Ветер рванул легкой рукой светлые волосы и залепил девочке лицо. Она поежилась от горячей щекотки, пальцами собрала короткие завитки.
- Царствуешь ты над горами и морем...
Второй рукой приходилось держать подол короткой туники, а он, как живой, вырывался и открывал загорелые бедра. Бедра - выше моря, что лежало внизу, под высоким холмом, лежало навзничь и смотрело снизу, не подглядывая, просто смотрело издалека на то, что видело и трогало не раз. Все тринадцать лет, с того дня, когда маленькую, кричащую, ее окунули в соленую воду.
- Власти твоей я себя доверяю, Богиня,
Дай мне здоровых детей
И дом - полной чашей...
Девочка отпустила подол и сняла с шеи маленький расписной флакон. Вынула тугую пробку. Резкий, жаркий ночной запах вырвался невидимой змейкой. Ветер, забрав его тяжесть, стал еще сильнее дергать подол, заворачивая выше талии.
Оглядевшись, - одна, девочка не стала с ним воевать. Смотря сквозь перепутанные пряди, подошла к алтарю, спугнув с него ящерку, вылила масло, капля за каплей, на избеленную солнцем поверхность. Подняв лицо, посмотрела на богиню, что стояла в спокойной позе, с таким же взвихренным вокруг бедер подолом. И нежное лицо - той, что не боится никаких поражений - в любых битвах.
- Лидия! - снизу на ветре прилетел крик, - где ты, несчастье мое, Лидия!
От голоса няньки величавые слова вылетели из головы. А сказать - надо. О главном. Ведь завтра - договоры о свадьбе. Новая, совсем новая жизнь взрослой женщины.
- Лидия!!!
- Дай мне... дай... - она заторопилась и отвернулась от блеска моря внизу - мешает!
- Мужу моему дай богатства, чтоб оно у него было всегда, и пусть он будет добрый и разрешит мне забрать с собой ту Деву, что подарила мама, и домик для нее, и посуду. А зверей глиняных я отдам сестре, она давно просила. И еще, Зевса дочь, златоокая дева, пусть муж не ругает меня и пусть я буду кататься на Кное. Она хорошая лошадка, добрая, всегда знает дорогу домой...
На тропе показалась голова няньки в темном покрывале, и слова уже не прилетали с ветром, она принесла их с собой:
- Ты, непослушная девчонка! Вот я скажу отцу, заставила старуху лезть в самое небо, в такую жару! Спускайся, быстро !
Лидия прижала рукой подол. Подумав, положила пустой флакон на алтарь, рядом с темными ароматными кляксами. Кивнула няньке, что, тяжело дыша, держалась за камень у последнего подъема на террасу.
И пошла к тропе, прижимая к груди старую куклу, шитую из мягкого плотного льна, - волосы у нее совсем настоящие, золотые, как у Лидии, только глазки не видны почти, и хитон полинял. Но вдруг повернулась, побежала обратно.
Положила куклу к ногам богини, скользнула глазами по маленьким ступням с круглыми пальчиками, плавным бедрам и треугольнику открытого лобка, по небольшой груди и крепкой шее. И, глядя в яркие зрачки, сказала:
- И пусть я его - люблю...
- Вот смотри, смотри, как сядет! - зашептала Алина Лиде, чуть наклонив голову в крупных завитках рыжих волос. Сама села прямо, глядя возмущенно. Но тут же сменила выражение лица и величественно кивнула, подбородком указав вошедшему на дальний стол:
- Я все приготовила, Геннадий Львович... Угу, не за что...
Геннадий Львович, носивший в институте прозвище Царь Зверья, а проще - Цар, бочком прошел вдоль застекленных шкафов, откуда тускло сверкали корешки Брокгауза и Ефрона, и уселся, под выжидательными взглядами. Лицом по диагонали к столу Алины, заведующей библиотекой.
- Ну? Видишь? Ужас! Я, когда он сидит так, и зевнуть не могу, не говоря уже ухо почесать или еще что...
Лида хихикнула. Цар сидел, упираясь пиджаковым животом в угол полировки и смотрел внимательно в раскрытые пять книг, но чаще - на девушек.
Алина вздохнула, поправила на бедрах тонкий свитерок и, постукивая каблучками, понесла большую грудь по диагонали к читателю.
- Геннадий Львович, мы отлучимся ненадолго, к Лидочке зайдем, свежие журналы полистаем. А вы, если телефон или заглянет кто, постучите в стеночку, ладно?
И пошла к дверям, маня Лиду изящными жестами красивой ухоженной руки. Алина была крупна и не так чтоб красива, но стройные ноги и всегда хорошая обувь, а под буйными короткими локонами - зеленые глаза такие шальные, что мужчины лишь с пятого раза могли связно произнести любое предложение, даже если оно касалось подшивки экспедиционных отчетов за прошлое десятилетие.
