В первый день мартовских календ погасили огонь Весты, убрали старую золу, вылизали до блеска очаг, вымыли в храме пол.
На глазах у толпы народа на главном алтаре перед входом в храм Метелл вручную, трением умело разжег новый огонь, и тот под радостные возгласы квиритов и пение весталок был перенесен в святая святых - очаг храма, где за ним будут денно о нощно следить хранительницы священного огня, неотступно, не смыкая глаз.
В тот же день приняли присягу и новые консулы Гай Фунданий Фундул и Гай Сульпиций Гал. Бросили жребий, распределили обязанности. Гаю Фунданию досталась Сицилия, Сульпиций оставался в Италии. Это была еще одна, пусть и маленькая, но победа плебеев.
За время службы эдилом, несмотря на всяческие треволнения, Гай Фунданий заметно подобрел, под глазами от частого употребления неразбавленного вина, появились мешки, стал заметен двойной подбородок. Тем не менее, он безудержно рвался в бой с уверенностью, что и полководец из него выйдет не хуже народного трибуна и эдила в прошлом.
Вечером с форума народ разбредался по домам с надеждой, что новый год принесет наконец изменения к лучшему, все давно устали от долгой изматывающей войны, войны без конца и края, которая только обедняла народ, приносила разорение.
После своего избрания Великим понтификом и инавгурации, Луций Цецилий Метелл закатил в Риме пышный пир.
Он нисколько не сомневался, что легко займет эту пожизненную должность после смерти Корункария: он был достаточно известным в республике государственным деятелем, дважды консулом, проконсулом, начальником конницы... Народ никогда не забудет его блестящую победу под Панормом над пунийцами и его триумф с тринадцатью пунийскими военачальниками в кандалах, а с ними и ста двадцатью гигантскими слонами, которых впоследствии закололи в угоду зрителей на арене.
Не сомневался он и в том, что коллегия понтификов утвердит решение комиций, потому что сам почти семь лет был членом этой коллегии и всеми членами коллегии уважаем, - не смотри, что плебей. Но чтó теперь плебей? чтó патриций? - одна из самых тяжелых войн в истории Рима почти стерла аристократические различия. Теперь только доблесть, как воинская, так и гражданская подкрепляют честь и достоинство истинного римлянина. А уж ему в доблести никто не откажет, и он еще полон сил - совсем недавно перевалило за полтинник, он еще, как говорится, Compos mentis - в здравом уме и физически крепок, - чего еще для отправления столь важнейшей должности надо? И благочестия хватает, чтоб быть услышанным богами, чтоб донести до них желания римского народа.
И была у него одна задумка, которую он в самые ближайшие дни намерен огласить в сенате.
Какая первая и немаловажная обязанность понтифика? Следить за тем, чтобы как можно точнее и правильнее проводились жертвоприношения, определенные ритуалы, в определенные дни, с определенными атрибутами... Но правильно ли мы поступили, что отдали храм Астарты-Афродиты на Эриксе под контроль галлов? Я понимаю, что нам не хватало сил и средств вести осадную войну пунийских крепостей на Сицилии и отражать болезненные уколы Барки. Но он теперь закрепился в полуразрушенном Эриксе, - не следует ли из этого, что Астарта до сих пор продолжает помогать ему, покровительствует пунам, несмотря на то, что в ее храме расположились наши ставленники? Где мы оплошали? Что сделали не так, чтобы переманить на свою сторону древнюю грозную богиню, как переманили богов завоеванных италийских и греческих городов? Известно, как Камилл упросил Юнону из Вей перейти в Рим, а Марк Фульвий призвал в Рим этрусского Вертумна из Вольсиний...
Стоит нашим жрецам дотошнее вникнуть в ритуалы, которые проводятся в храмах Астарты и Афродиты, тщательнее разобрать вековые записи, - уверен, справившись с такой задачей, мы лишим пунийцев главного козыря: поддержки всемогущих богов, - и тогда наша победа над ними будет не за горами.
