Аннотация: "Разлагай и соединяй" Венеция,дождь,вторая стадия алхимического процесса.
Запрокинув голову, Клаус смотрит в небо. Небо стелется к земле, серое, набухшее дождевыми облаками, тяжёлое. Оно давит на плечи, грозится упасть вниз, раздавить, проглотить, обнять непроглядным душным туманом.
Клаус ждёт настоящего дождя. Ливня, который будет вгрызаться миллионами всплесков в воды каналов, выстукивать по крышам музыку одниночества, смоет всё, о чём он хочет забыть.
Клаус вспоминает Прагу, пылающую за его спиной, треск горящего дерева и гул пламени, запах дыма, въевшийся в кожу, кажется, уже навсегда. Клаус знает, что этот запах существует только в его воображении, но не может от него отделаться. Так же как, не может он отделаться от мыслей о том, почему вытащил корсиканца. Клаус мог уйти, мог сказать, что спасал свою жизнь. Вместо этого он бросился в огонь, к потерявшему сознание Маттэо. Не задумываясь.
Клаус злится на себя, злится на Маттэо. Всю дорогу из Праги он старался быть вежливым и приветливым, в присутствии хозяина - особенно.
Он мог умереть, но я спас его.
Того, кого уже почти возненавидел в тот момент.
Почему?
Неужели настолько зависим от хозяина, что желаешь угодить ему даже несознательно?
Неужели стало жалко проклятого безумного корсиканца?
Клаус думал об этом всю дорогу, но теперь он хочет просто забыть.
- Клаус...
Это Тэо. Появился он беззвучно, и сложно сказать, сколько времени он уже стоит за спиной Клауса. Его светлый взгляд блуждает где-то над крышами соседних домов, словно корсиканцу трудно смотреть на брата. Других признаков беспокойства или неуверенности обнаружить невозможно.
Клаус заперт в витых решётках балкона, внизу - вода канала, зеленоватая, мутная. Плещется о стену дома. Спокойствие и умиротворённость.
- Да, брат?
Тэо делает шаг вперёд, потом ещё один и ещё, словно собирается перемахнуть через перила и уйти прямо в небо, но на расстоянии удара замирает. Замирают и его глаза - выражение лица становится упрямей и взрослее.
- Я просто хотел сказать, - он втягивает носом воздух и произносит быстро и страстно, - хотел сказать, я благодарен тебе за то, что ты сделал в Праге, и не хочу оставаться в долгу. Но это ничего не меняет, понял?
Все два месяца пути от он молчал, даже словом не упомянул о проклятом спасении. Именно сейчас, в этот момент ему нужно прийти сюда и заговорить.
Первые капли - по металлическим гладким перилам, по коже, холодные. Остужают, пробуждают мелкую дрожь. Спасибо, небо... Спасибо.
- Ты хотел сказать или хозяин хотел, что бы ты это сказал?
Тэо распахивает глаза шире - удивительно, но всем голубоглазым свойственно таращиться на мир с наглостью, как будто этот мир обязан оправдывать их ожидания- и отвечает:
- Я способен сам принимать решения. В отличие от тебя, подхалим.
Если бы это было не моё решение, как всё было бы просто!
- Неужели? И много решений ты принял с тех пор, как он обратил тебя? - Пока ещё слова Тэо не задевают его, пока ещё всё это можно рассматривать как забавную игру. Пока хозяина нет рядом, можно поиграть. В откровенность.
- Уверен,что больше, чем ты за всю свою жизнь.
- Не говори о том, чего не знаешь. Есть разница между самостоятельностью и глупостью.
- Считаешь себя очень умным? - фыркает Фаврэ. Лицо его обладает удивительной подвижностью, до неузнаваемости меняясь вслед за сменой настроений. Сейчас он похож на того Тэо, каким стал бы, повзрослев, или того, каким станет через сотни лет.
Если доживёт.
- Умнее тебя, - Дождь всё сильнее, он оставляет круглые следы на воде. Слова Тэо оставляют трещины на каменном спокойствии Клауса. - Я не думал, что хозяину будет интересен кто-то вроде тебя. Я не понимаю, почему он так возится с тобой.
- Похоже, тебя это очень беспокоит, - Тэо улыбается тонко и бледно, - ты так невероятно ревнуешь?
Клаус не отвечает, его губы растягиваются в привычной нервной улыбке. Он движется во влажном воздухе медленно, как во сне, но всё же опережает разум и здравый смысл. В последнюю миг он чудом успевает сдержаться, чтобы не выпустить огонь. Звук удара слишком громкий и резкий, голова Маттэо дёргается в сторону, с волос брызгами летят запутавшиеся в них дождевые капли.
- Ты мне ничего не должен, брат.
