|
***
Я всегда бегу туда, где много солнца.
Много лет я убегал от грязной слякоти европейских городов, но это такие места, которые остаются с тобой даже если ты уже давно их покинул. Они застревают где-то внутри, в самом сердце и выковырнуть их оттуда можно только если стереть часть памяти.
Почти полпути до Японии я просыпался по ночам с ощущением липкой грязи внутри, мне казалось, что ею заклеены мои глаза, мои уши и рот. На самом же деле грязь была только на ботинках.
Мы плыли уже несколько дней. Мои сны были мутными и вязкими, как туман, обнимавший наш корабль каждое утро.
Небо было пасмурным и я думал - меня обманули. Японию называли страной восходящего солнца, а я не видел его уже несколько дней.
Ночью голод спал вместе со мной, и просыпался тоже вместе со мной. Я думал, что нужно было бы взять с собой жертву, но я как всегда сорвался с места так стремительно, что еле успел собрать кое-какие вещи.
Поэтому иногда некоторые матросы на корабле ходили вялыми и равнодушными, но этого никто не замечал, а может люди думали, что их слабость вызвана долгим отсутствием солнца.
Иногда мне хотелось спрыгнуть за борт и плыть к островам самому - отчего-то казалось, что так будет быстрее.
Капитан - который, кажется, думал, что я плыву в Японию собирать редких бабочек, исследовать разновидности бамбука или ещё что-то вроде этого - рассказывал о морских драконах, которых лично он видел у берегов много раз. Он говорил так убедительно и даже клялся бородой, что я делал испуганные глаза и хватался за воротник в те моменты, когда это было уместно. Впрочем, там где было неуместно - тоже. Меня вообще считали на корабле сумасшедшим, поэтому я мог бы устроить любую причуду - и это бы никого не удивило. В крайнем случае - выкинули бы за борт.
В глубине души я, наверное, на это и надеялся - что меня всё-таки выкинут и я смогу плыть сам.
Я сходил с ума, но это было уже так привычно, что я не волновался.
С тех пор, как Талла исчезла, я не понимал зачем я встаю по утрам, зачем двигаюсь, зачем дышу. До тех пор, пока однажды я не проснулся с чётким осознанием того, что мой разум снова мне не принадлежит.
Мне стало почти хорошо - значит, всё снова как всегда, всё на своих местах. Нужно было слушать этот зов, что нарастал внутри моей головы. Это был мой дар, моя проклятая способность - я чувствовал, когда в каком-то месте должно был случиться что-то важное, что-то, что в корне может изменить жизни многих людей или экимму. Чаще всего я не знал - что именно и где. Я просто срывался с места и инстинктивно бежал туда, даже если это место находилось на другом конце света. Я не мог не слушать этот зов, потому что иначе он становился всё настойчивее и заглушал всё. Весь остальной мир тонул в нём, и я тонул - только Талла могла вернуть меня в реальность и направить туда, куда нужно.
Но теперь её не было. Мне проще всего было думать, что она умерла. Я думал, что возможно я тоже умру - там, куда меня так сильно тянуло теперь.
Мне нравилось думать, что после всего, что было со мной, мне остаётся только умереть, нравилось думать, что смерть ждёт меня там, за туманным морем.
Но я не воспринимал эти мысли всерьёз, я был почти уверен, что там меня ждёт что-то другое.
* * *
В ту ночь мне приснился страшный сон.
Страшный - но спокойный, как море после грозы.
Я брёл в этом сне по колено в воде, и не различал ничего, кроме серого песка на дне. Небо и все четыре горизонта были непроницаемо-чёрными, а я шёл и шёл вперёд, пока не перестал отличать свою правую руку от левой.
Я думал - медленно, дремотно - о том, что увижу и дорогу, и берег, когда наступит утро. Потом и эти мысли ушли, исчез плеск волн и серый песок - но я продолжал двигаться, ни о чём не помня. Потом исчезла и твердь под ногами, я замер, не чувствуя ничего и ничего не видя - пока не появился Каору.
Каору вернул мне всё - знакомый берег, шум прибоя, рыбацкую пристань вдалеке - ту, до которой нужно было идти не менее часа, чтобы она хоть немного приблизилась. Всё это было таким настоящим - и я забыл о том, что сплю. Каору держал меня за плечи, а солнце, поднявшееся уже к середине неба, слепило мне глаза, выглядывая у него из-за спины - так что лица его я рассмотреть не мог, только слышал голос - но это был Каору, и сейчас он был ближе, чем когда я пытался его вспомнить - ведь нас не разделяла тоска, располосовавшая моё сердце.