Лида попробовала пройти к двери так же, но тело ее двигалось само по себе - мельче, быстрее, без плавности особенной, того и гляди запрыгает на одной ножке. Не переживала - Алине Алинино, а Лидке - свое. И мальчишки к ней клеились всегда на пять-шесть лет моложе. Потанцевать и пробежаться по ночной набережной, мотая на руке снятые босоножки, посмеяться до боли в животе - да. Но ни с кем не уютно. С Алиной вот только.
В фанерном закутке, у стола, зажатого самодельными под потолок стеллажами со старыми книгами, сели. Вздохнув, одновременно скинули туфельки и зашевелили пальцами в тонком капроне.
- Достал, - сказала Алина и потянула ящик стола. Сбоку тащить было неудобно и она закивала подруге, мол, давай-давай.
Лида дернула и, зная уже, вынула пачку сигарет.
- Сейчас пойдем?
- Погодь, пусть ноги отдохнут.
- Алин, а этот Цар, он и женат не был никогда?
- А ты посмотри на него! Одна голова чего стоит! Могу представить, что у него там дальше.
- Ну тебя!
- Ой-ой, мадонна наша застеснялась! А что, хочешь попробовать? Давай. Мне после расскажешь.
- Да ну тебя. И потом, он к тебе приходит. И садится смотреть.
- У меня просто зал большой. К тебе что ходить? Сидеть, в тебя носом упираясь? Стесняется. Я бы тоже стеснялась, если бы у меня - такая голова...
Лида выщелкнула из пачки пару сигарет с золотым ободком. Вспомнила голову Цара - в длинных богемных локонах вокруг редеющей макушки. Попыталась представить то самое, что там дальше и фыркнула. Локоны...
- У тебя только Мишаня не боится сидеть, да Васик. Ну Васику везде можно, папочка замдиректора и скоро всеми нами заправлять будет. А Мишане вообще все равно, где и как, лишь бы рядом юбка.
Алина откинулась на спинку стула, уставила в потолок глаза и торпедную грудь. Стул под ней скрипнул.
- Мишаня мне руку целовал. Вот так подошел к столу, встал на колено, сперва по пальцам и выше-выше. Как до локтя дошел, я уж ключ искать стала, закрыть дверь, хи-хи... Но тут Нонна прибежала, за отчетами. А он - на коленях. Покраснела, кажется, только Нонночка наша.
- Фу, Алин, он же такой...
- Ага, страшен, да. И толстенький. Но губы - м-м-м-м... Если глаза закрыть, на его месте можно такого представить, уууу...
- Фуууу...
- Дура, шучу, я бы дверь не закрыла, и ничего бы не было с ним.
- Успокоила!
- Хотя...
- Алина!!! Пойдем курить уже!
Они успели два раза посетить курилку, разок попить чаю и выдать жаждущим гору толстых журналов и книжек, когда Цар, наконец, деликатно стукнул в закрашенное стекло двери:
- Алина Ивановна, я, пожалуй, все...
- Вот и славно, Геннадий. Дверь не закрывайте, сейчас подойду. А отчетики на стол мне положите, я их вам завтра снова приготовлю.
И она изящно помахала рукой, изгибом тонкого запястья проиллюстрировав, как надо положить и куда надо пойти.
Цар бесшумно исчез.
Девушки посидели молча, прислушиваясь, ушел или нет. И, на всякий случай шепотом, продолжили разговор.
- Ты, Лидиэ моя, можешь, конечно, попробовать. Он холостяк и зарплата у него очень даже. В командировки иностранные мотается. Но я не могу понять. Сколько вместе работаем, он ни разу, вроде бы, ни с кем. Я уж думала - педик, Гомикава Дзюмпэй, хи... Но приходит и садится. Смотрит. Значит, делаем вывод - годен к строевой. Вот и построй его немножко.
- А ты, Алиноэ? Он же на тебя смотреть ходит!
- Заладила... Мой Копылов из рейса придет и так посмотрит ему между глаз, что...
- Блиннн, вы же вроде разбежались!
Алина стрельнула в подругу бешеным глазом, расплавила шею, на которую смотрела:
- Никуда нам друг от друга не деться. Ах... И напакостили взаимно так, что уж и не понятно, кто первый начал. А все равно снова и снова. Я тебе не говорила, в последнем рейсе учудил? Буфетчице книжку подарил. Маркиз де Сад. И подписал на титуле "Раичке в память о незабываемых днях, проведенных вместе".
- А ты откуда знаешь?
- Так город же маленький. Раичка эта уж всем похвасталась, кому могла. А потом Копылов сам сказал.
