Проплывая мимо Сиракуз, Гамилькар смотрел на древний величественный город - под стать самому Карфагену - и думал о том, как изменчива историческая судьба народов. Лакомый кусочек Средиземноморья - Сицилию - долго никак не могли поделить между собой финикийцы и греки. Столетиями авторитетом, властью, военной силой пытались они завладеть островом, не замечая, что с северной стороны на них алчными глазами давно поглядывает другой кровожадный зверь - Рим, еще недостаточно сильный, чтобы вмешаться в схватку двух ярых соперников, а может, просто выжидающий, когда они в конце концов уничтожат друг друга. Но этого не происходило. Схватки карфагенян и греков не прекращались: то затухали, то разгорались с новой силой. И капитолийская волчица не выдержала, перепрыгнула через некогда охраняемую легендарными Сциллой и Харибдой узкую протоку на остров, глубоко вонзилась острыми когтями в его благодатную землю, зашарила вокруг голодными горящими глазами, потекла слюной.
Опешила восседающая в Сиракузах Артемида, удивленно взглянул на волчицу могучий Мелькарт. Незаметно как из доброжелательного соседа превратилась волчица в кровожадного монстра. И греки, которые еще вчера считали римлян варварами, сегодня склоняют пред ними головы, клянутся в верности и дружбе, боясь быть окончательно порабощенными или вовсе стертыми с лица земли. Карфаген не таков: унижаться не привык, биться будет до последнего. У него хватит сил противостоять захватчику, хватит духа не терять надежды на будущее.
Нынешний тиран сиракузский - Гиерон в свои годы показал себя доблестным стратегом и отважным воином (сам прославленный Пирр восхищался им и неоднократно награждал за военные успехи), но то, как он поступает теперь, для Карфагена просто немыслимо. А значит, недопустимо и для Гамилькара. Бороться, бороться и бороться - иного Гамилькар не приемлет. Никаких соглашений с врагом, никаких компромиссов.
Даже недолговременное перемирие на руку только римлянам, захватившим немалое количество как финикийских, так и греческих городов на Сицилии. Перемирие для них - сосредоточение новых сил, подготовка к следующему прыжку, теперь, скорее всего, на территорию Африки, к Карфагену. Разве Гамилькар может это допустить? Никогда. Лучше погибнуть в бою, чем знать, что сандалии римского легионера топчут родную землю.
Гамилькар и не заметил, как они оказались возле Сиракуз.
"Что ты задумал, Гамилькар?" - спрашивали себя командиры других кораблей и не могли найти ответа. Так некогда поступил небезызвестный Кир , собрав под своим крылом свыше десяти тысяч греческих наемников против правящего Артаксеркса , - даже ближайшие его стратеги не знали, куда он ведет их походом. Как это похоже на Гамилькара! Но те, кто близко знал адмирала, могли предположить, что он просто увлекся, замечтался - со всяким бывает. Однако Гамилькар не отдавал команды поворачивать обратно, несут тебя волны вперед и несут. Это ли не счастье?..
Гамилькар радовался и тому, что наконец-то ему удалось избавиться от своего главного надзирателя - Шадапа. Он договорился с Карталоном, что тот займет представителя власти своими отчетами. Все-таки Карталону нужно сдать все свои дела, а кому, как не члену Совета?
- Я в цифрах не силен, - отмахнулся от нудной процедуры Гамилькар. - Лучше поброжу вдоль берегов на кораблях, посмотрю, что да как, пока вы со всем разберетесь.
Шадапу ничего не оставалось, как заняться делами Карталона. Этим воспользовался Гамилькар и приказал своей флотилии выступать в море.
Подразделения Карталона он возьмет под свое крыло чуть позже, а пока осмотрится, хорошо все обдумает. Война длится не один год, за год ее, наверное, и не закончить. Противник более чем серьезный, к нему нужен особый подход...
Но стоило Гамилькару вырваться в море, как другие мысли овладели им. Почему бы не махнуть прямо в Италию? Кто не дает? Его там никто не ждет. Потрепать по загривку капитолийскую волчицу, напомнить ей лишний раз, что она не одна живет в лесу.
