Здесь и сейчас, перед лицом Извечных владык и Того, Кто превыше их;
перед небом и этой землей, перед моим народом,
я по своей свободной воле и по решению моего сердца
приношу моему Князю клятву верности.
Я клянусь служить ему и его делу в радости и в горе, в день мира и в день брани;
я верю в то, что его веления не будут противны моей чести.
Я буду верен, пока я жив. Я буду верен после смерти.
Я буду верен в жизни новой, если она мне суждена.
Ничто, кроме конца мира, не освободит меня от моей клятвы.
Я сказал.
Из текста вассальной присяги, имеющей хождение в Княжествах Восьмилучья.
Я выглядываю из-за гребня холма, щуря глаза от непривычно яркого солнца. Степь пуста, и ни одного пятнышка нет на зеркале неба.
- Ну? Что видишь? - сорванный голос брата из-за спины заставляет меня вздрогнуть.
- Тиш-ш-ше! - перевожу дыхание и продолжаю: - Ничего не вижу. Траву вижу. Больше ничего.
- Трава - это хорошо... - полушепчет-полухрипит он и снова откидывается на спину, глядя вверх. Пока что ему не то что стоять - сидеть тяжело, а идти и вовсе никак. Проклятая хворь - странная, мутная - одолела его два дня назад, и все эти два дня мы прячемся в укрытии, даже кончика носа не высовывая наружу.
Сидеть на месте страшно. Я не могу никак поверить, что все-таки выгорело, удалось, что мы таки каким-то добрым чудом оторвались от погони, и теперь нам нечего опасаться. Не могу и не поверю. Пока мы не дойдем до южных гор, верить в это нельзя вот просто никак. А горы еще далече, и нас окружает море желтой, выгоревшей, пряно пахнущей травы. Северная Степь во всей ее красе. Не насмотреться: степь мне в диковинку, как и многое иное. До сих пор она была для меня только словом - теперь слово обрело плоть, цвет, запах, простор - и я смотрю во все глаза, а она шуршит и колышется вокруг, как золотое, пряно пахнущее море.
Мы вырвались из Цитадели примерно неделю как. Уж не знаю, повезло нам или нет - но из всего отряда рабочих, который перегоняли с одного рудника на другой, скорее всего только мы одни уцелели в той кровавой каше, которая заварилась на полпути.
Вел нас некто Рахгар, дюжий орчина, особым умом не наделенный, но отменно умеющий припугнуть строптивого снагу,за что и был возведен в бригадиры. Он вышагивал впереди, чеканя шаг и являя собой сущее воплощение идеи дисциплины и бдительности; а мы тащились следом. Нас не сковывали - даже рук спереди не связали - не было нужды осторожничать: вокруг было по крайней мере десятка три снаг, да еще пятеро охранников по краям; а мы - восемь муланольдор с Третьего Восточного забоя - в самой середке. Снагиненавидели нас смертно, сам не понимаю за что - завидовали, что ли? Так вроде нечему - но так или иначе, стерегли они нас почище любых тюремщиков. Стоило кому шаг не в ту сторону сделать - и какой-нибудь из этих выродков сразу поднимал истошный визг, призывая ближнего вертухая. Ясное дело, что сам же по ушам первым делом и получал; но тот, на кого он указал, получал вдвойне, а твари этой в том и было счастье.
И вот шли мы себе по горной тропке, шли на восток, к новому руднику, на который нас перебрасывали с нашего старого, выработанного дочиста. Дорога была еле заметна - так, полоса щебенки, наполовину осыпавшейся под ветром и дождем. То и дело кто-нибудь оступался, и слышался либо басовитый рев урука, либо снажье сиплое поскуливание, либо - сквозь зубы - тихие ругательства кого-нибудь из наших. И вышло так, что где-то на десятом повороте серпантина наш лучший работник - Гильтасар, Синда с берегов Сумеречных озер - таки споткнулся по-настоящему, и вывихнул ногу в лодыжке.
Если б такое случилось с кем из снаг - прикончили бы на месте, и дело с концом. Но муланольдор берегли, все-таки трудились мы получше орков, и отряд встал. Рахгар, оскалившись, разогнал снажьё в стороны, склонился над раненым, грубо повертел ему ногу - Гильтасар застонал сквозь зубы - и тяжело, мутно выругался:
- Привал, свинячьи потроха! Вот ведь западло, и почти ведь дошли, globronk-hai!
Да уж, globronk и есть. Ни одного лекаря среди орков не было. Сам Рахгар чего-то вроде как умел, но похоже, больше хвалился, потому как здесь оказался совершенно беспомощен. Минуты тянулись, Гильтасар смотрел на орка с ненавистью, но ни слова не говорил - себе дороже, а мы переглядывались между собой - и наконец один из нас решился. Насколько я помню, это был Хисимо, ученик целителя из отряда кого-то из младших сыновей Короля; он осторожно выступил вперед, подошел к Рахгару и коротко поклонился:
- Господин надзиратель, не позволите помочь?
- Ты еще чего лезешь, бледная немочь?!.. а, крысы с тобой, помогай, если сумеешь! Сделаешь хуже - на кайло намотаю, понял?
Гильтасар благодарно улыбнулся целителю, и тот занялся его ногой; а мы, стараясь сделать это неторопливо и как бы незаметно, обступили их кружочком, отделяя и от Рахгара, и от снаг непрочной живой стеной.
Таким образом, мы смотрели на них, Рахгар на нас, снаги и охранники - на Рахгара, и никто - на дорогу впереди.
Все началось внезапно и страшно. Спереди донесся чей-то вопль, потом - лязг железа, потом - дружный и зычный клич нескольких десятков глоток. Рахгар вскинулся - и в лицо ему уставилось жало тяжелой рогатины.
- Ты Рахгар, сын Радвуша из рода Серого Вепря?
- Я Рахгар - прорычал орк, пригибая плечи и щеря длинные клыки - а ты что за птица?
- А я такая птица, что тебе печенку расклюет! Я - Градшар, сын Урхшара из рода Бешеной Куницы! Ты мой кровник, свинья болотная, и я тебя долгонько искал!
- Я служу Цитадели, ублюдок! Не смеешь меня тронуть!
- А мне похрен, кто кому служит! Мне отец сказал - без головы кого-нибудь из ваших домой не возвращаться. Ребята два дня не жрали, не спали, все по горам этим проклятым как козлы скачем, но тут уж ты мне попался! Давай, дерись, если не струсишь!
