Леша снова заботливо укрывает меня своей шляпой. Я слышу, как он копошится недалеко, стукается локтями и коленками, пытаясь улечься поудобнее. Солнце протискивается через переплетения синтетической соломки яркими искрами, щекоча глаза.
Я зажмуриваюсь и пытаюсь догадаться, где и как лег Валера. Наверно, близко к Але. Но посмотреть неловко. Леша продолжает крутиться, вздыхая. Потом шляпа на моем лице приподнимается:
-Дай кусочек, - шепотом просит он, - глаза слепит.
-Сейчас, - я приподымаюсь, типа, поправить волосы и улечься поудобнее, и бросаю быстрый взгляд на Алю и Валеру. Оказывается, они тоже укрыли головы одним полотенцем, но лежат очень целомудренно, макушка к макушке, ногами к разным бортам. Лица под белой махровой тканью вырисовываются нечеткими гипсовыми масками - носами вверх.
Успокоенная, я, наконец, укладываюсь и нахлобучиваю на лицо край шляпы, чтобы хватило и Леше. Мы лежим голова к голове, но нигде не прикасаясь друг к другу.
Я закрываю глаза и снова растворяюсь в окружающем мире. Засыпать опасаюсь, а то вдруг начну храпеть или сопеть, или еще чего пострашнее, поэтому, когда совсем отплываю, приоткрываю тяжелые веки, удерживая себя между сном и не сном. Палуба давит на затылок, и, через некоторое время, я поворачиваю голову набок.
Леша, оказывается, не спит, а вовсю смотрит на меня своими темными глазами. Мне становится неловко, что мое лицо так близко. В голове мгновенно проносится список личных мелких дефектов: нос, наверняка, красный и облезлый, губы потрескались, да еще этот дурацкий пушок над верхней губой.
Лешино лицо разрисовано узорной тенью шляпы, и я думаю о том, что, если мое тоже такое пятнистое, то, может он все и не разглядит. Тем более что он, вроде как, и не разглядывает. Смотрит мне прямо в глаза.
Ну, с глазами у меня, по-моему, все в порядке. Конечно, карими глазами в Керчи никого не удивишь, но они у меня не коричневые, а зеленовато-карие. Было бы здорово, если бы зеленые, ну да, ничего не поделаешь. А так, мои светлые волосы и карие глаза все время подвигают знакомых барышень на вопросы типа: ты, что сильно осветляешься? По их мнению, у настоящих блондинок глаза бывают только голубые или зеленые. Конечно, я уже не такая белянка, как в десять лет, но родные волосы у меня все равно очень светло-русые. Хотя я читала, что с возрастом они будут становиться все темнее.
Я прикрываю глаза и медленно открываю их снова, как будто задремываю, недоумевая, как Алексей не боится окосеть, не отрывая от меня взгляда. Ветерок гуляет по нагревшейся коже, срывая теплую солнечную кисею, потом затихает, и солнце снова набрасывает сверху тончайшие покрывала тепла.
По-прежнему не отводя от меня взгляда, Леша приоткрывает губы. У меня моментально покрываются мурашками руки от пальцев до локтей и ноги от попы до коленок. Он что, хочет поцеловаться? Что же мне делать, отвернуться? Тогда с меня свалится дурацкая шляпа. А может, вовсе и не хочет. А я начну дергаться, как дурочка. Но мне же нравится Валера. Вроде бы. Хотя ему явно нравится Аля. А вдруг они уже сидят, и нас хорошо видно? А мы спрятались, как страусы - головами под шляпой, а на дворе - белый день.
Размышления приходится прервать, потому что Леша каким-то неуловимым движением придвигает свою голову вплотную к моей и целует меня в губы, медленно и долго. Я отвечаю на поцелуй, лежа не шевелясь, мурашки исчезли, в голове - полный сумбур. Ничего хорошего не испытываю, главная мысль - зачем я это делаю? Правда, ничего плохого не испытываю тоже.
