В которой Оля, после беседы с мамой по телефону вынуждена мыслями возвратиться в прежнюю жизнь, а Темучин, оставшись временно в одиночестве, обживает квартиру и тоже предаётся воспоминаниям, переходящим в глубокие философские размышления, вполне ожидаемо переходящие в желание срочно подкрепиться, и правильно, потому что после умственных усилий им с Олей приходится изрядно потрудиться физически
Раннее утро Оля безбожно проспала, и спала бы дальше, но рядом завибрировал смартфон, уползая по деревянному полу под раскладушку.
Оля с зевком протянула руку, нашаривая неслуха, проснулась от пришедшей в голову мысли - Денис звонит! Вспомнила, что внесла мужа в черный список и зевнула снова, укладываясь навзничь и роняя мобильный на грудь. Сфокусировала туманный взгляд на экране. Вздохнула и тыкнула в экран.
- Мам? А сколько времени? Всё в порядке у тебя?
- Это ты мне скажи!
Оля поморщилась и села, прижимая к уху мобильник. Судя по голосу, ничего у мамы там не случилось, но она сильно на что-то сердита.
Высокое окно изливало в комнату утренний свет, такой яркий, что даже тени листьев казались выбеленными.
- Ты чего над мужем издеваешься, а?
Сон порхнул к потолку и исчез напрочь.
- Что? Мам...
- Бедный мальчик. В шесть утра позвонил, места себе не находит. А ты? Нет, а ты? Сердце есть у тебя? И ладно была бы какая-то... какая... Но ты же нормальная женщина всегда. Была! И вдруг!
- Та-ак. Значит, звонил. Рубашку не просил погладить? А то приехала бы.
- Ты мне не груби! Ольга! Мы с папой возмущены, ну просто... просто...
- Ты меня послушаешь, мам? Да ты можешь помолчать хоть минуту?
- Немедленно собирайся. И домой. А твоим подружкам я ещё отдельно позвоню. Он мне, между прочим, все телефоны продиктовал.
- Господи, мама. Ты себя хоть послушай. Да ты его еле терпела, когда тут!.. Ты же из-за него уже год в Керчь не едешь. С папой! Да папа десять лет сам живет на лодочном, я забыла, как он выглядит, я голоса его не слышала, даже вон в день рождения.
- Папу не трогай.
- Ты сама только что. Что вы с папой...
В комнату зашел Темучин, проследовал мимо раскладушки и улегся в прямоугольник света, засверкал атласными боками, повернул большую башку, и Оля, продолжая сидеть с возмущённым лицом, невольно залюбовалась черными усами, раскинутыми в стороны тонкими лучиками.
- Не морочь мне голову. Короче, погуляла со своими и быстро домой.
Мама споткнулась на полуслове. С некоторым удивлением подтвердила, стараясь не снижать накал возмущения:
- Да. Плакал. Это как нужно довести человека...
- Мам. Это фишка у него такая. Сперва все нервы вымотает, крови напьётся, потом уж, когда видит, что я развернусь и вот щас. Так он плачет. Ты не переживай. У Дениса хватка, как у, ну как у бульдога, в общем. Я от него три раза уходила. Пыталась. Так что, насчет поплакать, это я уже проходила, знаю.
Мама молчала. Тогда Оля сказала, что перезвонит ей позже, посоветовала не поднимать трубку, если вдруг (а вдруг он снова, воззвала мама) и решительно попрощалась
Перекидывая подушку к стене и садясь поудобнее, с телефоном на коленях, Оля вспомнила самый первый раз. Когда после не слишком удачного трудового года она уговорила мужа поехать в маленький приморский поселок отдохнуть. Всего две недели, улещала она его, ты представь, море и дивные пляжи, на километры сплошь золотой песок. И никого почти. Будем уходить на целый день, а можем даже заночевать у воды, ночи теплые. Муж слушал с кислым видом, потом вроде как воодушевился и даже сам купил чудесную легонькую палатку, смеялся, слушая её рассказы, как в детстве, маленькую, её брал с собой младший брат отца, дядя Валера, и как она умоляла маму отпустить на целых три дня с ним, его красивой женой Лилей и их семилетним сынишкой. И какие были чудесные эти три дня.