* * *
Музыка доносится откуда-то снизу. Она ведёт Лорэтту по сумрачным коридорам фамильного особняка, сквозь запах воды и пыли; верхние этажи отцовского дома - это место, куда запрещено заходить посторонним, здесь он хранит свои тайны. Здесь всегда полумрак и сырость, здесь на стенах играют зеленоватые блики, складываясь в причудливые фигуры.
Лорэтта - одна из его тайн, но и у неё тоже есть свои тайны.
Платье, которое она надела на себя, принадлежало когда-то её матери; уже много лет оно хранилось на чердаке в одном из сундуков. Там было много других платев, аккуратно развешанных в шкафах, роскошных и дорогих, но Лорэтта выбрала именно это - старое и немного мятое, густого чёрного цвета. Оно велико ей и очень длинное, спускаясь по ступеням, Лорэтта путается в подоле. Уже добравшись до второго этажа - музыка совсем громкая, голоса и смех, звон бокалов и топот ног - она вспоминает, что забыла обуться. Каменные ступени холодят ноги, но это так привычно; большую часть времени Лорэтта ходит босиком, не обращая внимания на недовольство тётушки.
А тётушка здесь, внизу, вон она, в окружении гостей, разговаривает с незнакомым мужчиной. Она в чём-то уродливо-розовом, туго натянутом на её массивное тело, в напудренном огромном парике и ажурных перчатках. Несмотря на свои сорок шесть лет, огромные размеры и крохотные поросячьи глазки, тётя Изабелла всё ещё считает себя красивой. Или ей хочется так считать или хочется, чтобы так считали окружающие.
Отца Лорэтта пока не видит, но он тоже где-то здесь. Скорее всего, развлекает гостей своими бесконечными, бесконечно забавными историями о потустороннем мире, о котором он, якобы, знает всё. Он рассказывает о духах и неведомых существах, являвшихся ему из морских глубин, о призрачных голосах, что в шторм поют древние песни в унисон с ветром, о лицах, проступающих из глубины в полный штиль, увидеть которые можно, если долго смотреть на воду и если у тебя, конечно же, чистая душа и чистые помыслы. Лорэтта знает все эти сказки, а вот многие гости слышат впервые и им, должно быть, очень интересно.
- Добрый день, тётушка Изабелла. - Здоровается Рэтта, присев перед тётей в изящном реверансе. Лицо Изабеллы, секунду назад лучащееся приветливостью и заинтересованностью, внезапно белеет, только нарумяненные щёки остаются такими же пунцовыми.
- Добрый день, синьорита Лорэтта, - слова выталкиваюся изо рта тёти с таким трудом, что кажется, её вот-вот хватит сердечный приступ от натуги, - Кажется, Вы должны были заниматься сегодня, разве нет?
- Ну разумеется да, - отвечает Рэтта, - но я так устала, у меня разболелась голова, к тому же, музыка меня отвлекает. Не будете ли Вы против, дражайшая тётушка, если я немного побуду с гостями?
Лицо тёти Изабеллы, от природы не очень выразительное, и сейчас остаётся почти неподвижным, только будто бы течёт вниз - почти незаметно опускаются уголки губ и глаз, щёки провисают и даже крючковатый нос загибается ещё больше. Изабелла рассматривает платье Лорэтты, выглядывающе из-под него пальцы ног, её нечёсанные чёрные волосы и ненапудрённое любопытное лицо, искусанные пухлые губы и царапины на руках. Поздно отправлять Лорэтту обратно, её уже видели гости, она уже слишком громко назвала Изабеллу тётушкой. Даже злиться открыто нельзя - что подумают люди?
Лорэтта скромно опускает глаза вниз и застенчиво улыбается.
- Ну можно, тётя? Пожалуйста.
- Хорошо, - после этого слова Изабелла должна была бы упасть замертво, ведь она наверняка истратила на него все свои силы, но почему-то ещё держится на ногах. Она обмахивается веером и тяжело дышит.
- Хорошо... хорошо. Только не отходи от меня далеко. Синьоры, - она поворачивается к гостям, - это моя племянница Лорэтта Фрио.
Наконец Рэтта имеет возможность рассмотреть гостей - ведь когда разговариваешь с Изабеллой, когда смотришь на неё, нельзя отвлекаться на что-то другое, иначе Лорэтта просто забывает о ней, выбрасывает из головы, как какое-то неприятное воспоминание.
- Лорэтта, - продолжает надрываться тётушка, - это сеньор Cальваторе Релампаджо. Друг нашей семьи.
- Очень приятно, се...
Рэтта наконец поднимает глаза, чтобы взглянуть на гостя.