- Алишка, я думаю, не было у них ничего...
- Конечно, не было! Он мне поплакал, что ее супы и борщики похлеще 120 дней Содома были. Вот и отметился... Но мы ушли от темы. Ты замуж хочешь?
Лида вздохнула. Замуж она вроде бы хотела. Но как-то теоретически. И опасалась, что скоро хотеть начнет в точности как мама ее. Чтоб вдруг появился из воздуха и сразу ее, Лидку, на руках под венец, и оттуда в новую квартиру. И, ну, заботами окружать и любовью. Натку тут же усыновит. Удочерит, в смысле. Понятно, жизненными такие мечты назвать никак нельзя. Жизнь вот она, по диагонали сидела. С туловищем бочечкой и черными локонами вокруг плеши. В сером костюмчике. И глазки, как те пуговки-драже, что от Натуськи прятали, чтоб в нос не пихала.
А еще жизнь - тощенький Васик с юношескими прыщами на щеках и ломким басом. Жаркая их ночь украдкой от мамы, когда наврала, что к подружке с ночевкой. Поутру на работе Васик краснел и отворачивался так старательно, что Лидке хотелось подойти, по белобрысым соломинам волос погладить. Не рвется она замуж за него, директорского сынка, никак не рвется. И малявочку свою вешать ему на шею не собирается.
Но все же - обидно...
Она вспомнила, как Алина поведала ей историю любви своей закадычной подруги - к парнишке на пятнадцать лет моложе. Как родители, отчаявшись, в армию спихнули сыночка, а он, отслужив, - и домой не пошел, сразу к зазнобе своей, с вещмешком. На вопрос наивной Лидки, что красив, наверное, как бес, Алина, пожав круглыми плечиками, лишь одно слово бросила - "молодой"...
Вот и Цар - холостой. И не более. Но в городе моряков и сезонников - редкость и непереносимое достоинство.
- Ну? Надумала?
- Алиш...
- Если хочешь, я ему телефон твой подсуну. А там, посмотришь.
И она потянулась большой кошкой, нащупала стройной ногой упавшую туфельку. Хихикнула:
- Посмотришь, как у него - там... Локоны, вероятно...
И пошла к дверям, одергивая свитерок, что все лез наверх, растягиваемый красивой грудью.
Лидка вздохнула и позвала:
- Алиноэ!
- Да, Лидиэ?
- Вот если б у него твои глаза - зеленые...
- Ага, и сиськи такие же, да? - Алина показала язык и уцокала в свой большой темный зал, в котором упорно держалась зябкость давно ушедшей зимы.
Цар позвонил. Мама с круглыми глазами принесла Лидке телефон и шепотом рассказала, что Лидию Александровну просят. Это ей не в привычку было. Чаще мальчишескими совсем голосами - Лиду. Или - Лидочку.
Правильным голосом Цар поинтересовался, не позволит ли Лидия Александровна обратиться к ней за советом.
- Алина Ивановна мне говорила, вы вяжете хорошо. Я бы хотел выбрать несколько моделей свитеров из ваших журналов. Мне зимой поездка в Канаду предстоит. Там, знаете, не жарко. Но выглядеть надо прилично.
Лида столь же церемонно согласилась и назначила время визита. Еще говоря, уже немного жалела, но одновременно было интересно. Она мало общалась с холостяками, которых в городе, как уже говорилось - единицы были.
Последний виденный ею холостяк ухаживал за соседкой. По собственной метОде. Так он объяснил. Что у него собственные метОды на все случаи жизни. МетОда ухаживания заключилась в результате в том, что он пригласил девушку на футбол, проводил до подъезда, поцеловав руку, и появился снова через два года. Почему-то у Лидки. Сев, принял в руки гостеприимную чашечку кофе и сообщил, что намерен назначить второе свидание. Пришел прозондировать почву. Лидка уронила свою чашку, ползала по линолеуму, затирая рыжие потеки, и размышляла, как отнесется к идее второго свидания подружкин муж и ребенок, что недавно начал ходить. Новость полуторагодовалой давности холостяка подкосила. Он скорбно удалился, ушел в рейс, а оттуда в город не вернулся. Видимо, уехал в родную Горловку.
Так что холостяки были ей интересны.
К визиту Цара напеклись пирожки, и упала на город невиданная жара. Потому паласы были сняты, и мама бродила по комнатам с ведром, протирая полы ежечасно.
