Безусова Людмила
Старый дом
Громовой раскат ударил прямо над вздрогнувшим домом, порокотав грозно, затих где-то на чердаке. Ветер распахнул окно, взметнув тонкую занавесь почти до потолка, и бросил мне в лицо пригоршню мятых листьев. Первые тяжелые дождевые капли ударились о подоконник и застучали частым стаккато. А потом косые струи хлынули мощным потоком. Мутная пелена ливня поглотила все звуки.
Все, кроме размеренных шагов за дверью. Я считаю их: четыре неторопливых приближающихся шага, несколько мгновений тишины, четыре удаляющихся.
И снова...
Снова...
Преодолевая подкатывающий к горлу ужас, я крепче вжимаюсь в спинку кресла, закрываю глаза и молю Бога, чтобы не слышать их больше.
Но, как и в другие дни, мои молитвы остаются напрасными.
Привычно скрипнула, открываясь, дверь. Сжимаю кулаки. Это единственное, что я позволяю себе - ногти больно впиваются в ладони, спуская меня с небес на землю.
- Беата, иди сюда.
Тяжелая горячая рука ложится мне на плечо, обжигая через тонкую ткань домашнего платья.
- Я встретил сегодня пани Маковски. Она сказала, что ты не поздоровалась с ней.
Я судорожно сглатываю ставшую вязкой слюну.
- Ты будешь сегодня наказана.
- Но я... - не решаюсь поднять глаза.
- Да, папа... - голос мягок, но я знаю, насколько это обманчиво. - Повтори...
- Да... - после небольшой заминки. - Папа...
Но он заметил.
Рука на плече сжимается сильнее. Он склоняется к моему уху:
- Наказана. Сейчас.
Я невольно отстраняюсь, хотя знаю, что делать так нельзя.
Толчок в грудь отбрасывает меня на кровать. От невыносимой боли в затылке от жестко захваченных волос почти теряю сознание. Но это ему не нравится - немного ослабляет захват, пока вторая рука, вскользь пройдясь по груди, шарит по моей одежде, пытается расстегнуть неподатливые пуговички, предусмотрительно застегнутые мной до самого верха. Рычит от злости, тяжело сопя, дышит коньячным духом.
Я верчусь, как червяк на крючке, хотя давно знаю, что он сильнее меня. И наказание растянется на всю ночь.
Громовой раскат заглушает мой вскрик.
Удар наотмашь.
Обмякнув, я все же отключаюсь.
Этих кратких мгновений ему хватает с избытком. Мое горло передавлено жесткой ладонью, не вырваться.
Склоняется надо мной - глаза в глаза. В расширенных зрачках отражается мое бессилие и мой страх. Мой бессильный страх.
Но раньше, чем его тяжелое тело вдавило меня в мятую теснину кровати, время остановилось. Я отчетливо вижу растянутые в усмешке губы, короткие рыжеватые усы, капельку пота, стекающую по щеке, неприметный шрамик над левой бровью и пульсирующую жилку на виске.
Краски мира внезапно выцветают, все вокруг затягивается серой пеленой, и я проваливаюсь в зыбкую беспредельность, в которой рассыпаюсь мелкими горошинами. Их металлический дребезг долгим переливчатым звоном перекатывается.
Только вязкая серая зыбкость снова не может справиться со мной. Кое-как собрав себя в одно целое, с трудом вырываюсь из объятий серой трясины, как всегда оставляя там часть себя, и внезапно чувствую - он вздрагивает, как от удара, и, перевернувшись на бок, тяжело падает на пол.
Альта!
Не такая, как я.
Смелая и решительная.
Но раньше ОНА всегда дожидалась, когда я останусь одна.
- Оденься. Дождь ещё идет.
- А? Да... Да... - я выдергиваю из шкафа первое попавшееся платье, прежнее разорвано в клочья. Торопливо натягиваю. И, захватив теплую кофту, выскакиваю на крыльцо. Тихонько шелестит листва, по которой частой дробью барабанят дождевые капли. Ни единой живой души вокруг, в нашем городе рано ложатся спать, да ещё и непогода...
- Скорее, скорее...
- Нам некуда идти... - лепечу я растерянно. - Соседи, они ведь...
- К дьяволу соседей! Старая сука Маковски, я так и знала, что она наябедничает.
- Разве так можно, она добрая женщина.
- Ага, ага... - Я едва поспеваю за ней, настолько она быстра. - Такая добрая, что не устает умиляться твоему опекуну, взявшему на себя такую тяжелую роль "папочки". - Голос её изменился, став таким же пронзительно визгливым, как у пани Маковски. - Ах, мистер Урбан, как жаль сиротку... она осталась совсем одна... вы благородный человек... - Альта вдруг останавливается. - И эти, в доме напротив, они что, без глаз совсем? Погоди... Вот этот в самый раз.
