В камере нас несколько человек. Мы не провинившиеся и не тянущие тюремную лямку. Мы здесь живем. Прежних обитателей из тюрьмы выпустили, и они расползлись по огромной Вахшской долине. Ныне в здании СИЗО располагается армейское подразделение, да еще живут те, кто бежал из города в часть. В самом полку по этой причине катастрофически тесно. Приходится обживать тюрьму.
Мы сидим за столом. В полку нет света, и фонарик едва-едва освещает помещение. Ужинаем. Офицеры и несколько беженцев, для которых тюрьма уже стала родным домом. Дяде Юре за шестьдесят. Жену он успел отправить в Россию. Сам уехать не успел, да и некуда. Когда в городе начались грабежи и массовые убийства, покинул квартиру, бросив все имущество, и переселился в тюрьму. Точно так же поступил Иван, которому за сорок. До войны он работал телемастером. Теперь добровольный узник курган-тюбинской "крытки". "Хорошо, жена уехала, - радуется Иван, - мне теперь спокойнее".
Почему сам не уехал? Иван и все присутствующие за столом смеются. "Денег нет, - говорит дядя Володя. - Куда сейчас без денег? Мы уже несколько месяцев ничего не получаем. А что ценного в домах было - все пограбили. Вот и живем здесь".
Дяде Володе - Владимиру Анатольевичу Чеботареву, майору запаса, отслужившему в армии двадцать восемь лет, пожалуй, тяжелее всех. Ведь его родные здесь, в Курган-Тюбе. "Мы-то с женой ладно, - бесстрастно говорит дядя Володя. - Свое пожили. Сына бы вывезти да сноху с внуком. Знать бы, что они в России, и нам бы легче было".
Младший сын Владимира Анатольевича - Антон - рядом с нами. Ему восемнадцать лет. На нем форма защитного цвета. Рядом автомат. Оружие трофейное, захваченное в бою. И отец, и сын почти безотлучно находятся в подразделении. Наравне с военными несут службу, по ночам охраняют здание тюрьмы, которое одним боком примыкает к части.
- И долго вы так? - задаю вопрос.
- Больше четырех месяцев, - отвечает дядя Володя. - Как началась заваруха, так сюда и пришли. Что делать - защищаться-то надо. Если бы не часть, то и не знаю, что было бы. Поубивали бы всех, наверное. Хотел семью раньше вывезти, да ждал, когда Антон техникум закончит.
- Закончил?
- Техникум сгорел, а с ним все документы, - машет рукой дядя Володя. - Все коту под хвост. Сидим сейчас, как в мышеловке.
Все остальные довольно равнодушно слушают нашу беседу. За несколько месяцев, что провели они среди крови, смерти и нечеловеческих страданий, очередной разговор об их общей трагедии не вызывает никаких эмоций. Кажется, что эти люди уже смирились со своей судьбой и ничего хорошего от нее не ждут.
Семьи их разметало по огромной стране. Сведений о них они не имеют, да и вообще обо всем, что происходит в России или Душанбе, узнают по телепрограммам из Москвы. Когда смотрят репортажи из Таджикистана, плюются, качают головами и коротко подводят итог: "Все ложь!" - употребляя при этом и более крепкие выражения.
Полк в осаде. Противоборствующие стороны - "вовчики" и "юрчики" - время от времени ведут бои за город. По улицам передвигаться опасно. Поэтому город пустынен. Днем некоторые смельчаки отваживаются пройти к своим квартирам, чтобы посмотреть, успели их разграбить или еще нет.
Все, кто находится в полку, и кто взял оружие для собственной защиты, приговорены "вовчиками" - исламскими фундаменталистами, сторонниками нынешнего правительства Таджикистана - к смертной казни. Убийство старшего лейтенанта Игоря Ковалева - это дело их рук. Офицер был расстрелян на пороге собственного дома.
- А зачем нам теперь дома, квартиры? - говорит дядя Володя. - Выкупали их, приватизировали (при этом слове все смеются). Продать потом думали или обменять. Кто их купит? Из города уже столько людей бежало - заходи в любую квартиру и живи в ней. Хозяева-то уже не вернутся.
- А может, вернутся? Наладится все еще?
На меня смотрят сочувственно, как на больного. Но молчат. Воспитанные люди.
- То, что здесь началось - это надолго, - старательно разъясняет Иван. - Да, может на время успокоиться, но потом все опять взорвется. У кровной мести нет предела. Поэтому самое лучшее - это бежать. Но сделать это трудно. И некуда ехать, и не на что.
Уже потом в очень откровенных разговорах с другими людьми узнал я, что некоторые из них, доведенные до отчаяния, уходили на несколько дней к "юрчикам" и брали в руки их оружие. За день боев они получали 10-15 тысяч рублей. На эти деньги и отправляли свои семьи в Россию.
- А Россия, как она? - задаю, пожалуй, самый главный вопрос.
