Подходя к пансионату, мы чувствуем, насколько устали.
-Я щас лягу прямо на плитках и умру, - заплетающимся языком сообщает Аля, ступив на прохладную дорожку.
-Давай, я тоже. Будем лежать до самой дискотеки.
-Дискотеки? Тут что, еще и танцы бывают? - Алькин голос несколько окреп, в нем слышится живой интерес.
-Конечно, возле красного уголка. В том году даже диск жокей из города приезжал, с "пятака".
-Класс! Ленк, пойдем надысь на танцы, что ли?
-Пойдем, коли мамка лапти в чулан не запреть!
Мы дружно смеемся дежурной шутке. Это помогает нам преодолеть последние метры до родной веранды.
По очереди постояв в тазу с холодной водой у крылечка, мы шлепаем внутрь и, стеная, заваливаемся на кровати. Мокрые ноги держим на весу над полом. Первые минут пять мы просто наслаждаемся отдыхом. Я обнаруживаю, что прямо над моей головой раскинул большущую паутину паук-крестовик. Сам тоже не маленький, размером с вишню. Теперь нужно решить, кто на ближайшие дни в домике хозяин: изгнать ли паука на улицу или передвинуть кровать на пару метров.
-Аль!
-М-м?
-Смотри, какой паук на потолке. Да не пугайся, он же надо мной нависает. Как отдохнем, надо будет его выгнать. И проверить все углы, вдруг где-нибудь сколопендра спряталась.
-Не пугай меня так сильно!
-Хорошо, я буду несильно пугать. Поищем ма-аленькую сколопендрочку - сантиметров двадцать. И паучков - небольших таких. И в дырки в стенах надо позаглядывать, вдруг найдем каракуртика - хорошенького такого - черненького, в красных пятнышках...
-Ле-на!!! Дай отдохнуть!!!
-Молчу.
-Толку-то, что молчишь. Взволновала меня всю, мне теперь отдыхается без всякого наслаждения. Садистка!
-О да-а, я садистка! Я, когда за лаврушкой прибегала, уже все проверила. Только на потолок не смотрела.
-Ну, наконец-то подросла и поумнела. Я снова наслаждаюсь. Еще понаслаждаюсь минут десять, и будем думать про ужин.
В ленивом трепе мы валяемся все сумерки, наблюдая, как сгущается темнота и слушая, как по-другому звучат голоса снаружи. Недалеко от нашего домика работает движок, поэтому не слышно моря. Меня это немножко расстраивает. Зимой, мечтая о том, как я буду засыпать и просыпаться под шум моря, я забываю про движок. Еще забываются комары, которых бывает иногда очень много. Аля предусмотрительно взяла из дома кусок марли, чтобы прикнопить ее на окна. Но пока у нас не нашлось времени, чтобы этим заняться. Я утешаюсь тем, что комары здесь бывает, бывают, а бывает и не бывает их. От ветра зависит.
На веранду мы выходим втроем с чайником. Вечер сделан из теплого черного бархата, расшитого огнями и звуками. Фонари горят только по центральной аллейке, а стоит свернуть на узенькие боковые - и можно передвигаться на ощупь. Со всех сторон звучат приближающиеся и удаляющиеся шаги. Шлепанье, как правило, быстрое. Это кто-то спешит с вечернего купания или бегут заигравшиеся дети на сердитые материнские вопли. Шарканье подошв и стук каблуков - медленные. Это те, кто, уже откушав, прогуливается по дорожкам. Везде - звон посуды и разговоры. Народ пьет чай, развешивает купальные принадлежности, прогуливаясь, посещает сортир.
Хватаясь за перила и виноград, мы выбираемся на освещенную аллейку и чешем в кухню. У кухонных дверей настоящее столпотворение. Горячие чайники, благоухающие кастрюли и шипящие сковородки. Мамы, бабушки, тетки, интеллигентные дамы в шортах, маленькие девочки с ложками и солонками, забытыми хозяйками в домиках. Несколько мужчин. Буквально - двое. Красавца из Прибалтики среди них нет. Я тихо радуюсь, что у нас есть печенье и консервы. И что за нашим домиком начинается магазин, где завтра можно будет купить еще печенья и консервов.