Рахгар взвыл почище иного волка, выхватил свой кривой тесак - и пошла потеха. Шансов у наших сторожей было маловато - но они пытались выжать из своего положения все, что можно: отступили назад, прикрылись снагами - те вопили, пытались драпать, да некуда - слева пропасть, справа стена отвесная, позади охрана с тесаками наголо, спереди теснят Градшаровы дружинники, тычут рогатинами - и снаги ломанулись вперед, терять им было нечего, а тут хоть числом взять. Нас расшвыряли в стороны, толкали, сбивали с ног. Что там было с Гильтасаром - никто не видел. Брат вцепился мне в руку, повалил на землю, за осклизлый камень на самом краю обрыва. Свалка бурлила на дороге, то и дело кто-то из снаг с диким криком валился либо под ноги атакующим, либо вниз, в пропасть - и постепенно пришлые орки начали теснить наш отряд назад. Рахгар сзади чего-то вопил, но в общем гаме слов было не разобрать. И тут поверх всего - поверх лязга, визга, рева - разнеслось по ущелью, оглушив и ошарашив всех, жуткое, завывающее хриплое мяуканье.
Кот, черный, как смоль, размером с немалого барса, рухнул сверху, со стены, приземлился на лапы, расшвырял в стороны снаг, сверкнул зубами, крутанулся, ловя свой хвост - и обернулся хрупким юношей, очень похожим на Эльда, но с пустыми белыми глазами.
- Кто смел? - пронзительно крикнул он, неуловимо быстрым движением хватая за горло кого-то из подвернувшихся Градшаровых орков. - Стоять, твари! В глаза смотреть! Властелин Тэвильдо еще попробует вашей крови, уроды!
То, что началось потом, описать трудно. Снаги брызнули во все стороны - в основном вниз, им уже все было равно, ужас, исходивший от оборотня, леденил сердца даже нам, что уж говорить об орочьей стае! Рахгара, по-моему, просто стоптали, Градшар, рыча, метнулся куда-то за поворот, за ним убегали оставшиеся в живых из его шайки, кто-то громко кричал от боли, кто-то кого-то звал - а брат вдруг схватил меня за плечо и резко дернул, я потерял равновесие и соскользнул вниз по ледяному каменному склону.
От изумления и страха я на несколько секунд потерял голос - и слава Вышним, потому что брат с ума не сошел и самоубийством кончать не собирался. Футов на восемь ниже нас был еще один уступ, да еще и пещера за ним - небольшая, скорее ниша, но прикрытая обледенелым козырьком - не разглядишь сверху никак. Мы шлепнулись на твердый камень, кое-как поднялись, еле переводя дух - и скользнули в спасительную темноту.
Примерно через день мы решились выбраться из укрытия. На дорогу возвращаться не стали - на всякий случай. Слезли вниз - немалым трудом, пару раз были на волоске от смерти, но слезли-таки, сползли по уступам до самого дна ущелья, и по ущелью торопливо тронулись на юго-запад. Веревки, которые тащили с собой для рудничной работы - единственное, что нам дозволялось иметь своего кроме одежды - теперь оказали нам немалую услугу - сплеснив концы и сделав таким образом предлинный канат, мы перетаскивали друг друга через трещины, обильно пересекавшие нам путь.
Первый день было тихо, и первую ночь, и второй день; на вторую ночь сверху и сзади донесся дальний вой. На наш след вышла охота.
Очень было плохо и страшно в чужих, мертвых горах - а с тварями на хвосте и того хуже и страшнее. Мы юлили, как могли, сдваивали следы не хуже иного зайца; но они не отставали. На четвертое утро мы с высокого скалистого склона углядели их вдалеке - несколько высоких черных фигурок на серо-белом фоне, и скользящие чуть впереди приземистые черно-серые тени. Спустились по покрытой мелкой галькой морене, нырнули в тень горы по руслу пересохшего ручья - не помогло: радостно-злобное завыванье слышалось все ближе и ближе. И тут повезло уже мне: я заметил вверху, над руслом, здоровенный валун, еле-еле держащийся на паре валунов поменьше, а над ним - немалую гирлянду еще более увесистых обломков. Лавина шла - но остановилась на полпути, и теперь тяжело нависала над ущельем. Я просто-таки чувствовал угрюмое нетерпение камней. Им хотелось вниз, а проклятый завал не пускал. Что ж, у нас была и возможность, и желание им подмогнуть.
Когда варги ворвались в расщелину, а по их следам поспешали орки из особой сыскной когорты - меченые волчьей оскаленной головой на фоне неизменных трех пиков - мы затаились вверху, чуть левее камней, а наш испытанный канат был натуго обмотан вокруг одного из стопорящих лавину валунов. Что было дальше, представить легко - а вот пережить было трудно: нас чуть не зацепил ликующий камнепад, и мы, держась друг за друга, цепляясь ногтями за еле заметные щели в скале, висели над рокочущим обвалом, а пыль взвивалась вверх и слепила нас, и мешала дышать, забивая острыми осколками горло. Из погони не выжил никто.
Может быть, тогда брат и надышался каменной дрянью, не уверен, но вполне может быть... так или иначе, свалился лежмя он вскоре после выхода нашего в Степь. Часа полтора еще пробовал идти, надрывно кашляя и шатаясь, потом споткнулся и больше не встал. Я протащил его на себе до ближайшего распадка между еле заметными всхолмьями, а уже там мы залегли напрочь.
Самое обидное, что скалы Дортонион были уже видны вдалеке - то есть полагаю, что это именно Дортонион, я-то его никогда в глаза не видел, и шли мы сугубо по рассказам других, тех, что попались позже нас. Говорят, в Сосновом нагорье поселились младшие дети Арафинвэ, а наши - чуть восточнее. Правда, кто конкретно жил там из детей Пламенного, наши осведомители нам сказать не могли, но это в сущности значения не имело. По крайней мере, после смерти самого Короля.
...Мы узнали о том, что Король мертв, почти сразу после того, как пришли в себя в казематах одной из башен Цитадели. Собственно, это было первое, что сказал нам угрюмый темноволосый Маиа, вошедший в камеру, где содержались свежие пленники, ранним утром второго дня нашего заключения. Куруфинвэ Фэанаро погиб - сказала тварь, невесело ухмыляясь - так что давайте-ка, эльдар, поспокойнее теперь, потому как надеяться вашим теперь не на что.
Я помню, что не набросился на него с криком сугубо потому, что брат держал меня за руку - и я понимал, что он меня не отпустит. Оно было и правильно, потому как против этого существа у меня, меч-то в руках державшего раза три-четыре, шансов не было никаких. Но хотелось очень. Тогда я ему еще не поверил - и брат не поверил: решили, что это они нас так пугают, чтоб посговорчивей были.
