Ганнон наслаждался торжеством, которое устроили ему горожане Гекатомпил , одного из крупнейших городов Ливии.
Когда он заставил город капитулировать, седобородые старейшины вышли к нему с оливковыми ветвями в руках. Они умоляли его пощадить их прекрасный стовратный город, основанный, по преданию, самим Мелькартом, величайшим из известных богов.
Коварные ливийцы... Они всегда были такими, еще с древнейшего своего царя Антея, любителя покрывать стены храма Посейдона черепами вторгшихся в его страну врагов. И как символично, что он - Ганнон Великий, карфагенянин, покорил теперь ливийцев, как в свое время Мелькарт, Величайший царь земли ханаанской, победил исполина Антея, царя земель ливийских и эфиопских.
Лицемеры, они уповали на милосердие, призывали в помощь ханаанских богов, старались лишний раз словом не обмолвиться, а сами часто и неожиданно в тяжелую минуту предавали Карфаген. И хотя карфагеняне по своей натуре вовсе не злопамятны - они все равно все помнят и ничего, в отличие от ливийцев, не забывают.
Давно ли кресты с их распятыми вождями-предателями после победы над Регулом возвышались вдоль дорог и падальщики вместе с воронами выклевывали им глаза и внутренности? Давно ли взбунтовавшиеся общины после покорения вынуждены были отдавать своих лучших мужей в качестве рекрутов на съедение богу войны? Коротка память людская...
Стоило только боевым действиям на Сицилии приутихнуть, как ливийцы вновь поднимали головы, думали, что на два фронта карфагеняне воевать не способны, а римляне рано или поздно задушат агонизирующее царство Баала. Как они ошибались! Ганнон напомнил им, что они снова поставили не на того петуха; показал, что у Карфагена хватит сил противостоять любому врагу. К тому же доказал не только им, но и народу Карфагена, что он вполне может быть как успешным военачальником, жестким, снисходительным, справедливым, так и крепким управляющим.
Несколько ливийских городов Ганнон Великий растоптал без сожаления (особенно свирепствовал командующий конницей Ирхулин, сын Бодмелькарта-тихого), дал своей армии насладиться вкусом победы, утолить жажду крови, снова почувствовать себя воинами. Убил, можно сказать, двух зайцев: примирил коварных ливийцев и не позволил своей армии разложиться. Даже больше сделал: заставил ливийцев в дополнение к штрафу оплатить все военные издержки, в том числе довольствие солдат и их вознаграждение, чем только утер нос заигрывающим с простым народом политиканам, которые на каждом углу кричали, какой умелый стратег и хозяйственник Гамилькар Барка, ведь он не только противостоит врагам на поле боя, но и находит средства для содержания вверенной ему армии на Сицилии, не выклянчивает, как предыдущие, так называемые полководцы, у Совета денег, не отнимает у народа принадлежащий ему по праву кусок хлеба.
Теперь Ганнон доказал, что не один Гамилькар думает о народе!
При своем назначении на должность наместника карфагенской хоры Ганнон Великий пообещал Совету, что изыщет другие, альтернативные средства снабжения государства хлебом и деньгами. И он сдерживает свои обещания, сдерживает вопреки злословиям оппозиционеров, среди которых более всех стал выделяться Гасдрубал по прозвищу "Красавчик". Но теперь, когда Ганнон усмирил ливийцев, даже этому выскочке придется заткнуться!
Ганнону льстило, что его избрали именно в ту пору, когда государство оказалось ослабленным затянувшейся войной, когда противник подошел к самому порогу родного дома, когда реально стали вопросы "чем дальше жить, на что существовать?" Он чувствовал себя востребованным, он верил в свою значимость, в свою миссию, был убежден, что только он знает, как возродить мощь государства, вернуть ему былое влияние.
С помощью своих сторонников он смог убедить Совет, что нужно обратить свой взор на запад и юг. Туда еще не распространилась алчность Рима, а для карфагенян эти края - невозделанное поле. Нужно только немного удобрить его, заставить работать на себя.