Гость не похож на человека. Он украл человечекий облик и человеческую речь, но всё равно не смог спрятаться. Он слишком яркий, его облик вычерчен на полотне реальности слишком резкими линиями, от которых глаза у Лорэтты начинают болеть и слезиться. Он слишком сильный - воздух вокруг него плотнее, не продохнуть, он будто забирает его весь себе, оставляя другим совсем немного.
Почему никто этого не видит?
- ...ньор Релампаджо.
- Рад знакомству, синьорита Фрио. - бесстрастно отвечает он. Сальваторе - единственный в этом сборище аристократов, кто не смотрит на Ретту с укоряющим изумлением. В его глазах чудится спокойное принятие и пугающая проницательность. Кажется, что он пронзает мир насквозь, видит скрытую суть людей и вещей, а это толпа глупцов, собравшаяся вокруг него ни о чём не подозревает.
- Взаимно. А Вы действительно друг?
На самом деле она хочет спросить - Вы человек? Но ведь он знает, он наверняка знает, что она хочет спросить. Лорэтта ловит себя на том, что ей пока совсем не страшно, только любопытно.
- Сеньорита Фрио!! - Возмущённо кричит тётушка; её толстые пальцы смыкаются на локте Лорэтты, призывая к порядку, - простите её, ужасно невоспитанная девчонка! С тех пор, как умерла её мать, она сама не своя!
- Ничего страшного. Мне кажется, сеньорита Фрио уже достаточно взрослая, не нуждается в такой неусыпной опеке и может спрашивать о том, что ей интересно.
После этих его слов тётушка как-то странно обмякает, выпускает локоть Лорэтты и, пробормотав что-то бессвязное, степенно плывёт в другой конец зала. Релампаджо же немедленно забыет и о ней, и о Рэтте - он внимательно рассматривает разряженных гостей, ища среди них кого-то.
Развязана. Раскована. Могу делать, что захочу.
Он опасен, но Лорэтта не боится его. Смелость или глупость - в определённый момент это уже становится не важно. Любопытство - это тоже глупость, но это одна из основных черт юной сеньориты Фрио - то, за что её ругали с самого детства. Она всегда стремилась к тому, что опасно, к тому, что непонятно.
Многие бессонные ночи она проводила за чтением книг о колдовстве и святой инквизиции; в отцовской библиотеке их было очень много, но брать их, конечно же, нельзя. Лорэтта прокрадывалась туда ночью, без свечки, в кромешной темноте, острожно ступая по холодным ступеням. Она прятала книги под кроватью и так же, ночами, тайком возвращала из назад - до тех пор, пока тётя не заглянула в её тайник. Теперь библиотека закрыта на огромный тяжёлый замок и даже сам отец не заходит туда.
- Вы не ответили, сеньор Релампаджо.
Проходит несколько секунд прежде чем он, видимо, обнаружив того, кого высматривал, снова обращает внимание на Лорэтту. Призрачная, задумчивая улыбка возникает на его сухих узких губах, и почти сразу меркнет:
- Я никому не друг, девочка.
- Кто Вы тогда, если не друг?
К ним кто-то подходит; Лорэтта видит краем глаза возникшую слева фигуру. Повернуть голову, оторваться от лица незнакомца - не-человека невозможно, не касаясь руками, он держит её. Но кто-то врывается в придуманную не-реальность, возвращает в настоящий мир.
- Сеньор Релампаджо? Прошу прощения! Вы не представите меня юной сеньорите?
Взгляд наталкивается на подошедшего иностранца. Его облик совсем не сочетается с теми весёлыми интонациями, что звучат в голосе - он бледный и очень худой, похоже, болен чахоткой или долго голодал. Короткие светлые волосы резко контрастируют с темными, почти чёрными глазами, а блеск их и вправду показался Лорэтте нездоровым. В его почти идеально правильных чертах скользит холодность, от которой становится не по себе. Так бывает, когда жарким солнечным днём купаешься в речке и вдруг попадаешь в холодный подводный поток.
Сальваторе смотрит на незнакомца с тёплой иронией - судя по всему, они давно знакомы.
- Рад представить Вам Ланса Шиндера. Он приехал со мной из Австрии. Весьма незаурядный молодой человек. Ланс, это сеньорита Лорэтта Фрио, дочь сеньора Гаэля Фрио.
Лорэтта протягивает ему руку, на ней нет пречаток, только длинные царапины, о которых она успела забыть. Тётушке Изабелле скорее всего не хотелось бы, чтобы кто-нибудь видел эти царапины. Ланс сжимает пальцами её запястье, слегка наклоняется; Рэтта замечает, как расширяются его глаза. Он не целует её руку, только притворяется, а на самом деле даже не касается губами.
