Матвей Сергеевич неспешно спускался с верхней площадки телебашни. Спешить было некуда и, в особенности, незачем - поскользнуться на заснеженных ступеньках было проще простого.
День был неудачным, как обычно в терени последних двух лет. Подниматься сюда было абсолютно безнадёжно, однако надежда не угасала. Ведь нашёл же три года тому назад подобным образом Потапыча. Правда Потапыч помер от старости, но ведь НАШЁЛ... нашёл... когда-то...
Но сегодня опять не было никакого постороннего движения.
Только серый снег. Почти белый.
Слава Богу, что чёрный, от которого лёгкие отхаркивали кровь и нечто, похожее на нефть, не шёл уже давно. Последняя волна 'чернухи' прошла года четыре тому - Матвей переждал её в подвальном складе супермаркета. С тех пор снег становился всё светлее, тучи - легче, воздух - чище. Так, глядишь, и солнце когда-то выйдет, хотя и вечные сумерки уже стали привычными.
Матвей старался ни о чём не думать - просто шёл вниз и считал ступеньки. Когда шёл вверх, считал в прямом порядке, когда вниз - в обратном. Правда, после шестисот он обычно сбивался, а то и вообще забывал что делает, поэтому при обратном счете он обычно начинал с тысячи.
Семьсот сорок шесть....
Семьсот сорок пять..
Семьсот сорок четыре...
Семьсот сорок три...
Главное - ни о чём не думать...
Матвею Сергеевичу было даже немного смешно от осознания того, что он продолжал искать живых, зато перестал искать хоть что-то, что могло подсказать кто он сам. С прошлым его не связывало ничего, кроме рваного косого шрама от плеча до пояса. Слева направо. Широкий и страшный. Почти как портупея.
А ещё в бумажнике лежали деньги и штук десять визиток 'Бурятин Матвей Сергеевич. Мастер спорта. Рукопашный бой - индивидуальные тренировки'. Номер мобильного соответствовал тому, который был при себе.
Вся остальная информация о себе сводилась к тому, что можно было узнать из зеркала. Лет сорок на вид, седой, заросший как бирюк. Однажды Матвей даже побрился, дабы узнать как выглядит собственное лицо. Не понравилось, да и холодно без бороды. К тому же противогаз сильно пристаёт и раздражает кожу...
По началу было просто невыносимо. Нет, не от того, что ничего не помнил о себе - просто было настолько плохо на физическом уровне, что даже думать не получалось. Жуткий мороз, голод, почти полное облысение, постоянная боль во всём теле... Одиночество... Он едва выжил в аду, в котором внезапно оказался...
Примерно пять лет назад он проснулся от жуткого холода. Даже не от самого холода, а от кошмарного озноба, который сотрясал тело, будто в приступе эпилепсии. Проснулся в подвале котельной. Очнулся и начал блевать, кашлять кровью. Интуитивно выбрался наверх - там выла вьюга, шёл крупный черный снег, и было ещё холоднее.
Два дня он пробыл в подвале, изредка питаясь засохшей колбасой и тушёнкой. Затем снова впал в беспамятство. Очнулся в чьей-то квартире, возле догорающего костра из мебели. Окна были выбиты уже давно, вероятно взрывной волной. Горел книжный шкаф со всем содержимым и куча другой изувеченной мебели, а Матвей лежал рядом на полу, закутавшись в четыре одеяла.
Он почти не помнил, как нашёл хорошо обставленный частный дом с электрогенератором. В памяти осталось только несколько обрывков о каких-то других домах, газовых баллонах, плитках, на которых готовилась каша, и о том, как выносил во двор задубевшие, полуразложившиеся скрюченные тела бывших жильцов. Женщина, мужчина, двое сыновей среднего школьного возраста.
В доме были телевизор, стиральная машинка, телефон и ещё много другой домашней техники из которой пригодились только газовая плита и компьютер. Плиту, два газовых баллона и компьютер он перенёс в подвал. Там было не так холодно, а главное, не было противного чёрного снега, который едва-едва светился в кромешной темноте. В остальной же технике не было никакого толку: телевизор и радио транслировали только белый шум, телефон молчал, а система отопления и стиральная машинка были плотно завязаны на внешние коммуникации.