В последние дни он думал об этом часто (так сильно завладела им заманчивая мысль), думал, когда вступал в должность, когда ездил в Лавиний, чтобы там по древнему обычаю принести жертвы местным Весте и пенатам после своего избрания, когда проводил ревизию вверенного ему наследства.
И всю прошедшую ночь накануне заседания сената Метелл почти не спал, все не мог дождаться открытия курии, где оно должно будет проводиться. И хотя задуманное твердо отложилось в уме, он снова и снова прокручивал свою речь, боясь упустить какой-либо важный аргумент, чтобы сенаторы единодушно поддержали его задумку и дали добро на ее осуществление, ведь от этого (он был искренне убежден) напрямую зависит дальнейшее существование римской республики, римской civitas.
Римляне уже не раз убеждались: любого бога можно переманить на свою сторону, а уж если переманили - надежней и крепче эгиды не сыщешь.
Но сегодня вдобавок Метеллу предстояла еще одна немаловажная задача: решить в сенате, на какой день назначить жеребьевку в комициях, которая определит, кого из кандидаток принять в лоно хранительниц священного огня и священных реликвий вместо выбывшей недавно по возрасту весталки.
Прежний понтифик оставил ему это ответственное дело. Затягивать с выбором никак нельзя - культ Весты был особо важен среди других, к тому же кандидатуры на место жрицы давно определились.
Шесть весталок - неизменное число. Оно сложилось издревле. Шесть девственниц, которые день и ночь охраняют священный огонь и священные реликвии - залог существования самого Рима.
Впрочем, с другой стороны, выбор не так уж и тяжел, потому что тем же кодексом к будущей весталке предъявлялось такое обилие разнообразных требований, что круг кандидаток быстро сужался и под жесткие, казалось бы, условия, попадали единицы: девочка должна быть не моложе шести и не старше десяти лет, не являлась сиротой, не имела телесных или иных изъянов, не была бы дочерью рабов или представителей позорных профессий, - и еще многое и многое другое, дотошное, строгое, без каких-либо малейших отступлений.
Старшая весталка совместно с понтификами двадцать таких претенденток уже отобрали. Теперь единственную, которая станет впоследствии их сестрой и подругой на долгие тридцать лет, должен определить жребий на всенародном собрании. Об этом тоже хотел напомнить Метелл на заседании сената, ведь именно сенату предстоит назначить день этого собрания, а позже утвердить избранницу сенатским декретом.
Как человек исключительной ответственности, Метелл лично встретился и переговорил с каждой из девушек, с каждым из ее родителей и соседей.
Нрав, привычки, уважение к старшим, богопочитание, даже опрятность, - всё имело значение и должно было браться в расчет при окончательном решении.
По сути, весталка становилась пожизненной хранительницей главного очага и главных святынь Рима (включая Палладий), являлась связующим звеном между миром богов и миром людей, - как же не учитывать в ней человеческое, самое слабое в такой ответственной обязанности. Именно проявление человеческого, эмоционального, чувственного и губило некоторых весталок...
До начала заседания сената еще оставалось время, на форуме толкаться не сильно хотелось, и Метелл решил прогуляться в священной роще, которая разделяла его нынешнее официальное жилище и храм Весты и к которой примыкал с левой стороны небольшой дом весталок.
Сегодня было немножко душновато, но, может, оттого, что он просто нервничает перед заседанием. Хотя чего ему нервничать - обычная процедура, да и он не первый год ораторствует, со многими сенаторами знаком, с некоторыми тесно дружит.
Можно было бы, конечно, пока пройти в атриум дома весталок, присесть на одну из скамеек возле маленького бассейна - он любил в нем отдыхать и размышлять. Даже когда был рядовым понтификом, управится со своими обязанностями и несколько минут обязательно уделит праздному созерцанию безмятежного атриума священных дев, статуй прежних весталок в нишах двухэтажного портика с колоннами, которые окольцовывали бассейн по периметру, алтаря Ларов в одной из ниш, статуи Нумы, второго царя, который, по преданию, был основателем вестального культа. Сюда не доносились шум и людские голоса с форума, хотя он был неподалеку, здесь мелкие пернатые трещали в кустах, не так, казалось, громко, как в городе, мысли приходили в порядок, и даже самые запутанные проблемы сами собой прояснялись.
