Былое. О жизни Ивана Безуглова
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Это все о жизни
Больше 7о лет прошло после окончания Сталинградской битвы, но до сих пор не утихают раны нанесенные войной не только у воинов, защищавших Сталинград, но и у тех людей попавших в эту людскую мясорубку, перемалывающая не только людские судьбы и невзгоды, но она ломала психику людей, удерживая их на грани жизни и смерти ,в эти минуты, часы дни и недели. Старики, матери и дети, оставшиеся в зоне военных действий и попавших на территории занятой немецкими войсками, чудом сумевших не только с большим трудом сохранить свои семьи, но и сохранить жизненную веру. Мне пятнадцати летнему, мальчишке пришлось испытать этот кошмар и хочется поделиться своими воспоминаниями о том времени. Но больше всего хоть в сотой части рассказать о тяжелой доли матери в это тяжелое время. О ее страхе за жизнь не только за свою жизнь, но за каждого члена семьи и постоянного самопожертвовании за каждого, которым грозить смерть от пули, снаряда бомбы или голодная смерть. Возможно, я взялся за непосильный труд, чтобы восстановить события тех драматических дней. Я делал попытки узнать у знакомых, бывших детей моего военного времени
вспомнить через три десятка лет о их восприятий оставшихся в их памяти, прошедших ад военного противостояния. Но мало что сохранилось в их памяти о тех временах, да видимо и не было желаний вспоминать о пережитом. Я тоже в молодые годы много не вникал в воспоминания военного времени, потому что в послевоенное время вся жизнь уходила в работе, учебе в жизненных заботах. И только в сорок лет, когда на комбинате взорвалась печь, и я получил тяжелую травму головы с переломом основания черепа, ожог больше 75процентов тела, со смятыми позвонками, каждая из травм могли привести к летальному исходу. Но я выжил. Две недели в коми, месяцы в больнице скорой помощи, куда меня привезли умирать обожженного с разбитой головой без признаков жизни. Был воскресный день и куда -то меня везти в другую больницу, доктор скорой помощи решил что бесполезно. Тем более когда после взятия пункции выяснилось что у меня нет шансов на выживание. Я в это время очнулся и слышал слова доктора. Мозговая жидкость серого цвета с прожилками крови. Готовьтесь к летальному исходу. После этого я впал в кому на две недели.. Потом , когда я пришел в сознание, бессонными ночами прикованный к постели с страшными головными болями в кошмарных снах, Я не один раз пережил свою жизнь начиная от рождения и до взрыва печи. Иногда уже дома по ночам, в тяжелом, почти бессознательном состоянии, при зажженной лампочке, я наяву видел себя как ребенком, так и взрослым. Наяву брал карандаш или ручку и писал все что видел. Внешние возбудители восстанавливали в моем мозгу давно прошедшее время. Особенно пережитое во время войны. Доходило до сумасшествия, и тогда я вновь ложился в больницу. Бессонными ночами я видел кошмары из своей жизни от рождения и до того злополучного дня когда авария на силикатном комбинате привела к почти смертельному исходу, а иначе к второму рождению. В полусознательном состоянии после перенесенного коми и в период болезни при свете лампочки над столом я пробовал записывать, что видел пусть каракулями. Я исписал много листов бумаги, и когда уставал, то засыпал, уронив голову на руки за столом. Очень жаль, что целый чемодан исписанных листов бумаги при пожаре в отцовском доме позже сгорели. Сейчас я много бы отдал, что бы восстановить записанное. Но в моем мозгу многое сохранилось и после выхода на пенсию, я решил восстановить все, что пережил. Каждый раз, когда я вспоминаю какой- то эпизод, то ниточка воспоминаний тянется все дальше. Ночью я до сих пор иногда вижу в полусне прожитое, потому что после аварии я практически потерял нормальный сон. До сих пор живу в двойном измерении. Днем настоящей жизнью, а ночами иногда живу или в ночных видениях или во время расстройств в ночных кошмарах. Когда я сплю, то часто слышу запахи или звуки, которые посылают мой мозг в прошлое время. Звук прошедшего порожнего грузовика в ночное время близ моего дома ассоциируется с звуком бомбардировщика. Память подбрасывает продолжение видения, или запах труппа от запаха папироски прошедшего человека с зажженной папиросой у открытого окна, с запахом пожара во время войны, или с запахом разлагающего труппа который мы с дедом закапывали в окопах . Когда я читаю свою историю о нашей жизни во время войны, то острее понимаю , как велика роль матери, в самые трудные дни нашей жизни и не только во время войны, но и в трудный послевоенный период. Все это я пытаюсь еще раз описать в своих воспоминаниях о своей жизни, о тех испытаниях, которые мы пережили, и хотелось что бы мои дети, внуки и родные узнали, как мы тогда жили. Постараюсь быть честным и последовательным. Мне было 14 лет, когда началась война. Отца забрали на фронт. Дядя работал на военном заводе Баррикады за 10 километров от дома, часто там он и ночевал. Семья- мама с только что родившимся братиком Колей, дедушка с бабушкой по 70 лет, сестра Тая 9 лет и я. Нас в школе с третьего класса учителя воспитали быть патриотами ,и мы верили в непобедимость нашего народа. В возрасте до трех лет прикованный к постели я учил познавать азбуку по истрепанному букварю для неграмотных самостоятельно лежа на подстилке во дворе дома. Вилка, грабли или нож на страницах букваря и название под ними дали возможность учить буквы и слова. Такая жизнь приучила меня терпеть боли и невзгоды. В возрасте около трех лет прикованного к постели, вылечил меня старик- странник случайно увидевший меня полутрупом раздетом, когда мама у меня меняла пеленки по дороге из областной больнице, где меня признали неизлечимым на всю жизнь прикованныМ к постели. Он жил у нас все лето и лекарственными травами с балки с растираниями поднял меня на ноги. Я быстро поправился, перегнал в росте пацанов и 6 лет я уже деду читал газету " Сталинградская правда", которую мы одни на улице выписывали. Дед приучил меня думать о прочитанном, заставлял еще раз прочесть прочитанное и рассуждал, что делал и я. В первый класс отец определил меня на год раньше моего возрасту. В классе только учили читать по буквам, а я уже вслух читал газету деду, и мне было неинтересно учиться. Учительница видела как я мучаюсь сидя за партой безучастно отношусь к учебе, поэтому меня записали в взрослую библиотеку, потому что детских в наШЕм СЕЛЕ не было. После того как библиотекарь удостоверилась что я хорошо читаю и усваиваю прочитанное, разрешила брать домой любые книги и журналы. Позже, когда началась война, а отца забРАЛИ НА ФРОНТ, в колхозе в то время не хватало рабочих , и я прибавил себе год, прошел короткий курс комбайнеров и пошел работать на комбайн, сбрасывал полову в волки и впервые в жизни заработал зерно и солому. Работа пыльная и тяжелая. Я похудел наполовину, но окреп и был горд первым заработком. Бабушка назвала кормильцем, хотя к труду был приобщен с самого детства, сразу после болезни помогал семье и работал на огороде и на бахчах. Осенью нашу новую, только построенную школу превратили в госпиталь ,и мы всю зиму учились даже в холодных сараях.. Весной я получил свидетельство об окончании семилетки и первый рабочий документ комбайнера и тракториста. От отца после 2х писем с фронта вначале войны писем не получали. Мама с бабушкой ходили к гадалкам и к старичку вместо попа отпивающего погибших на фронте и всем женщинам получивших похоронки . Они молились за здравие тех , от кого нет известий. Приходили домой успокоенные, с большими надеждами за своих близких. Они видели , что старик молится за живых и погибших. На запрос, получили извещение из военкомата, что отец пропал без вести, опять молились. Осенью в балках за селом проходили военные учения . С раннего утра проходили много солдат. Некоторые были в гражданской одежде, говорили, что не хватает обмундировании. Поздней ночью люди возвращались. Грязные, голодные еле добирались до своего места. Людей набиралось в нашу хату так много, что спали на полу впритирку друг к другу. У нас круглые сутки топилась железная маленькая печка углем, и было тепло. Везде где было можно развесить, сушились их вещи, портянки, одежда и обувь. Воздух так был насыщен испарениями, что маленькая электролампа над потолком была еле видна. Чтобы вылезти с маленькой спаленки, где спали мама, я, и сестра Тая, мне, что бы выйти в туалет приходилось вылезать по телам. Мама чинила их изорванную одежду, а бабушка спешно варила тыквенную пшенную кашу в ведерном чугунке, что бы накормить красноармейцев. Позже зимой в нашем доме размещались регулярные части. Некоторые уже побывали на фронте. Мама расспрашивала об отце. Ее успокаивали, приводили примеры захвата в плен или он в партизанах. В то времени в газетах и по репродуктору, мы много слышали о зверствах над пленными и в акупированных немцами районах, писали и говорили об активизация партизанского движения. В нашем доме всегда тепло и старались многие попасть к нам. Я с мамой два раза в неделю ходил на станцию Разгуляевка, где меняли на молоко у паровозников уголь или выбирали несгоревший во время чистки топок. За зиму в нашем доме на постои были бойцы многих родов войск. Каждый из них оставлял свои запахи. Солдаты пехотинцы- острый запах пота и махорки. Танкисты и пехотинцы- запах солярки и отработанного масла. Возчики- конский пот и запах кожи. Шофера и ремонтники, которые стирали свои комбинезоны - бензином. Мне этот запах особенно нравился, и я с удовольствием вдыхал.
Возможно, поэтому меня всегда влекло к техники. Мама эти запахи не переносила и потом долго мыла и скребла во всех углах, освобождаясь от этих запахов. Так прошла вся зима длинная, но не скучная. После того как отец ушел на фронт а дядя по неделям не приходил домой и ночевал в цеху, мы остались без материальной поддержке, вся надежда была на корову, так как трудоспособных в нашем доме не было. Мама через день с кошелками, сплетенными из прутьев называемые зембелями, нагруженная горшками с молоком ходила за 10 километров в город на рынок. Там она меняла молоко на хлеб, телячьи сбои, требуху и деньги. В то время продуктовые карточки не выдавали и за хлебом в магазин занимали очереди мы с мамой с вечера. Иногда с рынка она задерживалась, что бы покормить братика грудью и часто приходила мокрая от пота. Она уходила рано утром и видимо молоко ей распирало грудь, кормила Колю с слезами на глазах. Несколько раз приходили с сельсовета и военкомата ее забрать на рытье противотанковых рвов, куда посылали всех способных держать лопату, но спасал грудной ребенок. В конце зимы дед устроился сторожем в редакцию, но подходила весна и нужно готовить инвентарь для садовых работ, которыми мы занимались с ним, и он бросил работать и посвятил себя подготовкой к весенним работам. Нам как семье военнослужащего обещали выделить землю для бахчи в районе строящего санатория близ силикатного завода. ,Других трудоспособных в нашей семье не было. Земли были колхозные, а большая часть сельчан работала на заводах, а не в колхозе, где была постоянная нехватка рабочих, поэтому была трудность получить землю. У нас даже еще до войны отобрали сады и огороды и отдали колхозам землю для пастбищ коров. В 10 летнем возрасте, на лавочке, где по вечерам собирались старики и старухи поговорить после трудного рабочего дня, я наслышался от стариков о такой несправедливости, написал письмо Сталину, думал, что он об этом не знает и накажет районное начальство, о чем говорили вечерами на лавочках бабы и старики. Письмо бросил в почтовый ящик у сельсовета. Конечно, оно до Сталина не дошло, и начальство вызвало моего отца. Тогда запросто могли посадить моего отца. Его целый день допрашивали в НКГБ и он домой пришел еле живой. Я в то время уже писал и посылал в пионерскую правду рассказы и стихи и даже получил пособие как правильно писать. Я бы и после этого посылал бы много написанного, у меня накопилось много заготовок, особенно после того когда я готов был вместо камикадзе на торпеде взрывать японские корабли отделившись от ракеты на маленькой лодки от торпеды. Но после этого письма к Сталину отец вообще запретил всякую переписку, Так рано закончилась моя литературная деятельность, о чем я очень сожалел, ибо привык писать.
Этой осенью землю нам выделили без лесника близ строящего санатория, теперь 18 больница Дзержинского района. Вся тяжесть обработки легла на наши с дедом плечи. Мы вручную копали, пололи, поливали водой с привезенной с колодца бочки, установленной на ручной тележке. Труд был адский, но зато ожидали неплохой урожай тыкв, дынь, овощей и арбузов. Построили шалаш из веток и травы и там часто ночевали с дедом, потому что близ строящегося санатория стояли зенитки, и солдаты делали набеги на бахчу и воровали по ночам. Бахчи находились близ дороги из города в наше село и мы с дедушкой наблюдали как прошли весной тысячи солдат через село к Дону. К нам иногда заходили солдаты. Дед угощал собственного приготовления махоркой и в разговоре мы знали, что немцам через Дон не пробиться. Там настроено много укреплений, да и сам Дон являлся преградой. Мы верили и надеялись на лучшее. Мы и сами видели что немецкие самолеты разведчики ежедневно летали, но не стреляли и не бомбили. Иногда по ночам летали и бомбили город два три самолета и наши зенитчики их обстреливали. Но самолеты летали высоко. По слухам от рабочих заводов слышали что перед заводами были построены строения и когда прилетали самолеты, то там включали свет и немцы их бомбили не принеся вред заводам. Говорили, что разбомбили ФЗО и были раненные и убитые. Но это были только слухи. На село пока не упали бомбы.
Но вдруг спокойная жизнь кончилась в один день. В этом своем воспоминании о тяжелых временах мне хотелось рассказать через какой ад пришлось и нам с ним пройти. В субботу дедушка пошел домой , а я остался охранять бахчи. Встал с постели поздно и обошел бахчу, нашел и закусил неспелым арбузом. Перед этом мы на бахчах не ночевали и на них напали видимо красноармейцы и все большие арбузы или унесли и много просто разбили. Я услышал гул летящих самолетов. Они летели группами по 3-5 бомбардировщиков в сопровождении истребителей в сторону Сталинградских заводов, Красный Октябрь, Баррикады и Тракторного завода. Самолеты пролетали над нашим селом. Послышались взрывы в нашем селе. Я бросил все и даже без тапочек побежал к железной дороге узнать, что там творится. Над селом было много дыма или пыли и рвались бомбы. Я бросил все, побежал домой. Не доходя моста, увидел голый труп девушки. Удивился, как она сюда попала. Она была без руки и головы. Я ее оттащил в канву. Перешел речку по мосту и увидел у колодца, близ нашего дома много военных. Они что то разгребали в воронке от взорванной бомбой в бани за колодцем. Оказалось, бомба взорвалась в бане, где мылись девушки зенитчицы и солдаты еще живых выносили на носилках, а мертвых складывали у дороги и укрывали белыми простынями. Мой дом совсем рядом и я подбежал к дому и увидел большую воронку, я понял, что совсем рядом взорвалась большая бомба. Дом похилился, выбиты все окна, сорваны ставни и двери, стены пробиты осколками, забор повален. Я решил, что всех родных убило, все перегородки пробиты осколками. Но нет крови и дом пустой. Всех нашел в убежище. Рядом с убежищем воронка от разрыва бомбы. Я спустился в убежище. Все грязные с подтеками слез на лице. Так я узнал о самым страшным. Всего полметра было до края воронки от бомбы. Еще чуть и могли все погибнуть. Так началась наша окопная жизнь. Потом немцы нас бомбили термитными зажигательными бомбами и вмиг сгорели дом и все постройки. Правда, после взрыва бомбы рядом с домом, мы вытащили все ценное в сараи, но сгорели сараи и все что там было. Сестра Тая была контужена при взрыве и не могла говорить и стоять. Мы остались в том, в чем пришли в убежище. Потом когда немцы бомбили завод. Дядя отпросился с завода и пришел домой, чтобы помыться и переодеться. Но село уже заняли немцы и он остался . Дядя был снами во время акупации немцами. Он был нашим главным тружеником и защитой. Чтобы его не забрали немцы, он отрастил бороду и был все время с нами. Без него мы не справились бы тащить тележку, он был главным хранителем и он всегда готов прийти на помощь любому.. Вся тяжелая работа была на нем .Страшно подумать, если немцы забрали бы его на работы, или увезли в Германию, мы конечно не выжили. У него по молодости на руке была выколота звезда. Немец увидел звезду и сказал, ты коммунист, комен лагерь. Мама с бабушкой вцепились в дядю и показывали на детей, говорили, что это его дети. Немец отстал, а дядя замазывал руку дегтем и заматывал грязной тряпкой. Это было уже позже. В это время мы изгнанные с своих мест и гонимые в Белую Калитву по акупированной территории немецкими войсками. Они были безразличные к чужому горю и враждебно к нам относились. Они выполняли приказы командиров и им было безразлично выживем мы или нет. .Ведь мы являлись детьми, женами или родителями тех, кто на фронте сражались с ними. Десятки тысяч людей изгнанных с своих мест, даже там, где не осталось жилья, стремились как то пережить. Но для нас указана одна дорога на Белую Калитву. По дорогам люди изгнанные немцами из Сталинграда, шли или как мы тащились с тележками. Если кто то по дороге умирал, там же в степи и хоронили , порой даже отметины в степи нечем было поставить. Как у нашего соседа у деда Петрухи с Бабкой Лукерьей жаждущих получить от новой власти лошадь, корову, получили землю для безвестной могилы. Дождь и гололед, проходя через хутор, нас заставил просить угол в каком либо сарае что бы просушиться, но к нам даже не вышел хозяин дома, к которому мы подтащили свою тележку. Можно ли описать боль и слезы мамы, когда ей с больным малышом, отказывали во временным приюте, что бы обсушиться под крышей пусть не дома, хоть сарая. Пришлось опять запрячься в тележку и тащить ее в неизвестность. Но мама быстро пришла в себя, и что бы не показать слабость перед стариками, дядей и мной держала себя достойно. Мы видели это и молчали. Каждый раз, когда казалось, что жизнь для нас кончилась и впору где то в тишине остановиться и дожидаться своего конца, я с дядей впрягался в оглоблю своей тележки и тащились дальше. Примером была мама с закутанным братиком на руках. Все время мама повторяла. Еще немножко потерпите, мы такое пережили- голод и холод, ожидание смерти от мин, бомб и случайных пуль в своем убежище, а это можно вытерпеть. И мы терпели, когда немцы нас выгнали из села. Сейчас нас не бомбят и не обстреливают, еще потерпим. И я вместе с дядей вновь впрягаемся в тележку и скользя и падая на скользкой, покрытой наледью дороге, тащим тележку дальше. Как можно рассказать, что чувствовала моя мама, когда по многу дней не имея возможность постирать пеленки своего ребенка, она на ветру, немного про сушив пеленкуи руками обминала присохшие говешки, она на спине под монаркой грела и сушила их что бы вынуть и закутать в нее сына в теплую пеленку. Иногда на ветру что бы заменить пеленку мы все становились в кружок, а мама быстро распахнув пальто и вытащив с спины заворачивала сына в теплую пеленку. Но это было потом. А как можно подсчитать сколько мама с бабушкой прочли молитв, находясь под бомбами и обстрелами в пути . Возможно помогли молитвы от бомбы упавшей у убежища когда Тая осталась без движении. Или, когда снаряд катюши, попавший в основании убежища, мог нас заживо похоронить. Возможно молитвы спасали от бесчисленных мин и снарядов, взорвавшихся на нашем гумне и осколками изрешетивших стену сарая перед убежищем. Молитвы спасали от шальных пуль, отлетевших с визгом рикошетом от стены сарая. Мы это слышали и видели пыль от пули и снутренне молились что там никого из нас там не было. Ведь ни я, ни дядя и дедушка вслух молитвы не произносили, поэтому, как мне казалось бабушкины и мамины молитвы нас тогда спасали. Когда немцы были в Гумраке и оттуда Городище обстреливали из орудий, а потом из минометов, мы опять в своем убежище оказались на их пути, потому что их цель была церковь где были наши бойцы и госпиталь. Снаряды постоянно летели над нашим убежищем. Каждый день над головами был слышен шелест пролетающих снарядов из дальнобойных орудий. Некоторые не долетали и взрывались в балке, где наш сад. Так наша мама, дедушка и наш дядя своим оптимизмом спасали нашу семью. Наша жизнь в окопных условиях повседневно стояла на гране выживания, или борьбы за жизнь. В любую минуту семья могла погибнуть от бомбы, снаряда и мины, ежедневно пролетающие над нашими головами. И это не считая ужасных условий, в которых мы в то время пребывания, могли погибнуть от болезни или от приема не качественной пищи и ежедневного недоедания. Сейчас вспоминая чем мы в то время питались и продолжали не только существовать, но и по возможности успевали все делать для того что бы выжить. Я успевал сбегать в огороды набрать и принести зелени для еды, бабушка в балке искала траву, что бы сварить целебный травяной напиток, который мы вечером и утром пили по глотку и не болели. Дедушка что то мастерил в стенах сгоревшего сарая. Его инструмент весь сгорел и он восстанавливал сгоревшие деревянные ручки для молотков, для пил и рашпиля или понемногу восстанавливал крышу сарая из стройматериала принесенных дядей, и уже при дожде он и мы часто укрывались там и грелись над таганком где варится наша не мудрящая пища. Мама чинила одежду, стирала ношенное нижнее белье и неустанно все время была рядом с детьми. Это не только заглушало голод, но и давало смысл продолжение жизни. А основное это в любом поступке и проделанной работе находили хоть немного радости и понимали, что мы еще живы и мы дождемся такого
времени, когда не будет этого бесконечного ожидания вечера, когда не будет над нами гуда летящих немецких самолетов нагруженных смертоносным грузом, приносящие страх и смерть. Не будем смотреть в небо и наблюдать , когда от самолета отделится бомба и где она упадет. Мы уже не надеялись, когда будем спать в кровати под одеялом, но хотелось бы дождаться время, когда будем спать под крышей без ежедневного страха,
быть раненым или убитым в этом страшным военном противостоянии.
А жизнь продолжалась. Ежедневно по улице шли люди в военной форме. Сейчас были они так измотаны, что трудно поверить как несчастье отражается на поведении людей, будь то военный или человек гражданский. Машин было мало, в основном шли пешие солдаты или редко ехали на повозках запряженных лошадьми. В основном в повозках везли раненных, которые не могли ходить. Часто у солдат не было даже фляжек, и возница отцеплял ведро от колодезного журавца, им подавали пить воду в ведре. Вода была колодезная очень холодная, и я наблюдал, как они с жадностью пили эту воду. Иногда скапливалось несколько повозок с ранеными, редко останавливались грузовики спешившие в город, но разговоры велись вяло и неактивно. Я специально подходил к повозкам, что бы послушать, откуда они едут? Но толково никто не говорил. А я вспоминал, когда еще несколько недель назад встречные бойцы, остановившие у колодца много говорили между собой, и обсуждали военные новости. Бойцы спешили к Дону, они говорили, что за Дон немцы не сунуться, потому у колодца иногда спорили. Сейчас были измученные и хмурые, молча пили воду и не задерживаясь уходили в сторону города.
Однажды от колодца, где обычно останавливались подводы с раненными бойцами, к нашему убежищу подошел пожилой боец в просоленной гимнастерке. Кто знает, что привело его к нам? Наша семья осталась одна на гумне,, да дед Петруха с бабкой Лукерьей. Остальные кто то ушли в ближнее село или прячутся в балках от ежедневных бомбежек. Солдат сбросил скатку шинели и и тощий вещевой мешок и присел спустил ноги в приямок убежища. Мы расположились на площадке бывшего убежища что бы пообедать. Мама поставила ведерную чашку с супом и мы быстро заняли кругом места с ложками приготовились обедать. .Мама предложила солдату садится к чашке. Он обвел глазами наше убогое жилище и питание и отказался. Коля спал в тазу на полу на земле. Тая безучастно сидела на лавке смотрела на солдата. Детей мама кормила после. Он видел измученный вид и исхудалые лица, посмотрел на торчащие стабилизаторы взорванных осколочных бомб или мин на гумне и рядом воронки от крупных бомб и с дрожью в голосе сказал. Это мне запомнилось все вплоть до интонации. Ну ладно, мы солдаты, идет война. Нас призвали на войну и мы по своему долгу воюем. Нас одевают и худо- бедно, но кормят, На что вы надеетесь с стариками и малыми детьми. Показывая рукой на руины оставшихся от жилищ и сараев, на изрытые воронками гумно позади убежища, на торчащие стабилизаторы от осколочных и зажигательных бомб, на стену сарая поврежденную осколками и пулями, он обратился к маме. Как вы пережили этот ад и как думаете жить дальше с такой семьей и больными детьми. Мы молча сидели потупив взоры и перестали есть. А он продолжал. Видимо это наша последняя воинская часть отступающая с берегов Дона на этом участке. Немцы давно в Гумраке и скоро будут здесь. Вам и тут делать нечего и бежать некуда. Вы сейчас и нашим не нужны, а немцам вы являетесь врагами. Этот случай встречи с пожилым солдатом так врезался в памяти, что и сейчас описываю тот случай, ясно представляю все происходящее. Мы с ложками в руках смотрели на солдата и каждый о чем то думал. Солдат развязал свой тощий наплечный мешок, вытащил тройку сухарей и два кусочка сахара и протянул маме для детей. Видимо это все, что было в его вещмешке. Смахнул с давно небритой щеки слезу и начал завязывать вещмешок, выбрался из приямка и пошел к колодцу, в одной руке скатка шинели, а в другой порожний вещевой мешок. Мы еще ни разу не слышали такой суровый приговор для нас от бывалого солдата. Мы молча сидели у чашки с остывшем супом. Мама беззвучно плакала, бабушка шептала молитву, дедушка молча смотрел себе под ноги и встревоженный услышанным даже не просил табаку на цигарку. И только сестренка молча переводила взгляд с одного на другого , она сидела на лавке на свернутых матрасах, возвышалась над всеми и казалось одна понимала какие беды нам еще предстоит выдержать высказанные солдатом. Все конечно понимали что наше положение безнадежное , но с такой прямотой и откровенностью с нами никто не говорил. Все равно была какая то надежда что наши не допустят немца до Сталинграда, а значить и нам будет лучше. Что будет с населением, ни мы , ни солдат даже в дурном сне не мог предвидеть, какие напасти нам предстоит пережить. Худо бедно но нас еще кормил огород, да продукты из наших заплечных сумок, приготовленных в эвакуацию с дядей за Волгу. Мы их тогда после бомбежки принесли в свое бомбоубежище, а не оставили в сараях куда отнесли все вещи. Иначе они также сгорели. Огородная зелень шла на приготовление еды, которую мы употребляли. два раза в день, но все что оставалось в сумках понемногу убывало. Мы уже поели почти все спелые помидоры, остались зеленые укрытые толстым слоем ботвы, о которых знали только мы. Я собирал в огородах и добавлял в эту кучу зеленые помидоры в надежде, что когда либо они поспеют и пригодятся. Сады от присутствия наших войск были перекопаны и вытоптаны и опустели. Немцы реже сбрасывали бомбы на село и в сады, но немецкие штурмовики совсем обнаглели и часто прилетали и стреляли с пулеметов. Но над селом пролетающие бомбовозы почти ежедневно сбрасывали бомбы туда, где стояли машины, кучки людей или повозки. А пролетающие штурмовики стреляли по каждому увиденному человеку, будь он солдатом или мирным жителем, стреляли даже в лошадей. В садах я находил сгоревшие машины и мотоциклы с колясками, в которых были сгоревшие продукты, в основном консервы. Я даже пробовал вскрывать вздувшиеся банки, но там была только зола. Подбитая машина с солдатской ношенной обувью брошенная на дороге, откуда я собрался найти что либо из обуви, но военные быстро , на буксире утащили в сторону города. С стороны Гумрака немцы обстреливали село из дальнобойных орудий. Через равные промежутки времени над нашими головами слышались звуки с шипением пролетающих снарядов. В последние дни все больше мин падало в балку позади нашего гумна, = обстреливали церковь. Начался интенсивный обстрел села из минометов с стороны Гумрака. В основном они стреляли по церкви, где в подвалах находился госпиталь и там находились наши солдаты. Но мины летели через наше гумно. Я уже знал, что если мина взорвалась близ церкви, а вторая в балке, то третья упадет посредине. Но и на старуху бывает проруха. Проследив куда упали две мины с миномета я решил что третья взорвется в балке, и не опасаясь вышел из стен сарая где дед варил суп. Но третья мина упала на нашем гумне, ближе к нашему сараю и осколок мины мне ударил под глаз. Второй осколок попал в ногу ниже колена. Я рукой прикрыл глаз и сполз в яму у убежища. Мама увидела кровь и падающего меня, упала в обморок. Я в сознании вижу ее лежащую с вылезшими из орбит глазами, и бабушку с кружкой воды приводя маму в чувство, и я сам наверно потерял сознание, потому что дальше ничего не помню. В этот раз я на себе почувствовал страх за маму. И стал более осмотрительным. Целый месяц опухший, не снимал повязки и ходил с ней в колодезь и за зеленью по огородам. А после увидел у мамы седую прядь волос на голове. В это утро я пораньше пошел к колодцу с ведром для воды и если повезет, то получить остатки из котла солдатской каши, если подойдет солдатская кухня. Там с разрешения повара я очищал в свой котелок остатки пищи. Там, у дороге близ колодца уже поджидали солдатскую кухню бойцы. Раненные на повозках, а ходячие сидели и лежали на обочине дороги свесив ноги в канаву и тихонько разговаривали. Не дождавшись кухни, солдаты побрели по дороге в город, а в повозках солдаты молчали, а некоторые не подавали признаки жизни. Мимо женщина вдвоем с старым человеком на самодельных носилках несли молодого парня чуть старше меня. Они видимо очень устали и еле двигались. Лицо у парня было бледным с выпирающими скулами. Сквозь неумелую повязку на культю вместо ноги задубевшая бурая кровь. Видимо его несли в церковь, где был госпиталь. Я молча смотрел вслед и кажется, в моей душе все перевернулось. Я видел раненных солдат, я видел убитых, но сейчас я примерил этот случай на себе и понял что это трагедия семьи .Мама такого не переживет, да и что тогда им со мной делать? Грудной братик, не ходячая сестренка, дед с больными ногами, старенькая бабушка. Кто будет заниматься мною? Это конец всем. После этого я был более осмотрителен и не лез на рожон. Это сильно повлияло на мою психику. Почти каждый день нас бомбили и обстреливали из орудий и минометов. Это был настоящий ад. Взрывы слышались везде, даже на нашей улице и в дворах. Мины с воем и где то близко взрывались в соседних дворах. В убежище все сидели прижавшись друг к другу. С потолка сыпалась земля, и все ждали конца мученьям. Взрывы сразу прекратились. Мы еще долго сидели оглушенные взрывами и ослепшие от земляной пыли сыпавшей с потолка, и не решались выглянуть из убежища. Позже вышли и мы. Солдаты раскапывали ближайшую обвалившуюся стену сарая. Бойцы стаскивали в балку убитую лошадь. Дед послал меня за ножом отрезать мясо, но от лошади шел уже запах падали. Меня и деда солдаты прогнали. На гумне я увидел воронку и стабилизатор еще одной осколочной бомбы. Я даже маме не сказал об этом и понимал. что и в этот раз судьба нас миловала. Я с кошелкой пошел в огород искать зелень для ужина, и кажется жизнь опять вошла в свое русло. Но опасность подстерегала повсеместно. Услышал, как в балке взорвалась мина, я даже слышал ее характерный звук, и не успел набрать корзину, вернулся в убежище. Мама тоже слышала взрыв и обрадовалась, увидела меня живым. Больше в огород не пустила, сказала что обойдемся тем что есть. Так проходила наша жизнь , каждый день с опаской за свою жизнь. И жизнь каждого из нас. На следующий день опять бомбежка и обстрел с минометов. Вечером после сильной бомбежки я у колодца увидел лежащую на боку полуторку с котлами для каши. Под машиной увидел убитых двух солдат и узнал повара по фартуку поверх солдатской гимнастерке, который дважды мне давал почистить котлы и набрать из остатка каши. Немецкие штурмовики охотились за каждой движущей цели и разбомбили солдатскую кухню. В своем убежище, по неволи задумался о судьбе. Ведь эти двое молодых солдат и повар наверно не убили не одного человека, а погибли возможно не сделали не одного выстрела. . Если сейчас нас реже бомбили, то продолжали беспрерывно обстреливать церковь с дальнобойных орудий и минометов. Мы уже привыкли к ежедневным, через равные промежутки шорохам над головой пролетающих снарядов и вой пролетающих мин. Но взрывы были далеко от нашего убежища. Стреляли по церкви. По ночам слышалась где то рядом пулеметная стрельба . Я действительно стал более осторожным и не верил третьей мины с миномета, она уже раз меня подвела. Я привык к осколкам ,шлепнувших в стену саманного сарая, они там оставляли свой след. Был случай, когда осколок после взрыва рикошетом упал от внутренней стены и шлепнулся в кастрюлю. Так мы существовали, привыкнув к любым превратностям войны быть убитым или раненным от взрыва бомбы, снаряда и мины и даже от случайной пули.
Позже, когда село захватили немецкие войска я перешел в брошенное соседское убежище. Оно было сделано на скорую руку и соседи отказались его использовать, нашли где то другое, или переехали в другое место.
Теперь уже мое убежище находилось у края балки и я часто по ночам наблюдал как немцы на крутом берегу балки охраняющие подход к селу через определенное время из своего дзота пускают в небо осветительную ракету и стреляют из автоматов по кустам . Иногда ракета на парашюте долго висит в небе и освещает балку. Мне было любопытно смотреть издалека на трассирующие пули выпущенные по кустам и размышлял о тех несчастных кто попадет под их пули. Я часто видел без конвоя нашего пленного, который возил воду в балку, где стояли немецкие лошади и повозки , и размышлял. Он приезжает без охраны и ему можно свободно уйти по балке к Волги к своим. Пленный видел, куда я ношу воду из колодца и однажды пришел ко мне. Он сказал, что ему нужно пробраться к Волге. Они строят коновязь для лошадей и в начале там было много пленных, но работа кончалась и пленных осталось только трое. Остальных по мере готовности стойбища для лошадей немцы отправили в лагерь военнопленных на станцию Гумрак. Сейчас они опасаются и что и их тоже могут туда отправить. Я вначале не соглашался и оправдывался, что если со мной что случиться, то моя семья будет голодать, потому что семья кормится овощами, которые я нахожу в огороде. Он назвал меня Лехой, по имени своего сына, моего ровесника, который с семьей находится в аккупации. Он сказал что и мой Леха возможно помогает твоему отцу уйти с плена. Мне было совестно после его слов, и я согласился. Подошли пацаны Мишка с Лешкой, пришедших с соседней балки, где они с с родителями жили и мы долго обсуждали, как безопасней пройти мимо блиндажей немецких и не попасть в засаду. Они тоже хорошо знали балку Сухая Мечетка которая впадает в мокрую Мечетку, по которой мы зимой катались с ребятишками на коньках до самой Волги.
На следующий день пришел пленный, я вначале хотел идти в своей одежде, но вспомнил, что нужно ползать по грязи, решил одеть оставленные мне красным командиром галифе и гимнастерку, когда он оделся и в моем белье и ушел в балку чтобы спастись из плена. В балке нас ждали еще двое пленных сбежавших от немцев. Через сотню метров нас остановил голос и приказал всем остаться на месте, а старшему подойти к нему. Так к нам присоединились еще десяток бойцов с оружием и с командиром. Собравшись вместе, решили идти дальше. Командир приказал мне вести их к Волге. С этого места я стал ответственным за благополучный проход к Волги. Без приключений дошли до первого немецкого блиндажа, откуда стреляли немцы по балки. Ракета в небе заставила всем залечь в грязной ложбине. Все видели следы трассирующих пуль по кустам и молча лежали прижавшись к земле. Я немного подождал, и только хотел ползти дальше, как услышал звук выстрела и увидел свет ракеты в небе. Пригнув голову к земле, я увидел как срезанная пулей камышинка, которая воткнулась в илистый грунт рядом со мной, меня словно потом пробило от мысли, что нас обнаружили. Ракета падая продолжала светить и упала совсем близко. Я даже слышал ее шипение. Не дожидаясь следующей ракеты, я первым ползком спустился в лощину против немецкого блиндажа ,утопая в грязи. Несколько десятков метров по лощине безопасной от обстрела, и мы в безопасности ползли, согнувшись на четвереньках все быстрее. Это был самый опасный участок пути, который я знал. Потом было легче. Целый час мы передвигались по руслу речки, согнувшись иногда по колено в воде. Наконец дошли до дороги, где в густом кустарнике проходила труба на ту сторону дороги и видна Волга. Труба заросла колючей травой и забита камнями и прошлогодним илом, и ее даже вблизи было трудно ее заметить. Солдаты с усердием принялись очищать вход. Командир просил пойти с ним и даже обещал что я стану одним из детей полка. Но я сразу еще при встречи с ними предупредил, что являюсь кормильцем семьи, снабжаю семью овощами с огорода. И семья без меня не выживет. Я подумал что командир отругает что Труба была завалена мусором и пучками перекати поле и с стороны была не видна. Командир приказал очистить проход и одному бойцу пролезть в трубу. Его долго не было. Вылез он из трубы грязный и уставший рассказал, что было трудно, но пролезть можно. Услышал это, я решил, что задание выполнил и потихоньку отделился и пополз в обратный путь. Сейчас я один и вначале даже снял галифе и китель, но быстро замерз и решил, что если меня поймают пацана в командирской одежде подпоясанный веревками что бы галифе не сползали, то отпустят. И я почти бегом побежал в свое убежище.