Соглашаясь занять этот ответственный и немаловажный пост, Ганнон поначалу точно не знал, что будет делать. Витали мысли, еще не совсем определенные, скрытые, как в тумане. Но ливийцы, взбунтовавшись, сами подсказали ему, с чего начать. Подавленным городам однозначно поднять налоги, затем увеличить рекрутский набор.
Гекатомпилы дали три тысячи заложников, оплатили содержание его армии, выплатили солидную контрибуцию. Чем лучше остальные восставшие ливийские города? Пусть также запускают свою замаранную руку в собственную казну для укрепления дружбы с Карфагеном...
Ганнон Великий справедлив, Ганнон мудр, отбирать последнее не будет. Он понимает, что Карфагену не нужен враг в тылу, враг, который судорожно сжимает под плащом рукоять кинжала. Это должны понимать и другие, в том числе и его недруги.
В этом свете Ганнон ничуть не сомневается, что в Карфагене ему также устроят триумф и он, как и в Гекатомпиле, прокатится по улицам на триумфальной колеснице, и благодарный народ будет бросать к его ногам пальмовые ветви и ликовать, как они всегда ликовали после победы над врагом.
10
Прошло больше полугода. Войска с обеих сторон словно впали в зимнюю спячку.
Зима обычно - пора, когда крупные военные сражения на время затухают, война замирает, противники перебираются на зимние постои и укрепляют свои силы. Если и случаются какие-либо столкновения, они больше походят на разминку кулачных бойцов, которые не причиняют друг другу какого-либо серьезного урона.
Основательно укрепив свой лагерь, Гамилькар старался далеко от него не отходить, чтобы не попасть в крупную засаду. И, совершая набеги на италийское побережье, строго-настрого запрещал удаляться от лагеря далеко и оставшимся на месте командирам. Им нужно было только постараться защитить лагерь в случае массированной атаки римлян. Но, хвала Мелькарту, римляне сами, несколько раз получив серьезный отпор, больше не рисковали надолго оставлять свои позиции и осаждать лагерь карфагенян на Герктах.
Прекращение активных боевых действий со стороны римлян Гамилькар относил еще к тому, что срок командования обоих консулов подходил к концу. И в этом он не ошибался: в ожидании смены Метелл и Бутеон позволили себе немного расслабиться - основную свою задачу они выполнили: старые позиции римлян удержали, свежей армии карфагенян развернуться не дали. Однако угроза наступления армии Гамилькара никуда не делась, поэтому сенатом было принято решение обоим консулам оставаться на Сицилии вплоть до прибытия нового руководства, а может, и дольше.
В Риме тоже вроде все поуспокоились, война с карфагенянами больше не казалась столь угрожающей. Отравление сирийского монарха Антиоха II, кончина египетского царя Птолемея II и последовавшее затем присоединение Египтом Киренаики остались вообще где-то в стороне. Римляне продолжали заниматься землей, собирать урожай, жить общественной жизнью, посещать зрелища. И снова, как и прежде, чаще и острее реагировали на сплетни и слухи городской жизни, чем на приевшиеся сообщения о мелких стычках войск на Сицилии.
Взбудоражил всех случай с одной из римских матрон, которая возвращалась домой с очередного представления и попала в жуткую давку толпы. Когда матрона выбралась, обрушилась на нее с возмущением:
- О, если бы мой брат был жив и опять начальствовал над флотом, я была бы рада, чтобы он еще раз его погубил - может, тогда в Риме поубавилось бы народу!
Эх, как тогда на нее набросились те, до ушей которых донеслось ее недовольство! Так это, оказывается, сестра подохшего в этом году бывшего консула Клавдия Пульхра! Того самого выродка, который некогда на Сицилии пренебрег птицегаданием?! Именно из-за него тогда в морской пучине погиб вверенный ему народом римский флот!
Сколько грязи в одну минуту вылилось на голову несчастной женщины! Не отделается она одним словоблудием, притянет ее римский народ к ответу за похабные слова, не гляди, что почтенная патрицианская матрона!