Мне было легко и светло, и я торопился сказать ему то, о чём думал уже много дней.
- Как хорошо, что ты здесь, - я засмеялся, - я хочу попросить тебя... мне некого больше...
Каору только улыбнулся - я не видел его лица, но чувствовал эту улыбку, как чувствовал море, разбивавшееся о мои колени - и жестом попросил меня молчать. Я выдохнул разочарованно - неужели он здесь не для того, чтобы помочь мне?..
- Это сон, - сказал Каору, - это сон, и тебе не следует торопиться. Я тебя подожду.
- Но что мне делать? - всё меркло вокруг, выцветая, как старый рисунок, а его силуэт и тепло его жёстких ладоней превращались стремительно в размытые кляксы, - Я всё время думаю об этом, но не знаю...
-Я подожду.
Это прозвучало невнятным эхом и обещанием, но этому обещанию я не поверил - оно лишь царапнуло меня саднящей надеждой.
Я проснулся. В саду ещё стрекотали ночные цикады, и вместе с их стройным дребезжащим хором в мою комнату проникал запах белых цветов, распустившихся позавчера. Я не помнил, как они назывались, но эти цветы очень любила Аи - с самого детства. Аи нравилось рассказывать о цветах, и в последнее время её тихие истории о том, как созвучна скромная маргаритка какому-нибудь роскошному крокусу, или о том, какие чудесные сны она видела после того, как окунула в воду ветку цветущей сливы и обрызгала ею подушку, производили на меня то же впечатление, что и шорох моря по песку или песня цикады - различимы первые несколько звуков, но потом - только неясное движение в воздухе, которое заметишь лишь после того, как всё стихнет.
Но сегодня я должен был уходить, и мне предстояло долго ещё не слышать тихого лепета Аи. Может быть, я не услышу её никогда - если Каору не обманул меня. Я размышлял над его словами, снова и снова перебирая вещи, собранные в дорогу. Я проверил даже рекомендательное письмо. Глупо было надеяться - Каору редко распознавал будущее, даже самое очевидное, даже то, которое было прямо у него перед глазами. Даже когда, не помня себя от боли, я пытался остановить кровь, всю его одежду сделавшую красной, опалившую алым цветом весь мир у меня перед глазами, он улыбался бледными губами и повторял, что всё будет хорошо. Я должен был защищать Каору, я должен был его спасти или умереть сам - у меня не было другого выбора, и поэтому, должно быть, он оставался таким спокойным до самого конца. Но я не спас его и не умер. Я должен был ехать в Эдо - так решил отец Каору, и мой отец не стал с ним спорить. "Это хороший шанс. Даймё очень благосклонен - рекомендовать тебя в такую прославленную школу..." Я не хотел уезжать. Единственное, чего мне теперь хотелось - слушать море, или ветер в соснах, или голос Аи, ставший теперь таким неразличимым. Но у меня не было ни сил, ни права протестовать. Я попрощался со всеми вечером и собирался отправиться в путь до рассвета.
* * *
В ту ночь, когда я уходил, лил такой дождь, что мне казалось - весь мир смоет. Луна пряталась за облаками, звёзды тоже, и я продирался сквозь кромешную мокрую тьму. Иногда мне начинало казаться, что струи воды, хлещущие по лицу - солёные. Я думал, что это море, море догоняет меня и льётся с неба, чтобы проглотить землю и меня заодно.
Я шёл вдоль дороги, уже не разбирая, куда иду. Что-то тянуло, тащило меня вперёд, как будто я был камнем, привязанным к канату и кто-то там, впереди, подтаскивал меня к неведомой цели. То, что раньше было целью, надеждой - которой по счету? я не помню, - теперь превратилось в свербящий изнутри зуд. Так ноет старая рана, которая никогда не будет залечена до конца, но я шёл вперёд в слепой уверенности, что там, за бесконечной стеной дождя и темноты есть что-то, что исцелит меня.