Пока я переминаюсь с ноги на ногу на границе света и тени, Аля храбро ныряет в народ и возвращается с чайником кипятка. Мы несем его в домик по центральной аллее, наблюдая гуляющих.
Откуда-то периодически появляются тонкие девушки с русалочьими распущенными волосами. Они материализуются из темноты, пересекают бледный свет фонаря и пропадают, чтобы показаться далеко впереди стройным силуэтом. Когда одна из них выскакивает из кустов прямо на нас, фонарь с готовностью освещает облупленный нос и ободранные коленки двенадцатилетнего сокровища. Малявка пробегает вперед, и ночь мягко привлекает ее к себе, убирая ненужное дневное. И снова впереди - неземное создание.
Плитки аллеи полны теней - густых и прозрачных. Их больше, чем людей, они вырастают и уменьшаются. Я смотрю на черно-белое кино под ногами, пытаясь сосчитать нас двоих, но все время еще чьи-то тени, далеко обогнав своих хозяев, вклиниваются между нами. Идя вдвоем по дорожке, мы собрали под ногами целую компанию.
К чаю прилетают комары, и мы спасаемся в душную комнату. Тусклая лампочка без плафона и кровати, застеленные колючими зелеными одеялами с красной полосой, напоминают спальню какого-то пионерлагеря из детских кошмаров ("мамочка, забери меня отсюда! Мне здесь плохо!"). Мне сразу вспоминаются загадочные и зловещие слова "отрядное место". Какой кретин мог придумать такой термин? У меня он вызывает какие-то анатомические ассоциации. Ну, это не про нашу спальню, а просто из-за воспоминаний о пионерлагере. Ужасно! Комната просто требует, чтобы мы быстренько выметались гулять и возвращались попозже.
-Ленк?
-Да?
-А ты взяла с собой что-нибудь одевать вечером? Ну, не свитер, конечно, а, типа, для танцев.
-Да. Я взяла комбез свой коттоновый. И майку зеленую с вырезом.
-Майку-то зачем? Его ж можно просто так одевать.
-Да мама запихнула. Еще и шорты положила.
-Чего ты, нормально тебе в шортах.
-Не хочу я нормально, я хочу, чтобы высший класс. А в шортах у меня ноги толстые и короткие.
-Чума! Значит, в джинсах у тебя нормальные ноги, а в шортах они сразу укорачиваются и толстеют?
-Ну, не знаю. Мне так кажется.
-Креститься надо, когда кажется. Тебе как раз и надо носить шорты. Я вот, со своими соломинами, никогда их не надену.
-Глупости. А у тебя что?
-Коричневая юбка. Ну, та удлиненная. Которую я зимой пошила. И белая футболка.
Мне не нравится Алькина коричневая юбка. У нее высокий пояс, из-за этого у Али начисто пропадает талия. Не скажу, что совсем плохо, но не высший класс. Но я благоразумно помалкиваю. Раз уж взяла, не портить же ей вечер. Переодеться все равно не во что.
Вообще, у нас мало купленных вещей. Небогатые семьи. Причем, мало настолько, что в пятнадцатилетнем возрасте практически все летние тряпочки пошиты самостоятельно. Тем более, что магазины напрочь пустые. Чтобы не упустить счастливый случай, мы постоянно пасемся в "Детском мире", особенно в отделе с мальчиковыми сорочками. Чудесные клетчатые и голубые рубашечки за трояк, которые шьют на швейной фабрике в Старом Крыму, конечно, не позволяют нам выглядеть так, как выглядят богатые керченские дочки в мешковатых велюровых платьях за колено (модное миди!) и с маминым золотом на пальцах. Но позволяют быть вполне сопоставимыми с какой-нибудь Джейн Фондой из суперпопулярного фильма "Забавные приключения Дика и Джейн".
Внезапно и неожиданно для всех научившись шить в тринадцатилетнем возрасте, я почувствовала себя почти всемогущей. И совершенно независимой. Как здорово, что можно не ломать голову, где купить-достать и где взять денег на покупки!
