В которой болеющая Оля, не выходя из квартиры, знакомится с супергероем и, кроме супергеройских поступков, направленных на спасение страждущих (на Олю, то есть), получает не очевидные дары, те, что вполне в состоянии перевернуть жизнь, о чём она пока не догадывается.
В понедельник шёл дождь. Оля решила набраться терпения и болела старательно, неторопливо. Тем более, что электричества так пока и не дали, а газ был и были таблетки, принесенные внезапным гостем. Денис, ну надо же, мысленно возмутилась она, укладываясь под нагретое одеяло с кружкой теплого молока. Прихлёбывая, постановила обдумать, как бы его переименовать, ведь не возмущаться же каждый раз. С именами всегда смешно. Особенно с обычными. Вокруг всегда толпы Наташ и Свет, Игорей и Серёж. И даже когда случается человеку заиметь имя оригинальное, нечастое, как вот Лорик, которая по паспорту Глория, то чаще всего такой человек примеряет на себя имя обычное и носит его. С Денисом - по-другому. Это сейчас мальчишек называют Артёмами, Максами, Денисами, а сверстники Оли почти сплошь те же Юры и Серёжи. Так что, она помнит, как радовалась имени мужа и с удовольствием его произносила. И он тоже своё имя любил. И любит. Как, собственно, все в себе.
Ставя кружку на тумбочку, она нахмурилась и сползла пониже, укрылась, слушая, как в коридоре Темучин гоняет смятую бумажку, шуршит.
Из-за того, что всё пошло у них наперекосяк, Оле имя разонравилось. Как будто оно тоже виновато в семейном крушении. Как будто слово "Денис" - симптом душевной горечи и болезни. И вдруг приходит, с заботой, такой с виду надежный и одновременно странный, с этой своей кошкой. И тоже - Денис. Может быть, думала она, впадая в философское настроение, это специально, это знак, показать мне, что имя тут совершенно ни при чём. Он же не виноват, что родители так назвали. Сорок с лишним лет тому. Хотя, когда лицо серьёзное, выглядит и постарше, а если улыбается, то наоборот. Да ты и лица его толком не разглядела, упрекнула себя, развеселясь, разводишь философии. Но всё равно, имена - это серьёзно. И тут же - вроде как игра. В переодевания. Всякие там племена, в которых дают детское имя, тайное имя, а потом человек берёт себе взрослое имя, и оно уже настоящее - они, конечно, правы. Забавно. Сама она почему-то никогда не помышляла дать себе другое имя. Даже прячась в сети за никами, считала их просто масочками, почти и не своими. Как будто придуманное для сетевой болтовни имя - это просто такое, ну-у, пальто, выйти из дома, зная, что когда вернёшься, оно останется на вешалке.
И коты тоже... (в коридоре звякнуло, зашуршало, мягкий топоток удалился в сторону кухни). Вот у Тимыча дивное, прекрасное чёрное имя, может, он ещё из-за него вырос таким дивным и прекрасным котом. И он не требует, чтобы его называли обычным котовым именем, Мурчик там или Васька. А высокомерная Марта - хочет быть Муркой.
Оля закрыла глаза. Парацетамол сбил температуру и заодно, наверное, понизил давление: ей казалось - летает над смятыми простынями и одеяло свисает с живота и коленок углами до пола. А может быть, Муркой она была в прошлой жизни? Может быть, даже их маленькой Мурочкой? И потому они с Тимою так прекрасно поладили с первой минуты знакомства. Ах, сказки какие. Но милые сказки. Сказочно. Нет, "сказочная". Он сказал - это сказочная вышла история.
Тут ей расхотелось засыпать и мягкий полет над постелью сам собой прекратился. А как он вообще узнал? О том, что заболела, и что нужны таблетки? И лужа ещё эта, подсказал внутренний голос, но Оля с досадой от него отмахнулась. Причем тут лужа, ведь не он её сотворил. Ну да, сплошные загадки, и лужа не менее загадочна, но нечего путать божий дар с яичницей. Сил убирать не было, - вот посплю, решила она, снова закрывая глаза, потом принюхаюсь, уж будет понятно, нассал кот или откуда натекло, тоже мне - загадка.