В атриуме весталок был какой-то особенный воздух, особая атмосфера... Тишина и покой... Обитель блаженных...
Он видел, что некоторые деревья в священной роще уже доживают свой век, рано или поздно засохнут, можно будет за счет них расширить жилище весталок...
Но что это он? Что это ему взбрело в голову? Это ведь священная роща!
Метелл оторвал от земли взгляд. Он и не заметил, как приблизился к дому весталок. Ноги словно сами его сюда принесли.
Заметил его и привратник, уважительно поклонился и тут же крикнул рабыне, чтобы та разыскала старшую весталку.
Но Метелл остановил девочку жестом:
- Нет, нет, не стоит ее беспокоить, пусть собирается.
Он знал, что жрица готовилась к очередной церемонии освящения: весталки помогали в священнодействиях жрецам и других культов. Однако девочка все равно убежала доложить старшей весталке о появлении Великого понтифика.
Да, ему теперь даже по городу просто так не пройти. Как говорили древние, слава сама догнала его...
Появилась Эриция, старшая весталка, с которой Метелл был знаком еще будучи рядовым понтификом: как-то вместе они посвящали один из новоявленных храмов на Бычьем рынке.
Эриция нравилась ему своим мягким характером, добротой, покладистостью, да и в умении одеваться ей не откажешь.
Вот и сейчас она одета как первая римская модница, вроде ничего особенного: скромная нижняя туника, поверх нее подпоясанная выше талии стола, обыкновенная, казалось бы, прическа, но как уложены волнистые волосы, как мягко струятся складки столы, как искусно завязан узелок пояска. Она еще не совсем одета как должно, но уже неотразима.
Только недавно девушке исполнилось тридцать, совсем ничего осталось до того дня, когда она, по обычаю, сложит с себя обязанности весталки и вернется в мир. Благо, если встретит достойного мужа, нарожает детей, - она еще способна на это, однако, - как повезет.
Редкая в прошлом весталка становилась матерью семейства. Многолетняя обязанность хранить верность Весте зачастую налагала на бывшую весталку тяжелый груз одиночества, неприятия внешнего мира, неудобства. Как правило, бывшая весталка до конца своих лет оставалась одинокой, неприкаянной, можно сказать, потерянной для общества и людей, но тут уж каждый выбирает сам.
Некоторые доживали свой век в доме весталок - это не возбранялось, до конца дней своих помогали другим чем могли, но большинство уходило в мир и словно растворялось в небытии, превращаясь в неуловимый образ в виде статуи в узкой нише портика...
Метелл слегка кивнул жрице. Она поспешила извиниться перед ним:
- К сожалению, я не смогу уделить вам много времени, так как нам с моими помощницами нужно спешить на освящение нового фонтана на Эсквилине, вы же знаете.
Да, Метелл был в курсе. Одно из самых значимых событий этого года.
Фонтанов, как, впрочем, и колодцев, в городе не так уж и много, - по пальцам можно перечесть.
До Аппия Клавдия Цека римляне вообще брали воду только из Тибра, потом Гай Аппий, коллега Цека по цензорству, прозванный впоследствии "охотником", так как словно носом чуял скрытую под землей воду, нашел другой источник, за городом, а Цек провел воду в город, за что акведук и получил его имя.
Через сорок лет Маний Курий Дентат, за счет поступлений от добычи, которую захватили у Пирра, соорудил еще один водопровод, известный теперь как Старый Анио, - для него воду забирали чуть выше Тибура. И каждый фонтан в городе питался от этих источников, из фонтана брали воду для домашних нужд, фонтаны освежали, у фонтанов собирался народ, перемалывал соседям косточки, делился новостями с форума...
Метелл улыбнулся.