Гамилькар нисколько не сомневался, что командиры единодушно поддержат его. Разве не об этом они мечтали, когда нашли друг друга как единомышленники в Карфагене, а позже сплотились в своем маленьком лагере на побережье Бизацены?..
Гамилькар оторвался от дум. Юго-западный ветер радостно надувал огромные паруса флагманской пентеры. Корабли плавно скользили по слегка волнующимся волнам. Сиракузы, казалось, оставались к ним равнодушны. Но так только казалось.
Один человек на крепостной стене пристальным взглядом провожал флотилию Гамилькара. Сейчас по заказу царя он работал над усовершенствованием метательных машин для обороны. Только возникала проблема, которую он как механик должен разрешить как можно скорее. Хотелось сделать машины мощнее существующих, которые будут поражать врага на более дальних расстояниях; которые, скажем, смогут дометнуть увесистый камень до того проплывающего корабля. Теоретически возможно, но практически получалось, удвоив или утроив, удесятерив размеры метательного орудия, создашь лишь массивного малоэффективного гиганта, монстра, способного впечатлять разве что только женщин и детей на праздниках. Значит, нужно идти другим путем, а не просто наращивать массу и объем машины, чтобы увеличить ее эффективность. Для этого нужно прежде всего понять, какая сила действует на камень во время его выбрасывания и полета, какое усилие придется приложить к камню, чтобы метнуть его на нужное расстояние...
Человек задумался. Флотилия Гамилькара больше для него не существовала.
Архимед, а это был он, может быть, и не обратил бы внимания на корабль Гамилькара, но так сложилось, что он поднялся на крепостную стену Ортигии , чтобы увидеть корабль из далекой Александрии, о котором ему сообщили прибывшие накануне в город купцы из Египта. Он ждал новых работ из Александрийской Библиотеки при Мусейоне, так называемом "храме муз", академии, возглавлял которую ныне известный поэт и ученый Каллимах, где в разное время жили, учились и работали Деметрий Фалерский, Странтон, Досифей, Аполлоний , Ктесибий, чьи уникальные работы по гидравлике так его увлекали. Ждал также письма от своего друга Конона Самосского, которого, как он писал, Филадельф недавно пригласил в Александрию, астронома и математика, открывшего кривую, которая раскрывает, как ему кажется, неограниченные возможности для применения ее на практике.
Этого письма Архимед ждал даже больше остальных - кривая сильно заинтересовала его. Похожая на улитку, она завораживала своей формой. Кто-то назвал ее "завитком", спиралью. Очень точно. И необычно.
У него самого вечные трудности с названиями. Иногда нужен гибкий ум, чтобы найденной линии или геометрической фигуре придумать такое название, чтобы оно устроило всех, закрепилось, а не отталкивало от себя. До сих пор так и не придумали ярких названий кривым, полученным разными сечениями конуса . Да и о терминах физикам еще долго предстоит договариваться, а то приходится напрягать мозг только на то, чтобы понять, о чем в новой работе идет речь, на чем строятся догадки и начальные предположения.
Да, в наше время быть ученым - тяжкий труд. Но он, Архимед, совсем не боится этого труда. И немного даже завидует тому, кто, как тот же Конон, живет исключительно тем, что ему по душе - чистой наукой. Он же вынужден в силу различных обстоятельств заниматься больше практикой, чем теорией. И всему виной стоявшая у порога родного дома чужая, ненужная война...
Нет, он не сетует на то, что до сих пор возится с механикой - механика многое ему дала, научила мыслить реально, исследовать неисследованное, объяснять непонятное, ставить новые вопросы, искать на них верные ответы. В конце концов, именно механика дала ему толчок к геометрическим обоснованиям его практических работ. Однако ему уже сорок, возраст, в котором, как говорят, мозг устает разбираться в тонкостях, математика - удел чаще всего молодых, пытливых, незашоренных. Хотя себя он таковым вовсе не чувствует, наоборот, только теперь идеи из него сыплются как из рога изобилия. Не хватает только среды, в которой они проявились бы полнее и быстрее; товарищей по духу, чтобы он мог разобрать с ними свои наболевшие проблемы; хороших учителей, которые честно, как на духу, смогли бы сказать, в чем он ошибся, а в чем преуспел.