Ощущая его сухие мягкие губы, горячий медленный язык, успеваю посожалеть, что это Леша, а не Валера. Но тут поцелуй заканчивается, Леша спокойно улыбается мне и закрывает глаза, повернув лицо к небу. Я тоже поворачиваюсь, чтобы не разглядывать вплотную его ухо, и, щурясь на переплетение соломки, пытаюсь осмыслить последние десять секунд.
Вспоминаю, как в щенячестве, лет в двенадцать, в лагере безумно влюбилась в красивого мальчика Сережу. Он дружил с совершенным дебилом Петей по прозвищу Вареник (из-за формы ушей). И вот этот самый Вареник, как я сейчас понимаю, был влюблен в меня. Во всяком случае, именно за мной он чаще всего пытался подсмотреть в туалете, в мою тарелку с утренней кашей бросал скорлупу от яиц и надо мной громче всего гоготал своим идиотским смехом, доведя меня к концу смены до полного отчаяния.
Я бы сбежала домой, не дождавшись конца смены, но меня останавливала мысль о выпускном бале-маскараде. На нем я собиралась блеснуть в костюме одной из трех жен султана (простыня на бедрах, лифчик от купальника, много-много цепочек из медной проволоки на голом животе и руках и, конечно, распущенные волосы почти до пояса, украшенные диадемой из фольги). Я очень рассчитывала, что красивый Сережа не устоит против всего этого великолепия и пригласит меня хотя бы на один медленный танец. Это примирило бы меня с месяцем лагерного идиотизма.
Впечатление, помнится, я произвела. Во всяком случае, именно меня остановила и отчитала за неприличность костюма и прически старшая воспитательница, когда мы втроем, радостные и абсолютно одинаково одетые, бежали на концертную площадку.
После выступления красивый Сережа сумрачно поглядывал на меня издалека, поспешно отводя взгляд, когда я на него смотрела. А невыносимый Вареник, радостно гогоча, пригласил меня на три танца подряд.
На первый я согласилась, дабы показать Сереже, что, если он подойдет меня пригласить, я ему не откажу, если танцую даже с Вареником. Второй танцевала уже назло, потому что пропустила два медленных танца, скрываясь от настырного Вареника в темных кустах вокруг площадки, и вечер стремительно шел к концу. А первую часть третьего танца я с возрастающим отчаянием сидела на одной скамейке с нетанцующим Сережей, который упорно не смотрел в мою сторону (но, почему-то, не пошел танцевать с первой красавицей лагеря Наташей, попытавшейся его пригласить).
И, только когда ведущий праздничным голосом объявил, что этот танец заключительный, я махнула на все рукой и дотанцевала его с неотлипающим Вареником.
Вот и сейчас ситуация складывается почти такая же. Ну почему липнут именно те, кто тебе совсем не нужен? А громко брыкаться и портить такой замечательный день совсем не хочется.
Я злюсь на Лешу, поставившего меня в такое двусмысленное положение, злюсь на медленного Валеру, который за целый день общения так и не определился толком, за кем ему поухаживать. Конечно, злюсь на Алю - ведь видно, что ей нравится именно Валера, но мне, как партизанка, будет врать до последнего, будто мы с ней и не подруги вовсе. И злюсь на себя, за то, что поцелуй уже состоялся, как будто я этого хотела, и теперь Леша будет думать про меня незнамо что.
А Леша тем временем спокойно лежит рядом, сонно дышит, упираясь носом в шляпу. Как будто ему и дела никакого нет теперь до меня. Вообще удивительно. Совсем непохоже, чтобы я ему понравилась. Может, он поцеловал меня просто так, потому что побоялся пристать к Але? Обидно, конечно, но немного успокаивает. Мне не хочется, чтобы на обратной дороге он хватал меня за руку, приобнимал и всякое такое. Решаю, - буду делать вид, что ничего не произошло, слегка успокаиваюсь и тоже задремываю.
Солнце уже не жарит так активно, как в полдень, но зато по всему телу припекает обгорающая кожа. Сквозь полудрему я слышу, как кто-то из нас ворочается, вздыхает. Потом шлепает по деревянному настилу.
Очень аккуратно, стараясь не разбудить Лешу, выныриваю из-под шляпы и приподнимаю голову.