Уже потом, на Третьем Восточном, мы узнали, что рауко сказал правду. От того самого Хисимо и узнали (где-то он сейчас, цел ли?). И это было хуже всего - хуже плена, хуже бессмысленной работы и спертого воздуха рудника. Король не мог умереть. Кто угодно мог - а он нет. На нем держалось всё и все, и что теперь - понять никак было нельзя.
Еще позже нам рассказали подробности. Что он бился один против десятка валараукар, что его убил Косомоко самолично. Что тело его рассыпалось белым пеплом сразу же, как только он перестал дышать... Вот в это верилось безоговорочно. Я прекрасно помнил, каков был Король после высадки - как истончилось его лицо, как странно просвечивала душа сквозь тело. Как он отмахивался от тех, кто пытался пригласить его к походному костру - словно не нуждался уже ни в пище, ни в отдыхе. Как вел пеших воинов через прибрежные скалы, через луга Хисиломэ - и его присутствие ощущалось так ясно, как будто он действительно горел факелом, оправдывая имя.
Именно из-за смерти Короля, наверное, нас и не хватило ни на бунт, ни на побег - раньше, пока сама судьба не подкинула нам удачу. Но что теперь было делать с этой удачей, вот вопрос? Даже если нас сейчас никто не догонит - что делать, к кому идти? К его детям, это понятно; вот только не помнили мы их особо. То есть помнили, конечно - старших; Нэльо и Кано - тех, кто в первую очередь был рядом с отцом - но вот именно что рядом с отцом, так и видели их, так их и воспринимали. Остальные, наверное, были не хуже, не могло у Короля быть в сыновьях недостойного, но на них у нас в свое время просто внимания не хватило, Фэанаро волей-неволей затенял всех, кто были рядом, пусть и не желая того, и, как я понимаю, весьма этим иногда удручаясь.
Но была по крайней мере одна причина, побуждавшая нас все же надеяться именно на Принцев. Насколько нам говорили на рудниках, и в Хисиломэ, и в землях Третьего Дома после нескольких оч-чень неприятственных случаев осторожность была обострена просто-таки до нездорового состояния - и там нас бы если и приняли, то после долгой и муторной проверки. Сыновья Короля же принимали всех. Собратья по руднику рассказывали нам об этом со странной смесью восхищения и страха - вот, мол, безумцы! Но если учитывать, что мы-то как раз Короля помнили - нас это не удивляло. Тем паче что, говорят, где-то неподалеку от нас побывал Нэльо.
То, что он был рядом - только руку протяни! - в свое время просто сводило нас с ума. То, что он сумел вырваться - таки свело окончательно, как я понимал теперь, лежа за валуном в степи. Мы в чем-то вырвались благодаря ему. Хотел бы я об этом ему сказать - думаю я, а в степи на юге нарастает и ширится грохот копыт.
Эру Единый во славе - думаю - а ведь это, наверное, наши.
Орки на лошадях не ездят, Маиар обычно тоже, да и странно было бы, скачи они с юга, поэтому я решаю в очередной раз рискнуть - и выпрямляюсь в рост, невзирая на негодующее шипение братца. Почти сразу понимаю, что не ошибся. Всадников около десятка; они летят широким наметом с юго-востока, и над их головами стелется по ветру крайне странное знамя.
Восьмилучие-то я узнаю моментально - но у нас оно было вышито алым по золотому и черному, и состояло из восьми пламенных языков. Здесь звезда шита серебром, а поле - слева черное, справа красное. И поверху - в верхнем правом углу - нашита на алом шелке маленькая черная собачья голова, оскалившаяся в угрожающем рычании.
- Это что еще? - шепчет брат, с трудом привставая, опершись мне на руку. - Что это за песики?
- Черные - говорю - песики, сам видишь. Не знаю. Они нас, я полагаю, заметили, сейчас все прояснится.
Подлетают к нам, берут в полукольцо. Сверкающие кольчуги, высокие шлемы с полумасками. Знаменосец чуть остает; всадник, который до этого ехал сразу за его спиной, выезжает вперед, и я вижу у него над плечом рукоять двуручного меча.
По мечу-то я его и узнаю. Редкая штука - двуручник, мало кто из Эльдар таким владеет. Но данный конкретный персонаж и вообще был большим оригиналом, полагаю, таким и остался. Я шагаю вперед и поднимаю руку:
- Ильфуин?..
Всадник резко останавливает коня - и подносит руку к глазам, присматриваясь.
Иллюин Халлафиндо, вот как его звали, и был он сыном ни много ни мало Финдис, дочери Верховного Владыки нашего. Отец его Ильвэ был из Пробудившихся Нольдор, но четверть ваньярской крови дала о себе знать в его сыне со всей полнотой - светловолосый, голубоглазый, тонкого сложения, вроде как самой судьбой был он предназначен для жизни в Вальмаре и сложении дивных песен во славу Высоких. Но случилось иначе; он забросил свою родню и ушел учиться к Астальдо, а потом и от него ушел, сойдясь накоротке с парочкой его Маиар, живших неподалеку от чертогов Воителя, но как бы самостоятельно. Были то некие Макар и Мэассэ, существа буйного норова и странных повадок. У них он и научился владению тем необычным оружием, по которому и был заметен издали. А вблизи замечалось и иное - необычная холодность взгляда, лицо, мало выражающее какие бы то ни было чувства, и тяжелейший характер. По последнему признаку и получил он свое эпэссэ - Ильфуин, Звездочка Жуткая; и подходило оно ему, как нельзя лучше, так что настоящее его имя позабылось всеми его друзьями - каковых, впрочем, всегда было немного - навсегда и напрочь.
По-настоящему он сошелся накоротке вот разве что с Королем. Они были очень разными существами - но схожи были тем, что им обоим в Валиноре было слегка тесновато. Познакомились они уже в формэносский период - то есть практически тогда же, когда к Фэанаро прибились мы с братом; посему мы с Ильфуином не то чтобы дружили, но, скажем так, общие разговоры водились у нас в те давние времена. Если он теперь нас узнает - половина проблемы с обустройством на новом месте, считай, решена.
Узнал.
- Эрэлендо... и Карниурэ. Как живые. - спокойно говорит он, слезая с седла. - Ну, то есть почти. Что это с вами такое и откуда вы тут взялись? Мы искренне вас оплакали где-то лет пятьдесят назад. Как-то неприлично выходит, вам не кажется?
- Да уж - говорю я - приличного мало!.. - и тут меня пробивает-таки на диковатый нездоровый смех, и я мешком оседаю на землю. Эру и Эа, я говорю на Квэнья, на настоящей доподлинной Квэнья, и никто меня за это не бьет хлыстом по голове. Мы на свободе. Мы вырвались из этой клятой pushdug, в которой сидели последние годы - и вырвались необратимо.