- Вас ищет Ваш отец, синьорита Фрио. - Ланс улыбается, но не становится от этого теплее. Он делает вид, что Лорэтта выглядит как обычная итальянская девушка из высшего общества, а не как сумасшедшая, сбежавшая из комнаты наверху. Это и есть самое забавное, ради этого она и пришла сюда сегодня.
- Я думаю, мой отец может подождать. - сеньорита Фрио растягивает губы в ответ, она делает вид, что Ланс выглядит как обычный иностранный молодой человек, а не как знакомый не-человека.
Не-человек тем временем снова обращается взглядом к беспорядочно блуждающим по залу гостям, и Лорэтта наконец замечает, за кем он так пристально следит. В отдалении, в полоборота к ним, стоит юноша, почти мальчишка, в расшитой чёрным узором рубашке из красного шёлка, кудрявый и шумный. Он непринуждённо болтает с сёстрами Тенерезза, много жестикулирует и смеётся. Сёстры смотрят на него с завороженным восторгом, а друг на друга - с едкой ревностью.
Не-человек чуть хмурится, и юноша - хотя не может ни видеть, ни слышать его - внезапно обрывает свой рассказ, и, отвесив девушкам шутливый поклон, торопливо устремляется к Сальваторе. Ланс тихо шипит и отворачивается. Лорэтта, впервые с тех пор, как взглянула на Релампаджо, ощущает, как по спине пробегает дрожь - он позвал мальчика взглядом, незримым прикосновением, силой мысли или просто своей силой...
ЭтотgioventЫ - скорее всего тоже не-человек и их собирается вокруг меня всё больше. Зачем он зовёт его сюда?
- Я тоже люблю ходить босиком ! - Весело восклицает юноша, приблизившись и заметив Рэтту. Собрашиеся игнорируют это непосредственное заявление.
- Это мой племянник Маттэо, - говорит Сальваторе, - думаю, у вас много общего.
Маттэо разглядывает Лорэтту с нескромным вниманием, от которого внутри становится щекотно. У него глаза безалаберно честного и привыкшего к удачам нахала. Не-человек смотрит на него укоризненно, но это укоризна заботливого родителя, а не настоящее осуждение. Сальваторе представляет племяннку Лорэтту, Маттэо улыбается по-настоящему и по-настоящему целует ей руку, губы у него тёплые от этой улыбки.
Может быть, он весь настоящий? Но тогда что он делает с ними?
Лорэтта приподнимает подол платья и шевелит пальцами ног, улыбается Маттэо в ответ.
Но теперь она действительно напугана, она дрожит и не может думать ни о чём, кроме не-человека. Он рядом и он всё ещё вычерчен на реальности до боли острыми линиями, которые приглушают все другие очертания. Все слова и звуки, всё, что видят глаза и ощущает кожа - вторично. Всё, кроме него. Он безраздельно властвует здесь, в этом доме. Сегодня.
Как они могут не замечать? Почему не видят? Он ослепил их? Лишил истинного зрения, они видят только то, что он позволяет.
Это действительно он или..?
Это ересь, пару веков назад меня сожгли бы на костре за одни только мысли об этом, но...
...он пришёл ко мне, за мной... Нет?
Похоже, что нет.
Но он знает, что я разгадала его, он дал мне разгадать себя. Зачем?
Я должна узнать.
Не слыша других слов, не видя других людей, Лорэтта смотрит в глаза Сальваторе Релампаджо.
Лорэтта уверена, что смотрит в глаза Дьяволу.
* * *
сентябрь
С упорным постоянством идёт дождь, как будто пытается свести меня с ума.
Сырая Венеция, вычурная Венеция..я люблю море, но здесь оно ненастоящее, этому морю не верю.
Время запретов. Нельзя уходить в город, нельзя много разговаривать. Я учу латинский. Не по собственной, конечно,инициативе. Alteriusnonsitquisuusessepotest? Орнелла и Анна в тайне друг от друга пишут мне письма,очень скучные. Когда появляется Солнце, я бросаю все свои дела, вернее,всё своё безделье, чтобы выраваться на воздух, и постоять,запрокинув голову, под его пыльным и влажным светом. Всюду пахнет солью. Даже небо,по-моему, солёное.
Много общаемся с семьёй Фрио.Барка делает вид, что ведёт какие-то дела с главой семейства.Всё время что-то обдумывает, обращается ко мне только чтобы что-нибудь запретить. С Клаусом вообще не разговаривает - так ему и надо.
Ругаться с Клаусом мне тоже запрещено, поэтому я с ним и не общаюсь.Единственное,что в этой ситуации удручает - не могу ответить ему на пощёчину.
После Праги чувствую себя идиотом - из-за собственного самообмана пообещал быть
Enigmasuitemporis, Клаус, влюбился в маленькую безумную Лорэтту.