- Никак! - следует ответ. И все с этим немедленно соглашаются. - Кто мы для нее? Никто! Вон, в газетах раньше писали: попробуй где-нибудь американца тронуть - вся Америка на дыбы встанет. А здесь? Русских убивают, грабят, издеваются, и хоть бы кто-нибудь слово в защиту сказал! На днях в городе очередное прекращение огня было. "Вовчики" с "юрчиками" договорились не стрелять друг в друга. И что? Одну русскую семью просто-напросто вырезали. Слово сдержали. Никто ведь не стрелял. Кто в Москве об этом говорит? Кто тревогу бьет? Нужны мы им? Они за власть дерутся, за то, чтобы пожрать хорошо.
Через два дня военная колонна из Душанбе, привезшая продовольствие в осажденные части, собирается обратно. У беженцев впервые за много месяцев появилась реальная возможность покинуть город.
Темно-зеленые военные машины цепью выстраиваются в полку. Бронетранспортеры густо облеплены солдатами в пятнистой камуфляжной форме, поверх которой бронежилеты. В руках - автоматы, гранатометы, снайперские винтовки.
Выход колонны за пределы полка напоминает хорошо спланированную армейскую операцию. По ходу движения машины должны преодолеть районы, контролируемые "юрчиками" и "вовчиками", а также линию фронта между ними.
В полку оживление. Множество людей суетится возле крытых большегрузных "Уралов". Сюда на них привозили дрова и картошку. Отсюда увозят женщин и детей. Уезжающие и провожающие плачут. Мужчины с автоматами помогают загрузить вещи и поднимают в машины детей.
С бронетранспортера я вижу дядю Володю и его жену. Зинаида Ивановна плачет. Дядя Володя тянет сигарету за сигаретой.
Накануне был серьезный мужской разговор Чеботарева-старшего с Чеботаревым-младшим. "Ты пойми, - говорил дядя Володя сыну, - уехать должны вы. Мама останется со мной. Все равно она без меня никуда не поедет. А нам будет легче, если уедут Ольга с Сашей. Ты мужик и обязан довезти их до Липецка". Антон не соглашался. Говорил, что уехать обязана мама, а он останется воевать вместе с отцом. В конце концов, точка зрения отца и его авторитет победили.
Колонна трогается. Женщины плачут. Мужчины сдержанно машут руками. Командир полка полковник Меркулов поднимает вверх сжатый кулак, желая нам успешной дороги. Солдаты передергивают затворы автоматов.
По Курган-Тюбе машины идут медленно. "Юрчики", контролирующие большую часть города, приветственно поднимают руки. У многих запястья обмотаны красными лентами. На столбах развеваются красные флаги. Эти люди воюют против душанбинского правительства и с большой симпатией относятся как к русским частям, так и к русским вообще.
Совершенно иная картина на территориях исламистов: косые взгляды, люди, спрятавшиеся в канавах и направившие в нашу сторону автоматы. Малочисленные группки женщин, работающих на хлопковых полях, дружно приседают в кусты по команде мужчины - то ли бригадира, то ли надсмотрщика.
Через три часа, под вечер, колонна приходит в Душанбе на территорию 201-ой дивизии российских войск. Грузовики с беженцами останавливаются возле автопарка. Откидываются борта. Шум, неразбериха, суета.
В группе военных, находящихся неподалеку, я вижу генерал-лейтенанта Соколова.
- Что будет дальше с беженцами? - спрашиваю Александра Ивановича.
- Что будет? Мы отвечаем только за семьи военных. Гражданские к нам не относятся. А семьи военных мы накормим, дадим место для жилья, первым военным "бортом" отправим в Россию. Кстати, в штабе можно записаться на этот "борт",- ответил генерал.
Самолеты из Душанбе не ходили несколько дней. Лишь через три дня после приезда беженцев в столице Таджикистана приземлился военный ИЛ-76, выполнявший коммерческий рейс. Именно на нем нам предстояло улететь из Душанбе.
Над аэропортом безоблачное голубое небо. Солнце светит по-летнему. На взлетной полосе возле огромной туши самолета множество людей. Все желают улететь. Но не у всех это получится. В самолет сажают тех, кто заявлен в предварительном списке. Беженцев из Курган-Тюбе в нем нет, как, впрочем, и многих других людей, спешно покидающих Душанбе.
Буквально два дня назад исламисты захватили в заложники детей из средней школы, требуя, чтобы русские войска уничтожили бронетехнику кулябцев. Поэтому вокруг много детских лиц. Родители не желают рисковать жизнью своих ребятишек.
Антон, Ольга и маленький Сашка вместе со мной и еще одной семьей стоят рядом со мной. Они приехали на авось. Вдруг повезет. Вчера я звонил в диспетчерскую авиаполка, спрашивал насчет самолета для беженцев. Дежурный несказанно моему вопросу удивился и ответил, что впервые об этом слышит, и команды никакой не поступало. Эх, генерал Соколов, генерал Соколов!
- Как жили эти два дня? - спрашиваю у Ольги Чеботаревой.