Цар сидел в креслице, без пиджака, но в рубашечке-поло с кармашком и отложным воротничком, крепко пах мужским потом, и благосклонно рассматривал книжные шкафы, псевдоантичную вазу с веером камышей, подвешенного к люстре за шею розового пупса (Натка потребовала, не из садизма, а чтоб смотрел, когда она у мамы в комнате засыпает) и Лидку в коротких шортах и синей футболке. Шее было жарко, и Лидка забрала прядки волос заколками, став похожей на древнегреческую девочку. Или мальчика.
Поговорили о жаре. После разглядывали журналы. Мама в коридоре звякала ведром и шлепала мокрой тряпкой. Из открытого окна слышалась писклявая Наткина считалка и пупс раскачивался медленно на сквознячке.
После кофе и ледяного компота гость слегка расслабился и стал не лишь смотреть, но и высказываться благожелательно. Лидке сразу захотелось его выгнать, позвонить Васику. Пусть заберет ее на свидание. Нет, лучше Валерке из квартала. Пусть заберет - на рыбалку, на Генеральские пляжи, с ночевкой. Валерка в этом году школу закончил, Лидку нежно любил, и даже несколько раз приходил в маленькую ее библиотеку - просить совета в очередной страсти. Алина заглядывала, прижимала Валеркину голову к пышной груди и, стреляя глазами, всем объявляла его юным племянником на выданье. Мороженого один раз притащила. Три порции. Заперли дверь и съели, трепались шепотом, беззвучно смеясь...
- Я женщинам удивлен, загадочные вы создания, - рассказал Цар, осматривая Лидкину, стройную от суровой жизни, фигуру.
- Вот вы, Лидочка, все вяжете. Красиво, не спорю. Но к чему эти выкрутасы, если одежда призвана лишь защитить нас от внешних условий погодных, - рассказывал он дальше, удивленно поднимая темную бровь на приколотую булавками к дивану половинку свитера.
Лидка раскрыла было рот объяснить, что выкрутасы эти ей нравятся, в основном, потому, что спасают от хронического безденежья, но вдруг соскучилась и вместо того сказала:
- Знаете, Гена, вот детей в каждой семье один, ну, максимум, трое сейчас. А сексом люди занимаются постоянно. Загадка, правда?
Цар неожиданно сильно обиделся, поставил на столик недопитый стакан и уставился в окно, следя, как ветер полощет занавески. Лиде стало стыдно.
- Если бы только от погодных условий спасались, так и носили бы мы мешки из-под картошки, - она попыталась исправить положение, но кажется, обидела гостя еще больше.
В неловкую паузу ворвался телефонный звонок и Лида получила передышку. Вернулась растерянная, плюхнулась в кресло по другую сторону стола.
Цар положил на колени журнал.
- Плохие вести?
- Не то, чтоб плохие... подруга из Москвы приехала, сняла домик в поселке у моря. Они всегда там останавливаются. Требует меня в гости, а там ночевать негде. Обратно добираться вечером - никаких гостей не захочется. А соскучились.
Цар захлопнул журнал и встал:
- Спасибо вам, Лида, за уют и гостеприимство. Надеюсь, у нас будет приятное сотрудничество. Я позвоню.
И, обувая в свежевымытой прихожей плетеные летние туфли, добавил:
- А проблему с подругой решить несложно, да, несложно. Я попытаюсь что-нибудь сделать для вас.
Город встречал первую настоящую в этом году жару. Она что-то подзадержалась и город устал ждать, поливаясь дождями и сырея темными проходами меж кустов и заборов. Ранние отдыхающие растирали синие пупырчатые локти и с неудовольствием посматривали на звонких торговок, что оглушительно радовались "дожжикам для огородив".
Кто-то из местных, кляня себя за предусмотрительность, заново раскапывал баулы с зимними вещами - кофту достать. Мерзла даже северная Лидкина мама, которая часто с ностальгией вспоминала трескучие морозы и всякие санки с горок.
Но жара пришла. Деловито и немногословно, в одночасье. Вот утром еще пар изо рта в сырости серенькой, а днем уже натирает воротник и туфли гирями вцепились в ноги - как дойти домой? Скинуть все-все... И где там лежит Лидкина летняя спецоджеда - платьишко из винтажного белого крепдешина? Если жара возьмется за город по-настоящему, то кроме этой невесомой размахайки - ничего организм не выдержит.
Пока еще не взялась. Но пришла. Хозяйкой, что снует по квартире, еще в городском - рассовывая покупки по шкафам и полкам, распахивая балконную дверь. Так жара заглядывала во все отсыревшие уголки, шлепала ветер по загривку сухой ладонью - проветрить - тут, и вот тут тоже подсушить...
И со всех сторон, друг другу и сами себе, люди повторяли короткое, на разные голоса, с разными интонациями - недовольно, стоически, философски, без особой радости, но с уважением - жара! Жара... Жа-ра...