Веселее он от этого не стал, даже наоборот! Он похож на стоика, терзаемого приступами боли в дёснах. Абсолютно невзаимно. Девочка всё время смотрит на нашего хозяина(ещё бы) - и думает,что никто этого не замечает.
Идёт дождь.
От невыносимой скуки плесневею. Развлекаюсь тем, что мешаю Клаусу охмурять юное создание. Как и все люди, она уверена,что я достоин доверия. Она рассказывает мне всякую ерунду, человеческие откровения, которые я тут же забываю,и задаёт много-много вопросов. Конечно, она пытается поймать меня на какой-нибудь мелочи - откуда вы приехали, понравилась ли тебе Австрия,как на самом деле зовут твоего дядю - думает, что проницательная и хитрая. Мне нравятся её волосы и подёргивающийся голос. Исцарапанные руки. В ней нет ничего прекрасного,но прекрасных девушек я видел невообразимое множество. Они все сладкие, пусть и разная эта сласть. А Лоретта - она сама ещё не знает,какой себе выбрать вкус. Считает себя ведьмой, но мне пока об этом не говорит.
Аристократическая жизнь отвратительна! Я не знаю, сколько ещё выдержу этих безвкусных обедов и светских рож! Начинаю наслаждаться латинским. Дождь не прекращается.
Виделся с сёстрами Тенереза на большом приёме. Они играли на фортепьяно синьора Фрио в четыре руки и учили меня итальянским песням. Им кажется, что я очень музыкален. Идиотки. От беспросветности готов влюбиться в Лоретту.Сбежал от сестёр, нашёл её скучающей в обществе Клауса и увёл. Чувствовал себя при этом благородным рыцарем, спасающим душевнобольную принцессу от кровожадного чудовища. По-моему, "брат" собирается при удобном случае откусить мне голову. Sustineetabstine, Клаус!
Впервые выбрался в город надолго и далеко. Мы плавали по каналам в узкойвытянутой лодке с девичьим именем и пытались разговаривать так, чтобы плеск волн был громче наших голосов. Ни мне, ни ей, это не удавалось. Гондольер смотрел на нас с умилением. Хоть я и привык таким взглядам, мне хотелось его утопить. Было даже немного Солнца. Когда оно появлялось, я обрывал себя на середине фразы, уставившись в небо,дыша небом, неродным,солёным,сжимая запястье Рэтты, слушая,как быстро бьётся её сердце, как разгорается её кровь. В этом проклятом голодегороде я всё время голоден - непросто охотиться, оставаясь рядом с домом - поэтому ощущение тёплой руки в моих пальцах было опасным,как спуск по скользкой дороге - знаешь, что неминуемо оступишься, но не останавливаешься, ни шагу не делаешь обратно. У меня кружилась голова, и я видел её насквозь. Я всё вижу насквозьпри сильной жажде. Она думала,что я не нахожу слов для признания,и пыталась улыбаться с таким безобидным, вкрадчивым, взволнованным сарказмом. Она болеет,очень болеет, но не мной. Я ей просто ветер нездешний, увлекательное разноцветное впечатление. Чёрт! Это меня взбесило!!
Мы выбрались на твёрдую землю - площадь очередного святого, которому приснился покойу лагуны.Рэтта очень редко выходит из дома и плохо знает свой город. Мы оба нарушали запрет этим побегом. Я знал, что смогу вернуться откуда угодно, а ей было тревожно. Я изображал буйное восхищение Венецией,небом над головой, шпилями и дворцами,меня лихорадило от голода и злости. Я шагал всё быстрее, чувствуя,что только гордость не позволяет ей показать,что она боиться, вырвать свою ладонь из моей руки. Я затащил её в какую-то смрадную подворотню,сжал руками её плечи и скорчил безумную физиономию. Уверен - она решила, что я убью её. У неё пухлые потрескавшиеся губы, неумытые любопытные глаза. Её кожа под моими руками становилась влажной и прохладной. Мы смотрели друг на друга долго-долго.
- Ты чего?..-спросила она.
Я её не тронул. Оставил там без сознания.Шалея от голода, рванул прочь.
- О, синьора, моей сестре стало плохо! Помогите мне, я не знаю,что делать! Да, она вон там, пойдёмте...
Никогда ни в чём не подозревают. Это потому,что у меня голубые глаза и глупый вид,когда я голодный. Рэтта запомнила,как я уходил, но ничего больше. Обратно мы возвращались в молчании,чем очень расстроили гондольера. Я не извинился,но,кажется,стал ей интересней.