Но воодушевления хватило ненадолго. В поселке Денису не нравилось абсолютно все. Выжаренная солнцем автобусная остановка с крошечным магазином, пыльная улица, обставленная домиками в облупившейся побелке, что тонули в винограде и старых абрикосовых деревьях. И особенно - полузаброшенный пансионат, в котором половина дощатых домишек была погребена оползнем, а в уцелевших не было ничего, кроме кроватей с пружинными сетками и шатких столиков. Ах, да, в каждом был холодильник - старый и громкий. Уже на второй день Оля раскаивалась в том, что уговорила мужа. Выход, конечно, был: пройтись по домам и снять жилье с удобствами, отдельную времянку с душем и туалетом, с кондиционером, но Денис гордо отказался что-то менять, и предпочел с утра до ночи упрекать жену за испорченный отдых. Не только словами. Вздохами, хмыканьем, жестами и поступками. При этом, все, с кем общался её супруг, рыбаки, местные, бабушки-торговки на крошечном базарчике, мальчишки, продающие мидий и рапанов - считали его весёлым, очаровательным, своим в доску.
Так что, через две недели, когда вернулись домой, и едва закрыв двери, крупно и с шумом, наконец, поссорились, Оля решила - хватит. Сжав губы, стала собирать вещи. Она совсем не знала, куда пойдет, и сил думать об этом не было. Просто нужно было уйти, не видеть и не слышать. Денис не верил до последнего, пока не поймал её уже в коридоре, куда вытащила сумку и рюкзачок. И встала там, вынимая из стеллажа новенькую переноску для двухлетнего кота Темучина, пытаясь сообразить, как поступить с его мамой Мурочкой, которая наверняка скоро явится с улицы... Выкричав свои насмешки и оскорбления, Денис отшвырнул набитую сумку, схватился за рюкзак, который она всё тянула повесить на плечо, и вдруг рухнул на табуретик в прихожей; прикрывая локтем другой руки лицо, всхлипнул.
Оля от неожиданности отпустила рюкзак, тот упал к ногам Дениса. Муж отвернулся, сказал хрипло, с надрывом:
- Не смотри. Пожалуйста.
Растерянная, она ушла в комнату, села на застеленную широкую кровать, стиснула руки между колен, прислушиваясь. В прихожей стояла тишина. Потом тихие шаги, потом скрип двери в ванную комнату.
Она сидела так минут десять, после, совсем изведясь, встала, открыла двери. Мужа нашла в кухне, стоял, прислонясь лбом к стеклу, стискивая пальцами край подоконника. Когда подошла, повернулся, обнял, обхватил, сползая к ногам и тыкаясь мокрым лицом в ее шею, в грудь, в живот. Оля пыталась поднять, но в итоге опустилась сама, протянула руку, погладила растрёпанные волосы. До сих пор помнит, именно в тот момент поняла - она его не любит больше. И понимание показалось таким ужасным, что она замерла, держа растопыренные пальцы на жестких, стильно стриженых волосах. А он бормотал что-то, покачивал её, и уже вздыхал спокойнее, усмехнулся, сказал что-то шутливое, чмокнул в щеку рядом с ухом. Вскочил и подхватил на руки, понёс обратно в спальню, уже похохатывая, - как добычу. Раздевал быстро, дышал тяжело, а она поддавалась послушной куклой, раскидывала и поднимала руки, поглощённая тоскливой мыслью, что теперь она его видит. Раньше не видела - любила. А теперь вот, видит, что он делает и зачем. И как теперь жить? Без этого милосердного тумана, размывающего очертания решений и поступков, и вот - заново смотришь на человека, не оправдывая и не обвиняя, потому что безжалостный свет высвечивает на месте, где видела когда-то любовь, доброту, непоследовательность, мальчишество, горячность - расчет, хладнокровное манипулирование, притворство, всепоглощающий эгоизм. И всё у него вовремя, все именно как надо. Рассчитано всё.
Потом, лежа рядом, Денис тихо рассказывал о том, как издевалась над ним в детстве мать, как бросил их отец, как строили козни соседи, пытаясь выжить из квартиры. А она, лежа рядом, в ужасе видела за его откровениями холодную попытку вызвать в ней жалость: пусть поверит, это всякие враги виноваты в том, что, ну да, получился из всеми обиженного мальчика мужчина с нелёгким характером, ну прости уж, ты мне жена, а самым близким всегда тяжелее всего.