Я вздрагиваю от звона осыпавшегося стекла и истошных криков пани Коули. И теперь уже сама несусь во всю мочь. И боюсь представить себе, что ждет меня за такой проступок. Он ведь очень изобретателен по части наказаний.
Когда Альта останавливается, я перевожу дыхание, озираясь.
- Куда ты меня привела?
- Заходи. Здесь нас никто не найдет, - с усилием потянув на себя тяжелую кованую калитку, заплетенную диким виноградом, пролазит через узкую, только-только протиснуться, щель. - Пересидим ночь.
Тяжело вздохнув, я следую за ней. Она уверенно идет по узкой извилистой дорожке, мимо высоких колючих кустов, разросшихся так, что цепляют ветками за одежду. Останавливается перед невысоким крыльцом, прикрытым навесом. Я усаживаюсь на верхнюю ступеньку, обхватываю себя за плечи, пытаясь унять дрожь, от которой немеют разбитые губы. Мне действительно некуда идти. Когда мы переехали в этот город, он строго настрого запретил мне общаться со сверстниками вне школы. Да я и не стремлюсь. А опекун сам никого не приглашает в свой дом, хотя нередко засиживается в гостях. Он хорошо зарабатывает, и проблем с деньгами у него нет.
Альта немного странная, я её порой побаиваюсь, но она единственная моя подруга. И пусть все вокруг видится, как сквозь пыльное стекло, мне с ней легче, чем одной.
- Мы уедем, - говорит она. - Я узнавала. Есть специальные центры, которые оказывают помощь таким, как ты.
- Куда мы уедем? Без денег, без документов. И мне только четырнадцать. Первый же полицейский потащит меня в участок, а потом к нему.
- А тетушка?
- Там ещё хуже... Ты же знаешь, я рассказывала как-то, она чокнутая совсем.
Альта замолчала.
Сколько мы сидели в безмолвии, я не знаю.
Часы на ратуше пробили полночь. Совсем недалеко завыла, заунывно на что-то жалуясь, собака. Я едва не присоединилась к ней, настолько тошно мне было.
Протяжный скрип за спиной показался мне оглушающе громким. Испуганно вскочив, я обернулась. Свет, падающий из приоткрытой двери, обрисовал темный силуэт.
- Заходите, милая барышня. На улице сыро, вы простынете.
Замираю, ожидая, что скажет Альта. Но её нет - она всегда приходит и уходит, когда захочет.
Нерешительно делаю шаг вперед. Из дома заманчиво тянет теплом и ароматным сдобным духом, а я очень замерзла и хочу есть. Заглядываю: прямо передо мной небольшой холл с парой широких уютных кресел у горящего камина, полки с книгами до самого потолка, возле задернутого плотной портьерой окна круглый стол с бахромчатой плюшевой скатертью, рядом с входной дверью деревянная лестница, уходящая в полумрак верхнего этажа. Мирная домашняя обстановка окончательно убеждает меня в искренности приглашения.
И только войдя, оглядываюсь на хозяина - пожилого худощавого мужчину небольшого росточка. Он внимательно разглядывает меня. Темные глаза серьезны и тревожны.
- У вас кровь на лице.
Прикасаться к вспухшей губе очень больно, но я все равно пытаюсь оттереть её, а потом отчего-то начинаю приглаживать взлохмаченные мокрые волосы. Мне стыдно за мой растрепанный вид.
- Не страшно... - наконец произносит он, ободряюще улыбаясь. - Если хотите, можете умыться на кухне. И усаживайтесь поближе к камину, грейтесь. А я пока чай согрею.
Стянув с плеч насквозь мокрую кофту, не нахожу ничего лучше, чем положить её на пол. Греясь, постояла у камина, потом присела на край кресла. Осторожно, чтобы не выпачкать обивку - меня приучили к аккуратности.
- Жаль, что моей жены сейчас нет. Марта была бы рада, она любит гостей, - хозяин ставит мне на колени поднос. Несколько глотков обжигающе горячего чая окончательно прогоняют дрожь, и я тянусь за аппетитной с виду плюшкой. - Как ваше имя, милое дитя?
- Беата... - я торопливо отдергиваю руку.
- А я Чеслав... Чеслав Круль... Ешьте, ешьте... Когда ещё попробуете таких розанчиков, что печет Марта. Марта, она такая хозяйка... Особенно ей удается крыжовенное варенье, вы только попробуйте.
Я не отказываюсь. Мне всё нравится - и варенье, и пан Чеслав, и его отсутствующая жена. Самое главное, я получила передышку. Вот сейчас отдохну немного и буду думать, как жить дальше. От сытной трапезы и тепла меня окончательно размаривает, и я чувствую, как начинаю проваливаться в сон. Но слова пана Круля прогоняют сонную дремоту.