Мир вокруг был мёртв и приходилось выживать на его останках, таких как крупы, консервы и, прежде всего, баклаги с минеральной водой. Последние имели огромную ценность в виду чистоты воды, которую невозможно было добыть из мерзкого тёмно-серого снега.
С тех пор прошло долгих пять лет. За это время снег успел посереть почти до нормального и даже один раз шёл отвратительный дождь вперемешку со снегом. Наверное, это было лето.
Тепер он спускался по железным ступенькам и считал от тысячи в обратном порядке.
Дыхание и лицо уже привыкли к противогазу.
Семьсот сорок два...
Правая рука прижимала АКСУ к бедру, чтобы не болтался, совершенно привычно и естественно. Настолько, что лишние три килограмма нисколько не мешали.
Семьсот сорок один...
Никаких мыслей. Только хруст снега на морозе. Хррр...
Семьсот сорок...
Хррр...
Семьсот сорок один...
Тьфу ты! Семьсот тридцать девять...
Только вой ветра и хруст снега под сапогом.
Семьсот тридцать восемь...
Хррр...
Ни единого признака жизни...
Семисот тридцать семь...
Хррр...
Ни единого огня... опять...
Семьсот тридцать шесть...
Хррр...
2.
Всё тот же вопрос терзал ум каждый раз, когда он возвращался в подвал с телевизионной вышки и заваривал крепкого чаю.
С определённых пор он облюбовал хорошие подвалы. В них всегда было тихо и тепло. По крайней мере, тише и теплее чем снаружи. Исключением было время, когда рядом с ним был Потапыч - тогда они изредка ночевали вместе в гостиной похожего дома.
Но Потапыч умер, и Матвей перебрался в подвал другого дома, куда почти три месяца сносил всякое добро: газовую плиту и баллоны, электрогенератор и дизтопливо, харч и воду, одежду и обувь.
Мысль терзала мозг уже много лет и то ли затупила зубы, то ли мозг выработал на неё иммунитет. Как вонь давно не стиранных одежды и тела: поначалу гложет, а потом привыкаешь.
'Как так вышло?'
Как так вышло, что выжил именно я?
Должно же быть логическое объяснение тому, что произошло!
Как так вышло, что я не помню ничего?
Должно же быть логическое объяснение тому, что произошло!
Как так вышло, что все умерли и большая часть города лежит в руинах?
Должно же быть хоть какое-то объяснение тому, что произошло!
Все вопросы должны начинаться с ответов. И где та сволочь, которая их знает?
И так вечер за вечером...
И никаких ответов.
Только крепкий чай.
Только 'Rolling Stones' негромко играет в компьютерных колонках.
Только гудение ветра в вытяжке.
Только о д и н о ч е с т в о.
- 2. - Рекреация.
1.
Невесомо и беззвучно парила маленькая пылинка.
Вокруг царил вакуум вселенского масштаба времён предшествовавших Большому взрыву.
Это даже не было тьмой - там не было даже тьмы.
Только маленькая пылинка.
А может атом или даже протон.
Или наоборот - Вселенная, готовая взорваться миллиардами галактик.
Здесь не было с чем сравнить.
И некому - пылинка спала, набиралась сил. Можно сказать, что здесь не было даже её самой. Только вязкая пустота.
2.
- ... Всё-таки выжил. - голос был приятным и мягким, будто ватное одеяло. В него хотелось закутаться потеплее и расслабиться. - Твоя кома несколько затянулась, но я даже не сомневался в тебе.
- А почему ты мог сомневаться? - голос только что проснувшегося сознания был слаб. Его сил едва хватало на короткие нечёткие фразы.
- Я мог сомневаться только в твоей решимости вернуться... Мог... Но не стал...
Слабый голос немного помолчал и спросил:
- Где я?
- Если говорить совершенно точно, то нигде.
- Понятно, - ему и вправду было понятно.
- Вот видишь, будь при тебе груз памяти, ты вряд ли смог так просто осознать это.
- А что с ней случилось?
- Я бережно храню её.
- А со мной?
- Спи, ты всё узнаешь, когда сможешь осилить. - сильный голос на миг задумался. - Твоя смерть была бы верхом неблагодарности. Спи...
- Хорошо... Можно ещё один вопрос?
- Только один.
- А кто есть ты?
- Пока что - твой Бог. Надеюсь, ты в скором времени станешь равным мне.