День промелькнул удивительно быстро, потому что каждое действие превращалось в медленную работу, и как прекрасно, думала Оля, шаркая по коридору к туалету, что никто никуда не торопит, и надо же, она думает слово "прекрасно" - о процессе болезни. И маленькое "прекрасно" делало так, что большое "противно" кончится быстрее, и это снова прекрасно. Понедельник перейдёт во вторник, а там среда, и уже три дня простуды позади, можно будет жить, как будто почти здорова, только полный нос соплей и надоевший тёплый чай, и гадкие от количества таблетки.
Так что Оля, не торопясь, путешествовала в туалет, в ванну, где, не глядя в зеркало, умывалась и чистила зубы (ужасно не хотелось, но время убивает хорошо), в кухню, где снова ставила чайник, и грела себе молоко, и даже героически исполнила омлет, вылив на сковороду немного бульона и размешав туда пару яиц.
Омлет и поедание его оказались занятиями столь благословенно долгими, что серый день за окном превратился в серые сумерки и в квартире снова стало темно, а в коридоре без окон прямо таки кромешно.
Оля закинула в себя положенные таблетки и ушаркала в комнату, раздумывая, над чем бы ещё подумать, чтоб не заснуть, а то вдруг выспится и ночью придется куковать, и это будет тоскливо. Можно, конечно, почитать, заведя маленький нетбук, но у него слабая батарея, сядет через полчаса, да и глаза болят.
На пороге остановилась, прислушиваясь. В черноте коридора со стороны прихожей доносился негромкий звук. Будто кто-то скрёбся в дверь, стараясь, чтоб не услышали.
Оля испугалась. Одна, снова кинулось на нее слово, издеваясь. Одна! И вступиться некому, если вдруг что.
И тут же разозлилась. Мой дом - моя крепость. Моя! Болею я, ясно вам?
Шагнула в комнату, утешая себя тем, что замок стоит крепкий и ещё она, раскачав и капнув в зазоры масла, закрыла-таки непослушную тяжелую задвижку, так что, если кто собрался ломиться, она услышит. И тогда уже... Ну, побежит на балкон и станет оттуда орать хриплым простуженным голосом. Кидать на нижний балкон. Вещи. Какие-нибудь. А если это соседи пришли - она спит. Баста. Болеет и спит. Завтра приходите.
Но поскрёбывание возобновилось и по олиной ноге скользнул плавный бок, на мгновение. А в следующее мгновение Темучин заорал там, видимо, прямо под дверью. Тем голосом, каким выпрашивал вкусняшки, если Оля дразнила, держа руку повыше.
- Мнэау! - вывел сложную тираду, помолчал (наверное, ждал, когда хозяйка отреагирует) и повторил громче, с подвывом и раздражением, мол, чего копаешься, - ммынныеаууу!
Под раздраженный кошачий ор Оля медленно, ведя рукой по стене, дошла к прихожей. Цыкнула на хулигана и, нащупав задвижку, встала вплотную, ощущая, как по носу и подбородку дует лезвийная струйка сквознячка. Прислушалась. А вдруг это Мурка? Прибежала, потому что на этот раз помощь нужна ему - хозяину-гостю, ладно чёрт с ним - Денису этому длинному. Он-то пришёл, побеспокоился, вымок весь, а она...
- Кто там? - Оля отпихнула ногой суетящегося внизу кота, тот послушно исчез и теперь помуркивал сбоку.
- Кто-о-о?
- Бэтмен! - с сильным раздражением повторил невнятный голос, тоже откуда-то снизу.
Оля с усилием сдвинула тугой засов, повернула в замке ключ. Выдернула его, удобнее беря в кулак. И чуть приоткрыла дверь, впуская в темноту прыгающий красноватый свет. Ахнула, чуть не уронив свое оружие.
На уровне чуть выше её пояса маячила, мигая чёрными провалами и тенями, страшноватая блестящая рожа, сверху пришлёпнутая бликующей чернотой. А больше - ничего и не разглядеть.
Выныривая из темноты, к свечке, которую рожа держала в чёрной руке, поднялась вторая рука, с усилием держа обвисший, видимо тяжёлый пакет. Пакет Олю успокоил - уж больно он был настоящим и скучным, белый, с большими зелеными буквами, сейчас смятыми, но очертания логотипа знакомы. Супермаркет "Домашний".
