Аннотация: рассказ вышел в полуфинал, был выдвинут в список Мошкова, занял там пятое место - посему в финал не прошел. опубликован в газете "Просто фантастика" 10/2005
Сектант
...А знаки различия им оставили.
Не стали, по обычаю победителей, срывать с кителей планки званий и наградных знаков. Не было нужды унижать заведомых смертников; их и допрашивать толком не стали.
Глянула мельком, проходя по коридору - незнакомые сплошь лица, новый состав, и чуть отлегло от сердца, и тут же стыдом ожгло спину, мокрым, серым. Потом почудилось - не Ристэ ли у окна, но та подняла голову и оказалось, что нет, другая совсем, только прическа похожа: черные, как космос, волосы сострижены накоротко, и две длинные пряди на висках.
Мимо, мимо, отводя глаза...
Не могли узнать, да и не могли увидеть через поле с односторонней прозрачностью, но все же сил не было смотреть на лица бывших своих, на знакомые такие мундиры, вот и шла, ссутулившись, стараясь слиться с покрытием стен, спрятаться за сопровождающего. Не удавалось - все же смотрела, смотрела сквозь рябь поля в камеры, и тут же отворачивалась, когда казалось, что встречается с кем-то взглядом.
- У вас примерно час, - сказал вежливый до полной неприметности конвоир. - Я предупрежу.
Но второй в той же форме шагнул навстречу, выступив словно из стены - или не заметила, задумавшись, как подошел. Несколько жестов боевого языка - разобрала только знаки запрета и передвижения.
- Придется перейти в другое помещение, встречи наедине запрещены, - и улыбнулся, чуть извиняясь, показывая, что не его решение, и не одобряет, но сделать ничего не может. - Я провожу.
К чему это все, хотелось спросить - запреты да конвои, все уже решено, и дата исполнения назначена, что они теперь могут сделать? Сбежать? Куда у нас сбежишь? У нас... И перепуталось вдруг, перевернулось головой назад все. Вот мои, в камерах ваших, захотелось вдруг сказать мальчику в серой форме. Что ж вы меня-то не посадите туда же? Я ж с ними одного полета птица...
Комната с двумя отдельными входами, разрубленная пополам барьером поля, не прикоснуться, руки к руке не приложить.
Мальчик-конвоир у охранного пульта. Лишний такой, глаза б его не видали.
Припала к прозрачной стенке поля напротив. Обменялись кивками, улыбками, приложили ладони к невидимой преграде, салютуя. И стоила эта улыбка, кажется, десяти лет жизни. А нужно было улыбаться и плечи выворачивать, не сутулясь. Потому что он - улыбался.
Словно помолодел на пару сотен лет, скинув с себя тяжелый груз. Китель расстегнут, и разомкнуты манжеты на рукавах, словно на ринге, а глаза смеются, и подбородок по обыкновению, выставлен вперед.
- Салют, мелкая.
И шуточки все те же, словно не минуло пропасть сколько лет, словно осталось все по-прежнему. И если б не тонкая незримая преграда, если б не эти злосчастные сантиметры, можно было бы и поверить в нежную иллюзию "все как раньше". Если б не преграда, если бы не старательно прячущий взгляд за зеркальным пластиком очков-маски охранник за пультом...
- Ты написал апелляцию? - получилось резче и строже, чем хотелось бы.
- Нет, мелкая, и не уговаривай.
- Ну почему, почему? Все же уже решено! - да нет, не было еще ничего действительно решено, но на словах уже договорились, и была возможность спасти, заменить для него смертный приговор на высылку, потому что сам в уничтожении планеты участия не принимал, да и приказ пришел сверху, из генштаба...
...была, была зацепка, но нужна была собственноручно поданная апелляция.
- Не нужна мне апелляция, мелкая, - и улыбнулся светло и радостно, словно не от жизни отказывался, а от смерти.