Мама встретила стаканом холодного компота, Натуська - новым платьем оранжевого цвета и щелкающими по ступенькам сандалетами. К стакану мама добавила новость:
Судя по маминой игривости, на улицу она не выходила, кайфовала в полутемной прохладе вымытого линолеума, куда из света и сухости каждые пять минут прибегала потная внучка за очередными нужными жаре вещами.
Лида посмотрела на маму и повлеклась в комнату - упасть без сил. Нет, сначала - все снять. Или - упасть?
Телефон зазвонил и на том раздумья закончились...
- Лидия Александровна...
- Гена, знаете, у меня слишком длинное отчество для такой погоды. Давайте уже по имени, а? И можно на ты, а то как-то...
И Гена рассказал. Вернее, торжественно пригласил Лиду в пансионат по соседству с поселком, где подруга. На два выходных дня.
- Лидочка, все в порядке, не беспокойся, сможешь день провести у своей подруги, а после переночевать в пансионате.
Лида вздохнула, покосилась на маму. И не стала спрашивать при ней, сколько в снятом домике кроватей. Решила - ну, не дурак же он, в конце-концов. Всего один раз виделись и по делу.
Договорились о завтрашней встрече на автовокзале. И Лида побрела примерять купальник.
Старое зеркало на стене. Толстое, с граненым краем. Может, не надо бы вешать его здесь и смотреться. Оно принадлежало бабке и много лет отражало ее злые глаза, поджатые губы, свисающие брыли щек. Но уж так хорошо было зеркало, так тающе отражение уходило в нем в дымку, будто растворялось во времени прошедшем... Да и в последние годы не бабку оно отражало, а пряталось в нише серванта, за бокалами и вазочками.
Лида чуть отпустила толстый шнур, что крепился к витому крюку на стене и зеркало качнулось, поплыла в нем комната, будто все полетело от кружения головы. Отражаясь в нем - от колен до макушки, разделась. Стояла в теплом, зеленом от буйного вишенника за окнами, сумраке. Тонкая. И если вот так повернуться - линия животика под арочкой ребер. Красиво. Грудь маленькая, правда, но летом как раз и хорошо. Ни лямок, ни чашечек, маечку кинуть, шортики, и - вперед, таща за руку Натку, мороженое есть, кормить чаек хлебушком у серого бортика набережной. Сандалики опять же, можно на низком ходу, и ноги не устают, ходи - не переходи.
Лида поддела пальцами краешки голубого купальника, оттянула и изогнулась соблазнительно. Ишь, бедра какие... Муж бывший комплиментами не баловал. За пять лет совместной жизни только три раза и сказал что-то такое. И то с вывертом, хочешь, принимай за похвалу, а хочешь - обижайся. Ну да фиг с ним, сейчас Лидка видит - красивая фигура. И неважно, по сантиметрам совпадает или нет с журнальными красотками, но что-то такое вот в ней...
Зеркало туманно наблюдало за Лидкой, трогало талию светлым бликом, наводило легкую тень в изгибах. Украшало, как могло.
Лидка смотрела, думала. Еще десяток лет и все. Все? И не жалко, что растут другие, вытягиваются и ходят мимо окон ломкой походкой молодых оленят. Жалко, вот это - уйдет и канет. Именно это. Хоть бы запечатлел кто - по-настоящему. Фотки, что они делают с подружками - что эти фотки. На них - улыбочки, улыбищи, ножка вперед, ручки откинуты за спину. Оп, случайно вышло - почти хорошо. А по-настоящему - нету. Петр - художник. Дружат. Он всегда рад, когда Лидка прибегает покурить в мастерскую - домик среди многоэтажек. И радостно рассказывает ей, какую видел девочку на пляже - "ну, такие сочленения, настолько изящно собрана! Я бы ее написал!". А сам в это время широко мажет холст красной краской - под очередной лозунг на стену горкома. Лидка подтягивает ноги под стул, прижимается ближе к стене и курит, стараясь быть незаметной. Видно, зеркало врет... И почему лозунги до сих пор - на красном? Запасы, наверное, большие...