Сейчас центр мировой науки сосредоточился в далекой, мирной Александрии. Мусейон, надо признать, почти во всем отличается от того же афинского Ликея или платоновской Академии: большей свободой мысли, что ли, широтой и разнообразием в исследованиях; порой, сочетанием несочетаемого... Вот где ему надо быть, вот куда хочется попасть, и в который он рвется немыслимо сколько времени! Но, увы, - война, война...
Да, она, надо отдать должное Гиерону, не под стенами Сиракуз, но тень ее как фантом витает в воздухе и каждый раз то тем, то иным упорно напоминает о себе. Напоминает, когда посланники римских легионов, чванливо осматривая все вокруг, проходят через городские врата; когда грузят из сиракузских закромов зерно или обучаются стрелять из тех самых метательных орудий, которые сам Архимед изготовил и собрал, чтобы потом использовать полученные навыки на поле боя или при осаде близких сиракузянам по духу сицилийских городов. На все это он смотрит с болью и хорошо понимает своего царя, который по воле судьбы оказался между молотом и наковальней в желании сохранить для своего полиса хоть какое-то подобие мира.
Если б Рим знал, какая "темная лошадка" для них этот, на всё согласный царь Гиерон, с каким удовольствием он погнал бы заносчивых римских захватчиков с родной земли. Но он трезвый политик, и понимает, что сейчас ни греческий (в чем убедился даже непобедимый Пирр, увидев погибших римлян лежащими лицами вперед, в сторону врага), ни карфагенский мир ничего не могут противопоставить безжалостной, упорной римской машине. Греки в вечном раздрае, карфагеняне - в попытке спасти хоть что-нибудь из оставшегося. Их олигархи трясутся только за собственную шкуру. Впрочем, как и наши...
Архимед уверен - не держи Гиерон сиракузских толстосумов в твердой хватке, они давно открыли бы ворота римлянам. А от предательства не спасли бы даже оригинальнейшие оборонительные орудия, над которыми в последнее время он корпел. Катапульты, онагры , стрелометы, большинство из которых были если не придуманы, то преобразованы лет сто пятьдесят назад, еще при Дионисии Старшем , до сих пор успешно используются в бою, при осадах и обороне. К дальнейшему их усовершенствованию приложил свою руку и он, Архимед. Но должен ли радоваться этому? С каким наслаждением он вернулся бы в свои стены, сел во дворе на солнышке, нарисовал бы веткой у ног на песке прямоугольник, вписал бы в него окружность и рассчитал...
Да мало чего можно рассчитать!
Отец, будучи астрономом царя, привил ему любовь к звездам. Звездное небо над головой... Завораживающее и манящее. Но ему мало простого любования. Он всегда тянулся к точным наукам, поначалу к тем из них, которые могли облегчить труд человека, помочь преодолеть природу. Он чувствовал себя в некотором роде Прометеем, который открыл для людей завесу над многими тайнами природы, позволил на шаг приблизиться если не к знанию богов, то хотя бы к знаниям героев, которые всегда стояли между простым человеком и богами.
Иные скажут, геометр Гиппас, то самый, что разоблачил "секрет иррациональности" квадратного корня из двух, погиб во время кораблекрушения. Тот же Прометей поплатился за свою дерзость и самоуправство муками прикованного к скале на потеху зевсова орла. Примеров приводить можно много. Боги мстят. Люди, которые открыли истины, доступные только богам, живут недолго, вскорости умирают, можешь поплатиться и ты. Но разве не благодаря богам люди стали развивать науки, строить храмы - жилища богов на земле? Не от почитания ли богов родилась одна из чудесных и практических наук - архитектура? Люди жили в убогих хижинах с тростниковыми крышами, но богам строили храмы поначалу из дерева, затем из камня. Чем больше человек познавал законы механики, тем краше и величественнее становились выстроенные людьми жилища богов. А театр? Само слово "механика" произошло от слова "механэ". Первоначально оно обозначало машину, которая в театрах поднимала на сцену богов и опускала их в финале. Потом уже избитым "механэ" стали называть военные машины...