А ведь я даже кукол не мучила всякими лоскутами и одежками. Никаких пасторалей: подружки, игрушки, корзинки с лоскутками и подушечки для иголок.
Просто в седьмом классе учительница труда велела принести ситца - будем шить летнюю юбку. Мы с мамой сходили в магазин, где меня совершенно покорил ярко-оранжевый штапель в мелких ромашках. Из него я пошила на уроках труда скучно-обычную юбку и получила за это пятерку. А в мае из остатков смастерила верхнюю часть, пришила к юбке и все лето пробегала в расчудесном сарафане.
Он был настолько волшебным, что, когда я надела его первый раз и вышла из подъезда, гогочущие на лавочке дворовые ребятки дружно смолкли, провожая меня взглядами. На следующий день все они со мной здоровались. До этого меня не замечали.
После этого меня прорвало. Из того добра, что валялось дома в старых чемоданах, я за пару месяцев насочиняла себе такое количество юбок, маек, батников и жилеток, что могла менять наряды каждый день. Моя бабка Лена злобствовала, папа ворчал, что я изрезала и перепортила все очень нужные в хозяйстве тряпки (многие из которых лежали в чемоданах лет десять), а мама вздыхала и осторожно интересовалась, сколько юбок мне еще нужно, чтобы чувствовать себя одетой.
Хуже было зимой, потому что пошить пальто даже я, всемогущая, в пятнадцать лет не решалась. И, конечно, всегда была головная боль с обувью. Но все равно, было здорово пошить джинсы из привезенного мамой куска индийского коттона и бегать летом одетой хорошо!
Оставшийся кусочек коттона полежал-полежал какое-то время, а потом меня осенило, и я пошила из него корсаж на лямках. Впереди он застегивался на ярко-желтую разъемную молнию, а к джинсам пристегивался потайными пуговками. После того, как я выгуляла свой шедевр первый раз, соседка заметила моей маме, что негоже баловать дочь покупкой таких дорогих вещей. Я раздулась от гордости так, что комбез чуть не лопнул по швам. Вот его я и собралась одеть сегодня вечером.
Мы расчесываем сто раз мытые морем волосы и пытаемся накрасить ресницы при свете тусклой лампочки. Сердце немножко быстро стучит в предвкушении, - что ждет нас сегодня вечером? Вдруг там, в темноте, ходят загадочные Они. Один для Альки, другой для меня. Конечно же, вместе, как и мы. Оба красивые, спортивные, веселые, добрые и так далее-далее...
- Аль, а что с комарами будем делать? Они же нас сожрут!
- Да ладно, потерпим.
- Тебе хорошо терпеть, тебя меньше кусают!
- Лен, у тебя джинсы - по самые пятки!
- Вот они все пятки и сожрут! Давай намажемся "Гвоздикой".
- С ума сошла? Будем вонять на всю косу. К нам и не подойдет никто.
- Ну, Аль! А-аля! Ну, дай одеколон! А я тебе тени дам коричневые.
- У меня свои есть. Ты мне лучше помаду дай сливовую.
- А ты мои больше любишь. А помаду не дам без одеколона!
- Эгоистка! Ну и молодежь пошла! Хватит валяться на кровати, задрамши ноги, гони тете Але помаду!
- А ты мне дай "Гвоздику", хотя бы с собой. Я намажусь, когда совсем уж невмоготу будет.
- Ну, хорошо, возьми в сумке. Только таскать его сама будешь.
- Ага, я прямо в руке буду носить. Так изящно! Все прям на какашки изойдут: "Ах, как оригинально! Наверное, это мода такая! Может, это косметичка стеклянная? Девушка, подскажите, где такое можно купить?"
- Трепло! Ты готова? Бери ключ и пойдем.
- Я не могу ключ брать. У меня руки заняты одеколоном. На весь вечер.
Аля уничтожает меня взглядом, берет ключ, и мы выходим. Я, конечно, взяла косметичку на длинном ремешке и сунула флакон одеколона в нее.
Первые полчаса мы гуляем. Степенно кружим по аллейкам, подходим к красному уголку почитать объявления о развлечениях. Убеждаемся, что дискотека бывает только по выходным.