- Нет, нет, задерживать тебя не буду, я, собственно, пытался только немного собраться с мыслями перед заседанием в сенате, вот и забрел случайно. Признаться честно, ты мне оставила тяжелый выбор, предложив равнодостойных кандидаток. Но, я думаю, не пройдет и декады, сенат утвердит кандидатку и ваша достойная семья священных дев вновь будет в полном составе.
- Надеюсь, - сказала Эриция. - Не за горами вестальные праздники, девочка как раз бы прониклась нашими священнодействиями, лучше бы почувствовала значимость своей службы, ее необходимость.
- Всё так, всё так, - сказал Метелл. - Ну, иди, пусть с тобой пребывают боги.
Эриция откланялась, вернулась к себе. Метелл опять побрел под сень священных дубов.
До курии, где сегодня заседал сенат, было два шага, но он хотел еще раз мысленно пробежать свою речь, чтобы не выглядеть неподготовленным и нетвердым.
2
Сенаторы не стали тянуть лямку: сразу же определили день голосования.
Раз испокон веку определено быть при богине шести жрицам, - так тому и быть.
В тот же день, не затягивая, утвердить и выбор народа.
Что касается эрикцинской богини, - пусть Метелл сам со своими собратьями решит, что можно и что нужно сделать, чтобы привлечь иноземных богинь на нашу сторону, как это делалось всякий раз, когда в том возникала необходимость или когда римскому народу угрожала опасность.
Не сильно встревожило сенаторов и сообщение о разгроме Птолемеем Селевка, в результате которого Птолемей присоединял к Египту и Сирию. С Птолемеем они давно ладят, Селевк же всегда был непредсказуем. И теперь, сбежав в Антиохию, неизвестно еще, что выкинет, а так Птолемей будет его сдерживать. За это сенату и Риму беспокоиться не о чем. Сейчас сенат больше занимал другой вопрос: уж миновало четыре года, как римляне воюют с армией Гамилькара, второй, как пытаются скинуть карфагенян в море, но так и не скинули. Барка, словно ливийский сикомор, намертво врос в сицилийское побережье, и выкорчевать его никто не в состоянии. И море для карфагенян на Сицилии остается добрым другом. Морем карфагеняне снабжают осажденные города продовольствием, морем уходит из своего лагеря Барка и морем возвращается в него.
Со стороны суши его лагерь, как и Лилибей с Дрепаном, достаточно хорошо заблокированы: муха мимо стана римлян не пролетит, но море... Со стороны моря, к сожалению, им все просторы открыты. Значит, нужно искать другие возможности как-то закончить эту изнурительную и убыточную войну.
- Что же искать, достопочтенные сенаторы? - поднялся со своего места Авл Атилий Калатин. - Зачем далеко ходить? Вспомните: большинство последних важных побед мы совершили на море, благодаря тому, что море превратили в твердыню. Теперь пуны не властны над морем, но и мы ничего не предпринимаем, чтобы вернуть завоеванное. У нас почти не осталось кораблей, мы ничем не сможем помочь нашей доблестной армии на острове, случись пунам отправить новый флот на Сицилию. Некоторые мне возразят, мол, на сегодня, флота нет и у пунов. Соглашусь. На сегодняшний день нет. Но это не значит, что он не появится у них завтра, зная, сколь богаты кошельки их купцов и обильны налоги с подданных. Рим таким богатством не обладает. Рим не принуждает своих друзей и соседей пополнять его казну, поэтому сейчас и бедствует. Но я не о том. Я о том, достопочтимые сенаторы, что напрасно мы тешим себя тем, что на сегодня нет у пунов флота. В любую минуту они могут собрать его. В любую минуту могут направить его на помощь Барке, а это уже не иллюзия, это реальность.
Калатин замолчал, предоставляя сенаторам осмыслить сказанное. Кто-то из сенаторов не выдержал, крикнул с места:
- И что же ты предлагаешь, Авл?
Калатин глянул на крикнувшего из-под густых седых бровей.
