("Плевать на ваших читателей!" - сказал Александр Зиновьев и выставил меня из дома...)
Что я знал о Зиновьеве
Исключая его книги, практически ничего.
Впервые "Зияющие высоты" прочитал восемь лет назад. С тех пор стал поклонником Александра Александровича (А.А.), отдавая дань его таланту, наблюдательности и точности формулировок.
За последующие годы я прочел все книги Зиновьева, которые выходили в России. Более того, настоятельно рекомендовал их своим знакомым. Короче говоря, выражаясь новоязом, был неким дистрибьютором Зиновьева в нашей стране. Добровольным и порой оголтелым.
Теперь можете представить мое состояние, когда появилась возможность взять у Зиновьева интервью. У человека, которого советская власть в 1978 году выслала из страны за публикацию на Западе книги "Зияющие высоты"! У человека, который после падения изгнавшего его режима не примчался в Россию кормиться с рук новых хозяев, а описал их весьма точно, что, естественно, у новых властителей энтузиазма не вызвало.
Перед поездкой настораживал лишь один момент. Все, кто в большей или меньшей степени соприкасался с Зиновьевым, с одной стороны, и знали меня, с другой, уверяли, что с А.А. продержусь я всего пятнадцать минут, а затем, не выдержав, встану и уйду.
- Ерунда, - уверенно отвечал я. - Как-нибудь договоримся.
С такими мыслями и полетел в Мюнхен.
Германия. Квартира Зиновьева
А.А. живет далеко не богато. По крайней мере, человек, написавший десятки книг и издавший их в десятках же стран, мог претендовать и на лучшее, нежели трехкомнатная квартира в доме на несколько семей. (В принципе даже не очень богатые немцы предпочитают жить в отдельном строении с лужайкой.)
Да и сам этот дом находится в пригороде Мюнхена - Энгелшалкинг. Правда, супруга Зиновьева уверяла, что это именно такой пригород, где предпочитает жить дипломатический корпус. Безусловно, ей виднее. Я же, кроме стаек негров на станции, видел только редких аборигенов.
В квартире семидесятипятилетний А.А. проживает с супругой Ольгой Мироновной, своей бывшей аспиранткой, и восьмилетней младшей дочерью школьницей Ксенией. Старшая - двадцатишестилетняя художница Полина.
Да, чуть не забыл о терьере по кличке Шарик, который, по словам Зиновьева, при упоминании Горбачева начинает отчаянно лаять. Вот в таком составе и существует семейство Зиновьевых в далекой Германщине.
Первые минуты встречи проходили при взаимных улыбках и расшаркиваниях, за которыми последовала ничего не значащая светская беседа.
- Будем работать? - сказал А.А. - У меня перебывало несколько сотен журналистов, и я прекрасно знаю, как с ними говорить. Проблем никаких не будет.
Мы принялись за "работу". Не знаю, как предшествующих коллег, но смысл подобного действа очень скоро стал меня раздражать: интервью товарищ Зиновьев самозвано превратил в собственный монолог, отчаянно пресекая все мои попытки воткнуться в него.
"Послушайте, что вы постоянно перебиваете!! Да дайте закончить!! Да вы ничего не понимаете!! Вы что сюда пришли - вопросы задавать?! Нет, вы все-таки явно ничего не понимаете!!"
Признаться, я и в самом деле все меньше понимал происходящее. А.А. говорил и размышлял, размышлял и говорил, но обо всем этом я уже читал в его книгах. Хотелось приземлиться и немножко услышать о его жизни: о том, как мальчишка из деревни попадает в Москву тридцатых годов; как и где учится; о первых днях войны и фронте, где Зиновьев воевал в качестве летчика-истребителя; о послевоенных годах.
Но Александра Александровича с митингового пути было не свернуть. И я понял, что необходимо дать ему выговориться, а лишь потом начинать подкрадываться к интересующим темам.
Заклеймив Горбачева, Солженицына, Сахарова и нынешний капитализм, товарищ Зиновьев выдохся часа через два.
После чего угостил меня чайком, изготовленным по собственной рецептуре, предупредив, что сахар здесь не нужен.
Нельзя сказать, что первая встреча завершилась крахом. Из всего следует извлекать уроки. Я понял, что в принципе с Зиновьевым можно общаться очень даже замечательно. Что Александр Александрович милейший человек и великолепнейший собеседник. И в разговоре с ним требуется малое: следует сидеть, раскрыв рот; время от времени восторженно распахивать глаза и иногда приговаривать: "Как вы это верно подметили, Александр Александрович!! До вас подобного никто не говорил!!"
Тогда контакт и взаимопонимание будут полными.
Любая попытка возразить или же высказать свою точку зрения порождает бурю негодования, несогласия, возмущения и лаконичного заключения: "Да я лучше вас знаю!! Что вы мне тут будете говорить?!"
А.А. заявил, что раньше его не любила власть советская, а теперь за нынешние высказывания ненавидит власть российская, и поэтому книги его издаются в России с большим трудом.
Я, наконец, возразил, что их продают не только с лотков, но и в крупнейших московских магазинах и долго на прилавках Зиновьев не задерживается. А то, что издатели не выплачивают гонорар, свидетельствует в первую очередь исключительно об их вороватости-подлости, и нынешний режим совершенно здесь ни при чем.
Наивный, я не понимал, кому подобное сказал! Видимо, А.А. гораздо приятней было себя ощущать жертвой шайки Ельцина, нежели нечистоплотных издателей.