В основе всего - геометрия, неизменно рядом, как родная сестра, - механика. Одна без другой не могут существовать. Законы механики базируются на законах геометрии, без знания этих законов строитель не поставит колонну, не водрузит на нее арку, не поднимет на высоту груз, не зная, сколько усилий потребуется на поднятие, не распадется ли всё сооружение, устоит ли при землетрясении, урагане...
Центр тяжести, точка опоры, действующие на тело силы, - сколь много нужно для начала определить. Ум за разум заходит, когда пытаешься только представить себе, насколько замысловато устроена Вселенная, каким количеством законов она управляется. Кое-какие из них человеку открыли боги, но тут же были повержены другими, старшими богами. Не хотят, видно, чтобы человек хоть на ступеньку приблизился к ним, стал понимать природу и ею управлять, как управляют они. Может, боги думают, что человек, овладев тайными знаниями, свергнет их? Но как же человеку не познавать законы природы, если боги в последнее время все чаще и чаще отворачиваются от них? Как человеку в таких условиях удержаться на плаву без поддержки богов? Как выжить, стать на ноги? Только если он самостоятельно овладеет силами природы, подчинит их себе.
Так думал Архимед, и так сильно хотел познать мир. Даже, если хотите, подсчитать количество песчинок, которыми можно заполнить Вселенную. Почему бы нет?!
Но вот на горизонте показался египетский корабль. Наконец-то! Скорее в порт! А вечером - долгожданная радость: погружение в рукописи. И новые вопросы, новые мысли и, может быть, новые открытия...
13
Не успел Архимед перекинуться двумя словами с прибывшими из Египта купцами, как его тут же выдернул из толпы посыльный царя. Гиерон срочно требовал Архимеда к себе во дворец.
Архимед расплатился за доставку свитков, узнал, где потом найти купца, чтобы тот рассказал ему о своем посещении Александрийского Мусейона и Библиотеки, и только потом проследовал за посыльным и стражниками царя обратно в Ортигию.
Обойдя сиракузскую агору вдоль побережья, они прошли через дионисийскую крепость, перебрались по узкому мосту на остров, миновали храм Артемиды и вскоре были во дворце.
Всю дорогу Архимед был сам не свой. Свитки, которые лежали в перекинутой через плечо тряпичной дорожной сумке, словно огнем жгли бок. Если бы не вызов к царю, он бы еще в порту развернул их и хотя бы бегло, но просмотрел. Масса вопросов, может быть, перестала бы его мучить. А так идет он вслед за посыльным, а дороги впереди словно и не видит. Одни мысли в голове: что ему ответил Конон о его последних работах? Со всем ли согласен? Не усмотрел ли чего зыбкого в его допущениях? Подводных камней хватает даже в геометрии...
Беспокоили и еще вопросы: как долго его задержит Гиерон? Что за спешность такая, что царь прислал за ним даже посыльного?
Но вот, наконец, и знакомый перистиль царского дворца. Стражники без помех пропустили пришедших внутрь.
Гиерон был раздражен. Посланники Метелла около часа назад покинули его дворец. Они опять требовали для своих легионов зерна, для скотины фуража, для дальнейшей осады карфагенских городов осадных орудий. Гиерон обещал дать. Деваться некуда - он заключил с Римом договор, теперь обязан, скрипя сердцем, снабжать римскую армию всем необходимым. О такой ли судьбе Сиракуз он мечтал, когда воевал с мамертинцами, затем, когда избрали его царем?