Но прежде всего на шум толпы отреагировал Автолик, плутоватый клиент Гая Фундания . Не долго думая, он опрометью метнулся на Авентин, где на северном склоне, ближе к Бычьему рынку, стояла инсула в три этажа. Там, на первом этаже, в небольшой квартирке о пяти комнатах с окнами во внутренний двор, ютилась семья его патрона Фундания, нынешнего плебейского эдила.
Со всех ног промчавшись через Бычий рынок, чуть не сбив привратника, влетел Автолик в кабинет к самому патрону, который уже предвкушал сытный обед.
Стол, правда, пока не был накрыт, да и патрон ходил в домашнем, не ожидал, что кто-нибудь к нему на ночь глядя пожалует: это народному трибуну никогда не было ни сна ни отдыха, днем и ночью, в любую минуту мог к нему прийти любой из граждан, и ты обязан был его принять, выслушать и тут же отреагировать на его жалобу. Эдилу в этом случае проще, но - что это? Автолик-сумасброд, чего тебе под конец дня понадобилось? Утра, что ли, мало? Не знаешь, пройдоха, когда в обычае у нас принимать клиентов?
Но Автолик, едва переведя дух, ошарашил Фундания еще больше:
- Патрон, патрон-благодетель, не ругай понапрасну, спеши лучше на форум, там это... Матрона... Клавдия, сестра этого... Как его там?.. Которого вы притягали...
- Пульхра?
- Кажется, Пульхра, так говорили... в толпе.
- И что же?
- Она там всех клянет и честит налево и направо, уста мои боятся повторить. Но всех клянет: и граждан и неграждан, и Рим поминает всуе.
Фунданий онемел. Сердечко его так и застучало молоточком в грудь. Наконец-то, наконец! Вот он - еще один шанс. Был уже такой два года тому назад. В то время он впервые из Фунданиев прославился. Можно сказать, переплюнул и отца, и деда.
И вот ирония судьбы: будучи в то время народным трибуном, не зная, не гадая, он добился осуждения брата этой самой Клавдии, Публия Клавдия Пульхра за его преступную беспечность под Дрепанами: 120 тысяч ассов - по тысяче монет за каждый потерянный в том бою корабль - пришлось заплатить злополучному бывшему консулу в казну республики! Теперь и ей неймется?
- Панопа! - взревел на весь дом Фунданий. - Панопа! Скорей мою выходную тунику и тогу!
Панопа, однако, казалось, и бровью не повела:
- Парадную тунику, хозяин, вы велели отдать в стирку, а тога еще не штопана - сами сказали пока отложить, готовить в первую очередь обед, мол, никуда, сказали, сегодня больше не пойдете...
- Да что б вас всех! Набрал вас, тупиц, по дешевке, теперь расплачиваюсь! Давай скорей сюда тогу, в тунике этой побегу, все равно смеркаться скоро будет.
- Поспешим, Автолик, - понесся первым Фунданий, кое-как обвязав вокруг торса тогу и перекинув через левое плечо оставшийся край. - Скорей, скорей!
Фунданий с Автоликом стремглав выскочили из дома.
Бежать было недалеко, но Фунданий все равно летел как стрела - их все-таки четверо в Риме: два плебейских и два курульных эдила, а слухи в городе распространяются со скоростью ветра, - вдруг кто его опередит?
Могло и в прошлый раз ничего не выгореть. Так тогда он был одним из десяти трибунов, мог оказаться в неведении, и слава осуждения Пульхра досталась бы кому-то другому! Но он лично смог довести эксклюзивное дело до конца, и о нем и его роде узнал весь Рим. Чего еще желать гражданину, который тем более не обременен особо богатством и знатностью?
Род, в котором ему суждено было появиться на свет, был хоть и одним из старинных плебейских, но не таким уж важным и заметным в Риме, как другие. Фундании были выходцами из Фунды в Лации, они не значились среди потомков богов или героев, как значились Юлии или Клавдии. Фундании всегда жили незаметно, без претензий, не совершая великих дел и даже скромных деяний. Но разве в Риме запрещалось когда кому-либо мечтать и добиваться исполнения своих грез? Для гражданина Рима всегда все дороги открыты!