- Я - бог?
- Пока ещё нет, но почти...
Трудно сказать, что владелец слабого голоса уснул - просто его пустоту покинуло чужое присутствие.
И только крохотная вереница алых нитей уходила в бесконечность. Тонких и неосязаемых, как звук.
- 3. - Понедельник.
1.
Довольно спорные ощущения испытываешь, когда тебя будит собака. Большая умная и добрая, как Жофрей. Не тот Жофрей, который из 'Анжелики', а крупный эрдель-терьер. Рыжий и кудрявый, как барашек.
Наверное, так обычно должны будить родители детей: гладить по щеке, шее, негромко, но чётко шептать о том, что уже пора просыпаться. Так нет же, придут, включат свет, скажут 'ты в школу опаздываешь' и уйдут чай готовить. Вот так вот грубо и цинично. Но, слава Богу, отец Насти не поступал так ещё с начальных классов школы. Отец включал в коридоре свет, заходил в комнату мягкой плюшевой тенью, негромко будил и уходил готовить завтрак. Возможно, поэтому у Насти было более крепкое здоровье и нервы, чем у многих сверстниц.
Раньше её будил старший брат, Димка.
Раньше...
Но вот уже года четыре её и отца по утру будил эрдэль-терьер Жофрэй.
Как любого нормального студента-сову, Настю неимоверно ломало идти в универ. Ломал не сколько сам подъём 'в такую срань', сколько нежелание просиживать на абсолютно ненужных и идиотских парах. В таковые были зачислены все предметы, повторявшие школьную программу: физика, химия, история и т.д., которые нисколько не углублялись в то, что не было досказано учителями, а просто поверхностно и ускоренно повторяли зазубренный материал. Брр... гадость... Абсолютно бесполезное времяпровождение.
На втором курсе Насте очень понравился своей фразой седой преподаватель по вышке, чья фраза упала зерном и проросла в благодатной почве: 'Граждане студенты, старайтесь поменьше запоминать всяких формул - вы всё равно все не запомните. Просто понимайте как устроено то, с чем вы работаете, и что вы от него хотите. Остальное вам подскажут книги'. После школьной зубрёжки это прозвучало как откровение. Весь мир моментально стал преображаться.
Во-первых, стало несколько обидно за гигаватты ментальных усилий, потраченных на недолгое запоминание всякого хлама. Второй пункт логически выплывал из первого и ставил окончательную точку в осознании того, что большую часть материала она учила для НИХ, а не для СЕБЯ. Из-за этого у Насти было лёгкое чувство не то обманутости, не то обворованости. От этого стало вдвойне тяжелее учиться. Ведь когда понимаешь, что твои действия по сути дела бессмысленны и нужны только кому-то там наверху для галочки, очень тяжело не утратить интерес к учёбе.
Третий пункт стоял совершенно отдельно и выплывал из фразы завкафедры вышки косвенно: всё вокруг стало систематизированным. Все действия стали иметь причину, всякая мысль имела своё основание, любое решение обзавелось своим последствием. Это было тяжело.
Нельзя сказать, что сказанная фраза была чем-то новым, неординарным. Настя сама и уже давно приходила к подобным выводам. Просто для кристаллизации мысли нужен был катализатор.
И от осознания полной никчемности половины сегодняшних пар вылезать из-под тёплого пухового одеяла не хотелось ну просто совсем. Настолько, что даже написала однажды корректором на чёрной поверхности парты в аудитории 211л.: 'Если кто-то знает, зачем архитектору устройство бульдозера - пишите kabayashi@ukr.net'. Настя готова была прибить знакомого за такой адрес ящика, но тот благодушно ответил, что некто Кабаяши - его любимый женский персонаж. Анимэшник долбаный. А менять было поздно, поскольку шла активная переписка с целым рядом людей, к тому же лень. Кабаяши так Кабаяши - ничего уже не сделаешь. Как ничего не сделаешь с Жофреем и универом.
Ровно в шесть включился компьютер, пошумел немного пальцерезками и чёрез три минуты из колонок донеслись первые аккорды сплиновской песни 'Мама мия'. Спасибо тебе, Гриша, за то, что научил биосом и утилитами будильниковыми пользоваться - если просыпаться, то лучше просыпаться под музыку, а не под пиликанье китайского ширпотреба.