По пути мне попался глубокий овраг, выходящий далеко в степь и я решил им воспользоваться и спрямить путь. Сейчас я шел один и не боялся. Уже подходя к мосту у села, я опять спустился в овраг и без приключений по балке добрался до своего убежища. Вымыл в речке одежду я, в одних трусах и майке, замерзший вернулся в убежище, где спали мои приятели. Мне было обидно, что они не дождались моего прихода и рассказа о спасении людей из плена и лег, укрылся одеялом и сразу уснул. Утром друзья проснулись, меня будили, но я был невменяем и не встал. Когда я проснулся, они уже ушли.
Проснувшись, я с трудом поднялся, и мама увидела меня уставшим, долго расспрашивала, хотела узнать, что со мной? А я рад, что пошел не в своей одежде. Как бы я оправдывался, покажись в сырой и грязной своей одежде.
Через три дня Мишка привел к моему убежищу трех пожилых мужчин с портфелями и в гражданской одежде, когда я уже спал. Они даже не просили, а приказали отвести их к Волге. Я видел пожилых людей без оружия и одетых в гражданское, почему то успокоился и сразу согласился довести их до той трубы выхода к Волги. Моросил дождь, было холодно и мне не хотелось идти. Но они настойчиво приказывали. Им очень нужно сегодня быть у Волге. Пришлось подчиниться. Хорошо, что мои родители в своем убежище уже спали и ничего не слышали. Мой второй вояж проходил более спокойно. Я переоделся в военный мундир, хотя он еще не просох и мы спустились в балку речки Мокрая Мечетка по скользкому, почти отвесному бугру. Они были в солдатских ботинках, а мои тапочки скользили по траве, и я был весь мокрый и в липкой грязи.
Помог назойливый мелко моросящий дождь, и нам дальше не пришлось ползти по грязи. Мы двигались, пользуясь перерывами пуска ракеты и обстрел по кустам. Когда мы проползли мимо дзотов откуда немцы обстреливали кусты, опасность почти миновала. Места мне знакомые, я дошел до глубокого крутого оврага, утопая в грязи, и еле вылез по крутому склону в своих тяжелых намокших сандалиях. Мои спутники в отличии от меня шли споро, одетые в непромокаемые ботинки. Мы пошли по правому руслу балки реки Мечетки. Отошли подальше от балки, почувствовали себя в безопасности и пошли по тропинки проделанной видимо коровами в сторону отсела. Вдали видели светящие ракеты в небе и слышал далекие автоматные выстрелы Потом спустились в балку речки. , тут не было блиндажей с немцами и мы бес препятствий по густому кустарнику дошли до дороги. Пробираясь по грязи, я указал на трубу по которой пролезли прежние солдаты, я их покинул и вернулся домой. Они не возражали. Ночь была темная, и я не страшась побежал бегом зная что меня не увидят из блиндажей, а пулей меня не достать. Второй раз приближаясь к мосту у села, я решил опять спуститься в балку и попасть в убежище. В речке вымыл одежду и сандалии, явился голым, в одних трусах в убежище и изрядно замерз. Невольно подумал, увидела бы мама меня в таком виде, не знаю, что бы было. Но в убежище было тихо, даже Коля не хныкал и только был слышен храп деда. Пока я был в балке, пришли мои друзья. Я пробрался в свой угол, нарочно их толкал. Я подумал, что они проснуться и я им расскажу во всех красках свои ночные похождения. Но они не проснулись и я уставший сразу уснул. Перед утром пацаны проснулись, разбудили меня, а я им полусонный как мог что то рассказывал. Они ушли в свои убежища, а я принес с колодца воды, опять уснул и проснулся только к обеду. Мама даже испугалась, не заболел ли я .Вскоре Алешка привел скрывающего солдата, который с двумя приятелями решили пробраться к своим к Волге. Они жили в убежище у больной бабушке, успели обзавестись гражданской одеждой и как только немцы начали выгонять всех из села решили уйти к своим. Когда немцы начали выгонять селян, они поняли что скрываться уже нельзя, и они без документов попадут в лагерь военнопленных. Они решили уйти к Волге что бы защищать Родину. Я подумал, они одеты в гражданскую одежду и мне с ними будет легче пройти. Несколько вечеров я их ждал, и когда решил что они раздумали, они пришли ко мне. За это время я подогнал под свой рост офицерский мундир, потому что в прошлый раз я до крови натер себе подмышками и ноги, кругом пришил тряпки, где грубая ткань терла тело. Все я делал украдкой, что бы не видели родные. Погода сильно испортилась и я как и в прошлый раз готов был отказаться, но раз обещал, пришлось идти. Я даже подумал, что если мне удалось провести людей к Волге, то возможно им пройти оттуда таким же путем к нам и создать панику среди гарнизона немцев здесь в Городище. Я одел военный мундир, который от моросящего дождя стал жесткий и тяжелый. На этот раз я решил их провести, минуя немецкий блиндаж по правому берегу речки, по которой я возвращался прошлый раз домой. Когда искал овражек то провалился в яму или окоп, где под ногами что то загремело. Я поднял доску с шахматами. Она была тяжелая, богато обделанная медью. Я открыл и увидел отличные фигуры видимо из слоновой кости. Мне так жалко их бросить, но мои участники приказали бросить. Я забросал их травой в яме, и мы пошли дальше. С овражка мы вышли довольно далеко в поле. Дождь не прекращался и я уже был не прочь все бросить и уйти в свое убежище. Теперь уже мои спутники довольно грубо мной командовали. Немцы по ту стороны вешали осветительные ракеты и стреляли по кустам, но мы были далеко и из дождя они нас не видели и мы почти не пригибаясь шли на расстоянии видимости друг от друга. Темная ночь и дождь были нашими защитниками, немцы нас конечно из за дождя не видели.
Когда на расстоянии увидели дорогу, я показал им где находится труба через дорогу и они уже знали от пацанов как я проводил бойцов, они меня отпустили. Мне было даже обидно, что они даже не благодарили за мой труд. Обратно я дошел без происшествий. Долго искал тот окоп, где оставил дорогие шахматы, но дождь и холод заставил прекратить поиски и вернуться домой в мое убежище. Там меня никто из друзей не ждал, дождь и им помешал. Я спрятал свой походный командирский костюм, спокойно лег и уснул. Я чувствовал себя чуть ли не героем и мне снились сны моего детства и все приключения в моем прошедшем детстве. Главное я сумел тайно от мамы и семьи ночами вывести людей из села и охраняемой немцами балки. Я даже решил, что эти трое в гражданской одежде наверно заблудившееся начальство, расскажут военным и пошлют воинскую часть для освобождения нашего села от немцев, поскольку немцев немного, а техники почти нет. На днях я с дядей и мамой решили сходить за колосками в поле за Уваровкой и видели в балках немцев и автомашины укрытые ветками и травой. Один офицер нас остановил и приказал маме им стирать белье. Пока мама стирала немецкое белье, я с дядей через дорогу немного набрали колосков, вернулись. .Пришлось подождать пока она закончить стирать, и наша вылазка за колосками почти провалилась. Мама за работу получила от немца полтора небольшой сайки хлеба. Мы и этому были рады, особенно Во время нашего отсутствия бабушка с внуками очень беспокоилась, за долгое отсутствие и дядю, что бы немцы не забрали на работы Мы благополучно вернулись домой в свое убежище и все были рады встречи.
Днем наши самолеты не бомбили и реже обстреливали из минометов, но по ночам каждую ночь прилетал кукурузник, подлетал с выключенным
двигателем, повесит пару фонарей и стреляет по движущим повозкам, на которых румыны подвозят в город ящики с боеприпасами, или сбросит пару осколочных небольших бомб. Почему то румыны возят боеприпасы только ночью, а днем отсиживаются в сгоревших сараях или в балке, в садах.
Вечером пришел парень чуть старше меня. Он ищет своих родителей с города. Когда их немцы выгоняли в Белую Калитву, парень искал где набрать воды. Когда пришел к своему убежищу, ему сказали, что родителей немцы выгнали. Он уже был в Гумраке, там знакомые сказали, что родители его искали и пошли к Волги. Сейчас он решил идти опять назад и искать их в городе. По посадкам он идти не решился, там уже были немцы. Я рассказал, как можно безопасно пройти к Волги по балке Сухая Мечетка, и пока мы обсуждали , где немецкие блиндажи и откуда немцы по кустам стреляют по балки на речке Мечетка, к нам подошел человек в русской шинели. Он отвернул борт шинели и показал что он командир. Он просил провести его к своим на Волге. Я еще раз показывал как лучше и безопасней пройти, минуя немецкие блиндажи. Решили, что я с ними не пойду, парень сейчас знает дорогу и где немецкие заставы. Как только стемнело, они спустились в балку. Я долго прислушивался и когда решил что они уже у немецких застав, задремал. Когда ночью проснулся, то на душе было неспокойно, и я спустился в балку. Там у переходного мостика увидел лежавшего человека головой у самой воды. Он был ранен в горло на вылет, при свете в небе ракеты я видел, как при выдохе у него с горла пузырилась кровь с воздухом. Я почему то решил, что это тот парень, который ушел с военным. Голова внизу у речки у самой воды, а ноги выше, я решил его развернуть думал, что бы он легче дышал. Он вообще перестал дышать. Я ожидал и долго еще думал, что мне с ним делать. Видимо он был уже мертв, потому что не дышал и не появлялись воздушные пузыри с пробитого горла. Я вернулся в свое убежище и так до утра не мог уснуть вспоминал все с самого начала о своей судьбе из прожитой жизни.
Оставшись один, я ночью почти не спал. Я вспоминал начало войны и возможно еще тогда в моем мозгу уже созревал план описать все, что со мной случилось, начиная с первых дней войны, после ухода отца на фронт.
Вспомнил как отец у военкомата давал наказ как старшему в семье помогать маме с только родившимся братиком Колей. Особенно мне запомнились слезы на не бритом лице. Я еще не понимал, что для нашей семьи наступили новые тяжелые времена.
Вспомнил, как летом 41го мы с дедом на своем гумне построили бомбоубежище. Тогда всех заставляли строить убежище. Построили абы как и его весной затопило. Весной вырезал из газеты статью, какое должно быть убежище, и мы с ним соорудили глубокое и широкое убежище и накрыв бревнами в 2 наката рядом с прошлогодним убежищем весной залитом водой. Дед не хотел использовать хорошие бревна, а использовать тонкие с старого убежища, но я его убедил. Получилось отличное бомбоубежище, которое спасло семью при первой немецкой бомбежке, когда бомбы взрывались рядом, а снаряд катюши врезался в угол убежища, и убежище спасало все время. Правда новое рядом с старом убежищем сверху было видно буквой П, что как нам позже рассказал бывший пилот. Сверху казалось как артиллерийским канониром и нас часто немцы бомбили. После ночного набега солдат на нашу бахчу мы с дедом часто там ночевали. Дорога с города в Городище проходила вблизи наших бахчей и каждый день шли к Дону много солдат и техники, особенно повозки .Иногда возница сворачивал к нашему шалашу и дед угощал солдат крепкой махоркой собственного производства часами рассуждая о войне. Из разговоров я знал, что Дон не пустит к нам немцев своими укреплениями и скоплением наших войск. В то воскресное утро, когда рано дед ушел домой принять баню, я проснулся поздно, ближе к обеду. Потом долго выкапывал ямки и опускал туда большой арбуз прикрыв его травой. Закусив незрелым арбузом, я услышал непрерывный гул летящих самолетов. За железной дорогой услышал взрывы бомб и клубы густого дыма над балкой где было наше село.
, Мне показалось, что это совсем близко и побежал к полотну железной дороги. Сверху, в сторону северных заводов Сталинграда, прямо над нашем селом, летели непрерывно волнами немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей. В Городище слышались взрывы и в небе пыль или дым. Я без тапочек бежал не разбирая дороги и сильно исколол свои ноги. Выбежал на дорогу близ моста в село, увидел голый труп девушки без головы и ноги. На чистом белом теле не видно крови. Зеленые мухи уже ползали по телу. Я в каком- то экстазе за ногу взял труп девушки, стащил в канаву и сверху забросал травой перекати поле. У меня даже страха не было, я даже не подумал, как труп оказался на дороге? И только подбежав к бане, где в это воскресенье мылись девушки зенитчицы, я понял, что в баню упала немецкая бомба. Там копошились люди, у дороги прикрыты простынями тела погибших. Не задерживаясь, я побежал к своему дому, находившему через три двора от бани. Рядом с домом большая воронка от бомбы. Дом похилился и все ставни, рамы и ворота были сорваны. Все стены пробиты осколками. Ворота и деревянный забор повален на землю. Я вбежал в дом. В сенях штукатурка на полу с потолка. На полу кастрюли и битая посуда. На лавке приготовленный для посадки в печь воскресный пирог засыпанный штукатуркой и битым стеклом. Следов крови не видно. Дверь в комнату распахнута. Перегородка в горницу иссечена осколками. На полу тяжелый дубовый буфет и пол усыпан битой посудой. Следы крови не видел. Я понял, что все в убежище и направился на гумно. Во дворе увидел обрушенную крышу сарая, деда мастерскую. Заглянул в убежище. У входа сидел дедушка. Я спустился вниз и попал в обьятия своей мамы. Вся семья живы, грязные, в пыли, с подтеками грязи на лицах и полосами слез на пыльных щеках и со слезами на глазах. Все что то говорили, что то спрашивали. Я стоял завороженный, переводя взгляд с одного на другого и, молчал. Я не знал что мне делать. Все живы, зачем плакать? Когда все немного успокоились, мама рассказала, что здесь было во время бомбежки. И хотя над головами продолжал гул бомбардировщиков, немцы продолжали бомбить город, видимо немного прошел страх пережитого.Из убежища никто не выходил и при усилении гула все вжимались в стенки убежища которое спасло их от верной гибели. Самолеты летели высоко в небе и все равно гул над головами давил на психику после перенесенного страха. Видимо с моим присутствием все немного успокоились и к вечеру, когда гул самолетов тише, и все начали выходить на волю. Кто в уборную или в сарай попить водички. А кто вдохнуть воздуха, ибо страх пропитал наше сознание в тесном убежище, и хотелось от него освободиться любым способом. Выяснилось что сестренка от пережитого при бомбежке стала как парализованная.Она сидела не вставая и не могла шевелить руками. Когда ее пытались поставить на ноги, она повалилась на пол. Ноги ее не держали. Она молчала и не говорила. На все вопросы она отвечала кивками головой. На вопрос что у ней болит, кивком ответила, что не болит ничего. Даже ее взгляд был обращен в никуда. Когда все вышли из убежища, остановились у большой воронки у края средины убежища. Трещина была глубокая, и даже были сдвинуты бревна. У меня зашевелились волосы на голове от чувства страха и от мысли, что испытала моя семья, пережив все это. Еще немного и наше убежище бомбой могло разворотить или обвалиться и всех засыпать. Поневоле я вспомнил, сколько трудов мне стоило уговорить деда пустить его запас бревен для устройства нашего убежища. Он был плотник и берег каждое бревно для своих целей. В сотне метров от нашего убежища, в соседнем огороде упала тонная бомба. Мы с дедом подумали что в эту воронку смог полностью уместится наш дом. Вокруг воронки по окружности были глубокие трещины, которые я с трудом перепрыгнул. У последней трещины была срублена макушка деревца, к которой был привязанный теленок, который был живой. К вечеру гул самолетов утих, и я с дедом пошли к дому считать потери. Мама с бабушкой осваивали убежище, а мы перенесли матрацы и одеяла, собрали в чемоданы и коробки все ценные вещи и перенесли в сарай. Сумки по 15 килограммов, весом для каждого приготовленные для эвакуации за Волгу, все принесли в убежище. Две недели назад дядю с семьей должны отправить за Волгу на Урал. В сумках запасное белье и продукты. Тяжелые вещи, новый хороший радиоприемник и мое новое пальто сложили в мамин сундук и закопали в яме сгоревшего курятника и завалили стеной сарая. Его мы выкопали, когда пришли после аккупации. Это все что осталось. Вечером с дедом пошли искать корову, которая паслась на лужайке. Против дома. Кто то видел что ее увел солдат в балку. Мы ходили ночью в балку. На наши вопросы солдаты шутили, сказали что будет хороший суп с мясом. А потом сами решили,, в нашем положении, что нам с ней делать? Негде самим жить, а тут еще корова. Зерно, картошку и крупу мы закопали в погребе посреди двора, где летом был ледник. Этой весной мы лед не готовили и он был пуст., Опасаясь, что при бомбежке дом завалится, мы все из дома стаскивали в сараи. В убежище установили широкие лавки, которые днем служили для сидений, а ночью мы на них спали, уложив на них разрезанные вдоль матрацы. Утром опять загудело небо от немецких бомбардировщиков неся смертельный груз на город. Мы уже основательно обосновались в убежище. Дед приспособил таганок в сарае, а мама приготовила для варева с самого утра. Когда рано утром не было самолетов, я с колодца принес воды. Потом в огороде искал все, даже зеленые помидоры принес во двор и прикрыл их ботвой. Вначале мама не хотела меня отпускать, но убедившись что утром немцы не бомбят , отпускала. Первые дни над головой гул самолетов вносил страх и все в убежище в страхе вжимались в стенку. Почти каждый день в разных концах села взрывались бомбы, сброшенные с летящих немецких бомбардировщиков. Несколько бомб сброшены в огороде близ нашего убежища. Был случай, бомба не взорвалась, увязнув в глубоким наносном грунте. Мы примерно определяли по жуткому звуку, где она упала. Мама молчала, а бабушка вслух шептала молитвы. Дед с больными ногами в это время почти не выходил из сарая. К тому же он не мог спускаться в балку по крутому склону. А я с утра с корзинкой из прутьев, ходил по вытоптанным и изрытым окопами огородам и искал зелень для варева. Часто наш пяточек, где было четыре убежища, бомбили или обстреливали сверху, поэтому мы не выходили и смирно сидели в ожидании, когда прекратятся полеты немцев. Правда бомбы в основном падали в садах, где находились наши военные, но доставалось и нам. Немецкие бомбы падают с жутким воем и по звуку мы определяли ,где они могут упасть. В первые дни бомбардировок, в нашем убежище собирались несколько старух из соседних убежищ и даже пели церковные псалмы, Все знали, что наше убежище прочное и собирались у нас. У нас был старинный псалтырь и библия, дедушка часто читал и комментировал прочитанное. Я любил слушать и удивлялся, как люди за много веков назад знали, что будут летать птицы с железными клювами и они будут убивать людей. Потом сойдутся две силы черные и красные и красные победят, Черные знают, что их победят и все же лезут. Бабушка часто усаживала меня и заставляла писать под диктовку молитвы.. Я их написал не один десяток. Бабушка зашивала молитву в тряпицу и из ниток делала гайтан и вешала солдатом на шею. Никто, даже командиры, не отказывались. Я уже тогда понимал, что вера, главное для человека. Вскоре соседи покинули свои убежища. Кто совсем ушли к родственникам в ближние деревни, а многие копали в балке норы и там жили. Остались мы и дед Петруха с бабкой, да семья фельдшера в убежище рядом с уцелевшем при пожаре доме. С военного завода приходил дядя сменить белье и узнать про нас. Он рассказал, что их там тоже бомбят, и он там питается и ночует в цеху у станка. Им даже приносят бутерброды с чаем что бы они не отрывались от станка. У станка установили металлический цилиндр, который при бомбежке, дядя не выключая станка там хоронится. Он остался переночевать и когда утром немцы начали с самолета сбрасывать зажигательные термитные бомбы, он еле не сгорел в сарае, когда туда попала бомба. Он там спал на сене и выскочил оттуда в нательной рубашке и в кальсонах, захватив рубашку и брюки с документами. Все что мы спрятали из дома в сарай- сгорело. Дядя сказал, что у нас здесь страшнее, чем у него на заводе. Утром он ушел на завод на работу, а мы продолжали жить в убежище. В этот день сгорело много домов и сараев. Наши сараи догорали и дымились, когда к нам пришел наш фельдшер. Его дом с железной крышей остался цел, и он обходил погорельцев. Он в селе был уважаемый человек, всех лечил. Он осмотрел сестренку, пробовал ее поставить на ноги, но ноги ее не держали, и она повалилась на пол. Он внимательно прослушал ее и заявил что это шок от нервного потрясения и это надолго. Ей нужен покой и хорошее питание, -все что мы в это время не имели. Опять слезы мамы и молитвы бабушки. Немецкие самолеты реже летали над нашими головами, стало намного спокойней, старушки не появлялись в нашем убежище, а я переселился в рядом брошенное плохое убежище. Я предложил деду тоже ночевать в теперь уже моем убежище, но он отказался и принес несколько толстых палок и укрепил потолок. Отныне я остался ночевать там один. Меня это устраивало, хотя мама это не одобряла. Я же ранним утром пока не появлялись в небе немецкие самолеты, вставал и бежал в балку на огороды пока мама не видела. Со мной бежала наша собачка Мальчик, которая мне помогала отыскивать морковку, она ее любила. Обычно она лежала в будке рядом с убежищем и только смотрела в небо, когда над нами летели бомбардировщики. Но как только увидит, что я брал корзинку, бежала со мной. Земля была вся утоптана и изрыта и истоптана солдатами, и мой Мальчик чутьем находил, где морковка и начинала когтями откапывать. Я приходил на помощь и выдергивал морковку. Так собачка помогала нам выжить. Удивительно устроена психика человека. После первых дней бомбежек, все были настолько угнетены и подавлены, и не думали, как мы будем жить дальше. Потом начали адаптироваться к существующему положению и уже заговорили о завтрашнем дне, что у нас осталось и о необходимости экономии. Мама с приготовленных сумок собирала продукты, одежду с расчетом растянуть подольше. Никто не мечтал о поиски коровы, которая пропала в первый день бомбежки. Она была привязанная вблизи на полянке. Во время бомбежки нам было не до коровы, а вечером когда бомбежка утихла, я с дедом ее не обнаружил на полянке. Сходить на бахчу даже в мыслях не было. Говорили чем кормить семью и как жить дальше. Только Тая молчала и не проявляла интересу. Она смотрела, и кажется ничего не видела. Ее ежедневно в минуты затишья из убежища выносили и сажали на бруствер убежища. Я не понимал ничего о шоке, а он у всех был повседневно. Одна маленькая бомба и всем будет шок. В балке, в садах повсюду были солдаты. Всюду окопы и воронки от бомб. Меня первое время солдаты останавливали, когда я появлялся в огородах. Кругом мотоциклы, машины и повозки. Потом увидев меня с кошелкой, привыкли и я по балке доходил почти до Волги и знал, где в окопах находятся наши солдаты. Притащив кошелку с зеленью к деду в сгоревший сарай, где он себе сделал кухню, я шел к колодцу за водой. Дальше обедом занималась мама с дедом, а я шел в свое убежище потому начался новый день и опять полетели бомбардировщики бомбить город. Мама почти не выходила из убежища и там занималась с детьми. Бабушка совсем осмелела и ходила по огородам искала травы и готовила целительные горькие напитки. Она заставляла утром выпить несколько глотков для здоровья. Это помогало. Иногда ко мне в убежище приходил сосед Шурка. Там у меня была балалайка и доска с шашками и шахматами с неполным набором фигур, и мы часами играли. Вечером все уставшие, если не физически, как морально, после прекращения гула самолетов ложились спать. С непривычки я долго не мог заснуть и либо разговаривал сам с собой или сидел у убежища на краю балки и смотрел на деревья в саду и слушал переливчатую трель соловья. Я понимал, что где то в карагачах у него было гнездо, и он по ночам пел. Я удивлялся как он пережив дневной шум самолетов и взрывов, умудряется так петь. Иногда ругал себя, что в мирное время не слышал такой красоты и обещал себя, как только кончиться война буду по ночам слушать пения птиц. Возможно мои разговоры с самим собой и дали возможность вспомнить с такими подробностями через много лет обо всем увиденном в то тяжелое время. Вечером пришла моя кресна тетя Елена и рассказала, что ее 16 летняя дочь тоже испугалась взрыва бомбы и до сих пор лежит контуженная и без движения. Она лежит как не живая и только одни глаза еще живые , и глядят в небо. Мама так расстроилась, что вообще не могла спать и все плакала. Я до темна после бомбежек бродил по брошенным дворам и приносил дрова или какие то немудрящие игрушки, но Сестренка их даже в руки не могла взять. У мамы пропало в грудях молоко, и она пока были в горшке молоко, то кормила братика Колю. Когда молоко кончилось, то братик все чаще стал плакать. А это нагрузка маме, она вообще не спить ночами. Днем готовит продукты для обеда или штопает, а ночью мучается с малышом. Когда сгорели заборы, то с нашего убежища было видно, как по улице движутся машины, повозки и люди. Изменился маршрут движения. Если раньше путь держали к Дону, сейчас обратно. Появилось много раненых. Ежедневно к колодцу подъезжает полевая кухня, ее уже ожидают солдаты. Если солдат нет, то остатки в кухне дважды перепадали и мне. Мне разрешали чистить котел, и я набирал вкусной солдатской каши. Я иногда часами выжидал, когда появиться кухня. С нашего двора хорошо виден колодезь. Вскоре высота полета бомбардировщиков снизилась и для нас опасность сразу увеличилась. Раньше визуально можно было определить, куда упадет бомба. Сейчас они летают низко, и не знаешь, что на уме у летчика. Возьмет и сбросит бомбу, а ты и схорониться не успеешь. Особенно опасны штурмовики. Они стреляют даже по одиночным целям. Я сам чуть не попал под пулеметную очередь, когда на лету хотел поймать листовку. Услышал гул летящего штурмовика, я остановился и увидел прямо перед собой фонтанчики вздыбленной земли от пулеметной строчки. Сделай шаг вперед или упади на землю, эти пули принадлежали мне. Листовку я все таки поднял. Это был приказ Сталина о заградительных отрядов. Вначале решил, что это советская листовка подписанная Сталиным. но в конце были немецкие призывы, смерть коммунистов и штыки в землю и что эта листовка является попуском в плен. Немцы тогда бросали с самолетов много листовок. Мой дед даже не хотел их читать после разговора с фельдшером, который рассказывал, что у немцев была пропаганда поставлена на широкую ногу, бумагу они не жалели. Наш сосед дед Петруха собрал их целую пачку и поскольку сам и бабка Лукерья были неграмотны, и он заставлял меня читать. Немцы обещали открыть церкви, отобрать у колхозов землю и разделить. Дать каждой семье корову и лошадь. Дед Петруха с настальгией по старым временам ждал прихода новых хозяев. Он даже привел в свой двор раненную брошенную лошадь и привязал к дереву во дворе. Ночью с немецкого самолета сбросили на наш пяточек несколько термитных бомб.Ззажигательная бомба в его дворе , сожгла дом и лошадь, которую утром я обнаружил сгоревшую. Жар был такой, что стрелял шифер, и тепло доходило до нашего убежища. Война быстро приучает и диктует свои правила. Мы уже свободно ходили везде в период затишья и мало обращали на гул пролетающих немецких бомбардировщиков, которые летели высоко, но боялись штурмовиков. Машин и военных в селе почти не было, и бомбить было уже нечего. Большинство построек были разбомблены или сгорели. От нашего убежища вся площадь разбитых домов и сгоревших сараев, просматривалась на сотни метров. Далеко было видно, что находится на улице. Я почти ежедневно ходил по брошенным дворам и собирал дрова в надежде остаться здесь на зиму. Только мама редко выходила из убежища и занималась с детьми. Сестра Тая оставалась заторможенной, и ее ежедневно выносили и сажали на насыпь убежища. У колодца все реже слышаны шутки и смех бойцов, да они и не задерживались налив воды в фляжки и попив холодной колодезной водицы спешили по дороге в Сталинград. От колодца где стояли и сидели красноармейцы, подошел пожилой солдат к наему убежищу. Мы только приготовиись обедать. Он положил шинель на пол, свесил ноги в приямок. Гимностерка его выгорела на солнце как штаны. Мама пригласила его обедать с нами. Он посмотрел на Колю. Лежавшего на тюфяке, на Таичку с тарелкой супа, на жидкость в большой эмалированной чашки с которой мы все черпали суп и сказал. Это я запомнил дословно. Как Вы пережили этот ад. Посмотрел на воронки близ убежища, на торчащие физюляжи от осколочных бомб. Ведь каждая бомба несла смерть. И вы жили в этом убежище и не один раз пережили такую опасность. А что вам еще прийдется пережить. Возможно наша последняя часть покидает ваше село и скоро прицдут сюда немцы. Вздохнул. Развязал свой тощий наплечный мешок, вытащил оттуда тройку сухарей , несколько кусочка сахара и передал се маме для детей. Поднялся и пошел к колодцу не оглядываясь. Мы все с ложками в руках бросили есть, внимательно слушали старого солдата и думали. Семья фельдшера жила в своем доме, к ним часто приходили селяне с разными бедами и от них мы знали все новости. Село Городище находится в 10 километрах от центра города, оно было большое и все знали друг друга если не по фамилиям , то уличным кличкам.
В балке в отрытом окопе я увидел убитого бойца. Он уже распух и исходил запахом. Я об этом рассказал солдату у колодца. Позже, я с дедом, если находили, то хоронили убитых в отрытых окопах. Место захоронений мы отмечали холмиком и крестом из двух палок на насыпанном холмике. Наша окопная жизнь стабилизировалась, кроме постоянного страха мамы за детей. Мама по прежнему редко выходила из нашего убежища, находилась рядом с Таей и Колей и когда они ее не отвлекали что либо ремонтировала из одежды. Ночью немецкие самолеты летали редко и все равно две сброшенные бомбы в нашем саду, сильно обострило наше положение. Ведь это в сотне метров от нашего убежища. Так что страх и днем и ночью был нашим спутником. Когда война была за пределами нашего дома, мы это знали из газет и радио. НО СЕЙЧАС ВОЙНА ВОРВАЛАСЬ В НАШ ДОМ, В НАШУ ЖИЗНЬ, В НАШУ СЕМЬЮ, КАК ВИХРЬ, КАК МОЛНИЯ, ВСЕПОЖИРАЮЩАЯ НА СВОЕМ ПУТИ, Она вмиг с первой бомбежкой изменила не только нашу жизнь, но и наше сознание. Она вмиг изменила наши устои, как жизненные, так и моральные. Она уничтожила все что наживали наши отцы, деды и прадеды. Она уничтожила предметы существования. Она на всю жизнь искалечила нашу психику и саму жизнь превратила в каторгу. Все ценности жизни и саму жизнь превратила в ни что, в ноль, а холод и голод стали надолго нашими спутниками на долгий период нашей жизни. Мы стали невольными заложниками этой кровавой бойни. Возможно, я в свои пятнадцать лет своей жизни не так ощущал драматичность тех событий как мама и бабушка, а воспринимал как игру или простую смену обстоятельств. На мне не лежала ответственность за членов семьи, как у мамы. Я даже иногда думал, зачем они все так принимают к сердцу и даже был благодарен деду, вступившего в защиту за мою относительную свободу. И только тогда когда опасность реально нависала над семьей, я воспринимал ее наравне со всеми. Мне казалось и дедушка так же ничего не боится и ходит даже когда над головой немецкий самолет. Оставшись один в своем убежище, я рассуждал, что я еще мал и меня не убьют. От бабушки я не один раз слышал что ей с дедом не страшно умирать, , они уже старые и прожили свою жизнь. Однако при приближении звука самолета, она крестится и вжимается в стенку убежища в дальнем углу убежища. Меня, как только пролетели самолеты и утихли взрывы бомб, а это происходило ежедневно в дневное время, как мысленно толкало меня посмотреть, что они там бомбежкой натворили. Это после понимаешь меру ответственности родителей. Я даже видел страх в глазах матери, когда самолеты давно пролетели и ничего нам не грозить. Рано утром увидела меня с кошелкой, когда я собирался идти в огороды, она с мокрыми глазами проводила меня с большим сочувствием, и поэтому видимо я ушел в свое убежище, брошенное соседями, что бы не видеть ее слезы. К тому же все понимали, что кроме огородов у нас не было возможности поддерживать свое состояние. На плечах мамы лежала забота о санитарном состоянии всех нас. Каждое утро до бомбежек, а бомбовозы немецкие начинали летать с восьми или девяти утра, она заставляла нас расчесывать волосы на голове частым костяным гребешком и если видела вошь, у меня к ночи, когда бомбовозы не летали бомбить город, прибавлялась работа. Я из колодца носил воду а дедушка грел, и мы мыли голову с щелоком а потом не реже раз в неделю в корыте по очереди купались и мама меняла белье.. После этого волосы были мягкими и голова не чесалась. Пока еще в сумке была крупа и зелень с балки мы питались -2 раза в день в зависимости от частоты бомбежек. Все были заняты и знали свое дело, поэтому у меня было много свободного времени. Жаль, что были одни, соседи кроме деда Петрухи с своих убежищ, мало приспособленных для защиты ушли, где то жили в другом месте. Многие ушли в соседнее село Орловка, где немецкие самолеты не пролетали бомбить город. Кроме бомбежек мы ежедневно испытывали страх обстрелов церкви из дальнобойных орудий. Снаряды летели над нами с легким шумом не похожим на звуки мин или бомб. Недолеты попадали в балку, где красноармейцы накопали в садах много окопов, но сами кудато ушли и там осталось их совсем мало.
Позже немцы обстреливали церковь из минометов и иногда мина не долетали до церкви и взрывались в балке или на нашем гумне. Тут мы слышали другой звук и даже на месте взрывов оставались фезюляжи осколочных мин. Это было для нас страшней. Осколки долетали до саманной стенки сгоревшего сарая, близ нашего убежища и стена была в оспинах. Описывая события того времени я описываю как воспринимал сам в то время. Я не вел дневник и поэтому мне трудно все события совместить с их хронологией. Возможно , и этих строк не было бы, если много лет спустя после тяжелейшей головной травмы и двухнедельного шока и длительной болезни, эти события не возникали бы много раз в моем сознании. Все это запечатлелось в моем мозгу, а потом под действием внешних раздражителей выявлялись по ночам в полусознательном состоянии. Я понимаю, что не пережившему такое будет трудно поверить, но то, что это правда не должно быть сомнением, ибо такое самому не испытавший это, не придумать. За все эти послевоенные годы мы много знаем о геройстве наших солдат и командиров на Сталинградской земле, но совсем мало освещена роль матери с семьей переживших кошмарную судьбу с стариками и детьми, когда приходилось повседневно загораживать своим телом детей, своими молитвами отгонять страхи и пережевать за каждого в семье. Иногда жизнь отсчитывается мгновеньями, а матери приходилось не только их пережить, но и сохранить жизнь семьи, и сохранить их психическое и душевное состояние. Сколько раз моей матери приходилось последнюю крошку хлеба, а больше разжеванное найденное зернышко пшенички проталкивать своим языком в рот грудному ребенку, а другого ничего не было, что бы сохранить жизнь в этом истощенном тельце ребенка. А что стоило моей матери пережить тяжелые дни передвигаясь с тележкой по степи, когда нас немцы гнали в Белую Калитву в дождь, грязь, а потом и в снег, каждый раз делить скудные запасы зерна собранные по из колосков что бы хоть как то, и что то сварить раз в день горячего что бы заглушить голод и не давать повода для паники. И самой не попасть в нее от безысходности. Но она сохранила семью, как бы тяжело не было. Матери достойны памятника при жизни, но она умерла, и сейчас к тому скромному памятнику, что стоит на могиле отца с матерью с уважением приходят поклониться, дети и внуки. А тогда смерть всегда была рядом. Иногда когда не ждешь, осколок чиркнет по стене о камень или пуля с воем рикошетом отлетит от стены. Даже такой осколок или пуля легко поранит или лишить жизни. Однажды я с дедом сидел в стенах сарая, большой осколок отскочил от внутренней стенки сарая и упал в кастрюлю с супом варившийся на таганке. Осколок видимо потерял силу, расплескал варево, но не пробил кастрюлю. Дед тоже удивился и не понимал, как осколок сверху попал внутрь сарая, а мы даже не слышали звука выстрела или близкого взрыва снаряда или мины.
Я вытащил осколок и хотел показать маме и бабушки, но дед не дал. Нечего пугать бабку с матерью. Они и так напуганные всем происходящим.