Алюшка самозабвенно дрыхнет, сбитое полотенце перемешалось на палубе с выгоревшими кудряшками. Под полотенцем жарко - мне видны поблескивающие на ее подбородке капельки пота. Валера стоит около борта и, наклонив голову, рассматривает воду. Услышав меня, поворачивается и, улыбаясь, манит меня рукой. Совершенно счастливая, я на цыпочках подхожу к борту.
-Смотри, вон в тени у самого борта, видишь?
Я наклоняю голову и напряженно вглядываюсь в сумрачное покачивание морской травы. Наши плечи соприкасаются - теплый загар к теплому загару. Голова у меня начинает кружиться.
-С левой стороны, где трава над песком - видишь?
-Ой, да! Это кто, скат? - я зачарованно смотрю на волнообразно колышушийся темно-серый полукруг под черными прядями травы. К самому краю он истончается, переходя в аккуратный полупрозрачный плавник серовато-жемчужного оттенка.
-Да. Морской кот. Смотри внимательно, если выплывет из травы полностью, то будет виден шип на хвосте.
Мы повисаем на борту, пониже наклонив головы, чтобы солнце не било в глаза и увлеченно рассматриваем кота. Постояв некоторое время неподвижно, тот, всколыхнув круглые края, по диагонали пересекает песчаную прогалину, - плавно и, в то же время, обидно быстро. За пару секунд я успеваю увидеть, но не разглядеть толком длинный тонкий хвост и черный шип размером с палец, торчащий ближе к его кончику.
Валера подталкивает меня плечом:
-Ну что, понравился?
-Очень! Я таких больших еще не видела. Жалко, слишком быстро уплыл.
-Не жалей, нам еще за мидиями заныривать.
-Ой, я и не подумала об этом. Слушай, а как же быть, ведь они же страшно ядовитые? И нам с Алюшкой покупаться надо бы, а то совсем испеклись.
-Да ладно, не паникуй. Во-первых, они не такие уж ядовитые, во-вторых, жалят, только если на него наступить неожиданно. А на глубине он от тебя сам подальше уплывает. Вот, когда по мелководью ходите, тогда будьте осторожнее - специально посильнее шаркайте ногами, чтобы кот издалека услышал и уплыл.
-Ну, вот. А мы-то с Алькой наоборот в незнакомых местах ходим на цыпочках, стараемся поменьше шума производить!
-Ну и зря. Так вас точно кто-нибудь укусит. От неожиданности.
Валера посмеивается, глядя на меня несколько покровительственно. Наверное, ему приятно, если мы дурочки. Но все равно, он мне очень нравится. Я лихорадочно думаю, что бы такое спросить, чтобы разговор не увял.
-Валер, а вот, насчет змей. Ну, на берегу понятно, есть у нас, говорят, гадюки, они ядовитые. А морские ядовитые змеи у нас водятся?
-Нет. На Азове много ужей, они охотятся на бычков в воде. Но они неядовитые, хотя укусить, конечно, могут.
-Мы прошлым летом несколько раз ездили купаться в Осовины, знаешь? Перед деревней Юркино - такой маленький поселочек. Там несколько пансионатов, так люди почти не купались - боялись змей. Очень возмущались.
-Ну и зря боялись. Никто бы их не съел. Хотя ужей тем летом, действительно, было очень много. Лучше бы боялись мошкары. Я из-за нее не люблю на Азове отдыхать. Никогда не угадаешь, искусают тебя или нет.
-Точно, какая эта мошкА противная, ужас! Так еще и кусает, почему-то, в такие места - за ушами, или в волосы, или под воротником.
Валера снова посматривает на меня снисходительно:
-Ну, это же просто, неужели не догадываешься? Эти мушки такие маленькие, что с открытых мест их сносит ветром. Вот и кусают там, где набиваются.
-А-а-а! - я ловлю себя на Алюшкиных интонациях. Сейчас, наверное, надо восхититься Валериным умом и знаниями, но он настолько уверенно этого восхищения ждет, что у меня язык примерзает к небу.