Не помню, как прошла эта ночь - я просто шёл и шёл куда-то, мимо меня тянулись бесконечные поля, вспышки молнии на горизонте выхватывали из темноты скорчившиеся деревья. Поначалу молнии заставляли меня вздрагивать - в их мгновенном свете я надеялся рассмотреть что-то, что искал. Как будто это что-то - всего лишь какой-то предмет, валявшийся на дороге. Гром теперь гремел где-то уже не снаружи, а внутри моей головы - как будто на неё надели медное ведро и били по нему палкой со всей силы.
К утру мне больше всего хотелось проорать в адрес взбесившегося неба какое-нибудь ужасное проклятие и свалиться в придорожную грязь.
Я не хотел знать, сколько лет тянулась эта ночь.
Но она закончилась так неожиданно, что я даже не успел проследить когда именно чёрно-серая пелена надо мной стала серо-голубой, а потом - жёлто-оранжевой. Когда первые лучи рассветного солнца коснулись моего лица, мне показалось, что я заново научился дышать.
Я не знал, сколько ещё дней мне идти до Эдо, но почему-то мне казалось, что самый тяжёлый отрезок дороги был уже позади.
Я проверил, карту, которую дал мне Иса, хозяин Йокогамы - города, в котором я оказался, когда сошёл с корабля. Карта была во внутреннем кармане, но это её не спасло. Рваные ошмётки бумаги пришлось выбросить и теперь моё приключение должно было стать ещё более увлекательным - теперь мне предстояло на каждом шагу спрашивать у местного населения - "а вы не подскажете, как мне дойти до Эдо?..."
"Иди к Онке." - сказал Иса. Из его слов я понимал меньше половины, но мне казалось, что это и к лучшему. По крайней мере что такое мерзкий грязный гайдзин, мне было очень хорошо известно, а это именно то, что должен знать каждый уважающий себя европеец, которого каким-то образом занесло в Японию.
Иса мог бы послать меня куда-нибудь ещё подальше, но наверное воспитание не позволило ему этого сделать.
"Он в Эдо. Ты знаешь, где Эдо? Нет, конечно же ты не знаешь, где Эдо. Я дам тебе карту." - он готов был дать мне всё, что угодно, лишь бы я поскорее ушёл.
- А кто он, этот Онка?
- Он хозяин Эдо. Пророк.
Больше Иса ничего мне не сказал. Наверное, глубокое понимание, отразившееся на моём лице, окончательно убедило его в том, что Онка - это именно тот, кто мне нужен. Я не спорил. Даже если окажется, что весь мой путь напрасен и то, что я ищу - не в Эдо, а ещё в каком-нибудь забытом всеми богами уголке Японии, я смогу по крайней мере спросить у этого пророка - раз уж он, по мнению Исы непременно будет мне рад - что ждёт меня в будущем. Или хотя бы спросить у него, что же, чёрт возьми, я ищу.
По дороге стали попадаться крестьянские дома. Они были такие маленькие, что я никак не мог представить, как в них жить - у крестьян всегда большие семьи, а эти должно быть спали друг на друге. Я надеялся, что никто из них не выйдет поприветствовать одинокого промокшего путника, который тащится неизвестно куда по широкой грязевой реке, которая ещё вчера вечером была удобной ровной дорогой.
Я хотел свернуть и пройти по полю, но не знал, что тогда со мной сделают крестьяне. Хотя, не это было главной причиной, по которой я не стал сворачивать. Было что-то ещё. Я не понимал что именно, но отчего-то мне стало так легко и спокойно, что я не обращал внимания на чавкающую под ногами грязь.
Я опасался, что наличие домов, понатыканных вдоль дороги, означает, что скоро передо мной вырастет какая-нибудь деревня или - что ещё хуже - город. О голоде было рано думать - по крайней мере до вечера - а встречаться с кем-то из местных жителей я был морально не готов.
Но к счастью, дома мне больше не попадались, люди тоже, и где-то час я шёл - точнее, почти бежал, не зная куда - в полном одиночестве. Я миновал перекрёсток - замер возле него на секунду, думая о том, что раз развилка попалась мне на пути, то наверное, стоит задуматься, но решил не сворачивать. Я плохо помнил карту, наставления Исы я помнил ещё хуже, но надеялся, что сказанная им фраза "ты должен очень долго идти прямо" не была порождением моей больной фантазии.
Хотя я не был уверен, что его слова нужно воспринимать буквально - может, это была какая-то восточная мудрость, которую мне суждено будет постичь только в конце пути.