В своем дворе мы впервые увидели катюшу. Солдаты быстро сняли брезент, и я увидел рельсы и на них ракеты. Мы с дедом решили посмотреть, что они будут делать, но солдаты прогнали нас в убежище. Когда началась стрельба с жутким воем, нам было не до смотрин. Дед Петруха в это время сел оправиться между разрушенных остатков стен, услышал такой страшный вой, то на четвереньках приполз к нашему убежищу. Он даже штаны не успел одеть, и они волочились за ним. Дед начал как обычно материться, но бабушка так на него поглядела, что он замолчал. Катюши было две, вторая стояла на другом дворе, и как только отстрелялись, то сразу покинули наши дворы. Тут начался ад. Немцы обрушили весь свой арсенал минометного обстрела на нас, хотя катюши уехали даже не натянули брезентовые чехлы. А немецкие мины и снаряды рвались по всей бывшей улицы. Наши бойцы наверно знали и все прятались, как могли. Взрывы слышались во дворах и на гумне. Мины с воем взрывались совсем близко. С потолка сыпалась земля. Все сидели бледные от страха и ждали беды.. Взрывы внезапно прекратились а мы еще долго сидели ослепленные и оглушенные не решали вылезти с своего убежища. Только к вечеру мы с дедом решили пойти узнать, что натворили немцы. Солдаты разбирали стену обвалившего сарая и нас прогнали. Другие стаскивали убитую лошадь в балку. В моем тесном убежище после обстрела, пока меня там не было насыпалось много земли, засыпало одежду, постель и все что там было. .Пришлось снова укреплять потолок досками и стойками и сверху засыпать землей с травой. Иногда ко мне приходят Сашка и Лешка убежавшие от родителей с их убежищ. Они завидовали моей независимости в своем убежище, где я делал все что хотел. В другой раз расшалившись поднимали в моем убежище такой шум, что приходила бабушка и обещала развалить убежище. Большую часть времени я там нахожусь один. Там я даю волю фантазии или играю сам с собой. Мои друзья мне даже завидовали. Однажды в теплую погоду, мы с сестренкой сидели на насыпи убежища и любовались тишиной, которая редко бывает. В это время. ноги у сестренки до сих пор не держали. На горизонте со стороны Орловки показались советские бомбардировщики в сопровождении наших двух юрких истребителей. Сверху внезапно появились два немецких мессершмита и закружилась карусель. Бомбовозы продолжали летать, а два наших истребителя гонялись за мессершмитом. Второй мессершмид сбил одного, а потом и другого нашего бомбовоза. Они упали далеко в поле и только были слышны взрывы упавших на землю бомбардировщиков. Летчики спускались на парашютах, а немцы по ним стреляли из пулеметов. Сестренка впервые плакала, и у меня были тоже глаза мокрые. После этого сестра начала наступать на ноги и учиться ходить. Видимо полученный стресс от увиденного, помог ей снять напряжение, о чем подтвердил фельдшер. С каждым днем маме было труднее кормить Колю. Молоко давно уже кончилось, манку мама использовала только для малыша, потому что от другой еды у него болел животик. Он корчился от боли и плакал. Мама его не выпускала из рук, а он на глазах худел. Однажды я слышал молитву бабушки обращение к богу, чтобы он принял его себе на небо. Мне было жаль братика и я об этом сказал бабке. После даже в более тяжелых случаях нашей жизни я такого от ней не слышал. Сестра начала чаще становится на ноги и даже двигаться держась за скамейку в убежище .Нас это не только радовало но давало надежду на лучшее. Особенно радовалась мама. Ведь она ей и малышу отдавала большую часть времени, находясь в убежище. Когда я рассказал фельдшеру об первых шагах сестренки, он тоже радовался, но фельдшер предупредил, что такие эмоции могут повредить Таиному здоровью. Ей сейчас нужно спокойствие. Война и без часов научила нас пользоваться немецким расписанием. Утром обстрелы начинаются после их завтрака. Поэтому ходим без опаски везде. Потом даже если не стреляют, все равно находимся в убежище. В обед пару часов тоже не стреляют и можно не боятся. Даже бабушка ходит к фельдшеру в убежище за новостями или к солдатам и оттуда иногда что либо приносит из еды, кусок хлеба или недоеденную банку консервов. Пока у нас была крупа и с огородов зелень мы не спешили открывать яму в погребе с нашими запасами. Мы видели, что у деда Петрухе в убежище были большие запасы продуктов. Ему с города старший сын привез на подводе мешки. Но когда бабушка обратилась с просьбой взаймы одолжить продукты, он отказал, сказал, что они не мои, а сына, который привез на хранение. Больше мы с просьбами не обращались. \После пожара и интенсивного артобстрела были разрушены стены , но коробка сарая где дедушка варил еду осталась целой. Она то и спасала, от осколков, а после и от пуль, когда мы там варили. В убежище моего друга, с которого они ушли, поселились две монашки. Я даже не поверил. До войны нас в школе почти с первого класса пионервожатые тогда пропагандировали против попов и религии. В четвертом классе нам выдали удостоверение в борьбе против церкви. Я не думал, что где то в городе есть монастыри и монашки. На столе горела тонкая свечка и лежали толстые книги в кожаных переплетах .Я даже опасался что то у них спросить или узнать. Но они как внезапно появились, так и исчезли. Немецкими листовками была усыпана земля. Дед Петруха мне показывал, а я читал листовки про Сталина и Гитлера. Помню листовку, где Сталин играет на баяне, широка страна моя родная, а в конце на маленькой гармонике последний нынешний денечек. А Гитлер сидит у Волге и играет на акордионе всю да я вселенную проехал. Почему то эта листовка запомнилась. Особенно листовка на отличной бумаге. Сидит солдат на бревне. Рядом скатка шинели и винтовка. Худой, обросший и запыленный.Старая гимнастерка и такие же обмотки и надпись. Кому бублик, кому дырка от бублика. Вот и воюй за республику. И как на всех листовках в конце. Штыки в землю. Это пропуск в плен. Когда я листовку показал маме, она рыдала, и говорила что это наш папа. Я и сам был не рад такому исходу. Фельдшер у деда увидел пачку листовок, приказал выбросить. Немцы мастера в агитацию сказал он. Они еще в ту войну насобачились листовками обманывать солдат. Дед Петруха начал говорить, что скоро прийдут новые хозяева и дадут землю, корову и лошадь. Так написано в листовках. Фельдшер сказал. Подожди, ты еще узнаешь этих освободителей, какие они добрые. Я ему верил, ведь он в германскую войну был у них в плену и знает их нравы .А я еще задолго до войны наслушавшись радио на русском языке, как то спросил у фельдшера. Если мы обединимся с немцами, то вместе нам не страшен Чемберлен. Он тогда был у всех на устах главным врагом коммунизма. Тогда еще фельдшер говорил, что немцы завалят нас железками, а у нас выманят хлеб и с ним пойдут воевать на нас. Я тогда верил \в нашу страну, потому что много читал и по ночам слушал радио. Я даже слышал комментарии по радиоприемнику с Европы о том, что Гитлер якобы говорил, что ему ничего не стоит превратить страну из национал -социалистической Германии превратить в социалистическую Германию. С этого у нас начался разговор. Он до войны иногда приходил, где собирались пацаны, и много рассказывал, как был в плену в Германии, и что там видел.
Осень нас начала беспокоить похолоданиями. Сырость в убежище не улучшало нашему самочувствию. Спали не раздевались и все равно к утру замерзали. Плохое малокалорийное питание и потребление много жидкости заставляло организм потеть, что тоже не улучшало нашему здоровью. Мама каждый раз разбирала сумки с крупой, сильно огорчалась и все уменьшала порции. Зато ежедневно было целое ведро вареного супа. Прослышали, что кто то принес из города зерно из горевшего зернохранилища. Но не с кем мне было идти, а мама с детьми, поэтому меня одного мама не пустила. Дядя как ушел на завод после пожара и не приходил. Он там работал, питался и ночевал в цеху. У нас было временное затишье. Пушки почти не стреляли и мы не слышали над головой шорох пролетающих снарядов. Редко слышали взрывы снарядов или мин где то за балкой. Дед задыхался без табака, его запасы табака припасенные в сарае сгорели вместе с сараем, и он курил вонючую траву смешанную с вишневыми листьями. Все пили по утрам очень полезный напиток из травы. В горле деда хрипело, свистело и булькало. Мама уговорила меня переночевать в семейном убежище, и я почти не спал от кашля деда. Не выспавшийся я утром дважды сходил в колодезь за водой. Одно ведро оставил в убежище, а второе отнес к деду в сарай, который уже хлопотал у таганка. Спичек давно не было, и дед кресалом зажигал фитиль. Я сбегал в балку, там уже мало было солдат, и я без труда набрал зелени для супа, принес маме. Я ночью плохо спал, но потянуло на сон, но дед уже сварил суп и в ведре принес в убежище на площадку, где мы обычно обедали. Тая на тюфяках с тарелки, а мы расселись вокруг большой эмалированной чашки. Так каждый день начиналась наша жизнь. Мы еще не доели завтрак, как начался интенсивный обстрел из всех видов оружия. Все бросились в конец убежища. В наш приямок прыгнул молодой солдат с винтовкой, но наша маленькая собачка по кличке Мальчик, залаял на него. Солдат ее застрелил, выскочил из приямка и убежал в балку. несмотря на стрельбу, я взял еще теплое тельце в руки и понял, что он мертв, вернулся в убежище. Кругом стреляли, рвались толи снаряды толи гранаты. Творилось что -то невообразимое. Кажется, настал конец света. Пули мягко шлепались в насыпь бруствера или с воем рикошетили от стены сарая. В балке послышались несколько взрывов мин или снарядов. Все ушли в конец убежища, и только я на лаве в конце ближе к входу в убежища. Было страшно, а мне было все же любопытно. Над головой послышался звуки работающего двигателя, и дрожала земля. Я ближе всех сидел к выходу, выглянул из убежища. Прямо на бруствер убежища надвигалась громадина самоходки. Она уже была в метре от бруствера и медленно двигалась. Я выскочил и стал перед носом самоходки. Она остановилась около меня в метре от наката нашего убежища. Огромный короткий ствол медленно поворачивал в сторону балки. На площадке самоходки куча стреляных гильз, на боку немецкий крест. Из люка показалась голова человека без головного убора и на чистом русском языке приказала. Пацан, принеси ведро. Самоходка остановилась, упершись в бруствер убежища. Еще минута и она взобралась бы на насыпь и всех нас раздавила. Я скатился в убежище, взял ведро с водой и подал его человеку высунувшегося из люка. Передо мной был человек в зеленой немецкой форме с крестом на груди. Немец вылил воду мне под ноги, бросил ведро на площадку где лежали гильзы, и приказал отбросить провод от гусеницы. Пуля чиркнула по броне и рикошетом с визгом отлетела. Я стоял тупо гляжу на громадину, потянулся отбросить провод. Оглушенный над ухом выстреливший пушки самоходки, я упал в приямок убежища. В глазах круги, уши ничего не слышали. Но я заметил, что самоходка медленно отходила от нашего убежища. Дед приблизился ко мне и что- то спрашивал. Я видел шевеление его губ и ничего не слышал, и только пальцем показывал место, где только стояла самоходка. Она чуть всех нас не погребла в убежище. Так я увидел первый раз немецкую самоходку и русского немца. Через какое то время мои уши немного услышали утихающую стрельбу, уходящую в сторону балки. Все в убежище сидели тихо и даже братик, видимо чувствуя беду молчал и не канючил. Когда через час или два все утихло, услышали голос деда Петрухи, который кричал что пришли наши освободители, а вы там забились как тараканы в щелях. Я уже слышал призывы деда Петрухи, хотя в голове гудело, и я чувствовал слабость во всем теле. Дед Петруха шумел, что скоро мы начнем новую жизнь. Мой дед с трудов вылез с приямка и пошел к деду Петрухи. А мне так захотелось пить, и я пошел в сарай, где стояло второе ведро с водой. В сарае стоял советский командир небольшого роста с двумя шпалами в петлицах. Он был без фуражки , в руках винтовка, через плечо планшетка.
Он выглядывал в дверной проем на улицу. Окинул меня взглядом, и приказал мне снимать одежду. Я с удивлением снял пиджак, штаны. Он помог снять рубашку. Я оказался в одних трусах. Он быстро освободил у себя все карманы, выбросил ненужное в дрова, потом вытащил пистолет из кобуры и начал одевать на себе мою одежду. Я видел, что оно для него было мало и трещало по швам, когда он все натягивал. Из планшетки вытащил бумаги, рассовал по карманам. Еще раз выглянул в проем двери и побежал к балке. Стрельбы я не слышал значить благополучно командир ушел по балке. Я второй раз ошарашенный происшедшем долго сидел в сарае на скамье голый и тупо смотрел в угол где командир оставил свои вещи. Мне даже расхотелось пить. Было прохладно и я натянул на себе сначала галифе они были для меня велики и колючими на голом теле, потом одел китель с двумя шпалами в петлицах. Я уже представил, как я явлюсь в таком виде перед мамой и бабушкой. Галифе сползали, и мне пришлось их подвязывать куском веревки, оказавшиеся в сарае. Сунул ноги в тапочки, я направился к выходу. Я даже не поглядел в дверной проем что творится там на улице. И только шагнул в проем двери, как нос с носом столкнулся с немцем. Он с двора шел к нашему сараю. По улице немцы уже вели несколько русских солдат и и среди них двух гражданских взятых в плен. Немец толкнул меня автоматом в живот и приказал. О маленький золдатен, комен плен. Он автоматом упер в живот и приказал повернуться, толкая в спину. Я поворачивался, повинуясь его приказам. Немец рукой провел по карманам кителя и галифе, опять скомандывал, комен плен. Наконец до меня дошло, и я закричал мама,- бабушка. Они были в убежище, выскочили и ухватили меня за руки . Я осмелел и бормотал что это мутер и гроз мутер. Немец видимо тоже решил. Ну, какой я солдат в таком большом чине и меня отпустил. Так я второй раз встретился с немцем и чуть не попал в плен. А что, загнали бы в лагерь, а там доказывай, что ты не солдат. На войне все бывает. У меня все еще гудело в ушах, и раскалывалась голова. У меня даже ноги не слушались, когда я пошел в убежище. Там меня долго обрабатывали и мама и бабушка и даже дед сказал, как всегда когда я вляпался в какое то дело. Бедному Ванюшки везде камешки. Мама приказала переодеться в запасные штаны и рубашку приготовленные в свое время в эвакуацию за Волгу. Галифе и китель мама приказала сжечь. Но я не послушал и завернул в кусок брезента и спрятал в углу сарая, завалил мусором. Они мне еще пригодились позже. На следующий день меня мама не выпустили из убежища. Я слышал и даже видел, как по нашей улице беспрерывно шли машины и телеги. Ехали группами на мотоциклах и даже на велосипедах. Пеших немцев видел редко. Слышал гортанный немецкий говор, стрельба была слышна в балках, а в селе не слышно. На пролетающие самолеты уже не обращали внимание., а их пролетали немного меньше как в первые дни бомбардировок голода. Мама разрешила пойти с дедом разобраться с наличием помидор. В соседнем дворе находились немецкие солдаты, они из оставшего целым сарая вытаскивали разное барахло, и затаскивали тюки соломы для ночевки. Во дворе немцы свободно расхаживали без оружия и в одних серых рубашках. Я изумлялся быстрой перемены обстоятельства. Еще вчера гремели взрывы, стреляли из пушек, минометов и винтовок, а сейчас мирная идиллия, как будто не было войны. А война еще теплилась в дальнем конце села, судя по редким звукам ружейных выстрелов доносившимся оттуда. Но немцы кажется на это не обращали внимания. Дед занялся костром в сарае, а я пошел к колодцу за водой. Там стоял уже немецкий солдат. Он тоже выглядел как то безучастным что происходит в селе. Расстегнутый мундир и винтовка прислоненная к срубу в дальнем углу колодца. Я с опаской подошел к колодцу с ведром и остановился в нескольких шагах лот колодца. Немец знаком пригласил подойти. Я испугался и решил, что он отберет последнее ведро, потому что вчера немец с самоходки отобрал чистое ведро, но подошел. Немец удостоверился, что мое ведро чистое, разрешил прицепить к палки журавца, и я набрал воды. Не успел я отойти несколько шагов, как из заросшей камышом и травой полянки против колодца выбежал наш боец в кальсонах и белой нательной рубашке. В одной руке пистолет, а в другой узел стянутый ремнем. Он пробежал мимо немца и скрылся в балке за колодцем. Немец оторопело схватил винтовку, но того и след простыл. Близ колодца румыны около тачанки видели это и хохотали. Я подальше от греха побежал с ведром к своему убежищу. Когда я рассказал своим все, как спасся наш боец, бабушка сказала что его бог спас .А я еще долго прислушивался к балке. Но стрельбы не было. Потом думал, как мог наш боец сутки сидеть и ждать в кустах, хотя по улице прошли тысячи немцев. После я был на этой полянке. Далеко где то в балке слышались одиночные выстрелы. Я с дедом свободно ходил по двору, заглянул в ложбинку у колодца, но следов пребывания русского солдата не нашел. Второй день в селе было спокойно, дорога по улице всегда занята в основном румынами на повозках и машинами с солдатами. Немцы у колодца не задерживались, набрав воды в фляжки, быстро уезжали в сторону города. В балку я не ходил, а выбирая с кучи помидоры. Мама с бабушкой все еще не выходили из убежища и только иногда видели бурную жизнь на дороге. К вечеру дорога по улице опустела и я подошел к немецким повозкам, стоящим у нашего двора. Они сделаны из твердого дерева и железа на болтах, но совсем не вместительные. Запряжены массивными битюгами одной породы и одной масти. Спереди на тачанке сидение для возчика обитое кожей. Все было продумано до мелочей. Для винтовок специальное крепление с замком .Сзади тормозное устройство. Кажется, сбрось эту повозку с моста и она не разобьется Я сравнивал эти повозки с нашими, и все удивлялся. Подошел высокий тощий и заросший черной бородой румын в короткой желтой легкой шинели и повесил на голову лошади брезентовое ведро с овсом и немного просыпал на землю. Я хотел подобрать в ладошку, Но румын сердито на меня посмотрел и я ушел от греха подальше. Из соседнего убежища послышался жалобный призыв бабки Лукерьи. Деда Петрухи не было, и я спустился к ним в убежище. Все свободное пространство было завалено мешками и ящиками с посудой и разными вещами. В самом конце их убежища на мешке лежала бабка. В нос ударило в нос дурными запахами. Я спросил ее, чем помочь. Она слезно просила найти деда и привести его сюда. Я выбежал из душного непроветриваемого убежища и позвал деда Петруху. Он как всегда с матом пошел к бабке. Наше убежище имело во втором конце отдушину для притока воздуха и в которую можно пролезть в случае надобности. Мы с дедом убежище делали по чертежу с газеты. Маме и бабушке я рассказал про запасы продуктов у деда Петрухи. Мама промолчала, а бабушка сказала, бог им судья. Царствия им небесного. Я не знаю чем они питались, но таганка у них не видел, еду подогревали на кирпичах. Его сын еще до бомбежек перевез семью в Орловку, и они приходили только за продуктами. С ними часто оставалась только их дочь. В этот же день я видел из своего сарая как в наш двор вбежал немец. Грязный с разорванной штаниной, так что была видна голая нога он увидел кучу зеленых помидор, взял и надкусил один и заорал что то по немецки, побежал к своей машине где сидели немецкие солдаты. Мне показалось, что он был так обозлен, то мог бы любого пристрелить. Утром по привычке сходил за водой и во дворе услышал в соседнем дворе смех. Мы давно не слышали смех. Там во дворе развлекались немецкие солдаты. Потом услышал близко выстрелы. Немец увидел курицу и с пистолетом бегал по двору и стрелял. Он израсходовал всю обойму и не мог попасть, курица перелетела забор и спаслась в балке. Человек пять немцев наблюдавших за поединком от души хохотали. Смущенный немец пошел в сарай. а я рад был за курицу. Но самое главное я слышал смех людей, которые смеялись по настоящему, хоть были немцы. Привели несколько человек наших пленных. Немецкий офицер дал молодому пленному ведро и послал за водой к колодцу. Немец разделся по пояс, а пленный лил на плечи ему холодную воду. Немец хрюкал от удовольствия от холодной воды. С сарая, единственного уцелевшего выходили в нижнем белье немцы и мылись . Парень без охраны несколько раз ходил к колодцу, а я думал. Рядом балка, он мог бы сбежать в балку. У колодца охраны не было. Закончилось купание, парня отправили к пленным. Немцы вели себя как дома, шутили, громко смеялись. Было похоже что люди приехали с далека на отдых .Второго пожилого пленного убиравшего в сарае постель тоже немец отправил к пленным. Здесь, смех и радость отдохнувших людей, а рядом у стены хмурые пленные, голодные лежали или сидели на земле и о чем то думали. За бугром слышались выстрелы , шла война и лилась кровь, Во двор два немца привели еще наших пленных человек двадцать. Их видимо взяли сонными, потому что часть без шинелей и без вещмешков., Они были измученные и уставшие сразу повалились на землю у забора. Трое были без ботинок. Я сказал деду, он принес старые сандалии и отдал пленным. Конвойные разрешили, и пленные примеряли обувь. Мама тоже подходила к пленным и спрашивала про папу. Некоторые воюют с начало войны, но об отце никто не знали. Пленные просили дать воды. Офицер послал опять одного из них и тот принес воду. Пленные захлебываясь пили прямо из ведра. Те из первой команды даже налили воды в свои стеклянные фляжки. Подошли подводы груженные тяжелыми ящиками. Из сарая вышел офицер, отобрал десяток справных пленных, дал каждому по ящику и немецкий солдат с винтовкой повел их по дорожке в балку в сторону Корочины. Через час или больше я с своего места слышал , как в поле за селом были слышны выстрелы, стреляли видимо наши по пленным. Мы привыкшие к гулу самолетов, бомбежек и обстрелов за эти 2-3 дня спокойствия даже поначалу не верили и ходили пригибаясь. Мы все искупались в корыте. К нам никто не приходил и не беспокоил. Дед в сарае сложил печку, дров было много, и воду грели в ведре сколько нужно. Мама еще до пожара отобрала теплые вещи и сейчас колдовала с ними, готовила к похолоданию .Бабушка ходила в балку в поисках нужных трав. Все ее запасы сгорели в сараях. Меня интересовал наш маленький сад за гумном. Я знал, что там было много наших солдат. Место защищенное в балке, нарыто много не глубоких окопов. Когда спустился в сад, то увидел брошенные винтовки. Часть были без затворов. Две торчали штыками в землю .Это в немецких листовках был призыв, штыки в землю, видимо кто то поверил. Я почему то подумал что возможно кто то из них сдался и погиб от пуль красноармейцев перенося ящики на Орловском бугре. Не сговариваясь с дедом, собрали брошенные винтовки, ручной пулемет, ящики с патронами, ящик гранат РГД без запалов и снесли в маленькую пещеру и там закопали. Говорили что эту пещеру выкопали еще в гражданскую, а мы пацаны там играли в войну .Она обрушалась, но мы пацаны ее подновляли. Сейчас она стала складом оружия. Мы даже обрушили землю и завалили вход. Сейчас мне трудно восстановить в памяти, зачем мы это делали? Но оружие спрятали. В огороде вся земля изрыта окопами и трудно найти что и где посажено. Собрали немного терна, из чего мама сварила компот. Набрали немного картошки, лука и чеснока, из чего мама сварила суп. После прихода немцев я уже два дня не был в балке, поэтому у нас не было зелени для супа. После как мне казалось вкусного обеда я расслабился и лежал на тюфяках вынесенных для просушки Мама подсела рядом. Я положил голову ей на колени, и она гребнем расчесывала мою голову. Я вспомнил, как она так же делала в детстве по воскресным дням. Я готов был заплакать, и спазма перехватило горло. Она тихо говорила, что немцы в городе. На селе стало спокойней. Подошел дедущка, и просил меня помочь починить где то найденный перочинный нож с несколькими лезвиями. Было пасмурно. Я сидел на земле против деда и держал нож, а он с бородком и молотком заклепывал. В небе послышался звук работающего кукурузника. Он уже пролетел над нами, где мы сидели. Услышали шипение падающей бомбы. Русские бомбы не издают при падении сильные звуки. Бомба взорвалась на колхозном дворе в полусотни метрах от нас. Но меня будто кто то поднял и сдвинул к плетню. Я увидел, что там где я сидел осколок упал и врезался в землю сбил с головы деда фуражку. Я подошел и взял еще теплый осколок. Дед замерил место, где я сидел и сказал, что это твой осколок, если ты не передвинулся к плетню, он перерубил бы меня пополам. Я хотел показать осколок маме, но дед забрал его и спрятал, сказал , не нужно пугать мать и бабку. У них и так горя хватает. Так случай спас мою жизнь. Решили к зиме отремонтируем свой сарай и там перезимуем. Немцы отсюда уйдут потому, что не осталось целых домов, и им негде зимой будет жить. Худо- бедно продукты в яме остались, и мы переживем зиму. Я слушал ее тихий голос и не мог себе представить мирную жизнь рядом с чужими солдатами. И чем мы будем заниматься? Она, да и я еще не знали что наша теперешняя жизнь- это светики, а ягодки еще впереди. Прошло 3-4 дня, мы уже стали привыкать жить без бомбежек и обстрелов, к нашему убежищу подошел первый немец. Толстый, в очках, без френча в серой рубашке и пионерском галстуке на шее, он грубым голосом обратился к бабушке. Матка яйко, млеко, давай, давай. Бабушка со страхом смотрела на него. Немец все больше злился. Видно было, как багровеет его лицо. Я тоже не знал что сказать. В углу стоял горшок с давно прокисшем молоком. Немец поднял крышку и увидел покрытую плесенью поверхность молока. Он заорал шайзе, никс карашо. Потом снял с скамейки маленькую кастрюлю где остывала манная каша для ребенка, выбросил кашу на землю и ушел с кастрюлей громко ругаясь по немецки. Уже подходя к дороге, погрозил кулаком. Так мы в первый раз познакомились с немецким порядком. Мама на коленях пыталась кашу собрать с земли, но она смешалась землей. Но больше всего она жалела об унесенной маленькой кастрюле, где она варила ребенку кашу. Днем услышал выстрел в балке и взрыв на стене церкви где появилась красная от кирпича пыль. .Мина видимо была не большая и не пробивали даже купола. Потом это происходило не каждый день, но стреляли только один раз по вечерам. Я по звуку понимал что стреляют с балке , но не понимал, где хоронятся бойцы. И как они пробираются в балку. Против дома фершала, чудом сохранился дом Коли Сычева. Я пошел к нему. У низкой стены стояли два немца и смотрели на Орловский бугор за балкой. Там шел бой танков. Три советских танка со стороны города наступали на немецкие танки. Немецкие танки по размером были меньше наших, и повернули назад. Наши постреляли и за ними не погнались и два вернулись , а третий продолжал двигаться к балке, пока в ней не скрылся. Немцы повторяли америка панцирь. Но мы с Колей определили, что это тридцати четверка, русская. Я их видел весной .Когда немцы убедились что танк мчится в сторону нашего села, они убрались в убежище. Я бежал по улице домой и видел, как румыны в панике бросили своих лошадей и убежали в балку. Одна повозка перевернулась, ящики высыпались на дорогу и танк чуть не задавил лошадь. Уже со своего двора я наблюдал, как немцы у штаба бежали от машин и мотоциклов во двор . Танк развернулся у дома Коли. Открылся верхний люк, и оттуда вылезли два русских танкиста. Несколько времени тишины и со двора вышли немцы и заставили наших танкистов выбросить оружие и разное барахло из танка. Потом они вытащили командира танка без движения и уложили его на носилки. Так сдался в плен наш танк. Я все это видел и недоумевал. Почему танк не передавил машины и мотоциклы у немецкого штаба. Он даже немецкий штаб мог расстрелять и расстрелять бежавших в панике немцев? Танкистов немцы увезли в плен, а командир танка остался один лежать около танка. Я потом подошел к нему и даже разговаривал. Он ничего не помнит, как случилось, что оказался без сознания, Он был без движения, хотя боли не чувствовал. Потом увезли немцы и его. А я еще долго вспоминал и рассуждал, что танк даже один мог наделать панику и потом скрыться. Танк еще долго стоял у дома Коли, почему то немцы его не забирали, хотя он был исправен. В селе было спокойно, реже проходили машины в сторону города. Меньше стало румын на повозках, а были пожилые немцы, которые везли ящики с боеприпасами. Несколько раз появлялся кукурузник. Он низко летел над балкой и его только было видно, когда он поднимался, пролетая над мостом. Немцы его называли русфанера и иногда стреляли вслед. А он как будто их дразнил, летал чуть не задевая колесами деревья. Немцы с собой винтовки не носили и как будто не замечали летящего кукурузника. Однажды я видел, как немецкий штурмовик преследовал кукурузника. Скорости были разные, и немец несколько раз стрелял из пулемета, то близко приближаясь, а потом удаляясь от нашего самолета. Но видимо увлекшись, задел за дом или еще за столб на улице и сгорел. А возможно с кукурузника. был сбит пулеметом. Не прошло и недели как по ночам стали беспокоить наши кукурузники. Через три двора от нас в доме фельдшера, который был с железной крышей и не сгорел, разместился немецкий штаб, около дома стояли машины и мотоциклы. По ночам все чаще появлялся в небе наш кукурузник. Он бесшумно появлялся в небе и вешал в небе светильник. Заметив любое движение, сбрасывал противопехотную бомбу, которая имела большое поражающее действие, или стрелял из пулемета. При появлении кукурузника всякое движение по улице прекращалось. Кукурузник как внезапно появлялся, так внезапно улетал, мы слышали только, как он включал двигатели и набирал скорость. Немцы по нему даже не стреляли, потому что висящие фонари так сильно светили, что ничего не было видно. А возможно немцы своими выстрелами опасались выдать себя.
К нам в село видимо прибыло какое то начальство и с двора убрали все стоящие вблизи автомобили и повозки. К нашему убежищу пришел немецкий офицер и приказал убраться с нашего убежища. Мы думали, что он прикажет вынести из убежища все наше хозяйство, но по просьбе мамы он разрешил оставить наши вещи в убежище, и мы каждый искали себе место на ночь. Бабушке разрешили ночевать в убежище в дальнем углу. Офицер внимательно просмотрел все узлы, проверил лавки, матрасы и одеяла и ушел. Мама с дедом разместились в сгоревшем сарае с детьми, ко мне ночевать не пошли. Вечером офицер привел еще трех чинов в черном обмундировании. Они выглядели щеголями перед этим офицером. Начищенные до блеска сапоги, отглаженное обмундирование. От них пахло дорогими духами и сигаретами. Солдат принес большую коробку, с нее он вытаскивал новое нижнее белье и прежде чем стелить наши матрасы, все посыпал белым порошком. Простынями застелил матрасы, к одеялам пришпилили простыни булавками. Офицеры полностью разделись до нижнего белья и легли спать.
