Василий Пупкин любил поспать. Спал он взахлёб, с упоением, сладко, рассматривая цветные рассыпчатые сны со всех сторон,
то разбрасывая их по земле как разноцветные пластиковые кубики, то собирая в кучу.
Обычно он не помнил своих снов, но было одно исключение. Исключение, видимо слишком связанное с тем, что называют
реальностью, эта протянутая ниточка была грязножёлтая, капроновая, одна из тех, что режет пальцы перед тем, как порваться. может быть это и есть тот самый пресловутый нерв. К счастью, или к сожалению, тов. Пупкин не был нервным гражданином. Пока не было сна, Василий понимал капроновую сущность, а всё что понимаешь, можешь и принять. Такое положение дел мешало ему нервничать, порой Василий об этом сожалел и даже завидовал другим, более нервным гражданам. "Может, дело в том, что она всего одна. Очень сложно не понять одну-единственную ниточку, как ни старайся, а если их несколько, то уже проще. Наверняка некоторые граждане помнят много своих снов"- думал он, радуясь за владельцев коллекции незабытых снов.
Тогда он садился над обрывом и размышлял о капроне, лавсане, нейлоне и, почему-то, гудроне. Гудрон был мягкий и приятный как варенье, или твёрдый и восхитительно чёрный на сколах, у него был интригующе-приятный запах. Василий втайне симпатизировал гудрону. Изредка он видел его во сне, но не помнил об этом. Тов. Пупкин не был нервным гражданином.
Но вот когда он спал, иногда, время от времени, всё менялось. Сон - вещь вне времени, вне опыта и вне понимания. И тогда кубики застывали. Каждый раз по новому и каждый раз одинаково. И тогда оставалось только ждать, ждать того о чём и думать забыл - пробуждения.
Василий Пупкин спал взахлёб. А потом время возвращалось.