Но я не свернул, я шёл прямо, хотя мысль о том, что за поворотом я может быть увидел бы море, ещё некоторое время терзала меня и я всё время оборачивался.
Потом впереди кто-то появился.
Сначала неясной точкой на горизонте, потом всё чётче - и чем ближе становился этот человек, тем быстрее я нёсся по дороге, как будто голод проснулся раньше времени и гнал меня вперёд.
Но я знал этот голод - он был другим. Эта была не жажда крови.
Несколько раз я просил себя остановиться. Но я никогда себя не слушал, даже тогда, когда говорил умные вещи - у меня была врождённая непереносимость здравого смысла.
Тот, кто тащил меня на верёвке всё это время - он шёл впереди, так же, как я увязая в грязной дороге.
Когда я был настолько близко, что уже мог рассмотреть его, он тоже заметил меня и оглянулся.
Это был мальчик, я думаю - не очень взрослый, хотя понять было сложно. Это был очень аккуратный японский мальчик, который каким-то образом умудрился не изгваздаться в грязи. У него были длинные тёмные волосы, собранные в хвост на затылке, мягкие черты лица и такое равнодушно-серьёзное выражение на этом лице, что я вначале подумал - он под гипнозом или просто где-то не здесь.
Он был худым, и вся эта японская нелепая одежда - широкие штаны, которые я вначале принимал за юбки, халат, который здесь назывался то ли кимоно, то ли хаори - подчёркивала его худобу. Но двигался он не так, как двигался бы нескладный подросток - он двигался так, как будто был взрослым опытным воином. Не то чтобы я видел в своей жизни много опытных воинов, но впечатление у меня возникло именно такое. Воинственность подчёркивали два меча, висящие на поясе - на один из них он положил руку, когда увидел меня.
Я не мог говорить - сердце так колотилось в груди, что я задыхался. Ноги подкашивались, мир плыл и качался перед глазами. Я перебирал в уме все японские слова, каким меня учил Иса, но не мог вспомнить ничего подходящего.
- Я не... не причиню тебе вреда, - я не знал, что говорить дальше. Потому что никогда ещё конечной точкой моих безумных метаний не становился какой-то конкретный человек. Это всегда было какое-то место, какое-то событие, которое должно было произойти в определённое время. Но не человек.
Я не был уверен, что он меня понял - но я не мог успокоиться, и мне было тяжело внятно произносить эти ненормальные слова, похожие на чириканье какой-то безумной птицы, Мальчик отступил на шаг назад, клацнул мечом - наверное, это был специальный приём для устрашения врагов - и заговорил так раздельно и чётко, что моё сердце преисполнилось благодарности - если бы Иса так же разговаривал со мной, я бы знал в десять раз больше японских слов.
- Что вы хотите? Простите, но я тороплюсь и вряд ли смогу помочь.
Если бы я знал, чего хочу, я бы прямо попросил его об этом. Но меня продолжало куда-то тащить, хотя я уже не мог понять, что происходит. Я должен был что-то сделать, здесь, сейчас. Но тут был только он, этот мальчик. И я. Пустая дорога, запах моря - как неясный призрак в воздухе. Солнце начинало светить всё ярче - мне вдруг безумно захотелось вернуться назад, к тому перекрёстку.
Там было что-то важное, что я упустил?
- Я могу тебя... проводить. Ты идёшь в... Эдо?
На самом деле я хотел сказать - может быть, нам по пути или ещё что-то подобное, но не смог выразить. У меня дрожали руки, голос наверное дрожал тоже, хотя я старался говорить медленно и внятно, мне всё равно казалось, что мои слова звучат так, как будто я жую бамбук и пытаюсь при этом разговаривать.
- Вы не знаете, как добраться до Эдо? Здесь только одна дорога, вы не заблудитесь, - как ни странно, мальчик разобрал мою бессвязную речь. - Эдо - там. - на всякий случай он указал рукой вперёд, как будто у меня не только с языком было плохо, но и со зрением, или с головой. Впрочем, что у меня плохо с головой было видно сразу, для этого не нужно было даже слушать мою странную речь.
- Раз дорога одна... нам всё равно по пути, верно? - не знаю, на что я надеялся - что выиграю время и смогу понять, что должен сделать, или что-то произойдёт само по себе, или он скажет мне то, что раз и навсегда изменит мою жизнь.