Красный уголок - многоугольное фанерное здание, похожее на африканскую хижину. Внутри - несколько рядов старых деревянных кресел, списанных из кинотеатра, и всегда работающий цветной телевизор. Сейчас над креслами торчит пяток голов, а в телевизоре знатоки ведут следствие. Удивляюсь людям, которые в таких местах смотрят телевизор. Мне на косе даже радио мешает. И магнитофон.
Гуляем дальше. Пансионат невелик, мы уже обошли его раз пять. И убедились, что сегодня не наш день в плане новых знакомств. Не то чтобы никто не подходит к нам, просто нету никого подходящего. Алюшка периодически шепотом шпыняет меня, обвиняя в засилье бабулек и младенцев. Я виновато отмалчиваюсь.
Наконец, мы теряем всякую надежду, и сразу же становится хорошо. Мы видим ночь. Она как будто ждала, когда мы перестанем отвлекаться на пустяки. И, дождавшись, обступает нас со всех сторон. Ее так много и в ней так много всего, что я боюсь, вдруг мы чего-нибудь не успеем. И тороплюсь договориться с подругой:
-Давай на причал сходим, посмотрим на город. А потом пойдем смотреть, может море светится.
-А купаться пойдем?
-Слушай, точно. Сначала сходим так к водичке, а потом в домик сгоняем, переоденемся и полотенца возьмем.
Мы направляемся на причал. Его вытянутая рука указывает на городскую набережную. Причал пуст, только на самом конце - еле различимый в темноте деревянный трап с тонкими металлическими поручнями. Его закатывают на пришвартованный катер.
Понтонный причал чуть покачивается у нас под ногами, и сквозь хруст редкой щебенки под ногами, снизу, слышны ленивые поцелуи воды. Море слегка ворочается, пошлепывает по бокам понтонов мокрыми ладонями, иногда чмокает и сонно вздыхает. Мы забираемся на трап, облокачиваемся на зыбкие поручни, молчим и смотрим.
У самого причала море лежит темной массой, совершенно не воспринимаемой глазом. Только изредка, выгнув большую спину, оно ловит верхней точкой какой-нибудь далекий свет, и тогда на этом месте появляется матово-серый блик. Будто кто-то неторопливо мазнул серой краской. И пропадает. А потом появляется в другом месте. Без всякой периодичности.
Подальше все красивее и привычнее - россыпь золотых огней города и их дрожащее растянутое отражение, похожее на елочную мишуру. Переливы и сверкание. Оно ловит взгляд и не отпускает. Смотреть на него хочется. Правее огней, после темного промежутка, - медленное время маяка. Не успев поймать глазом вспышку, терпеливо ждешь следующую, кажется, - так долго! - и, отвлекшись на секунду, пропускаешь ее. Видишь только нарисованный на темном воздухе бледный луч, ускользающий за горизонт.
Комары заботятся о том, чтобы я не растаяла от восторга. Их очень радуют мои голые плечи и руки. Я встряхиваю головой, пытаясь разогнать их волосами, но до лошади или коровы мне далеко.
-Аль, неужели тебя не кусают?
-Начинается! Намажься уж, все равно сегодня никого стоящего не видно.
-Спасибо! Мне с тобой так повезло! Ты такая добрая!
-Ну, будет-будет. Я еще и скромная. Смотри, огни приближаются.
Горсть огней, отделившись от сверкающего ожерелья, медленно скользит по темной глади. Я отчаянно благоухаю одеколоном.
-Это, наверное, наш катер. Он делает последний рейс и ночует на косе. А утром уходит в город в шесть часов.
-Здорово! Представляешь, как они летом работают? Каждый вечер у моря спят! Интересно, днем на пляже они здесь бывают?
-Только между рейсами. Не думаю, что успевают как следует покупаться.
-Ой, Ленк, я бы хотела поработать на катере летом!
-Кем, матросом? Катер маленький, отдельного буфета нет, значит, нет и буфетчицы.
-А на кометах есть бабы-матросы, помнишь, мы видели?