Извержение Везувия - это слабая пародия на взрыв А.А. Он рвал и метал, метал и рвал, рвал и метал.
Возражать я больше не стал, отметив лишь про себя, что на нашем рынке никто из писателей уже давным-давно не работает с издателем без предварительно заключенного официального договора. Лишь один А.А. не сделал этого.
В семье Зиновьевых я заметил одну большую странность: в доме не смотрят российское телевидение. Хотя технически это сделать несложно.
Спросил об этом у А.А.
- А зачем? - ответил он. - Я уже давно во всем разобрался и нового для себя ничего не открою. Мне все ясно.
Вот и поговорили
А.А. рассказывает, как он был арестован в тридцатые годы за антисталинское выступление на комсомольском собрании в институте. "Меня отвели на Лубянку. Завели в кабинет. Как сейчас помню его номер, и как он выглядел. Хотите - опишу?!"
- Опишите, - немедленно согласился я и... оторопел.
- Да зачем вам это надо?! Это разве что, важно?! Не буду ничего описывать!!
И все же жизнь и судьбу Зиновьева с его же слов можно рассказать так: родился в двадцатые годы в глухой российской деревне; в тридцатые попадает в Москву, где уже работают его отец и старший брат; идет учиться в школу, а затем поступает в институт, где практически немедленно отличается своей антисталинской речью; после чего его арестовывают, но ему удается бежать; год скитается под вымышленными фамилиями по стране, устраиваясь на разного рода черные работы; потом его вместе с другими бомжами загребают в Красную Армию, где он продолжает скрываться под измененной фамилией, служит семь лет, пять из которых приходятся на войну, которую он заканчивает боевым летчиком, офицером; после чего возвращается в Москву, восстанавливается в институте, откуда был исключен без права восстановления, заканчивает его и начинает преподавать; со временем становится доктором наук, заведующим кафедрой, профессором, публикует свои работы по логике, как в СССР, так и за рубежом; после выхода книги на Западе высылается вместе с семьей из Советского Союза. Все эти годы он стоит на антисталинской, а затем антикоммунистической позиции.
Согласитесь, жизнь, достойная пера. Но "смутные сомнения" никак не оставляли меня.
Если А.А. был такой ярый антисталинист и даже замысливал с товарищами угрохать "лучшего друга всех советских детей" прямо на Мавзолее, то почему на Лубянке отнеслись к семнадцатилетнему террористу столь растяписто, что охранники спокойно оставили его одного на улице, и он смог не просто уйти от них, но и вовсе уехать из Москвы?
Когда А.А. попал в армию, то как ему удавалось все время скрываться от полковых "особистов"?
А может, потому и неуловим, что никому не нужен? Но тогда ярко выраженный антисталинизм А.А. есть его глубоко личное и скрываемое чувство, о котором окружающие даже и не подозревают?
Я не пришелец из космоса и тоже жил в СССР, где четко соблюдались правила игры, установленные любимой партией. Будешь играть по ним - продвинешься. Не станешь их соблюдать - вылетишь вон и из партии, и с работы. А с нее, как мне известно, А.А. никто не изгонял.
Более того, в пылу разговора Зиновьев поведал, что отец его первой жены был крупным чином госбезопасности. Интересно, какой придурок станет отдавать свою дочь за потенциального "политического"? Тем более что комитетчику совсем не составляло труда навести справки по своим каналам о потенциальном родственнике.
Короче говоря, вопросов становилось все больше, о чем я откровенно поведал А.А. во время нашей третьей встречи.
- Да не буду я вам об этом говорить! - пока еще спокойно возразил Зиновьев. - Поймите, что у меня есть обязательства перед людьми...
- Я же не прошу вас выдавать какие-то тайны. Давайте поговорим просто о вашей жизни.
- Да при чем здесь моя жизнь! - взорвался А.А. - При чем здесь она?! Пусть люди за ходом моей мысли наблюдают, как она развивалась, а жизнь я отметаю напрочь. Мысль - вот что главное!!
- Наблюдать они могут, читая ваши книги. А читателей газеты, безусловно, интересует ваша жизнь. И если вы не хотите о ней говорить, то так и скажите, и я тогда уйду.
Описать выражение лица А.А. в этот момент не берусь. На время он оцепенел, а затем вскочил из-за стола, за которым мы втроем, включая Ольгу Мироновну, пили чай.
- Плевать я хотел на ваших читателей и вас в том числе!!
Крутанувшись волчком по кухне и пару раз взмахнув руками, писатель прогалопировал в другую комнату, громко хлопнув дверью. На кухне повисла гнетущая тишина. Несчастная супруга не знала, как себя вести. Признаться честно, и мне в голову тоже ничего не шло.
Но затишье оказалось недолгим. Словно смерч А.А. ворвался на кухню и закричал:
- Вы еще здесь?! И вообще, что вы пьете чай в моем доме?! Да, я запрещаю вам публиковать интервью со мной. Вообще запрещаю! Сколько времени на вас потратил, а вы оказались таким же тупым, как и ваши читатели. Ничего не поняли. Только время зря потерял!!
И А.А. вновь дематериализовался, опять громко хлопнув дверью.
- Вы первый, кого Александр Александрович выгоняет, - участливо поведала Ольга Мироновна. - Такого еще никогда не было!!
Но особой гордости за то, что меня выпер сам Зиновьев, я не испытывал. Впрочем, если честно, то и расстройства тоже. Еще в конце первой встречи я предчувствовал, что все так и закончится. Поэтому книгу А.А. "Русский эксперимент" подписал у него заблаговременно.