Жофрей просился гулять, в колонках довольно громко для утра играла музыка - сон безнадёжно потерян. Всё! Теперь подъём просто неизбежен.
- Настюха, я тебя сколько просил: делай на будильнике музыку потише, - ныл отец, готовя бутерброды. Он всегда бурчал по утру, но почти всегда беззлобно. - Мне же на работу только на девять. Да и то на полчаса опоздать можно. Вот заберу у тебя компьютер и буду поутру Элиса Купера слушать... Держи.
Он подал на стол бутерброды с сыром и сел пить кофе напротив дочки.
- Спасибо. Приятного аппетита.
- Тебе тоже.
- Угу.
Некоторое время они молча пили кофе, затем отец легенько щёлкнул Настю в нос:
- Чё кислая такая? Проблемы есть?
- Да нет, - Отмахнулась она. - Не хочется просто на эти пары идиотские идти. Ну я понимаю история живописи, ну, блин градостроение, ну вся эта тягомотина с цветовыми гаммами, перспективами, тенями.... Бог с ней... Ну зачем нам на третьем курсе историю поставили?.. Ну на кой, па. Она же никому на фиг не нужна, как и информатика...
Настя начинала заводиться - это было видно по усиленной жестикуляции бутербродом и дирижерским движениям чайной ложной.
- Ёлки-палки, нам вчера пол-пары Харёк рассказывал как полосой прокрутки в Ворде пользоваться. Мне даже представить страшно что будет, когда он до Экселя дойдёт. Это просто академия маразма. Он сам ни фига толком не знает, а нас учить собирается... Что это за учёба, если для получения автомата мне просто нужно ему кусок кандидатской набрать?
- Ты уже набрала?
- Почти. Двенадцать листов осталось... Блин! Па. Да если бы это только по одному предмету, так нет же - кругом. Я за два с половиной года там только двух преподов видела, который ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотели нас чему-то научить. А остальные просто на работу ходят.
- Настя, мы по этому поводу с тобой уже говорили.
- Да, да, помню. Так меня уже просто жаба задушит всё бросать после того, как два года на универ выбросила.
- А с чего ты взяла, что просто выбросила? Если у тебя не получалось брать то, что тебе давали - попробуй ещё раз. Если нет - просто не обращай внимания на то, что тебе не нужно. Не принимай близко к сердцу - просто выполняй правила их игры и получай что тебе нужно.
Настя опустила руки на стол.
- Да уж... Как тут не принимать, если дрючат безбожно...
- Но ведь и матом не кроют, и зарплату не пытаются каждый раз урезать за ошибки.
- Пап, ну ты простой, как двери.
- А может это ТЫ всё усложняешь?
- Помню-помню... 'В жизни смысла нет, а в работе есть. Потому как жизнь она ведь не для смысла, а для прикола'.
Отец улыбнулся и в ореоле топорщащихся волос, которые не удалось спросонья собрать в хвост, стал похож на олдового хиппи. И если б не ряд случаев, было бы очень легко поверить в его полную безобидность. Насколько могла судить Настя, в жизни отца было много моментов, которые он сам не хотел вспоминать. Где-то там, в недрах его памяти хранились такие жуткие вещи, о которых дочке не хотелось даже догадываться. И если бы не шишки в местах переломов на руках и рёбрах, многократно сломанный нос и шрамы на теле, он вполне сошёл бы за одного из 'детей цветов'. Отец говорил, что это всё от неудачного падения в детстве на стройке, и Настя делала вид, что верила. Пожалуй, происхождение травм было единственной темой, относительно которой отец некогда сказал: 'Давай ты не будешь меня об этом спрашивать, а я не буду тебе врать'. И вот он сидел и улыбался губами, пересечёнными от левой ноздри почти до подбородка грубым белым шрамом.
- Правильно. Ты всё и так без меня знаешь, только принимать иногда не хочешь.
- Ну ладно, па, не грузи. И без тебя голова с утра квадратная.
- Из-за твоего финна?
- Пап. Ну я же просила...
Предок сделал ангельское личико:
- А что тут такого? Блин, ты ж 'нормальная внучка нормального дедушки'. Чего тут стесняться?
Настя снова начала дирижировать ложкой в сторону отца.