- Чего не узнали, - обиделся хозяин пакета и покачал своей ношей, - бабуля вот. Хлеба вам.
Темнота за гостем вдруг ожила и сказала ворчливым низким голосом:
- Ну? Отдай уже тёти и иди обратно.
Оля поняла, там, в темноте, приоткрыта дверь напротив, и щурясь над головой пришельца, сказала наугад, осторожно прокашливаясь:
- Спасибо... (да как же её зовут-то). Не надо было.
- Я знаю, что надо, а чево нет, - отрезала собеседница, - Павлик, а ну давай домой. Быстро!
- Я поставлю, - пропыхтел Павлик, топчась на Олиных сланцах и протискиваясь мимо нее в квартиру, - я у кухню. Де кот.
- Кот! - ахнула Оля, в панике оглядывая темноту прихожей, темноту площадки и прочие безнадёжно темные углы, - убежит же. Ему нельзя. Павлику в смысле. Я же болею.
- А я тоже, - радостно сообщил Павлик, унося мерцающую свечку в сторону кухни, - та вот он, тётя. Он со мной идет. Кыс-кыс-кыс...
- Пятый день простужонный, - сообщила Оле внешняя темнота, - а свет сказали, дадут тока к вечеру завтра. Я там свечку поклала, в пакет. И спички. У нас дома фонарик, и лампа, а этот паршивец - вынь ему свечку зажги.
- Спасибо, - снова сказала Оля. И вдруг захотела почесать пальцами веки, их щипало, она что, собралась разрыдаться, и с чего бы, да ну. Это всё слабость от болезни...
- Я зажгу и Павлика провожу, сейчас.
- Та не торопись, коли не мешает. Все мозги прозудел. И деду тоже. Ежели не мешает, пусть полчасика посидит, он раньше с Феодоровной часто у кухне заседал, любила она его.
- А. Да, хорошо... - Оля придумывала, что бы ещё сказать, не превращаясь при этом в двух китайцев, померевших от вежливости в дверях, но услышала - дверь просто захлопнулась и щёлкнул замок.
Водя руками по темноте, пошла в кухню, откуда лился, очерчивая проем, приветливый розоватый свет. Пока шла, успела осуждающе удивиться: и отпустила же бабка маленького бэтмена к посторонней совершенно тётке, в темноту. Потом успела себя укорить, а потом и логически додумалась - ну почему незнакомой-то. Лорик всё лето гоняла тут своих рабочих, распоряжалась, уж Лорика бабка знает, и каждый Олин шаг за пределами квартиры, наверняка, со дня появления услышан и обдуман. Так что, Олю она знает, как облупленную, как и всех прочих соседей тоже.
Горло от беседы разболелось и в кухне Оля просто кивнула, усаживаясь за стол, на который маленький бэтмен выкладывал из пакета "хлеб и свечку", то есть, банку сгущённого молока, чайные пакетики в полиэтиленовом мешочке, горсть самых разных конфет, батон-нарезку и малюсенькую буханку чёрного бородинского, и ещё кулек с сахаром, и ещё - три толстых свечки, перевязанных аптечной резинкой. И внезапно - початый блистер с какими-то иностранными таблетками с привязанным к нему тоже резиночкой блистером леденцов от простуды.
Бэтменом Павлик оказался самым настоящим. Только маленьким и изрядно упитанным. Но толстенькую фигуру прятали под собой стильные, поблескивающие, как зализанный поролон, доспехи, кинут был на плечи широченный черный плащ, точно по росту, а круглую голову венчала знаменитая шапочка с ушками. Под шапочкой в миндалевидных прорезях моргали блестящие глаза, а маску на лице, без всякого уважения к стильности героического персонажа, распирали круглые щеки, как будто Бэтмен напихал в рот ирисок и не смог разжевать. И нижняя часть лица - единственная видимая - состояла из пухлых, надутых, как у аквариумной рыбёшки, губ и кругленького подбородка.