До сих пор тяжким грузом на душе лежит поражение под Мессаной. Римляне тогда не только смогли отбросить его войска от мамертинского разбойничьего (иначе не назовешь) гнезда, но и осадить Сиракузы. Только его гибкость как политика (чего не хватало Пирру) помешала захватчикам войти в город. Теперь он на их стороне. Вынужден быть, чтобы сохранить хрупкий мир. Надолго ли?
Сейчас ему почти шестьдесят, возраст полной зрелости, возраст, как все говорят, умудренного жизнью правителя, когда и опыт за плечами, и голова еще светлая для мыслей. Только сердце ноет сильнее и чаще, а груз ответственности давит больше и больше... Но кто еще кроме него может взвалить на себя этот груз, когда вокруг столько врагов и так мало друзей. И демос, докладывают ему, стонет, и олигархи смотрят косо. Но как еще им угодить? Он и так шел с ними на вечные уступки, снизил с олигархов налоги, отдал на откуп подати, в свое время даже женился на дочери одного из богатейших людей Сиракуз - Лептина, потомка брата Дионисия...
По большому счету, его не в чем упрекнуть: он не пил ничью кровь, как его предшественники; народ в его правление не бедствует; в подвластных ему городах прежнего Сиракузского союза - Акрее, Неетоне, Гелоре, Мегарах, Гиблеи и Леонтинах, где он установил малокабальную десятину с налогов (не было ничего подобного в греческом мире!), - царит мир. Мир, который он сдерживает огромной ценой собственных усилий. Но такова его плата за царствование. И никуда от этого не денешься. Пока Рим ему благоволит, он остается правителем.
Соотношение сил изменилось. Вчерашние соперники стали сегодня если не друзьями, то, по крайней мере, лояльными соседями. И ничего не повернуть вспять - римская волчица стала матерым зверем и все больше набирает мощи.
Гиерон пока не видит никого, кто бы мог противостоять Риму. Даже знаменитый Пирр разбил свое крепкое судно о его гряду, карфагеняне день за днем сдают позиции, об эллинах и говорить нечего...
Гиерон оторвался от дум, обвел глазами тронный зал, в котором он принимал римских посыльных. После их ухода он отпустил и все свое окружение. Ему нужно было побыть одному, собраться с мыслями.
Римляне потребовали новую партию наступательного оружия, но на складах почти совсем не осталось ни катапульт, ни стрелометов. Вроде только недавно они брали орудия, их там что - ломают без устали? Или карфагеняне, совершая вылазки из своих крепостей, крушат орудия или захватывают?
Оставлять Сиракузы без оборонительных машин ему тоже не хочется (надо быть последним глупцом), - завтра римляне сбросят карфагенян в море и повернут обратно на Сиракузы - этого нельзя допустить. Голыми руками крепость не отстоишь. Да и казна не беспредельна. Придется снова прижимать олигархов. Если они хотят жить, вынуждены будут скинуться. Это и в их интересах тоже, он не такой прижимистый, как предыдущие тираны, пусть будут любезны. Он и так сумел после поражения под Мессаной выплатить Риму огромную контрибуцию, смог за счет царской казны и податей установить в центре города грандиозный алтарь (больше стадия длиной!), расположенный рядом театр превратить в один из самых прекрасных театров - нет ему равных в современном греческом мире; теперь на городской площади возводится величественный храм Зевса Олимпийского... Так что пусть не сетуют, что он обо всех позабыл. Каждый день только и думает, как бы всем угодить, перед всеми являться в незапятнанном, белоснежном гиматии ... Тяжкая доля благодетельного царя: казаться, а не быть, существовать, а не жить.
Гиерон вышел на балкон, откуда открывался замечательный вид на низменные районы Сиракуз - Неаполис и Ахрадину, на расположенные выше Неаполиса Эпиполы, на окутанную легкой дымкой божественную Этну на горизонте - обитель кривоногого Гефеста. По преданию, в ее жерло бросился знаменитый Эмпедокл. Хватило бы ему мужества, как Эмпедоклу, ринуться в кратер вулкана? Вряд ли. Да и зачем? Проще простого, наверное, уйти таким образом от житейских проблем. Только кому от этого станет легче? Проблемы никуда не денутся. Их кому-то все равно придется решать, груз ответственности просто переляжет на плечи других. Только выдержат ли они его? Нынешняя молодежь - та совсем не хочет нести никакой ответственности. Им лишь бы только всё брать, всем пользоваться и ни за что не отвечать, - думал Гиерон, созерцая лежащие перед ним Сиракузы.