Тогда она ещё не знала, что у Дениса одна жена уже была. И есть сын, ох, вернее, в одной семье сын, а у другой бывшей его женщины - близнецы - мальчик и девочка, но сам он отказывался признать отцовство. Но именно после того неудачного отпуска эти, казалось бы, сокрушительные новости не стали для нее ошеломительным ударом. Оля оказалась к ним готова.
Маме о своей первой попытке уйти говорить ничего не стала. Потому что в самом начале Раиса Петровна весьма подозрительно отнеслась к симпатичному потенциальному зятю. Высказалась резко.
- Ты ему не пара и никогда не будешь. Непонятно мне, с чего он вообще к тебе прилепился.
Но тогда влюблённая Оля отступать не собиралась, а Денис, смекнув, что на тот момент выгоднее, засиживался в кухне с будущей тёщей, ведя задушевные беседы. Так что, после свадьбы уехала мама в свое приморское село Новогвардейское успокоенная. Да и замужняя дочка - это всё же в сто раз лучше, чем одинокая барышня на излёте молодости, рассудила теща, и не ей же самой с ним жить, хочет - пусть радуется. Или, как уж получится.
Так что, признаваться маме, что самые первые её слова оказались пророчески верными, Оля не захотела.
А сейчас, сидя спиной к прохладной стене и перебирая мысленно их телефонный разговор, вдруг развеселилась - Денис её в шесть утра разбудил, но Раиса Петровна непутевую дочку сходу будить не стала, позвонила, во сколько там? Уже десять утра?
- Темучин? Ты мне завтрак приготовил? А в постель слабо?
Вскочив, сунула ноги в шлёпки, пошла умываться. Хватит думать, хватит тасовать в голове обвинения и аргументы, все равно рано или поздно придется с мужем всё выяснять, тогда и поговорит, и подумает. А пока без него дел хватает.
Умница Лорик кроме стола, легоньких табуретиков и всяких тарелок притащила вечером минимальный набор кухонной посуды и сумку свежих продуктов. И Оля, напевая, поджарила себе пару яиц с помидорками, вывалила коту в мисочку утреннюю порцию корма. Поев, сварила кофе и уселась на табуретке удобнее, придвигая листок бумаги и огрызок карандаша, найденный на холодильнике. Нужно быстро составить список самых нужных мелочей, и бегом на рынок, пока нет риска наткнуться на кого из знакомых. Прищепки нужны и леска, чтобы развешивать стираное бельишко. И конечно, эта еще. Эта...
Оля нахмурилась, пытаясь вспомнить, что такого важного хотела купить, прям вот в первую очередь. Ночью себе три раза повторила, ещё у Лорика спрашивала. Разрешения. И вот - забыла напрочь!
Соображая, тем временем вписывала в листок новые мелочи и, наконец, подведя черту, потянулась за кошельком, вытащила свою наличность, пощупала пальцем банковскую карту в отдельном кармашке. А на хозяйство денег ей оставила Лорик, их - в большое отделение. Всякие саморезы, отвёртку, молоток и прочие инструменты она купит на хозяйские денежки.
Потянувшись, допила кофе и повернула голову к окну. Увидев за стеклом чёрный силуэт, окружённый солнечным ореолом, улыбнулась, напрочь забыв о вчерашнем волнении насчёт кота и балкона, как только что забыла о планах купить на окна вольерную сетку.... Подойдя, налегла на широкий подоконник и, расшатав, выдернула из паза нижнюю щеколду старой оконной рамы. Чтобы открыть верхнюю, пришлось залезть на подоконник с ногами.
В открытое окно ворвалась августовская жара, неся в себе обыденный городской шум - гудение машин, дальний перезвон церковного колокола, детские крики снизу и грохот подъемных кранов в порту.
Темучин тут же пришёл, сунул морду под локоть, уселся вплотную, поёрзал и лёг, свешивая вдоль её колена пушистый хвост. Зевнул, отчаянно разевая розовую пасть и далеко высовывая язык, усы встопорщились, потом снова легли вдоль пушистых щёк.
Смеясь, Оля положила на тёплую башку ладонь, почесала пальцем шею.
- Значит так, слушай, что я решила. Окно будет открыто, красть у нас все равно нечего, да и вряд ли кто по веткам сюда долезет, сильно тонкие. Но ты имей в виду - будешь лазить по перилам, упадёшь и потеряешься. Ты понял?