- А сгущёнку коту можно? - деловито спрашивал бэтмен Павлик слегка гундосым голосом, сглатывая после пары слов, - а тарелка его где? Его как звать? У нас тоже кот был, турецкий. Нет, персидский. Да? Звали Нахал, Халька то есть, но мама его с собой увезла. У меня фотка есть, мама прислала. Я тоже поеду скоро. Мама сказала, мне сичас нельзя, потому что бабуля и дедуля старенькие и чтоб я смотрел. Но к ним когда приедет тётя Эмма, она тоже старенькая, но не такая. Крепкая она еще, хотя пенсионерка. Она как раз за бабулей присмотрит, и за дедулей, а я как раз и поеду. А как зовут кота? Кыс-кыс, иди сюда. Ты мне не порви только плащ, вам нравится же да? Ну я понял, да, что вы про бэтмена не смотрели, это же для молодых кино...
- А я, конечно, старенькая... - Оля с веселым сожалением смотрела на юного бэтмена, которому приходится жить в окружении старичков.
- Ну, - Павлик дипломатично засопел, обдумывая подколочку. Почесал пальцем под носом, упакованным в гладкую маску.
- Вы вроде как молодая. Но баб Маша говорит, пойди к тёте. Зовут тётя Оля. Нет, она дедуле сказала, ну вот, надо девочке хлеба хоть свежаго. А почему она вас сперва девочка, а потом, когда я сказал, я сам отнесу, потому что я - бэтмен! Так она сразу, ну, ладно, иди отдай тёти Оле.
- А тебе сколько лет, бэтмен?
Павлик поёрзал на табуретке, дернул край плаща, выпрастывая его из-под себя и снова полез согнутым пальцем к носу. Оля протянула руку и отвела его запястье. Взяла из раскрытой пачки салфетку.
- Держи. А то как маленький, вытираешь сопли руками.
- Ничего не сопли, - гулко обиделся Павлик, - у меня просто нос заложон, дышать тяжело, а соплей уже нету. Восемь лет.
- Уже восемь лет нету соплей? - удивилась Оля, разворачивая блестящую фольгой конфету.
Павлик сжал пухлые губы и уставился на собеседницу. Потом засмеялся, шоркая салфеткой под носом.
- Это мне восемь! Эх вы. А ещё тетя...
- Кота зовут Темучин, - спохватилась "тётя", когда кот бесшумно телепортировался из темноты на стол и уселся, озаренный зыбким живым светом, - а ты бы снял уже свою маску?
- Героям нельзя, - кратко сообщил Павлик, - а вы любите такие конфеты, да? Эх. Жалко. Я тоже такие люблю. А осталась одна всего. И баб Маша ее сюда, чтоб вы чай.
- Давай меняться, - предложила Оля, вытаскивая из горки принесенных сладостей кокетливо упакованную трюфельку, - ты мне... а такие ты любишь? Не очень? Ну вот, ты мне даёшь такую, а я тебе - твою любимую.
Глаза в прорезях маски расширились не хуже, чем у кота. Павлик молча обдумывал предложение, в котором явно было что-то не так, но что? Конфета блестела развернутой бумажкой.
Так что он кивнул и обмен совершился.
- Нет, - сказала Оля через полминуты, - ты вспомни, когда Бэтмен едет домой, он же снимает костюм. Так? И маску снимает тоже. Секретно конечно, но ты же нам уже сказал, что ты Павлик. А я никому не скажу. И Темучин никому не скажет. Чего хихикаешь?
- Ну вы смешная тётя, - Павлик снова почесал под носом смятым комком салфетки, - коты ж не говорят. Халька вот - он мяучит, но разное всегда.
- А Темучин говорит. Между прочим, он, когда увидел, что я болею, он пошёл. Побежал. И рассказал Де... эмм, моему дяде, и тот пришёл, и меня почти вылечил. А теперь ты меня спасаешь. Конфетами. И чаем.
Павлик надолго задумался, жуя конфету и иногда покручивая головой - видимо маска совсем утомила героя.
- Но он никому не скажет, - пообещала Оля за кота, - слово даёт.
Павлик дожевал конфету и с довольным вздохом стащил ушастую шапочку с пришитой к ней маской. Под шапочкой оказалась неимоверно встрёпанная голова, примерно, как у Антошки в старом мультике, только не рыжая, а темноволосая. А глаза, совсем наоборот, посветлели - то ли серые, то ли голубые.
- Это очень хорошая шапка, - Павлик бережно сложил вещь и поискал, куда бы её пристроить, - только потная. Я хотел сперва, чтоб мама мне прислала железного человека, но подумал, у нас летом жарко же. Совсем. И как же тогда спасать?