На самом деле, я тоже могу много чего порассказать о животных и о морях (не зря же я лет с девяти беспрерывно читаю и, в основном, не приключенческую литературу). Но сейчас, похоже, это ни к чему. Валеру вполне устраивает, что рядом с ним две наивные дурочки. Я так чувствую. Но и долго строить из себя полную идиотку, чтобы ему понравиться, я не смогу. Поэтому мне немножко грустно.
Я искоса посматриваю на его прямой нос, серый глаз под выгоревшей бровью, на перепутанные пряди светлых волос - таких густых, что хочется немедленно запустить в них пальцы. Он такой красивый, что мне становится еще грустнее. Спрашивается, почему? Солнце, море, красивый мальчик, мы с ним мило общаемся, - чего еще надо? Непонятно. Но грустно.
Я вишу на поручне, глядя на мельтешение солнечных бликов на воде. Чувствую, как неровные куски ржавчины вдавливаются в кожу рук. Убираю руки и наваливаюсь на поручень животом. Пусть на нем тоже будут красные узоры. Надо разбудить Алюшку и выкупаться. Жарко.
-Что это ты притихла? - Теперь Валера искоса поглядывает на меня, - устала, наверное?
-Да нет. Надо бы искупаться.
-Так давай, буди подружку, пойдем поплаваем.
-А-ля, - раздельно, басом, произношу я, глядя прямо перед собой, - ку-пать-ся!
Мы поворачиваемся и видим сидящую Алевтину. Глаза полузакрыты, лицо недовольное, на щеке - алый отпечаток палубной доски.
-Злодеи, - еще не проснувшись, высказывается она, - не могли разбудить, что ли. Небось, потешались всю дорогу, как я тут сплю.
-Да что ты, я сама минут пять как встала. До этого тоже дрыхла.
-Не ври, ты днем спать не умеешь, сама говорила, - Алюшка сладко потягивается и вертит растрепанной головой, - еще день, что ли?
-Ага, - посмеивается Валера, - следующий!
-Ну тебя! Сколько времени, интересно? Часы есть у кого-нибудь?
Часов, к моей великой радости, ни у кого нет. Присмотревшись к освещению и к положению солнца, после небольшого спора решаем, что сейчас около четырех часов. Замечательное время. Можно, не торопясь, выкупаться, надрать еще мидий, и потихоньку, часам к восьми, вернуться в пансионат.
Во время спора Леша продолжает лежать неподвижным бревном, с лицом, укрытым шляпой. Неужели до сих пор спит? Продолжая что-то говорить, я указываю Валере на спящего и делаю вопросительное лицо. Валера кивает, хватает ласту и рысью отправляется к низкому борту. На секунду исчезнув за ржавыми арматуринами, он возвращается, стараясь не расплескать набранную воду. Аля, совсем проснувшись в предвкушении, суетится вокруг Леши, жестами показывая Валере, куда лучше вылить водичку.
Увлекшись, мы перестаем разговаривать, и наступившее молчание действует на Алексея, как звонок будильника. Увидев, что он начинает ворочаться, Валера перестает выбирать место и выплескивает воду ему на ноги. Потом вытряхивает оставшиеся капли на Лешкин нагретый живот. Брыкнувшись и простучав пятками по палубе громкую дробь, Леша подхватывается, отбрасывает шляпу, и, сидя на палубе, растерянно вертит лохматой головой.
-Лех, спокойно! - выставив перед собой ладони, увещевает его Валера, в то время как мы помираем со смеху, согнувшись пополам, - это всего лишь плохой сон, кошмар, не волнуйся! Все в порядке!
-Кошмар, говоришь? - медленно ворочая не проснувшимся еще языком, интересуется Леша, мрачно осматривая мокрые ноги и растирая брызги на загорелом животе. - Сами вы кошмар, злыдни!
Опираясь рукой о палубу, он вскакивает. Мы с Алюшкой на всякий случай отбегаем подальше. Но Леша движется не к нам, а к борту. Не замедляясь, он вспрыгивает на поручень и ласточкой бросается в воду.