На автовокзале Геннадий сбегал к таксистам, оставив Лиду в шортиках подпирать ногой две их сумки, о чем-то говорил и слушал, кивая. Но поехали на автобусе. Цар держал вместе колени в светлых брючках, равняя сумку на них. Пах потом и дезодорантом. Жарко... Яркое солнце в стекло - слишком светло для разговора. Лидка смотрела в окно, говорила вежливые угу. Слушала о Бразилии и Монреале, о лингвистических наворотах и местных приколах, лишь тем понятных, кто знает оба языка, да пять диалектов в придачу. Ехать вдруг очень не хотелось. Не хотелось плитчатых дорожек пансионата и умывальников у дальней стены в ряд, не хотелось пляжа с щедро насыпанными пупсами-курортниками разных цветов, не хотелось воды, взбаламученной чужими ногами перед носом, а пойти с Царом далеко-далеко, туда, где мыс, улиткой сворачиваясь, укрывается дымкой - тем более не хотелось. Но Рита ждет, и Натуське, наверное, привезла что-нибудь интересное. А для Лидки еще интереснее. Когда-то удивившись возможности поговорить в провинции - об андаграунде! - Рита взяла над библиотекаршей шефство и тащила видеокассеты десятками и модные в столицах книги. Здесь такого - днем с огнем. И болтать им нравилось. Хотя, конечно, Ритуля - снобка, ой, да ну ладно...
- И представь, Лидочка, ох... - автобус тряхнуло и Цар галантно придержал Лиду за горячий локоть. Разогнался рассказать что-то еще, но скрипя и взревывая, крича бабульками в тесных дверях - приехали.
На горячих даже через подошвы плитках дорожки Лида вспомнила, что ведь и Петр-художник где-то здесь. В каком-то из пансионатиков вывеску для кафе малюет.
Бросили сумки у нагретой фанерной двери с чешуями краски и побрели к домику администрации.
Лида здесь никогда не была, только, мимо проходя по зализанной морем прибойной полосе, отчужденно смотрела на переполненные пляжи и мокрых собак на песке вперемешку с детьми. Путь ее всегда лежал вдоль воды, от одной ничейной полосы к другой. И, пробираясь через людей, она лопатками чувствовала молчаливый песок, держащий на широких ладонях легкое небо, а глазами уже держалась за дымку над врезанными в обрывы языками степи, там, где нет домов и автомобилей. Где визги, лай и галдеж, оставшись рядом с людьми, не мешают слышать - если ветер дует в ухо, как трогает губами, то - молчит, а говорить начинает, когда голову чуть повернешь...
Ей тут не нравилось. Настроение смазало все вокруг тонкой пленочкой серого, как жирным посуду в холодной воде. Смотренное мешало глазам, слышанное - ушам. Коже было оскольчато жарко или мурашливо холодно. И бархатцы в клумбах из старых автомобильных покрышек больше походили на мусор, чем на цветы.
- Через два часа, - растерянно сказал Цар, выйдя на жару из директорского домика и вытирая шею платком, - хорошо обедают, через два часа только ключи нам.
И оживился:
- Лидочка, ты ведь голодная, наверняка - голодная! Пойдем в ресторанчик, тут очевидно есть, я возьму тебе еды.
Лида дернулась. Но погладила себя по голове мысленно. Ничего, ну, не зря же он один и один все время. И, даже мимоходом, лихие научные дамы, в изящном, почти танцевальном развороте, не имели с Царом коротеньких интрижек, чтоб тут же утанцевать дальше по жизни... Но может он добрый, хороший, просто дурак такой. А может и не дурак, а мнительная Лидка все себе придумала. Как всегда, как всегда. Любимое занятие - придумать себе...
Ресторанчика не оказалось. Но к восхищению Лидочки, в рощице кладбищенских туй - столовая советского образца. Даже подносы по металлическим рельсикам и граненые стаканы с половинкой сметаны! И - компот!
Визжа тяжелым подносом по мокрым железкам, Лида поняла, что пансионат по праву так себе. Он лишь придаток к главному аттракциону - столовой.
Цар позаботился, чтобы Лида не постеснялась с жареными куриными крылышками. И отечески наблюдал, как она их ела, запивая каламутным компотом. Ел сам, попутно рассказывая, как нашел после скитаний и метаний отличного стоматолога. Эпопею с лечением и санацией полости тоже рассказал. Лида, имея на левом клычке неудачную пломбу, потемневшую через день после того, как отданы были модному в городе Ованесу накопленные деньги, старалась не поворачиваться к Цару левым профилем.
На аппетите это не сказалось, и Цар порадовался, озирая пустую тарелку:
- Вот и замечательно, я тебя как следует подкормил. Когда в последний раз так ела? Когда?
И только небо над морем все ставило на свои места. Туда, где длился ровный поцелуй двух стихий, не доплывали конфетные фантики и обертки от мороженого, пустые пластиковые бутылки и потерянные лифчики от бикини с длинными червяками шнурков. Небо гладило Лидку жаркой ладонью по голове, по тугому хвостику в синей резинке и разрешало - будь не здесь. Ходи, аккуратно ступая меж запесоченных младенцев, косматых собачек и свешенных набок огромных животов, слушай глупости Цара, который тебя саму воспринимает как стройную, кудрявую, изящную глупость, улыбайся толстенькому директору - вон побежал, сжимая в кулачке связку ключей и - будь не здесь. Будь с небом и морем его.