- Из чего? - слегка удивленно спрашивает Ильфуин, и я понимаю, что думал вслух.
- Из помойной ямы. Это по-орочьи. Извините, эльдар, но мы там часто говорили на этом языке - сложилось так...
- "Там"?
- В Ангаманди.
Нас окружает полоса молчания. Всадники - лица их неразличимы за масками шлемов - таращатся на нас, не говоря ни слова. Ну вот, началось.
...да совсем не то, что ожидалось. Все начинают говорить одновременно.
- Ангаманди?!
- Вы оттуда? Живые?
- С ума сойти!..
- И как там теперь? Как рассказывают - или еще хуже?
- И вы теперь понимаете по-орочьи? Attu будет в восторге!.. - еще один из всадников слетает с коня и срывает с головы шлем. Тут-то я узнаю и его. Через несколько секунд изумления - но узнаю.
- Господи, Ринквэ!!.. Тьельпэринкар, это ты?.. - кричит брат, и даже находит в себе сил вскочить и сделать пару шагов навстречу. Куруфинвэ-самый-младший подхватывает его, не давая упасть:
- Я, кто ж еще? Проклятье, ну просто поверить не могу!..
- А я-то! - ошеломленно говорит Карьо. - Как же ты вырос!..
И правда - вместо очаровательного тощего подростка перед нами юноша в расцвете сил. Кольчуга сверкает, грозный меч на поясе, повадка командирская - прелесть, да и только. От былого ребенка, которого весь Формэнос сладостями кормил, осталась разве некая общая порывистость движений - и неуемное веселье в глазах.
- Вырос, хм! Ты это отцу скажи - он меня до вчерашнего дня не хотел в глубокую разведку отпускать, даже с Ильо! Но теперь-то он раскается во всем - ехиднейшим тоном изрекает Ринквэ. - Такие гости... и такие вести! Поехали! Ты можешь сесть ко мне, а Эрьо...
- Дражайший княжичТьельпэринкар, - с несказанной мрачной любезностью произносит Ильфуин - этим отрядом покамест командую я, не так ли?
- Ох, да, и правда. Приказывайте, cano meletyalda! - Тьельпэринкар показывает Ильфуину предлинный язык и торопливо затушевывается куда-то в хвост колонны.
Ильфуин заламывает бровь - и начинает распоряжаться.
Едем-едем... Брат уютно устроен меж двух коней на сооруженных буквально из ничего носилках; я сижу у Ильфуина за спиной.
- Скажите, Ильо, а куда мы, собственно, направляемся? Где вы сейчас живете?
- Мы едем в Аркалонд - отвечает тот; незнакомое слово звучно и гулко раскатывается, отдается в ушах литой чеканной бронзой.
- Хм... а мне говорили, что Маитимо живет в местности под названием Химринг?..
- Правильно говорили. Но Химьяринга еще где-то в неделе пути на восток. Там холмы. А мы едем вооон туда - он показывает пальцем, и я вижу, как вдалеке понижается лесистый склон, спускаясь к степной траве острыми обрывами.
- Ущелье Аркалонд - продолжает тем временем Ильо. - Или, по-местному называя, Аглон. Там я сейчас и живу - вместе с Князем.
- Князем?
- Князем Туркафинвэ.
Тьелькормо? Вот дела. Казалось бы, кому-кому, а ему власть никаким образом не нужна была никогда. Надменный нелюдимый красавец, пропадавший большую часть времени в лесах и лугах, изредка - в компании Атаринкэ, которого выделял среди всех братьев, чаще - один, только с собаками... собаками?..
- Это - указываю на песью морду - его знак, что ли?
- Именно. У нас тут, видите ли, с геральдикой все сложновато. Князей шестеро, надо как-то разбираться. Знак Туркафинвэ - Пес, Куруфинвэ - Кот, у старших - Орел и Сокол...
- Орел - почему?..
- У Нэльяфинвэ свои причины любить этих птиц, знаешь ли...
- Так это все правда? Ну, то что с ним случилось?
Ильфуин косится на нас недоуменно:
- Это я только что из Ангаманди или вы?
- А ты всерьез думаещь, что нас орки на него посмотреть водили? Мы о его-то бегстве узнали из третьих рук, от новых пленников. Он действительно теперь однорукий?
- Да уж не одноногий... и вы бы видели, что он творит этой самой одной рукой... Ну так вот, у Морифинвэ - Вепрь, у Амбаруссар - Олень. И мы, дружинники, несем их знаки.
Тут до меня доходит окончательно.
- Ильо, и ты - в дружине Туркафинвэ?.. Почему?.. Я полагал, что все, кто шел непосредственно за Королем, служат старшему?..
- Турко очень изменился - говорит Ильфуин, и в голосе его прорезаются какие-то очень странные нотки. Если б я его не знал, я бы подумал, что это некое подобие уважения. - Маитимо очень силен, он воистину стал Главой нашего Дома, но у него помощников хватает. И он, знаешь ли, сейчас занят попытками создания союза всех со всеми - а я ему тут не подмога. Из меня посол...
- Лучше некуда, как я считаю - это подъехавший Ринквэ вмешался в разговор - но я вот искренне рад, что Ильо с нами. Он у дяди Турко дружиной командует. Что они вместе учинили в последней войне - это же было нечто!.. Вы это видели хоть?..
- Нет - отвечаю - мы попались почти в самом начале боя. Меня оглушила какая-то здоровенная образина, а Карьо попытался меня вытащить и тоже получил... А что там было? То есть я понимаю, что мы победили, но?..
- Вот тогда Тьелькормо и показал себя - говорит Ильфуин. - Он забрался - с лошадьми! - на гору над ущельем... помнишь то ущелье, где все началось, да? - и когда орки поперли, обрушился на них сверху. По склону! Как мы тогда не поразбивались все - ума не приложу. Я всю дорогу твердил ему, что он спятил - но он меня не слушал, и как оказалось, правильно делал. Они так удивились, что как-то позабыли, что их вчетверо больше. Тут и пошла потеха... После этого боя Маитимо и сказал, что в случае его смерти Дом ведут Макалаурэ и Тьелькормо вместе... как и вышло. Мы-то ведь его тоже почитали погибшим. Ну, то есть на самом деле трое их было, Курво вдруг сразу вспомнил, что он Атаринкэ, и построил всех, кому не хватило от старших двух, так, что любо дорого посмотреть...
- До сих пор об этом с дрожью вспоминает - вставляет Тьельпэринкар.