я так устал от этого всего
лучше любая жизнь, но своя
я хочу сам выбирать куда идти мне не хватает воздуха рядом с ним не хватаетсебясамого
меня
Не хочу больше Солнца ничего не хочу
Сотворил огонь и держал его в ладонях, пока пальцы не перестали дрожать. Пустота и усталость. Тупо смотрю в окно. Там самая прекрасная ночь из всех,что я видел здесь. Звёзды, похожие на наши. Я скучаю. Проходят годы, а я так хочу вернуться. Всё ещё хочу. Когда был человеком, мечтал увидеть весь свет. Теперь только одно хочу увидеть. Белые скалы. Дом, которого давно уже нет. Который я
Он почти ничего мне не сказал. Как ему это удаётся - так мало слов и так больно убедительно?Я нарушил обещание. Неужели мне так трудно было вынести жажду? Ему казалось, что я сильнее. Клаус...
(Очень много дней он был Ланс. Теперь вот опять Клаус. Протяжно Клаус.)Вот Клаус у нас может терпеть что угодно. А я,значит, слабый и не могу.
Я записал в три раза больше слов,чем он сказал.
Мне тошно. От сегодняшней крови,сегодняшних впечатлений. Всё пережитое сегодня тошнотворно. Отвращение держит меня за горло изнутри склизской лапой, и даже воздух приобретает послевкусие -тлетворное,затхлое. Не знаю способа забыться,всё чувствую чересчур.
Пообещал никуда больше не уходить. Постоянно даю идиотские обещания срывающимся голосом. Какая разница? Он дал понять, что обещания мои - пустой звук.
Ненавижу себя.
* * *
Время движется по кругу.
Всегда возвращаясь к исходной точке.
Всё заканчивается там же, где начиналось.... тем же, чем начиналось.
Здесь же, в Италии.
Здесь, почти четыреста лет назад, Клаус встретил ту, с кем хотел разделить своё бессмертие. Она была на пять лет старше его, она была слишком холодной, гордой и взрослой, чтобы встречаться с ним, но ей было любопытно.
Можешь ли ты защитить её?
Он думал, что сможет. Он верил в себя так, как не верил никогда.
Но кто сможет защитить её от тебя самого?
Впервые в жизни он собирался солгать хозяину - ни разу ни до того, ни после ему больше не приходила в голову эта мысль.
Клаус думал, что любит её по-настоящему.
Когда он пытался её обратить, не успел остановиться вовремя.
Не успел.
Он выпил до дна её равнодушие, её циничность, её надменность и насмешливость. Её мечты и надежды, её страхи, её желания... не связанные с ним. Он чувствовал, как их вкус растворялся на языке, тёк в горло горячей волной, затуманивая взор и разум. Она умирала у него на руках, а он был слишком опьянён её кровью, чтобы понять, что натворил.
Память стёрла боль, стёрла вкус, страх и горечь унижения - потом, позже... Он помнил слишком долго, слишком сильно хотел забыть.
И конечно же - я больше никогда не....
Лорэтта моложе его на несколько сотен лет. Лорэтта совсе не похожа на ту, что заплатила жизнью за его любовь. Она опасно любопытна, сумасбродна и непосредственна. Она ещё совсем ребёнок, но не подозревает об этом. Клаус уверен - конечно же, Клаус всегда уверен - что не любит её.
(попытки писать коротко-компактно приводят к бездушности повествования)
Скоро, совсем скоро он будет свободен и сможет обратить её. Он хочет, чтобы она принадлежала ему. Он отгоняет прочь ненужные мысли и воспоминания.
Можешь ли ты защитить её?
Клаус думает, что чувство, скребущее его изнутри весь сегодняшний день - не ревность. Это всего лишь личная неприязнь к Маттэо, который осмелился её увести.
- Здравствуй, брат! Совсем заскучал тут один? - Клаус врывается в его комнату, так и не дождавшись ответа на стук. Он собирался быть приветливым и сдержанным, но приветливость его брызжет ядом, а сдержанность потерялась где-то ещё за порогом.
Корсиканец сидит за столом у окна, распахнутого настеж. Венецианский влажный ветер треплет волосы Тэо и огненный шар,ворочающийся у него в ладонях. Кроме этого уютного пламени, света в комнате нет.
- Что тебе нужно? - Безучастно спрашивает Маттэо. Взгляд у него пустой и тоскливый.
Воспоминания о разговоре хозяина с Маттэо - тёплые и злорадные, это здорадство низкое и недостойно Солнечного вампира, но Клаус искренне наслаждается им - почему бы и нет? За всё надо расплачиваться.
Я думал, что ты сильнее. Эта фраза искупила всё равнодушие хозяина в последнее время.
- Зашёл тебя проведать. Ты против?
- Не ври уж.
- Тебе - никогда,брат. Мне действительно интересно. - Клаус уже не прячет улыбку, не прячет свою злость-радость, - Если хочешь, могу уйти, но я подумал, что тебе трудно сидеть тут.... в полном одиночестве.