Но подсказка возникла неожиданно - как будто кто-то невидимый пнул меня в нужном направлении. Пнул так жестоко, почти больно, у меня перехватило дыхание и снова потемнело перед глазами.
Жажда?... сейчас?.. откуда?..
В первую секунду я даже не подумал о том, что этот мальчик должен стать моим завтраком. Я подумал о тех крестьянских домах, что остались позади, и опять - о том месте, в которое я не свернул некоторое время назад. Я оглядывался по сторонам в поисках какого-нибудь объяснения происходящему, но облака на небе не складывались в буквы, по которым я мог бы прочитать ответ.
Мальчик выхватил меч, очень быстро - я не успел бы проследить за этим движением, если бы был человеком. Теперь его меч был между нами, отгораживал меня от него. Мне мерещился на языке привкус металла и почему-то стало очень страшно - а если я ошибаюсь? Если сделаю сейчас не то, что должен, упущу этот шанс, что станет со мной потом - я сойду с ума?
Он заговорил - всё так жё чётко и спокойно, но теперь в его голосе звенел холод, я знал, что это значит - он злился.
- Я ничем не могу вам помочь. Уходите.
Я рванулся вперед - теперь, когда стало почти понятно, что нужно делать, мне казалось, что нельзя терять ни минуты. Я перехватил его руку с мечом и резко отвёл её в сторону - я ненавидел оружие, но не стал выкручивать ему руку, чтобы он бросил его.
Он выхватил что-то из второго рукава - немыслимо вывернув руку, так при мне не делал ни один человек. Это был предмет, похожий на нож, и за полсекунды до того, как он просвистел в теплом утреннем воздухе, я успел понять - это серебро. Я едва успел отступить на пол шага назад - меня охватила такая ликующая радость, потому что сейчас, в эту секунду, когда лезвие вспороло мою рубашку и прорезало на груди слева раскалённую борозду, я окончательно понял, что должен делать.
Я знал его настоящее имя - ещё чуть-чуть и оно врезалось бы мне в сердце огненной болью. Я рванул его за руки, разводя их в разные стороны - он уронил своё оружие, металл погрузился в дорожную грязь с тихим чавканьем.
Время остановилось.
Я захлёбывался его кровью - длинными глотками, моё горло сводило от страха, я уже не понимал, где моя боль, а где - его. Царапина отозвалась острой болью, когда я провёл по ней рукой, собирая в ладонь свою кровь, её было много, вся рубашка была в крови - почти до пояса. Он не хотел глотать, но был слишком слаб, я рычал на него - "пей!!" - не помню, на каком языке, и я прижимал руку к его губам до тех пор, пока...
Было всё ещё раннее утро. Я не сразу понял, где нахожусь. Я вообще уже ничего не понимал, только то, что чувствовал теперь два солнца - то, что вставало на востоке, раскрашивая мир оранжевым цветом, и то, что билось внутри меня, разгоняясь по венам вместе с новым, незнакомым безумием.
* * *
Комната была душной и тесной, но я был рад, что наконец-то остался один. Я не стал отодвигать сёдзи, хотя знал, что ночной воздух мог бы меня успокоить. Мне не хотелось, чтобы этот человек видел меня, если ему вздумается выйти из дома и бегать вокруг.
Я лежал на полу, смотрел, как колышутся скрипучие тени неухоженного сада за тонкой перегородкой, и пытался вспомнить, когда в последний раз ощущал себя таким разбитым.
Моя память медленно протекала мимо, как мутный поток, отдельные дни проносились мимо, как невесомые щепки и обломки ветвей. Только один раз в жизни я, кажется, испытывал что-то смутно-подобное: мне было семь лет, я болел, лежал в лихорадке, и мир казался то выпуклым, то вогнутым, а мысли сплетались и путались против моей воли, и так же не слушались руки. Когда зашло солнце, я почувствовал, что пальцы у меня стали холоднее, и я окончательно убедился, что этот гайдзин заразил меня какой-то незнакомой болезнью, или отравил. Сам он называл это иначе, но ни одному его слову я не поверил - не в последнюю очередь из-за того, что он и сам, судя по всему, не понимал собственных объяснений. Этот человек был безумен, и, хуже того, его безумие было заразным. Из-за него я потерял подарок Каору - единственное оружие, которым удалось его ранить, из-за него прятался в душной комнате какого-то несчастного бедняка - тот теперь лежал в саду, среди скрипучих деревьев, мёртвый. Вспоминать об этом было противно.