Мы поняли, что они знают о ночных налетах кукурузников и поэтому нашли надежное наше убежище, выгнали нас на улицу. В моем убежище ночевали офицер и солдат, который привел начальство. Я ночевал в разрушенном соседнем убежище. Об этом я узнал на второй день, когда обнаружил следы их пребывания и видел кучку окурков сигарет. Папиросы немцы не курили. Мама с детьми ничего не захватила теплого с убежища, ночью с детьми замерзала и ждала когда проснуться немцы и освободят убежище. Утром вышла бабушка измученная ночью. Ей захотелось в туалет, она хотела выйти, но побоялась сказать. Так и промучилась до утра. Время подходило к обеду, дедушке пора варить обед, но немцы не выходили из убежища. Я заглянул в убежище. Немцы брились, выдавливая с тюбиков пасту. Потом на карманных плитках варили кофе, подкладывая белые плитки сухого спирта. Для меня все было необычно любопытно. Они после бритья вытирали лицо белыми салфетками и выбрасывали в ящик. Я все время удивлялся, зачем. Их можно постирать, они все новые. Потом подумал, что если они все оставят, то для нас останется много вещей, каких у нас не было. Я не выдержал и подошел к убежищу с мамой. Мама спросила, когда кончиться война? Молодой офицер покончил с кофе и как мог начал показывать на земляном полу, где на Волге стоят немцы и где русские. Он сказал три дня и Сталинград капут. Потом указал на большую плиту в кузове машины с надписью по немецки, сказал что это память Сталинград капут. Он видимо один немного говорил по руски, и я понял, что в центре Сталинграда будет установлен камень, рассказывающий о конце Сталинграда. В середине дня пришла легковая машина, забрала офицеров и ушла с грузовиком, где находился памятник. Наша жизнь по ночам изменилась. Почти каждую ночь бесшумно прилетал кукурузник, повесить пару фонарей над улицей и высматривает всякое движение . Он некоторое время летает с выключенным двигателем и его не видно и не слышно, повесить пару фонарей в небе от них светло как днем. Если ничего на земле не увидит, сделает круг, потом слышим тарахтение двигателя и самолет улетает. Днем иногда нас обстреливали с минометов, но разрывы слышны далеко за церковью и нам мины вреда не причиняли. В первые, дни наши бойцы стреляли с Разгуляевского бугра, в основном ночью. Были даже раненые румыны и убитые лошади. Я сам видел, как румыны на носилках несли раненного или убитого солдата. Но после как немцы прочесали бугор, стрельба прекратилась. Все равно по дороге ходить было опасно. На Разгуляевском бугре появлялся снайпер, взявший на прицел участок нашей улицы сходившей с улицей Краснознаменская у колодца. Через 2-3 дня опять выстрелы снайпера и опять переполох,. С бугра эти улицы хорошо просматривались и там, в оврагах и окопах легко можно схоронится. Немцы убрались с соседнего двора, да и вообще их стало мало, кроме штаба в доме фельдшера. Целых домов почти не осталось, и немцам негде было укрыться. Вскоре совсем днем дорога в город по улице и у колодца была пустыннми. Раньше немцы и румыны везли в город боеприпасы днем, а как только снайпер начал стрелять с бугра, немцы и румыны ждали ночи у развалин домов и стен или в рзуршенных домах и сараях. Поздно вечером с завода пришел дядя. Раза или дап два в месяц дядя приходил домой в село, что бы искупаться и переодеться. Он давно дома не был и не знал что в Городище немцы, хотел переодеться и денек отдохнуть с нами. С завода шло их несколько человек. В посадках на дороге их перехватили немцы, которые вели группу наших пленных солдат в лагерь военнопленных, гражданских тоже всех загнали в строй. Видимо сплошного фронта не было. Уже в Городище все попали под минометный обстрел, и дядя воспользовался этим, чудом влез в водосточную трубу под дорогой. Таким образом он спасся. Остальных немцы увели в лагерь военнопленных. Дядя подождал, пока все утихнет и пленных уведут, он весь в глине, в изорванном пиджаке пришел в убежище. Мы обрадовались его приходу и назад, на завод он уже не пошел, опасаясь вновь попасть в плен или попасть под обстрел. По их группе уже стреляли в в посадках где они проходили. Приход дяди у всех подняло настроение и всю ночь проговорили. А главное в семье появился мужчина и нам будет легче пережить эту напасть. .Вначале дядя ночевал в моем убежище, но после того как немцы среди ночи проверяли убежища и пришли к нашему в котором в эту ночь были мои друзья Саня с Лешкой, Он ушел в общее. Я помню, ночью проснувшись, как по ступеньке спустился немец и осветил фонарем мое убежище. Я лежал крайним, потом ребята. Я чуть приоткрыл глаза, услышал голос немца, драй киндер. Дядя лежал в конце убежища и немец туда не заглянул. Ребята спали, но дядя понял, что немцы кого то ищут, возможно снайпера или тех кто стреляет в саду по церкви. Оружие еще в балках можно найти. Даже в нашей пещере его хватило бы на несколько человек. А стрельба хоть редко, но продолжалась. Даже после одного выстрела с бугра движение по дороге в город останавливалось на весь день и восстанавливалось только ночью. Наше убежище было не в зоне обстрела, его заслоняла стена сгоревшего сарая и стена забора из кирпича. Мы свободно ходили от убежища до сарая. Но однажды я переходил от своего убежища к сараю, услышал, как пуля свистнула у самого уха. Я понял, что мое убежище в зоне выстрела снайпера и старался ползком переползать этот участок. Когда же с меня пулей сбило солдатскую пилотку, в которой я ходил, я увидел столбик пыли в конце насыпи убежища, я окончательно поверил что снайпер на бугре хоть редко, но бывает. Когда я дал пилотку маме, что бы она зашила, то услышал. Ты что, стал на голове ходить. Не мог же я ей рассказать, что пилотку пулей с головы сшибло. Удивительно, но после, вспоминая, мне казалось что я по чьему то приказу услышал этот выстрел и пригнул голову, хотя понимал что это мне показалось. К счастью это длилось не долго, а снайпер на бугре не появлялся и я без опаски ходил, но чувство опасения было долго. Днем стало относительно спокойно, но по ночам беспокоил кукурузник. Он кружил в небе по улицам без звука с выключенным мотором. Снизу его было не видно даже тогда, когда он вешал яркие фонари на парашютах. Для нас наступили кошмарные ночи. Немцы облюбовали наше прочное убежище, Это было видно охранники штаба и с началом ночи выгоняли нас, а сами там ночевали, даже когда не прилетал кукурузник. И мама, и дедушка вечерами долго приготовив одеяла для ночевки ожидали, опасаясь, что немцы с заходом солнца опять вернуться и нас выгонят из убежища. Они долго ожидали в сарае, где горел огонек под ведром с водой до поздней ночи когда уже ничего не вино и шли в свое убежище. Поэтому эти ночи им казались адом. Правда, немцы наши вещи не трогали. В такие ночи тяжелее всех приходилось маме, она ютилась в полуразрушенном бомбой убежище Ломакиных, с бабушкой, Таей и Колей. Дед с дядей ночевали в коробке сарая, и только я один в временном убежище. Дед накрыл часть крыши сарая от дождя. Несмотря на бытовые неудобства, мама умудрялась раз в неделю постирать нижнее белье и заставляла перед едой мыть руки. Мы фактически забыли вкус хлеба. Пока ели два раза в день жидкого супа, не имеющего вкуса, вдоволь набивали брюхо, которое увеличивалось, но мы не наедались и чувствовали голод. Дядя старался как можно меньше показываться на глаза немцам. У негу на руке была выколота звездочка, которая чуть его не погубила. Когда немец звезду увидел на руке дяди Феди, он заявил, рус коммунист и пытался его увести в плен. Мама и бабушка не дали его увести в плен. С тех пор дядя мазал и заматывал руку тряпкой. Еще недавно, если кто- то поведал нам о нашей жизни, Мы вряд ли поверили. А сейчас мы все принимаем как должное. У каждого были свои обязанности, знали, что нужно экономить даже принесенные с огорода овощи. Наш запас картошки и зерна, закопанные в погребе посреди двора трогать не решались, потому что был на виду. Дед из листа кровельной жести смастерил крупорушку, состоящую из двух конусных цилиндров с насечкой их гвоздем, с наружной и внутренней стороне. Внутренний цилиндр насадил на деревянный цилиндр и закрепил на доске, а наружный цилиндр вращали. Зерно, попадая между цилиндрами, размалывался на крупу. Уцелевшая в сарае сумка с зерном пригодилась для супа. Мой дед был любопытным человеком. Он тащил во двор все что его привлекало. Тут был телефон, разные провода и другой хлам. Натаскал уцелевшие полуобгоревшие доски и бревна, куски жести, ржавые гвозди. Он уже готовил материал для устройства сарая для зимовки. Бабушка была в убежище фельдшера и узнала, что немцы почти всех жителей с села выгнали в Гумрак, а оттуда в Белую Калитву и настаивала что бы дедушка с дядей Федей ремонтировали маленький сарай для зимовки. Мы уже много во двор натаскали бревен и досок с разбитых сараев. Но пока в стенах сгоревшего сарая дедушка варит суп, он не спешит его полностью накрывать. В убежище фельдшера поселилась знакомая семья ,изгнана с города Сталинграда немцами, и ночами две семьи ютились в тесном убежище. Их немцы не выгоняют, потому что они помогают в штабе с уборкой. Им даже немцы помогают с питанием. Из за тесноты сам фельдшер с внуком с разрешением немцев перешел ночевать в подвал. под домом. Они тоже решили здесь переждать, когда прогонят немцев. У них хоть был подвал, где можно спасаться зимой? Хотя у нас тоже было надежное убежище. Это сейчас легко критиковать, а тогда начали по ночам донимать осенние холода и они предупреждали о том, что будет еще хуже. Поэтому и мы не вскрывали закопанные запасы. Мы фактически жили одним днем, а дед уже думал на день раньше. К тому же уже в селе почти никого не осталось жителей, нас не отпускал тот кусочек земли, где умерли наши предки и где родились мы. Даже минометные и орудийные обстрелы и ночные налеты кукурузников нас не пугали и мы продолжали жить в страхе, но в надежде, что все это когда то кончиться и мы будем строить жилье для зимы. Для этого у нас уже есть материал и рабочие руки. Конечно, основную тягость в решении этих задач принимали решение дядя, мама и старики. Я возможно в силу своих лет тоже понимал о предстоящих трудностях и тоже тащил стройматериалы с брошенных дворов, тем более большинство были изгнаны с села и только три семьи остались на нашем пяточке. К нам тоже приходил полицейский, но увидел немощным стариков, больных детей и ушел. Хорошо дядя был в отлучке, а на меня он не обратил внимания, и мы остались. Когда я ходил по огородам в поисках пищи я был больше свободен, чем каждый из семьи и несознательно даже бомбежки и обстрелы как бы превращал в игру, Я определял, куда упадет бомба, отделившись от самолета, или где взорвется третья мина с миномета. Я был достаточно начитан, потому что дед приучил меня к чтению газеты Сталинградская правда с 6 лет. В его мастерской во дворе дома, когда он мастерил и заставлял читать сначала по слогам, а потом в шесть лет я уже читал бойко. Он приучил думать о прочитанном, заставлял еще раз что то прочитать и комментировал вслух о прочитанном. Это и меня по неволе заставляло думать. В первом классе мне было всего семь лет и я в библиотеке брал домой и читал книжки и журналы, после того как библиотекарша узнала что я хорошо читаю и легко запоминаю прочитанное Военруки в школе натаскали нас по военному делу, два раза в неделю в школе с нами занимались. и мы знали на много больше
чем наши деды о военных хитростях, ибо военруки, обычно, вернувшиеся после ранений нас учили, они уже побывали на войне, и что знали, передавали нам школьникам. Так однажды когда дед Петруха принес и показал желтую толовую шашку и сказал, что немецкое мыло не мылится. Я ему рассказал, что это взрывчатое вещество и что бы он его выбросил. Дед несколько кусков закопал вблизи своего убежища. Пришлось ему опять рассказать, что если рядом взорвется мина, то его убежище взлетит в воздух. Только тогда он отнес толовые шашки и выбросил в речку. С дедом Петрухой, впервые дни аккупации случилась беда. Когда пришли немцы он вслух восторгался их техникой, и с нетерпением ждал прихода новой жизни, когда получить землю, корову, лошадь и построить новый дом. Но в первый день немецкий солдат обходил убежища и что то искал. Зашел к нам и увидел маму с больными детьми быстро ушел, пошел к убежищу деда Петрухи. Увидел в убежище мешки с зерном и сумки с мукой, вначале взял полмешка крупы и пошел дальше. Было смешно и грустно видеть когда дед семенил за немцем и просил оставить мешок. Немец выслушал деда и пошел дальше. Дед вытащил складной ножичек, бежал за ним и материл немца по всякому. Немец вернулся, отобрал нож. Так они шли до улицы. Дед просил вернуть мешок и слезно уверял, что это не его продукты, а ему их дали сохранить. Немец выругался по немецки, и пригрозил тесаком в ножнах висевшем на ремне. Вечером на повозке приехал румын и забрал все, даже мешок на котором лежала больная бабка Лукерья.. Я по прежнему ходил в ближайший огород уже днем в поисках зелени, и когда находил даже сломанную морковку или свеклу, то сам не ел, а нес домой. Потому что они пойдут для приготовления еды для всех. Я видел страдание мамы как она кормила малыша, живая сухую корку хлеба во рту и проталкивала ложечкой приготовленную пищу. Дальше по садам я не ходил, потому что знал, что немцы из дотов по левому берегу речки Мечетка все время обстреливали балку. Днем слышны только звуки выстрелов, а по ночам я видел по трассирующим пулям, когда и откуда немцы стреляли. С моего убежище наблюдал это как красивое зрелище. Вначале в небе выпущена ракета потом веер трассирующих пуль +по камышам в балке. Я видел это и думал, кому захочется по ночам ходить под пулями в балке? Дед в балку редко спускался с своими больными ногами. Скудное питание и наступающие холода подорвали его здоровье, но он в отличии от деда Петрухи все время что то делал. Даже деревянные ложки, это работа деда. До прихода немцев мы легко ориентировались во времени. Они редко стреляли или бомбили во время обеда или ужина. .Сейчас стреляли и бомбили русские и мина или снаряд может разорваться в любое время суток и мы всегда настороже, и особенно во время появления кукурузника по ночам. Хуже когда начнет сыпать снарядами катюша. .Ночью я издалека не раз наблюдал фейверк взрывов снарядов катюши. Позже мы сами попали под снаряд катюши и чуть не погибли. Это было среди дня. Мама в приямке убежища поставила нашу эмалированную чашку с супом и пригласила есть. Вдруг шедший рядом с убежищем немец с котелком и крышкой в руке крикнул катуша и прыгнул в приямок. Мы еще были в убежище, когда раздался взрыв, Сверху посыпалась земля и зашевелились бревна наката. Удушливый газ заполнил убежище. Все задыхались и кашляли. Прошло немного времени, первым пришел в себя немец и с трудом вылез из убежища. В руках у него котелок и крышка засыпанная землей. Стоя над увиденным снарядом катюши из земли, он несколько раз произнес майн гот. Мы тоже оглохшие и ослепшие и все в земле вылезли из убежища. Я увидел торчавшую трубу гильзы снаряда катюши ,которая застряла между бревнами и насыпью .Труба снаряда была взрывом разорвана на полосы закрученными кольцами. Поэтому снаряд не пролез в убежище и застрял в бруствере, что нас и спасло. Весь заряд изрешетил рядом стоящую уборную. Все стояли в смятении, понимая, что наша смерть была совсем рядом. Немец начал снимать свой френч, и мы увидели, что на его спине кровавая ссадина. Видимо когда он в спешке прыгнул в убежище и задел спиной навес. Он маму просил чем то помазать спину, но у нас ничего не было. одел одежду и ушел. Вскоре он вернулся и привел с десяток солдат, которые все время повторяли майн гот. Я сказал бабке, что майн гот это мой бог. Бабушка им сказала, что нас спасли дети, указывала на Таю и Колю, и господь бог. Они тоже повторяли киндер и майн гот.. На следующий день опять приходили немцы и даже фотографировали нас с ними у торчащего снаряда от катюши. В последние дни все реже навещал кукурузник , и немцы не приходили на ночь в наше убежище. Ко мне пришли Лешка с Саней и рассказали, что в их брошенном убежище поселились две монашки. Потом мы смотрели на торчащую из земли у края убежища гильзу снаряда катюши, и я рассказывал, что мы натерпелись в этот день. Мы засиделись до вечера, и к нам подошел пленный с лагеря, который строил стойла для лошадей и возил в бочке воду. Вначале он просил рассказать, где находятся по ночам немцы, которые охраняют балку. Мы на перебой рассказывали где немцы ночуют на левом берегу речки и откуда стреляют ночью по кустам и по камышам трассирующими .Я в поисках зелени утром доходил до первой землянки, а дальше боялся что немцы пристрелят. Лешка добавил про остальные, где они еще при первых бомбежках ловили и носили нашим солдатам с фермы кур. Выходило, что мы знали почти всю балку, Зимой по замерзшей балке на коньках ездили по речке Мечетки до Волге. Это убедило пленного, и он просил нас, ему помочь уйти к Волге. Ребята сразу отказались идти с ним к Волге. Я тоже вначале колебался, но когда он сказал что у него на Украине его сын возможно тоже помогает моему отцу в плену. Это меня подкупило, и я согласился. Потом пленных осталось мало, и они опасаются, что и их отправят в лагерь военнопленных как отправили остальных. Вот они втроем, пока им разрешаю возить воду без охраны, решили бежать к своим к Волге. Пленный ушел, а мы втроем еще долго обсуждали, как я буду их проводить мимо немецких блиндажей. Пацаны уже спали, а я всю ночь не мог уснут, Утром принес воды с колодца а ребят уже не было. Появилась еще забота. Вдруг они расскажут маме о задуманном побеге? Не вы ходило из головы слова пленного об моем отце возможно тоже в плену иметь возможность убежать из плена. Беспокоило, что будет с семьей, если меня убьют или захватят вместе с ними в плен. Вечером пришли в убежище ко мне ребята, и будут ночевать со мной. Их родители знали, что наше убежище хорошее и разрешали ночевать ребятам. Пленный пришел засветло. Вначале я решил идти в майке и трусах потому что если пойду в своем, то испачкаю и мама узнает о походе Когда спустились в балку то там было так холодно что стучали зубы. Пленный предложил одеться в его гимнастерку, но я отказался и решил одеть оставленные в сарае вещи командиром. Вернулся в сарай и. вытащил офицерские гимнастерку и галифе, которые спрятал, не послушал маму выбросить или сжечь. Галифе были велики , и я с помощью веревок стянул пояс галифе, где только можно. Вскоре подошли еще двое и мы молча продолжали движения по балке. С легкой руки пленного я превратился в Леху, потому что его сына звали Лехой. На наше счастье ночь была темной и я слышал, но не видел отставших двоих Вначале мы были далеко от немецких блиндажей и почти без опаски шли по сухому руслу реки, и все равно мои сыромятные тапочки размокли от сырой травы и стали тяжелыми хотя были хорошо привязанные к ногам. Мы еще не дошли до первого немецкого блиндажа, но увидели, как немцы пустили в небо ракету и стреляли по кустам. Внезапно нас окликнул негромкий, но твердый голос. Всем на месте, старшего ко мне. Все замерли лежа на земле. Пленный на четвереньках пошел на голос. Через минуты к нам подошли люди, их было не менее десятка и они были с оружием. Так вот кто нас обстреливал с Разгуляевского бугра, подумал я? Командир приблизился ко мне и тоже назвал меня Лехой,- сказал что все знает и приказал, веди к Волге. Когда подошли ближе к блиндажу и спустились в промоину над невысоким берегом, вверх взмыла ракета. Автоматная строчка прорезала трассирующими пулями темноту. Было видно что стреляли по кустам. При свете ракеты я видел, что нас много и берег нас заслонял от блиндажа. Рядом со мной вжавшись в сырую землю, лежал командир. Кто лежали в грязи, и по губам было видно, безмолвно ругался. С первой ракетой произошло замешательство и пока пришли в себя, прошло какое то время. Я знал что маленькая ложбина в которой все лежали, была вне зоны обстрела, поэтому не думал что кого то пулей заденет, все равно было страшно .Я дождался следующей ракеты, послышалась автоматная строчка пуль. Одной пулей срезало тростинку прямо над моей головой, и она воткнулась в грязь прямо перед моим носом. Я еще подумал, подними голову на несколько сантиметров, и пуля была моей. Как только прошла строчка трассирующих пуль, поползли по углублению, где протекала речка. За мной ползли все по грязи. Я тогда еще подумал, что было бы с моим пиджаком и штанами, если бы я ползал по грязи в своей одежде? Когда я наблюдал из своего убежища стрельбу немцами по кустам, то считал, что они стреляют через каждые полчаса. Видимо я ошибся, и чуть не напоролись на пули, потому слишком долго преодолевали этот опасный участок. У меня была даже мысль что немцы нас засекли. и этот обстрел продлится долго .Я чувствовал ответственность за людей. О себе я уже не думал. Но все прошло благополучно. Мы преодолели опасный участок и пробирались дальше быстрее. Когда вышли к Саркизову Саду, там уже блиндажей не было, а значить и немцев не было. Немцы в открытую по ночам не ходят. Дальше мы двигались на расстоянии друг от друга, потом почти бежали. Командир приказал не стрелять и в случаи стрельбы тихо лежать.. Прошли рядом с брошенными огородами и при свете ракеты вдали увидели дорогу и разрушенный мост. Там слышались одинокие выстрелы, но без ракет в небе. Я показал на заросли и большую кучу травы перекати поле, которые захламили все пространство, там где была труба под дорогой и где мы зимой разжигали костер, чтобы согреться. По трубе можно пролезть и увидеть Волгу. Бойцы принялись разгребать траву. Дальше я идти отказался, не смотря на уговоры командира и даже обещание записать меня сыном полка. Мне нужно к себе в убежище. Завтра опять принести с колодца воды и с огорода набрать зелени для супа. Когда убрали от трубы траву и наплыв грязи, командир послал одного бойца удостовериться о возможности пролезть по трубе Его долго не было, и я тоже ждал результата, опасался что трубу под дорогой возможно замыло или засыпало землей и по ней не пролезть. Боец вылез весь испачканный и рассказал, что труба по всей длине не разрушена, но залита густой грязью и он даже с большим трудом пролез по трубе на ту стороны дороги. Я радостно вздохнул, незаметно пошел в обратный путь. Так я спас пленных и солдат, вывел с акупированной немцами территории. Пока командир совещался с солдатами, а я незаметно отполз от ложбинки нас прикрывающей, и пустился в обратный путь. Сейчас я один и даже меня схватят то не страшно. В это время с разбомбленного Сталинграда немцы днями гнали много людей потерявшие в бомбежках свой кров и все нажитое. Гнали по дороге и посадкам от Нижнего поселка через Вишневую балку к нашему селу. Правда, они шли через Вишневую балку в дневное время уже без немцев. Назад людям уже ходу не было. Я тоже решил выйти из балки по оврагу и пройти по правому берегу речки далеко от дороги и не опасался кого то увидеть, тем более Ночью люди редко проходили по улице в Гумрак.
В этот раз все прошло благополучно, я вернулся в свое убежище без приключений. Главное что я сделал все, что бы спасти людей от плена
Наша окопная жизнь продолжалась все в том же темпе. Дни шли чередой и мы забыли не только праздники но и дни недели. Мы забыли о приятном отдыхе, хотя небыли загружены работой как в мирное время. Мы каждый день бездельничали , только практически голодали, хотя хлебали жидкий и невкусный суп вволю. Но без хлеба. Мы забыли когда спали на чистой постели и не раздеваясь укрывшись пальто. Если бы не мамина забота ежедневно умываться, и перед едой мыть руки и раз в неделю ополаскиваться в корыте и менять нижнее чистое белье, то давно бы завшивели и заболели. Ежедневный глоток крепкого и горького травяного напитка, сваренные из только знакомых трав бабушкой, вошли в ежедневное меню. Она находила и варила напитки с разных трав и мы ежедневно пили, потому и не болели. Не реже раз в неделю в каждое тихое утро в нашу обязанность входило проверять все, начиная с головы наличия вшей путем костяной очень частой расчески. Если попалась вошь, то я таскал воду из колодца , дед грел в сарае и мыли голову водой с щелоком из древесной золы. После волосы были мягкие и хорошо пахли. Мы могли спать сколько угодно, но даже без гула самолетов то все равно не спалось. Иногда где то далеко лышались взрывы бомб. Даже они взрывались не нашем гумне или в балке, и все равно страшно. А вдруг мина взорвется где то рядом и кого убьет или ранит. Мы мысленно были к такому готовы. Нам было не страшно, если всех нас завалит бомбой в убежище, но было страшно, остаться калекой или остаться беспомощным. Кажется еще совсем недавно на наших глазах мы видели убитых сол и должны привыкнуть к этому.. В то время не редко пуля или осколок отлетевшие от стены , тоже пугали своей неизвестностью. Откуда она прилетела в наш двор, и в кого она метила? Самое главное это неизвестность, какая все время сопровождала каждого из нас в то время. По неволе приходилось прислушиваться к каждому звуку выстрела вдали в селе или в балке. Поэтому даже за зеленью для супа я хожу рано утром, так въевшаяся болезнь страха не дает покоя.
Еще недавно, если кто то рассказал бы о нашей подземной жизни и беды сопровождающие нас, мы бы не поверили. А теперь мы все принимаем как должное, несмотря на то, что с утра над нами пролетали несколько бомбардировщиков бомбить город, но каждый из них заметив любое движение около убежищ, мог погубить всех сброшенной бомбой. Такая участ ожидала проехавший по улице грузовик или увиденную запряженную тачку. Мы сами свидетели как две бомбы с самолета упали в саду, где были солдатские окопы и брошенный сгоревший мотоцикл с коляской. У каждого из нас были свои обязанности, хоть для меня было все трудней искать овощи. Дядя не мог ходить, потому что мужчина и его немцы в любой момент могли арестовать, появись он вблизи немецких дзотов расположенных в садах, или заставить рыть окопы. Близко с нашим убежищем был немецкий штаб, и мы находились в опасном месте. Мама часто напоминала об экономии продуктов припасенными для эвакуации за Волгу и мы не вскрывали небольшие запасы зерна еще мною заработанные на комбайне и ту пару мешков картошки зарытых в яме. К тому же яма была на виду близко к дороги, хотя мы ее забросали сверху сгоревшими досками, а совсем рядом немецкий штаб в доме занятым немцами. А нам предстояло пережить еще зиму и мы не знали, что зима нам готовить.
Дедушка не сидел без дела. Он из кусков кровельной жести сделал крупорушку, с ее помощью мы из зерна получили крупу для приготовления супа. Но зерно кончалось и нужно идти за колосками далеко за Уваровкой, где находились колхозные поля с рожью.
В селе уже не осталось жителей, и дядя решил в соседней балке выкопать в круче нору и туда переселиться, когда и нас будут с села выгонять, как и всех изгнанных Неделю дядя долбил глинистую землю и выкапывал так называемую волчью нору. Он копал в круче сначала нору, дальше расширял в помещение для всех нас. Мне тоже нашлась работа. Дядя копал, а я таскал землю к речки, а дедушка разравнивал вдоль ручья, что бы было незаметно. Получилось достаточное помещение готовое поместить нас всех. Осталось несколько дней, что бы его просушить.
Последнюю ночь в моем убежище находиться было страшно. Дважды самолеты бомбили штаб немцев. бомбы взрывались совсем близко и в моем убежище земля сыпалась с потолка, трещали деревянные доски вместо стоек. Рано утром я первым встал проверить, что и где бомбили. В дворе фельдшера где находился немецкий штаб у самого входа в убежище упала большая бомба, что видно по большой и глубокой воронки и взрывом завалило вход в убежище. Мне было ясно, что бомба большая была сброшена не с кукурузника, а с бомбардировщика. Я в большой воронке увидел мертвую молодую женщину, которая видимо была у входа убежища и наверно вначале была живая, что видно по кругу в воронке, где она царапала землю. Остальные в убежище задохнулись без воздуха. Я тогда еще подумал, что правильно с дедом по рисунку в газете сделали отверстие для проветривания убежища. А доктор этого не сделал когда строил убежище. Вот люди и задохнулись. В блиндаже жили две семьи, больше десяти человек. Доктор с внуком остались живы, они из тесноты в убежище ночевали под домом. В этот же день немцы помогли выкопать яму и похоронить всех погибших. Мне вспоминается как один немец показывал на кольцо у женщины, сказал, что нужно снять. Доктор ответил что у нас это не принято. Он был в плену в Германии в империалистическую войну и знал немецкий язык. Помню еще что немец показывал пальцем на небо, показывал, что это русь бум бум. Да мы и сами знали что русские бомбили . Они целились в немецкий штаб.
Этот случай решил наши проблемы. Мы сразу перешли жить на новое место в другой балке в волчьей яме. Было очень непривычно. Над нами около шести метров земли. Когда все легли, вначале было сыро и холодно. Через небольшое время мы своим дыханием утеплили наш грот и стало жарко. Дедушка вылез первым и одевший лег на сделанный топчан. Потом вылез дядя. Я раздевшись спал хорошо, совершенно голым и не замерзал всю ночь.. Когда где то недалеко взрывалась бомба или снаряд, а они взрывались часто то качалась земля и с потолка сыпалась земля. Потом дедушка начал строить маленький сарай рядом с входом в нашу волчью яму и они с дядей ночевали там. Здесь нас не посещал кукурузник, и мины почти не залетали. Речка была рядом, но я с дедом решили выкопать рядом с нашим убежищем маленький колодезь, что бы далеко за водой не ходить и пользоваться чистой отстойной водой. Но не успели мы до делать до конца, как в него с свистом шлепнулась мина, обдав нас илом. Она утонула в илистом грунте и не разорвалась. Это было когда мы сидели за столом сделанным дедом, и нас всех обрызгало илом из колодца. Когда дядя рассказал, что по свисту это была мина с миномета, бабушка заявила, что бы все терпели и нас спасает бог. Первые дни мы еще боялись взрыва мины и даже старались вблизи не стучать и не колоть дрова. Место это огородили деревянными кольями и натнули на них вереевку, что бы случайно не свалиться в яму и не задеть мину. Потом привыкли. Мама так и не привыкла. Даже старались вблизи громко не говорить. И в самом деле, не копать же новую волчью яму? Да и закапывать было опасно.
Удивительно, как мы раньше не знали про этот чудный уголок, здесь не слышно взрывов, свиста мин и пуль отлетавшись рикошетом от стен. Единственно вначале было страшно, когда при взрыве снаряда или мины где то на улице, немного раскачивалась земля, да с потолка сыпалась подсохшая глина. Главное не видно не одного немца или румына проезжающих на машинах или на телеге по улице. Только редко попадались одиночные пешеходы. Что бы выбраться с балки, нужно пройти более ста метров и выйти на улицу, где домов уже не было. По дороге еще шли люди из города на Гумрак, хотя и их было не густо. Видимо немцы почти всех и оттуда выгнали. Ночью в волчьей яме братик мало плакал. Видимо подземелье и тишина благотворно на него влияло. А главное люди проходившие там по улице сюда в балку не заходили. Дедушка решил сделать в круче ступеньки и не обходить так далеко что бы попасть на улицу, Он выходил на бывшую улицу и приносил оттуда несгоревшие бревна и доски и что то мастерил. Дед и здесь остался плотником, и сохранил некоторый плотничьей инструмент, который ему пригодился. Он сшил из брезента сумку и разложил там свой инструмент. Бабушка даже упрекнула деда. Зачем тебе инструмент, хотя позже видела что инструмент всегда нужен.
, Мама с дядей решили сходить на поля и набрать колоски и пополнить запас зерна. Я тоже пошел с ними. Рано утром, когда не слышно стрельбы мы отправились за Уваровку. Долго шли по дну балки у исторического вала, что бы нас никто не видел. Уже подошли к Коренной балки, вышли в заросшее лесом ложбину, где мы с дедом прошлым летом косили сено, но нас заметил немец и подозвал к себе. Мы увидели что там в балке стояли грузовые машины замаскированные сетками и в земле вырыты окопы . Ниже по балке копошились немецкие солдаты что то копали и строили. Я теперь понял, куда из села делись немецкие части. Мы как могли, рассказали за чем мы пришли. Дядя сказал, что он с женой и сыном пришли набрать колоски для еды. Немец разрешил нам с дядей набрать колосков вдоль сжатого поля, а маме дал мыло и заставил в корыте стирать белье. Мы даже не надеялись на такое, и пошли нарвать колосков. За два часа мы набили три мешка колосков и когда вернулись, мама заканчивала стирку. Немец дал маме небольшую сайку хлеба, и мы довольные без приключений пошли нагруженные мешками с колосками. По дороге мама показала несколько обмылков оставшихся при стирке немецкого белья, и мы теперь сможем помыть голову с настоящим мылом.
Когда мы вернулись в свою волчью нору бабушка, дедушка и Тая радовались что мы так быстро пришли. Братик Коля спал под навесом, а сестренка понемногу переступала ногами, училась ходить. Мы в этот же день начистили из колосков зерна пшеницы, дедушка с трудом сделал на крупорушке крупы, и мама сварила хорошего густого супа и мы наелись до отвала. Вот так можно быть счастливыми и радоваться каждым случаем удачи. Мы еще раз поняли, что можно еще сходить за колосками и так запастись на зиму. Нас отсюда не выгоняют, а мы переживем здесь до заморозков и вернемся в свое убежище и там отделаем сарай.
Утром с дедом пошли осматривать окопы вырытые еще нашими солдатами. В одном из них в норе для патронов дедушка обнаружил кисет с махоркой. Махорка отсырела, но дедушка так обрадовался, что сразу вернулись к своей норе и он долго колдовал что бы высушить и привести махорку в божий вид. Когда закурил, по его глазам было видно, какое наслаждение он получил, вдыхая махорочный дым.
Подошел фельдшер, такого я его еще не видел. После смерти семьи он неузнаваемо изменился. Расстегнутые штаны пузырились на коленях. Пиджак с чужого плеча. Шаркающая походка. Он подошел к деду, который набирал воды с ручья, приказал вылить воду и пойти похоронить наших солдат, толи комиссаров расстрелянных выше по ручью. Они начали разлагаться и можно трупным ядом отравиться. Мы взяли лопаты, сходили и увидели четырех расстрелянных. Они были без обуви, в рубашках и галифе. Было не понятно как они попали в сильно заросший участок балки. Туда трудно пробраться , а их там расстреляли. Потому их так долго не хоронили. Дедушка без боязно проверил карманы, , нашел какие то бумажки и мы стащили труппы в готовые мелкие окопы, сложили их и их закопали. На бугорках воткнули палки, привязали поперек крестами и дед повесил бумаги, завернутые в несколько слоев листовок, в надежде, когда нас освободят, и мы расскажем про эти могилы. Пока дедушка закапывал, я прошел по балке и увидел убитого солдата. От него уже шел трупный запах. Когда я его тащил к окопу у него из кармана выпал дамский маленький пистолет и горсть патронов. Все это я сложил в окоп, завернул в листовки, которых валялось много везде, и спрятал в окопе и присыпал землей. Деду я не сказал об этом, и это была моя тайна. Подошел дедушка и мы и этого солдата похоронили. Уставшие, мы решили отдохнуть под деревом на траве. К трупному запаху мы уже привыкли и не замечали. Сверху на плечо поддевки деда что то капает. Я поднял голову и увидел большой черный кусок человеческого тела застрявший на ветках. Видимо взрывом человека разорвало, и кусок забросило на дерево. Кусок трупа почернел и не разглядеть, кто и как он там появился. Дедушка снял свою поддевку и долго травой счищал масляную жидкость. Но трупный запах остался на долго.
Когда вернулись к своей норе, там стоял немецкий солдат и смотрел как бабушка и мама освобождает зерно от колосков. Он спросил, откуда. Дяди дома не было. Я рассказал, где мы набрали колоски. Он приказал мне идти с ним. Мама в слезы. Бабушка как всегда уцепилась в мой пиджак. Немец сказал, что скоро вернемся. Он привел меня к стойбищу, где стояли лошади, сели в телегу и я ему показал безопасную дорогу, где было неубранное поле ржи или пшеницы. Остановились у брошенного комбайна. Он ходил кругом и цокал языком. Я понял, что у них таких нет. Приехали на поле. Немец косой косил солому, а я по стерне набирал колоски в рубашку вместо мешка. Когда приехали , то я просил взять немного овса из кучи. Немец сказал никс, а я даже был рад, что он не отобрал мои колоски. Так я еще раз познакомился с немецким порядком.
Несколько дней мнимой тишины в балке, далеко от немецкого штаба нас расслабило. Мы в разговорах даже пожалели, что не воспользовались этим местом раньше и пережили столько страшных недель, и испытали обстрелы и бомбежки в нашем бомбоубежище. Дед построил из разного хлама хижину и там с дядей спали. Мы привыкли к залетевшей мине в яму у входа и не боялись рубить рядом дрова. Бомбы и мины взрывались у церкви, иногда по улице, но от нас далеко и мы удивлялись, как мы вытерпели ежедневный страх, живя около немецкого штаба, и в любой момент могли быть убитыми или покалеченными. Что значить родной сарай, родное убежище и надежда сохранить спрятанные продукты и сохранить их на зиму. Я даже здесь не ходил в свой огород за зеленью, а здесь огородов не было. Мы еще доедали зелень принесенную с убежища, благодаря экономному расходованию мамы и принесенными колосками пополнившим наш семейный продуктовый бюджет, мы сильно не голодали, а суп ели вволю.
На следующее утро мы ждали завтрак, к нам подошли два молодых военных немца. Они одеты в новую немецкую форму, но еще совсем молодые. Один из них заглянул в дыру нашей волчьей ямы, где еще спал малыш. Вдохнул воздух, поморщился и пошел осматривать сарай сооруженный дедом. Второй увидел на сестре ботинки и начал расшнуровывать, стараясь их снять. Бабушка увидела и схватила рукой второй ботинок начала кричать, что наступают холода и девочка замерзнет. Немец наставил на бабушку автомат. Мама тоже в слезы. Второй немец вышел из сарая, что то тихо сказал другому и они ушли. Так бабушка и мама спасли Таины ботинки. А мы узнали, что можно еще ожидать от немцев, которые могут снять с ребенка последние ботинки, да и трудно понять зачем молодому солдату эти ботинки, скорее всего они отошлют к себе в Германию для своих детей.
Дедушка что бы далеко не обходить по балке на улицу, соорудил ступеньки в круче. Когда ступенек не было, к нам вообще никто не приходил. За все время мы в этой балке никого не видели, потому что почти все жители по улице были изгнаны из своих убежищ построенных во дворах в Гумрак. Утром спустился немец полицейский. Старый пожилой, видимо больной с алюминиевой бляхой на груди, тяжело дышал и еле спустился к нам. Немец подозвал деда и показал на большой пистолет, сказал. Вам цвай часы в Гумрак и Белая Калитва. Мама и бабушка в крик, старики еле ходят, грудной ребенок и больная девочка не ходит. Два часа, он похлопал по пистолету и указал на дядю и на меня, сказал. Цвай часа и лагерь. Это была для нас катастрофа. Быстро собрали вещи, одеяла, подушки, остатки продуктов. Остальное затащили в нашу волчью нору. Дед завалил вход и даже обрушил часть кручи.
С большим трудом вытащили приготовленные вещи на улицу. Еще недавно по улице шли люди группами из города или даже шли сплошным потоком, а сегодня увидели только одну женщину с тележкой. Она остановилась около нас отдохнуть, потому что везла тележку с Северного поселка города и спешила до темноты добраться до Гумрака. Мама с бабушкой уговорили ее разместить на тележке часть наших вещей и посадить на тележку сестру Таю. А мужчины помогут везти тележку. Я обрадовался что мама и меня отнесла к мужикам. Около часу мы размещали и увязывали вещи. Ведро и дедову сумку с инструментами привязали к оси тележки. Получилась груженая тяжелая, тележка, которую пришлось везти дяди и мне. Это была удача. Дорога ровная и не тряская. Мы везли тележку легко и даже хозяйка тележки была рада что облегчили ей. Нас обогнал старик с велосипедом и с колесом без шины. Прошла молодая семья с детьми . А мы потихоньку тащились стремясь добраться до темна. На повороте в поселок Гумрак у высоковольтного столба лежал труп молодого солдата. У него даже щетины на лице не было. Он был без обуви и его ноги были неестественно белые. Рядом сидел, прислонившись к столбу тощий больной старик. Он горстями в руку набирал землю и совал в рот и судя по движению губ, что то шептал. Мы с тележкой остановились, глядя на эту страшную картину. Мимо прошло несколько человек не останавливаясь, а мы все не можем сдвинуться, когда увидели эту трагедию. Дядя впрягся в тележку пошел, за ним двинулись остальные, а у меня как будто ноги приросли к земле. Потом я догонял их что бы помогать дяди везти тележку. Но эта картина еще не один раз мне снилась. Умирающий старик с землей в руке у раскрытого рта.
Остановились у пакхауза, недалеко от вокзала на пустом месте. Кругом лежали и сидели люди. С этого места видимо люди совсем недавно ушли. Валялись бумажки и большой клок сена. Мы быстро разгрузили тележку и сели отдохнуть. Близко от нас вокруг костра сидели и грелись люди. Уже темнело и я увидел у парня блестящие полосы по шву пальто. Приглядевшись, я увидел что это вши блестели от света костра. Я сразу вскочил, подбежал к маме, которая готовилась на соломе застелить одеяло. Я рассказал о парне с вшами и она быстро собрала все что осталось от прежних хозяев, сделала из травы веник и стала подметать. Я видел, что людей много многие улеглись прямо на земле, кто то под полотняным шатром, большинство легли прямо на землю, набросив на себя какое то тряпье. В разных концах людского стойбища послышались призывы тушить костры. Сразу стало очень темно. Мы все улеглись на одеяло впритык друг к другу и укрылись другим одеялом. В середине мама с детьми, потом остальные. Дед в своей длинной и утепленной мехом поддевке с одного края, а дядя с другого. Им одеяло не досталось. Дядя укрылся куском брезента с головой, и видны только ноги.
Дедушка в валенках с самодельными калошами спал отдельно. Он не замерзал. Мои сапоги совсем не грели и я быстро проснулся замерзшим и пошел искать дров. Кругом слышался разговор, часто с матом, многие сильно кашляли. Как мы потом узнали, все ждали вагоны до Белой Калитвы. Неделю назад несколько железнодорожных платформ немцы отправили в Белую Калитву. Сейчас опять набралось много людей у стены склада, и они лежали как попало, в основном на земле и на своей одежде или на сорванной траве. Лежали вперемежку взрослые и дети впритык друг к другу сохраняя тепло. Они видимо ночуют здесь не первый день, судя по разговорам.