- Предлагаю вспомнить вам, как, невзирая на бури и катастрофы, которые случались с нашим флотом по воле богов, мы находили силы, чтобы подняться. Вспомните, как нам с Гнеем Корнелием , будучи консулами, буквально за три месяца удалось спустить на воду около двухсот новых судов взамен погибших в тот год в страшную бурю. Смогли же! Сможем и теперь. Тем более у нас прекрасно сохранилась пентера Родосца, которую мы захватили под Лилибеем и которая до сих пор находится в Остии.
- Но где же взять деньги, чтобы построить нам новый флот?
- Об этом я тоже хотел сказать, - даже бровью не повел Калатин. - Да, собственно, вам всем об этом известно. Многие граждане, как муниципальные служащие, так и частные лица давно готовы на собственные средства снарядить один или два корабля. Хоть сейчас. Никому не безразлична судьба республики! Как мы можем не откликнуться на желание квиритов? Думаю, мы должны не только приветствовать подобные патриотические устремления, но всячески способствовать их воплощению. А как действующий цензор, я требовал бы от сената решения, чтобы все подобные издержки частным лицам были возмещены в полной мере. Как еще мы можем отблагодарить ратующих за нашу победу сознательных граждан?
Калатин замолчал. Наступила тишина и в курии. Кто-то кашлянул, кто-то заерзал на своем месте, под кем-то скрипнуло кресло.
Председатель поднялся.
- Думаю, благородные сенаторы, в словах уважаемого цензора есть рациональное зерно. Денег на такое крупное предприятия на сегодня в казне нет, но всякий знает, что деньги есть у граждан. И граждане горят желанием поделиться ими с государством во имя благородной цели: закончить тяжелую и ужасно обременительную для Рима войну. Три самнитских длительных войны так не выхолостили запасы нашего государства, как одна эта, которая длится почти двадцать лет. В начале ее мы еще только рожали своих детей, а теперь они плечом к плечу стоят с нами, защищая республику.
- Пусть будет так! Никто не запрещает! Есть деньги, есть! - неслось с разных сторон, с разных мест. - Надо огласить все народу! Не затягивая! Сегодня же!
Председатель, поднял правую руку, прерывая гомон.
- Обязательно объявить нашу просьбу народу. Никакого принуждения, никакого давления. Только предлагаю дополнительно обсудить и принять правильное решение еще по одному вопросу. Мне кажется, мы можем посулить тем, кто добровольно сдаст деньги на постройку кораблей, возмещение затрат. Но только в случае удачного предприятия. А погибнет наш последний флот, нет никакой уверенности, что и Рим не погибнет.
- Рим не погибнет! - крикнули с дальних мест.
- Не погибнет! - прошелестело буйно по рядам. - Нет! Никогда!
- На том и стоим, - сказал председатель, и все разом поднялись со своих мест.
- Да здравствует республика! Да здравствует Рим!
Долго не смолкали в курии возбужденные голоса сенаторов.
На следующий день решение сената довели всем гражданам Рима на форуме.
А через несколько дней свершилось голосование и по предложению Великого понтифика.
Метелл остался доволен: и решение не затянулось, и мнения сенаторов не разошлись, хотя и были прения, ведь по жребию - о, превратности судьбы! - из двадцати кандидаток с немалым перевесом вышла одна: Клавдия Квинта, дочь недавно умершего Публия Клавдия Пульхра, того самого незадачливого консула, который перед битвой под Дрепанами опрометчиво пренебрег птицегаданием, а впоследствии, несмотря на многие прежние заслуги, был обвинен плебейскими трибунами в государственной измене.
Но разве дочь в ответе за отца? Никоим образом. И все понимали это.
К тому же, казалось, боги нарочно остановили свой выбор на дочери оскорбившего их святотатца. Ей служить, ей очищать свой старинный род, вымаливать у всемогущих богов прощение.
Метелл только недавно, после смерти ее отца, проводил в их семье процедуру перевода сакральных обязанностей, чтобы не прекратились посвящения и обряды ларам, пенатам и другим богам в ветви этого известного рода, ведь род Клавдиев в истории Рима оставил глубокий след.