- Во-первых, - ложка в подтверждение аргумента была выставлена на условной линии пересечения их взглядов, - он тебя до сих пор боится... И не фиг ржать...
- Извини, - сказал отец сквозь негромкий хохот, - да я не с него, а с себя смеюсь... Успокойся...
- А нечего было руки распускать по пьяни. А во вторых, он с семьёй на следующей неделе уезжает.
Она сказала это и даже удивилась тому, как легко произнесла то, во что не хотелось верить, что душило последние три дня ... И на душе стало немного легче. Она сказала это, и отец моментально стал серьезнее.
- Значит вот как... - только и сказал он и задумчиво потёр рыжую бороду ладонью. - Жаль... вас обоих...
Он встал из-за стола, подошёл к окну и закурил. Если отец курит с утра, значит действительно обеспокоен.
- Ну и что вы решили?
Настя уныло покачала головой:
- Пока не знаю.
- Понятно.
Отец глубоко затянулся, выпустил облако дыма прямо перед собой и на его лице проступила грустная улыбка:
- Ну чё, Настюха, будем копить деньги и валить в Финляндию? На крайняк сама укатишь.
- Пап, ну куда ж я без тебя?
- Куда угодно, доча. Куда угодно... Все дети рано или поздно уходят от родителей... Так или иначе...
От двусмысленности последней фразы Насте стало немного нехорошо и похолодело в желудке, но виду она не подала.
2.
Она ехала в кольцевом и размышляла над сегодняшним разговором с отцом - довольно странным человеком, для Взрослого, и тем более Отца. А уж то, что в нём жил Зверь, вообще стояло отдельным параграфом.
Он постоянно талдычил, что он не очень хороший отец.
Он простил жену за то, что сдала дочь в дурдом. Он говорил, что если бы не его постоянные командировки, ничего подобного не произошло бы.
Он простил мать Насти все те гадости, которые пришлось выслушать во время развода. И даже защищал её в разговорах с детьми.
- ... Не нужно держать на неё зла, - говорил им отец. - Со СВОЕЙ колокольни, она поступала правильно и никому не желала зла. Вся беда в том, что меня не было рядом...
Спустя шесть лет его слова оказались пророческими, когда Димка вышел за хлебом и не вернулся... В его смерти - молча, внутри - винили себя и Настя, и её отец.
С тех пор Настя с отцом сблизились до невозможности и стали лучшими друзьями. Поначалу ей тяжело было открыться, но со временем стало легче. Между ними почти не было тайн или недомолвок, хотя отец и молчал о своём прошлом.
А теперь он говорит, что стоит ей только принять решение, и она уедет с Вадимом в Финляндию.
Он не шутил, и от этого было тяжелее всего.
Она даже не сомневалась, что он сможет достать необходимый минимум для эмиграции и проживания там некоторое время. А потом ещё будет регулярно слать деньги.
Вот только он сам уехать не сможет.
Нужно было делать выбор. Между отцом и возможно мужем. Между пост-совковой убогостью и европейским уровнем жизни. Между здесь и там... Между другом и другом...
А отец ведь не поедет, даже если и будет обещать. Просто не сможет из-за какой-то бумажки, данной неизвестно кому, неизвестно зачем. Маленький росчерк ручки запретил рассказывать о своём прошлом в течении двадцати лет с даты подписания. Другой почерк в похожей бумаге лишил его права выезда.
Кем же ты работал, папа?!
От досады Настя едва не расплакалась и больно ударила лбом в вертикальный поручень. Под закрытыми веками вспыхнул бесшумный выстрел и боль прошлась по голове от лба до затылка. Она почти до крови закусила губу и покрепче зажмурилась от боли и, чтобы не видеть чужих взглядов; чтобы никто не видел, как накатываются слёзы.
- 4. - Ретроспекция 1.
--- Зверь. ---
Настя заправила постель и отправилась принимать душ. Ей хотелось ещё немного поваляться в постели с Вадимом, подёргать за волосы на груди, прижаться, приласкаться... уснуть...
Но скоро должен прийти отец, да и не очень приятно, когда от девушки тянет потом. От парней ещё простительно - они от рождения неряхи. К тому же, просто мерзко чувствовать на коже высыхающий пот.
Они встречались чуть больше года, но за это время Настя ни разу не представляла его отцу. Она сама не могла толком объяснить почему, хотя на то был целый ряд причин.