Фунданий, как и два года назад, внезапно почувствовал, что Фортуна благоволит ему. Он поймал птицу удачи за хвост. Теперь главное - не выпустить ее из рук!
Однако, уже на подходе к форуму, неподалеку он заметил долговязую фигуру своего собрата по должности Семпрония. Почти одновременно они приблизились к неумолкающей толпе.
- Коллега, - кивнул в ответ Фунданий, поправляя складки тоги.
- Расступись, квириты! Расступись! - чуть не в один голос крикнули Автолик и сопровождавшие Семпрония его клиенты.
Эдилы торжественно прошествовали к изрыгающей проклятия фурии.
Злопамятен римский народ, когда дело касается его чести! Не удалось дочери знаменитого Аппия Клавдия Цека избежать сурового наказания - перед законами Рима все граждане равны!
Матрону притянули к суду, и плебейские эдилы, Гай Фунданий Фундул и его коллега Тиберий Семпроний Гракх, чтобы впредь неповадно было кому-либо оскорблять римский народ, оштрафовали ее на двадцать пять тысяч монет в серебряных слитках - немалая сумма даже для состоятельных патрициев! (На эти деньги тут же было начато строительство храма Либерты на Авентине.)
Но зрелища зрелищами, забавы забавами, а в сенате сплошное уныние. На восемнадцатом году войны Рим, сдавалось, оказался еще дальше от своей цели, чем в начале. За это время уничтожены четыре крупных военных флота, сухопутная армия Регула, крупнейшие города Сицилии - Дрепаны, Лилибей и Акрагант - до сих пор остаются за карфагенянами.
Запасы казны таяли на глазах, война становилась убыточной и для союзников, чьи силы и ресурсы также в немалом количестве привлекались римлянами.
Упразднение флота и поощрение каперства не намного улучшили положение. Дошло до того, что капитанам, которые на свой страх и риск начали заниматься морским разбоем, отдали для этих целей оставшиеся казенные корабли.
Цензоры Авл Атилий Калатин и Авл Маний Торкват закончили перепись римских граждан. Более чем на четверть убавилось население республики за восемнадцать лет войны с карфагенянами!
Кроме того, Гамилькар, тот самый наглец, который в прошлом году досаждал им на полях Локриды и Бруттия, видя пассивность римских консулов на Сицилии, возобновил набеги на италийское побережье вплоть до Кум в Кампании. Это снова обеспокоило соседей, и послы других городов так же, как в свое время локридцы, вереницей потянулись за помощью в Рим. Тут не захочешь, придешь в уныние!
- Хватит уже пускать все на самотек! Очнитесь, наконец, сенаторы! Нет на вас слепого Аппия! - все чаще доносилось с форума.
Народ напоминал сенаторам о Клавдии Цеке, вернее, о том событии, которое произошло после поражения римлян от Пирра при Гераклее.
Многие тогда в сенате тщедушно склонялись к заключению с агрессором мира. Узнав об этом, отошедший от государственных дел ослепший старец Аппий Клавдий, тем не менее, приказал рабам принести его на носилках в курию, где с жаром стал стыдить доблестных отцов республики, которые в своем малодушии забыли о великой славе предков.
"Я жалею, что только слеп, а не глух!" - бросил он им в лицо с негодованием.
Его пламенная речь тогда настолько воодушевила сенаторов, что они тут же отвергли все предложения Пирра и набрались решимости воевать с ним до его полного изгнания из Италии...
Нет, не забыли римляне этот славный и мудрый поступок достойного мужа! И никогда не забудут!
Римские сенатские мужи собрались с духом. Направили запрос консулам. Те для проведения очередных выборов, в ночной тишине, как велел обычай, объявили диктатора - все-таки верховного понтифика Тиберия Корункария.
Своим помощником Тиберий взял Марка Фульвия Флакка - в начале войны вместе с Аппием Клавдием Кавдиком он был консулом.
Новыми консулами стали Маний Отацилий Красс повторно, под командованием которого в свое время римские легионы успешно воевали на Сицилии, и Марк Фабий Лицин. Последний ничем еще пока не отличился, но - время покажет.