Еще во времена Ромула переселились они из сабинского Регилла по почину его соправителя Тита Тация и стали наряду с другими патрицианским родом. С течением времени множество раз представители Клавдиев становились консулами, диктаторами, цензорами, одерживали триумфы, обустраивали и облагораживали Город.
Да и по характеру девочка подходит как никакая другая. Соседи говорят: тиха, скромна, покладиста, усердна в порученной работе и набожна, - чего еще для столь строгой обязанности хранительницы священного огня надобно?
С другой стороны для ее будущего это лучший выход, потому что, лишившись отца, она хоть и перешла под крыло родного дяди, Гая Клавдия Центона, все равно остается чужой в чужом доме.
И родной брат Аппий ненамного старше ее, - кто ему поможет стать на ноги? А у весталки широкие возможности даже в этом: она может помогать родным и деньгами, если те будут нуждаться. А там Аппий подрастет, пройдет обряд совершеннолетия, примет от дяди отцовское наследие, станет главой дома - их ведь двое осталось у матери, не смотри, что она кличется пятой...
Одобрила решение сената и Эриция. Когда Метелл сообщил ей об утверждении девушки, хотела вместе с ним отправиться за будущей сестрой-весталкой, но Великий понтифик предусмотрительно остановил ее рвение: негоже без всякой на то надобности жрицам Весты выходить из своего жилища. Он сам доставит Клавдию, а уж там девочка на долгие годы останется в полной ее власти, под ее крылом.
Метелл покинул жилище весталок. Колесница Гелиоса уже спускалась с вершины небес, форум наполовину опустел, это хорошо - не стоит к себе привлекать лишнего внимания.
Метелл не стал брать даже носилок, которые предназначались для весталок и которыми они пользовались, если надо было добраться на другой конец города или до нужного места как можно быстрее, хоть перед ними и охраняющими их ликторами народ расступался беспрекословно.
Метелл надеялся, что двух понтификов и девочку с ними в такую пору никто и не заметит. Однако все вышло не совсем так, как хотелось.
Клавдию они забирали из ее дома, хотя и передавал ее из рук в руки, как принято по обычаю, с коленей, из-за отсутствия отца, родной дядя.
- Жрицу-весталку для совершения священнодействий, производимых по закону жрицей-весталкой за римский народ Квиритов, как та, которая была лучшей по закону, так тебя, Амата, беру, - произнес Метелл слова, которые и до него столетиями произносили Великие понтифики, уводя из семьи девушку для служения Весте, словно похищая, как уводили первую, которая, по преданию, звалась Аматой.
Метелл колдовал вместе с Гаем Клавдием у домашнего святилища, ларария, Публия Клавдия. Вдвоем они возжигали курения семейным предкам и тем самым освобождали Клавдию от их покровительства, так как она теперь долгие тридцать лет будет истово служить одной богине - Весте.
Сама Клавдия смотрела на всё происходящее, как на детскую игру, на забаву.
Мать настроила ее на расставание, посулив всяческие блага, ведь она вливается в лоно великой Весты, где будут такие же, как она, девочки, где ей не придется скучать, где с ней будут обходиться, как с младшей богиней, помощницей во всех священнодействиях. Клавдия вроде бы приняла всё с должным спокойствием. Но первой не выдержала сама мать. Еще до конца ритуала она начала голосить, обливаться слезами, мол, ее лишают последней радости жизни, забирают самое ценное, что у нее осталось.
Гай Клавдий недовольно глянул на Корнелию. Его и так в последнее время выводила из себя ее помешанность - иными словами не назовешь. Видно, смерть мужа, позор, который пал на ее осиротелый дом, злобные упреки в спину вывели ее из себя, вызвали черную желчь, довели до отчаянья. После этого он уже на правах патрона категорически запретил ей покидать дом (кроме каких-либо праздничных дней, да и то в сопровождении нескольких строгих рабынь, которые нигде не оставляли ее без присмотра). По этой же причине он не хотел и чтобы она присутствовала на церемонии передачи дочери Великому понтифику, как чувствовал, что невестка не выдержит, устроит непотребство.