- Кого? - Оля отвлеклась от ковшика с водой, который, ленясь вставать, двигала по плите.
- Всех, - удивился Павлик, - я же супергерой!
Оля отобрала у супергероя шапку и аккуратно устроила её на дальнем конце стола. Подвинула к нему высокую фаянсовую кружку с массивной ручкой, которую для себя притащила Лорик.
- Сейчас нагреется вода, будем чай пить. Или не хочешь чаю? С конфетами.
- Сгущёнку? - С вопросом отозвался Павлик, - вот с ней я люблю. А баб Маша говорит, золотуха будет. Это получается я буду весь золотой, что ли?
Он фыркнул, смешно складывая пухлые губы. Поднял руку, показывая короткому огарку свечи растопыренные пальцы. От руки метнулась на стену вытянутая сложная тень.
- И руки золотые. И коленки. Да?
- Нет. Золотуха - это болячка такая, - объяснила Оля, - будешь весь в прыщах. Наверное. Меня мама тоже в детстве пугала.
- Жалко, - Павлик снова почесал под носом салфеткой и, оставив её на столе, принялся вертеть из пальцев фигуры, чтобы тени на стенке менялись, - я думал, проснусь, и весь золотой. В детстве хотел сильно и спецально много конфет ел, вечером. А потом сплю и потом раз такой - щупаю нос. А не золотой.
Оля пошарила в плоской картонке, прижатой к стене, осторожными движениями перебирая вилки и ложки. Где-то должен быть консервный нож... Но Павлик вдруг судорожно зевнул, опуская уставшую руку, и внизу в темноте муркнул навстречу ладошке Темучин.
- Да ты спишь совсем, - Оля зевнула в ответ. Выключила газ под бурлящим горячим ковшиком.
Павлик снова зевнул и поднялся, с сожалением оглядывая стол, заваленный подарками. Потянувшись, взял свою геройскую шапку. И вспомнив о главном, заторопился, перемежая слова с зевками и сглатыванием:
- Тута ещё от кашля конфетки. Леденчики. Сперва вкусные, ыыэау... потом противные немножко. А ууэтоау... ой, это в воду кидать таблетку. В горячую. Шипучки. Это мама прислала. Когда болеешь, оно раз и сразу выздоровел. Как будто. Баб Маша не разрешает часто, а то говорит, ускачешь, замёрзнешь и снова болеть. Ыыыэх... а мне в школу же скоро. Я пойду. Вы сами тут чай. Нет, вы шипучку лучше.
Оля покрутила в руках хрустящий блистер.
- А сейчас тебе можно?
Бэтмен кивнул, и одновременно кивнула чёрная тень на стене. Сел снова, следя, как Оля льет в чашки горячую воду. И пока она размешивала напиток, отвлёкся, подцепив за дужку солнечные очки, забытые Лориком - очень стильные, с полупрозрачными дымчатыми стёклами.
- Ой. Смотри, тень какая прозрачная!
Стёкла очков отбросили на стену два неровных овала, и правда, прозрачных, словно из мерцающей пленки цвета темного янтаря. Надо же, удивилась Оля, двигая к Павлику полчашки шипучего напитка, прозрачные тени... Повела в воздухе рукой, палец отбросил свою тень, усложняя танцующий на стене рисунок.
- Если б совсем цветные стёкла, - помечтал Павлик, вертя очки, и то приближая их к живому пламени, то отводя дальше, - красные чтоб, и синие. Будет совсем же красиво.
Оля с сомнением подумала, ну разве бывают красные тени. Или - синие. Тень всегда чёрная. Или нет? Пламя свечки прыгнуло, пуская в потолок дёрганую нитку копоти и Павлик быстро отодвинул очки. Положил их рядом и присосался к чашке. В три глотка вытянул содержимое, встал, блестя мгновенно выступившими на лбу капельками пота.
- Пошел я. А то дедуля заругает. Он не ругает, это баб Маша пугает меня, спецально. А ему говорит, ну ты хоть разок бы прикрикнул, мужик ты или нет. А деда смеётся. Мне скорее надо выздороветь, он меня возьмет на катер. Пока не школа ещё.
- Правильно. Пойдем, провожу.