- Утоп! - трагически восклицает Аля, и мы втроем повисаем на поручне, глядя, как Лешка под водой стремительно удаляется от баржи. Метрах в десяти он с шумом выныривает, отфыркиваясь и вертя головой, как мокрый пес. Капли стекляшками разлетаются в разные стороны. С такой же скоростью Лешка гребет обратно и, из-под самого борта, ладонями разрывая воду на части, устраивает нам грандиозный душ.
За пару секунд вымокнув почти полностью, мы с Алюшкой дружно визжим, большей частью от неожиданности. Лешка, волчком вертясь в воде, звонко хохочет, блестя зубами.
Следующие десять минут мы уже не разбираем где суша, а где вода; визжа и смеясь, прыгаем с палубы в море, пахнущее свежим арбузом, выбираемся наверх, чтобы снова кубарем свалиться с борта, прихватив с собой того, кто оказался ближе. Устраиваем дикие игры в воде, обхватывая друг друга поперек туловища, притапливая и снова выталкивая на поверхность. Ребята догоняют нас вплавь, а мы, в панике пытаясь отплыть побыстрей, совсем забываем, как надо плавать.
Утомившись, еще какое-то время расслабленно плещемся в прозрачной воде. Потом Алюшка с Лешей растягиваются на теплой палубе, а мы с Валерой отправляемся за мидиями. Валера заботливо следит, как я экипируюсь и заставляет меня надеть свою рубашку и рваные перчатки. Я немного стесняюсь - в одежде еще никогда не плавала. Но мальчики в один голос уверяют, что одетыми теплее.
Через пять минут я забываю о том, как я выгляжу. Не до этого. Мы ныряем, расшатывая, отколупываем от ржавых конструкций ракушки и закидываем их в сетку.
С самого детства проводя все теплое время года у моря и в море, я давно усвоила основные правила добычи.
В первую очередь надо забыть, что ты сухопутное существо. Конечно, пытаться дышать под водой не стоит, но все остальное, пожалуйста. То есть не надо стремиться покинуть воду после каждого заныривания. Даже делить процесс на подводный и надводный не надо. Не надо сначала торжественно заныривать, отрывать ракушку, выныривать, класть ее в сетку и все повторять. Просто живешь под водой, как дельфин.
Когда я была маленькой, я бултыхалась просто так, не разбирая, где вода, а где воздух. Став постарше, я освоила ласты, маску и стала проводить в воде еще больше времени. Трубка меня пару сезонов смущала. Но потом я убедилась, что иметь возможность дышать, не выставляя голову из воды, замечательно.
И теперь, в маске с трубкой и в ластах, обнаружив, что мокрая рубашка в мокрой воде действительно греет, а перчатки защищают руки от порезов об острые края ракушек, я совершенно счастлива. Может быть, потом мне захочется освоить еще и акваланг, но пока хватает и этого. Для акваланга нужна машина, станция, где нужно его заправлять. И вообще, он такой тяжелый! Получается, что ласты и маска расширяют мою свободу, а акваланг ее бы ограничивал. Поэтому я о нем слишком и не мечтаю.
Если все это было во-первых, то во-вторых, нельзя пытаться собрать много за один раз. Обязательно не хватит воздуха и придется оставить все. Лучше оторвать одну большую ракушку, чем обламывать ногти, торопясь отковырять кучу маленьких.
В-третьих, если есть возможность плавно опуститься на глубину, держась руками за что-нибудь, то совсем не обязательно переворачиваться вниз головой, нырять и, размахивая ластами, поднимать муть со дна. Чем экономичнее движешься, тем меньше устаешь.
Это, так сказать, мои основные принципы. Кроме них есть еще масса рабочих моментов, которым беспрерывно учишься в процессе. Вот как здорово, оказывается, в рубашке плавать, а я и не знала!
Добыча захватывает меня целиком. Мы плавно движемся в толще воды вверх и вниз, встречаясь, наши тела нежно и длинно касаются друг друга. Это приятно, но некогда - надо набрать как можно больше ракушек. Хорошо, что сетка одна. А то было бы видно, что я медленнее собираю, чем Валерка. Хотя, чего я переживаю, я же девочка, имею право быть слабее. Наверное.