Наступили осенние холода. Я только вылез из под одеяла, мое место занял дедушка, но одеяла ему не досталось. А я отошел от людского табора и в темноте наткнулся на замаскированные маскировочной сеткой машины. Я прошел немного вдоль колючей проволки, меня никто не окликнул, но я все равно не стал дожидаться неприятности и собрал охапку щепок вернулся к своим., лег под бок деда и уснул. Проснулся, когда все были на ногах. Меня видимо мама укрыла одеялом вместе с Таей. Дед разложил прихваченный таганок и слил с бутылки воду в котелок, варил чай. Я уже слышал о проблеме с водой. Здесь есть водонапорная башня, но немцы пользоваться колонкой не разрешают. За водой люди ходят на Калмыцкий пруд в нескольких километрах от поселка. Да и не у каждого есть ведро ходить к пруду. Водопроводные краны на стене вокзала работают не всегда и их часто выключают.
Утром с ведром пошел к далекому пруду. Дорога мимо концлагеря , за колючей проволкой на земле сидели и лежали сотни военнопленных. Остальные видимо были в низких и больших бараках. Некоторые были в одних рубашках. Я по этакому холоду им не завидовал. Вспомнил тех пленных у нашего двора, которые были даже без ботинок. Живы ли они?
Принес воды только полведра, остальное расплескал при ходьбе. Дед уже распаковал свой инструмент и отстругал круглую дощечку. Я опустил в ведро что бы вода не расплескалась. Следующим рейсом я нарезал куги, и эта вязанка послужила матом под одеяла. Так каждый раз я натаскал куги для постели, а потом нарезал тростника для навеса. Немцы перекрыли дорогу близ лагеря и я проходя через кустарник нашел колесо с осью которая нам послужила для тележки. С трудом дотащил и показал деду. Ему загорелось сделать ручную тележку. Инструмент есть и колесо есть, нужно найти второе колесо. Я увидел во дворе по улице железное колесо с тележке прислоненное к сараю. Рассказал деду. Услышала бабушка. Она была большая противница любой кражи. Нужно просить, а если откажут, то пропадет затея иметь тележку. Но сейчас она сказала, что бог простить, если это для дела. Ночью дядя раздвинул колючую проволку и я ползком пролез под ограду взял колесо. Через пару дней дед соорудил настоящую тележку на двух колесах, хотя она была вся замотана с помощью проволки и деревянных частей. А вагоны все не подают.
У нас кончаются продукты, и семья решила деда и меня отправить в село, откопать и принести картошки и зерна. Дядю отправить не решились, как бы немцы не забрали на работы. Утром дядя узнал, что немцы копают в земле на глубине убежище и за работу можно получить сайку хлеба. Он прихватил меня с собой, и мы работали там. У меня давно портянки превратились в крошево, и я не мог долго ходить и носить тяжелый груз. Комья попадали под стопу ноги и мешали идти. Пленные копали грунт, дядя выносил по ступенькам наружу, а я носил тяжелые ведра земли в канаву. Я иногда ложился на землю, поднимал вверх ноги, тряс ими и куски портянок превращенные в комья распрямлялись. Я вставал и опять таскал грунт. Увидел это немец, который охранял военнопленных, что бы не сбежали пленные и когда я тряс ногами, немец подошел ко мне и решил помочь снять мои сапоги. Но сапоги, подгоревшие в подьеме ноги, не снимались, тесно обжали ноги Он отломил мне полбуханки хлеба и отправил домой. Дядя вечером принес целую буханку. Так мы за долгое время попробовали немецкого хлеба. Он был пресный и невкусный и немного заплесневелый, но это был хлеб. На упаковки было написано 1937 год. Вот с какого года немцы готовились к войне. Прав был фельдшер, когда говорил, что немцы выманят у нас хлеб и на нас же пойдут воевать. Так оно и вышло.
На следующий день мы с дедом отправились в село за продуктами. Дедушки было ходить трудно, и мы часто останавливались и отдыхали. Проходя мимо высоковольтного столба, убитого солдата уже не было. Старик лежал рядом с столбом все в той же позе с рукой у рта. Я готов остановиться и закопать старика, но у нас не было лопаты. Так мы прошли мимо. А я все думал о старике. Такая наверно у меня чувствительная натура, переживать за все, что увидел необыкновенного.
За весь путь мы не слышали не одного выстрела или взрыва мины близ дороги. Подходя к селу, мы остановились у нашей сгоревшей танкетки. В прошлый раз рядом стоял немецкий вездеход, подбитый нашей танкеткой. Сейчас его немцы наверно увезли для ремонта. Танкетка была без башни лежавшая в 20 метрах, оторвана при взрыве. Недаром тогда танкетки с бензиновыми двигателями, называли, прощай родина. На велосипедах приехали \ десяток немцев. Они велосипеды снабженные специальными подставками ровно поставили в ряд. Я смотрел и удивлялся, какие немцы рациональные. Рюкзаки, винтовки все подогнаны к раме. Они быстро вытащили хлеб, масло в желтых круглых банках, открыли пробки фляжек с кофе. Они намазали маслом хлеб и ели с кофе из фляжек. Мне кажется, что запах кофе доходил до нас с дедом. Меня до боли в животе смутило желтое, отсвечивая солнцем масло. Как бы я хотел хоть краем языка слизать немного масла. Этот эпизод я запомнил на всегда. Я долго копошился во внутренности танкетки стараясь найти что либо , а дедушка уставший с дороги и еще без курева сидел на земле и дремал. Немцы не спеша собрались и уехали не проронили ни слово за весь период отдыха. Мне это особенно запомнилось. Удивительно, но редкие взрывы слышались в селе, а на дороге не взорвался не один снаряд.
Когда дошли до речки, дед решил зайти к нашей волчьей ямы и там что то взять из инструмента, оставленного в яме. Я опасался, что там осталось стойбище лошадей и немцы нас задержать, но немцы уже ушли и все убрали. Дед принес лопату. Он всегда, когда уходил, прятал нужную вещь. Пока он раскапывал нору, я сходил к окопу, где схоронил дамский пистолет и патроны к нему. Забрал пистолет и вернулся к деду, ничего ему не рассказал. Дед сломал лопату так и не докопался до норы. Мы ждали, пока стемнеет, и по балке вернулись в свое убежище. Сейчас я понимаю, что вел себе глупо, но я шел с дедом ночью с пистолетом в руке и дед об этом не знал.. Нам за весь путь никто не встретился. В убежище пришли было темно. Я деду показал пистолет, и он решил в убежище пострелять. В нашем убежище наверно часто ночевали немцы, сырые матрацы на полу и много окурков сигарет. Валялись плошки с остатками парафина. Мы заложили вход в убежище матрацами, они за время нашего отсутствия не проветривались и от сырости воняли. Но нас это не сильно смущало. Главное есть на чем переспать.
Дед кресалом зажег плошку, она светила как свеча и мы стреляли в железную банку по очереди с пистолета. Дамский пистолет с трудом умещался в руке деда, но с этим легко справился и ловко стрелял. Затем выкопали ямку в глубине убежища и закопали пистолет с остатками патронов, которые завернули в бумагу из под патрон. Сейчас кажется смешно, но стар и млад проделали эту процедуру не думая последствий и не страшась немцев. Выстрелы были совсем не громкие и с наружи не слышные. Уже за полночь пошли копать погреб. Ночь была настолько темная, что в двух метрах ничего не видно. Осторожно вытащили доски укрывающие погреб и увидели, что яма пуста. Кто то воспользовался нашим отсутствием и утащил нашу надежду, картошку и зерно. Было обидно до слез. Мы даже не поверили, и я руками копал землю и выкопал несколько уцелевших картошек и положил их в карман.
Вернулись в убежище, дед принес маленькую железную печку спрятанную до ухода с села. В сарае нашел и принес дрова и вывел трубу наружу. Растопили печку. Я вытащил с кармана пяток штук картошек, и я решил их испечь в печке. Печка только разгорелась как в небе послышалось тарахтение кукурузника и прямо над головой раздался взрыв . Печка перевернулась, дрова выпали и дымили на полу, мы в шоке начали тушить горящие головешки. Дым ел глаза. Матрацы загораживающие вход в убежища упали, что являлось доступом воздуха в убежище. Вход в убежище наполовину было засыпано землей с верха. Мы были наверно обнаружены по искрам из трубы. Не знаю, как мы дождались утра, решили раньше уйти пока немцы нас не обнаружили. Только чуть рассвело я, ползком вышел и увидел, что бомба взорвалась прямо на бруствере нашего убежища, и разбросало верхней накат бревен. Судьба нас пощадила. Рядом виднелась еще одна свежая воронка от бомбы. Заглянул под кручу, где стоял немецкий шестиствольный миномет. Миномет повален. Я вернулся быстрее к деду, рассказал что наделал кукурузник и не рассуждая мы быстро собрались и спустились в балку пока немцы не проснулись. Всю ночь не спали, голодные и еле живые пришли к нашей Волчьей яме и там в оставшимся сарае сооруженном дядей с дедом легли и уснули. Так плачевно закончилось наше путешествие в село за продуктами. Было обидно, что мы идем в Гумрак без продуктов. Обида нам не давала покоя, у нас только разговоров, что делать.
, Проснулись, когда уже совсем рассвело, и мы вышли из балки. Ступеньки, сделанные дедом были поломаны, пришлось довольно долго искать выход на улицу. На улице пусто, как будто все вымерло. За все время я не видел ни одного немца. Только редкие пешеходы нагруженные скарбом тащились в сторону Гумрака. Когда вышли на дорогу, нас с дедом обогнали трое ребят тащившие тележку, и сзади пожилая женщина руками придерживала груз на тележке. Они даже с нами не поздоровались, и дедушка что то сказал в упрек. А я на всю жизнь запомнил народившуюся мысль о тройке. Видимо они так бодро пробежали и обогнали нас, что я все время повторял в уме о тройка. Они были еще в поле видимости, как мы сначала увидели взрыв под тележкой и потом услышали звук взрыва. Когда мы подошли, то у перевернутой тележке старуха собирала труппы разорванных ребят и стаскивала их в придорожную канаву. Она наверно сошла с ума и что то шептала, стаскивая трупы ребят в канаву. С стороны села еще подошел мужчина с заплечным мешком. Мы поставили на колеса тележку и подтащили к канаве. Спросили старуху чем помочь, но она была вне себя и все время, что то бормотала. Удивительно, на дороге взорвался всего один снаряд, и ребят осколками убило, а мешки на тележки были потрепаны, но веревками были так завязаны, что не рассыпались. Мы еще постояли и пошли, а старуха что то собирала, переходя от одной канаве к другой. Вот так судьба решает, кому жить, а кому в самым раннем возрасте мгновенно умереть. Причем совсем молодые ребята, старшему парню наверно было года на два старше моего возраста, а младший был на два года моложе меня. И ведь так случилось. За два дня нашего похода взорвался всего один снаряд и угодил под эту несчастную тележку, и убил ребят. Мы слышали далекие взрывы, но они нас мало беспокоили. А я до сих пор держу в голове ту запомнившуюся мне фразу о, эта быстрая тройка.
Когда вернулись в Гумрак, то узнали что прибывшие из села люди бабушке рассказали что наши запасы которые раскопали румыны по наводке нашей соседки Дьячковой тетки Маши. Она знала про наш запас, рассказала румынам, они опустошили наши запасы. Румыны отдали ей картошку, а зерно забрали для прокорма лошадям. Так мы потеряли свою надежду вернуться в село и воспользоваться спрятанными продовольственными запасами, что бы пережить зиму. Сейчас нас ничто не держало в Гумраке и даже в своем селе и решили двигаться в сторону Белой Калитвы любыми способами. За эти три дня поселок не бомбили и не обстреливали. Единственно, пролетел советский самолет и немецкий штурмовик по ним стрелял. Наш самолет почему то не отстреливался. Потом оба скрылись вдали.
Наконец услышали, что немцы завтра поставят вагоны для погрузки людей на Белую Калитву. Утром у тупика собралось много людей в ожидании вагонов. С утра было солнечно и довольно тепло. В середине дня грузовиком на колесных парах загнали в тупик два железных полувагона для транспортировки сыпучих. Они были полностью железные, без крыши, с закрытыми нижними люками и закрытыми тяжелыми торцевыми дверями. Народ как взбесившиеся животные полезли по железным скобам по бортам через верх во внутрь вагонов. Кому то наступили на руки, кого то столкнули внутрь, ибо внутри не было скоб, и люди с бортов прыгали вниз стараясь занять лучшее место в вагоне. Стоявши рядом полицейский вначале что то кричал, но потом ушел. Дядя первым влез в вагон и с помощью мужика отодвинул торцевую дверь. Через нее мы все попали в полувагон и затащили узлы. Осталась тележка и дедушка с ней. Они потом с дядей решали как привязать тележку или разобрать и поместить в вагон. Но вагон стоял и к нему некто не подходил из обслуги дороги. Люди вначале жались от холода друг к другу, стараясь теплее прикрыть детей, и в разговорах знакомились.
К вечеру сразу опустились тучи, и пошел дождь а потом снег. Вагоны стояли и люди начали понемногу уходить через открытую боковую дверь. Оставались те у кого было чем прикрыться. Хорошо, что тележка наша стояла рядом была загружена. Мы потащили ее под наш навес и сами пошли туда. Дождь со снегом шел почти всю ночь. Перед утром бомбили русские самолеты. Бомба упала рядом с полувагоном, были убитые и раненные. Бомбой повредило рельсы, и наша поездка по железной дороге сорвалась.
Я сбегал к полувагонам. Там уже никого не было, только одна женщина лежала поодаль на земле, и в головах лежал потрепанный старый чемодан. Я подошел и спросил чем я смогу помочь, но она не двигалась и даже не открыла глаз. Под вагонами тряпки и кровь. Вблизи свежие холмики свеженасыпанной земли. Я понял, что тут ночью и утром хоронили убитых. Я пошел к вокзалу, хотел послушать, о чем говорят люди. Много людей стояло на дороге у вокзала, которые ждали попутные машины. На скамейке сидели несколько детей. Они были одеты, рядом лежали сумки. Подошел украинец комендант с ружьем и обратился к собравшимся с просьбой забрать ребятишек. Он говорил, ребятишки не виноваты что русский самолет убил их родителей У немецкой армии нет детсадов и ребятишек некуда деть. Они все равно погибнуть. И пока я стоял, никто не взял ребятишек. А они в возрасте от трех до семи лет смотрели на всех и молчали. Так война делает людей безразличными к чужому горю. А там стояли и бездетные молодые мужики и женщины. Дядя тоже ходил узнавать, как двигаться на Калач. Так ему советовали люди. А я боялся рассказать маме о тех деток, которые сидели на лавочке, оставшиеся без родителей. Она без слез не могла смотреть на несчастье, а тем более детей. Она бы не прошла мимо, несмотря на наше бедственное положение и наших больных детей. Она очень была ранима несправедливостью и за все переживала.
Пришел дядя, он разговаривал с беженцами и все решили идти до Калача. Калач ближе, да и дорога не так загружена людьми. Потом он узнал, что в Калаче немецкая комендатура распорядилась старостам отвозить беженцев по хуторам и уже многие пошли по дороге на Калач. Это для нас было бы кстати. Позавтракали, и я пошел к пруду принести воды, приготовить обед и сделать на дорогу
запасы чая и сварить бабушкиной настойки. Проходя мимо водонапорной башни, увидел, что колючая проволка снята, рабочие раскопали в земле водопроводную трубу и на стыке вода подтекает. Убедившись, что в будке никого нет, я спустился по сделанным ступенькам в земле и подставил свое ведро. Мне так захотелось набрать чистой воды с трубы, а не из пруда. Вода текла медленно и я дождался когда ведро наполнится, начал подниматься по ступенькам. И вдруг меня словно кто то заставил глянуть в окно будки. Она стояла почти рядом. Я в ужасе увидел, что на меня направлен ствол винтовки и по мере моего появления с ямы и ствол тоже поднимался, целя в мою голову. С испугу я выронил ведро и падая с ее стуком услышал звук выстрела и запах пороховых газов. Я свалился в яму прямо в лужу воды. Не помню, сколько я пролежал, но очнулся и понял, что жив, я взял порожнее ведро и осторожно выглядывал из ямы, понял, что в окне будки никого нет. Я выскочил и бегом побежал к пруду. Там я отмыл от грязи свои штаны и пришел на свое место. Там у нас был навес. Как то оправдался перед мамой за долгое отсутствие и мокрые штаны, но ехать дальше было уже поздно, и мы остались ночевать под своим навесом. После неудачной посадки в железнодорожный вагон и поездки по железной дороги, людей у пакхауза заметно убавилось. Многие ждали у дороги всю ночь попутные машины в сторону Белой Калитвы. Люди старались быстрее уехать отсюда, потому что оставаться здесь стало бесполезно и даже не безопасно. К тому же немцы все равно всех отсюда заставят уйти или уехать. В поселке Гумрак нет места для людей все прибывающих с города. Днем я видел, как два наших ястребка напали на немецкий штурмовик. Немецкий штурмовик задымил, а ястребки догоняли и стреляли по нему. По ночам часто слышались, где то не далеко взрывы снарядов. Иногда взрывы слышались совсем рядом. Все это людей пугало, Сталинград был жив и оборонялся, а холод и голод заставлял искать место, где можно перезимовать. Все знали, что здесь в Гумраке все дома занятые немцами и даже сараи забиты людьми из Сталинграда. Нам с нашей больной семьей здесь месса нет даже для ночлега
Утром позавтракали и двинулись к дороге на Калач. Сестренка тоже шла держась за веревку привязанную к тележке. Проходя мимо водонапорной башни у меня закружилась голова, к горлу подступила тошнота, и я еле устоял, что бы не упасть. Мама шла рядом и поддерживала меня за руку. Она пыталась узнать, что со мной, а я уже пришел в себя и успокоил маму. Потом долгие годы, когда я случайно видел водонапорную башню, то у меня кружила голова и тошнота подходила к горлу. Так мне запомнился выстрел немца у водонапорной башни, а запах горелого пороха я до сих пор не выношу.
Подходя к дороги, мы остановились у бугорка, на котором сидел мальчик в возрасте до двух лет. Он был хорошо одет, сидел на одеяле. Рядом грязная дорога смешанная с снегом, а около мальца и на его плечах и шапки белый пушистый снег. В пухлой руке у него кусок хлеба или пышки. Он молча не поворачивая головы проводил лазами проходивших людей. А в моем мозгу осталась на долгую жизнь мысль. Как в такое время совмещается белизна чистого снега на мальчике с грязью рядом с ним. Кругом истоптанный снег с черной грязью и маленький клочек белого снега и невинный взгляд ребенка ждущего помощи от взрослых и безразличие проходивших людей к молчаливому взгляду просящего помощи маленького ребенка. Люди проходили мимо, старались не смотреть на малыша. Кто знает, возможно его мама отошла за чем то, оставив его одного. Но рядом не было свежих следов и сидит он наверно с ночи. Но мне по ночам тогда долго снилась картинка. Белый пушистый снег на одежде ребенка. Рядом перемешанная грязь с снегом и равнодушно проходившие люди не обремененные детьми отворачивая голову от несчастного пацана.
Вначале мы везли тележку по дороге, но дорога была в глубоких колеях разбитых колесами грузовиков, и наша тележка переваливалась с боку на другой бок или проваливалась в колею с водой. И если бы не поддержки мамы и деда, она могла перевернуться. Поэтому дедушка и даже мама с ребенком все время шли рядом с тележкой стараясь подставить плечо. Когда слышали звук приближающей машины, сворачивали в придорожную канаву. Решили везти тележку по степи близ дороги. Тая с бабушкой шли рядом, она уже сама хоть плохо, но ходила самостоятельно с поддержкой рядом бабушкой. В промокшую землю врезались колеса в грязь, приходилось счищать грязь с колес или по просьбе деда, что бы отдохнуть или подтянуть крепление тележки. Поэтому мы везли тележку очень медленно и люди, которые вместе с нами отправились в путь, давно нас перегнали и ушли далеко. Вдоль дороги стояли щиты, где были предупреждения не разводить огонь или указывали ближайший населенный пункт или наличие фермы. На других щитах были нарисованные птицы или драконы и другие знаки, указывающие наличие там войсковых частей немцев. Туда нам появление было заказано.
И так через каждые сотню метров мы останавливались, очищали колеса от налипшей грязи. Главное мы так отдыхали по нескольку минут.
Наконец решили остановиться на ночевку у водосточной трубы через дорогу. Было еще светло и у обочины горели костры и в ложбине стояли две тележки и около суетиоись несколько человек пришедших с города. Главное была вода и много топлива. Дождя не было и мама с бабушкой пошли в поле в туалет, а дедушка снял с тележки узлы и тенты с камыша, устраивал постель. Дядя разводил костер. Я с ведром пошел к лужи с водой, но она подернулась льдом, и я с трудом набрал воды с илом, понес к тележке. Меня окликнул пожилой мужчина и взял у меня ведро и начал пить прямо из ведра грязную воду. Я с недоумением смотрел, как он с жадностью глотает воду и понял, что у этого человека даже кружки не было. Видимо поэтому мне этот эпизод запомнился долго. Я все замечал, в уме размышлял, и все надолго оставалось в клетках моего мозга.
Пришли мама с бабушкой, они напали на бывшие бахчи и принесли не много семечек из брошенных сухих арбузов. Для нас это было как найденные конфетки. Наскоро, пока было светло, мама сготовила суп, а я на железке поджарил семечек. Ужинали, когда стало совсем темно. Так закончился наш первый походный день. Улеглись на подстилке, сооруженной из травы перекати поле, и я спал укрытый доставшейся мне частью одеяла. Мне даже понравилось спать на такой траве, и я ночью почти не замерзал.
Утром мама с бабушкой еще ходили на брошенные бахчи и еще набрали с высохших овощей арбузных и тыквенных семечек. Они нам хорошо помогли в дороге. Только маме и бабушке с гнилыми зубами удавалось с трудом раскусить семечки. За эту ночь не прошла мимо нашего стойбища не одна машина или подвода. Утром мы потащили тележку близ дороги, а по дороге потянулись вереницы автомашин, и мы были рады, что едем не по дороге. Иначе пришлось бы с езжать с дороги в придорожную канаву или тащить тележку по глубоким колеям. Мы это уже не раз испытали.
Не помню, сколько времени мы в дороге, нас уже дважды обыскивали румыны на повозках, но увидев наш скудный скарб, отпускали. Один раз румыны даже решили что то отобрать с нашей тележке, они оставили свою повозку на дороге, и подошли к нашей тележке, но услышав звук приближающей немецкой машины, оставили нас и побежали к своей повозке. Румыны боялись немцев. А немцы румын не любили.
Мы уже были близко к переправе, решили отдохнуть и сделать привал. От переправы двигалась такая же тележка, на которой сидели на узлах два взрослы пацана, закутанные в одежду. Везли тележку муж с женой. Потом они рассказали что на пацанов было одето по несколько рубах и пиджаков для того чтобы спасти от румын одежду и пацанам трудно было ходить, потому их и усадили на тележку. Они узнали, что в Калаче немцы построили распределительный пункт, где взрослых мужчин забирают в лагерь и отправляют к себе в тыл работать на заводах. Там заберут дядю и меня. Эта семья решила ехать на станцию Чир, откуда немцы по железной дороге увозят беженцев в Белую Калитву. Мы вместе переночевали в лесочке и утром с ними отправились по дороге на станции, и они вскоре скрылись в вдали. Эта дорога была менее загружена немецкими автомашинами, и мы передвигались быстрее. Мы даже пытались остановиться в селениях, в каком либо сарае что бы обсушиться и переночевать, но нас с нашей больной семьей никуда не пускали даже обсушиться. К нам даже не подходили к воротам и только собаки лаяли во дворе. А на улицах как будто все вымерло, никто не выходил из дома. Видимо мы не первые приходили с такими просьбами. Да и селения были вдали от дороги и мы видели только дощечку на столбике указывающая по русски и по немецки название селенья и какое расстояние до него. Поэтому я просто не запоминал названия. Видели редких путников идущих из селений, которые говорили что там даже одиноким негде устроится, а нам тем более.
Мы уже привыкли к остановкам и когда почувствовали запах дыма и потом увидели невдалеке от дороги зажженные костры, поехали к ним. Небольшое озеро покрыто тонким слоем льда и подмороженная земля это все что нам нужно. Балка заросла камышом, много сухой травы. У костров грелись молодые мужчины и женщины и на костре варили себе ужин. Пахло вкусным. Слышался смех, видимо кто то рассказывал анекдоты и молодые развлекались и строили самодельную палатку. Я им завидовал. Они все здоровы, видимо не испытали нашего трудного пути и радуются и смеются довольны собой. Они смогут спастись от дождя и снега. Нам бы такую, хотя у нас есть камышовые маты, на которых мы ложимся спать, укладывая маты даже на сырую землю, или во время дождя из матов делаем навес и под ним сидели, пока не утихнет дождь.
Как обычно я пошел за водой с ведром, мама с бабушкой пошли искать колоски и травы для лекарства. Дядя заготовляет дрова для костра, а дедушка готовит постель. Все заняты своими обязанностями. Потом мама готовит ужин, передала на попечение бабушки малыша. Потом все грелись у костра, пока было светло и с дороги не видно наших костров. У меня уже давно не снимались сапоги и я грел ноги не чувствуя боли от нагрева.
На велосипеде приехал пожилой мужчина и тоже подсел к кострам. Мы у своего костра поужинали и устраивались ночевать на мягкой постели из травы, на которую положили одно одеяло и накрылись вторым. Как всегда дедушки и дяди одеяла не хватало, и они укрылись кусками брезента подобранных по пути. Я им завидовал, потому что они у костра сняли портянки и их высушили. А я этого не могу сделать, сапоги не снимались.
Когда все улеглись спать, под палаткой еще долго слышался смех людей и я долго не мог уснуть, завидуя счастливым людям даже в тяжелое время умеющих своим смехом порадовать себя. Велосипедист у костра накрылся плащем у костра и тоже спал. У меня вновь замерзли ноги и мне так захотелось забыться, несмотря на холод. Мне не хотелось двинуть даже ногой, но как и раньше чей то голос приказал мне двигать руками и ногами. Вначале двигал пальцами ног и рук. Потом с трудом вылез из под одеяла начал топать ногами в сапогах. Из под палатки кто то громко крикнул. Пацан, дай уснуть, перестань стучать. И действительно в тишине стук по мерзлой земле был хорошо слышан. Я вышел к дороги и там бегал пока ноги нагрелись. Потом нашел кусок доски вмерзшей в землю, и с трудом ее вытащил и принес к тележке радуясь что эта доска будет хороша при растопке костра. Мама не спала и предложила мне ложиться рядом и прикрыла меня концом одеяла.
Проснулся, когда дедушка собирал одежду. Было уже светло. Велосипедист уже разжег костер и грелся. В палатке все еще спали. Дядя тоже разжег свой костер и грел воду в ведре. На дороге слышался гул проходящих автомашин. Против нашего стойбища остановилась крытая машина, из нее вышли два немецких солдата и подошли к палатки. Они подняли полусонных людей и начали вытаскивать вещи из палатки. Один парень из палатки носил вещи к машине, а второй отвел велосипед с мешком на нем. Дедушка уже увязывал вещи на тележке, но немец подошел к нашей тележки и приказал деду развязать веревку. Второй немец посмотрел на маму с ребенком, на деду с бабкой и что то сказал ему и они ушли, забрав с собой обеих мужиков и посадили в кузов машины, оставив у палатке велосипедиста и обеих женщин. Женщины в голос плакали и проклинали немцев. Велосипедист без вещей и велосипеда как то утешал женщин. Мы даже не пили чай, быстро собрались и потащили тележку к дороге. И пока мы видели палатку и людей, слышали вой женщин, потерявших мужей и все что они везли с собой и тихо возмущались несправедливости немцев над беззащитными и бесправными людьми. Так эта людская трагедия осталась на годы в моей памяти.
Эта встреча с немцами дала нам повод уйти с шоссе и идти вдоль железной дороги. Мы не видели ни одного паровоза на дороги. У дорог попадались деревянные щиты для защиты от снежных заносах. Скоро наступит темнота, и мы решили остановиться у щитов и даже использовать пару для костра. Все равно мы за весь день никого не видели на нашем пути. Мы даже не знали далеко ли дорога. Показался двухосный вагон на рельсах, и из него дымила труба. Мы обрадовались возможностью погреться и переночевать под крышей вагона и подтащили тележку к вагону. Вагон стоял высоко на насыпи и нам трудно сразу поднять тележку. Из вагона открылась дверь, и оттуда вышел немец в одной рубашке, и даже без френча. В вагоне ярко горел карбидный фонарь, и там было тепло от раскаленной железной печки. Несмотря на холод, немец спустился к нам и помог вытащить нашу тележку и поставить между рельсами. Потом указал рукой в степь и приказал ехать в сторону грунтовой дороги. Вышел второй немец и дал понять, что бы мы подождали. Конечно, немцы нас не пригласили даже в вагон, хотя видели что дети и старики замерзли. И если по ту сторону пути в низине мы не чувствовали такого ветра, то здесь замерзали. Было обидно что, рядом в вагоне тепло, а тут холодно и мы не знали, почему нас остановили и просили подождать. Ветер продувал все пространство, и негде было укрыться.
Вскоре приехал мотовоз с двумя вагонами, а на них шпалы и инструменты. Немец моторист заставил нам затащить на платформу тележку и все время подгонял шнел шнель, пока не влезли мы на платформу. Так мы впервые за всю дорогу оказались на платформе. Мотовоз ехал медленно, но ветер продувал нас и я очень замерз. Было совсем темно а мотовоз ехал без света. Вскоре мотовоз остановился кажется на безлюдным месте. Не видно строений. Немец опять начал нас выгонять с платформы, подгоняя шнел шнел. У меня от холода заледенели все члены тела и я шевелился с трудом и ничем не мог помочь деду и дяди.
Когда высадились, то увидели в темноте стену здания. На площадке никого и мы решили до утра переночевать здесь. Кажется, мы ехали на платформе не долго, но все перемерзли и быстро разобрали тележку и прямо на снегу сделали постель. Все улеглись, а я решил погреться и что бы не стучать сапогами вблизи нашей остановки, отошел от тележки к заросшей высокой травой лощине. За ней увидел овраг и около увидел не глубокую яму не засыпанную снегом. Из ямы дурно пахло, а я нашел кусок палки и начал копаться в яме. Под тонким слоем земли я вытащил кусок кишки. Покопался глубже и понял, что яма полна кишок. Немного нагрелся и как всегда вернулся к тележке, где спала вся семья, и я лег около мамы. Она не спала и прикрыла меня куском одеяла. Согревшись, я скоро уснул.
Проснулся , когда дедушка стаскивал с меня одеяло. Было светло, и дед решил уйти от близко стоящего здания, перетащил тележку ближе к дороге.
Я сказал маме, что тут близко яма и в ней кишки. Она сходила с бабушкой оставила братишку с Таей. Вскоре они раскопали яму и носили кишки к ручейку в овраге, где их промывали и отбирали годные для еды. Наверно тут стояла передвижная бойня, где немцы забивали скот. Немцы яму даже забросали хлоркой, поэтому так сильно пахло. Дядя пошел искать место где можно было остановиться еще на ночь, дедушка с тележкой перебрался подальше от склада и там разжег костер и на куске жести жарил кишки с салом который мама находила на кишках. Я приносил новую порцию кишок к речке, а не годные приносил обратно и бросал в яму. Почти целый день был затрачен на заготовку кишок. Поджаренные дедом я даже их пробовал на вкус. Мама сказала, что бы я их много не ел, опасалась заворот кишок. В результате дед нажарил в ведре вкусных и питательных кишок.
Пришел дядя и сообщил, что он нашел брошенный сарай, где можно остановиться на ночь. Правда, он без окон. На площадку подошла автомашина и с кузова вышли больше десяти человек привезенные немцами из Гумрака. Увидели деда у костра и в ведре поджаренные кишки, они устремились к яме. Потом они волоком тащили кишки, резали ножами и насадив на палки поджаривали над костром. Дед уже закончил жарить и мы все с тележкой поехали к сараю. Сарай был вблизи поселка, где стояла большая воинская немецкая часть. Вдали виднелись машины, а дальше длинные строения похожие на казармы. Впереди проволочное ограждение с шламбаумом и с будкой. Но это было далеко и мы не придали им значение.
Саманный сарай был просторный, покрытый соломой. Деревянная дверь болталась на одном шарниром. Видимо им давно никто не пользовались, потому что часть крыши провалилось, в сарае было много соломы и было видно небо. Мы затащили в сарай тележку. Дед готовил еду на костре, а мы все выбирали сухую солому и в углу делали постель. Мама с бабушкой сварили суп из молотых зерен с поджаренными кишками. И мы, несмотря на уговоры мамы, кишок много не есть, наелись до отвала. Было еще светло, а мы на теплом соломенным ложе и хорошо укрыты, не смотря на мышиную возню под нами, хорошо выспались. У меня в первый раз не замерзали ноги.
Дедушка уже успел сходить к поселку, в надежде раздобыть табаку. Он очень страдал без курева и курил даже сухие листья с дерева. У шламбаума деда остановил русский полицейский и прогнал с руганью.
Мы решили остановиться в сарае еще на день. Мама с бабушкой решили еще сходить к яме с кишками. На костре уже кипел суп, когда к нам подошел полицейский с повязкой на рукаве и русской винтовкой. Увидел закипающий суп, он поддел ногой таганок и хотел опрокинуть ведро с супом. Дядя успел схватить ведро за дужку, чем спас варево. Это был неприятный полицейский с пропитой мордой и заросший волосами лицом. Он нахально прохрипел, обращаясь к дяди. Хозяин , водка есть? У нас водки не было. Он сказал, если вы через час отсюда не уберетесь, то он пришлет жандармов и они заберут дядю и меня в лагерь военнопленных, а остальных выгонят на дорогу. Для нас опять обуял страх беды. Мы так натерпелись и всего боялись.
Мы быстро поели недоваренный суп с кишками, нагрузили тележку и потащились на дорогу. Приехали к нашему костру, увидели куски брошенных кишок, которые валялись до самого ручья. И сразу ушло желание заниматься кишками. За ночь подморозило, и мы легко катили тележку по дороге. Мы были одни. Те люди, которых немцы привезли вчера, ушли. И только брошенные кишки напоминали о их вчерашнем присутствии. Я еще тогда подумал о наших людях. Немцы даже яму с кишками закопали и насыпали хлорки. А наши люди все бросили и не убрали. А меня мама тогда заставила относить негодные кишки опять в яму, что я и делал.
После хорошо проведенной ночи мы как то расслабились, мне не хотелось дальше идти. Но и мама с ребенком, и Тая, и дед с бабкой с трудом, но шли. И я вприпрыжку тащил тележку, помогая дяди иногда останавливались что бы мама поправила на плечах шаль в которую завернут Коля, или дедушки понадобилось что то поколдовать с тележкой. Только бабушка каждую остановку использовала в поисках придорожной травки для настойки, которая нам в дороге была всегда нужна и помогала.
Сейчас маленький снежок присыпал землю, и колеса не проваливались в грязь или снег и не затруднял в движении. Два дня назад шел дождь и сразу замерзал, покрыв землю тонкой ледяной кромкой. Мы только уехали от поселка и хотели набрать воды у колодца. Рядом стояла колода для водопоя. У нас было закопченное ведро и мы с ним не хотели лезть в колодезь, прикрепив грязное ведро к журавцу. Мы долго ждали кого либо с ведрами набрать и нам воды. Но к нам никто так и не подошел. И мы были вынуждены черпаком набрать воду из колоды для коров. У нас даже мысли не было лезть в колодезь с грязным ведром. Хотя бабушка пошла по улице что бы обратить на себя внимание. Но только собаки лаяли, когда она подходила к воротам. Один старик даже обозвал бабушку и прогнал от забора. Так были обозлены люди в поселке на нас бездомных и видимо очень жалких и очень больных. Так мы выглядели в их глазах.
В этот же день мы подошли к шоссе. Мы тащились по дороге, еле держась на ногах. Дорога была настолько скользкой, что крытая машина на дороге тоже сползла в канаву и шофер немец ,никак не мог выехать на дорогу. Главное, передние колеса были на дороге, а задние в канаве. Так она и ползла поперек дороги. Немец увидел нашу тележку, просил подойти. Дедушка, дядя и я подошли. Немец открыл ящик под кузовом, вытащил топор, скребок и колун. Дал инструмент нам и приказал пробить канавы во льду до земли. Мы порядочно потрудились и сделали канавы, в результате он выехал из придорожной канавы на шоссе. Он остановил машину, собрал инструмент.