- Почему, Эрг? - только упрямое "почему" и осталось на губах, больше слов не было, налетел кулак на стену, как говорится, столкнулись лоб в лоб, и возможности заставить упрямца не находилось.
Прижался к преграде вплотную, опираясь локтями - привычно навис сверху, здоровенный, переросток, с тяжелым и грубым лицом. Камеры на судебном процессе вцеплялись в это лицо, снимали анфас и профиль, особенно, когда ухмылялся, отвечая на вопросы, щурил и без того глубоко посаженные узкие глаза. Лицо убийцы, имперский ублюдок, поглазейте, честные граждане, на эту рожу...
...уничтожили планету с миллиардным населением - в черное стекло, в пепел, и глаз не отводит, вода болотная.
- Кончилось мое время, ушло в песок. Все.
- Эрг, какой мутной лужи ради?! - вспомнилась почти уже и стершиеся из памяти грубая брань на имперском, и тут же отметила, что говорит, как иностранка, не используя даже четырех основных интонаций. - Что ты, не понимаешь? Не шуточки же! Завтра - исполнение приговора. Времени не осталось, меньше суток...
- Времени у меня не осталось, ты права. Кончилось.
- Да ты что... тебе же транков не давали, что ты несешь!
- Не кричи, мелкая. Что мне даст твоя апелляция?
- По минимуму - высылку на Ктэлэй. Да там половина Корпуса, все, кого удалось отмазать! По максимуму - программа реабилитации. Жизнь. Нормальная.
- Я не хочу жить предателем.
И опять, как недавно в коридоре, ожгло спину стыдом; потупилась, прикрывая ладонью глаза. Что же ей-то тогда делать, а ведь живет же, дважды и трижды предав, и людей своих, и страну свою.
- Да что ты, мелкая, я ж не про тебя. Ну что ты, что ты. Хвати у меня смелости - я бы за тобой тогда рванул, веришь?
- Нет.
- Ну и напрасно. Я не хуже тебя знаю, что в нашей стране есть только один настоящий патриотизм - прийти с армией и разнести все по минус восемь...
- Ты?
- Я. Да только не хватило. А теперь - поздно. Апелляцию я писать не буду. Я приказ подписывал. Я их, - кивок за спину, туда, где камеры, - отправлял. И что ж теперь - буду делать вид, что как бы и не при чем? Нет, мелкая. Не надо меня так оскорблять. Что у меня осталось, кроме чести?
- Эрг, но ведь, - и перехватило вновь горло, - смерть же, Эрг. Ничего уже не будет. Ни чести, ни совести, ни возможности исправить...
- Смерти нет, мелкая, - еще улыбка, еще светлее первой.
- Что ты.. говоришь? - потянулась положить ладонь на плечо, натолкнулась на преграду и рявкнула, забывшись, на охранника "Убрать барьер!", да так, что мальчишка сначала подчинился и только потом издал изумленный и протестующий вопль, но было уже поздно - шагнула, и прижалась наконец-то щекой к груди.
Провел жесткой ладонью по волосам, и еще раз на ухо повторил, наклонившись - "Смерти нет".
Захлестнуло страхом - может быть, врут, что не держат на транквилизаторах, потому что чем, кроме бреда, счесть эти слова? С детства, с первых шагов знают все: жизнь начинается с рождения на свет и заканчивается смертью тела. И если есть что-то общее между двумя полюсами враждующих держав, так это знание: смерть окончательна, гибнет мозг - гибнет и личность.
- Эрг?
- Ох, мелкая. Все ты забыла, что я тебе рассказывал. Помнишь, когда ты убивалась по своему...