Наклонила голову, слушая, как мерное мурлыканье меняет тональность. Кивнула.
- А если ты потеряешься, я потеряюсь тоже. Но что толку болтать. Будем надеяться, что мы с тобой всё решили правильно. А вместо этой жести, знаешь, что сделаем? Там доска в коридоре стоит, хорошая такая. Мы её сверху привинтим и будет у нас на балконе место для посиделок. На комнатном, где просторнее. Чтоб и чашку рядом поставить. Думаешь, я не смогу сделать?
Она задумалась. Тут нужна не только отвёртка. Нужна дрель, а ещё лучше - сильный мужчина с этой самой дрелью. Хотя, на самом деле, почти всё, что могут делать сильные мужчины, по опыту знала Оля, может сделать и обычная ловкая женщина. Но дрели пока нет.
- Разберёмся, - постановила она и, погладив кота, соскочила на балкон, прошла за угол, трогая свешенные подсохшие листья и радуясь им - в квартире, где она жила с Денисом, балкона не было, окна снаружи были забраны дополнительными решётками - первый этаж. Вошла в комнату через приоткрытую балконную дверь, не фокусируясь на мысли о том, что кажется, на ночь она её закрывала. Или - нет? И стала одеваться, временами бегая в комнату с мебельной толпой, чтобы отразиться в полный рост в старом трельяже. Совсем забыв, что вчера клялась не смотреть на себя и вообще отвернуть зеркало к стенке.
Интернет! - вспомнила уже в коридоре и вернулась в кухню, где на холодильнике лежал клочок бумаги с нужными цифрами. Темучин торопился рядом, путаясь в ногах, и Оля бережно отпихивала его, будто бы сердясь, но сразу же улыбаясь.
- Вернусь часа через два, - уже стоя в открытых дверях, она поправила на плечах почти пустой рюкзак и ткнула пальцем в сторону сидящего в прихожей кота, - с балкона не падать! Договорились?
***
...Кот - один, Оля ушла, потому что двери закрылись, щёлкнули, так бывает, если щёлкнет, то Оля ушла и потом она будет снова, но пока - нет её.
Темучин ещё посидел, потом встал, подняв хвост знаком вопроса и вертя кончиком в стороны, продолжил важное занятие: пришел к закрытой двери, обнюхал её внизу, ставя уши на звуки. Шаги уже стихли, и совсем внизу спело железо, спел камень, и за открытой балконной дверью, за листьями и ветками, шаги спели ещё, совсем удаляясь, смешиваясь с шорохами, стуком и голосами. Исчезли...
Кот шел темной тенью, мягко ставя лапы, оттуда, от двери, обратно по длинному коридору, пахнущему всяким, и полному маленьких звуков. Шуршало за стенками, гремел из кухни вкусный холодильник, толкались звуки, которые снизу вверх, там, где наружа, а ещё ветерок и в нем тёплое, которое скоро - слишком тёплое, но пока оно - хорошо.
Чтобы не пропустить хорошо, Темучин заторопился, пропуская через глаза, уши и нос всю кухню - масло на сковородке, дерево пола, краска, к которой местами липла шерсть, если слишком близко к стене, рокот вкусного холодильника, мелькание теней, квадрат света на полу - ползёт. Стекло, про которое они говорят 'бутылка', запах из стекла - невкусное, которое они лакали из другого стекла, оставляя в нем тот же запах. Мерное 'кап-кап' в углу, где мокрое железо, про такое Оля сказала 'жесть', только снаружи оно сухое и скоро горячее...