Так мы помогли немцу, а он в благодарность подарил нам печенье, которые отдали детям. Оказывается, немцы уважают труд и могут его отблагодарить. Мы уже далеко были от того сарая где пришлось нам переночевать на соломе с мышами и с трудом тащили тележку по скользкой дороге по наледи. Кажется, нашему пути не было конца, так мы устали.
В этот день, после проведенной ночи в тепле и сытности, Мне хотелось где то лечь и так уснуть, несмотря на холод. Дело шло к вечеру , а мы не могли найти место для ночлега, где можно набрать воды и топлива. Говорят, что бог есть. Вскоре увидели вдали от дороги большое помещение, и мы не задумываясь свернули к нему. Это была животноводческая пустая ферма без окон и дверей. Кто то над ней хорошо поработал. Но для нас это было спасение, провести под крышей ночь. Мы почти бегом бежали к помещению, еще не знали что оно пустое.
В дверной проем затащили тележку. На наше счастье там было много скотского помета. Нашли участок в помещении не продуваемый ветром, и пока дядя расчищал место для постели, дедушка распаковывал тележку, я собирал по всему полу сухие лепешки помета. Пока мама с бабушкой готовили постель, я собрал две больших кучи помета и дедушка с помощью кресала их поджег. На одном мама готовила ужин, а у второго костра я вначале грелся, но паразиты, почуяв тепло, начали ползать и кусать у меня под рубашкой. Я не выдержал, снял пиджак и рубашку начал прожаривать над костром. Мне казалось, что паразиты попадали в огонь и даже с треском лопались, падая в огонь. Лепешки были сухие, мы их складывали пирамидкой и они горели не огнем, но давали много жару. Моему примеру последовал дядя, а потом и дед.
Когда дошло до кальсон, они не проходили через сапоги. Пришлось распороть по швам. Так я прожарил все свое белье. Дядя и дедушка тоже снимали и прожаривали свое белье. Коля почувствовал тепло, спал. Тая тоже уснула и не видела наше наслаждение тепла и радости избавления от паразитов. После сытного ужина супа с жареными кишками, дядя дед и я улеглись спать, а мама так же избавлялась от паразитов над кострами, прожаривали свое белье. Несмотря на отсутствия окон в проемах стен, в нашем защищенным уголке было тепло от костров, все отлично выспались.
Проснулись утром от солнечного света, пробивающего в наш глухой угол, поднялись все разом. Мама подошла к оконному проему тихо сказала. На улице выпало много снега. Это знак что наша жизнь изменится к лучшему. Все подошли к проему и увидели, что белый снег укутал все вокруг, и солнце бьет прямо в глаза, отчего было глазам больно смотреть. И хотя хотелось еще побыть здесь, все решили пока есть силы ехать дальше. Опять плотно поев супа с кишками, вытащили тележку и поехали к дороге, по которой ехали вчера. Снегу было много на дороге и пока не видно следов проезжающих машин, мы без особого труда везли тележку по дороге. Не прошли и километра, сзади послышался гул машины. Мы быстро стащили тележку в канаву занесенную снегом. Прицеп машины оказался рядом с нашей тележкой. Из кабины вышел немец, в котором я узнал того немца которому мы помогли в гололед выбраться на дорогу. Он с словами шнель бистро, помог подтащить нашу тележку к заднему борту, оттуда несколько рук втащили тележку в прицеп. Там сидели на бортовых скамейках около десятка людей с Гумрака. Они же помогли бабушке, дедушке и маме с ребенком перелезть в прицеп через борт. Мы с дядей перелезли самостоятельно. Так мы оказались в прицепе машины. Прицеп был крытый брезентом и весь газ с машины попадал в открытую от брезента переднюю часть прицепа. А когда после нашей посадке закрылась задняя часть брезента, люди начали задыхаться от угарного газа. Некоторые начали кричать и стучать по борту, но мы были далеко от шофера и он не слышал. Дядя первым пришел на помощь и вначале подлез к заднему борту. Дорога была в выбоинах, и его бросало из одного конца прицепа в другой. Потом он вцепился в скамейку, поднялся и с трудом затащил брезент внутрь прицепа и каким то способом закрепил к противоположной скамейки, отчего газы сквозняком уходили на простор. Так дядя помог выжить себе я и людям в прицепе. Когда люди покидали машину, то благодарили моего дядю Федора Матвеевича. Нам было приятно слушать похвалы, видимо впервые за весь путь. Я тогда думал, что в прицепе были мужчины, не сделали этого. Опять раздумья о человеческом безразличии к судьбе других
Машина подходила к переправе через реку Чир. Прицеп сильно подпрыгнул, все повалились в кузове прицепа, машина остановилась , и шофер попросил покинуть прицеп. Все вышли и пошли к понтону через речку Чир. Пока дед возился с дядей поправляли груз у тележке, от понтона услышали голос немца шнель бистро, комен. Мы бегом протащили тележку по мосту и оказались на берегу станицы Верхнечирская.
Остановились на улице станицы около первого дома находившего в глубине двора. Бабушка с Таей пошли искать помещение, где можно обогреться с детьми и переночевать. Но у каждой калитке только будка с привязанной собакой и не души. Бабушка вернулась к нам, и пока светло решили переночевать здесь на улице. На улице было мало снега, дедушка развязал узлы и постелил с бабушкой постель на разложенные на снегу маты. Даже когда мы улеглись на ночевку к нам ни кто не подошел. Я думал что жители станицы уже привыкли к незваным гостям, или они были безразличны к людскому несчастью. Близко топлива для костра не нашли, поэтому пожевали холодных кишок и легли спать положив одно одеяло на снег и мама с бабушкой и детьми укрылись вторым одеялом. Мне тоже досталось толи кусок одеяла, толи кусок брезента и я скоро уснул.
Проснулся от холода. Решил погреться бегом, хотя видел щиты, где было написано, что в ночное время комендантский час и не разрешается разводить костры. По дороге я не слышал звуков проезжающих машин, я вышел к дороги и что бы не слышали мои родные звуки моих шагов побежал дальше по дороге. Я уже немного согрелся, когда в придорожной канаве увидел катушки похожие на лошадиный помет. Поднял одну, оказалось это мерзлая картошка. Я набрал два полных кармана картошки и пошел в свой стан. Там как обычно лег около мамы и уснул. Утром показал маме картошку. Она обрадовалась. К этому времени дядя нашел дров и мама сварила каждому из остатков манки, картошки и жаренных кишок, по большому пирожку. Она сказала, что возможно это последние пирожки, которые мы едим. К нам подошла старая женщина тоже из Сталинграда и предупредила, что бы мы ехали в станицу Нижнечирская. На станции Чир, где находятся много беженцев, они там голодают и не могут куда то уехать. А из станицы Нижнечирская немцы приказали вывозить старостам людей в деревни. Там другой немецкий порядок, даже вновь прибывших немцы разводят на ночь по домам., где они ночуют в тепле.
Бабушка в своих сумках нашла два серебряных полтинника, и дядя пошел к старости станицы и обменял их на буханку ржаного станичного хлеба. Перед дорогой дядя каждому отрезал по большому куску хлеба, и мы на дорогу все ели. Когда везли тележку сытые и довольные ожидая смену нашему походу, кто то первый громко пукнул. Потом пукнул второй под звуки смеха, потом третий. Дядя заметил, значить нас ждет удача на дальнем хуторе. Мы уже стремились прибыть в станицу и получить жилье где угодно.
Мы уже прошли половину пути до станицы, вошли в лес и я увидел вблизи дороги мертвую лошадь присыпанную снегом. Я вытащил нож, подбежал к лошади и ткнул в раздутый бок. Оттуда с звуком вышел воздух, но запаха не было. Дедушка топором отрубил лодыжку у лошади и тут же у высокого дерева он разжег костер и натаял воды с снегу, разделал лодыжку на мясо и начали варить конину. Вода уже закипела, когда неожиданно на лошади верхом к нам приехал лесник. Мы в это времени обсуждали, как запастись кониной. Для этого мы решили пожить здесь под деревом и заготовить лошадиное мясо больше. Сейчас холодно и она не пропадет, даже если нас отвезут на хутор. Злой лесник обругал нас по всякому, и обещал наказать. Он приказал все мясо выбросить и отправиться на станцию Чир, а сейчас он едет в станицу за полицейскими. Опять угрозы на нас сильно не подействовали, и как только лесник уехал, мы продолжали ехать в станицу, прикрепив ведро с недоваренной кониной к тележке. При вьезде в станицу, на щите приказ коменданта станицы. Всем прибывшим прибыть на площадь у церкви и зарегистрироваться.
Площадь у церкви была небольшая, на ней стояли несколько тележек с узлами и люди группой обсуждали свои дела. Как только мы приехали к этой группе, бабушка и мама подошли к ним, дедушка остался у тележки, дядя пошел узнать о ночевки и только я без дела подошел к будке, где выглядывал в окошко немец. Он пальцем поманил зайти в будку. Я открыл дверь и переступил порог. Немец вытащил из кармана пистолет, поднес к моему лбу и громко крикнул хонде хох. Я в испуге чуть не наложил в штаны, поднял руки. Он нажал на курок, оказывается, это была зажигалка, и он начал громко хохотать. Я с слезами на глазах оторопел и немного успокоился тоже засмеялся. Оказалось, это был итальянец- регулировщик, показывал немецким машинам дорогу к их частям.
Так я познакомился и приходил греться во время нашего дежурства на площади в ожидании когда нас увезут в какой либо хутор или в Белую Калитву. Итальянец по нмецки и часть по русски рассказывал о жизни в Италии и показывал на фотографиях богатый дом с бассейном и несколько спален, и детей такого же возраста как у нас. Поэтому видимо он и жалел меня. Мне не чего было показывать, потому что не было ни одной фотографии. Да и рассказывать тоже не о чем. Разве о доме, где в тесноте жили, да о туалете во дворе. Мне было не понятно, имея такое богатство, зачем он пошел на войну? Но он иногда давал мне тройку галет, да давал хлебнуть кофе с алюминевого стакана, снятой с фляжки. Он хвалил кофе присланного с Италии, но я пил его в первый раз в жизни и не понимал вкуса. Потом я не понимал, как можно пить жидкость маленькими глотками и напиваться. Мы привыкли пить чай или квас кружками. Правда, я бабушкин горький напиток больше двух глотков не мог выпить. Но напиток был очень горький. Я уже привык общаться с итальянцем, и он греться меня всегда пускал. Когда машин долго не было мы много болтали, он немного по русски, а я немного по немецки. А машины немецкие в последние дни проходили очень редко.
За все время всего одна машина взяла семью на прицеп, да старик спросил, кто знает кузнечное дело, он увез на санях троих в свой хутор.
Вечером подошли уличные старосты и развели людей ночевать по домам. Здесь чувствовался немецкий порядок. Площадь осталось пустая без людей.
Нас привели в большой дом. Тележку оставили во дворе под охрану собаки. В коридоре, где мы расположились, было тепло. Большая круглая печь с дверцей в коридор дышала теплом. Хозяин потушил свечку на столе и свет из печки нас освещал. Кажется мы из ада попали в рай. Быстро разделись и укладывались спать, открылась дверь, хозяин выбросил в коридор кота и вслед полетел кусок пирога для кота. Когда дверь закрылась, дядя отогнал кота и кусок пирога разломил и отдал детям. Мама просила хозяина дать воды. Хозяин молодой мужчина вынес кружку с водой и сказал куда вылить.
У мамы кроме детской маленькой кружки ничего не было. Хозяин налил детскую кружку, и остальное отнес в комнату. У них не принято давать пить с их посуды. Так мы остались без воды, хотя я тоже хотел пить.
Тепло и тишина и мерцающий свет из печки \успокоил меня и я долго раздумывал о нашей жизни. Вначале было приятно, но потом оставшие после прожарки паразиты почуяв тепло, начали терзать мое тело. Все уже спали, а я опасался чесаться под рубашкой, что бы не услышал хозяин в соседней комнате. Уснул только под утро, но когда рано утром всех разбудил хозяин, я проснулся здоровым. Так на меня подействовало тепло и спокойная ночь.
Прибыли на площадь первыми. Было еще темно и не одного человека на улице. Когда проверяли наши узлы, в ведре не обнаружили конину. На постое собака вытащила из ведра нашу конину, и мы даже не пробовали мясо. После начали подходить люди, хотя на улице ни одной машины которых ждут люди. Вскоре подошел полицейский и спросил, кто прибыл в станицу вчера, получите хлеба по фунту на человека. Нас собралось больше десяти человек. Немец отобрал старших и повел в камендатуру. От нас пошел дядя. Пришел с справкой на шесть человек. Потом пошел дедушка и тоже принес на шесть человек. Потом пошел и я . В комендатуре за большим столом сидел пожилой немец в очках. Рядом сидела молодая переводчица. Я сказал, что на площади мама с грудным ребенком, дедушка с бабушкой и контуженая сестренка. Я старший в семье, поэтому послали меня. Мы вчера прибыли с станицы Верхнее Чирской, и ожидаем отправки в Белую Калитву. Мне поверили и тоже дали справку на пять человек. Итого набрали справок на 17 человек.
Подошел полицейский и повел людей к пекарне, с ними пошли дядя и я.
Дядя взялся развешивать хлеб по справкам, в результате дяди досталось больше трех больших круглых караваев ржаного хлеба. Отныне на первый раз мы наелись до отвала ржаного хлеба. Это придало всем силы и надежды.
На вторую ночь нас привели в другой дом. Такая же прихожая и такая же печь, но она не топилась. Мы не взяли с собой одеяла, надеясь на тепло в коридоре, а когда обратились к старому казаку что бы взять с тележки одеяла, он заявил что не пустит нас обратно в дом с вашим барахлом, . Вторую ночь мы все замерзали и ждали скорее утра что бы разогреться в пути А старик как нарочно долго не вставал и не открывал нам дверь.
Мы еще ночевали в разных домах, пока бабушке не предложили бесплатно пожить в сиротском доме, предназначенном немцами на слом. Комната была уже занята семьей из города Шелковниковыми, нам досталась кухня, у которой не было стекол в единственном окне и изо всех щелей сквозило ветром. Но это было брошенный не жилой дом и мы быстро туда переехали и начали кухню приводить в порядок. Тут уже понадобился инструмент деда. Главное была печка и хозяйка разрешила взять из сарая доски для больших нар и ремонт пола и дверей. Пока дед забил досками окно и ремонтировал двери и пол, дядя рубил, а я носил с речки хворост для печки. Первую ночь мы уже ночевали на сплошных нарах вдоль стены против горевшего хвороста в печке. Хворост шипел водой, стрелял и плохо горел и мы всю ночь почти не спали в холоде. В первую ночь мои волосы примерзли к стенки и горло так болело, что я не мог нормально выговаривать. Дядя рубил хворост а я таскал вязанками , печка была прожорливая и плохо грела. Потом приспособились сушить хворост на печки, и стало теплее. Наши соседи купили себе керосинку и обогревались керосинкой и печкой , задней стенкой выходившая в их комнату, но с топливом занимались только наша семья, потому что топка печи была от нас.
Дядя ходил искать работу и увидел, что немцы у штаба увозят технику. Он понял, что штаб готовится уехать. Утром он услышал выстрелы на соседней улице, и решил узнать что случилось. Увидел, как из немецкой столовой жители несут мешки с продуктами, ему тоже досталось полмешка манки. Я тоже пошел за ним, хотя мама не пускала. Увидел около дороги рассыпанную картошку, снял пиджак и в нем картошку принес домой. Эти продукты нам очень помогли. Мы только приспособились к новой жизни в станице, к дому приехала крытая машина, из нее вышел немецкий офицер, которого увидела соседка тетка Груша и предупредила нас. А мы с дядей только собрались идти за хворостом. Дядя бросил топор под нары и вошел офицер в черной форме. Он пальцем показал на дядю, потом на меня и сказал цвай минутен и машина. Потом немец зашел к соседям и оттуда вывел соседа, отца витьки.. Немец не заметил сидящего на поваленном табурете Витьку, моего ровесника, державшего маленького братика на коленях. Нас загнали в кузов наполненных мужиками с города Сталинграда уже нашедших жилье с семьями и молодых парней.
Привезли нас за ограждения перед тюрьмой, выстроили в шеренгу. Старый немец с одним погоном и моноклем в глазу проходил вдоль шеренги с переводчиком и нужных специалистов отбирал. У кого есть специальность в одну шеренгу, а не имеющих специальность, во вторую. Когда он подошел ко мне и спросил, сколько мне лет, я сказал драйцен. Он еще раз спросил по немецки вифель. Я опять сказал кляйн фирцен. Немец схватил меня за ворот выбросил из шеренги, сказал швайн. Обрадованный полученной от офицера свободой, я побежал к воротам из колючей проволки, у которой стоял мордатый полицейский. Я ему говорю, что меня освободили, а он по хохладски назвал холопом и прикладом винтовки так долбанул меня в плечо, что я головой попал в колючую проволку забора. За проволкой уже стояли десяток женщин, пришедших к своим мужикам. Они раздвинули проволку и протащили меня, оцарапали лицо и порвали мой пиджак. Очутившись на воле, я как заяц понесся по дороги в станицу. Пробежав полкилометра по дороге, я увидел, что два полицейских ведут группу людей, среди них были и пацаны. Я свернул с дороги и во всю мощь по снегу побежал в сторону от дороги. Кругом заснеженная степь и негде спрятаться. Подбежал к бугорку и увидел дыру. Потом я понял, что это землянка и дыра для трубы. Оглядываясь, не покажутся полицейские с ружьями, я прыгнул в дыру сильно ушиб свой бок и ногу. Я еще долго смотрел на дыру в потолке и опасался, что покажется винтовка. Потом как часто у меня бывает, успокоился после волнения, я уснул. Проснулся замерзшим. В дыру увидел луну. Вспомнил, что передо мной видел дверь с железной ручкой.. Взялся за ручку, но дверь примерзла и не поддавалась. Потом ручка оторвалась и у меня единственная железная деталь, это ручка. В углу книги и тетради, какие то тряпки, на полу глина от разобранной печки. Подошел к дыре в потолке, но до ней не доставал даже поднятыми пальцами руки. Я уже подумал, что отсюда не выберусь, и никто не узнает, кто я и как сюда попал. Собрал в кучу глину, но только наступил ногой, куча развалилась. Я в панику не впадал и решил из старых книг сделать коробки и засыпать их глиной, связывать коробки лентами из тряпок и старыми чулками, что бы они не разваливались. Я даже вспотел за этой работой. Когда пирамидка была готова, я наступил на нее и достал дыру в потолке руками, но не хватало что бы упереться в дыре руками локтей и вылезть из дыры. Снял пиджак и свои боты, связал их и наконец, в одном свитере вылез из землянки. Холод охватил мое тело, Я вновь спустился и привязал ремнем пиджак и боты к ногам окончательно вылез из землянки. Я еще тогда понял, что безвыходного положения не бывает. Луна за тучами, не видно строений и даже огонька. Я потерял ориентир и не знал, в какой стороне станица. Пошел по снегу, снег попал в мои короткие боты и ноги намокли и замерзли. Наконец дошел до плетня и обрадовался, что иду верно. Раз есть плетень, значить близко жилье. Перелез через один плетень, я знал, что в станице огороды большие, и шел по снегу к следующему плетню. На 3 или 4 плетне осмелел и навалился на плетень, он с шумом повалился. Из за маленького стога травы подошла крупная собака. Она тихо рычала и медленно подходила. Я со страху замер и лежа не двигался. Собака подошла близко и потянулась ко мне своим носом. Мне показалось, что я чувствовал ее запах, со страхом дотянулся рукой и погладил ее между ушей. Она закрутила хвостом и повела меня во двор к дому, которого я не видел. Подошли к калитки, рядом собачья будка и ошейник. Я хотел открыть калитку, но боялся и решил заглянуть на улицу в собачий лаз под воротами. Увидел машину с понтонами и рядом плетеные коробки. Я уже хотел отодвинуть коробки, но они двинулись и пошагали к машине. Оказывается, это был часовой в корзинках на сапогах сплетенных из соломы, которые немцы носили в холодное время на сапогах спасаясь от холода.
Так я во второй раз чуть не влип на скандал, а скорей всего на арест или получил бы пулю. Потом думал, что со мной было бы, если я захотел передвинуть эти коробки на сапогах солдата?
Я вернулся и продолжал свой путь к реке, перелезая через плетни. Было холодно и не было слышно собачьего лая. Только у последнего плетня перед речкой залаяла собака, а за ней еще лаяли несколько. Я уже был на льду речки, шел оглядываясь кругом, или падал на лед, когда мне казалось что за корягой или в зарослях кто то сидит. Говорят, у страха глаза велики, и я весь путь по льду или приближался к берегу, или от страха удалялся подальше от берега не выпуская берег из поля зрения. Так благополучно я дошел до того участка где дядя днем рубил хворост а я относил его до дома. Там еще сохранилась куча срубленного хвороста. Я связал ее брючным ремнем и принес домой. Все спали, когда я открыл дверь и зашел в дом. Пока дед креслом высекал огонь и зажигал керосиновую лампаду, сделанную из гильзы снаряда, были вопросы и слезы мамы. Дети уже спали и бабушка видимо уснула, пока дедушка сказал. На сегодня хватит, раздевайся и ложись спать, завтра поговорите. А нам с тобой ждет большая работа заготовлять топливо. Твоего дядю забрали немцы, и мы остались без него. А печь топить нужно и всех обогревать. Но какой там сон. Я опять пережил прошедшее шаг за шагом. Только сейчас все в голове обострилось, и я все переваривал с критической точки зрения. За всю ночь я не сомкнул глаз. Я боялся шевелиться что бы не разбудить маму. Потом она говорила, что тоже не спала до утра. А я с закрытыми глазами видел себя в брошенной землянке, где мог погибнуть, не зная как оттуда вылезть. Мне казалось, что я самый несчастный человек на свете. Я снова переживал всю пройденную жизнь. Как в каледоскопе я видел себя совсем беспомощным лежа на жесткой циновке совсем голым и беспомощным до трех лет. Я лежал тихо и все привыкли к моему состоянию. Вижу как я выпал из окна разбив стекло и порезал себе лоб, так мне хотелось на улицу, где ребята играли в классики .В дворе у кресной в два года я выпал из тележки у собачьей будки , хотел погладить щенка и она меня укусила в щек. В шесть лет я на удавке на ногах пытался залезть на телеграфный столб, что бы послушать о чем гудят провода, повис на удавке вниз головой и меня случайно спас старик , сосед по даче. Он в армии был санитаром и применял искусственное дыхание спас меня. В девять лет меня спасла бабушка, позвала на ужин и вместо меня стрелял из самопала пацан из соседней улице. Ему зарядом разможжило череп. В десять лет я с соседом убежали из дома на Дальный Восток к дяди. Закрылись в порожнем вагоне, ночью кто то закрыл вагон и мы там могли погибнуть. Вагон поставили в тупик и случайно молодая пара гулявшая вблизи, услышали писк из вагона, открыли и отвели в милицию. В одиннадцать лет с соседом приучали птенца скобца летать вблизи могил. Он юркнул в разрытую собаками или лисицами татарскую могилу, и я полез в дыру заслонив собой свет. Увидел близко горящие глаза птенца, вскрикнул. Сосед державший меня за ногу бросил , я упал в могилу и потерял сознание. Только ночью я очнулся и с трудом вылез из могилы. Потом долго болел. За всю ночь мое детство не давало мне уснуть. Я считал себя несчастным человеком. Еще тогда я дал себе клятву, всегда быть осмотрительным ,и не огорчать своих близких. Мне стало на душе легче, и я тихо за плакал, хотя раньше я не плакал и только под утром задремал. Проснулся, увидел маму. Я ее не узнал. Из опухших век совсем не видно глаз. Они уже распрощались с дядей и мной решили, что нас увезли в Германию и мое появление в доме, бабушка считала божьем явлением.
Так закончился для меня этот трагический день. И только весной, когда минеры разминировали речку Чир, и на берег вынесли много мин, я понял, что не даром, когда бежал из тюрмы, я видел препятствия или засаду на речке, когда ходил по льду опасаясь всего подозрительного. Я чувствовал что то то меня оберегал, что бы я не наступил на мину, потому и остался жив. Весной с берега я притащил во двор два дубовых ящика противотанковых мин. Доски пошли на топливо, а тол я даже пробовал поджигать в печке, но он дымил и очень вонял. Когда два парня братья из города глушили рыбу толом и подорвались, я от греха дальше выбросил тол в речку, и даже не показал место приятелям, опасаясь за их жизнь.
А пока мама запретила меня выходить из дома и поместила в подвал под домом, что бы не забрали немцы. Там было холодно, и через маленькое окно пробивался тусклый свет с улицы. Бабушка в мешке принесла книги из школы, которую ломали немцы. Книги были старые с твердым знаком в конце слова, в основном на любовные темы, но я свободно читал, не смотря на тусклый свет. Вскоре мама успокоилась, и я вместе с дедушкой шел к речке за дровами. Мы вдвоем не успевали заготовлять хворост и мерзли.
Ночью самолеты бомбили станицу, люди хоронились в подвалах и погребах. В станице бомбой был разбит дом, и люди говорили, что семью завалило в погребе. Люди говорили, что такого в станице никогда не было, даже когда наши войска отступали, и немцы не бомбили станицу.
Днем над нашим домом пролетел русский штурмовик. Он летел низко и стрелял. Немцы разбежались и хоронясь называли штурмовик русской смертью. А он каждый день летал и наводил страх на людей. Через улицу находилась немецкая радиостанция в большом хорошо охраняемым немцами доме. Там в любое время суток была охрана из солдат.
Около штаба стояли легковые машины и крутились офицеры. Вскоре мы узнали, что за одну ночь весь штаб вместе с обслугой уехал в Сталинград. По нашей улице уже не первый раз проезжали на санях румыны и грелись в доме близко от нашего дома. На этот раз стояло десяток саней, и к каждой из саней было привязано по одной или две лошади. Я подошел к рядом стоящим саням и увидел, что лошадь отвязалась и вошла в наш двор. Наш двор единственный на улице был не огорожен, и лошадь сама вошла во двор. Она начала дергать солому с крыши, видимо она была голодная. Я загнал лошадь в сарай. Дед ходил в соседний дом где грелись румыны в надежде чтобы просит табаку и недовольный шел домой. У дома где грелись румыны появился немецкий офицер и румыны быстро вышли из дома и уехали , забыли о лошади оставшейся у нас. Я сказал деду про лошадь и что нам с ней делать. Дед решил подождать до ночи и мы будем с мясом. Дождались ночи, дедушка подвесил лошадь к потолочным балкам. Она была маленького роста в отличии тех битюгов, которые я видел раньше, и на удивление смирная. Мой дед никогда даже курице не рубил голову и это делала бабушка. Поэтому он заставил меня залезть на потолочную балку и топором ударить лошади по голове. Сам остался у двери и следил. Я еле сидел верхом на балке ударил лошадь топором по голове. Лошадь сильно забилась, балка ходила ходуром, и я чуть не салился под ноги лошади. Дед увидел это и ножом попал видимо лошади в сердце. Лошадь не билась и я в испуге еле слез с балки. Всю ночь дед разделывал лошадь, а мама с бабушкой варили мясо. Кожу, голову и ноги дедушка хотел отнести на речку собакам. Но мне было лень и жалко выбрасывать такое добро, и я все отнес на чердак и правильно это сделал. Утром пришел полицейский и несколько человек жителей с обвинениями, что мы украли корову и всю ночь варим мясо, но мы сослались на убитую лошадь посреди соседней улицы, где мы набрали мясо. Действительно , убило бомбой с самолета на соседней улице. Действительно мы с дедом ходили туда где была убита лошадь, но там нам даже кишки не осталось. Все жители разобрали. А я полез на чердак и показал ноги лошади. Все ушли, а меня даже дедушка благодарил, что я не отнес ноги на речку. Сбой мы закопали, а часть мяса раздали знакомым из города, голодавшие в станице. Даже ноги и голова лошади пошли в дело. Мясо нам хорошо помогло пережить голод в станице, и не только нам. Я уже свободно ходил по станице, и любопытство меня все время толкало узнать, где и что происходит в станице. Еще совсем недавно около дома, где недавно был штаб стояли автомашины и сновали немецкие офицеры, а сейчас остался один часовой. Мне было любопытно, я с Витькой пошли узнать, что там жгут в костре среди двора.. Немец вытаскивал охапками какие то бумаги и разные папки из штаба и бросал их в огонь. Враз созрела мысль, что там что то полезное. Мы тогда были патриотами и думали что скоро нас освободят наши и бумаги будут полезны . Мы с Витькой схоронились за сараем и как только немец пошел за следующий порцией бумаг, я выскочил и набрал несколько папок с бумагами и принес Витьки за сарай. Таким образом, я принес целую кучу папок, выбирая папки с остатками сургучных печатей на них. Нас за сараем никто не видел, а мы сами старались не показываться и прятались за сараем.
Мы разложили все папки на две кучки , и дождались когда немец пойдет в дом за следующий порцией бумаг, ь связали их бечевками и решили отнести домой. Потом взяли папки под мышки, и через проулок пошли домой, что бы спрятать папки в подвале, а потом передать нашему командованию, когда нас освободят наши войска, думали, что там было что узнать нашими.
Мы еще не дошли до нашей улицы, нас остановил немецкий офицер. Посмотрел на папки и сказал, о маленький партизан, гестапо, ни карашо, капут, и повел по улице, повторяя гестапо и капут. Витьку он отпустил, а меня взял за ворот пальто повел по улице, повторяя гестапо и капут. Папки закрывали мне глаза и мешали мне смотреть, а офицер повел меня к дому близ церкви, держа меня за ворот пиджака. Боковым взглядом я увидел итальянца регулировщика, который тоже меня заметил, но меня держал за ворот офицер, а итальянец покачал с упреком головой.
Когда вошли во двор, офицер закрыл дверь калитки и задвинул ее палкой. Я все это видел краем глаза и пока не очень соображал, что со мной будет.
Немец за ворот пиджака втащил меня по ступенькам в коридор, забрал у меня все папки и сложил на большой стол в коридоре. Открыл дверь в дом и кого то позвал в коридор. Там в комнате были немцы и женщины. Слышалась патефонная музыка. Пахло дымом сигарет. Вышел оттуда офицер, и они вдвоем начали просматривать принесенные папки. Я отступил к двери, осторожно спустился по лестнице и так же тихо подошел к калитки не оглядываясь. Немцы видимо увлеклись рассмотрением папок и забыли обо мне.
Калитку я не стал открывать, отодвинул доску под воротами и пролез с трудом на улицу. До этого я кажется не чувствовал страха, а тут меня обуял страх, и я почти в беспамятстве побежал в сторону будки у церкви где находился итальянец. Он стоял на перекрестке, тоже схватил меня за ворот пиджака, открыл калитку двора и втолкнул меня во двор и закрыл калитку.
Я увидел большую собачью будке и не раздумывая влез в нее, несмотря что в будке было тесно и я еле втиснулся в нее скорчившись так, что коленями я к стенки прижал голову. Шторка закрыла отверстие и в будке, стало темно.
Я услышал какой то шум на улице и испуганный лежал почти не дышал. Когда успокоился, что со мной так бывало, уснул. Проснулся от шума открываемой двери, хозяйка вылила видимо ведро помоев. Я опять тихо лежал, стараясь этим себя не выдать, опять уснул.
Проснулся потому, что сильно замерз. Сквозь опущенную шторку на будке понял, что во дворе совсем темно. Мое тело совсем заледенело, и я не мог пошевелить рукой и ногой. Опять подумал, что не выберусь из этой собачьей могилы. Успокоился, с трудом выдавил одну доску и освободившись вылез из будки и не опасаясь пошел домой. У церкви никого не было, даже полицейского охраняющего колокола. Говорили, что колокол хотели украсть, потому его охраняли.
Была ночь и когда я пришел, то меня уже не ждали. Витька рассказал моей маме как офицер меня забрал с папками с немецкого штаба. Мама даже ходила в полицейский участок. Там ей сказали, что если до утра я не найдусь, то семью выгонят из станицы, и вы все замерзните в поле. Мама много плакала, и когда я вернулся, она была вся опухшая от слез.
, После этого я несколько дней не мог по ночам спать. Меня преследовали сны с словами маленький партизан, гестапо и капут. Меня заталкивали в ящик, забивали гвоздями. Я никому не давал спать своими выкриками, и решил перейти ночевать в соседнюю холодную комнату, брошенную тетей грушей, когда рядом с нашим домом упала бомба с нашего русского штурмовика. В комнате выбиты стекла и забиты досками. Но я перешел.
Прошел слух, что наши войска прорвали фронт и наступают. Уже слышались отдаленные взрывы. Меня мама уже дома не удерживала, и я выходил на центральную улицу, где находились в подвальных помещениях склады. Однажды я заглянул в открытые большие ворота от куда дурно пахло, там раньше был склад для кож. Подвал был пуст, я зашел и увидел у стен крупинки соли. Мы все тогда очень страдали без соли. Как только темнело, я ничего не видел и даже в туалет во дворе ходил, держась за стенку. Слепота не проходила даже тогда, когда много мы ели мясо. А тут набрал земли с солью. Даже пришлось снять рубашку и ее наполнить этим добром. Когда принес домой, то мама очень обрадовалась, сразу насыпала в кастрюлю, залила водой, хорошо размешала соляной настой и на этом сварила борщ. С этого дня мы употребляли соленую воду. До этого мама на базаре сменяла на новые чулки стакан соли. Так дорого стоила соль. Многие, особенно городские, страдали по ночам слепотой.
Против нашего дома находилась немецкая радиостанция, стояли машина и высокая антенна. Видимо наши знали и штурмовики часто нас навещали. .
Еще совсем недавно из большого казачьего дома, где жили немцы, была слышна музыка, иногда песни. Удивительно, но немцы ставили в основном пластинки на патефон, где были русские песни. Особенно часто слышна была катюша. Иногда немцы в доме устраивали танцы, но я не видел света в окнах, наверно их занавешивали одеялами, как и все жители станицы . Я даже сходил в клуб на немецкий фильм. Меня туда проводил пацан, у которого мать мыла там пол. Билеты продавали на акупационные марки, а их имели, кто работал на немцев. Поэтому мы смотрели фильм с другой стороны экрана. Вначале показывали успехи немецких войск на фронтах, а потом весь фильм был про счастливую жизнь немцев в Германии. Но все равно было смотреть интересно, хотя это было всего два раза.
Дядя так и не пришел. Как он позже рассказывал, машина на которой их везли куда то на Украину на заводы работать рабочими сломалась у какой то деревне. Их с машины высадили и поместили в сарае, где были овцы. Голодные они грелись укрывшись около овец всю ночь, пока дядя не нашел в соломенной крыше дыру. Незаметно от охраны дядя с сарая сбежал. Ему помогла гражданская одежда и документы, которые с ним были. Ему пришлось много перенести пока он добрался до своих, где его призвали в армию. Нам с дедом приходилось целыми днями на речке рубить хворост что бы натопить прожорливую печку.
Мои валенушки из старых валенок какие соорудил мой дед совсем развалились и я ХОДИЛ В НИХ КАК НА ХОДУЛЯХ. А КАК ХОТЕЛОСЬ, КАК И все ПАЦАНЫ, С НИМИ СХОДИТЬ НА РЫБАЛКУ, или на брошенный немцами склад снарядов. Склад находился в сгоревшем каменном сарае и огорожен колючей проволокой. Я был с пацанами всего один раз, но принес длинного пороха и зажигательных маленьких снарядов. Деду это была находка. Он отвинтив пробку и сунув в гильзу палочку пороху, добывал этим огонь и совсем выбросил свое кресало.
Когда пацаны подорвались, вытаскивая снаряд из гильзы, больше любителей пороха не было. У меня еще были книги принесенные бабушкой, кода ломали школу и я читал и не помню, чем забавлялись пацаны.
В последние дни и не один раз станицу посещали советские штурмовики. Это были не те тупорылые маломощные ястребки, а мощные самолеты которые немцы называли черная смерть и очень их боялись.
Ктото из жителей вспомнил, что у деда хороший стеклорез и нас с ним пригласили пойти на станцию Чир вставить стекла. Стеклорез мама сохранила еще с Сталинграда и несмотря на перенесенный голод она не сменяла его на продукты. По дороге мы увидели сначала сбитый, а скорей посаженный на опушки немецкий самолет и недалеко три труппу занесенных снегом советских солдат. Дед молчал., а я возмущался, что прошло много времени, а их не похоронили.
Вечером дед вставил стекла и нас хозяева сытно накормили немецкими консервами и другими специями. Они рассказали что все это немцы по железной доги привезли солдатам к новому году. Но наши разбомбили состав и жители все растащили по домам.
В следующий раз с мамой ходили на овощехранилище на станцию за картошкой. И хотя она была мороженная, мы принесли домой картошки. Мне там запомнился труп румынского офицера. Он видимо заведовал складом и бомбой до пояса был завален землей. Он был в новом офицерском кители был гладко выбрит и смотрел открытыми глазами и улыбался. Я долго стоял у трупа и раздумывал, его же завалило и он улыбается. Так мороз сохранил улыбающего румынского офицера в моей памяти на долго. Значить смерть тоже в радость размышлял я.
