В моей семье за последние пару лет вошло в привычку в начале каждого месяца ездить в гости к старикам. Три года назад им обоим перевалило за восемьдесят. Вся жизнь их протекала в некогда живом на события небольшом кубанском хуторке, что в пятнадцати минутах от моего села. Сейчас, конечно, как говорит мой отец, на хутор второй раз взглянуть без слез нельзя. К хутору тянется узенькая асфальтированная дорога с частыми и одновременно глубокими выбоинами. При въезде нужно обязательно убрать ногу с педали газа, ибо рискуешь ненароком расцарапать боковину своей ласточки длиннющими щупальцами засохших акаций. Собственно, так и произошло. Грязная ругань отца о неприятном происшествии лишь усугубила то чувство, которое выплеснулось в грудь при въезде. Облущенные белые хатенки вяло глядели пыльными стеклами на нас. Когда бы ни явился сюда с визитом, увидишь эту унылую картину почти сгинувшего поселения. Словом, агония, застывшая в студне повседневности. Войдешь во двор к старикам - злая собака, породы двор-терьер пискляво облает нас. Из - за угла хаты выглянет бабушка - с ног до головы укутанная в платки и накидки - и станет по-старушечьи причитать от того, как быстро я вымахал. Затем возьмет мои пухлые щеки шершавыми как пемза крестьянскими руками и крепко поцелует. За ней подтянется дедушка, низенький такой, смугловатый старичок в рыбацком костюме и легонько сожмет мою исполинскую ладонь. Летом бы уселись на лавке, но зима - срывается редкий снег, потому идем в хату. В сенях ютятся желтые гусята. Усаживаемся в комнате, где растоплена печь. Скромное, ветхое убранство расцветает ароматом леса, занесенного дровишками с улицы. Неугомонная бабушка Маруся всунет в мой карман зеленую "тысячу". Я буду долго отказываться, но она все-таки настоит на своем. Потом усядется на крашеную табуретку и заведет беседу. А много ли нужно в их возрасте? Мое не самое активное участие в беседе уже вызывает добрую бабушкину улыбку. Она непременно растрогается и на глазах ее засверкают слезы. Обязательно вспомнит об Иване, ее взрослом сыне, который живет по соседству, но лет пятнадцать назад навсегда позабыл о них. Мама примется успокаивать бабушку и та, не особо сопротивляясь, поддастся уговорам. И всплывет Иван перед ее глазами только перед сном: прочитав вечернюю молитву у красного угла, бабушка шепнет: ну ладно, мы поганые Ивану, а внук? Смотри, Володь, какой вымахал, после чего, не дождавшись внятного ответа, отвернется к стене и уснет.
- Бабушка, а что там у Жорки за машины стоят? - спросила мама. (Жорка - родной брат дедушки Володи, мой двоюродный прадед).
- Хату продал, переезжает к Наташке, в Белоречку.
Проезжая мимо дома дедушки Жоры, мы видели, что узелки с различным тряпьем грузила в машину какая-то женщина. В желтые пластиковые пакеты была небрежно сложена старинная посуда с голубыми каемками. Вокруг нажитого суетился и сам Жорка. Он таскал тяжелые пакеты со всякой всячиной. Суета съезжающих забавно контрастировала с томным видом кирпичного дома. Металлический забор с многочисленными плешами ржавчины тихонько подрагивал калиткой от промозглого ноябрьского неба.
- Жорка еще пожалеет, - заметил дедушка Володя, незлобиво так, будто разделяя общую с братом боль. - Выйдет из Наташкиного дома, а там везде бетон. Ни огорода, ни сада, да и к жене на кладбище не сходить. Сядет Жорка на лавку и будет смотреть на вывески, а потом, небось, скажет: стоит ли дом мой, не покосился ли? Нет, покается Жорка, покается.
Тема беседы сменится, пройдет час, другой. Бабушка и дедушка проведут нас к калитке, опять примутся расцеловывать и благодарить. Усаживаясь в машину, в голове своей попросишь у Бога: дай старикам, Господи, сил хотя бы до следующей встречи.
Проезжая мимо Жоркиного дома, я всмотрелся в лицо дедушкиного брата. Худой, изрезанный морщинами взгляд, стыдливо уперся в сырую, черную землю.