- В казарме, - спокойно отвечает та. Подобная реакция меня не удивляет. В Курган-Тюбе Ольга вместе со свекровью и сынишкой жили в комнате, принадлежащей артиллерийскому дивизиону. Темные стены. Солдатские кровати. Ящики из-под снарядов. Ничего. Жили нормально.
- Кормили?
- В первый вечер чай принесли и хлеб. А потом вообще ничего. Антон в город ходил - искал съестное.
Беженцы сиротливо стоят поодаль от всех и к самолету не подходят. Рядом еще семья - бабушка и внучка. На бабушке теплое шерстяное пальто и черная меховая шапка. Девочка лет восьми в демисезонной курточке. За плечами у нее небольшой темно-зеленый рюкзачок, сшитый из военного вещмешка. Голова повязана серым платком, как делают это старушки в деревнях - узел на затылке. Девочка безучастна ко всему, что происходит вокруг, и лишь сильнее льнет к бабушке.
- К самолету надо идти! - говорю я.
- У нас разрешения нет, - говорит Антон.
- А кто тебе его даст? - зло спрашиваю я. - Видишь - до вас здесь дела никому нет. Значит, пробиваться надо! Орать! Требовать! Плакать, в конце концов, черт побери, но не стоять так. Неужели не понятно, что вам здесь никто не поможет!?
Мы пробираемся поближе к трапу. Возле него столпотворение. Наверху в узком лазе дверей рядом с экипажем два суетливых таджика с повязками на руках - сотрудники аэропорта. Как и зачем они здесь, на военном борту, - непонятно. Но дело свое они знают четко. Приглашающий жест на посадку - и вперед идут... таджики. Как тараканы, лезут вверх по трапу мужчины в крепких, хорошо сшитых пальто. Часть из них и закупила этот военно-транспортный самолет. Другая - неизвестные никому, кроме "распорядителей", люди. Все остальные - женщины, дети, мужчины, офицеры - молча смотрят, как происходит посадка "коренного" населения.
Затем начинают выкликать по списку. Услышав свою фамилию, я подталкиваю Ольгу в спину, хватаю пару сумок и вместе с Антоном поднимаюсь вверх. В сутолоке Ольге с ребенком удается проскользнуть в самолет и затеряться среди ящиков. Нас же с Антоном хватают цепкие руки "распорядителей".
- Кто такие?
- Пассажиры, на самолет!
- Этого в списках нет, - кивают они на Антона и подталкивают парня к выходу.
- Он со мной, беженец!
Я продолжаю упорствовать, и нас с Антоном спускают по трапу, чтобы мы не задерживали посадку. А внизу уже мешанина тел, сумок, свертков.
- Ерунда, - говорит Антон, и губы его дрожат. - Главное, чтобы Ольгу не выкинули. Я обратно уеду. Ты уж там помоги им до вокзала добраться.
- Улетим, - утверждаю я, хотя веры в это у меня никакой.
- Эй, журналист! - кричит мне сверху кто-то из экипажа и машет рукой.
- Послушай, у нас рейс коммерческий, - говорит мне пилот, и видно, что ему самому разговор этот неприятен. - Билет стоит 6 тысяч 700 рублей, у него деньги есть? Заплатит?
- Есть, - тут же вру я. Главное, им долететь туда.
- Лады, - говорит пилот. - Пусть заходит.
В чреве самолета темно. По центру громоздятся ящики. По бокам откидные сиденья, на которых примостились люди. Места и в самом деле мало.
Рампа воздушного корабля, расположенная в хвосте самолета, вдруг вздрагивает и начинает опускаться вниз. Меня слепит яркий свет. Вдали - зеленые горбы гор. Над ними - голубое безоблачное небо. А прямо передо мной - большими бетонными квадратами с черными швами взлетная полоса. И по ней одиноко идут к выходу несколько фигурок. Среди них я узнаю бабушку в черной шапке и девочку в платке. Девчушка семенит последней. Никто из них не оборачивается.
Не взяли. Мест не оказалось.
Рампа закрылась. Взревели двигатели, и самолет пошел вверх, унося на своем борту тех, кому посчастливилось вырваться из обжигающего кошмара чужой войны.
В Москве шел дождь. Кого-то из прилетающих ждали. Большинство добиралось самостоятельно.
К чести пилотов - они не взяли денег ни с одного беженца.
Уже в Москве, на вокзале, когда мы купили билеты, Антон улыбнулся, пожал мне руку и сказал:
- Ну, все. Теперь, считай, мы в Липецке. Там у нас родня. Помогут. До свидания!
- До свидания! - ответил я.
Качаясь в пустом вагоне подземки, я думал о том, что увидел за эти дни. Перед глазами стояла фигурка девочки, уходящей по взлетной полосе. За плечами у нее зеленый рюкзачок. И голова покрыта серым старушечьим платком.
18 ноября 1992 года, Курган-Тюбе - Душанбе - Москва