Мороженная картошка тоже помогла немного оправится от болезней. Плохо было с хлебом. Тогда карточки беженцам не давали, но мама и все были рады, что картошки привезли. Мясо закончилось, пришлось делиться с такими же, как и мы. Тая уже нормально ходила и разговаривала больше с бабушкой и вместе занимались домашними делами. Коля тоже начал с трудом есть нашу почти нормальную пищу, но он еще не сидел и не ходил. Бабушка все чаще вспоминала наши саманные стены сарая и повторяла, что мы там все уместимся и будем жить в нашем Городище. Мы с дедом рубили хворост и тоже думали скорее поехать на Родину. Все таки Родина очень зовет, как бы там сейчас плохо не было. Мы пока об этом не говорим, но прийдется строить. Я разговаривал с Витькиной матерью, но она заявила что свой дом строить не будут. Вернется отец и завод выделить комнату в общежитии. Так оно с случилось, они как приехали в Сталинград, то им дали комнату, а мы начали строить с нуля. Такая наша доля.
Мама с соседкой собираются поехать в Сталинград и молят богу, когда наладится железнодорожное сообщение. Они почти каждый день ходят в станичный совет узнавать новости о поездке.
Погоду так развезло, снегу много и он пропитан водой так, что в моей обуви ходить нельзя потому что они развалились и я хожу на речку рубить хворост только рано утром по морозу. Остальное время сижу дома и сушу на плите хворост, или читаю немного уцелевшие старинные книги которые бабушка принесла от разобранной немцами школы.
Наконец собрали все что нужно для поездки в Сталинград и мама узнала что переправа работает и отправилась на станцию Чир. Этого мы долго ждали. Через две недели, мама вернулась и рассказывала о трудной поездки. Добиралась она попутным железнодорожным транспортом с военными. Первым делом пришла к своему подворью. Дома нет и даже наше убежище разобрано и в яме лежат две дохлые лошади. В яме где хранились наши запасы построена землянкаэ Часовой у колодца полез в землянку что бы дать маме что либо из барахла наодящиеся в брошенной землянке. Но толььо развернул одеяло, оттуда вывалился труп младенца. Мама в испуге от такого видения отказалась что либо брать кроме мясорубки и больше туда не ходила. Была она в Орловке, где жила ее мать. Их немцы не выгоняли но в уцелевшем доме сам жили, а ее мать пережила в землянке. Тоже голодала, но такОй бомбежки которую мы пережили, она не видела. В Городище мама увидела на почте несколько мешков пришедшей почты и в одном мешке нашла письмо от отца. Мне она привезла добрые солдатские ботинки, которые ей подарил красноармеец с склада. Для меня это было радастью. Отныне я был обут и могу ходить чуть ли не по воде. Дедушки привезла кисет с табаком, растрогала его до слез. Привезла мешочек с солью. А главное было письмо от папы. Я читал его и когда все были дома и по просьбе бабушки читал много раз для нее. Все были довольны и ждали когда наладят переправу через реку.
Бабушка после письма вдруг стала плохо себя чувствовать. Она не вставала с постели и тихо лежала на нарах. Так счастье услышать что ее сын а мой папа жив, совсем убил ее и через неделю она умерла. А сколько молитв она прочла ожидая поездку на Родину и отремонтировать и жить в том сгоревшем сарае от которого остались только две саманных стены.
Но несчастье опять нас посетило. Уже была загружена тележка для поездки на станцию Чир. Дедушка рещил закурить и зажечь цигарку фосфором из снарядика. Я ему давно привез и он не один раз этим пользовался. Но наверно забыл что он закрывается пробкой с правой резьбой. Снаряд положил в карман брюк. Пробка выпола и начал вытекать фосфор. Дед почувствовал что грорить и начал бить руками по штанам и нагонять туда воздух что еще больше горел фосфор. В результата он сжег пальцы обоих рук. Наша поездка отложилась на несколько дней пока мама лечила деду руки лошадиной мазью которой дал ей доктор. Война, иначе не чем было лечить. Раны плохо заживали особенно от фосфора и дедушка полгода мучился от ожогов.
Наконец мы на станции Чир. Проблема как уехать. Воинской эшелон с солдатами вез новый немецкий танк . Мама с трудом уговорила начальника поезда и он разрещил нам поместится под немецким танком на маленьком участке спереди танка. Танк был увязан проволкой и мне казалось что он сорвется и всех нас раздавить. Это была кошмарная поездка. Ехали больше двух суток. Стояли, пропуская составы на фронт. Так мы отдыхали.
Выгрузили нас на станции Гумрак. С тележкой проехали где мы ночевали, у стены пакхауза. Где разбомбили наш полувагон. Проехали мимо водонапорной башни и я не мог видеть ее, весь дрожал. Память осталась на долго в клетках моего мозга.
Наконец мы в Городище на своем подворье. Все растащено. Даже землянка раскрыта и ни одной палки. На две стены саманного сарая натянули кусок брезента с разбитой немецкой машины и отныне это наше жилье, куда выгрузили весь привезенный скарб.
Я с дедом на тележке ездили и собирали любые строй материалы на сгоревшем пепелище. Хороша еще что у нас тележка Люди в село еще не приехали и только дымящие железные трубы как будто выросшие из земли подсказывали что в землянках живут люди которые приехали раньше нас.
Каждый раз, просматривая свою повесть былое, написанную много лет тому назад, поневоле пересматриваешь каждую страничку своей прожитой жизни, анализирую былое, ибо любое заметное явление в моей жизни которые являлись поворотом к новому участку жизненного пути, а порой драматическому исходу. Говорят что, кто в жизни не вспоминает былого, у того наверно не было настоящего, который оставил бы след в его памяти или по каким то причинам он об этом не хочет вспоминать. А память, Это жизнь.
. К тому времени, когда я вышел на пенсию и начал писать былое Ивана Безуглова, мои дети были взрослыми и вполне самостоятельными, живущие своими семьями и своими заботами. Я же с своей любимой женушкой имели больше свободного времени и больше возможности к взаимоотношениям. Раньше у нас не хватало времени для культурного отдыха, о котором мы только мечтали. Работа, учеба и бытовые проблемы отнимали все свободное время. Несмотря на сложности тогдашни жизни мы все таки находили время для общения с друзьями, где бы мы не жили. Часто и много переписывались с родственниками и друзьями. Я увлекся фотографированием и иногда за ночь наштампуешь сотни две фотографий, была причина их послать. К тому же мы молодые годы проживали в лесных поселках, где сельский клуб являлся единственным очагом развлечений, и ограничивались только воскресными посещениями кино и танцы. Летом с друзьями и подружками иногда в воскресные дни проводили время у речки Вильва, которая протекала рядом с поселком. Там, на таежной лужайке с яркой зеленью и речной прохладой веселились, отдавая дань радостному восприятию отдыха по воскресеньям и по праздникам. Мы дурачились на лужайке по полной программе и отдыхали за нехитрой едой и рюмкой спиртного, о чем сейчас напоминают только редкие фотография оставшихся от тех времен. Происходило это не часто, но осталось в памяти до сих пор. Других развлечении просто не было. Трудная работа с частыми командировками по лесным участкам, да вечера в пустой комнате без света и радио, потому что дизельные электрогенераторы ночью не работали. Я, в командировке, первый в поселке купил транзистор приемник интурист на батарейках и сделал в квартире свет от аккумулятора после рождения дочки, чем немного улучшил свой домашний быт. Маленькая дочка была очень беспокойная, просыпалась и плакала. Я первый просыпался и или укачивал в кроватке или брал на руки и ходил по комнате ее успокаивал. В поселке был только фельдшер, молодая выпускница медицинского училища и не было аптеки. К тому же у молодой мамки часто проблемы с грудным молоком. Рита ходила за молоком в любую погоду в деревню за несколько километров, чтобы купить свежего коровьего молока для малышки. Спали мы на узкой одноместной койке, и я опасался положить дочь посредине. Жену я не будил. Она с дочкой иногда целый день измучится, и спала праведным сном. Я по ночам плохо спал и свет от аккумулятора нам очень помогал. Отсутствие света в поселке в осеннее и зимнее время, рабочих повально укладывало спать. Случайный приезд артистов в соседнее село, было большим событием, которое долгое время было причиной обсуждения. Мне раньше, вскоре после войны, участвующего в художественной самодеятельности еще в Городище, хотелось возродить самодеятельность в лесном поселке. Но желающих не нашлось, хотя был неплохой клуб и была заведующая клубом. Однажды, будучи холостым, поговорил с ребятами, уговорил тракториста привезти с леса бревен, что бы устроить летнюю танцплощадку. Лес привезли, а с моей зарплаты вычли деньги на ее устройство. Моя затея меня же и наказала. Директору леспромхоза не понравилась моя самодеятельность. Такая скромная таежная жизнь давала повод много работать, повышать свою квалификацию на работе и только мечтать о дальнейшей учебе. Я, чтобы разнообразить свой быт
,работая инженером ОГМ организовал на лесоучастках обучения механизаторов по подготовки механизмов к зиме, ездил вечерами по участкам на мотоцикле. Кажется хорошее дело. Директор посчитал, что слишком инициативен и решил отправить меня механиком на участок, даже не поговорил со мной. Я был обижен назначением без моего согласия, хотя раньше даже мечтал работать на участке. Я отказался и дал понять, что нужно считаться с моим мнением. Директор понял мою обиду и мне дал отпуск. Я ухал в Сталинград с решением там остаться, хотя знал что это наказуемо. Я должен отработать не менее 3 лет там, куда послала страна. Пришлось вернуться в леспромхоз, хотя отработал на вновь строящимся заводе минеральной ваты по договору, и была перспектива там работать главным механиком. После отпуска меня отправили на курсы главных механиков в Свердловск. Это еще раз меня убедило что свои права нужно отстаивать не опасаясь гнева начальства. Испытав в таежных условиях голод культурного общения, мы после, живя в городе Сталинграде, с женой и детьми регулярно ходили в кино и были довольны редкими посещениями театров. Это давало нам прилив энергии и приятные воспоминания. Выезд с друзьями на лоно природы на пару дней с детьми , оставляли неизгладимые впечатления. Наша мамка, работница торговли и отдававшая все время и энергию работе и воспитанию детей, редко радовалась возможности отдыху на природе, потому что с ее работой таких свободных дней было мало. Особенно радовались дети. У нас даже были излюбленные места отдыха на Дону или за Волгой, куда мы выезжали в субботу с ночевкой на машине с детьми. Нас тогда еще не отягощали дачные проблемы. Свободные дни мы использовали для отдыха и развлечений. Мы считали, что заслужили такой жизни. Ибо у нас было все. Квартира и приличная зарплата, а потом и пенсия, которая позволяла нам прилично жить и помогать детям и даже отдыхать на юге. Особенно мы почувствовали свою нужность, когда оба работали с молодежью, работая в техникумах преподавателями. Несмотря на новую профессию, трудности вхождения в новую должность руководителя техникума, большую ответственность в работе с молодежью и запущенные хозяйственные дела, это были для меня запоминающие годы. Большую роль в этом сыграла помощь моей жены работающей преподавателем в торговом техникуме. Благодаря моей благоверной, у нас появились новые приятели, мы проводили дружеские вечера, как в техникумах, так и на дому. Мне кажется, мы тогда сами были намного моложе. Мы с Ритой вдвоем не задумываясь и могли смотаться на юг по горящим путевкам или по предложениям наших выпускников приехать к ним в гости на юг. Там используя свободное время, знакомились с достопримечательностями, все время мотались экскурсантами по городам юга. Когда министерство решило закрыть мой филиал строительного техникума, мне уже на пенсии пришлось доводить до конца последние курсы. Мне было жаль бросать много сделанного для учебного процесса в своем техникуме и расставаться с коллективом. За 13 лет я слился с коллективом, который всегда меня поддерживал во всех моих начинаниях. Техникум работал в две смены, что для меня и преподавателей создавало дополнительные трудности распоряжаться свободным временем, но увлеченные преподаватели и я мирились с этим, находя новые методы воспитания и культурного отдыха. К тому же 2 месяца отпуска летом нам давало больше возможности летнего отдыха. В то время партия поставила задачу для руководителей предприятий среднего звена иметь как минимум среднетехническое специальное образование, и часть руководителей имеющие большой производственный стаж и опыт , но не имели технического образования, потянулись к учебе. Так был открыт техникум министерством строительства СССР близ завода ЖБИ. Меня же вызвали в райком и предложили работу руководителем филиала строительного техникума, переводом с конструкторского отдела комбината, где я работал начальником. За пять лет работы я хорошо трудился, налаживая работу в коллективе КБ совершенствуясь в новой для меня специальности, на что было потрачено много труда и бессонных ночей. Новая работа всегда мне давалась с трудностями, внезапно свалившимися на мою еще больную травмированную голову. Каждый раз, когда руководство направляла меня на новую работу, видимо забывало о мною перенесенной травме при взрыве печи и не знало о головных болях, которыми я страдал по ночам при перегрузках или смены погоды. Об этом знала только моя жена, а я об этом умалчивал, ибо знал о временном характере сильных головных болях, хотя приходилось иногда часто их переносить. Об этом мало знали даже мои дети, и только терпеливая жена старалась смягчить мое положение своим вниманием, она предлагала лекарства или настои из трав, которые я принимал и чувствовал их пользу. Даже ее беспокойство за мое здоровье давало повод заглушить сильные головные боли. К тому времени я уже давно отказался от приема таблеток по настоянию врача Виктора Ивановича, бывшего офицера служившего на китайской границе. Он был знаком с лечением таких недугов в Китае. В то время с партией не спорили, хотя я не только справлялся с своей работой в конструкторском бюро, но и полюбил эту не легкую работу. Я к тому времени уже имел достаточный опыт и авторитет. Правда, меня в райкоме и на комбинате заверили, что как только я разберусь с преподавателями и налажу учебный процесс, то смогу вернуться в свое конструкторское бюро. Мне было жаль расставаться с своим коллективом в КБ, где было сделано много, начиная с сплочения коллектива, что для меня было ново, а главное много сил было потрачено для оснащения КБ простейшим оборудованием, благодаря моим старым связям с областными снабженческими организациями, с которыми я работал на прежней работе. Приобретение кульманов, хорошего ватмана и копировального оборудования, что в то время было трудно приобрести, облагородило отдел и улучшило труд конструкторов. Стол, простая линейка и карандаш с резинкой, такое было оборудование в отделе, что не соответствовало облегчению в работе и внешнему виду конструкторского бюро. Мне приходилось заново учиться, повторяя вузовские знания, что бы проверять расчеты конструкторов. Отсутствие счетной аппаратуры, заставило меня закупит и всех обучить пользоваться логарифмическими линейками, которые я изучал в институте, и которыми сам пользовался при проверке расчетов у конструкторов, а раньше при расчетах в институте и аспирантуре. А пока механики, технологи, строители, которые часто занимались расчетами, умножали и делили столбиком на бумаге, или пользовались стареньким арифмометром, который часто барахлил и сотрудники тратили много времени при расчетах. Потом потянулись рабочие будни, которые поглощали все свободное время на изучении Гостов, СНИПОВ, технические условия и заново изучать методики расчетов. Раньше я работал рабочим в бригадах, шофером, работал инженером, механиком завода, много лет работал главным механиком в леспромхозах, в основном с мужским коллективом, что несравнимо с работой в коллективе, где в основном работали женщины. Мне удалось оживить работу конструкторов. Видимо повлияло, что к тому времени я уже имел второе высшее образование после окончания философского факультета университета и большой стаж инженерной и практической работы, включая партийные нагрузки воспитательной работы в парткоме комбината, где там работал зам секретаря по идеологической работе и руководил обществом знания. Все это я испытал и делал все, что бы оживить работу техникума, после приобретения кульманов, счетную и светокопировальную технику. Даже привлек заводского доктора проводить двадцать минутные физзарядки в середине рабочего дня. Все это разнообразило и облегчало труд конструкторов. К нам даже примкнули другие отделы комбината. Работа в техникуме в корне изменило отношения к работе и к людям, сотрудникам техникума. Эти люди, проработавшие много лет преподавателями , знали каждый себе цену и по своей работе оценивали работу сотрудников. Вначале нашего знакомства наедине в кабинете, некоторые преподаватели, знакомясь со мной , критиковали труд других, с кем работали. Я все записывал и обещал, на первом педсовете дать слово, вслух высказать свои замечания и претензии. Я понимал, что это удар ниже пояса по их самолюбию, но это дало повод сразу прекратить наговоры. Я видел испуг на лицах ожидающих высказанные в личном общении, но на педсовете умолчал и конечно не предложил рассказать об услышанным. Это положило конец сплетням, и в какой - то степени подняло мой авторитет. Вначале я познакомился с учебным процессом в соседних техникумах, каждый раз обсуждал с своей женой новое что узнал. Это были и для моей жены полезными сведениями и помогали Рите в работе в ее техникуме. Потом, первые два года я практически целыми днями и вечерами находился в техникуме при двухсменной работе техникума, ибо кроме налаживания учебного процесса и контроля, много времени отнимали запущенные хозяйственные дела, связанные с ремонтом аудиторий и оформлением кабинетов. Сразу оформил приказом руководителей кабинетов из числа преподавателей и ответственных в аудиториях, что раньше не было. Это обеспечило порядок и дисциплину, ибо первое время завхоза у меня не было. С первого курса поощрял организацию кружков по изготовки учебных пособий, а потом сами преподаватели создавали творческие группы по изготовлению стендов , макетов станков, агрегатов заводов и цехов по изготовлению стройматериалов и железобетонных конструкций, потому что техникум не имел учебных пособий. После по ним студенты учились и защищали свои курсовые и дипломные проекты. Для этого пришлось много поработать с бомбоубежищем под зданием техникума, много лет залитый канализационной водой, захламленный ржавым оборудованием для бомбоубежища и разным не нужным хламом, распространяющих антисанитарию. Я решил подготовить комнаты убежища под лабораторию и мастерские, в основном силами студентов. В техникуме нашлись студенты строители, которые сделали ремонт. Нужный материал я добывал благодаря старым связям по прежним работам, что тоже было не просто. Деньгами мне помогали директора заводов, чьи студенты учились в техникуме, что тоже приходилось с трудом. Студенты по этим макетам учились и защищали дипломные и курсовые проекты. С каждым годом макеты совершенствовались и в аудиториях скопилось много учебных пособий и разных макетов выставленных на полках вдоль стен и в каждой аудитории на стенах развешены хорошо выполненные стенды. Некоторые студенты, особенно вечерники ,которые до этого молоток в руках не держали, потом благодарили меня и руководителей проектов за освоение рабочих навыков при изготовлении макетов. Моя родная женушка с первых дней работы в техникуме много помогала в освоении учебного процесс, потому уже имела опыт работы в своем техникуме. Она помогала мне в составлении учебных планов, практику проведения уроков, и ее советы помогали мне в работе. Я иногда до сих пор вспоминаю когда мы до полуночи делились своими впечатлениями о жизни как моего. так и ее техникума. Да и раньше работая в леспромхозе и на комбинате, мы всегда делились своими впечатлениями о жизни коллектива, замечая упущения в работе. За это я ей благодарен. Когда стал вопрос о закрытии техникума я, да и все преподаватели, которые лучшие годы отдали техникуму, очень жалели что потеряли хорошую работу, а я не знал, кому передать столько добра, сделанных за эти годы. Особенно жаль выбрасывать изготовленных хороших стендов, где были даже действующие, и десятки добротных макетов цехов и заводов, изготовленных студентами вечернего отделения. Часть я отправил в Астраханский строительный техникум, а остальное выбросил на свалку, хотя предлагал забрать в близлежащие школы, но желающих не оказалось. Учебное помещение с мастерскими отдали под курсовой комбинат главка, а мне пришлось заниматься с оставшимися студентами в помещениях завода. И хотя я уже год был на пенсии, мне было до боли жаль уходить от привыкшего образа жизни и к так полюбившей работы с студентами. Они кроме забот прибавляли оптимизма и добавляли молодости. Мне кажется, более 13 лет работы в техникуме, прибавили мне столько же лет активной жизни. Я даже согласен был заняться организацией создания на базе моего техникума Завод- Вуз по принципу Чехословацкого учебного заведения, о которых я узнал от студентов чехов поступавших в техникум и доведенных мною в министерство. Мне даже предложили этим заняться. Я вначале отказывался, ссылаясь на свой пред пенсионный возраст, потом согласился когда узнал, что якобы уже было заказано проектное задание на строительство нового учебного корпуса. Рядом находились заводы ЖБИ и заводы строительных материалов, и была свободная территория для строительства учебного корпуса. Но перестройка отбросила многие начинания, в том числе и проект завода-вуза. Я нисколько не жалею затраченного труда в освоении и ведении учебного процесса, ибо все приходилось начинать с нуля, потому что к моему приходу с учебой был хаос. Преподаватели почасовики, в основном руководители заводов, часто срывали занятия, и поэтому приходилось студентов отпускать с уроков, что влияло на учебный процесс и особенно на дисциплину. Мне пришлось искать и нанимать постоянных преподавателей, что сразу отразилось на учебном процессе. Пришедшие преподаватели из школ и техникумов, пришедшие в наш коллектив, организовывали кружки и проводили внеклассные вечера в просторном актовом зале. Впоследствии мне было работать легче. Особенно было радостно видеть отношение студентов к преподавателям, как на уроках, так и на праздничных вечерах в техникуме, и особенно на выпускных вечерах в техникуме или в ресторанах организованных в основном вечерниками и заочниками после получения дипломов. А таких вечеров было не мало. Там я с коллективом преподавателей мог слышать от вчерашних студентов много хорошего, этим гордился, понимал что эти похвалы были и в мой адрес. После последнего выпускного вечера в техникуме я решил основательно отдохнуть на пенсии и ничего не делать. Дома у меня имеется большая библиотека и я решил посвятить себя собственному просвещению, ибо книги для меня были всегда не безразличны начиная с студенческих лет и особенно во время работы в техникуме. Я много покупал книг и в основном имел только краткое знакомство из-за недостатка свободного времени. А мне хотелось, лежа на диване, не имея ни каких забот наслаждаться прочитанным.
Тогда же я решил написать книгу Былое из жизни
Ивана Безуглова, рассказать о своей судьбе и жизненных катаклизмах с самого дня рождения, когда я до трех лет, прикованный к постели завидовал и радовался всему живому. Я мечтал встать на ноги и бегать, как и все ребятишки на улице. После, когда старик странник поставил меня на ноги, со мной часто происходили происшествия, какие не происходили с моими друзьями. Это и заряд соли с мелкой дробью сторожем, когда я не успел убежать из сада. Это и потеря сознания, когда я провалился в татарскую могилу разрытую собаками и среди ночи очнулся и с трудом вылез из могилы. Работая электриком в 43 году чуть не сгорел на высоковольтном столбе, Это побег из дома воевать с японцами, когда меня с Сашкой полуживых молодая пара проходя мимо тупика обнаружили в закрытом вагоне, где то за Саратовом, куда вагон поставили в отстойник для очистки, на нас случайно набрела молодая пара и услышали как Саня мяукал мама, открыли вагон и вынесли на землю на руках. Так мы были обессилены и еле дышали. Потом они парень сходил в милицию и нас на подводе увезли в участок. Милиция помогла отправить нас в Сталинград. За нами приехал мой отец и мы окрепшие немного пешком дошли до Городища. Меня все ругали и я сам себя чувствовал виноватым, а Мишку к моему удивлению отец даже не отлупил.
Или когда во время первого массированного налета на северные заводы Сталинграда первые бомбы взорвались у нашего дома и рядом с бомбоубежищем, куда успела добежать наша семья и, была контужена сестренка. Дом и все сгорело, и жизнь в убежище была адом. Немецкие самолеты летели над поселком и бомбили Сталинград и ежедневно бомбы падали и на наше село. Я не один раз в поисках пищи в балке не один раз был на грани гибели от взрывов бомб, осколков снарядов и пуль, потому что практически был добытчиком овощей для семьи. Я в период затишья, используя время, когда немцы не стреляли и не бомбили, ходил по огородам и добывал зелень и все съедобное которым мы питались. Иногда опаздывая или самолеты вылетали раньше, я неоднократно попадал под бомбежку с самолета. Однажды зная что на бугре часто находился снайпер, я переползал с своего хлипкого убежища, где с пацанами часто проводил время в убежище, к родителям и вроде услышал звук выстрела и быстро пригнул голову. Пулей сбило с меня пилотку и ее пулей порвало. Когда ее увидела мама, то в шутку сказала что я на голове наверно хожу. Второй раз, сидя на коленях против деда скреплял молотком ручку ножика. Было пасмурно. Услышал звук приближающего высоко летящего самолета и определил по звуку что это русский кукурузник, я услышал шипящий звук падающей бомбы. Наши бомбы падали без воя в отличие от немецких бомб. Какая- то внутренняя сила как будто отбросила меня к рядом стоящему плетню. Лежа у плетня, я краем глаза видел, как осколком у деда сбило фуражку, а там где я сидел осколок врезался в землю. Это твой осколок, разглядывая его, сказал дед. Он тебя перерезал бы пополам. Дома на улице были разбиты или сгорели. Стена из бутового камня перед убежищем была испещрена осколками или пулями, которые часто с воем отлетали. Спал я в плохом соседнем убежище сооруженным наспех, и с убежища была видна вся панорама балки Сухая Мечетка. Я хорошо знал балку еще до прихода немцев, я знал где находятся дзоты в которых сейчас были немцы, собирал там по огородам овощи. После захода солнца я видел, с каких дзотов немцы регулярно обстреливали балку трассирующими пулями. Через определенное время сначала в небе появлялась ракета на парашюте и после стреляли немцы по кустам трассирующими пулями. Это мне помогло, когда три красноармейца сбежавшие с плена просили меня провести их по балке к Волге, где находились наши войска. В балке к нам присоединились еще с десяток наших бойцов не успевших уйти с оккупированной территории , некоторые даже с оружием. Запомнилась пулей срезанная камышинка над моей головой, которая воткнулась прямо перед моим носом. Но мы все таки проползли опасную часть пути без потерь и я их оставил перед разбитым мостом в Спартановку, не поддавшись уговорам остаться с ними и быть сыном полка, потому что был кормильцем семьи собирая по балки овощи на еду. Меня чуть не загнали в колонну наших военнопленных, когда я отдал свою одежду нашему капитану и одел его галифе и китель. Сам он скрылся в балке а меня немец с словами маленький золдатен потащил в колонну с пленными. Спасли меня мама и бабушка, услышав мои вопли о помощи. После войны я рассказал обо всем военкому, как провел к Волге наших солдат в первые дни аккупации, ему рассказывал майор и просил поискать того Леху, который по балки вывел их с оккупированной территории и даже вручил мне медаль и сказал что она мне будет напоминать о спасенных солдатах. Во время, когда село было занято немцами, снаряд катюши врезался в наше убежище и застрял в накате над убежищем. Благодаря полоскам металла снаряда, закрученных при разрыве, внутрь проникло только головка снаряда, чуть не задушив нас запахом пороха. Спас нас немецкий солдат, проходивший мимо с кухни, неся котелок с едой. Он пулей вбежал в наше убежище, услышав взрывы, прокричал (катуша), а мы за ним с приямка вбежали тоже. Взрыв оглушил, пыль, сыпавшая земля сверху, пороховые газы чуть не задушило всех нас. Все считали, что нам пришел конец. Когда немец после взрыва первым вылез и увидел торчащую гильзу снаряда катюши, застрявшую в начале убежища и сдвинутую часть наката, то не один раз повторял майн гот. Потом приводил сослуживцев и те себя и нас фотографировали у торчавшей из бруствера гильзы снаряда катюши. Возможно, где то в Германии в архивах есть такая фотография. Во время акупации, когда всех, в том числе и нашу семью немцы выгнали с бомбоубежищ и гнали в Белую Калитву, не один раз ночуя в степи, замерзал до окоченения, потому что много дней не мог снять сапоги с ног подожженные в подеме голенищ, когда я у костров грел ноги. И только голос в полузабытье да белые крылья ангела маячили над головой заставляли подниматься и разогреваться движением сначала пальцами рук и ног, потом руками и ногами, а потом бегать что бы разогреться. Эти крылья запомнились мне с детства, когда с бабушкой в церкви я смотрел на купол где видел там рисунки там летящих ангелов и я мыслимо летал с ними. Во время тяжелейшего перехода от станции Гумрак до Белой Калитвы, мы вначале по грязи, а потом по снегу тащили тележку с детьми. Дядя и я тащили тележку с больной 10 летней сестренкой еще не пришедшей в себя от шока полученной при взрыве немецкой бомбы и часто сидела на тележке, потому что еще не окрепла от полученной контузии. Ее даже пытались привязывать, она сваливалась с тележки на ухабах. Поэтому ее ссаживали с тележке и она шла держась за веревку привязанную к тележке. Потом ее такие походы продолжались все продолжительнее, а это значить мы шли очень медленно. Дедушка даже был рад этому потому что успевал идти вместе со всеми. Мама на себя несла братишку еле живого закутанного в одеяло. 70 летний дедушка с больными ногами после каждого километра просил отдыха и ремонтировал ручную тележку собранную в Гумраке , потом после каждого привала ожидал что бы его поднять ибо часто сам не мог подняться с больными ногами. . И старенькая 70 летняя бабушка. Она не смотря на свой возраст бойко двигалась по дороге , даже иногда собирала вдоль дороги траву которая шла на напитки, которыми она нас поила , давала выпить по глоточку. Мы не раз по дороге просили немцев, что бы нас подвезли, но увидев больных детей и немощных стариков, все проезжали не останавливались и взять отказывали. Мы знали, что немцы опасались заразных болезней. По ночам всей семьей ложились и укрывались под единственным одеялом, постелив второе на голую мокрую после дождя или покрытую снегом землю. За день, иногда пройдя чуть больше 10 километров, мы искали место для ночлега близ дороги засветло. Пользоваться ночью огнем каралось смертью, о чем по дороге показывали надписи. Шли вначале в Калач. У переправы узнали, что в Калаче в распределительных лагерях, которые устроили немцы, могут меня и дядю отправить в Германию, остальных направят в лагерь за колючую проволку. Мама сразу заявила, что она с детьми и стариками не выдержит такого и все погибнем. Посоветовались, решили и повернули на станцию Чир, где нам говорили, что там сажают в вагоны и отправляют в Форштад возле Белой Калитвы. Нам в Гумраке в комендатуре даже дали такое направление. Мы искали для ночлега защищенное место где можно набрать воды. Останавливались засветло, увидев на стоянке расположившихся Сталинградцев. На этот раз подвезли тележку к группе таких же как и мы. Легкий дождь прекратился. Мы настолько устали что хотелось лечь на землю и уснуть. Наше путешествие продолжалось больше месяца. Дедушка распаковывал вещи с тележки, дядя пошел за дровами для костра. Меня мама просила принести с лужи воды. Я пробил лед и набрал воды, ее было мало, зачерпнул с илом. Когда нес ведро, пожилой мужчина просил напиться и стал пить из ведра г со льдом воду. Я с удивлением это наблюдал и понял, что у этого человека даже кружки не было. У меня даже жалость проснулась к этому человеку. Ему приходится труднее чем нам.
Его велосипед стоял рядом со спущенными колесами и нагруженный мешком. Двое мужчин и две молодые девицы из кусков разноцветного полотна строили что то по виду палатки. У них уже давно горели костры, и там варилось с приятным давно забытым вкусным варевом. Когда мама вылила принесенную грязную воду, просила принести льда, что бы растопить для варева воду. Дядя принес дрова и позаимствовал с соседнего костра огня, растопили свой костер. Бабушка как всегда ушла на поиски нужной травы для напитка. Я грелся у костра и с моей одежды валил пар. Потом собрались все, и пока грелась в ведре вода, все сушились у костра. У соседнего костра тоже сушились люди и иногда с смехом слышалось что у кого то дымит одежда. Мама перепеленала пеленки и отдала подошедшей бабушки малыша. Он щурился на свет и молчал. Было такое приятное ощущение от тепла и улучшилось настроение всех моих родных.
Пока мы сушились и дед с дядей строили наше лежбище благодаря большого количества нанесенного ветром травы перекати поле, соседи взобрались под свою самодельную палатку. Там разговоры и даже смех, мне показалось кощунственном в такое время и в таком месте. Мне было трудно поверить что это был настоящий веселый женский смех. Мы тоже еще засветло потушили свой костер, потому что рядом была дорога, а мама пошла обследовать местность и сходить в туалет.
По ту сторону дороги было убранное поле, но мама по стерне собрала и принесла в подоле сорванные колоски. Потом вооружившись мешком мама, дядя и бабушка пошли собирать тоже колоски. И хотя колосками их назвать трудно в каждом осталось от силы три штуки зерна и они с трудом сырые выпадали, я все таки набрал немного, даже жевал их во рту и почувствовал приятный запах хлеба. В то время даже разжеванные и колоски казались пряником.
Уже стемнело, когда пришли наши сборщики колосков и принесли целый мешок колосков. Я показал горсть полученного с колосков зерна и поцарапанные ладони рук. Решили, что освобождать зерно нужно когда колоски высушатся, но разжигать костер уже нельзя, решили подсушить на следующей стоянке. Довольные не раздеваясь легли спать на одеяло положенное на траву перекати поле. Получилась мягкая постель. Укрылись, кому досталось другим одеялом. Я наверно хорошо прогрел свои сапоги у костра и тоже спал. Дождя не было, и легкий морозец был кстати. К тому же мне досталось спать под одеялом.
Проснулись, и решили пораньше выйти на дорогу, пока не было грузовиков, которые сгоняли нас с тележкой на обочину, и иногда долго приходилось ждать пока пройдут машины. Пожилой мужчина с велосипедом уже развел костер и что то там готовил на ужин. С стороны дороги послышался шум грузовика и он остановился против нас. Из него вышли два немецких солдата и направились в наш лагерь. Дед уже собрал всю одежду и упаковывал на тележке. В палатке молодые еще спали. Немец их разбудил и приказал всех из палатки выйти и вынести вещи. Потом они выбрали вещи и приказали мужикам отнести все в грузовик. Второй немец приказал им отнести и велосипед в грузовик. Второй немец подошел к нашей тележки и дедушки приказал развязывать наши вещи на тележке. Второй тоже подошел, ткнул палкой в вещи и что то сказал немцу и ушли они, прихватив с собой двух молодых мужиков которые еще вечером в палатке чем то радовались, рассказывали и смеялись.
Когда машина уехала, плакали молодые женщины. Мы уже тронулись в путь а там у пустой палатки слышен плачь навзрыд и стоял одиноко пожилой мужчина только что лишившись своих вещей и велосипеда.
Такова судьба людей в аккупацию. Совсем недавно прошедших ад бомбежек Сталинграда, они были выгнаны с города, не по своей воли прошли большую часть пути что бы выжить и потерявшие все сейчас не знают, что с ними будет дальше. Что им делать и куда забросит их злая судьба. Они лишились родных людей и всего что с ними было.
А мы вышли к дороги, но по ней везти тележку нельзя потому что дождь с снегом в мороз дорогу сделал скользкой и на ней ноги и колеса скользили . Машин не было, и только одна прямо около нас задними колесами сошла в придорожную канаву, а передние колеса были на дороге. Так машина ползла. Водитель буксовал, но не мог выехать на дорогу. Мы тележку стащили через канаву и хотели ехать вдоль дороги дальше, но из машины вылез немец в одной куртки и подозвал дядю и деда. Он из ящика под кузовом лентой выбросил на землю инструмент и дал дяди топор
, а деду монтировку и заставил вырубить канаву на полотно дороги. Сам тоже помогал им. Когда канава была готова, он влез в кабину и выехал из канавы на дорогу. Вылез из кабины и с дядей собрал и положил в ящик инструмент, а сам достал из кабины пакет сладостей и протянул дяде, сказал комен киндер. Сам сел и уехал. Дядя отдал маме пакетик, она чуть отломила мне,а остальное отдала Таи и Коли. Я положил сладость в рот и ощутил такое блаженство во рту, что наверно такого не ощущал никогда. Так мы первый раз за месяцы аккупации получили от немецкого солдата за работу подарок. А этот сладкий на вкус подарка я еще долго ощущал.