Во-первых, девушка немного комплексовала по поводу присутствия дома какого-либо мужчины, кроме отца. Это был какой-то детский страх что новый мужчина в дому может вытеснить воспоминания о брате, может попытаться занять его место. Нет, дочь с отцом не делала из Диминой комнаты посмертного музея, и даже раздав друзьям все его вещи, не стали держать комнату под замком - теперь там находилась 'опочивальня'. Никита Игоревич нередко ложился там прямо на пол, раскуривал кальян, читал Джека Лондона и прихлёбывал сухое красное.
Во-вторых, она немного боялась непредсказуемой реакции отца. И данный страх не был лишён оснований: предыдущего парня, Саню, предок спустил по ступенькам и вышвырнул на улицу за то, что посмел явиться на Настин День рождения серьёзно выпивши.
В-третьих, просто стеснялась.
И в это раз удача была не на её стороне.
Настя как раз намылила голову, когда хлопнула входная дверь и залаял Жофрей. Как же не вовремя!
Она быстро смыла шампунь, наскоро вытерлась, накинула на голое тело халат, завязала пояс, вышла из ванной и замерла - разговор между отцом и её парнем к тому моменту уже завязался. Никита Игоревич стоял на пороге настиной комнаты, спиной к ней самой. В коридоре стоял крепкий дух перегара.
Она впопыхах не могла слышать, о чём шёл разговор, но ноты отцовского голоса ей откровенно не нравились. Что-то было в них от надвигающейся неприятности.
- ... так говоришь, служил, - многозначительно протянул отец, сделал какие-то умозаключения и хмыкнул. - Так тогда тебя дедушки должны были научить держать удар. Учили фанеру держать?
- Ясно. Тогда сейчас проверим чему тебя учили, - спокойно сказал предок и, прежде чем парень успел ответить, нанёс удар кулаком в грудь.
Настя даже не смогла уловить удар как движение - только одновременный шелест одежды и хлопок удара. Оба звука слились в один, короткий, словно выстрел, и Вадима отбросило назад. Девчонка успела только вскрикнуть и испуганно смотрела из-за отцовского плеча, как парень, оторвавшись от пола, пролетел три метра, ударился затылком, спиной об подоконник и батарею, а затем безвольно упал на ковёр.
- Двоечник, - сказал отец словно сам себе. - Даже по внешним удар не держит. И чему его только учили?
- Пап, ты что творишь? Совсем одурел?! - сорвалась дочь. - Я тебя спрашиваю!
С последними словами Настя оттолкнула отца и бросилась к Вадиму. Она присела на корточки возле своего парня и с удивлением услышала, как тот захрапел.
- Ты не боись, я его по внешним линиям бил, - сказал отец подходя к Насте. - Я ж не изверг, чтоб по внутренним бить... Хе-хе-хе...
Настю передёрнуло от тембра отцовского голоса, и, в особенности, от смеха. На миг ей даже показалось, что в её дом вошёл змей, рептилия, натянувшая на себя отцовскую оболочку. Хладнокровная, бесчувственная амфибия, с противным стальным голосом. Смех монстра был просто невыносим - он больше походил на скрежет железа по стеклу. Возможно, ей всё это только показалось из-за раскуренного с Вадимом через кальян плана напополам с персиковым табаком, но Настя испугалась не на шутку.
Рептилию сильно качнуло, и он рухнула на диван, как раз тогда, когда Настя в гневе вскочила на ноги:
- Какие к чёрту линии?!! Ты совсем до белки допился?!! Кто тебе давал право руки распускать?!
В ответ на это отец поудобнее улёгся на настиной кровати и, закинув руки за голову, почти мечтательно произнёс.
- Не нравится тебе папка? Так убей его, - он улыбнулся и заговорщицки подмигнул. - Хочешь научу?.. А выглядеть при вскрытии будет как инфаркт...У меня вот здесь на шее две жилки есть... Артерии... по ним надо пульс надо отслеживать... У тебя-то они вон как дрожат, прям как у птички... Хе-хе-хе...
Ужас снова сковал Настю и прижал спиной к стене. Страх вытеснил гнев и даже мысли о Вадиме. Вместо отца перед ней лежал на кровати некто, для кого даже собственная жизнь не имела особой ценности, а уж про чужую и говорить не стоило; некто, от кого тянуло могильным холодом. Девушка не выдержала и бросилась прочь из комнаты.