-Хочешь, расскажу? Прошлым летом, помнишь, когда моя мама в рейсе была, отец подрабатывал на комете старпомом? И меня брал с собой пару раз до Мариуполя?
-Это, когда ты зазнакомилась там с механиком? Помню.
-Ну, это неважно сейчас. Там тоже была матрос-женщина. Когда отходили, она концы принимала. Ну, канаты с причала. Все, вроде бы, несложно. А через пару часов началась качка, народ бегал в эти красивые стеклянные тамбуры перед трапом - воздухом подышать. Через полчаса там все было обрыгано. Так она до самого Бердянска шастала с ведром и шваброй, убирала эту каку.
-Кошмар! С тобой пообщаешься, никакой романтики не останется!
-Аль, ну это же - правда! Какая романтика на комете? Рейсы туда-сюда, все время качает. Если бы куда-нибудь в Африку или в Индию. Туда, где есть на что посмотреть.
-Лен, вспомни, сегодняшние Леши-Валеры собирались уже с утра за мидиями?
-Да. И мы с ними.
-Так они, скорее всего, едут на этом катере!
-И что?
-А мы тут сидим, как будто их встречаем! Ужас! Надо отсюда быстренько линять. Давай-давай, в темпе!
Я согласна с Алькой, что это будет немножко двусмысленно. Хотя я была бы не прочь побродить в темноте уже вчетвером. Но я ужасно боюсь ситуаций с парнями, в которых я могу выглядеть навязчивой. Я свято уверена, что первый шаг должен сделать мужчина.
Когда мы уже на полпути к берегу, за нашими спинами загорается неяркий фонарь. Аля хватает меня за руку, и мы, грохоча пластмассовыми копытами, влетаем в ворота пансионата на полной скорости. Здесь она бросает мою руку и деловитой походкой направляется в сторону нашего домика. Не оглядываясь. Пару секунд я тупо смотрю на ее мелькающие локти, потом кидаюсь догонять. Действия моей подружки бывают столь молниеносны, что я иногда сомневаюсь, предваряют ли их хоть какие-то мысли.
-А сейчас что мы делаем?
-Идем в домик!
-Зачем?
-Мы же хотели переодеться и пойти выкупаться, забыла?
Мне страшно не хочется снимать свой прелестный комбинезончик. Вдруг остались на острове люди, не успевшие оценить, как здорово он на мне сидит. Но мы уже пришли и Аля изо всех сил громыхает ключом в замке. Похоже, у нее портится настроение.
Внутри она передвигается стремительно, резко общаясь с вещами. Хочется бережно вывести ее на простор. Пробегая мимо зеркала, она замечает свою полыхающую физиономию.
-Кошмар, ну и рожа!
-Да успокойся! Мы загорели!
Я подхожу к ней, чтобы утешительно отразиться рядом. Ого! Сейчас испортится настроение у меня. Я вижу в зеркале ярко-красный нос, припухшие губы и маленькие заплывшие глазки.
-Ужас, это ж не лицо, а... Я даже не знаю, на что я сейчас похожа!
-Да у тебя все нормально, ну, нос немножко сгорел. Ты на мои щеки посмотри!
-Немножко сгорел?! Даже у алкашей таких носов не бывает! Как же я завтра выйду на улицу! Какие мы дуры! Почему не мазались маслом для загара?!
-Днем мазались. Кто ж знал, что мы так сгорим вечером.
Мое неподдельное уныние несколько приободряет Алю. Утешая меня, она начинает двигаться более плавно и осмысленно. Надев купальник, снова подходит к зеркалу.
-Зато, посмотри, как нас по всему телу припекло! И разница появилась! Не плачь, Ленк, приедем загорелые, красивые. Все нам позавидуют.
Но я безутешна. Нос я считаю одним из главных своих недостатков. Мало того, что он не пряменький, как, например, у актрисы Белохвостиковой, - а какой-то дурацкой картошкой, так он еще и краснеет при каждом удобном случае. И припухает от насморка, и от холода. Когда я вечером залезаю под одеяло, перед тем как заснуть, я мечтаю о том, что бы я в себе изменила. Обычно это четыре вещи: форма носа, качество зубов, длина ног и лишние волосы. В зависимости от того, как прошел день, к основной четверке прибавляются всякие мелочи. Разрез глаз, размер груди, форма ушей. Но это именно мелочи, отношение к ним все время меняется. А вот главные недостатки, по моему мнению, столь велики и заметны, что на них я сваливаю все свои неудачи.