С большим трудом продвигаясь вдоль дороги мы к вечеру увидели в стороне длинное помещение в поле. Не сговариваясь потянулись туда. Это была брошенная коровья ферма. Затащили тележку через проем двери в помещение. Но окон и дверей не было. В самом конце нашли защищенное место от ветра и начали готовиться там переночевать. В помещении осталось много коровьего навоза. Было еще светло, но мы были под крышей и начали стаскивать лепешки навоза и дед разжег огонь. Он не горел пламенем, но испускал много тепла. Пока мама готовила постель и укладывала Таю, я решил снять пиджак и рубашку и прожарить под огнем, что бы убить вшей. За эти недели я чувствовал, что у меня под рубашкой пешком бегают много вшей. Держа майку и рубашку над огнем, я слышал, как вши падают в огонь и лопаются. Дедушка уже развел второй костер ближе к месту где постель. А у меня проблема как снять нижние кальсоны через сапоги. Верхние штаны с трудом я снял и тоже прожарил, а кальсоны через сапоги не проходят Сапоги у меня подожженные давно уже не снимаются. Пришлось кальсоны немного распороть. Потом у моего костра так же прожарились дядя и дедушка. Мама с бабушкой дождались пока мы не закончим прожарку готовили ужин .А когда мы улеглись спать, так же прожарили свою одежду и мама с бабушкой. Потом разбудили Таю и у ней прожарили ее белье. Благо что топлива было много и костры горели, а скорее тлели всю ночь и они давали даже тепло в наш закуток. Так эта ночь у нас была самая блаженная. Мы хорошо выспались, а главное освободились от назойливых паразитов. Не знаю, на много ли освободились, но ночью в тепле они меня не кусали.
, Утром встали поздно. На дворе во всю сверкало солнце и прошедший за ночь глубокий снег прибавлял света, от чего когда я выглянул на простор, то ломило в глазах. Все уже проснулись и хорошо горели лепешки кизяка. У всех было хорошее настроение, и мама сказала, выпавший снег это предвестник добра. Будем молиться богу за улучшения нашей жизни.
Когда по завтракали и потащили тележку к дороги, то тележка стала вдвойне тяжелее, потому что колеса вязли в снегу и не видно ям, отчего тележка качалась как пьяная. И маме и деду с бабушкой по снегу идти было тоже тяжело, поэтому мы тащились очень медленно. На дороге было легче. По ней еще никто не проезжал судя по по снегу, но везти тележку было легче. Мы уже подыскивали место для отдыха, послышался шум приближающий машины. Когда прицеп поравнялся с нашей тележкой, автомобиль остановился и вышел шофер. Я наверняка узнал в нем того шофера которого мы вытаскивали из придорожной канавы на дорогу. Он сказал бистро машина. В закрытом кузове были люди. Они помогли подняться всем и даже помогли поднять тележку. Десяток мужиков и баб сидели на сиденьях у бортов прицепа. Я последний поднимался и нога скользнула по фаркопу, я сильно поранил ногу и она сильно болела. Я никому не говорил об этом и только радовался, что нам повезло Мы не знали куда нас везут, но везут нас по пути по которому мы везли тележку. Только плохо что газы грузовика через не закрытый полог проникал к нам в прицеп и люди наглотавшись газов падая валились с лавок. Пробовали стучать
Но до кабины было далеко, и нас не слышал шофер. А он в кабине был один. Дядя еще не наглотался газа и решил освободить задний полог и закинуть его на верх прицепа отчего сам чуть не выпал из прицепа Все заговорили и благодарили дядю. Мне было приятно вдвойне. Сразу свежий воздух освежил людей. Я еще подумал, почему никто из мужчин не сделал этого раньше. Они наверно давно едут на этом прицепе.
Уже подехали к переправе через речку Чир, машина переезжая через канаву что то треснуло у прицепа. Шофер приказал покинуть прицеп, а сам поехал на станцию, куда он должен был нас доставить.
Люди высадившись пошли на переправу, а мы пока возились с тележкой , отстали. К нашему счастью был вечер перед переправе небыло машин и нас солдат немецкий пропустил сразу. Потом нам рассказывали что был случай немцы сбросили с понтонов людей в реку, потому что понтоны были однорядные и немцы спешили.
Поднялись на пригорок и через полчаса были в Верхнечирской станицы. Бабушка взяла внучку и хотела у станичников просить пристанища, но к ней не вышли, а один старик в казачьем мундире даже пнул Таю и она упала. Пришлось располагаться ночевать на земле. Здесь не поле и не лес, дров для костра нет, да и уже темнело. Легли голодные. Я как обычно с холодными ногами вылез из под одеяла и пошел бегом греться по дороге. Пробежал почти до Чиру я увидел темные катушки в придорожной канаве. Присмотрелся ближе и понял что это картошка. Видимо везли в мешках картошку, мешок порвался и рассыпаась картошка. Набрал полные карманы мерзлой картошки и принес маме, сам лег около мамы и уснул. Утром когда проснулся, увидел огонь, Это дядя по дороге набрал соломы и мама с картошки и оставшихся кишков ,поджарила по пирожку и всем говорила, Кушайте пирожки, можеть это последние что вы едите.
Бабушка нашла в своем кошельке две серебряные монеты царской чеканки., отдала дяди, он сходил к старости и сменял монеты на буханку черного ржаного станичного хлеба. Мы уже готовились идти на станцию, но подошла женщина тоже из города и отсоветовала туда ехать Лучше пойдите в станицу Нижнечирскую, оттуда немцы вывозят прибывших в станицу на хутора. Там некому работать и легче найти жилье, у нас есть трудоспособные, и мы отправились в станицу.
Мы уже прошли половину пути до станицы, я увидел лежащую палую лошадь. Мы остановились, я взял топор и отрубил лошадиную ногу. Вначале я топором рубанул по вздувшему животу, послышался свист из брюха лошади но запаха не было. Дедушка освеживал лошадиную ногу и развели костер в стороне от тропинки. Потом растопили снег для воды и в ведро опустили мясо лошади. Мы даже обрадовались, что здесь можно переночевать и наготовить мясо, как в свое время в Прудбое мы впрок наготовили кишок из ямы у бывшей бойне. Мы кишки тогда отварили и они нам хорошо помогли. Кишки все таки являлись мясом и сваренные с супом мы с удовольствием ели. Они тогда нам заморенным и обессиленным помогли выжить. Мы слишком долго питались супом сваренным с крупы полученных из колосков., да зеленью собранного в огородах.
Вода закипела и мы не заметили как на лошади к нам подощел лесник. Он пнул ногой ведро и приказал срочно сниматься и отправится на станцию. Иначе он приведет жандарма и тот отведет всех в тюрьму. Нам было жалко расставаться с таким добром, но как только лесник уехал, мы продолжали свой путь в Нижнечирскую станицу. Я даже ножом отрезал кусочек конины
Но она сверху была серая, а внутри красная и я поднес ко рту и плюнул, так она была отвратительна.
Тропинка вывела нас на дорогу и по дороге мы вошли в станицу. Здесь вдоль дороги стояли большие целые дома и не видно было, что станица пострадала от бомбежек. Подтащили тележку к церкви на перекрестке. Здесь собралось много людей. Все ждали попутную машину, что бы куда то уехать. На перекрестке стояла будка регулировщика итальянца. Мама сразу пошла в церковь, что бы обогреться и обсушиться. Бабушка пошла по домам просить подаяние. Дядя знакомился с присутствующими. Я подошел к будки регулировщика, а дедушка остался сторожить тележку. Он был больше утепленный, в теплой поддевке и валенках с резиновыми калошами. Дверь будки распахнулась, регулировщик позвал меня в будку. Я только зашел и закрыл дверь как солдат приставил к моей голове пистолет и рявкнул, хонде хох. Я поднял руки и щелчек с пистолета меня ошеломил. Я чуть не наложил в штаны. Регулировщик хохотал, держа в руке пистолет- зажигалку не выключая огонь. Мне было не до смеха. Я со страху сполз на лавку. Регулировщик итальянец видимо сам почувствовал, что перегнул с пистолетом и стал меня успокаивать, мешая русские и немецкие слова. Но этот случай нас сблизил и мы часто, когда я у него грелся мы беседовали когда машин мало проезжали. Он мне показывал свои фртографии с детьми и хвалился своим домом с спальнями, с двумя залами и двумя ваннами комнатами. А что я мог ему показать и рассказать. Тесный дом и туалет во дворе и это все разбито и сгорело, и не одной фотографии. Все сгорело вместе с домом. В будке стояла печка, работающая на керосине и было тепло. Он даже предложил снять мне сапоги и просушить, но как и раньше мы вдвоем не могли сапог стащить с ноги, так он ссохся с моей ногой. Но теперь я большую часть времени находился в будке регулировщика и не замерзал. Вечером начали подходить уличные старосты и разводить людей по домам ночевать Тут уже был железный немецкий порядок. Нас последними, повел в дом молодой мужчина, в свой дом. Мы оставили свою тележку во дворе, и зашли в теплую прихожую. Дверца топки круглой печки выходила в прихожую и тоже своим отблеском огня не только грела, но и радовала. Так мы соскучились видом тепла из печки и отблеском огня из поддувала. Все освободились от верхней одежды и легли на нее спать на полу. Хозяин ушел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Мама просила воды и хозяин взял маленькую кружку у мамы и принес воды. Я тоже хотел пить, но бабушкина фляжка с напитком осталась в тележке на улице. Распахнулась дверь и хозяин выбросил в коридор большого кота и кинул кусок пирога. Как только закрылась дверь, дядя отогнал кота, забрал кусок пирога и отдал маме, она отдала Таи и Коли.
Я сначала лежал на полу у тепла и огня с поддувала долго мечтал и о чем то думал. Потом когда совсем согрелся, все уже спали, на меня ополчилась стая паразитов., не смотря, что я прошлой ночью прожарил белье. Они ползали по спине и по животу. Я стеснялся чесаться опасаясь что услышит хозяин как меня донимают паразиты и выгонит из дома. К утру я все таки уснул и видимо только уснул нас разбудил хозяин и сказал, что бы мы покинули его дом. Он с утра идет на работу. Он валял валенки. На улице было холодно и мы дрожа первые прибыли к церкви и заняли свое место. Я заглянул в ведро, где была конина, тряпка укрытие на ведре была порвана и мясо исчезло. Так мы и не пробовали найденной конины. День был морозный и я стал замерзать и пошел греться в будку к регулировщику. Рано машин не было и регулировщик наверно спал и не откликнулся когда я в дверь осторожно постучал. Начал собираться народ. Я тут познакомился с пацаном моим ровесником Витькой Шершидским из Сталинграда, тоже ожидающего с семьей переезд из станицы. Он был упакован в теплую одежду и жевал большой кусок белого хлеба, которую его мать выменяла на рынке на барахло, которое они привезли с города. Рынок был совсем близко, но у нас не было что менять на хлеб. Питались крохами, что принесет бабушка, прося у немецких солдат. К жителям станицы обращаться бесполезно. Мы им так надоели, что они просто не пускали не только в свой дом, но даже в сарай. Она противница воровства, но в одном доме где жили немцы унесла с коридора керамический красивый ночной горшок, который нам из отсутствия посуды вскоре понадобился. На второй день нас отвели во второй дом. Такая же прихожия, но печь не топиться, и мы всю ночь мерзли не захватив с собой одеяла в тележке, оставленном во дворе. Когда ночью просили разрешенья взять одеяла, хозяин заявил, берите но потом в дом я вас не пущу. Он даже не дал нам воды и обругал дармоедами. Старый упитанный казак жил один в доме и видимо на всех был такой злой. А мы голодные и холодные всю ночь не спали. Мама опасалась за Колю и Таю, прикрывала их своей жилеткой и ждала начала утра, что бы отогреться в церковной сторожке. Благо, что в субботу и воскресенье шла церковная служба, и маме разрешали греться и сушить пеленки на печки в сторожке.
На третий день подошел полицейский и сказал что бы прибывшие на прошлой недели сходили в управу . Пошел дядя и принес справку что семья из семи человек направляется в Форштад возле Белой Калитвы. По этой справке можно получить хлеба по четыреста грамм на каждого. Дядя предложил мне сходить за справкой. Мама была против, но все решили что пацана не посадят за обман и я пошел за справой. В большой комнате за большим столом сидел старый немец в пенсне. Через переводчика стал спрашивать о семье. Я что то говорил что мама с малышами и старая бабушка, всего шесть человек, они на площади с детьми, а я старший. Немец приказал выписать справку. Дедушка тоже сходил и принес справку на двоих. Сейчас у нас справка на пятнадцать человек, а это шесть килограмм хлеба. Нас таких собралось восемь человек, полицейский повел на пекарню. Пекарь спросил, кто умеет взвешивать хлеб, дядя согласился, каждому отвесил по справке и пекарь за работу дяди разрешил отвесить еще два килограмма. Когда мы принесли полпуда черного хлеба, от радости хотелось плясать. Дядя сразу отрезал каждому по большому куску хлеба. Хлеб был совсем не соленый и приставал к зубам, и я быстро его с ел, и хотел еще. Мама запретила сразу есть много хлеба что бы не было заворот кишок. Пришлось согласиться и потерпеть несколько часов, что бы переварить этот хлеб. Главное у нас есть хлеб и мы не голодные.
Я пошел к своему итальянцу в его будку погрться. Он меня тоже угостил маленькой галетой и дал хлебнуть глоток кофе. Кажется маленькое внимание, но ля меня это было счастьем через верх. Когда я вернулся к деду, почти бегом пришла бабушка и сказала, что есть возможность поселится в сиротском доме. Там никто не живет, родители умерли, а сиротский дом немцы наметили разобрать на дрова и строительство землянки. Пришел дядя, и мы повезли тележку на новое наше жилище. Оказывается, в большой комнате уже вселилась семья Шелковниковых из Сталинграда. Нам досталась маленькая кухня с окном без стекол. Большая кирпичная печка с топкой выходила в нашу кухню, а это значить нам нужно и ее топить, и весь этот дом. В комнате Шелковниковых два окна тоже половина без стекол. Но они где то стекла нашли и застеклили. У мамы остался алмаз отца а я в подвале нашел куски стекла и дядя подобрал и застеклил наше окно. Потом дедушка вытащил свой инструмент и заделывал дыры в рамах, дверях и щели в полу. С разрешения хозяев он сломал из сарая перегородку и во всю комнату у стены против печки сделал сплошные нары на которых мы будем спать. Этот дом в двести метров от церкви и сто метров от речки Чир. Хозяева запретили использовать сараи на дрова, и я с дядей пошли на речку рубить хворост на дрова. Хворост сырой и плохо горел, даже растопить печку пришлось надергать соломы с крыши сарая. С этого дня начались наши мученья с отопления. Мы на тележке возили нарубленный хворост, который дымил, стрелял искрами и совсем не грел. Мы на нары натаскали соломы и укрывались двумя одеялами, спали одевшими и все равно замерзали. Соседи купили примус, плюс наша печка их обогревала, и они не так замерзали как мы. Потом хворостом обкладывали печку, и он за ночь подсыхал, потому меньше расходовали. А мы не так мерзли. Не прошло недели на новом жилище, к дому подошла крытая машина. Тетя Нюра Шелковникова увидела в окне крытую машину, сказала что к нашему дому идет немец. А мы с дядей только собрались идти на речку рубить хворост. Дядя быстро бросил топор под нары и в дом вошел молодой немец в черном мундире и показал пальцем на дядю и меня приказал. Цвай минуты и марш машина. Затем прошел к Шелковниковым и вывел оттуда отца Витьки, потом повел и заставил нас влезть в грузовик. Там грузовик был уже полон и нас повезли, как оказалось в тюрьму. Потом я узнал, что когда вошел немец, Витька сидел на положенную на бок скамейку а на руках маленький братик. Поэтому немец его не заметил а он был моим сверстником. Его не забрали в машину и Витьки повезло.
Высадили нас в тюремном дворе. Мы оказались между большим тюремном здании и загородкой из колючей проволки. Построили всех в один ряд. Вышел немецкий офицер с моноклем в глазу и в одном погоне. Он проходил и через переводчика спрашивал специальность. Слесарей и токарей ставил в один ряд, остальных во второй. Подошел ко мне посмотрел на мой невзрачный вид, спросил сколько лет. Я не знал, что немцы не выносят обмана. Я сказал по немецки драйцен. Он по немецки вифель. Я кляйн фирцен. Он схватил меня за ворот и выбросил из ряда. Не знаю, возможно немецкий язык, который я учил в школе спас меня от Германии. .
С радости я побежал к воротам из колючей проволки, там стоял здоровый полицейский и не пускает меня на волю. Я начал ему обьяснять, что меня отпустил немецкий офицер. От полицейского
сильно воняло сивухой, он прикладом винтовки так меня долбанул в плечо, что я головой влетел в колючую проволку на воротах. Там уже стояли много женщин с узлами, что бы проводить своих мужиков. Они раздвинули проволку и сквозь нее протащили меня на улицу, оцарапали колючей проволкой мою руку и лицо и порвали мои штаны и пальто.
Меня окружили женщины, что то спрашивали, а я обезумевший от радости побежал по дороге в станицу. Минут через десять я увидел вдали что двое полицейских ведут группу мужиков, среди которых заметил что есть и мои одногодки. Я как заяц метнулся в сторону и не оглядываясь бежал по степи надеясь найти укрытие. Увидел бугорок земли над снегом, я побежал к нему. Увидел дыру и заглянул внутрь, понял,
что это брошенная землянка. Не раздумывая, прыгнул в дыру, сильно ушиб бок и ногу забился в угол и стал смотреть на просвет в потолке, не покажется ли винтовка полицейского. Как часто было в таких случаях, я от волнения и напряжения уснул. Проснулся от холода, заглянул на потолок, понял что темно на улице и начал думать как я отсюда буду уходить. Помню, что видел на двери железную ручку, ощупью нашел и начал за нее дергать что бы открыть. Оторвал ручку и начал собирать все что было в землянке. В углу куча книг и тетрадей и какие то тряпки. Подошел к дыре в потолке видимо для трубы печки и не мог до крыши дотянуться. В моих руках единственная железная вещь, ручка от двери. Собрал все к отверстию, но наступил ногой и все развалилось. Только недавно я замерзал, а сейчас потел от напряжения и страха и даже чувствовал как течет пот под рубашкой. У меня мелькнула мысль, если я не выйду и весной или летом найдут только мои кости и никто не знает кто я и зачем я тут. От этих мыслей стал опять замерзать, что еще больше раздражало
Немного успокоился и начал связывать тряпками коробки из книг и засыпать коробки глиной оставшейся от разбора печки. Другого материала у меня не было. Не хватало глины, наскребал железной ручкой от входной двери. Когда собрал приличную пирамидку, наступил на нее ногой и все равно я не мог просунуть руки что бы опереться и вылезти из этой приготовленной для меня могилы. Осторожно спустился, снял и связал валенки. Потом снял пальто, скрутил и связал его и положил на пирамидку. Наконец я уперся просунутыми локтями в дыру и из нее вылез. Толи от радости, толи от холода который меня схватил, я осторожно спустился, что бы не развалилась пирамидка. Снял с себя поясной ремень, связал валенушки и пальто и привязал все к ногам, оперся на них и потихоньку вылез. Потом за ремень вытащил пальто и валенки и быстро натянул на себе. Вот тут не смотря на холод, меня до дрожи в затылке охватила радостное чувство. Я потом даже не верил, что сам проделал такую работу, как будто кто то мне со стороны подсказывал что мне нужно сделать что бы вылезти из этой могилы. Такое случалось и раньше, но тут касалось моей жизни и я сам должен решить, жить мне или умереть.
Поднялся и не пойму куда мне идти. Кругом заснеженная степь, ни одного огонька потому что в станице комендантский час и не света не звука. Даже лая собак не слышно. Опять подумал не найду станицу и замерзну в степи и даже меня если найдут, то не сразу не разберутся, кто я и как тут оказался. Меня забрали в тюрьму для отправки в Германию или на заводы Украины. А я замерз в степи близ казачьей станицы. Но холод давал о себе знать. Вспомнил, что к тюрьме поднимались на взгорок. Пошел по наклонной вниз. В мои валенушки насыпалось много снегу. Он начал таять и ноги замерзали. Я еще раз подумал, что иду не туда как наткнулся на поваленный плетень. Значить иду правильно. Огороды и дворы у казаков немереные. Так перелез через несколько плетней. Осмелел и повалил следующий плетень. Мне надоело их перелазить. Темно, даже рядом ничего не видно и я вижу
как от маленького скирда соломы ко мне идет большая лохматая собака. С перепугу я потерял соображение. Я лежу на плетне тихо и даже не шевелюсь. Собака с обнаженными клыками тоже тихо подходит ко мне. Я даже чувствую ее несвежее дыхание. В шаге от меня она остановилась и дала себя погладить между ушами и завиляла хвостом Она была от меня так близко, что я чувствовал ее запах и все таки опасался собаки.
Я основательно осмелел и поднялся с плетня. Увидел тропинку протоптанную по снегу, пошел и собака повела меня во двор. Я увидел забор и дом. Около собачьей будки лежал собачьей ошейник с цепью. Собака позволила на себя одеть ошейник, и собака залезла в свою будку. Я вначале хотел выйти на улицу через калитку, но кто то мне предостерег и я решил воспользоваться собачим лазом. Собачий лаз под воротами прикрытый доской мешал мне выглянуть на улицу. Тихо отодвинул доску под воротами и увидел напротив по улице стоявшие машины с прицепами. Мешали два ящика плетенные из соломы. Только я хотел их отодвинуть и высунуть голову за ворота, как ящики двинулись и отошли. Только сейчас я подумал что за воротами стоял часовой в плетенках надетые на сапоги. Такой обувью солдаты пользовались в холодное время. Так бог меня предостерег от беды. Кто знает, чем это могло кончится если бы я пытался подвинуть эти ящики на ногах немца и охранник немец обнаружил бы меня ночью на охраняемой улице?
Собака осталась в своей будке, а я вышел к поваленному плетню и продолжал двигаться ближе к реке Чир. Там я уже найду место, где мы с дядей рубили тальник, а там и дом близко.
Удивительно за все мое путешествие я не слышал лай собак, за что им был благодарен. И только перелезая последний плетень, залаяла собака и вдруг собаки как взбесились, начали много их лаять. Но я уже спустился на лед реки и шел по льду. Темень мне мешала ориентироваться идти ближе к берегу, так как у самого берега была ездовая дорога, и я опасался, что по ней кто то поедет и я не смогу быстро спрятаться, потому что не везде рос камыш. Часто мне казалось, что кто то прячется на льду и я менял курс движения отходил или приближался к берегу. Один раз на мотоцикле кто то проехал по дороге близ реки, и я долго ожидал лежа на льду пока успокоюсь. Было страшно чувствовать, пройдя такой путь попасться кому на глаза, тем более находясь близко от дома. Только весной когда наши минеры разминировали еще по льду реку Чир и вынесли на берег не одну сотню мин, я понял чего я боялся обходя опасные места по реке. Возможно кто то мною командовал обходить опасные места, потому мне часто мерещилось что кто то прячется на моем пути. Потом когда я рассказывал ребятам мое путешествие по заминированной речке, никто не верил.
Вскоре подошел к тому участку суши, где с дядей рубили на реке хворост и даже нашел вязанку срубленного хвороста. Я снял поясной ремень, связал хворост и пришел домой. Дверь была не заперта, и неожиданное мое появление было чудом. Пока дедушка разжег катюшу, так называлась лампа из гильзы, потом вопросы как я убежал из тюрьмы. Про дядю я ничего не знал, так прошел остаток ночи, пока дедушка сказал, что бы ложились спать, потому что нам с дедом предстоить много работы. Мама тоже ходила к тюрьме и слышала рассказ про пацана, которого протащили через колючую проволку. А я подумал, что судьба меня подставила, и пришлось пережить такое. Если бы я знал, что там будет мама или даже мог пройти домой вместе и с помощью женщин в станицу, мне не пришлось бы столько испытать трудностей. Но судьба позволила мне все испытать. Такое пройти и не сломаться, все это оставило на мне неизгладимый след. А память до сих пор тревожить мои серые клетки.
Утром мама загнала меня в подпол. Там было не так холодно как на улице и мало света пропускали маленькие окошки. На мою радость бабушка шла около школы, которую немцы ломали и принесла целый мешок книг из школьной библиотеки. Отныне я целыми днями читал книги в основном до революционного издания с буквой ъ знак на конце слова. На ночь я возвращался и спал дома. За это время к нам никто не приходил и вскоре мне разрешили выйти из подполья. Удивительно, но Витьку не сажали в подполье. Правда его и не выпускали из дома после того как немцы забрали мужчин в тюрьму. На нас с дедом увеличилась ответственность за заготовкой топлива. Мы с ним были на месте школы. Там все еще разбирали здание. Нижние балки прогнившие и все в гвоздях немцы разрешили нам забрать. Это были великолепные дрова по сравнению с хворостом. А больше дедушка радовался ржавым гвоздям, которые он с большим трудом вытаскивал из балок. Это все пойдет на строительство нашего дома когда приедем в свое Городище говорил он.
Все было хорошо, но без соли мы стали плохо видеть. КАК ТОЛЬКО СТЕМНЕЕТ ТО Я ДАЖЕ НА ДВОРЕ В ТУАЛЕТ НЕ МОГУ ДОЙТИ, ПОТОМУ ЧТО СОВСЕМ СТАНОВЛЮСЬ СЛЕПЫМ. Однажды проходя по улице около большого дома с открытыми воротами, я заглянул в подвальное помещение. Оттуда плохо пахло, но я заметил у стены на полу белые крупинки. Взял на зуб и понял что это соль. Я руками долго соскребал соленую землю. Снял рубашку и насыпал туда соленой земли. До этого мама на новые шелковые чулки выменяла пол стакана соли. Так соль была нужна и так дорого стоила. А тут больше пуда соленой земли. Мама насыпала в кострюльку принесенную бабушкой воды и насыпала пару горстей соленой воды, хорошо размешивала и утром отстоящую воду заливала в суп. Это сразу отразилось не только на зрение, но и настроение всех нас.
Радио у нас не было, но по слухам в с Сталинграде немцы терпят поражение. Однажды я увидел летящую листовку с высоты сброшенную самолетами. Листовка падала на крышу нашего дома. Там по немецки я прочитал что в Сталинграде убито много солдат и офицеров. Взято в плен много генералов. Я прочитал первые строчки, а от соседнего дома прибежал немец радист и приказал отдать листовку. Пришли во двор еще трое и читали листовку. Так я первый узнал, что немцы в Сталинграде потерпели поражение. Жаль, что немец отнял листовку, когда она упала на крышу нашего дома. Там было напечатано, что в плен взято много панцирь. А панцирь это танки. Много машин и много солдат и офицеров взято в плен.
Потянулись конные обозы с румынами. Однажды несколько саней остановилось у нашего двора. К некоторым саням были привязанные лошади не большого размера. Дед пошел просить у румын курева, а я отвязал одну лошадь и прогнал ее в наш двор. Лошадь была очень голодна и с крыши покрытой соломой начала жевать солому. Потом зашла в сарай и там тоже что то жевала. Послышались немецкие ругательства румыны выскочили из дома, где они грелись, сели в сани и быстро уехали. Лошадь осталась в сарае. Дед пришел злой. Ему не дали табаку. Я сказал, что у нас в сарае румынская лошадь. Дед очень обрадовался и сказал, что и у нас будет мясо. А я думал что он меня будет ругать за эту лошадь и что с ней делать.
Дед загнал лошадь в сарай и привязал к двери. Дождались ночи и дед на веревках подвесил лошадь на потолочных балках. Он никогда даже курицу не мог голову отрубить. Видимо он боялся крови. Лошадь смирно висела под балкой, дед подсадил меня на балку и дал в руки топор и приказал мне обухом ударить лошадь по голове и оглушить лошадь, а сам с отточенным ножом ожидал последствий у двери. Я ударил обухом, но лошадь начала биться подвязанная на веревках к балкам, отчего крыша сарая ходила ходуром, и только чудом я не свалился под ноги лошади. Перепуганный дед вбежал в сарай и ножом точно попал в сердце лошади. Потом до полуночи дед разделывал лошадь, а я по частям относил мясо на чердак. Дед хотел ноги и кожу отнести на лед реки, но мне было жаль выбрасывать добро, я все отнес на чердак.
Мама сразу начала варить и жарить мясо. Бабушка вначале не хотела есть конину, но запах жареного мяса щекотал обоняние и она тоже стала есть.
Днем к нашему дому пришел полицейский с группой женщин. У одной из них украли корову, они по запаху решили что это мы украли и варим мясо их коровы.. Дедушка сказал, что мясо мы принесли с улице где бомбой с самолета убило лошадь румынов. В действительности я с дедом вчера ходил к месту где разорвало лошадь, но нам даже кишков не хватило, все разобрали жители. Я полез на чердак и показал лошадиные ноги. Так моя жадность предотвратило суд над нашей семьей.
Вскоре к нам приходили знакомые мамы, бабушки и дедушки. Дедушка многим чинил обувь и валенки. Мясо раздавали всем и вскоре оставили только себе. Даже ноги и шкуру лошади у нас разобрали.
Вечером пришел дядя. Их специалистов, около пятьдесят человек немцы отобрали для работы на заводах Украины и повезли на машине. По дороге
машина вышла из строя у какого то села. Всех закрыли в сарае, где были овцы. Мужики спасались от холода лежали рядом с овцами. Дядя ночью нашел дыру в соломенной крыше и сбежал. Потом долго добирался до Дона и выжил, благодаря одетым в гражданскую одежду и наличия документов, там он был зачислен в армию.
Все чаще мы видим наших штурмовиков, которые налетают на станицу. На днях бомбой разрушило дом и убило семью там проживающих. Вчера самолет стрелял по немецкой рации прямо напротив нашего дома. Там стоит машина с высокой антенной. Небольшая бомба с штурмовика упала на улицу прямо перед нашим домом. У Шелковниковых живущих в нашем доме, разбиты стекла и только чудом сами они уцелели, ибо были с Виктором на базаре. В этот же день они нашли другое жилье и туда перешли, а дедушка весь день заколачивал досками проемы окон, что бы сохранить тепло в нашей комнате. Так что и нам здесь достается. Наши штурмовики, их немцы называли черная смерть, летали над станицей и они очень их опасались.
Случилось что в одну ночь много людей обслуживающих штаб за ночь убрались в Сталинград., бросили запасы продуктов в их столовой, в подсобках штаба. Пока пришли немцы и заняли дом, где находился штаб, дядя среди ночи услышал шум на соседней улице, оказался в этом дворе и принес пол мешка манки. Я тоже ходил туда, хотя мама не пускала, но там, у штабной двери уже стоял немец охранник с винтовкой. Я увидел через дорогу в канаве высыпанную картошку и снял пиджак, собрал и принес картошку домой. Видимо несли целый мешок, но не донесли и часть высыпали в канаву. Картошка уже была мерзлая, но мама варила с ней суп. Картошк принесенная мной и манка принесенная дядей была кстати. Потом через неделю мы с помощью румын обзавелись кониной. Если бы не это приобретение продуктов, то вряд бы могли выжить. Питались тем, что принесет мама, которая мыла полы у ветеринара раз в неделю. Ветеринар иногда расплачивался овсом, а бабушка когда ей повезет приносила кусок хлеба из подаяний детям. В остальном все голодали, хотя приходилось рубить и таскать дрова в печку, а это был тяжелый труд. За дровами приходилось ходить далеко. В брошенную комнату уже без стекол мы не перешли, опасаясь следующую бомбежку штурмовиками, а они ежедневно летали через станицу и стреляли. Наверно они знали, что через дорогу стояли немецкие крытые машины с рациями и с огромными антеннами. Уже ушло начальство с штаба, не стоят машины у штаба, а машины с рациями не уходят, хотя там осталось одни радисты и шофера немцы.
На улице появилось много румын. Они выглядели как ощипанные в своих коротких легких желтых шинелях. Укутанные каким то тряпьем и в ботинках они искали старенький дом и там долго грелись. Немцы их не любили и иногда даже поколачивали. Мне было невдомек, почему немцы все ехали или шли в сторону Сталинграда, а румыны шли от Сталинграда. Это уже потом, когда было слышно далекие взрывы и эта листовка попавшая в мои руки написанная по немецки, было понятно что это наши наступают пока где то очень далеко.
Потом, уже перед нашим освобождением, немецкий офицер поймал меня с Витькой с кипами папок с немецкого штаба, где сжигали бумаги. Я в отсутствии немца, который уходил за бумагами в штаб, вытаскивал из костра уцелевшие папки. Выбирал только папки с остатками сургуча на крышках папок. Набрав приличную кипу папок, мы с приятелем несли домой в надежде передать их нашим военным после нашего освобождения. В переулке немецкий офицер нагнал нас и повторяя маленький партизан, капут, и гестапо, отобрал папки у Витьки и переложил папки на мои вытянутые руки и держа за ворот пиджака отвел в дом где жили офицеры. Он закрепил калитку бревном, повторял, маленький партизан, гестапо и капут. Пока они рассматривали бумаги в коридоре, видимо про меня забыли, а я с крыльца, осторожно спустился во двор, пролез в собачий лаз под воротами и убежал. Я не помнил куда бежал. В голове звучал голос офицера ( маленький партизан гестапо и капут). Мне было так страшно, когда я бежал мимо будки, где не один раз грелся у итальянца регулировщика в то время когда ждали отправки в Белую Калитву., без всякой мысли на его спасение. Итальянец перехватил меня, бежавшего сломя голову, втолкнул в калитку соседнего казачьего двора, и калитку закрыл. С испуга я с трудом влез в большую собачью будку, где дождался ночи, тем и спасся, хотя там чуть не замерз, ожидая пока все уляжется и даже слышал шум на улице я думал, что это погоня за мной. Когда я с трудом втиснулся в эту тесную собачью будку согнул ноги под горло, а ногами ели влез в проем будки то вспотел и даже чувствовал как по спине течет пот.
Когда успокоился и как иногда со мной бывает, уснул. Проснулся потому, что сильно замерз и не могу двинуть руками и ногами так тесно я лежал в будке. Сквозь щель в стене понял, что уже темная и холодная ночь. С трудом начал шевелить сначала пальцами рук и ног, но от тесноты не могу пошевелиться. Послышался скрип открываемой двери и под будку кто то вылил ведро помоев . Я окончательно понял что будка основательно примерзла и отчаявшись уже подумал, что вряд ли освобожусь с этой тесной могилы. Мне уже рисовалась картина, как когда то весной или летом меня найдут без документам но по моим костям не будут знать, кто я и как сюда попал. Долго пытался двигать руками и ногами и начал согреваться. Наконец одна дощечка под натиском моей ноги сдвинулась и я вначале вытащил одну ногу а потом вылез сам. Я в движении уже согрелся,.
У меня пропал страх, я открыл калитку и увидел, что в будке итальянца не горит свечка, вышел и без опаски дошел до дома. Полицейского тоже не было. Видимо он тоже замерз и где то греется. Полицейского у церкви ночью поручили охранят колокол. Говорят, его хотели утащить толи партизаны, толи хулиганы. Но с вечера приходил полицейский до того как толпу Сталинградцев, ожидающих отправки в Белую Калитву не разведут на ночь по квартирам.
Дома меня уже не ждали. Виктор рассказал и про документы из штаба, и про немецкого офицера который повел меня в гестапо. И про его слова маленький партизан, капут, гестапо. Мама даже ходила в комендатуру узнать про меня, там полицейский сказал, если до утра меня не выпустят, то семью выгонят из станицы в степь, и вы там все замерзните в такой мороз на улице.
Утром увидел маму опухшую от слез и только бабушка меня распекала за все. Но вскоре все успокоились, мама даже в подвал не сажала, когда я рассказал все, как было. Немцы же не знают, где я живу, а топить печку нужно, и дрова нужны. Так второй раз я попался по своей глупости, и долго злился на Витьку, ну почему его и первый раз не забрали в тюрьму, и сейчас у него офицер забрал документы в папках и переложил в мои руки? А ведь мы ровесники и одет он был богаче, да был не такой худой, как я. Ну как сейчас говорят это судьба. Но мне до сих пор не понятно, почему судьба ко мне не благосклонна и страдаю от судьбы больше всего я.
Артиллерийская канонада все ближе приближалась к станицы. Бесконечно проходили немецкие части через станицу, как отрядами, так и солдаты шли по одиночки. Сейчас уже редко можно увидеть, когда немцы или румыны заходили обогреться к соседям. К нам они вообще не заходили, увидев заколоченные окна с улицы досками, откуда ушли Шелковниковы. Против нашего дома во дворе богатого дома немцы сворачивали антенны и как видно тоже собирались сматываться с машинами. Сейчас немцы редко появлялись на улице и даже во дворе не слышно их гортанного говора. Они где то хоронились. Жители тоже не показывались на улице, и только мы дворами с дедом уходили к речки нарубить хворосту. Гнилые деревянные балки принесенные от школы из которых дед вытащил все ржавые гвозди, шли только на растопку и поддерживали горение хвороста.
Сейчас мы питались нормально по тем временам и только горькие с дымным запахом пышки , да конина напоминали о том опасном периоде, когда мы погибали от голода и неустройства жизни в старом доме давно заброшенным хозяевами, и нас могли наказать за воровство лошади у румын. Шла война, и законы были военные. Конина быстро разошлась, когда знакомые узнали о таком счастье, какое нам привалило. Даже конские ноги и кожа ушла к голодным людям, которых немцы выгнали из разрушенного войной Сталинграда.