Большие надежды были на опытного Красса, честолюбивого плебея. Он первый из своего рода достиг высших должностей и поддерживался влиятельными Фабиями.
Ни для кого не секрет: когда Красс был консулом, он успешно вел сражения с карфагенянами. Именно к нему Гиерон Сиракузский пришел с веткой мира. Но славу всех побед тогда сенат присудил консулу из патрициев Манию Валерию, тому самому, который впоследствии получил прозвище Мессала, удостоился триумфа и установил на колонне у ростр привезенные из Сицилии первые часы общего пользования...
Некоторые из сенаторов ставили на то, что уязвленное в прошлом самолюбие Красса теперь сыграет римлянам на руку: обиженный полководец будет еще рьянее крушить врагов республики, еще беспощаднее.
Однако, новоизбранные консулы, хоть и сменили прежних, активных боевых действий также проводить не стали, а продолжили осады Дрепан, Лилибея и карфагенян на Герктах - Гамилькар крепко удерживал форпост и противника ближе, чем на пять стадий, к своему лагерю не подпускал.
Война перешла в затяжное противостояние без решительных штурмов и знаменательных побед.
Армии противников оказались равносильны, полководцы испробовали все мыслимые и немыслимые хитрости и в конце концов ограничились редкими вылазками.
Гамилькар стал было подумывать даже, почему бы ему не вызвать на Сицилию семью, раз им теперь ничего не угрожает.
11
Время тянулось неторопливо вслед за вялой поступью слоновьих шагов. Почти год прошел, как Федим с ватагой Иоахима покинул Карфаген. Чем дальше они углублялись в Нумидию, дольше бродили по Мавретании, тем чаще Федиму казалось, что он словно пребывает во сне, долгом, вязком, уходящем в небытие. Остался позади Карфаген, Гамилькарова усадьба, Ашерат. И хотя мысли о ней время от времени к нему возвращались, особенно на привалах или перед ночной стоянкой, он чувствовал, что постепенно они бледнеют, как будто с удалением от города отдалялась и его прежняя жизнь. Да ему, собственно, и задумываться о прошлом было некогда: днем он, как и остальные, возился со слонами; ночью, измотанный, беспробудно спал. Расслабиться особо было некогда, порой по лесным чащам они брели с опаской - вокруг полно диких зверей, и хотя некоторых слоновий запах отпугивал, терять бдительность нельзя было ни на минуту, особенно на привалах. Даже бывалый Иоахим, который обходил вдоль и поперек эти края, знал, казалось, каждую тропку, каждый кусток, и тот никогда не позволял себе расслабиться, был всегда осмотрителен. Да и разыскать бродячее стадо слонов не так-то легко. Иоахим обычно, чтобы отследить его и устроить гон, привлекал местных охотников, которые давно работали с ним. Они неделями топтали тропки в поисках, ведь никогда нельзя сказать определенно, где стадо находится. За день слоны могут уйти за сотни миль - ищи их тогда, свищи!
Многие из местных помощников Иоахима были потомственными охотниками на слонов, с детства до мельчайших подробностей они познавали повадки этих необыкновенных животных, в глубоких сумерках способны были различить их следы, по следам уловить особенности каждого, отличить одного слона от другого.
Когда они присоединились к команде Иоахима, тут же повели ее к предполагаемому месту пребывания стада, за которым следят уже несколько недель.
Охота на слонов - сложное занятие, его не сравнить с охотой на антилоп или диких кабанов. Охотники на слонов, как правило, мужчины молодые и шустрые - нерасторопный малый или постаревший для такой охоты никуда не годится. Тут нужно быть бдительным и проворным, мужественным и хладнокровным. Малейший промах, оплошность, промедление - и твои друзья вернутся в деревню без тебя, - сколько таких было, которые погибали на охоте за серыми гигантами!
Иоахим с этими звероловами знается давно. Под его надзором в нескольких милях от деревни вблизи от небольшого водоема они соорудили загон, куда пригоняли высмотренных для поимки животных и где первоначально обучали их простым командам и действиям.
Иоахим времени зря не терял: несколько дней на отдых от долгой дороги, несколько на подготовку облавы и согласование действий со всеми участниками охоты - и сразу в бой.