Не забыла, но и всерьез не принимала, на самом-то деле. И в тоске серой, в боли потери, от души залитой крепкой выпивкой, в полузабытьи алкогольного бреда - не верилось в рассказы приятеля; все, что запомнила - что происходит из древнего рода с не так давно присоединенной планеты, доимперские традиции там еще живы, и в роду принято верить в... определенные вещи. И тогда-то больше всего интересовала не концепция; привыкла с детства к формулировке, вызубренной еще в школе первой ступени - "религия есть устарелое средство управления массовым сознанием, основанное на заведомо ложных представлениях об окружающем мире". Куда больше занимало другое - как не вытряхнул из головы запретные заблуждения после учебы в школе и летном училище, и как не отследили психотехники на процедурах модификации, и как не отслеживала на ежегодных сканированиях на лояльность служба безопасности.
- Да помню я, - и не повернулся язык добавить "эти твои сектантские заморочки", не посмела.
- Помнишь и не веришь, конечно.
- Ну как я могу верить?! - не выдержала все же, сорвалась на крик. - Как я могу верить в такую... такую... сказку?
- Ну ты же веришь в то, что все кончается. Веришь, хотя не знаешь точно. Так?
- Но наука...
- Наука, - рассмеялся, приподнял и поставил перед собой на расстояние вытянутой руки, заглядывая в глаза; вновь сердце зашлось - все как раньше, да почему ж так, зачем так... - Наука твоя, мелкая, не знает, что там. И никто не знает.
- А ты-то откуда знаешь? Так знаешь, чтобы отказываться от шанса?...
И - не выдержала, заплакала все же, неловко прикрывая рукавом лицо - от отчаяния, от бессилия переубедить, спасти, защитить, вернуть давний долг. Эрг подошел, руку от лица отвел, заглянул, щурясь, в глаза.
- Вот ты какая стала, мелкая, - сказал удивленно. - Плакать научилась.
- С тобой заплачешь... - выговорила зло сквозь слезы. - С тобой зарыдаешь... танк упрямый!
- Ну что ты, в самом деле. Не надо по мне плакать. Не нужно. Ничего для меня не кончится. Небом клянусь.
- Эрг!... прошу тебя, умоляю, напиши ты...
- Не проси, - резко сказал, и строго, обрывая эту тему так, что уже не осмелилась бы повторить просьбу. И добавил уже ласково. - Не надо, не проси. Лучше слушай.
Сел на пол, прислонившись к стене, и потянул за руку, усадил рядом с собой, а потом нажал на плечо и заставил положить голову на колени. Вспомнилось, как сидели так же, ожидая уже не спасения, а сигнала к последнему бою и смерти в небе, как освобождения. Сидели, говоря о чем-то незначительном, важным было только тепло тел, только звук голоса, только ощущение - у нас одна спина на двоих.
- Слушай, мелкая. Все уходящие за реку возвращаются. Кто раньше, кто позже, кто человеком, кто ветром ночным... Те, кто хочет. Те, кому есть зачем и к кому. Остальные уходят - там есть, куда идти. Там... Мелкая, там звездная дорога. Бесконечная. Она мне здесь снится каждую ночь. Только я - вернусь.
- Вернешься? - вышло сдавленно и хрипло, потому что нужно было молчать и слушать сказку приговоренного, и не перебивать, и не спорить, не пытаться доказать, что все это глупость и "устарелое средство управления"; но не было сил не повторить вслед за ним такое невозможное слово.
И прошел вдруг страх разлуки и предчувствие боли потери оставило - на время, конечно, до завтрашнего полудня, но сейчас была только тяжесть руки на плече, и голос - хрипловатый, насмешливый, родной.
Прижимаясь щекой к прохладному гладкому синтетику мундира, вспоминая забытое ощущение прикосновения этой ткани к коже, - слушала. На последнем свидании с приговоренным к публичной казни командиром равно ненавистного в обоих государствах Особого Корпуса, другом, о котором не могла бы сказать "бывший", ибо не бывает бывших друзей, только живые и мертвые; наплевав на отвернувшегося к стене лицом вопреки всем инструкциям охранника. Слушала то, что рассказывает, утешая, ей, живой и жить остающейся, -завтрашний смертник.