Если какой-нибудь парниша вчера меня проводил с дискотеки, а сегодня даже не поздоровался, я точно знаю, в чем дело: разве можно встречаться с уродиной, у которой пломба на переднем зубе (красный нос картошкой; короткие толстые ноги; лохматые конечности).
Пока я в отчаянии пытаюсь замазать полыхающий загар пудрой, Аля даже что-то напевает. Пудра, увы, оказывается бессильна. Остается надеяться, что в темноте издалека меня не видно, а близко никто не подойдет.
- На пляж пойдем с краешку, по маленькой дорожке, - договариваюсь я с Алькой, выходя в темноту. - Чтобы ни на кого не нарваться.
Плитки тротуара ускользающе теплые под босыми ногами. Ночь мягко стирает накопленное за день тепло, подмешивая к нему прохладу. Тепло и прохлада ощущаются подошвами одновременно - так странно. Как мороженое с кофе. Когда мы с дорожки сходим на песок, это ощущение становится еще и сыпучим.
Неяркие фонари оттеснили за сетчатый забор темноту и звезды. Пляж - зеленовато-серый, заросли лоха выглядят, как гравюра на серебре, море ощущается темной тушей под тонким слоем серой краски. Высветленные до нереальности фигуры гуляющих отбрасывают жирные черные тени. Тени выглядят реальнее людей.
-Да-а, тут фонари все забивают. Пойдем к забору, там хоть ночь видна. - Аля устремляется к воде и, выворачивая пятками серебристый песок, множит маленькие черные тени во впадинках следов.
Море встречает нас миниатюрным невидимым прибоем. Только крошечные пенные гребешки, котятами бросающиеся на ноги, обозначают присутствие воды. Мы шлепаем по щиколотку в воде и я, свесив голову, пытаюсь увидеть ее вокруг своих ног. Сами ноги видны, а вода только ощущается. Вода-невидимка.
Наконец, мы выходим из света. Тут все по-другому. Глазам остается только елочная гирлянда далеких городских огней. И россыпь звезд над головами. Плавное перемещение всего видимого снизу наверх вызывает головокружение. Мы утонули в чернилах ночи по самые глаза. Смотреть вниз бесполезно. Там ничего нет, кроме легкого плеска. Становится страшновато. Кто может в темноте подплыть и схватить за ногу?
-Ленк? - Аля понижает голос, не иначе, чтобы нас не услышал этот кто-то. - А тебе не бывает страшно плавать на глубине? И нырять?
-Это, когда кажется, что сейчас кто-нибудь тебя схватит из-под воды?
-Ну да.
-Бывает. Ты не волнуйся, это нормально. Я читала, что это атавистические страхи, еще от первобытных людей. Ты кого боишься в таких случаях, акул, например?
-Не-ет, мне кажется, что там чудовища. Ерунда, конечно, но страшно.
-Вовсе не ерунда, раньше там и плавали именно чудовища. Я заметила, что особенно страшно первый, второй раз в начале лета. А потом все проходит.
-Угу, у меня тоже так. Смотри, глаза привыкли и уже что-то видно.
Что-то без деталей. Слева - огромная туша мерно дышащего моря. Справа - призрачная светлая полоса пляжа, за ней - колючая чернота травы. Мы приседаем и вглядываемся в темноту воды. Подолы сарафанов пришлось задрать и скрутить. Так удобнее держать их, прижимая локтем.
-Ну-у, море не светится!
-Наверное, еще рано. Говорят, что хорошо светится во второй половине лета, когда вода становится прохладнее.
-Ага, когда медуз полно!
-Да ладно, Аль, можно подумать, они нам мешали когда-нибудь! Счас попробуем его засветить сами.
Я начинаю с силой двигать в воде рукой, преодолевая сопротивление.