Менехем и Иолк в облавах еще не участвовали, Иоахим запретил мальчишкам охотиться со взрослыми - в их возрасте нет еще требуемой быстроты и сообразительности, их легко может затоптать возмущенный слон, не говоря уже о слоне разъяренном, который крушит и разрывает все вокруг себя.
Федим остался в лагере с ними - их время еще пришло. А пока в загон уводят карфагенских самочек, которым предстоит быть основной приманкой вожделеющих самцов. На их запах потянутся особо беспечные, а уж там Иоахим решит, кого оставить в вольере, а кого выпустить за ненадобностью.
Раньше слонов загоняли в ямы, где ранили им ноги стрелами, или на специальные площадки, которые были окружены глубоким и широким рвом (иногда, чтобы поймать одного или двух слонов, продолжали применять эти старинные способы), но Иоахим - широкая натура - в последние годы для ловушек стал использовать загоны, куда можно было завести гораздо больше слонов и выбирать из них наиболее приемлемых для дрессировки.
Когда Иоахим с охотниками ушли, Федим с мальчишками уселись на жердях и стали наблюдать за самками. Прервал молчание Иолк:
- Почему Иоахим не взял нас с собой? Мы уже сколько возимся со слонами, неуж не справились бы и с этими, неприученными?
- Тебе же ясно сказано: мал еще! - раздраженно бросил Менехем.
- Как десятки амфор воды или мешки с финиками таскать, так большой, а как на облаву ходить - не дорос!
Федим ухмыляется над Иолком, но у самого на душе кошки скребут - он ведь тоже не рад решению Иоахима, тоже хотел со взрослыми участвовать в облаве. Дома и не такое видал. Не ходил в одиночку на волка или крупного кабана, но навыки охоты и выслеживания зверя имел, следопытом мог быть. Неужели Иоахиму никто об этом не сказал, что он, Федим, может самому заядлому охотнику фору дать? Федим, может, не до конца знает повадки серых гигантов, но как стать на охоте незаметным для зверя, как вовремя затаить дыхание, замереть и, замерев, простоять битый час, чтобы не спугнуть дикого зверя, учить его не надо, он сам в этом смысле кого хочешь научит, кому хочешь урок преподаст, не гляди что для взрослых он еще недоросток желторотый!
Но ведь так думают сейчас о себе и его друзья, он просто уверен, и каждый мнит себя не только уборщиком за слонами, но, в душе, и ловким погонщиком, который чуть ли не сросся со своим подопечным, а значит, и понимает его - что же такого-то не брать на охоту за своими братьями по духу? Только таких и надо брать, только такие, сроднившиеся по духу, и смогут в непроходимых лесах или на саванных просторах отыскать своего собрата. Хотя никуда и ходить далеко не надо.
- Вот это да! - чуть не разорвало от удивления Менехема. - Гляди, братва! - уже сквозь зубы пролепетал он дальше.
Мальчишки глянули сначала на глаза товарища, которые чуть не выкатились у того из орбит, потом в сторону, куда он глядел, и сами чуть не ахнули: на опушке леса, всего в четверти стадия от площадки вольера, выставив вверх хобот, словно принюхиваясь, замер небольшой, едва больше их самой крупной самочки, слон. Молодой самец? Учуял их приманку? Если бы человек был, сказали бы: "потерял голову", "кровь заиграла"!
Вот те на! Иоахим бродит где-то в гуще непролазных зарослей, прислушивается к каждому шороху и хрусту ветки, а наш пострел сюда поспел!
- Что будем делать? - спросил Иолк.
- Пока не будем дергаться, - твердо сказал Федим.
- Но наши девчонки связаны. Если он войдет к ним, мы его не остановим. И связать не свяжем.
Спустились с жердей, осторожно, чтобы не привлечь внимание слона, хоть он был и не близко, но всякое мельтешенье может его испугать, тем более они в светлых туниках. Спрыгни резко, туника взовьется, что бабочка крыльями взмахнет, бросится в глаза слону.
- И что теперь?