Ее малолетний сын, Аппий, который стоял неподалеку, бросился было успокаивать мать, но Гай Клавдий удержал его за плечо, кивнув служанке, чтобы препроводили матрону в ее покои.
Рабыни вывели Корнелию из атриума, но та, обливаясь слезами, но вроде поостыв, продолжала со второго этажа глядеть на окончание церемонии. Однако, когда Великий понтифик со своим окружением, завершив все процедуры, стал уводить дочь из дома, она вырвалась из рук рабынь, сбежала вниз, опрометью пронеслась по двору, оттолкнула от себя привратника и выскочила на улицу.
Понтифики уже сворачивали на Via sacra, Священную улицу, и Корнелия, не видя никого и ничего вокруг, поспешила за ними.
Слезы продолжали орошать ее лицо, но толпа узнала матрону и не приняла ее боли.
Как быстрый ветер скользит по верхушкам деревьев в ненастные дни, так людской шепот быстро разнесся по толпе:
- Корнелия... Безумная Корнелия... Позор Рима... Прочь с наших улиц...
И вслед за тем - пинки, толчки, плевки под ноги...
Но Корнелия давно не обращала на них никакого внимания, она старалась не упустить из виду дочь, глядела на нее поверх голов.
Клавдия не оборачивалась, держалась за руку Великого понтифика, шла, как будто на торжество, где показывают диковинных зверей, пляшут танцоры, играют музыканты, колдуют фокусники.
Только переступая порог жилища весталок, словно почувствовала на себе давящий взгляд, обернулась, но никого позади не увидела, священная роща будто уснула - ни звука, ни шороха.
Корнелия даже последний стон крепко зажала в горле, и когда ее окружили слуги, подхватили подмышки и силой повели обратно, она больше не упиралась.
3
Клавдия легко приняла резко наступившие перемены в ее жизни, ее не нужно было уговаривать - ей самой надолго врезалась в память случайная встреча со жрицами на форуме, когда они с матерью ходили на Весталии в прошлом году.
Нарядные жрицы в белоснежных туниках, в ярких венках на головах, радостные, счастливые, лучащиеся...
Уже тогда ей захотелось быть такой же, как хотелось быть похожими на весталок всем маленьким девочкам Рима. Поэтому Клавдия нисколько не расстроилась, что покидает родной дом, расстается с матерью и братом (в конце концов, при желании она сможет их навещать, это не возбранялось).
Не было печали, как не было и страха перед новой жизнью, новыми обязанностями. Наоборот, ее всегда интересовали священные девы: они и держали себя с достоинством, и наряды их были не менее богаче и краше нарядов даже самых богатых римлянок. И наконец: приобщение к тайне. Всех детей занимала тайна, скрытая за обитыми медью парадными дверьми храма Весты: что происходит там, внутри, что совершают жрицы, что за священные реликвии хранятся в его скрытых от людских взоров нишах?
Все было любопытно Клавдии, обо всем на хотела узнать лично, поэтому с завидным спокойствием вложила свою хрупкую ручку в жилистую руку Великого понтифика, не прослезилась, прощаясь с матерь (чего она-то слезы льет?), а переступив через порог родного дома, вышла на улицу и даже не обернулась - она вся была устремлена вперед, ее мысли уже витали над форумом, у священной рощи, которая примыкала непосредственно к храму Весты, в жилище весталок.
Когда народу навстречу попадался Великий понтифик в шапочке и тоге и девочка с ним, он почтительно расступался, некоторые кланялись, некоторые замирали. Это забавляло Клавдию, но и нравилось ей.
Казалось, и солнце в этот час светило ярче, и звуки рынка становились тише, и ветер быстро прятался в кронах кипарисов и пиний.
