В которой болящей Оле мешает сполна упиться ощущением покинутости и заброшенности загадочное появление загадочного незнакомца, сопровождаемого, впрочем, уже знакомой ей и Темучину серой высокомерной Мартой (она же Мурка кыс-кыс)
О том, что во время болезни ночь может показаться длинной, Оля знала. Всё липко и неудобно, всё мешает, но набегает озноб и приходится снова укрываться этим же - тяжким, как чугунная сковородка. Всё твоё делается будто и не твоим вовсе, как будто человеку тесно и неудобно в его собственном теле.
Но эта ночь была поистине бесконечной. Может быть ещё из-за того, что постоянно крутилось осознание - я тут одна. Нет, конечно, с котом и он так старается...
Оля опускала горячую руку на шёлковый загривок, Темучин взмуркивал вопросительно и затихал под её ладонью.
Но ведь кот не сумеет сбегать в аптеку, или согреть на плите бульон. Так и буду лежать бесконечно, покинутая и брошенная, а - сама виновата. Сама. Виновата. Покинутая. Брошенная.
Слова приходили, вертелись в гулкой голове, кидались будто из живота в горло, закупоривая его, и казалось, это из-за них так больно глотается, это их нужно пережевать и проглотить, а - никак...
Она открывала глаза в темноту, разбавленную равнодушным светом заоконного фонаря. И закрывала снова, удивляясь тому, что ночь никуда не делась. Хотелось пить, но идти по тёмному коридору в кухню - такое длинное путешествие, а там ещё этот чуть тёплый чайник. Оля вспоминала, как чай бултыхался в желудке и закрывала глаза, решая - схожу потом, в следующий раз. Следующий раз наступал, наверное, почти сразу и у неё устали веки - открывать, смотреть на ночь, закрывать снова...
В один из разов кота рядом не обнаружилось. Оля хотела взволноваться, но сил не было, и она лежала просто так, пытаясь в мерном шуме дождя и стуке быстрых капель с потолка расслышать, как он там громыхает горшком. Не услышала.
А к словам насчет покинутости прибавлялись другие, толклись в голове заклинаниями.
Имудон, думала Оля, вспоминая названия нужных бы сейчас таблеток, пара... парацетамол, ази... ази, да как там дальше-то. Вот и пришёл склероз, старческий. А надо, чтоб кот. Пришёл...
Темучин вернулся, мазнул по её руке мокрой шерстью и уселся на полу, вылизываясь.
- Азитромицин, - сиплым шёпотом сказала ему Оля, - парацетамол, имудон. От горла...
Где он был, вяло думала, снова закрывая глаза, чтоб избавиться от ненавистной ночи, мокрый, я ведь всё заперла?
Полежав ещё чуть-чуть, со стоном села и принялась спускать на пол босые ноги. Не помнит она! А вдруг в кухне открылось окно? Вдруг он лазил по балкону и потеряется! Даже поболеть не выходит!
Шоркая сланцами, замоталась в одеялко и побрела в кухню, чувствуя себя ещё более покинутой и брошенной. В жёлтом рассеянном полумраке увидела - окно вроде закрыто. И направляясь к нему проверить щеколды, угодила обеими подошвами в незамеченную большую лужу у батареи.
- Ты? - выдохнула с вялым возмущением, - нассал? Или натекло?
Говорить было сложно, потому она просто шевелила губами. Высунув из одеялка руку, провела по сухому подоконнику. Не найдя щелей и сырости, вдоль стены вернулась к столу и оперлась, вспоминая, зачем пришла. Не вспомнила, но налила себе большую кружку воды - забрать в комнату. Открыла тёмный внутри холодильник и вытащила пачку кошачьего корма. Вытряхивая его в мисочку (и на пол рядом) подумала с унылой насмешкой, может, настало время надорвать пакет с сушкой и положить на стол, а то помрёт и кот останется голодным, а так проживет дольше, пока не явится Лорик. Разбираться с хладным трупом почившей подруги.
Понедельник, выпрямляясь, вспомнила Оля, у Лорика закупки, её не будет. В городе даже. До среды. А мобильной сети все ещё нет.