Когда мокрая и почти счастливая Лида вернулась к веранде, Цар уже заселился и распаковывал сумки.
Кровать в комнатке была одна. Маленький столик у мутного окошка. И метр голого дощатого пола.
- Надо снова к директору, - деловито сказала Лида, вешая на веревку влажное полотенце, - пусть даст раскадушку.
- Какая раскладушка? Ее и поставить некуда! - Цар снял рубашечку-поло и аккуратно сложив, повесил на спинку кровати. По комнатке разлились мужские запахи. Тесно, очень тесно.
- Тогда матрас еще один, - ровно продолжила Лида с веранды, стараясь дышать над перилами, а говорить в дверной проем, - я на полу лягу.
Цар расстегнул пуговицу брюк и театрально воздел руки:
- Лидуся, милая, что за церемонии! Уместимся как-нибудь. Мы же взрослые люди!
- Уместимся, - согласилась она, - ты на кровати, а я на матрасе.
Вжикнула молния и Цар затопал, заворочался в комнате, вздыхая. Лида стояла, опершись на перила, смотрела на серые плитки дорожки, на опущенные головки бархатцев.
- Ну, хорошо, хорошо. Сейчас я выкупаюсь и схожу снова к директору. Возьму тебе раскладушку. А потом к твоей столичной подружке. Идет?
И он возник в дверях, шерстяной до невозможности. "Но хоть не локонами", подумала мрачная Лидка.
Она шла среди лежащих, рассматривала почему-то пегое, а не черное, как локоны на голове, тулово без талии, толстые ножки и растопыренные локти - Цар поеживался и целомудренно прикрывался ковриком. Чувствовал - смотрит. Прикинула, как будет терзать ее Алинка - о подробностях анатомии сотрудника. И вспомнила, как Алина хихикала, описывая заведующего соседней лаборатории в процессе зимнего моржевания:
- Представь, я по набережной на работу в шубе до пят - медведь медведем, январь на дворе, а на нем - плавочки в полжопки. Я нарочно постояла подольше, поговорили...
И добавила мечтательно:
- Контраст в одежде, неожиданный, и в публичном месте, это так сексуально, Лидка...
- У тебя все сексуально, куда ни плюнь, - отозвалась тогда Лидка и подруга немедленно согласилась:
- Да! Так ведь и есть!
Сидя на крошечном коврике, надавливая подбородком на согнутые коленки, Лида попыталась обнаружить сексуальность в мокрой голове Цара и блестящих его плечах среди прочих купальщиков. Вздохнула и позавидовала Алинкиному сексуальному оптимизму. Или - оптимистической сексуальности? Не зря говорят - рыжие, бесстыжие. Соскучилась...
Солнце вбитой намертво раскаленной кнопкой торчало над макушкой и Лида посматривала на короткие тени. Идти пора, чтоб вечером не возвращаться в полной темноте. А жарко. Цар убежал за матрасом и что-то непонятно рассказал о том, что - после и что договорился, вот вернутся и сразу же. Ну и ладно. Лида надеялась, что сможет остаться у Ритки.
Идти по мелкой воде было приятно, но хлопотно - перешагивать через малышню. Цар старался держаться рядом, но увязал в мокром песке и постепенно отстал, шлепая позади и вздыхая. И правильно, потому что полоска утрамбованного песка узкая и лишь по ней идти удобно. А после начались лодочные гаражи, пришлось подняться от моря наверх, на тропу среди высохших трав. Здесь моря не было слышно, вместо него тонко звенела в ушах жара и сухие стебли покалывали голые икры. Цар плелся следом, уже не рассказывая о зимнем Монреале. Вздыхал, кряхтел и вдруг капризно возмутился, голосом скандальным, как у дитяти в отделе игрушек:
- Лида, я не понял, сколько мы будем - вот так? Здесь?
- Что вот так? Где здесь? - спросила Лида, не сбавляя мерного шага. По жаре она ходила, как верблюд по барханам - без остановок, не быстро, но мерно, плавно неся себя сквозь тонкий звон и горячий воздух. Цар уже три раза шумно пил минералку и теперь тащил бутылку за горлышко, почти выпуская ее из обессиленных пальцев. Выпитая вода бисером осела на пегой растительности груди и плеч, празднично сверкая на солнце. Лидка от питья отказалась, чтоб не потеть и быть легкой. От светлого неба и невесомого воздуха чуть кружилась голова.
- Где, наконец, твоя подруга? Скоро придем?
- Да мы вышли всего минут десять назад.
- Уже пятнадцать!
- Через час доберемся. Это за холмом, видишь?
- Через час???