Тэо выразительно смотрит на него - внимательно, безнадёжно - и отворачивается к окну. Огонь в его руках меркнет, растворяется среди линий жизни, уходит под кожу, тихо мерцая в сосудах запястий. Пальцы Тэо вздрагивают, как блики ушедшего пламени, постукивают по поверхности стола.
- О... бедняга, - голос Клауса тихий и вкрадчивый. Как на исповеди. - И стоил твой побег таких нечеловеческих страданий?
- Сгинь отсюда! - Рычит Тэо тихо и яростно, раворачиваясь к "брату". Огонь, расплавленный в его крови, вспыхивает снова, плещется в сузившихся зрачках.
- Э, будь сдержанне, брат! - Клаус всё ещё смеётся, но его голос вздрагивает - где-то глубоко просыпается голод, вспыхивает внезапно, разбуженный чужим огнём, - Неужели совсем не хочешь поделиться впечатлениями?
- Оставь меня в покое, - корсиканец держится гораздо спокойней,чем можно от него ожидать,- Нам не о чем разговаривать.
-Да, брат, как бы ни было печально это признавать. Но мне хочется знать... - голод вгрызается всё глубже в его внутренности, стирает улыбку с губ. Делает злость всё искренее, чище, - Куда ты увёл её и что ты с ней делал.
- Я не обязан тебе отвечать.
- Да ладно! Ты должен доверять мне, брат! - Клаус подкрадывается к нему всё ближе, - Всё равно в ближайшее время не с кем будет поговорить.
Тэо отмахивается от него - эта отмашка похожа на соскользнувший мимо цели удар, вскакивает и порывается уйти, но Клаус успевает остановить его, резко обхватив сзади рукой за шею и прижав к себе так крепко, что на секунду у корсиканца сбивается дыхание:
- Эй, куда ты? Невежливо уходить в середине беседы!
Выплюнув себе под ноги витьеватое ругательство, Тэо сдавленно рычит:
- Бесишься от того,что Рэтта со мной ушла? Я не виноват, что ты ей не нужен, и буду делать, что хочу - я тебе ничего не должен!
Клаус сдавливает его сильнее, чтобы замедлить движение огня по венам; шея Тэо слишком близко, перед глазами пульсирует красное марево - туман, оплетающий мысли.
- Я хочу... - узнать вкус... твоей крови... этого огня... хочу.... - чтобы ты... - не о том. я говорил не о том... о Лорэтте... кажется... - отцепился от неё, шенок!!
- Мне плевать, чего ты хочешь! - Он сияет так невыносимо, так обжигающе, что Клаусу кажется,что он сжимает в руках Солнце.
- Клаус?...
Наваждение обрывается с пронзительной внезапностью серебряного холода, вонзившегося в сердце. Он отшвыривает от себя брата, как прокажённого, и отступает на шаг назад, врезаясь в стол. Слова - если есть такие слова, которые он мог бы сказать сейчас - дрожат на кончике языка, не в силах прорваться наружу.
Барка стоит на пороге, сложив руки на груди - такой спокойный и необъяснимый. Ночные тени скрывают лицо хозяина, но Клаус чувствует янтарный, изучающий взгляд, взгляд, вспарывающий замешательство и страх, взгляд безжалостный и равнодушный.
- Пойдём, Клаус. Мне нужно поговорить с тобой.
Проглотив голод, колючим комком застрявший в горле, тревогу и сомнения, Клаус оставляет в себе только смиренние - ледяное, привычное, уютное. Он не уверен, что этого смирения хватит надолго.
***
Вслед за хозяином - как всегда, молчаливым и бесшумным - Клаус поднимается в комнату на самом верхнем этаже дома. Этот подъём кажется ему бесконечным, он успевает сочинить и отмести десятки тем предстоящего разговора. Клаус знает, что Барка не станет разговаривать с ним так, как он сегодня разговаривал с Тэо.
Всё-таки мы как пара маленьких глупых детей... Ему-то это простительно, но я.... как мог?.. зачем я вообще пошёл к нему?
Щекочущая нервы неопределённость почти приятна, будоражит, не давая огню погаснуть совсем. Клаус всё ещё голоден, этот голод нахлынул таким внезапным приступом, что кажется противоестественным.
Голос хозяина вновь вышвыривает его в реальность.
- Что с тобой произошло?
- Голод. - Клаус отвечает слишком быстро. В последнее время это случается с ним чересчур часто. - У него слишком... яркая кровь. - Он хочет добавить - вы же знаете, но это непростительная наглость.
- Ты никогда не подчинялся голоду, Клаус.
- Я и не подчинился бы ему. Просто мы... мы поругались. Опять.