Самки тоже начали волноваться, переступать с ноги на ногу, испуганно вращать глазами. Они тоже почувствовали пришельца, его неподдельный интерес, желание.
- Может, их развязать? - прошептал Иолк.
- Ты что, они тогда ломанут куда глаза глядят, найдешь потом? Иоахим точно нас удавит.
- А так что? Вломится этот увалень в загон, что мы сделаем, как его удержим?
Ответить Иолку нечего. Меж тем самец, не старый видно, сам, может, самку не нюхал в жизни, с опаской, но приближается к заграждению. Как будто никто его не подстерегает, людским духом не тянет.
Мальчишки удивлены: как он их не учуял на расстоянии - запах самок перебил ему, что ли, нюх? А от мысли, что слон тут, а они ничего поделать не могут, их кожа только больше покрылась потом - любая мышь учует!
- Идем к самкам, попробуем там его отогнать. Что он с ними сделает, неясно, но они точно никак себя не защитят, - пробормотал Менехем. - Может, хоть криками его отвадим, если надумает напасть.
Побрели к самкам, пригибаясь, старались не подниматься над высокой травой, которая окружала загон.
- Вот бы его заарканить, Иоахим был бы счастлив! - бросил на ходу Иолк.
- Самок бы не попортил. Не знаю, что делать, - сказал Менехем.
Тем временем слон приблизился. Видно, на самом деле, запах мальчишек потерялся в запахах двух аппетитных слоних. Он уже не шел, трясся легкой трусцой, жадно втягивая хоботом воздух.
Вот и загон. Ворота нараспашку, препятствий впереди нет, впереди только две взволнованные самки, которые чуть ли не сходят с ума от страха, пытаются оборвать путы, которыми их сковывали.
Самец входит в вольер. Его отдаляют от самок каких-то сто, а может, и меньше шагов. Он уже ясно видит их, он больше ничего не видит вокруг, только думает, наверно, откуда они взялись тут, каким чудом появились...
Он удивлен и вместе с тем еще осторожен, хотя и не осматривается с прежней опаской. Теперь он ничего больше и не хочет видеть, слышать и обонять. Но так беспечно отдавшись влечению, он и не замечает, как позади него, из того же леса, на простор выходит громадный индиец с Иоахимом на спине в сопровождении опытных ловцов - охотников на его сородичей. Скажи кто ему, что это именно они правдами и неправдами, всякими хитростями и уловками направили его сюда, он бы ни за что не поверил: он их и близко не чувствовал, и за милю, а вот источающих желание самочек... Или ему так померещилось, они вовсе не пылали страстью? Они не хотели ничего?
Громогласно взревел индиец. Наш самец оторопело замер, обернулся. Что еще за громадина сунется на него из чащи? Да эта скала чуть ли не раза в два выше его и крупнее!
Парализованный видом индийца, он совсем не обращает внимания на спешащих закрыть за индийцем ворота. Исполин с огромными бивнями, с ушами, хлопающими громко, с глазами, налитыми кровью, приближался к нему неумолимо.
Молодой самец попытался было напрячь грудь, встолбиться незыблемо в землю ногами и грозно выставить вперед свои бивни, однако гигант с Иоахимом на спине (а он уже учуял запах Иоахима), не дошел до него и десяти шагов, вдруг затрубил как сотня слонов, поднялся на задние конечности и резко грохнулся на передние, так что аж земля ходуном заходилась. Один раз, другой, потом сорвался с места, налетел на юного самца, схлестнул свои бивни с его коротышами, чуть ли не громадным обломком скалы обрушился на него. Куда только делась его душа? Мышонком в пятки ушла...
Вечером у костра, когда небо в черноте слилось с землей, мальчишки потешались над наивным дуралеем, которого хитростью и обманом Иоахиму удалось выманить из леса и вывести на самок.
От столкновения с индийцем молодой самец в себя прийти не мог. Связанный теперь по ногам, голодный, ибо кормить его пока Иоахим запретил, он стоял в путах в узкой ограде - не пошевелишься, не развернешься, подавленный и униженный. Не далек тот час, когда он сломается и будет выполнять все команды поймавшего его. Если захочет жить.