- Ну вот, а потом Маитимо вернулся. И мы посовещались, и решили, что короля меж нами нет - Фэанаро был один... и поделили землю. Теперь Маитимо, Кано и Курво с Турко держат рубежи, а Морьо и младшие сидят на юге и снабжают нас всем необходимым, а при нужде подходят с ополчением. И ничего так стоим, смею Вам заметить. Враг не жалуется! - и Ильфуин демонстрирует одну из своих коронных ледяных улыбок. - Так что добро пожаловать в Страну Семерых Князей...
- Рубеж Маэдроса. Так это здесь зовут...
- Северное Пограничье.
Пограничье! Ощущение незримой линии, прочерченной через Степь, натянутой, как струна, не оставляет меня всю дорогу. Вроде бы тишина и покой, колышется ковыль, кричат какие-то мелкие пташки... но это видимость. Через золотой простор, через небо и землю чьей-то могучей рукой проведена черта.
И мы ее пересекаем. Слегка по-другому пахнет ветер, слегка в другом ритме шевелятся высокие стебли, но меня словно бы отпускает тяжелая хватка незримой грубой удавки. Бывало у нас такое - что к кандалам привыкаешь, и когда их снимают, первое время тело кажется неестественно легким. Вот что-то вроде того. Ошарашенно трясу головой, обвожу окоем глазами - нет, ничего очевидного не изменилось, но мое ощущение явно не только мое - брат внезапно заходится в кашле, а потом резко и свободно вздыхает - и приподымается на носилках:
- Ох ты!.. Ильо, поможешь выбраться из этой колыбели? Дальше я сам, наверное...
- Предел. Мы его так называем. Вроде как тут Моринготто кончается. Иногда он доходит почти до гор, иногда - откатывается на север. Последнее время было тяжеловато, но лучше, чем пару лет назад - тогда он пытался нас теснить, дышал у самых Башен...
- Как это понимать?
- Полагаю, что это он так пытается доказать свое право на эту землю. А мы ему не даем! - смеется Ринквэ, одергивая поводья. - Мы - и еще Финдэкано на западе, и Айко с Артьо - здесь, в Ород-на-Тон. Ну, в общем, отец вам это объяснит лучше. Тут такое дело: никто до конца не понимает, что он - ну, этот - пытается учинить. И что он для этого использует. Мы вообще очень мало представляем, что он может, а что нет.
- Зато - говорит Ильфуин - мы представляем, что можем мы. А вам стоит понять, что у нас тут война, хотя настоящей драки не было уже лет сто. Просто это - война другая. Не оружием, если Вы понимаете, о чем я. Хотя и без стали не обходится; но тем не менее сталью-то мы его пока превосходим, и он не может этого не понимать. Его слуги покамест с нами справиться не в силах; вот он и пытается - сам. Как умеет...
- А умеет недурно - мрачновато добавляет кто-то из отряда.
- Что уж. Вала какой-никакой.
- Да, кстати! - спохватывается Ильфуин. - А вы его-то самого видели?
- Боже сохрани. Нет, конечно. Нас осматривал Ненавистный, как и всех, кто поступал на рудники - он у них вроде как за это отвечает.
- Тэвильдо?
- Он самый.
- Куруфинвэ на него в страшной обиде. Он-то избрал себе, понимаете ли, символ - и тут узнал, что у символа сего есть... хм-ммм... еще один носитель. Очень был сердит... но знак менять не стал, только обещал, что когда-нибудь разберется с недостойным названия "кот" лично.
- У него, надеюсь, будут на это возможности...
- И что? - Ильфуин явно полон искреннего любопытства. - С вами делали что-либо, помимо цепей и прочего?
- Ильо - Тьельпэринкар укоризненно приподымает бровь - может, не стоит их мучить, а? Все-таки только что оттуда! Им может быть, знаешь ли, неприятно вспоминать...
- Нет - твердо отвечает брат - нам приятно об этом вспоминать. Потому что мы больше не там. И потому что все, что мы видели, может послужить против этой дряни. Так что расспрашивайте, сколько влезет...
- Особенно учитывая - подхватываю я - что мы вообще-то думали, что нас будут не расспрашивать, а допрашивать.
Ильфуин выдает первостатейную волчью усмешку:
- Здесь - не будут. Нам бояться нечего, пусть нас боятся.
- А почему вы не думаете - угрюмо спрашивает Карьо - что мы можем быть опасны?
Ринквэ морщится:
- Ну, ты понимаешь... если мы сочтем, что двое беглых пленников опасны нам настолько, что ради этого нам нужно не доверять двоим потерянным родичам... ну, тогда, считай, этот уже нас победил. Ибо запугал до полусмерти. Как-то это грустно бы вышло, ты не находишь?
- Нахожу - смеется брат. - Ох, проклятье, как же я рад, что мы встретили именно вас!
Ринквэ смеется в голос - а Ильфуин качает головой, но тоже улыбается - краешками губ.
Степь струится мимо, а лесистые склоны убегают назад. Я ненадолго задремываю прямо в седле, убаюканный мерной рысью своего иноходца - и поэтому место нашего назначения возникает передо мной неожиданно, словно бы прорываясь изо сна в явь. Резкий порыв ветра пробуждает меня, хлещет холодом в лицо, я вскидываюсь, приглядываюсь - и вижу Ущелье.
Горы уступами обрываются вниз, бурая земля сменяется серым скалистым нагромождением, и в этой серой стене словно бы прорублен огромным топором проход. Узкий и прямой, скрытый тенью нависающих каменных громад, он ведет куда-то в темноту, а по краям его журчат, срываясь вниз, ручьи, и кривые маленькие сосенки, последние порождения Дортониона, цепляются за скалы, простирая ветви над серебристой пропастью.
- Аркалонд! - кричит Тьельпэринкар - и повинуясь резкому жесту его руки, мы поднимаем глаза. Вверху, над ущельем, подобно тем соснам, словно бы вырастают из камня того же, что и камень, дымчато-серого цвета, две башни - по обе стороны прохода, одинаковые, острые и высокие, увенчанные тонкими, металлически блестящими шпилями, сверкающие в свете склоняющегося к закату солнца множеством узких окон. От подножия их расходятся в стороны эскарпы - как корни, цепляющиеся за скалы; между ними протянута над ущельем легкая, кажущаяся почти хрупкой галерея, но я понимаю, что хрупкость эта обманчива. С галереи смотрят вниз, в сторону севера, сверкающие бронзой стволы баллист; под ней и на склонах нет ни травинки, ни деревца, голая матовая скала, и не подойти к ущелью, минуя бдительный взгляд Стражей Прохода. Передо мной нечто совершенно новое для меня. Башни не похожи на летящие, невесомые маяки Тириона; они крепко держатся за землю, они не украшены ни золотом, ни лепниной, ни лишними декоративными пристройками; они просты и опасны, как меч, и красивы, как меч. Я смотрю, запрокинув голову, а мы влетаем в ущелье, и грохот копыт отдается в скалах тысячекратно, а в ответ ему поют низкими грозными голосами рога. Нас заметили - и приветствуют, как друзей. Нет, не как друзей - как хозяев.