Но вот они прошли мимо храма Кастора, конной статуи Клелии, "озера" Ютурны, храма Весты, миновали священную рощу и ненадолго остановились у дверей дома весталок на ее окраине.
Метелл сказал:
- Вот ты и дома.
"Я дома", - мысленно произнесла Клавдия, и грудь ее наполнилась теплом.
А потом, переданная под крыло старшей весталки Эриции, она знакомилась с новыми подружками, с теми, кто сейчас был не на службе, знакомилась с новым домом, обслугой, порядком.
Сегодня она еще не окончательно оборванная пуповина родной семьи, а завтра, когда она пройдет все положенные ритуалы, постриг, облачится в жреческие одежды и принесет присягу, она станет священной девой, и на ее хрупкие плечи лягут тяжелые и ответственные задачи: быть хранительницей священного огня, заветных государственных святынь, божественных тайн; ей придется долгие годы перед богами и квиритами отвечать за благоденствие и существование самого Рима.
Стригли Клавдию накануне Весталий, срезали волосы сакральным медным ножом, который знал, как утверждали некоторые, еще знаменитого царя Нуму.
Клавдия сидела на высоком кресле из слоновой кости, выпрямив спину. Она боялась лишний раз вздохнуть, пошевелиться.
Стригла ее сама Эриция, но присутствовали при этом и все остальные весталки, кроме той, что дежурила в этот день у очага. Одна держала новую, только недавно вытканную для этого случая, шерстяную тунику, в которую потом, после стрижки и омовения, облечется Клавдия, другая, чуть постарше Клавдии, обносила вокруг нее зажженную лампу с благовониями, третья, с большими, чуть навыкате глазами, читала нараспев гимны Весте.
Звуки в небольшом замкнутом помещении были приглушены слабым освещением и невысоким потолком, и голос чтицы от этого становился только бархатнее, сокровеннее.
Пламя от горящих светильников, мерцая, весело играло на стенах, ярко отражалось на лицах весталок и стоявших вдоль стен в ожидании приказов служанок.
Все было торжественно, таинственно и очаровательно.
Клавдия воспринимала все происходящее, как волшебство. С трудом верилось, что еще вчера она бродила по дому, скучала среди рабынь, общалась с матерью и старшим братом, а уже сегодня пребывает в сказочном мире, и сказка эта не выдумка сизобородых старцев, а самая настоящая реальность, хотя она и делает все, как во сне: безропотно дает себя накоротко остричь, обмыть, облечь в белоснежную тунику, повязать на голову узкую повязку; покорно произносит вслед за Эрицией обращение к Весте, просит принять ее в сонм хранительниц священного огня и верных служанок богини, послушно следует за девушками в священную рощу, где весталки с особой торжественностью закапывают ее срезанные пряди под так называемое "дерево волос", лотосовое дерево, такое же древнее, как и сам храм.
Клавдия почтительно склоняет голову перед Великим понтификом, который поначалу произносит сакральные формулы, а затем совершает на небольшом алтаре в священной роще положенные жертвоприношения.
Уже завтра она сама будет стоять среди своих сестер-весталок, жадно вникать в таинства служения богини, но сегодня она еще только причащается, все пока для нее просто детская игра, забавное приключение...
Метелл восторгался еще, наверное, пуще Клавдии Квинты, - он все-таки успел провести обряд до наступления Весталий, потому что в Весталии, в июньский день традиционно пепел из священного очага торжественно выносили из храма и выбрасывали в воды Тибра, как было заведено издавна. Богиня была бы недовольна, если бы вместо положенных шести весталок, у очага собрались бы только пятеро. Да и вообще, можно ли было бы тогда проводить все определенные процедуры?
Обиженные боги, как обиженные дети, - с ними лучше находить общий язык. Боги обид не прощают. С ними потом трудно договариваться. Но в данном случае Метелла упрекнуть не в чем: он все сделал, как надо, он всегда был человеком ответственным, за это его и уважают. А как иначе, когда от тебя напрямую зависит судьба твоей страны, твоего народа! Всем бы правителям об этом помнить!