- Я не спрашиваю вас, милое дитя, что заставило вас коротать ночь на улице, но...
И тут напряжение, державшее меня в своих удушающих лапах, отпускает меня. Неожиданно для себя я рассказываю совершенно постороннему человеку то, о чем я никогда не решилась бы поведать даже близкому родственнику.
- Знакомая история. Вы не знали Клауса Штейна? Нет? Хотел бы и я его не знать... Редкий мерзавец, скажу я вам, был. Впрочем, вам и без Клауса хватает забот. Пойдемте, я провожу вас домой...
Я мгновенно сжимаюсь в комок, превращаясь в перепуганного зверька. Это жестоко... Я не хочу возвращаться. Знаю, что меня ждет. Я пыталась бунтовать, когда была младше, но все становилось только хуже. Я переставала ходить в школу из-за наказаний, а потом мы переезжали в другой городок, такой же убогий, как этот. Городок, где нас никто не знал. Только одна Альта, где бы я ни оказывалась, всегда находила меня. Мир с ней неизменно погружался в гнетущие серые тона, затягивался блеклой паутиной. Но, несмотря на это, все-таки не был таким безысходным, как без неё. Альта, где ты? Альта!
Пришла я в себя, когда мы с паном Чеславом подходили к моему дому. Он молчал, а я просто плелась рядом, едва переставляя ставшие непослушными ноги.
У самого порога я решительно поворачиваю назад, в темноту ночи, но пан Круль удерживает меня крепкой рукой.
- Не торопись. Дай я на него сам посмотрю.
Я равнодушно пожала плечами. Что это изменит? Для меня - ничего.
Затаив дыхание, тихонько открываю дверь, нерешительно встаю у порога, вглядываясь в полумрак дома. Тихо всё. Так тихо, даже дыхания пана Чеслава не слышно за спиной. Осторожно, на цыпочках, пробираюсь мимо гостиной в свою комнату, но в гостиной вдруг вспыхивает яркий свет, ослепляя меня.
Я отшатываюсь назад и едва не падаю, но сильный рывок за плечо вытягивает меня из коридора на свет. Я цепенею. Понимаю, что надо сопротивляться, но ничего не могу с собой сделать. Просто стою и смотрю в красное, искаженное от ярости, лицо голого опекуна.
- Пришла, курва... Ну что, нае... на стороне? Теперь меня ублажи... Ты знаешь, как именно, кошка блудливая... - тяжелая рука придавила мою голову вниз.
Я кричу во весь голос, хоть он никогда не разрешал мне кричать.
И захлебываюсь криком.
Пан Чеслав непонятно как очутился между мной и взбешенным опекуном и теперь бестрепетно разглядывал его.
- Ну точь-в-точь Клаус Штейн... И рыжий такой же ...
- Нет, ну надо же, до чего обнаглела, ёкаря домой привела, - пинком отшвырнул меня опекун от себя. - Погодь пока, тобой позже займусь.
На четвереньках я отползла от них и забилась в угол за шкафом. Зажмурившись, с ужасом представила, что сейчас станет с щуплым паном Чеславом. Но услышала только хриплый вздох и долгий мучительный стон, перешедший в захлебывающееся сипение.
Бежать, бежать... пока не поздно.
Вскочила и обомлела, ничего не понимая.
Что это с ними?
Рука моего провожатого была почти по локоть погружена в обнаженную грудную клетку опекуна. Я видела, как напрягались мышцы пана Круля, когда рука с усилием проворачивалась в теле опекуна. Глаза того вылезали из орбит, лицо искажалось от невыносимой боли, тело выгибалось дугой, но крепкие ноги ещё держали его. Когда рука выскользнула наружу, мужчина упал на колени и прохрипел:
- За что?
- Есть кара небесная, - просто проговорил пан Чеслав, - а есть земная... Пусть небесами твоими станет ад.
От легкого толчка тело завалилось набок, дернувшись несколько раз, вытянулось струной...
...и замерло.
Только тогда я поняла, что все это время не дышала, и сердце уже бьется с перебоями, грозя остановиться.
Судорожно вдохнув, я уставилась на руку пана Чеслава, пытаясь сообразить как ему удалось одолеть крепкого здоровяка?
- Не пытайся понять, Беата, - он провел ладонью по лицу, словно смахнул незримую паутину. - Зло должно быть наказано, какой бы личиной оно не прикрывалось. И желательно поскорее. Только что я скажу Марте? Марта, она такая... сложная женщина... Говорит, Чеслав, мол, мы с тобой давно уже мертвые и не дело нам вмешиваться в дела живых... Нас с тобой никто не защитил... Только мне не все равно. А ты... Просто живи.