Обойдя стол, Темучин плавно взлетел на подоконник, дёргая усами, обнюхал и его - в который раз, но ничего, это важная вещь, с ней надо дружить, и чтоб не было на этом, где 'дерево-краска' никаких неприятностей. Их не было, подоконник ласкался к лапам, в приоткрытое окно задувал ветерок и от него пахло совсем странно, в этом запахе он никак не умел разобраться. Кроме знакомого, про что они говорят 'улица', того, чем пахло по вечерам от мужчины, который ещё Олин кот (так думала она время назад, но Темучин знал, это не так, а потом это знала и Оля), кроме запаха лета и жары, в нем было ещё... Это вот, чем пахло, когда Оля исчезла, поцеловав ему голову и почесав шею, и не пришла дать еды вечером и ещё утром и снова вечером, а приходила другая, говорила, как с маленьким 'кыс-кыс', сыпала в миску еду и уходила снова, даже не посмотрев, как ест. Пахло этим - новым, уже когда Оля вернулась, на ней была соль и ещё ветер, и Темучин нюхал долго, но не успел донюхать, она быстро ушла, но близко, уже туда, где тихий, тоже вкусный холодильник и вода течет в железо, которое называют 'ванна' и ещё в кухню, опять в кухню, и ещё туда, где рычит и воет, чтобы выплюнуть вещи, чтобы они не пахли хорошим, а только сердитыми запахами как будто цветов. Её ещё-кот говорил громко и Оля говорила громко. После того, как Оля вернулась и легла на диван, того странного запаха из соли и ветра уже не стало почти, а Темучин пытался его найти и нюхал мокрую голову, и тогда Олин второй мужчина снова говорил громко, и она говорила громко, и Темучин, пока громкий голос не выгнал его в коридор, ушёл сам. Думая о том, что мокрая голова почти не пахнет этим вот, что он хотел донюхать и познать.
Запах вернулся. Его принёс ветер.
...Темучин проскользнул в приоткрытое кухонное окно и устроился на жестяном подоконнике, стараясь не съехать по наклонной плоскости. Внизу тоже неплохо, где теплый камень в тенях, и на нем плетёный коврик (его Темучин ночью обнюхал тщательно, познал и одобрил, полежав в самом правильном центре), но там пахнет живое дерево, всякие в нем маленькие живые - с крыльями и без них, с лапками-скрежеталками, и пахнут листья, шуршат и пахнут маленькой беспечальной смертью, а это мешает. И ещё там не видно. Он пробовал. Ночью. Но после вернулся на подоконник, где ветки клонились, открывая для него - много места для ветра, много места для всяких огней, для шевеления света, для стояния темноты. Много места для запаха.
Познавая его ночью, Темучин понял, запах пришел оттуда, где его много, и по пути смешивался, терялся, расплетался на тонкие струйки, линял, как шерсть перед теплом и холодом, но донёс себя до его носа и говорил через него. С ним говорил, как говорит с ним все вокруг, только выбери.
Если сидеть внизу - выбираешь плетёнку, живое дерево, листья. Если повыше - выбираешь новый, но памятный. Тревожный, потому что, кто знает, зачем он. Но тогда, в прежнее время, Оля принесла его в дом, когда Темучин совсем отчаялся и ждал уже без еды, сидя перед дверями, которые забрали её, и принесённый, этот запах поменял в ней всё. Ведь именно тогда она поняла, что её второй кот на самом деле некот. И никогда не был котом. ...Значит, этот запах важен, он сильный и его надо познать, как можно подробнее. Лучше всего, конечно, держа его носом, пойти...
Но вдруг он познается настолько, что изменит и самого Темучина? Вдруг он тоже решит, что Оля - некошка? Он, конечно, не глупый котёнок и понимает, что коты и коты - разная штука, точно так же и кошки с кошками - разное. Но равновесно, если Оля - его кошка из человеков, а не если она вдруг некошка, и значит, не его человек совсем.
Темучин зевнул, очень нервно, утомясь от серьёзных размышлений. И решил, что не пойдет туда. Во всяком случае сам. Он уже решал, в темноте, что пойти туда они должны вместе, и теперь к ночному решению добавил решение солнечного света. Это очень утомительно, думать не просто так, дыша, а думать решая.
Поэтому он вернулся на кухонный подоконник и спрыгнул внутрь, направляясь к мисочке - покушать для подкрепления сил.
Еда потребовала сна, и он послушно отправился в комнату, улегся в правильный центр места, где ночью спала его Оля, и хорошо поспал, бродя среди обрывков её снов, заблудившихся в складках простыни. Дышал мерно и тихо, укладывая коротенькие человеческие сны в разные углы себя. Одно место для тех снов, которые она помнит, другое для тех, что забыла, и может быть, он найдет способ напомнить о них, если они хороши и нельзя отпускать их исчезнуть в темноте времени.
А поспав, вернулся в кухню, где доел из миски, запрыгнул на кухонную раковину и попил из тарелки, в которую накапала чистая вода. И снова ушел на балкон, очень осторожно прошёлся по перилам в самый их дальний угол, но с облегчением понял, что там ветки мешают смотреть, а шелест слышать. Вернулся обратно, на правильное место подоконника, уселся там, обвив себя хвостом, вникая в запах и дальние блики.