Мы проезжаем ущелье до середины, и вверх уходят две тропы - на запад и на восток. Тьельпэринкар коротко кивает - встретимся еще, мол - и сворачивает к восходу, а мы направляем коней на закат, и они начинают карабкаться вверх по неожиданно удобному, оснащенному широкими, вырубленными в камне ступеньками подъему. Дорога вьется петлями, и над каждым поворотом на нас смотрит бесстрастными глазами бойниц тяжеловесный бастион. С бастионов нам кто-то машет, Ильо салютует в ответ - но вот и кончилась тропа. Мы выезжаем на открытую всем ветрам площадь, мощеную все тем же серым гранитом, а Башня прямо над нами, и ворота ее распахнуты настежь. Привратная стража подбегает к нам, брату помогают слезть с коня, вопросов не задает никто, видно, что Ильфуину здесь доверяют во всем.
Мы спешиваемся, коней у нас забирают и уводят куда-то за ближний эскарп. Идем к воротам - и в воротах видим стоящего, прислонившись к стене, одинокого воина. Тускло отсвечивает кольчуга двойного плетения, на поясе висит тяжелый меч в украшенных ножнах; лицо до боли знакомо, но я узнаю его не с первого взгляда.
Насмешливый охотник Тьелькормо действительно очень, очень сильно изменился с нашей последней встречи.
***
Как передать впечатление от знакомства с тем, кто вроде как уже был тебе знаком? Все-таки память - удивительно ненадежная и неверная штука. И лживая. Она хранит какие-то отпечатки, остатки, ощущения - а посмотришь въяве, и где твоя прошлая истина? Канула бесследно, разбилась вдребезги, как разбивается корабль о ледяную плавучую гору - быстро, страшно, только круги по воде.
Он был самым легким и самым ненадежным из принцев. Весь он был - быстрое движение в сторону. Ото всего - в сторону: от фамильного мастерства, от семейных дел, от ссор и распрей... весь Валинор стоял на ушах и дробился надвое, а он скакал травить кабана вместе с Ангарато и Аиканаро, словно бы и не было ни жгучих слов, ни ползущих слухов. Никогда не утруждавший свои изящные руки молотом или резцом. Никогда не желавший никакой славы, кроме доставшейся ему безо всяких трудов, просто от рождения, славы первого красавца Амана. Никогда не споривший ни с кем - он просто не ввязывался в разговоры, заламывал бровь и уходил прочь. Как же он меня тогда бесил! Мы - внуки Махтана, Ауленоссэ по крови и обучению, отказавшиеся от пути и учительства своей родни ради ослепительной истины старшего Куруфинвэ... мы пытались волей-неволей быть самыми верными, самыми похожими. Мы внимательно слушали, запоминали дословно; мы привесили на пояса мечи и рисовали гербы на щитах; мы сидели в Формэносто, не вылезая, месяцами, гордясь тем, что мы - хоть и сугубо по собственному желанию - тоже немножко изгнанники... а для него ничего не стоило нахально заявиться в Тирион посередь золотого дня, побродить по главным улицам, проплясать пару танцев на площади и ускакать обратно, оставив честных вассалов Нолофинвэ с отвешенными челюстями и одним на всех вопросом "что это было?"
У меня тогда было стойкое ощущение, что это у него такая игра. Что он вообще не умеет воспринимать ничего всерьез. Нам, серьезным, как Эккайа, это казалось каким-то почти предательством, и в глубине души, я боюсь, мы оба искренне удивлялись, что Фэанаро ничего с этим не делает.
А он не делал с этим ничего. Спокойно воспринимал и отлучки сына, и внезапные возвращения, и неприкрытую дружбу с детьми Арафинвэ, и полное пренебрежение ко всему, что казалось сутью и целью бытия Первого Дома Нольдор. Теперь-то я понимаю, что в отличие от нас будущий Нольдоран Куруфинвэ видел не дело его тела, а дело его души - как и всегда и во всем. Но это теперь. Тогда не понимал.
Что-то колыхнулось во мне только тогда, когда погиб Финвэ. То есть тогда во мне колыхалось буквально все, но именно в тот час я разглядел-таки малую часть того, чем был третий сын Огненного Духа. Мы, бывшие на охоте и накрытые тьмой, сумев-таки через час или около того подняться на ноги и скликать перепуганных коней, вернувшись в разоренный наш дом, увидели там всех семерых - и все вели себя в этот момент бездны совершенно по-разному. Маитимо с окостенелым лицом раздавал указания, Макалаурэ забросил арфу в угол и помогал придти в себя уцелевшим, Атаринкэ, храня жутковатое молчание, правил расколотый, погнутый венец Верховного Короля... Карнистиро собирал разбросанную по покою привратной стражи броню, ругаясь в бешенстве, на чем Арда стоит, младшие забились куда-то... а Тьелькормо сидел у тела деда и плакал, не стыдясь и не скрывая слез. Он, холодный, как Таниквэтиль, замкнутый, как Врата Ночи и спесивый как я не знаю что! И слезы его не казались слабостью. Если угодно, он плакал как воин. Не знаю, как это объяснить понятными словами, но это было так. Это был не юный внук, рыдающий по доброму дедушке, это был истинный принц, оплакивающий истинного короля.
А потом он выскользнул из своего горя, как змея из кожи - хотя и было очевидно, что где-то внутри оно продолжает жить, что старая чешуя просто втянулась внутрь и обступила сухим шелестом сердце; но он снова обернулся собой. И повел тех, кто оказался рядом, к воротам, собираться в отряд и ехать в Валимар вслед за Маитимо.
Сейчас я вижу перед собой то же лицо, что и прежде. Те же насмешливые тонкие черты, то же ехидство в уголках губ и та же неясная отстраненность в глазах; но вместо легких бликов от крылышек порхающей бабочки на это лицо легла тень крыльев кречета. Азарт безумной гонки за удирающей дичью сменился спокойной выдержкой засады. И что может ударить из этого схрона быстрой стрелой? Я бы не взялся сейчас отвечать на этот вопрос; вместо этого я медленно склоняю голову и негромко произношу:
- Приветствую принца Туркафинвэ.