-Смотри! Смотри!
Мы завороженно смотрим, как с моих пальцев в толще воды срываются крупные голубые искры. В паре десятков сантиметров от руки они гаснут. Я замедляю движение. Искр становится меньше - всего одна-две. Ускоряю, - и снова десяток живых звездочек вспыхивает, медленно разлетаясь. Не отводя глаз, мы отчаянно баламутим воду в четыре руки, пока подвернутые подолы не сваливаются к ногам, мгновенно намокая.
-Лен, купнемся?
-Страшно! - Снимая и бросая на песок намокший сарафан, я театрально подвываю. Аля присоединяется ко мне и так, тихонько завывая на два голоса, мы медленно входим в невидимую воду, опасливо ощупывая ногой дно. Я слышу, как Алюшкин вой плавно переходит в истерические смешки и всхлипы, и сурово осведомляюсь:
-Ну, что еще?
-Да так, я просто подумала, что мы сегодня и кривлялись, и чавкали, - и все время нас кто-то видел. Как ты думаешь, сейчас в кустах тоже кто-нибудь сидит и слушает, как мы воем?
-А как же! Но ты не волнуйся, мы так страшно воем, что он там сидит и боится. Поэтому, продолжай! А уж если это Леша или Валера, то мы их окончательно покорим.
Вой органично переходит в развеселое ржание. Я думаю, что если кто-нибудь нас действительно слышит, то удивляется, откуда на косе купающиеся лошади?
Отшумев и успокоившись, мы долго плаваем в темноте, наслаждаясь. Нагретая за день вода превратила солнечный зной в сказочное живое тепло, быстрое и нежное. Нам уже не хочется разговаривать. Мы, отталкиваясь ногами от песка, проплываем несколько метров и, резко разворачиваясь, выскакиваем из воды, чтобы с брызгами упасть обратно. Ныряем на небольшой глубине и плаваем под водой, пропахивая песок растопыренными пальцами рук. Выныриваем, поднимая фонтаны призрачно-белых брызг, отфыркиваемся и плаваем, изгибаясь всем телом в разные стороны, выписывая круги и восьмерки. Как я понимаю дельфинов! И насколько это не похоже на скучные дорожки в бассейне, где надо быстро плыть по прямой и следить за стилем.
Как часто зимой я чувствую свое тело неповоротливым и неуклюжим! И эта ненавистная одежда, которой так много! Тогда, просыпаясь по утрам, я вспоминаю воду и себя в воде. И скучаю по морю.
Обратно мы идем свежие и легкие, таща скомканные сарафаны в руке. Я отчаянно хочу спать. Это совершенно не сочетается с легкостью в теле, мне кажется, что моя голова отделилась от туловища и плывет рядом. Я хихикаю про себя, прочувствовав выражение "крыша поехала".
Наверное, я даже засыпаю на ходу, потому что из восприятия выпадают целые куски обратной дороги. Отмечаю сыпучесть песка, хлестнувшую меня по щеке ветку лоха, холод каменных ступеней и колючее одеяло под щекой. Перед закрытыми глазами равномерно проплывает песок и мелкие прибойные волночки.
Аля, укладываясь, отчаянно скрипит растянутой кроватной сеткой, потом резко садится. Кровать просто взрывается звоном и скрипами.
-Ленк, мы ведь завтра проспим. У нас же нет будильника!
-Не проспим, я тебе обещаю.
-Чего это ты так уверена?
-Ох, беспокойная ты! Вспомни, мы марлю сегодня повесили на окна?
-Нет.
-Вот и спи, около шести нас разбудят.
Сквозь наваливающийся сон я чувствую Алины сомнения. Но она засыпает, не успев возразить. Я тоже плавно съезжаю в сон. Там хорошо. Там ждет меня золотоволосая пара. Они стоят на сверкающем песке, обнявшись, и улыбаются мне. Я иду к ним, потряхивая сказочной гривой волос, чувствуя каждое движение и каждую клетку своего крепкого и красивого тела. Во сне мне тридцать лет, я знаю все и ощущаю себя львицей.мальчики!!!