Шаркая сланцами, Оля побрела в туалет (раз уж встала), а там, посидев на унитазе, вздохнула и принялась вытряхивать котовий горшок, полный сырых опилок и с художественным свёрточком из кусков туалетной бумаги - Темучин всегда вдумчиво упаковывал свои подношения, для чего Оля стелила поверх опилок бумагу.
Потом пришлось вернуться в кухню за кружкой с тёплой водой. Заодно Оля вспомнила о лимоне и снова полезла в холодильник. Каждое действие казалось не менее трудным, чем восхождение на Эверест, хотя, думала она - откуда мне знать-то, я не восходила. Но трудно и раздражающе медленно. Она с тоской думала о себе вчерашней. Такая быстрая, лёгкая, все под руками летало. Оказывается...
Болеть Оля не умела совершенно. И дело не в том, что она боялась болезней, от этого падала духом и мотала нервы окружающим. У неё не хватало терпения болеть. Каждый раз уже на исходе первого дня, когда всё только начинается и понятно - придётся ждать несколько дней, чтобы организм вернулся в норму - она раздражалась и мечтала перескочить это дурацкое время, чтобы оказаться снова в себе самой, той, что до болезни.
А это ведь элементарная простуда, часто думала она, а как же люди, которым приходится жить с болезнью постоянно? Конечно, как цинично говорила её мама, человек такая скотина - ко всему привыкает. Привыкают, конечно, но ужас ведь - привыкать к такому. Ей даже три дня простуды кажутся бесконечными. А ведь третий день - самый пик... Снова сама собой станешь только через неделю.
Названный мысленно срок ужаснул вдвойне и Оля, установив кружку на тумбочку и бросив рядом половинку лимона, снова легла и приготовилась поплакать - все равно некого стесняться, а вдруг после слёз станет полегче.
Но вместо этого заснула.
Проснулась в серенькое, полное шума дождя утро. Поворачиваясь, сморщилась - к боли в горле добавилась боль в спине и суставах. Нашарила на тумбочке телефон и минуту давила на кнопку, щурясь на тёмный экранчик. Сел. Она не отключила вай-фай и телефон - тупая штучка, всю ночь его добросовестно искал и вот - потерял остатки заряда. Наверное, так.
Оля допила воду, куда выдавила остатки лимона, и снова легла, злясь на то, что спина устала валяться, а сил вставать все ещё нет. Хотела поволноваться о бедной себе, ведь получается, если не дадут сеть и она не сможет связаться с Лориком, то лежать в одиночестве до самой среды, когда подруга разберется с делами и вспомнит, позвонит сама... Но сил на волнение не было и она снова уснула, улёгшись на бок и засунув под подушку согнутую руку.
К её удивлению, приснился сон - странный, но хороший, хотя в него вламывалась боль каждый раз, когда поворачивала голову и пыталась сглотнуть. Ей снилась яхта, полная котов и фуринов, круглые и длинные колокольчики висели на всех мачтах, раскачивались и тихонько звенели. А кошки... Они расселись на всех поверхностях, умывались и присматривали за котятами, которые носились по палубе. С ясного неба светило жаркое солнце, в борт поплёскивала изумрудная вода. Оля сидела, свесив ноги, одну кто-то держал, и она, одновременно волнуясь, чтобы болезнь не пробралась в сон и не испортила его, пробормотала, сгибая колено:
- Хватит, щекотно.
И - проснулась. Заморгала, пытаясь рассмотреть склонившийся в ногах раскладушки силуэт. Взвизгнула, вернее, прохрипела что-то и дёрнула ногой, с которой улетел на пол полунадетый носок.
Силуэт отклонился, потом поднялся, возвышаясь, как ей показалось, под самую люстру макушкой. Сказал с мягким упрёком:
- Ну вот, прямо в лужу. Будете теперь в разных носках.
- Вы кто? - Оля села, таща на себя одеяло, и прислонилась к стене, словно хотела вжаться в неё.
На постель тут же взлетел Темучин, замурлыкал гордо, расталкивая одеяльные складки, чтобы тыкнуться носом в её ладонь.
А в комнату, брезгливо обходя лужу с водружённым в её центре тазиком, полным кусков штукатурки, вошла серая кошка, дернула белыми усами и, смерив Олю взглядом, запрыгнула на широкий подоконник. Села там, ко всем спиной.