Я никогда не видел людей из Европы, слышал только рассказы о них, но этот человек, не считавший себя человеком, полностью подтверждал правдивость рассказов: грязный, длинный и нескладный. У него был странный запах - дождевая вода, дорожная пыль и соль, светлые волосы - то ли давно не мытые, то ли просто блёклые, и угловатые черты лица. Глаза у него были синие, быстрые, как и все его движения, и горящие таким нездоровым, иссушающим светом, что смотреть на него долго было страшно. Сначала, как только я его увидел, он показался мне смешным и нелепым, но теперь я жалел о том, что заговорил с ним. И о том, что не взял лошадь, которую отец приготовил для меня.
Впрочем, у меня было много причин для сожалений, но я чувствовал: если я позволю мрачным мыслям себя отвлечь, то запутаюсь ещё сильнее и сойду с ума. Я терпеливо ждал, когда этот человек наконец успокоится и заснёт, но он всё бродил по дому, чем-то гремя, как слепой вол, случайно попавший в жилище людей. Я чувствовал, как эхом колокольного звона в груди у меня звучит то радость, то изумление, то какое-то вовсе необъяснимое бурление чувств - и понимал, это тот же лихорадочный бред, который разъедает взгляд безумного гайдзина. Может быть, многое из того, что случилось сегодня, просто странные, болезненные видения? А может, я всё-таки умер?
Этот человек сказал, что теперь у меня новая жизнь, но этому я не поверил тоже.
Я сел, закрыл глаза и представил себе, что мутный поток памяти, протекавший мимо меня, прозрачен и чист, и что все мои сомнения, все мои чувства ушли по течению вниз. Что произойдёт после того, как снова поднимется солнце, я не знал, и не хотел этого дожидаться. Я вспомнил о решении, принятом уже давно, и понял - всё это случилось со мной из-за того, что я медлил. Каору обещал, что подождёт меня, но я не знал, долго ли он станет ждать. Вспомнив об этом, я успокоился, и это спокойствие накрыло меня мягким, светлым пологом.
В горле снова скреблась болезненная терпкая сухость - нужно было торопиться, пока мои руки мне ещё подчинялись.
Я осторожно достал из ножен самый короткий из своих мечей и встал. Я снова ощущал себя таким же уверенным и сильным, как в те времена, когда всё ещё было хорошо. Может быть, в один из тех дней я сумел вернуться по реке памяти, и только незнакомые душные стены напоминали о том, что это неправда.
Нужно было выйти из дома - этот человек запретил мне уходить, и до сих пор мне не удавалось его ослушаться, я не понимал, почему - может быть, из-за того, что я потерял много крови, а может быть, из-за этой странной болезни. Но мне не нужно было уходить далеко, я хотел только посмотреть на небо в последний раз.
* * *
Я не помнил, как прошёл этот день - я вообще не помнил, был ли он, этот день, или ночь теперь была бесконечной. Но меня это не волновало, потому что внутри у меня горело теперь другое солнце и я не видел ничего кроме его огня.
Мне казалось, что я завис где-то между двумя мирами, между явью и сном. Когда я закрывал глаза, я видел, как несусь куда-то сквозь звёздное небо, белые вспышки - страх, радость, растерянность, удивление, отчаяние, полыхали вокруг меня и в этом бесконечном движении я не мог уже отличить, где я, а где - он.
Я знал его имя, но не мог называть его на моём языке, это было глупо и неправильно. Поэтому, когда он сказал мне это слово - Широгане, я уцепился за него, как за спасительную нитку - последняя связь с реальностью, которая у меня была в те несколько часов, что мы шли по бесконечной дороге вдоль полей. А может, это уже были не поля, а какой-то город. Я не замечал уже ничего, только с жадностью ловил его дрожащие эмоции и пытался заглушить свои - этот бешенный ураган, который разбрызгивал мою душу на миллион острых капель.
Он не хотел идти со мной, не хотел пить кровь. Иногда его поведение доводило меня до отчаяния - то, что я не мог объяснить словами, я пытался сказать ему чувствами, но он ничего не хотел понимать.