Там и сидел, нюхая и ожидая, да ещё принимая ушами тихий звучок, тонкий, как те круглые штуки, про которые Оля говорит 'мои браслеты', а ещё будто бы страшным, но весёлым голосом 'сокр-ровища мои', встряхивая рукой, чтоб они звенели, перекатываясь по коже. ...Тонкий звук приходил с ветерком, не всегда, а только если у того хватало сил покачать нужную ветку. Темучин мог бы подобраться к самому краю и заглянуть, но листьев много, они шевелятся, а звенелка находится ниже и понюхать ее пока не получится. Она так же важна, как далекий запах, вернее, она важна, чтоб Оля заинтересовалась. Как первое место в новом месте, куда нужно поставить лапу, когда начинаешь познавать новое. Для меня, знал Темучин, такое первое место - запах издалека, для Оли - пусть будет звенелка, она её уже услышала и даже видела про неё маленький сон. У нее ведь нет такого носа, а уши получше, чем правильно нюхающий нос, если его - правильно нюхающего - нет.
***
А потом началась всякая суета и Темучин всё прочее оставил на потом, чтобы помогать Оле в её нелегких трудах. Оля принесла в дом тяжелый рюкзак и два больших пакета, приятно хрустящих и источающих множество запахов. Увертываясь от её деловитых ног и рук, Темучин внимательно нюхал, дёргая усами, если запахи несли в себе что-то не то, и помуркивая, если требовалось одобрить. Так он одобрил сверток с курицей, но вздохнул, понимая, ему от неё не дадут, потому что от вкусного куриного мяса сильно чесалось под шерстью. Зато одобренная мелкая рыбка, пахнущая ледяным холодком, была точно его, и Темучин обмурчал пакет со всех сторон, и пробежался за Олей к холодильнику, следя, как она, смеясь, запихивает пакет, рассказывая, что получит-получит, чуть позже. Туда же отправились вовсе невкусно пахнущие всякие помидоры, и вкусный сыр в бумажке, и длинная ливерная колбаса.
А после Оля принялась вытаскивать всякое то, что пахло неживым и не едой, зато было очень разное, и если коснешься носом, могло уколоть.
Оля пела негромко, раскладывая добычу, и Темучин понимал, это она так мурлычет и радовался, потому что в старом доме Оля мурлыкала совсем редко, только когда они оставались вдвоем. А тут...
Он пошел следом за ней и остановился на пороге полутемной комнаты, в которой толпились страшноватые, ещё не познанные им крупные вещи, манили дверцами и тем, что внутри. Сел, округляя глаза.
Оля кружилась перед высоким стеклом, пела-мурлыкала и, прихватывая пальцами края летнего платья, смотрела на вторую Олю, застекольную, а та кружилась, глядя на неё в ответ. Темучин видел за ней, среди тайных бликов и плоскостей - светлый проём и внизу тёмный силуэт. Там тоже сидел кот, но он был ненастоящий, хотя пытался повторять за Темучином все его движения. Вот и сейчас - поднял голову, дёрнул усами, сверкнувшими в солнечных лучах. Но Темучин знал, сам он главнее, потому что от того кота не пахло вообще ничем, и он притворяется настоящим, или же существует так далеко, что никакой ветерок не принесет его запаха, а ещё кот опаздывал. Делал только то, что делает Темучин, но через наикратчайшее время, а значит, Темучин главный.
- Какой ужас, - нараспев сказала Оля, и засмеялась смущённо, отпуская подол, - думаешь, наверно, хозяйка сошла с ума, да? Но знаешь, мне вот страшно и все впереди непонятно, и как я буду-то... А вдруг - танцуется. Поётся. И я себе даже нравлюсь. Наверное, это волшебное такое зеркало, да?
Зеркало, вспомнил кот, такое стекло, повторяющее их, называется 'зеркало', и в том доме Оля смотреть в него не любила. Это он видел по её локтям и слышал, как изменяется дыхание. Как будто в том зеркале она видела не себя, а кого-то, кого не любит.