- Свечка! - спохватился Павлик. И натянув немного криво геройскую шапку, торжественно принял участие в установке и зажигании новенькой длинной свечи.
Потом они не менее торжественно шли по коридору - каждый со своей свечкой, а внизу путался под ногами Темучин, забегал вперёд, останавливался, поворачивая башку, и Оля видела в чёрных колодцах глаз крошечные мерцающие огоньки. В прихожей она подхватила кота на руки, поставив блюдце со свечой на тумбочку. И открыв двери, проследила, чтоб маленький бэтмен достучался, сказала озаренной снизу и потому страшноватой баб Маше (Марья Федоровна - вспомнила с облегчением отчество, сказанное новым Денисом) слова благодарности и заперлась, тоже судорожно зевая во весь рот. Выпитый следом за Павликом волшебный напиток, присланный мамой - заграничной феей, действовал безотказно.
И прекрасно, думала Оля, идя в кухню проверить газ, а зайдя, не удержалась и ещё повертела прозрачные очки, в тень которых внезапно вплыла мохнатая тень острого уха и веер чёрных усов - Темучин неслышно вспрыгнул на стол - поинтересоваться. Прекрасно, что таблетка работает. Потому что голова тяжелая и очень ломит спину, и хотя маленький бэтмен замечательно её порадовал, но и усталость пришла быстрее, немудрено, всего-то третий день болезни.
Ура, думала она дальше, следуя с огоньком свечи из кухни по коридору в комнату, ура, что снова явилось слово "прекрасно" и само подумалось, а ещё подумались слова "замечательно" и какое-то насчет радости. Вполне можно укладываться спать и завтра придет быстро.
Она уже совсем легла, презрев умывание и чистку зубов. Но покрутившись, со вздохом села. Кот лежал в ногах, уже свернувшись клубком, газ был выключен. Павлик и его бабушка получили пожелание спокойной ночи. Но занятая человеческими делами, она на время забыла о фурине. И не то чтобы нужно сейчас ломать над ним голову или придумывать желание. Но он так вовремя появился и с ним всё вокруг стало таким... Таким, ладно уж - немножко сказочным. Как будто от него произошёл невидимый свет, и всё увиделось по-другому. Как вот в свете свечи появляются вещи, которых не бывает при ярком электрическом. Прозрачные янтарные тени. Огненные искры в кошачьих глазах...
Раздумывая, она, оказывается, уже вылезла из-под тёплого одеялка, прошлёпала носками к окну и всмотрелась, понимая - неважно, увидит она под тёмным ночным навесом прозрачный шар с бегущими котами или нет. Главное, вспомнила и фурин это знает.
Но она - увидела. И засмеялась от неожиданности. В кромешной глубокой темноте, в которой не горел даже уличный фонарь за платаном, шар светил еле заметным мягким бликом, видимо, ловя свет откуда-то издалека, не лунный - дождь все ещё мерно поливал из тысяч небесных леек, и не какой-то поблизости - вокруг не было света. Но (тут Оля приподнялась на цыпочки и вытянула шею, всматриваясь в переплетение поникших мокрых веток) среди листьев мерно и редко мигала неясная звездочка слабого, очень дальнего света. Такого дальнего, что глаза не верили, вот вспыхнул и через секунду погас.
Наверное, это маяк за проливом, догадывалась Оля, стараясь держать прямо ноющую спину и дожидаясь следующей далёкой вспышки, но он ведь так далеко! Или эта станция на самом конце длинного мыса, которая управляет движением судов по проливу. Там тоже есть бессонные, очень яркие огни, но из комнаты как раз тот мыс не увидеть. Или - увидеть? Третий этаж всё же...
Свет мигнул снова, фурин на мгновение затеплил полукруглый блик на боку и искорку на стеклянной палочке. И Оля, совсем успокоенная, ушла спать. К тёплому коту, который мерно дышал чёрным бархатным носом, и пушистый бок так же мерно поднимался и опускался, касаясь Олиной ноги, укрытой одеялом. Такой прекрасный вечер, подумала она, засыпая, довольная тем, что он кончился и можно ему радоваться, не боясь испортить, вечер уже уходит: даже если что-то случится, оно будет принадлежать ночи или утру. Но не этому вечеру, полному тихого волшебства - неяркого, как живое пламя подаренной ей свечи.