Вид новых строений и возводящегося храма Зевса немного успокоил царя. Да, сейчас он, можно сказать, под подошвой римских сандалий, Рим с каждым днем крепчает, набирает сил, но нельзя сказать, что противостоять ему невозможно - это наглядно доказывают сейчас карфагеняне, стойко удерживающие западную окраину Сицилии. Стоило подумать и себе о дальнейшем укреплении полиса. Не нужно обладать даром провидения, чтобы понять, что, покончив с Карфагеном, Рим повернет свою армию на Сиракузы, как некогда огнем и мечом прошелся по Великой Греции.
Как же греки умудрились проглядеть нарастающую мощь неприметного соседа? Ответ очевиден: им застила глаза самонадеянность и чрезмерная гордыня, которая видела в каждом инородце варвара. Теперь этот прежний незаметный варвар топчет их землю и диктует им свою волю. Опять же - с помощью огня и меча.
"Не за горами, наверное, то время, когда римляне станут считать всех греков варварами", - подумал с горечью в душе Гиерон и тяжело вздохнул.
- Господин, - прервал его размышления начальник стражи. - Прибыл Архимед. Ты велел его разыскать.
- Да, проходи. Будь так добр, составь компанию своему родственнику. Вижу, ты дождался новых рукописей, - Гиерон указал на свитки, которые торчали из наплечной сумы ученого. - Сегодня твой вечер будет заполнен увлекательным досугом.
Гиерон снова посмотрел на Сиракузы.
- Как я иногда завидую тебе. Ты весь в своей страсти. Число и ты нашли друг друга.
- Ты прав, мой царь, что геометрия и я нашли друг друга. Только ошибся в одном: наука для меня - вовсе не досуг, скорее - пламя жизни; если хочешь - сама жизнь. Как заметил в свое время Аристотель: вкусив от сладкого плода математики, мы не хотим от нее оторваться, и она овладевает нами, как цветок лотоса.
- Я понимаю, - уже грустнее сказал Гиерон, - прекрасно всё понимаю, поэтому и позвал тебя. А на твое прекрасное изречение позволь ответить сентенцией Исократа: ученость - это сладкий плод горького корня.
Гиерон умолк, словно задумался над высказыванием философа.
Архимед его не торопил, но Гиерон сам вскоре очнулся.
- Не хочу ничего скрывать, хочу быть пред тобою честен. Но больно не кори меня, а постарайся понять, ты ведь умен и терпелив.
- Слушаю тебя, мой царь.
- Я обещал когда-то, как только на нашу землю придет мир и хлебопашец станет без боязни сеять зерно и собирать урожай, отправить тебя в далекий край, в счастливую Александрию, под купол Мусейона, где ныне Филадельф собрал почти весь цвет мировой науки. Я обещал, и знаешь, я всегда старался сдерживать свои обещания, особенно в отношении тех людей, которыми я дорожу и которых люблю. Ты один из них.
- Спасибо, мой царь.
- Надеюсь, ты не сбежишь, как Феокрит, тот самый песнопевец, который когда-то слезно просил, чтобы я разрешил ему вернуться на родину в Сиракузы. Нынче, как ты слышал, наверное, он тоже пригрет Филадельфом в Александрии.
Архимед вспыхнул:
- Это не обо мне, я ведь не придворный стихоплет. И потом: здесь моя родина, мой дом, моя земля.
Гиерон внимательно посмотрел в глаза Архимеда, в них не было ни капли лжи.