Если мне нужно было кого-то обратить, если в этот раз я должен был сделать именно это, то почему для этого нужно было тащиться в проклятую Японию и обращать того, кто не только говорит на другом языке, но и мыслит координально другим образом, как будто мы были не из разных стран, а из разных миров.
Я пытался сказать ему, что всё будет хорошо, что меня не надо бояться, что я не причиню ему зла, а наоборот, но... я был как уродливый монстр, который своими когтистыми лапами пытается создать красивый букет - всё, что я делал приводило только к ещё худшим результатам.
В конце концов я решил, что лучше будет просто оставить его в покое - может, пройдёт время и ему станет лучше.
В моей дорожной сумке оставалась ещё одна чистая рубашка. Старую, исполосованную в нескольких местах пришлось выбросить. На ней был не только порез на груди. Когда я в сотый раз попытался объяснить Широгане - в ответ на его настойчивые, но вежливые просьбы - почему ему нельзя уйти, но достал свой меч и снова попытался меня убить. Но этот клинок не был серебряным и я уже был почти готов к тому, что он будет нападать.
Теперь рукава был изодраны и обвисали клочками. В таком виде я мог бы пойти на какой-нибудь карнавал - пугать великосветских дам.
Дам в этом маленьком крестьянском доме не было - ни живых, ни мёртвых, но меня самого уже мутило от своего внешнего вида. Я обследовал все помещения -находясь здесь, мне инстинктивно хотелось пригнуть голову, или двигаться на цыпочках, потому что стены и раздвижные двери казались такими тонкими и хрупкими, что любое неосторожное движение могло их разрушить.
Я нашёл на заднем дворе деревянную бадью с водой и какие-то тряпки в комнате, которая скорее всего была спальней - хотя в этом я не был уверен. Тряпки выглядели почти чистыми, и я кое-как вытер ими кровь, а потом соорудил из остатков что-то вроде повязки. Мне не грозило заражение крови, но, цепляясь за края одежды, царапина выла болью.
В той части моего сердца, где жил теперь Широгане, было тихо и спокойно. Я прислушивался, но не уловил ни звука - ни внутри, на снаружи себя. Значит, я был прав, и он всё-таки успокоился?
Я знал, что он не уйдёт, он не сможет сделать то, что я ему запретил. Мне не хотелось ничего ему приказывать, но выхода не было. Я не мог представить себя в роли чьего-то хозяина, по крайней мере в ближайшую тысячу лет. Это было немыслимым, но это было, но я не мог придумать, что мне теперь делать, как я должен себя с ним вести и что говорить.
Я прислонился спиной к стене - убедив себя, что треск мне всего лишь послышался и я не провалюсь сейчас в соседнюю комнату.
Я попросил себя уснуть.
Попросил убедительно - как будто я был сам себе обращённый и не смог бы себя ослушаться. Но ничего не получилось.
Откуда-то из глубины души жаркой волной поднимался страх. Я знал, это не мой страх, и от этого становилось ещё хуже. Я вскочил на ноги, перед глазами снова завертелись звёзды - я подумал, что может быть всё-таки заснул и теперь я сплю, а значит может случиться всё, что угодно.
Пока я метался по комнатам в поисках Широгане, страх внутри меня сменился ледяной волной отчаяния, и я услышал звон меча. Этот звук тоже был где-то внутри моей головы и одевался эхом ещё долго - когда я выскочил на задний двор и увидел Широгане, лежащего на земле лицом вниз, этот звон заполнил весь мир, а потом внезапно смолк. Всё погрузилось в зловещую тишину.
Вокруг него трава была чёрной - в свете луны эта чернота блестела кровавыми бликами и в тот момент, когда я понял, что он пытался сделать, его отчаяние переплелось с моим - мне хотелось завыть на луну, на весь мир, мне хотелось разорвать руками грудь и вырвать оттуда мой чёртов дар, который каждый раз, снова и снова заставлял меня нестись куда-то, делать что-то, чего я не хотел делать; мне хотелось вырвать его вместе с сердцем. Я с сожалением подумал о том маленьком лезвии, которое Широгане выхватил из рукава - тогда на дороге, когда всё вокруг сияло красками раннего утра и я был так счастлив, как никогда раньше. Это было бы так прекрасно - умереть ранним утром в чужой безумной стране от рук маленького воина с холодными глазами.
