Он заходит в гостиную. Тени жмутся друг к другу, сливаясь под его подошвами. Она оборачивается. Ее бледное лицо сковано отчаянием, коснувшимся ее щек сухими следами от слез.
Стальное зеркало ножа в его руке. Застывший взгляд. Сжатые руки. Ее жизнь теплится на лезвии туманной тенью.
Она не удивлена?.. Почему же?.. Неужели он так предсказуем?..
Он грубо хватает ее за руку и тут же отпускает. Пошатнувшись, она отступает назад и задевает рукой клавиши. Грубый, отрывистый аккорд звучит криком отчаяния. Но она молчит.
Чего же он медлит?.. Зачем эта игра?.. Почему бы не оборвать ее?..
Но он может. Что-то удерживает его руку с ножом. Нет, он не собирается ее убивать. Но и простой власти ему мало. Он уже владел ею, но власть над телом не дает ему и сотой доли наслаждения от обладания ее душой.
Она все еще молчит?..
О, как много он бы отдал за одно нежное слово, сорвавшееся с этих губ...
Хотя...
Быть может, он заслужил эту ненависть?..
Рука с ножом опускается чуть ниже, сотни мыслей отдаляют сладостное осуществление задуманного. Он знает, что далек от идеала. У него тяжелый характер и отталкивающая внешность; его нисколько не волнует внешний мир и населяющие его существа; он работает на убийц, нисколько этим не тяготясь, ибо их противники по существу мало от них отличаются.
Она знает это. Но знает ли она другое?..
Знает ли она любовь? Настоящую любовь, не это жалкое человеческое чувство, слабое, хрупкое, полумертвое. Любовь, когда чувствам не страшны время и смерть, превратности судьбы, пули, сталь и пламя. Любовь, в которой топят. В которой сжигают. Которой бросают под ноги растоптанный мир, чтобы два тела соприкоснулись с его бесцветными осколками, сминая собой тысячи чужих жизней...
Новая мысль подхватывает его движение, и нож срезает легкую ткань с ее плеча. Чужая грудь вздымается отрывистыми вдохами. Ему трудно дышать; он чувствует, как воздух ускользает от приоткрытых губ. О нет, ему мало и души... он хочет сжечь ее, оставить лишь пепел, схватиться за нож, пылая в наслаждении, и скрепить два тела алой печатью на сердцах. Он не хочет пережить эту ночь, видеть, как в предрассветной дымке тлеет последний огонек страсти. Лишь только смерть способна окунуть в вечность этот мимолетный проблеск, заставить пылать вечным пламенем тлеющий уголок сожженной страницы...
...Когда-то он жил мечтами, боясь не слова, но действия. Жизнь бурлила за тонким оконным стеклом, изредка бросая на него грязные брызги, не успевшие высохнуть к тому дню, когда часы пробили раскаленный полдень и знамена манили за собой во имя победы или смерти... И кровь вскипает в его жилах, сочась сквозь хрупкие мечты, и солнце слепит его темные глаза, когда он неловко ступает по тротуару, оставив перо в сухой чернильнице. Но дверь закрыта, оставляя ему жизнь, а остальным - безымянную гибель. И он хватается за чистый лист, спасая кровоточащее сердце десятками новых строчек, пока немеющие пальцы не останавливаются в горьком бессилии, он падает щекой на собственные слова, словно погибший солдат в рыхлую землю окопа... Но он не солдат. Здесь нет настоящих воинов. Это всего лишь оркестр с фальшивящим солистом; они упиваются военными маршами, где звуки труб рушат тысячелетние стены и мерное стаккато отбивают тысячи сапог. Но он не может идти с ними в шаг, и ночь истекает слезами, размывая слабые линии чернил.
...И после стольких лет, отравивших обиду, ему вновь кажется, что он слышит чей-то насмешливый полушепот. Он оборачивается, чтобы увидеть, как белесые глазки сверкают под стеклами очков. Вернув презрительную улыбку, он снова отворачивается. Его спина рассечена сотнями шрамов от чужих взглядов: рубцы жалости пересекаются с рваными ранами презрения. О, как же он ненавидит это сборище. Будь он сильнее, он бы швырнул им в лицо то знамя, у которого они приносили свои лживые клятвы... Но нет. Не в его власти менять знамена.
Насмешка в уголках бесцветных губ провожает его до выхода. И он чувствует, как злоба раскаленной каплей стекает по его груди. Когда-нибудь яд этой улыбочки просочится сквозь сжатые зубы - и в этой пьесе абсурда, наконец, падет занавес...
Но нет... Сейчас на этой сцене лишь двое...
Она отходит в надежде, что расстояние спасет ее от смерти и полумрак скроет ее лицо. Но он решился. Слишком много было сказано, слишком мало сделано, и бешеный стук ее сердца должен оборваться в эту ночь...
Но главное... Она боится?..
Он ждет доказательств в сладостном исступлении безжалостного судьи. О, как он мечтает видеть свой триумф, написанный бледностью на ее лице... Как он мечтает сорвать белый флаг, сдавить руку, посмевшую его выбросить, растворить в себе ту, которая осмелилась ему оказать... Еще один шаг - и бледный свет падает на ее лицо, явив то, что вынуждает сердце сжаться в невыносимой боли.
Нет, это не страх... не мольба... не покорность... В ее глазах сквозит жалость. Сорвавшись беззвучным словом с ее губ, она касается его груди, пробив застывшее сердце навылет. Столько лет... столько слов... столько красивых иллюзий, разбившихся о зеркало жизни, в котором всплывали страх, ненависть, жалость, презрение... и никогда - никогда! - любовь...
Нож застывает в слабеющей руке.
"Но ведь я тоже человек! Я человек!" - кричит его беззвучный взгляд, но крик утопает в черной бездне сердца.
Он убит?.. Он - мертв?..
Он смотрит на собственную руку. Что может быть мертвее этих пальцев, оцепенелых и бесчувственных? Что может быть смертельней этих темных глаз? И если он - дьявол, то кому продана его душа?..
Но нет. Ему нечего ответить.
...И когда лезвие дрожало в его руках тонким пером над страницей ее жизни, он так и не решился сделать последний росчерк.