- Рад это слышать. И никогда не сомневался в твоей любви к Сиракузам. Поэтому обязательно отправлю тебя в Александрию, как обещал. Только не сейчас, прости: слишком быстро сгущаются над нашим полисом тучи, а алчность неблагодарного зверя растет с каждой минутой.
- Если честно, я уж давно не жду, что моя мечта осуществится, - сказал Архимед. - Мы раньше говорили об этом.
- И это помню. Поэтому так настойчиво прошу меня простить и все-таки не терять надежды.
Гиерон немного помолчал, как будто обдумывал каждое слово, потом продолжил:
- Как-то ты мне рассказывал об Аристотеле, о применении силы. Человеческий мозг не может охватить всех нюансов, учесть все возможные силы. Боги открыли людям немногое, остальное люди должны додумывать сами. Так и нам, царям, приходится самостоятельно решать, как выжить. А то, что нам приходится выживать, никто, наверное, отрицать не может.
Гиерон снова посмотрел в глаза Архимеду.
- Я долго думал накануне нашего разговора: а сможем ли мы удержаться, напади сейчас на нас римляне? И пришел к неутешительным результатам: несмотря на обилие всяческой оборонительной техники, на самую передовую фортификацию, неприступную, казалось бы, гавань, - мы все равно остаемся уязвимы. Посмотри сам, - Гиерон развернул перед Архимедом план Сиракуз с обозначением всех укреплений, перепадов высот, толщины и высоты стен, крутизны склонов на побережье.
- Хочу посоветоваться с тобой как со стратегом, как с механиком, подумай, что мы еще можем сделать, чтобы укрепить оборону. Я хотел бы, чтобы ты лично обошел весь периметр города, сравнил, что изменилось с тех пор, как была начертана эта карта, где нужно усилить стены, где поднять, а где поставить дополнительные смотровые башни. Не мне тебе рассказывать. И еще прошу: держи все это втайне - знаешь, каково настроение у различных партий, многие готовы предать даже мать родную. Но ты... К тебе давно привыкли как к ученому, твои прогулки по городу и вдоль городских укреплений ни у кого не вызовут подозрения, ты просто проводишь изыскания, научные эксперименты, - какие вопросы? Стражи будут уведомлены, препятствовать тебе никто не станет.
Архимед понял своего царя с полуслова и полностью одобрил его задумки. А Мусейон... Когда у твоего порога стоит война, выбирать, к сожалению, не приходится. Надо постоянно помнить об этом - история ошибок не прощает...
После ухода Архимеда к Гиерону как будто вернулось хорошее настроение, и он даже к очередному требованию римлян отнесся не с таким раздражением как прежде. Сделает он им еще десяток катапульт и скорпионов, от него не убудет, только сделает их по прежним чертежам, архимедовы новшества пока лучше не показывать, они и сиракузянам пригодятся в свое время. В какую сторону повернется Фортуна завтра, никто наверняка не скажет - жизнь такая непредсказуемая штука!
14
Держать людей в неведении дальше было невозможно - скоро могли закончиться вода, запасы провианта и фураж для лошадей. Уходя из Дрепаны, Гамилькар приказал взять как можно больше припасов, но так, чтобы при погрузке на это не обратили внимания те, кто оставался в крепости. Если бы слухи дошли до ушей наблюдателя от Совета Шадапа, Гамилькару пришлось бы долго объяснять, зачем и почему в тяжких условиях окружения он уводит из крепости достаточно боеспособный отряд порядка пятиста бойцов и добрый десяток крупных кораблей, которые могли бы успешно противостоять противнику на море и при входе в гавань. Но Гамилькар не был бы Гамилькаром, если бы налево-направо рассказывал всем о своих намерениях. Однако после Сиракуз ему волей-неволей пришлось открыться, потому что людям и животным нужен был небольшой отдых, в конце концов нужно было объяснить подчиненным, чего же он все-таки хочет, куда думает идти дальше. Приказа "следуйте за мной" явно недостаточно его новоиспеченным командирам.