- Не сердись, Марта, - сказал в кошкину спину внезапный гость, складываясь, как деревянный метр, над олиной распахнутой сумкой-гардеробом, - скоро уходим.
Это же он, вспомнила Оля, следя, как мужчина аккуратно вытаскивает на пол её вещички, потом достает клубок сложенных махровых носков, потом складывает вещи обратно (лифчик, в панике спохватилась Оля, лежит там, и трусов куча) и возвращается к ней, садится на корточки и протягивает к одеялу длиннейшую загорелую руку.
- Надо надеть. Второй. Или оба. Я - Денис.
- Де-нис???
Ничего не понимая, Оля затрясла головой, зажмурилась, потом открыла глаза. Мужчина тем временем разыскал под углом одеяла её ногу и аккуратно взялся за голую щиколотку, потянул.
Оля снова дёрнула ногой.
- Я сама.
Он кивнул и подал носок. Сидеть на корточках ему было неудобно, и он уселся на пол, сгибая одну ногу и вытягивая другую. На этот раз он не в шортах, отметила Оля, сражаясь с носком, который вознамерился зацепиться за каждый по очереди палец. На мужчине были широкие штаны непонятного цвета, промокшие на коленях, и черная обычная футболка со следами краски. Бритая (или лысая?) голова поблёскивала макушкой, а лица против света не разобрать, только глаза блестят иногда.
- А вас?
- Что?
- А почему так удивились? Насчет Дениса. Я тоже удивлен.
- Вы? - Оля наконец, справилась с носком и снова укутала ногу одеялом, - я? А... меня - Ольга. Оля. Вы как сюда попали?
На неясном лице блеснули зубы. Мужчина поднялся, снова вырастая, как персонаж комиксов - когда выше небоскрёбов под самые облака.
- Я принесу бульона, там греется, на плите. И таблетки. Соседка нам открыла, у нее ключ запасной. Это вообще сказочная история.
Он улыбнулся. И вышел, а следом, бросив Олю, устремился Темучин.
Оля сползла, удобнее укладываясь на подушку, так чтоб видеть неприступную серую спину на фоне такого же серого окна.
- Марта, - позвала вполголоса, с надеждой прислушиваясь к себе - вдруг боль в горле уже проходит? Нет, и глотать и говорить все ещё больно.
- Марта?
Но кошка не отреагировала никак. Оля тихонько кашлянула и вспомнив, позвала по-другому:
- Мурка? Мурочка!
Кошка пошевелилась, повернула голову, потом повернулась сама, вопросительно глядя на Олю. Потянулась, последовательно, классически по-кошачьи - сперва вытягивая задние лапы, потом передние, прогибая спину, потом - сложила себя почти в кольцо. И села, на этот раз лицом в комнату. Следить за Олей внимательными глазами.
- Я так, - шепотом извинилась Оля и закрыла глаза, отдыхая, - сиди. Конечно.
В голове все путалось, а сама голова кружилась. Стучало в висках. Почему он, этот несуразно длинный дядька - Денис? А почему кошка - Мурка? Ну, Темучин понятно, когда был совсем ещё крошечный, слепой и беззубый, разевал рот, похожий на внутренность розового лепестка, потягивался, топыря вокруг круглого почти голого живота лапки с тончайшими коготками. И засыпал, с мордочкой страшно свирепой, похожей на лик Чингис-хана, увиденный Олей в какой-то исторической статье. Там, кстати, говорилось, что на самом деле Чингиз, он же Шынгыс, он же Темуджин, он же Темучин (вот оно, поняла тогда Оля и сердце её возликовало) - был мужчиной вполне европейской наружности и у него была светлая бородища и возможно, голубые глаза. Ну и пусть, знала она, зато её кот - самый настоящий Темучин, это его имя, оно пришло и Оля сумела его услышать и поймать. Ага. Значит, этот вот... (назвать незнакомца Денисом у Оли язык не поворачивался даже мысленно) дядька метр складной, он хочет, чтобы кошка - Марта. Красиво, конечно, и ей подходит. Но себя Марта считает Муркой, и он это знает.
Она вспомнила, как произнес при первой их встрече: ладно уж, Мурка...
И улыбнулась, открывая глаза, как раз навстречу маячившей кружке в большой руке.
