Но уже всё равно - дом близко, ангел-спаситель за спиной - она словно чувствует его горячее дыхание.
Но вот и родной двор. Тут, вроде, не бомбили. Тереховы, видно, уже в погребе - приоткрыта дверь сарая. Их сарай с другой стороны - напротив детского сада. Побежала туда, одной рукой прижимая к груди мальчонку, в другой сжимая обе наполненные водой баклажки. Дверь не на замке. Вздохнула с облегчением - значит, все здесь. Миновала тамбур,- крышка подвала тоже открыта. Опустила на пол баклажки и мальчонку, глянула вниз. Из погреба на неё уставились две пары испуганных глаз, но все целы, невредимы.
- Ну, вот я и вернулась, - сказала и улыбнулась. - Как вы тут? Заждались?