Наконец-то я внутри здания, которое рядом с Белым домом, и среди тех, кто готов реально защищать его с оружием в руках. Проникновение в эти ряды стоило мне беготни, постоянных переговоров со многими неизвестными людьми и, конечно же, нервов. Загвоздка оказалась не в документах. С ними все было в полном порядке: десять лет службы в армии, офицер запаса, "афганец". Да на любые баррикады, меня с руками бы оторвали! На любые, но только не на эти...
Раз шесть я записывался в списки добровольцев. Раз пятнадцать строился с ветеранами партии на переклички. Как правило, кого-то не оказывалось на месте, и списки вновь уточнялись, переписывались. И все начиналось вновь.
Тогда, среди пожилых людей, я чувствую себя крайне неуютно. Словно внаглую затесался в какую-то льготную очередь за праздничным пайком.
Здесь, в спортзале, пожилых людей нет. Средний возраст "защитников" тридцать пять лет. Но, не будь среди нас ребят из "Русского национального единства", то есть фашистов, возрастная планка поднялась бы выше.
Я лежу на грязном полу возле стены. Под головой чей-то рюкзак, в котором угадываются консервы. У всех стен, по периметру, лежат, спят и негромко разговаривают мужики. Камуфлированная форма преобладает.
Идут четвертые сутки "обороны". Время приближается к трем дня, а мы откровенно скучаем. Людей в зале немного. Почти все ушли на обед. Остались лишь не попавшие в списки и фашисты.
Последние - люди крайне организованные, сплоченные и дружные. Держатся особняком и в разговоры ни с кем не вступают. Ведут себя спокойно, с достоинством и уверенно. Я замечаю, что спаяны они крепкой, почти армейской дисциплиной, знакомы друг с другом не один месяц и имеют четкую командную иерархию. Их командиры не бросаются в глаза, но присутствие их постоянно ощущается; ребята организованно встают и стройно, в затылок друг другу, куда-то уходят. Так же четко они возвращаются, тут же устраиваясь на полу друг возле друга.
Все они одеты в камуфлированные брюки и черные рубашки. У кого-то поверх них такого же цвета куртки, у кого-то цвета "камуфляж". На рукавах отличительный знак - своеобразная свастика на красном фоне. У кого знака нет, тот носит значки с такой же символикой.
Присутствующие в зале фашистов сторонятся. Те на это не обращают никакого внимания. У них, своя четкая цель - получить оружие. Уверен, что, получив его, они сразу же уйдут. Наверное, это понимают и те, кто это оружие "защитникам" раздает. Потому что один из фашистов не выдерживает и в сердцах говорит: "Третьи сутки здесь, а автомата так и не дали".
Оружие и в самом деле не раздают. После двух смертей на Ленинградском проспекте у одних автоматы отобрали, а других не выпускают на улицу, чтобы не попались на глаза журналистам.
Забегая вперед, скажу, что, по моему мнению, более половины всех собравшихся в спортзале пришли только за оружием. Особенно этот поток увеличился после телевизионного сообщения о начале его раздачи.
Сейчас спортзал на две трети наполнили приезжие из Петербурга, Смоленска, Орла. Впрочем, они ушли на обед, а фашисты дружно перекусывали бутербродами с колбаской, которые им сооружали на первом этаже девушки-нацистки. Но делиться ни с кем не делились: "Пиво только для членов профсоюза".
Эта обособленность крайне поразила меня. Она была присуща не только фашистам, но и всем остальным. Люди мало разговаривали друг с другом, редко знакомились, и в их отношениях не было такого человеческого участия и теплоты, какими отличались августовские дни на этом же самом месте два года назад. Если тогда газеты раздавались бесплатно, то теперь они продавались, и за ними не было очереди.
Возле лотка с коммунистическими изданиями замедлил шаг прохожий.
- Покупайте, - предложила женщина и, видя его нерешительность, добавила: - Вот эту берите. Здесь телепрограмма на неделю.
В спортзале газеты читали вяло. Практически совсем не читали. Их использовали по "прямому" назначению, и весь туалет был усеян клочками оппозиционной прессы.
Время шло к вечеру. Народ в спортзал прибывал. Люди усаживались на пол и откровенно скучали. Всем хотелось действия, но никто его им не мог предложить. Даже те военные, которые с озабоченными лицами забегали в зал.
Признаться, только там я понял, что широко разрекламированный "Союз офицеров" не больше чем блеф и мыльный пузырь. За весь день я увидел двух или трех офицеров с отличительным знаком "Союза". Держались они неуверенно и явно не знали, что делать. Да и по возрасту представляли они не нынешнее офицерство, а отставников. Их, кстати, среди "защитников" было много. Но в основном, бывшие подполковники и полковники, которые за долгие годы службы привыкли чаще повелевать, нежели подчиняться. Поэтому указания сыпались как из рога изобилия.
Выполняли их, как правило, мальчишки явно допризывного возраста, в которых тоже недостатка не было. Видимо, отсутствие "Зарницы" в годы перестройки они пытались сейчас компенсировать с лихвой. У них это получалось. Юноши неловко отдавали честь и куда-то убегали. Полковники ругались, потому что мальчики убегали совсем в другую сторону.