Пан Чеслав сделал шаг ко мне, но, видно, передумав, отступил. Рядом с расплывающимися в воздухе контурами его фигуры я увидела полупрозрачный силуэт длинноволосой женщины в свободном платье, тесно обтянувшем выпуклый животик. Она кивнула мне, как хорошей знакомой, и, хитро прищурившись, приложила указательный палец к губам.
Я понятливо кивнула в ответ.
Я никогда никому не скажу о них.
- Собаке собачья смерть, - как всегда неожиданно появилась Альта, ногой небрежно перевернула тело опекуна на спину. - Тащи его одежду... Не хочу, чтобы узнали о том, что он тут вытворял. А так... Помер и помер.
Я тряслась от страха, помогая Альте натягивать на теплое ещё тело мертвеца исподнее и домашний халат. А когда мы закончили одевать его, она сказала:
- А теперь кричи. Беги на улицу и кричи, что есть мочи... тебе поверят. А мне пора.
Вопя истошно, я вылетела на улицу, выплескивая с криком весь тот кошмар, в котором жила столько лет.
Некоторое время стояла тишина, а потом сонный пан Коули выбрался на порог своего дома. Увидел зареванную меня и недовольно проворчал:
- Ну что за ночь такая? То окна бьют, то орут как оглашенные... Чего ты, Беата?
А у меня все прекрасно! И я с трудом сдержалась, чтобы не выпалить это соседу.
******
Добрые улыбчивые доктора мне потом, конечно, все объяснили. Больше всего их интересовала Альта, которая отчего-то перестала со мной дружить, а потом вообще невесть куда пропала. Я много времени провела в клиниках и узнала немало самых разных заумных слов и диагнозов. И уже легко могла сама кого угодно и в чем угодно убедить. Однако загадки той странной ночи, так круто изменившей мою жизнь, так и не нашла. Но я помню этот старый дом, вижу заброшенный сад, чувствую в ладонях тепло кружки с чаем.
Я никому ничего не сказала, но...
Много лет спустя вернулась в этот богом забытый городок, который ничуть не изменился с тех пор, как я его покинула.
Нашла памятный дом. Соседи утверждали, что в нем давно никто не живет. Да вроде и не жил никогда.
Дождавшись вечера, я незаметно пробралась к облупившейся кованой калитке, заплетенной виноградом, толкнула её. Заперто. Недолго думая, перелезла через каменный забор и вскоре очутилась среди разросшихся кустов. Тропинка едва угадывалась в зарослях шиповника. Дом изрядно обветшал, но, как ни странно, выглядел довольно крепким. Навес над крыльцом немного покосился: казалось, дом, прищурившись, разглядывает меня, пока я, не решаясь войти внутрь, стою перед ним. Страшно мне не было. Я давно ничего не боялась. Просто не хотела обидеть хозяев непрошеным вторжением.
Скрипнув, дверь слегка приоткрылась.
Что я хотела увидеть? Не знаю... Стоя на пороге, как тогда, вглядываюсь в полумрак пустого жилища. Пыльное окно, камин, изрядно затянутый серой паутиной, какие-то рваные тряпки на полу пустой комнаты. Только лестница знакомо уходит в темноту верхнего этажа.
Я не стала входить. Зачем?
Изрядно покопавшись в архивах ратуши (бог знает, чего мне стоило добиться разрешения), я нашла в метрических книгах упоминание о семействе Круль. Одна-единственная запись от мая месяца 1786 года: Марта и Чеслав погибли при погроме, что нередки были в то время в таких вот невеликих городках, упокоились на старом городском кладбище.
Могила оказалась в давно заброшенном уголке. Если бы не помощь смотрителя, я никогда не отыскала бы её. Старые клены с корявыми стволами и тишина царствовали здесь. Разгребла руками прелые листья и сор, до половины засыпавшие каменный крест. Даты рождения и смерти на плите почти стерлись, да и имена, выбитые более крупным шрифтом, были едва различимы. Теперь знаю, что и Чеслав, и Марта были ещё молодыми - им было едва за тридцать. Почти как мне...
Положив букет белых роз на очищенную могилу, с трудом выпрямила спину - устала зверски.
- Спасибо вам обоим... - думаю, Марте понравится мой подарок, недаром столько шиповника росло в их дворе.
Ощутила легкое прикосновение. Вздрогнув, обернулась - и проводила взглядом соскользнувший с моего плеча листок, так похожий на раскрытую в приветствии ладонь.
Едва заметно колыхнулись ветки надо мной: и еще один кроваво-красный кленовый лист слетел с дерева и, покачиваясь, опустился мне на голову, точно невидимая ласковая рука провела по волосам.