Дальше они работали. Темучин работал старательно, так что Оля, которая сменила светлое платье на старые, вкусно пахнущие креслом и сном джинсы и линялую рубашку, временами топала обутой в драную кроссовку ногой и говорила очень громко:
- Ты достал! Ты можешь спокойно посидеть в уголке? Это же краска, Тима! Крас-ка! Чем я тебя буду потом отмывать?
Липкая краска имела такой злой запах, что Темучин и рад бы уйти в кухню, но как бросить Олю наедине с ней? Такой запах может и укусить. Необязательно в руку или за ногу. Укусит в голову через нос и голова разболится.
Поэтому он вздыхал и не отходил ни на шаг, толкая её под локоть, когда садилась на корточки перед открытой банкой.
***
Дела предстояли мелкие, но их было, как в любом ремонте, невероятно много. Когда сидели в первый вечер, Лорик обрисовала подруге ситуацию:
- Смотри. Дядьки мне покрасили стены, поштукатурили потолки. Но всякая мелочь, полоску краской отбить по панелькам, побелить в два слоя, мебель отмыть и почистить. Что еще? Вокруг розеток вон надо квадратики пластиковые. В общем, всякую евро-красу мне не надо, если я буду хату сдавать, но все равно нужно, чтоб аккуратненько, и чтобы потом всё это легко заново освежить. Ну, повешу я натяжные потолки, а если крыша протечет или студенты станут пуляться в них фигней какой? Мне ж легче потом снова побелить, чем потолок покупать и натягивать. Так что, считай, что у провинциальной тетушки делаешь косметический ремонтик, чтоб тетушка, значит, въехала и снова живёт-поживает. О, плинтуса покрасить ещё. Пусть пока старые лежат. А если что обнаружится неподъёмное, может сантехнику частично менять, или там доска в кладовке вдруг прогнила, ты пиши в список, я буду пригонять человечка, сделает и уйдет.
Оля тогда кивала, обводя косыми от выпитого вина глазами сверкающие краской кухонные стены и мрачноватый потолок. То, что ремонт предстоял не короткий, ей как раз очень нравилось. Места полно, и она может тихонько жить, как сказала Лорик, да хоть до зимы, переезжая с раскладушкой из одной комнату в другую, а оттуда - в третью малюсенькую, и не будет чувствовать себя гастарбайтером, который укладывается спать на ложе из старых обоев посреди банок с краской и ведёрок с клеем.
***
И вот сейчас, уже приготовив бирюзовую краску, чтобы отбить ею полоску поверх выкрашенных в серо-голубой цвет панелей, разложив на куске старых обоев кисти, линейку, толстый карандаш, всякие тряпочки, Оля подумала о том, что через полдня она устанет, и надо будет отдыхать, и значит, начинать наведение уюта нужно с другого.
В комнате с мебелью нашлись среди прислоненных к стене две широкие доски, и когда она сбегала на балкон, то обрадовалась чудесному совпадению - один обрезок идеально подходил по длине. Но лежать на чуть наклонной жести родного подоконника, разумеется, он не будет, а значит, нужно подобрать две подпорки, намертво их к доске привинтить (а значит, нужна дрель и всякие саморезы с уголками) и тогда, чем увесистей сядешь на новый подоконник, тем сильнее он будет давить на эти ножки. И никто никуда не упадет.
Она ещё постояла, жмурясь от солнца, лезущего в листья, осмотрела место работ, аккуратно записала всё, что, как полагала, ей понадобится. И ушла звонить Лорику.
В результате, столь же чудесно, после обеда приехал немногословный дядька, втащил в квартиру звякающий мешок, оглядел, поцыкав, матово поблескивающие стены, задрал голову к потолку (в коридоре на нём болталась сиротливая лампочка в черном патроне), сказал с язвительными интонациями 'да-а-а...', уничтожающе осмотрел вымазанную краской Олю, и ушёл, продолжая бормотать что-то.
Из-за этой его реакции Оля передумала советоваться с дядькой о том, как именно закрепить доску, чтобы не слушать всяких подколочек, похоже, тот решил, что она и красила, и штукатурила потолки, и сходу дал понять, как оценил работу.
- Чо там Колька? - спросила Лорик, когда Оля позвонила отчитаться о визите, - выгнала, что ли?
- Я? - удивилась та, - сам ушел. А что должен был сделать?
- Тьфу ты, какая нежная лилия. Да не ты. Я ему говорю, девочка скажет, чо надо помочь, такое. Ты не сказала?