Барка молчит, предоставляя Клаусу возможность продолжить. Бесконечная лестница закончилась, и теперь они идут по коридору, где темнота плотная, как сеть паутин.
- Я слишком сильно был зол на него. Это, должно быть, разбудило голод. - Некоторое время Клаус не может заставить себя говорить, рассматривает вьющийся по углам узор теней, - Я не знаю, что со мной случилось, хозяин. Простите меня.
- Ты считаешь, что виноват?
Стены комнаты и воздух в ней кажутся раскалёнными, погружёнными в густой и горячий закатный свет. Огромный камин, сотни свечей - искажают пространство, делая твёрдое мягким, а прозрачное - плотным, так что невозможно понять есть ли здесь что-нибудь, кроме огня. Клаус ещё ни разу не был в этой комнате. Ему хочется зажмуриться, уползти в тень - в тень, которой здесь нет.
- Виноват в том, что посягнул на вашего обращённого, хозяин. - Клаус старается, чтобы голос звучал ровнее, но унять зудящую дрожь - страх - внутри невозможно.
- Я спрашиваю не об этом.
Барка останавливается в центре комнаты, среди этого безмолвного буйства алых, пурпурных и золотистых отблесков. У Клауса нет сил подойти ближе.
Ты спрашиваешь о том, есть ли во мне настоящее чувство вины, да хозяин? Раскаяние - ничто, если оно рождено лишь на моём лживом языке, а не в душе.
Клаус прячет улыбку - совершенно неуместную здесь и обречённую быть истолкованной неправильно.
Он виноват в том, что пришёл к Тэо. В том, что хотел сделать ему больно - ещё больнее. Виноват в том, что не сдержался, что почти готов был прокусить тонкую кожу, утонуть в рвущемся огне... Чему тебя учили все эти годы? К чему ты всё это время стремился? К тому, чтобы за несколько дней до (инициации?:)) напасть на другого обращённого своего хозяина, поддавшись не только чувствам, но - что совсем уж позорно - голоду?
Никто не торопит Клауса с ответом, давая возможность до конца разобраться в себе.
- Да, я виноват. - Говорит он наконец.
- Тогда я прощаю тебя, Клаус. - церемонно говорит Барка и усмехается. Прямой, неподвижный, в этой комнате он кажется ещё выше. Огонь стекается к его ногам, окружает тройным кольцом, ластится к нему, как преданный пёс, лижет его узкие ладони, - Я собираюсь говорить с тобой не о Тэо. О тебе.
Клаус смотрит на него завороженно - всё заканчивается там же, где начиналось.... тем же, чем начиналось - как когда-то давно, много лет назад, сжигаемый страхом и любопытством;, беспомощный, слабый Клаус. Который ничего не умеет и не знает. Который будет делать то, что ему скажут - чего бы он ни хотел на самом деле. Всегда возвращаясь к исходной точке...
- Скоро ты будешь отвечать за себя сам. Преполагаю, что ты очень ждёшь этого.
Хочешь быть свободным, Клаус?
Пламя змеится, изгибаясь стремительней, извилистей, мелодичней, прижимаясь к хозяину ещё ближе, оплетая его руки и плечи. Клаус хочет спрятать взгляд, но не может оторваться.
- Да, я... я хочу. Я знаю, что.... - воздух с трудом прорывается сквозь густой вязкий свет, но говорить - легко, говорить - нужно, - Я знаю, что без вас мне будет хуже, чем с вами, но я... я хочу быть свободным. Хочу уйти. Я знаю, что мне будет больно, но я хочу уйти.
- Это хорошо, - Барка улыбается. И в сравнении с ровным светом этой улыбки, немного печальной, немного жестокой, меркнет пламя вокруг, - потому что тебе прийдётся уйти после того, что ты сделал. Пока ты мой обращённый, я не могу не прощать тебя. Но когда ты станешь хозяином самому себе, всё будет иначе.
Клаус кивает, неотрывно глядя ему в глаза. Что-то обрывается внутри, он чувствует странную пустоту, разрастающуюся подобно голоду.
- Тебе известно: прежде, чем это случится, ты должен будешь доказать, что способен продолжить путь самостоятельно. Очень скоро тебе представится такая возможность. Это будет несложно. И сейчас я хочу, чтобы ты дал мне обещание выполнить то, о чём я попрошу, не задавая вопросов.
- Обещаю, - на этот раз Клаус не раздумывает с ответом. Собственный голос звучит откуда-то из глубины, приглушённый, далёкий. Здесь и сейчас реален только огонь, - сделать то, что вы скажете, Барка.
- Благодарю, Клаус, - хозяин говорит с тёплой серьёзностью, и Клаус с тоской понимает, что это тепло - последнее, и что больше никто не будет звать его настоящим именем, - теперь ты можешь идти.