- Мое имя Тьелькормо - для тебя, родич - лениво отвечает он. - Дурацкие церемонии соизволь оставить дуракам - и в следующее мгновение он оказывается рядом - движения я не уловил - и сжимает сперва меня, потом брата в быстрых, но костоломных объятиях:
- Махтаниони! - смеется он, отпуская Карьо и отходя в сторону, чтоб пропустить нас в дверь. - Лисы чертовы рыжие! Я вас уже похоронить успел!
"Я"?.. Удивительно. Вроде как мы не были особо близки? Что мы ему? - думаю я, и, видно, на моем лице что-то из моих мыслей отражается, потому что Тьелькормо моментально и неуловимо мрачнеет.
- Мне все равно - говорит он - были ли мы друзьями. У меня вообще друзей, правда сказать, маловато, не люблю я их заводить. Но вы были с ним - а значит, были и со мной. И с Курво, и с остальными. У нас на Рубеже все наперечет.
Я киваю. Сказать тут нечего, да и незачем - и иду по узкой винтовой лестнице наверх, виток за витком, куда-то под острую кровлю Башни.
Комната Тьелькормо невелика. Она устроена прямо под крышей, так что стены у нее полукруглые и наклонные, а потолок просвечивает черепицей. Но пол выстелен удивительной работы мягким ковром, в камине дрожит и трещит яркий огонь, а дубовые кресла просто-таки созданы для того, чтоб в них устало рухнуть. Что мы немедля и проделываем.
Комната быстро забивается народом. Тьелькормо, как любезный хозяин, накрывает на стол; Ильфуин торжественно опускается на жесткий стул с прямой спинкой - по-моему, единственный предмет в комнате, выглядящий неудобным! - и застывает на нем сидячим памятником самому себе. Через пару минут дверь распахивается и влетает сияющий Ринквэ с мокрой головой и в свежей, даже непоглаженной котте; за ним торжественно входит Куруфинвэ-второй-Атаринкэ.
Вот уж кто не изменился совершенно! И у меня от этой неизменности перехватывает дыхание. Он действительно очень похож на отца; но то, что раньше воспринималось естественно и спокойно, теперь - когда Короля не стало - бьет тараном по лбу. Курво перехватывает наши моментально скрестившиеся на нем взгляды и морщится, но через мгновение уже улыбается во все лицо.
- Я рад вас видеть - вкрадчиво произносит он - и с нетерпением жду отчета о проделанной работе.
- Что? - слегка ошалев, говорим мы хором.
- Ну, вы ведь производили для нас разведку в Ангаманди, если я не ошибаюсь? Вот и докладывайте.
- Вот так это теперь называется? - все еще не вполне придя в себя, бормочет брат.
- А вы как думали? Нольдор в плен не сдаются! - Атаринкэ наконец-то позволяет себе рассмеяться. - Молодцы, что выбрались - уже серьезнее говорит он. - Вы не представляете себе, какие молодцы. Тьелько уже сказал вам, что нас мало?
- Нам тут, похоже, это каждый первый будет говорить...
- А что поделаешь. Факт, увы. Непреложный. Ну? Рассказывайте.
И мы рассказываем. Про рудники, про тварей, про орков, про пленников. Про то, что с нами делали и чего не делали. Говорится неожиданно легко - словно бы весь страх и всю усталость мы действительно сбросили, перейдя то, что они тут именуют Пределом. Как и предсказывал Тьельпэринкар, когда мы упоминаем, что были вынуждены выучить Орквин, глаза у его отца загораются опасным огоньком:
- А как вы умудрились?..
- А у нас выбора не было. Квэнья и Синдарин там были запрещены, если на них и говорили, то только между собой, вполголоса...
- Из Синдаколло получилось полморгота! - снова смеется Атаринкэ. - Был бы здесь Морьо, он бы оценил!
Под общий смех мы недоуменно переглядываемся.
Туркафинвэ качает головой:
- А, да, вы же не знаете. Кто такой Элу Тингол, вам хоть рассказывали?
- Д-да... Король Синдар?..
- Точно. И - на словах - всего Бэлерианда. Так вот, он, когда ему кое-кто не к месту кое о чем проговорился, додумался до того, что запретил Квэнья. На земле всего своего королевства; то есть - как сказано выше - Бэлерианда как такового.
- С ума сойти - говорит брат. - И что?
- И ничего. Первое, чего он добился - это большого непонимания со стороны сестрицы Артаниссэ, которая вроде как с ним поначалу подружилась. Как же, мы же невинные жертвы, и мы же на родном языке не говори? Он слегка подзабыл, что Тэлерин вообще-то тоже Квэнья, хотя и шепелявая...
- Синдарин пока не запрещал - продолжает Курво. - Потому и тянет только на половинку от Аиро Мэлекоро. Ну ничего, у него еще все впереди... Ладно, шутки прочь. Скажи-ка мне что-нибудь.
Я слегка напрягаюсь, но все же вполголоса бормочу:
- Почти. Все в настоящем времени. Будущего и прошлого для орков не предусмотрено.
- И что ты сказал?
- Кхуррув... это то есть Куруфинвэ... князь демонов, носит кошачью морду и убивает воинов.
- Ношу. И убиваю. А почему демонов?
- У них для всего плохого... с их точки зрения... одно слово. Rugh. То есть rauco. И валарауко - rugh, и Маиа злой - rugh, и Эльда - тоже rugh. Простой они народ, орки-то.
- Стой. - голосом крайне удрученным говорит Атаринкэ. - Что? Rugh - то есть rauco? Ты хочешь сказать, что вот это был язык Квэнди?
- А я тебе говорил - спокойно вставляет Тьелькормо. - И Маитимо тебе говорил. А ты не верил. Они - Квэнди. Были.
- Боюсь, что так, cundur - печально говорит Карьо. - Мы, сами понимаете, рассмотрели их вблизи. Это действительно были Квэнди - крайне странные, но... И они в чем-то остаются ими и по сей день.
- Тьма и кровь! - шипит Тьельпэринкар. - Да быть того не может! Что, этот настолько силен?
- Я так понимаю, что он может это сделать не с любым - тихонько отвечает Карьо. - Вроде как - ну, как они сами рассказывали, когда были в не особо зверском настроении - они когда-то согласились ему служить... и он дал им за это, видите ли, силу, смелость и удачу. Сами можете убедиться, какую.
Все молчат. А я вспоминаю, как меня в свое время размазало по стенке вот это понимание; когда смотришь в дикие желтые глаза ненавистной твари - а тебя касается, коряво и неумело, некое подобие sanwe - как обрубок руки. И ненавидеть как-то уже не очень выходит; а ведь ненависть тоже давала сил.
- Ладно. - резко припечатывает Атаринкэ. - Плакать о судьбе Оркви будем потом. Чем нам это все может помочь?