- Никогда больше так не делай. - это был не приказ - я не смог вложить в эти слова достаточно силы. Это была всего лишь просьба, отчаянная и жалкая. Я хотел подойти к нему и поднять, но не решался сделать ни шага - каждый мой вдох, каждое движение могло ухудшить и без того ужасную ситуацию.
Его злость всколыхнулась мне навстречу, так сильно и стремительно, что я едва выговорил последние слова под натиском этой злости. Это было как море, накатившее на берег и схлынувшее обратно, потому что в следующий миг он уже был почти спокоен и я смог дышать. Он повернулся на бок и вырвал клочок травы, его взгляд был направлен в пустоту - эта пустота сейчас была в его душе и эхом отзывалась в моей.
Мне вдруг захотелось, чтобы я был один. Чтобы там, внутри моей головы был только я - и больше никого. Но я теперь не смог бы его выгнать, никак.
Широгане сел, закрыл лицо широким рукавом своей странной одежды и некоторое время сидел неподвижно. Потом посмотрел на меня и устало спросил:
- Что тебе нужно?
Я хотел рассказать ему - знаешь, я всего лишь безумец, который сам не знает, куда идёт и зачем. Который сам не знает, что сделает в следующий момент. Я не знаю, что мне с тобой делать, я не хотел никого обращать, потому что... Мне никто не был нужен. Я не могу отвечать даже за себя, не говоря уже о том, чтобы отвечать за кого-то ещё.
- Я чувствую то же, что чувствуешь ты. - сказал я ему, - С тобой происходило что-то странное, поэтому я пришёл. И вообще, это глупо - пытаться себя... убить. Я же говорил тебе... что ты теперь не можешь умереть.
Он вздохнул, покачал головой и встал. Злость Широгане всё ещё гудела внутри моей головы, а он медленно шёл ко мне и каждый его шаг отдавался всплеском этой злости внутри меня.
- Не ври, - он заговорил так же, как в тот момент, когда мы только встретились - чётко и раздельно, но теперь каждое слово было как ядовитая иголка, - Ничего ты не чувствуешь. Я спрашиваю про другое. Что тебе нужно от меня? Зачем ты это сделал? Откуда ты вообще взялся? - он ударил меня кулаком в челюсть, но я теперь уже и сам мог бы с гордостью назвать себя опытным воином - мне удалось отклониться и перехватить его руку за запястье.
- Я не вру. - я отпустил его руку и отступил на шаг назад. Сзади была дверь, - Так было нужно. - я не смог бы придумать лучшего объяснения - точнее, я вообще не мог бы придумать никакого объяснения. Кажется, когда-то Иса спрашивал, почему я так плохо излагаю свои мысли - потому что мало знаю язык или потому что в Европе все такие. Я вообще не мог нормально объяснить то, что происходило со мной, когда мой дар просыпался - даже на родном языке это было сложно. - Это был... знак. Я не знаю, как рассказать, чтобы тебе было понятно. Это судьба. Я так сделал, потому что не мог... не сделать.
Он смотрел на меня несколько секунд - но мне казалось, что время остановилось и в его глаза я видел отражение всего мира. Ураган внутри затихал - медленно, с каждым новым вздохом становилось чуточку легче.
Потом он отпихнул меня и ушёл в дом, а я так и остался стоять возле раздвинутой двери. Я глотал лёгкий ночной ветер, пропитанный незнакомыми запахами и слушал, как за моей спиной Широгане шуршит одеждой, меняя испачканное в крови кимоно на новое.
Я вдруг вспомнил, что не спал уже чёрт знает сколько дней и почему-то именно сейчас на меня навалилась усталость за все время бесконечного пути из Йокогамы.
Жажда свербела изнутри - такая же сонная, и тягучая, как мои мысли.
- Нам нужно идти дальше, здесь нет больше людей. - сказал за моей спиной Широгане. Я приложил ладонь к расцарапанной груди и прислушался. Я ещё не научился понимать, где заканчиваются мои чувства и желания, а где начинаются его, потому что он так глубоко застрял в моём сердце, он был острым серебряным лезвием. Это и было его имя. Широгане - серебро... это было правильное имя, и мне казалось, что оно принесёт ему удачу.
Радость снова шевельнулась внутри и я подумал - всё ещё может быть хорошо. То есть - обязательно, непременно будет.
- Да, да... Я знаю. А ты ещё говоришь, что я ничего не чувствую...
|