- Как? Кидаться в ноги, хватая за штанину, да? Я рот открыть не успела, а он тут всё обцыкал и скрылся.
- Хм. А мне грит, да пусть твоя цаца сама и делает, если такая гордая. И ушёл к пиву. Ладно. Он рядом тут, на железках работает, болты всякие продает. Если ещё что надо, ты звони, через денек я сама привезу. Не соскучишься там, одна-то? А то у меня завал.
- Я не одна, - Оля удобнее разместила на коленях кота и тот замурчал трактором, обвис, лежа на спине, откидывая голову и топыря в стороны все четыре лапы, - нас двое.
- Ну, привет косматому. Перекрась его в синий цвет, будем любоваться.
Так что, полоски на стенах пришлось отложить. Оля не знала, как поступил бы с доской горделивый эксперт Колька, но сама она поработала вдохновенно, радуясь, что иногда мастерила книжные полки и с дрелью управляться могла. Так что, найденные в завале ножки от старого стола привинтила накрепко при помощи жутковатого вида уголков (никто их снизу не увидит, зато прочно), а саму доску уложила на жестяной подоконник, сделав на нем прокладку из брусочков и постоянно благодаря работяг, которые, забрав свои инструменты, поленились вынести последнюю партию досочных обрезков и всяких фанерок в мусорный контейнер. Ей это как раз было на руку.
С доской Оля ковырялась до вечера, стараясь не раздражаться от того, что постоянно вылезали всякие мелочи, которые необходимо было по ходу преодолевать, а для этого - возвращаться в комнаты, отыскивать инструменты, тащить на балкон. С мамой - рослой, сильной и умелой женщиной, они практически все делали сами, Оля была на подхвате и расстраивалась, когда Раиса Петровна поддразнивала её - слабосильную от природы. Потому делать что-то на глазах у других Оля стеснялась, но когда мастерила одна, её часто посещало вдохновение. Тут-то, наверное, сказывалась мамина кровь, а не в физических данных - внешне Оля была похожа на отца, тонкого некрасивого брюнета, тоже носатого, с узким безвольным подбородком.
- Тадаммм! - спела она вполголоса, оглядывая в свете из комнатного окна новое место для посиделок, - ну... что ж...
Отпихивая кроссовкой оставшийся на полу хлам, похлопала ладонью по достаточно гладкой поверхности струганой доски, повернулась спиной и упираясь на ладони, осторожно запрыгнула, поерзала, усаживаясь. Прислушалась к доске под собой. Та лежала прочно, не шевелясь и даже не дрожала, плотно упираясь толстенными ножками в каменный пол.
- Атлично! - Олю вдруг захлестнуло самое настоящее счастье.
Казалось бы - ну привинтила доску, ну ладно - сама. Мастер, конечно, сделал бы лучше. Но широкая сидушка, которую можно использовать и как стол, (а ещё - подсказала Оля самой себе - на ней даже спать можно и расхохоталась, представив) оказалась удивительно к месту именно тут, на старом балконе с кучерявыми коваными решетками. Желтенький свет из окна падал на дерево, расчертив его черными линиями, за балконом и за шелестом платана толкался внизу городской шум, который утихнет ночью, знала Оля, а от угла, за которым балкон сворачивал к кухонному окну, веял морской ветерок. И когда его порывы усиливались, то в них появлялся еле слышный, закутанный во множество других звуков, тоненький звон.
- Интересно, - пробормотала она, сгибая ногу и обхватывая руками колено, - ну, очень интересно...
Темучин согласно муркнул и, закончив, наконец, тщательное обнюхивание подоконника, постоял рядом с хозяйкой, а потом, что-то решив, улегся - не вдоль и не поперек, а избрав некую выверенную диагональ, задними лапами к свету окна, передними - к стволу платана. Оля улыбнулась. Она знала своего чёрного уже пять лет - теперь, когда бы он не лёг на это место, он всегда постарается лежать вдоль своей невидимой линии, а если кто её займет, Темучин будет весьма недоволен.
Звон раздался снова. Кот поднял голову и муркнул чуть громче. Но Оля головы не подняла - уложив подбородок на коленку, дремала, вымотанная работой.
Потому чёрный кот потянулся, потом вывернулся, переворачиваясь на спину, и раскинулся вольготно, показывая почти уже ночной темноте живот в кудрявой мягкой шерсти.