Я вспоминаю свою бабу Лену, женщину массивную и энергичную. Она меня очень не любит. Похоже, за все подряд. А особенно часто попрекает за слабосильность. То, что я не могу принести из магазина мешок с двадцатью килограммами картошки, заставляет ее меня активно презирать. Я с веселым ужасом представляю себе себя со всякими горящими избами, конями на скаку и смеюсь под водой, выпуская бульки.
Валера озабоченно подталкивает меня к поверхности. Наверное, думает, что я уже изнемогла вся и сейчас утону.
- Ну, ты как? Живая?
- А то! Будем еще драть? Или хватит, сетка уже почти совсем полная!
- Хватит, наверное. Нечего жадничать.
Мы, не торопясь, плывем обратно, чуть шевеля ластами. Солнце заметно клонится к горизонту, блики на воде уже не слепят глаза. Снова наступает время послеполуденного бархата.
Я вспоминаю о том, что мы были так близко, так рядом друг с другом. А я даже не успела понаслаждаться этими ощущениями. Увлеклась мидиями. Прямо, как маленькие дети, когда заигрываются и не успевают добежать до горшка. Могу себе представить, если бы я так сильно увлекалась, что не успевала бы добежать до сортира.
- Лен, ты так часто сама себе улыбаешься. О чем ты там думаешь? Секрет?
Я в замешательстве. Не думала, что по лицу что-нибудь видно. Секунду чувствую себя неодетой:
- Да так, ерунда. Не обращай внимания, - не думаю, что нужно делиться с Валерой своими размышлениями о сортире.
И сразу задумываюсь в другую сторону: вот люди ходят и не видят своего лица, а на нем, может быть, такое выражение, что просто караул. Иногда, особенно, когда меня обидят или я сильно расстроена, а от людей никуда не денешься, я понимаю восточных женщин в чадре, - корчи какую угодно рожу, все равно тебя никто не видит. А то бывают такие подружки - ляпнет что-нибудь, а потом комментирует, чтобы все слышали "о, смотрите, Ленка расстроилась! Расстроилась, да? Или обиделась?" Терпеть этого не могу.
- Устала уже? - Валера заботливо-ободряюще смотрит на меня и подталкивает к борту, - давай, поднимайся.
- Да нет, не устала, все нормально.
- Ладно тебе, я же вижу!
Я вздыхаю и соглашаюсь. Если ему так хочется, и он так видит, значит устала.
Аля суетится вокруг нас, отбирая сетку и привязывая ее к железке:
- Ну, что, скоро уходим? Давайте уже, а то мне тут надоело.
Теперь я чувствую, что действительно устала, но не от ныряния, а просто от всего - такой насыщенный день, с ума сойти! Во мне просыпается раздражительность и упрямство. Спокойно, Лена, спокойно! А то еще погрызетесь на глазах у ребят, потом будет неловко.
- Аль, давай мы немного обсохнем и пойдем, хорошо? Минут пять.
- Ну, ладно, сохните. Можем в картишки сыграть пока.
- Ага, тогда через пять минут уже мне придется тебя уговаривать идти в пансионат, да?
- Ленк, мы только один раз сыграем! Не скандаль.
- А я и не скандалю, - я растягиваюсь на палубе.
- И не дуйся, пожалуйста.
- А я и не дуюсь.
- Как будто я не вижу!
- Аль, слушай, играйте в карты, а? Я лежу, никого не трогаю, молчу, можно сказать.
- Да уж, молчишь...
Воцаряется тяжелое молчание. Я еле сдерживаюсь, чтобы не продолжить. Но я уже знаю, что такой диалог можно продолжать бесконечно. Мне стыдно, что мы таки не сдержались. И я благодарна Але, за то, что она тоже молчит. Молчит и со злостью шлепает картами о доски.
Через пять минут, наверное, от этой самой злости, она с блеском обыгрывает присмиревших ребят, и мы начинаем собирать вещи. Ребята доблестно нагружаются добычей, и я радостно убеждаюсь, что мидий мы надрали очень много. Даже если поделим на всех поровну, то хватит, чтобы объесться. Ура!.