Он что, собрался поить её сам? Но в мужском голосе было столько спокойной заботы, что Оля не стала возмущаться. Села, взяла кружку обеими руками и осторожно хлебнула, заранее морщась - наверняка бульон раскалённый, а когда горло, нужно просто тёплый.
Бульон был правильной температуры и Оля, воздев брови, выхлебала сразу половину и вернула в большую руку, откидываясь на подушку.
- Таблетка, - рука снова замаячила перед лицом, а другая уже держала чашку с водой, - парацетамол. Вам нужно температуру сбить, я не мерил, конечно, но высокая. И от горла, да? Антибиотик я тоже купил, но может потерпите? Вдруг само.
У мужчины был нормальный голос, Оле показалось - низкий, но она привыкла к высокому голосу мужа и, наверное, нет, просто вот - нормальный.
- Я заварил свежий чай, - отчитался гость, принимая чашку обратно и суя Оле блистер с таблетками от ангины, - суп в холодильник поставил, что еще? Опилки поменял, и задал коту корм.
Оля сунула таблетку за щёку и улыбнулась забавной фразе.
- Что ещё... Наверное, всё.
Он повернулся к окну, и Оля вытянула шею, стараясь рассмотреть его лицо, потом откинулась на подушку снова. Да какая разница. Его по росту опознать можно. Везде, кроме чемпионата баскетбольного.
- Нам пора. А то там никого, я надолго "Пенелопу" не бросаю. Что?
- Не Одиссей, значит, - чуть громче повторила Оля.
Мужчина засмеялся. Пожал широкими, но костлявыми плечами.
- Как починимся, может и стану. Одиссеем. Но и тогда - моя "Пенелопа" всегда со мной, получается. Ольга, может нужно кому-то сообщить? Что вы тут. Болеете?
Да! Обрадованная Оля собралась кивнуть, но помедлила. И покачала головой.
- Нет. Спасибо. Подруга придёт. Сама.
- Вы закроете? Марья Федоровна ключ мне не доверила. Открыла и впустила сама. Сказала, что он у нее уже лет десять, старая соседка жила одна. Так что, договорились они, на всякий случай.
- Закрою. Спасибо. Спасибо вам.
- Я могу прийти ещё, - это прозвучало вопросительно, и Оля снова помедлила с ответом.
И снова покачала головой.
- Нет. Наверное, нет. Пару дней отлежусь. Спасибо.
Она поднялась, заворачивая вокруг себя накинутое на плечи одеяло.
Выходя на площадку, где тоже не горел свет и это Олю немного успокоило - значит, не она устроила короткое замыкание упавшей с потолка штукатуркой и теперь нужно просто ждать - мужчина с ненужным именем Денис сообщил вполголоса, почти невидимый в темноте:
- Я ей сказал, вы моя племянница. На всякий случай. Хорошо, что вы не закрыли задвижку. Изнутри.
И вдруг закончил намного громче:
- Ладно, выздоравливай, Оленька. Мы ещё зайдем.
По лестнице быстро протопали его шаги, а Марта-Мурка шла рядом плавно и совершенно беззвучно.
- А-а-а, - начала Оля и замолчала. Напротив звякнул замок, и кто-то там зашевелился, невидимый в темноте, наверное, стоял у приоткрытой двери, - да, пока-пока.
- Болеешь, значит, - утвердила темнота.
- Спасибо, - Оля пыталась вспомнить, как же её зовут, соседку, он говорил имя, - за ключ.
Оля ещё постояла, думая, надо ли продолжать светскую беседу, но дверь закрылась и в подъезде наступила гулкая тишина, которая вскоре прервалась приглушенным сердитым воплем из-за двери. Павлик, слышалось в невнятной, но грозной тираде, Павлик, чтоп тебя, бур-бур-бур...
Закрываясь, Оля попыталась совместить имя Павлик с круглым дядечкой в растянутой майке, но быстро устала и ушла - сперва в туалет (как же вовремя ушёл её добрый самаритянин), потом в кухню - снова удивиться, откуда натекла лужа, если подоконник сухой, и стена под ним тоже, а потом наконец, улеглась снова и закрыла глаза, довольная, что устала, а значит, сумеет полежать, предоставляя организму возможность побороться с болезнью. И кроме лужи было о чём поразмышлять, но это все потом-потом, ведь не собирается же она помирать, в самом деле!