Тут как нельзя кстати на берегу показался небольшой сицилийский городок, беспечно дремлющий под ласковыми лучами солнца. Его жители и не думали, что в их гавани внезапно могут появиться карфагенские корабли. Они мирно бродили по площади, безмятежно толклись на рынке, торговались на пристани с заезжими купцами. Солдатам Гамилькара даже сопротивления никто не оказал - много лет этот тихий полис война обходила стороной - карфагеняне сюда не добирались, для римлян он не представлял никакого интереса, Сиракузы покровительствовали ему без каких-либо притеснений, днем ворота города всегда были открыты.
Отряд Гамилькара беспрепятственно дошел до самого храма Зевса, где обычно собирался городской Совет и внутрь которого набились испуганные жители.
Гамилькар приказал жителей не обижать и не грабить, но от общины потребовал контрибуцию на содержание армии, городскую казну опустошил. Греки покорно склонили головы.
- Как называется ваша крепость? - спросил Гамилькар одного из членов городского Совета, пышнобородого старца.
- Италиум, - мрачно ответил тот.
- Как символично, - сказал Гамилькар. - Даже в этом боги намекают нам, куда двигаться дальше...
Ранним утром Гамилькар собрал своих командиров у себя и подтвердил свои вчерашние слова: они идут на Италию, потопчут пока италийский сапожок у основания. Тишина была ему ответом. Гамилькар обвел своих командиров пытливым взглядом. Глаза его светились, настроение было явно приподнятое. Однако его намерение застало многих врасплох. Никто не думал, что им придется лезть в самое логово зверя. И на Сицилии хватало дел для ратных подвигов - римляне не скрывали своих намерений полностью очистить остров от карфагенян.
Китион-лидиец сказал, что задумка интересная. Насколько он знает, Бруттий разделен на две половины приличным кряжем, а вдоль всего побережья в море впадает множество речушек, что затрудняет быстрое передвижение войск в случае, если ими надумают заняться всерьез. Но самое притягательное - в Италии их наверняка так же не ждут, как не ждали здесь, в Италиуме, а это один из факторов успеха.
- Но нас недостаточно, чтобы вести успешные бои, - заметил Бомилькар. - И крепости в Италии гораздо укрепленнее здешних. И возможно в каждой из них стоит отборный римский гарнизон, - не чета городскому ополчению.
- Согласен, сил у нас недостаточно, - сказал Гамилькар, - но Китион прав: там нас никто не ждет. И вряд ли на юге Италии римляне держат крупные гарнизоны. Их главные силы завязли у Дрепаны и Лилибея, чтобы их перебросить на полуостров потребуется не одна неделя. К тому времени мы благополучно вернемся обратно. Сейчас нам нельзя надолго оставлять наши города на Сицилии, мы можем лишиться последнего, что у нас осталось на острове, а с потерей и этих городов мы только создадим основной плацдарм для дальнейшего наступления римлян на Карфаген. Этого допустить никак нельзя. Все понимают это. Но и поддержки ждать неоткуда. Знаете, что Карфаген бросил нас на самовыживание. К сожалению, такова манера управления армиями нашим правительством в последние годы (да, в сущности, как и всегда). И мы пока не можем ее изменить. Остается одно: обеспечивать свою армию самим. И для этого небольшой стремительный рейд по окраинам Италии будет как нельзя кстати. Пощиплем немного римскую волчицу, надерем ей бока. Кто со мной? Я пока еще спрашиваю, не приказываю.
Гамилькар вопросительно посмотрел на своих товарищей.
- Мы все с тобой, Гамилькар, - сказал, выразив общее мнение, Бомилькар.
- Вот и славно. Сегодня грузим добычу и провиант на корабли, а завтра с рассветом - в Италию.
Все взволнованно стали обсуждать предстоящий рейд. Все понимали: чтобы переломить ход войны, нужны решительные действия. Гамилькару такой решимости не занимать. Римляне еще узнают это новое для них имя - Гамилькар Барка. И запомнят его надолго. Не будь он прозван "молнией", самым грозным и несокрушимым оружием в руках бога.