Вдогонку ей ещё раз прозвучало скрежетом 'хе-хе-хе...'
Она закрылась в ванной и долго не могла унять истерику. Ей просто не верилось в то, что это существо - её папа. Её добрый и безобидный папа.
Куда делся папа?
Настя плакала и не могла понять причин страха и столь детской истерии.
Когда она немного успокоилась и вышла из ванной, отец уже спал тревожным сном. Он куда-то рвался, дрожал, с кем-то боролся, скрипел зубами, рычал... Затем успокоился, расслабился, неожиданно сел, свесив ноги с кровати. Его взгляд был совершенно неосмысленным, словно сам Никита Игоревич пребывал в совершенно другом месте. Настя даже не сразу разобрала, что отец бормотал себе под нос.
- ... так точно, товарищ полковник. Сделал как было велено: поймал живьём и обработал... - на его пьяном лице заиграла косая ухмылка, мерзкая, злая. - ... угу... прыткий он оказался, матёрый. Но я с ним за Филонова по полной рассчитался... Хе-хе-хе... сначала растянул, как исусика, и шкуру живьём с рук-ног снял, а мясо солью посыпал. Хе-хе... из его шкуры Манюня мне портсигар оформит... Никак нет, я ему сначала вены верёвкой поперевязывал, чтоб он раньше времени не помер, а потом на крюк за подбородок подвесил... Живучий гад попался... хе-хе-хе... Я с ним за компанию пять часов просидел, пока он не сдох... хе-хе-хе... Будет у меня теперь кожаный портсигар с ягуаром... Если хотите, Манюня может и для Вас такой же сделать... правда с тигром - ягуар был только на левой руке... Хотя и тигр с правой тоже неплохо смотрится... Разрешите идти?..
- Вольно, - сказала дочь и отец снова заснул. На этот раз сидя. Просто безвольно уронил голову и заснул.
Возле батареи застонал Вадим, и Настя помогла ему сесть в кресло.
- Жив?
- Наверное. Он у тебя всегда такой?
- Нет, я сама его таким первый раз вижу.
Девушка не врала, ей было страшно. Страшно было от понимания того, что все те жуткие слова, сказанные после гибели брата, были констатацией фактов, а не пустой болтовнёй отчаявшегося. От того, что человек, которого ты любишь, думаешь что знаешь, и тот, кто в нём живёт, могут оказаться совсем разными людьми. Совсем разными.
В этот момент рядом с ней были два человека, о которых она с уверенностью могла сказать только то, что она их любит.
--- 2. ---
- 1. - Зимний.
1.
Матвей Сергеевич пил чай и с лёгкой ностальгией вспоминал, как пытался вырваться из ледяного плена. Рвался изо всех сил.
Почти месяц ушёл на поиски достаточно мощной машины, и почти столько же потребовалось, чтобы заставить его работать и собрать всё необходимое в дорогу, включая цистерну соляры...
Все приготовления были окончены.
Почти месяц потребовался на то, чтобы научиться управлять 'Белазом', найти полную цистерну дизтоплива и собрать достаточное количество провизии для долгого путешествия.
За год, проведённый в полной изоляции, Матвей Сергеевич до крайности отчаялся и решил во что бы то не стало, прорываться в сторону других городов. Первым в списках значился Киев, как самый крупный, а посему, скорее всего сумевший сохранить остатки жизни. Конечно, существовал немалый риск, что оставшиеся в живых наглухо запечатались в бомбоубежищах и никого найти не удастся. Сергей Матвеевич прекрасно осознавал это. Но нужно было попытаться.
Может быть, там, в других городах или по пути получится узнать, что же всё-таки случилось и каким образом положение вещей пришло в теперешнее состояние. Нужно было что-то делать. А не сидеть себе в норке и постепенно помирать от лучевой болезни. В дозе полученного облучения он даже не стал сомневаться - на вторую неделю после пробуждения, его тело полностью облысело. Матвей Сергеевич поражался жизнестойкости своего организма, но понимал, что и его ресурсы не безграничны. Нужно было предпринимать активные действия, и Матвей Сергеевич не стоял на месте.