Духота становилась невыносимой. Люди все чаще стали выражать недовольство, бездействием. Слухи о том, что ОМОН все теснее смыкает кольцо, чрезвычайно нервировали народ. Напряжение росло. Только фашисты спокойно подпирали стены, безмятежно взирая на некое осиное роение по залу.
Вдруг прибежали какие-то военные. Стали строить. Народ образовывал ряды охотно и весело. В итоге получилось каре, которое насчитывало человек сто пятьдесят - двести. В центре - военные, которые шептались, а затем подходили к кому-то из знакомых и тихо, чтобы другие не услышали (а они все прекрасно слышали) спрашивали: "Командиром роты пойдешь?" На что следовал такой же тихий, но категоричный ответ: "Нет, не пойду".
Но все-таки после перемигиваний и перешептываний набрали трех "ротных" и принялись за вербовку "взводных". Военные путались и частенько кто-то из "ротных" становился еще и "взводным". "Но я же ротный?!" - возмущался "разжалованный". Военные спохватывались и восстанавливали нарушенный порядок.
Новоиспеченные командиры принялись записывать подчиненных. Путаница выходила пострашнее, чем со "взводными". Один "солдат" оказывался сразу же в нескольких подразделениях. Но в итоге и с этим справились. Благо "взвода" насчитывали всего 6-9 человек. Меньше, чем отделения в армии, из которых состоит собственно взвод.
Пронесся слух, что будут раздавать оружие. Все необычайно дисциплинировались.
Я попал в группу "специального назначения", которая состояла из десантников, морских пехотинцев, спецназовцев и "афганцев". Наша группа состояла из четырех человек.
- Слышь, командир, - попросил я. - Требуй АКСУ.
- А что это такое? - спросил "коллега-спецназовец".
- Автомат. Укороченный.
- А-а-а, - сказал "десантник" - "морской пехотинец". - А как им пользоваться?
Каре замерло и вздернуло подбородки вверх. В центр его четко промаршировал подполковник с десантными эмблемами.
- Товарищ подполковник...
- Полковник, - перебил десантник, - полковник. Несколько часов назад указом президента России Руцкого мне было присвоено очередное воинское звание, которое Ельцин "забыл" мне присвоить.
- Я буду краток, - продолжил новоиспеченный полковник и говорил более получаса.
Из его речи я понял, что:
- все мы с этой минуты не хухры-мухры, а призванные на военную службу по контракту на три года;
- наш "батальон" есть костяк полка, создаваемого президентом России (Руцким). Оружие уже есть и будет роздано сразу, как только полк будет доведен до полного штата.
Про себя я хмыкнул, ибо штат этот составляет приблизительно две тысячи человек. И до таких размеров нам не дано было разрастись никогда.
Но рано я радовался амбициям "командира полка", ибо он оказался мужиком проницательным и предупредил, что в наших рядах есть провокаторы и засланные, порекомендовав всем нам присматриваться друг к другу, и в случае чего немедленно обо всем докладывать командирам.
После бдительности десантник перешел к теме не менее популярной - дезертирам и трусам, напомнив, что сейчас время военное и любой командир может застрелить своего подчиненного за невыполнение приказа. Сказал он это настолько убежденно и с таким металлом в голосе, что строй похолодел и многие, наверное, и не рады были, что ввязались в эту авантюру.
Напоследок полковник призвал нас к единению, указав на то, что наши политические взгляды в этот ответственный момент второстепенны. Главная задача дать отпор "ельцинистам".
Мы разошлись, чтобы буквально через несколько минут вылететь на улицу "по тревоге". "Взвод" и "роты" смешались. В толчее люди не знали, куда бежать. Коридоры были узки, и мужики вытянулись цепочкой. Кто-то решил напоследок слетать в туалет. Половина "батальона" устремилась за ним. И только там, забил его полностью "воины" поняли свою ошибку.
С горем пополам мы выбрались наружу. Была ночь. Горели костры - неизменный атрибут любого политического катаклизма.
Мы снова строились и равнялись. Затем переходили на другое место и снова равнялись. В конечном итоге "взвода" развели по площади, где вновь их принялись пересчитывать и равнять.
"Спецназу" было поручено самое ответственное задание - выслеживать подозрительных и пресекать всякие провокации.
Засунув мерзнущие руки в карманы, я принялся за дело. Мимо меня, как олени, проносились юноши-курьеры, гремя сапогами.
- А ты что здесь? - подскочили ко мне трое военных.
- Патрулирую. Приказ, - коротко ответил я.
- А - а - а, - протянул один из военных, и забыв обо мне, сказал товарищу:
- Батальон в любом случае не набирается. Давай попробуем прямо из толпы человек тридцать выдернуть?
И они бросились в места, где было люднее.
Мне же стало совсем холодно, и я "дезертировал". За что, наверное, приговорен уже к расстрелу... через повешение.