- По-моему, это очевидно - все так же бесстрастно говорит Туркафинвэ. - По-моему, враг в очередной раз оплошал и сдал нам в руки свое оружие. Он заставлял Эльдар учить эту пакость? А вот теперь у нас есть те, кто сможет понимать его слуг и таким образом выдавать его планы. Помнишь, мы все думали, что делать с пленниками?
- А у вас есть пленники? - ошеломленно спрашиваю я.
- Да. Один-двое. Больше не вышло, они вообще в плен сдаются очень неохотно, предпочитают глотку себе перерезать, только бы живыми не даться. Им про нас рассказывают Единый знает что. Ну вот, все-таки пару раз повезло... а что с ними делать - не знаем. Много раз спорили, Эльдар это были или нет... но так или иначе - это не вполне твари, кем бы ни были их предки. Они умеют говорить и думать, так что убивать их в плену как-то... несподручно. А теперь мы наконец-то сможем их допрашивать!
- Некоторые из них - там, в рудниках - понимали Синдарин - говорит брат; Атаринкэ в ответ морщится:
- Эти - не понимают. Судя по всему, Моринготто это делает нарочно - то есть посылает к нам не знающих нашего языка. Боится, что ли, что мы их перевербуем? Вот ни о чем другом будто и не мечтали...
- Ладно. - произносит Тьелькормо, припечатывая столешницу ладонью. - Об этом - потом. Мы узнали от вас все, что хотели. Что бы вы хотели узнать от нас?
Мы молчим. Не оттого, что сказать нам нечего, а оттого, что слов скопилось слишком много, и им трудно вырваться наружу. Что мы хотим узнать? Девятеро Высших, да все сразу! Мы потеряли семьдесят лет впустую, мир жил без нас - словно бы нас прогнали из игры, и теперь, вернувшись, нелегко понять, каковы ее правила и как стоят фигуры. Но есть одно - то, о чем не спросить просто нельзя, хотя и спрашивать страшно. Мы переглядываемся. Судя по обреченному выражению в глазах брата, он думает о том же, о чем и я.
- Мы хотели бы узнать... - Карьо кашляет, прочищает горло и начинает сначала. - Мы... хотели бы спросить...
- Мы хотели бы узнать, как он умер. - перебиваю его я, и брат с молчаливой благодарностью прикрывает глаза.
- Он умер легко - тихо отвечает Тьелькормо. - В конце он уже не чувствовал боли. Он бы и смерти не почувствовал, если бы мы не отогнали валараукар.
- А его убили валараукар?
- Да. Окружили. Он прорвался вперед, мы не успевали за ним. Его отсекли... он убил... развоплотил... нескольких из них, но там был их вождь. Некий Косомоко, из древних Маиар Врага. Он и ранил отца...
- Ранил?..
- Да. Мы сумели вытащить его живым. Он умер у нас на руках - позже.
Тьелькормо кивает. Но не говорит ни слова; и вместо него отвечает Атаринкэ:
- Он приказал нам поднять его и дать ему взглянуть на Ангаманди. Мы сделали это; и тогда он проклял Мэлекоро. Страшно проклял. Прорек ему незаживающие раны и истощение сил, и потерю той власти над миром, какой обладают Стихии; сказал, что он, унижавший других, будет унижен стократ... а потом огляделся еще раз... и - дальше уже говорил только нам. - Курво переводит дух. - Он сказал, что Цитадель силой наших мечей не взять. А потом потребовал, чтобы мы повторили... те слова.
- Я не понимаю. - ошеломленно говорю я.
- Мы тогда тоже не поняли. Но - исполнили. А потом до нас дошло... точнее, это Маитимо нам помог разобраться, он с тех пор, как вернулся оттуда, вообще удивительные вещи иногда понимает. На самом деле отец имел в виду, что война - настоящая - будет вестись не железом. И не числом. Когда Моринготто начал давить нас... когда возник Предел - мы поняли, о чем шла речь.
- Это война воли - говорит Тьелькормо звенящим голосом. - Это война воли и духа, и разума, и хитрости, и речи. Ни он нас, ни мы его не одолеем мечом. Мы воюем с Вала - мы должны научиться воевать, как Валар.
- И это все?
- Нет. - Туркафинвэ закусывает губу. - Потом он начал... словно бы бредить. Это было... это было удивительно. Он говорил на таком языке, которого знать не мог. Я еще во время плавания заметил, что он иногда переходит на Валарин... он тогда сказал, стоя на корме и глядя на Гору: "Никогда больше не увижу тебя, Danah-igwis-telguhn" - мы чуть в обморок не попадали. Так вот, он говорил на языке Сил. Вокруг все дрожало, мы едва стояли на ногах... а потом он заговорил на Квэнья, но на такой, какой никто не пользовался уже тысячу лет, наверное - на языке Куивиэнэн. Отец родился в Амане, когда речь уже изменилась! И никто не учил его языку Великого Похода - зачем бы?.. Его смог понять только Курво. - Тьелькормо снова кивает брату, и Куруфинвэ произносит, почти нараспев:
Neri ur natsi nostalen mare
ar varo naltur ar omi carmar
ulqe nusimar -
qarda qentien no mare nar i hondor
nerinwe ar omu nalto usiere
i limbelu tuctalla nai mara
nalto fustume ma Melcon i var limpilto
var tucielto en i umavaisor
listanelto in otso qarda.
- Что это значит, на самом деле я тогда не понял, тут Турко преувеличивает - Атаринкэ невесело улыбается краешками губ. - Но потом сумел перевести.
- И что это значит?
- "Эти мужи не добры по сути своей. Во все, что они творят, вплетено зло. Мало добра в сердцах этих мужей... Даже если они сумеют сбежать, уйти далеко - Мэлько разнюхает их, они скованы с ним, обречены оборачиваться на него - потому что восславляли великое зло и склонялись пред троном ненависти". Это примерно, за точность перевода не ручаюсь - больно уж сложная речь. Так сейчас даже Ваньяр не говорят.
- Эру Единый. - бормочу я. - И о чем это он?
- Мы не знаем. - отвечает Тьелькормо. - Надеюсь, не о нас. Так или иначе, он сказал это - и умер.
- И его тело рассыпалось белым пеплом, а нас ослепил белый огонь - говорит Атаринкэ и опускает лицо. - Нам нечего было хоронить. Он сам себе стал погребальным костром. Вот так.
Тишина заполняет комнату, как вода трюм тонущего корабля. Потом Ильфуин встает со стула, одним длинным шагом подходит к столу - и берет со стола узкогорлый кувшин, и наливает вино в бокалы.