Пропуская идущих навстречу рыбаков в черных лохматых одеждах, в линялых разболтанных штанах, Лида оглянулась. Цар стоял, смотрел возмущенно. Тяжело дышал.
- Ну, да. Ген, тут всего остановки четыре, если по городским меркам.
- Так надо было поехать значит! - голос его подлетел почти в слезы.
- Так не ходят туда автобусы. Ходили бы, я б поехала сама...
Она смотрела с недоумением на его дрожащие губы, на пальцы, стиснувшие горлышко бутылки, в которой вяло плескались остатки воды.
- Ген, может вернешься? Пока не ушли далеко, а? Я сама добегу и через пару часов - обратно.
Лида представила себе, как пойдет одна, слушая ветер, что уверенными пальцами в волосах. Как бросит рубашку на песок, вон там, где спустится к морю уже на ничейной полосе и войдет в воду, может быть - просто постоять в ней. Или нырнет длинно, рассматривая нежно-мутный песок с белыми пятнышками ракушек, вынырнет далеко и ляжет на спину, глядя раскрытыми глазами в раскрытое небо. А солнце уже будет низко и не полезет в глаза. После сядет в тени винограда, следя за Риткиными фирменными шортами туда-сюда по лужицам на асфальте дворика, - пить кофе Нескафе Голд и рассказывать ей о смешном мужчине по имени Гена и по прозвищу Цар, о его новых зубах и скормленных Лиде куриных крылышках. Посмеются... А может быть по дороге она встретит Петра, он увидит ее на красной дорожке заката и тут же поймет, вот что надо написать - силуэт на фоне червонного золота воды, а не мазать холсты метровыми буквами официальных заказов.
- Нет уж, - упрямо сказал Цар и Лида услышала, как заскрипело в нем заученное благородство, непользованное давно уж, может быть - никогда, - тебе потом обратно, как ты - обратно, по темноте.
- Ну, как хочешь, - Лида пожала плечами и снова пошла по тропинке, выискивая спуск к воде в зарослях бурьяна.
Солнце спускалось медленно, нехотя, жару оставляло, не беря с собой. Лишь удлинялись тени и свет пожелтел слегка. Жара обосновалась на песке, дрожала маревом, обжигая ступни. Купались. Иначе - сгореть, расплавиться в мареве и не дойти, не вернуться к людям. Жалея несчастного Гену, пыталась говорить что-то веселое, но он обиженно и односложно буркал ответы, будто Лида сама придумала эту жару и этот раскаленный песок с рвущимися улететь сухими волокнами старых водорослей. А что, и придумала бы, если б уже не было подарено ей - все это.
Черными костями доисторических птиц торчали в блеске воды ставники, бакланы сидели на кончиках кольев, геральдически изогнув шеи, глядели в невидимые с берега сети. И старая байда прилегла на песке, дожидаясь рыбаков, - приедут, спустят на воду, прогуляют к сетям и обратно, помочат деревянные крутые бока.
- Почти пришли, - Лида пробиралась по узкой тропке, разводя руками серебряные листочки лоха. На вид - как длинные сушеные рыбки, а по руке - упругой прохладой.
- Вот на холме раскоп пройдем и спустимся в поселок. Там две улицы всего.
Гена помолчал, кряхтя. Но все-таки высказался:
- Что за раскоп еще?
- Античное городище, - удивленно сказала Лида, - Нимфей, ты не знал, что ли?
- Откуда...
- Здесь жили греки, две с половиной тысячи лет назад. Ходили в море за рыбой, пили вино, привезенное из Афин. А местное тоже делали, но виноград вызревал не так хорошо, как в Греции, и вино получалось так себе. Греки его даже называли по другому. Не вино - винишко.
Тропка становилась круче, виляла среди старых камней, и Лида шла осторожно, крепко ставя ногу в сандалии, чтоб не соскользнуть вниз, не упасть в Генину шерсть. Заулыбалась, представив, ах, в объятия жаркие шерстяные, и вдвоем вниз кубарем по рыжей глине, царапая голые бока. Это для Цара чрезмерное испытание, да. Вот Валерка-выпускник уже раз сто не упустил бы возможностей полапать Лидку за голые ноги. На отказ и отпихивания не обижался бы и только крутил лохматой головой, жмурясь, - щенок ласковый, веселый. Сейчас у него период страданий - девушка не дает, ах, стерва такая, не дает нашему мальчику - вспомнила Лида, как громко жалели они с Алиной щенка, а он разобиделся, но съел кусок торта и ржал потом громче их.
Лида засмеялась и Цар вдруг подхватил, радуясь, видимо, что жуткая экспедиция подходит к концу. Обогнал на тропе и галантно подавал на спусках потную руку. Из-под рубашки, навязанной по голове, трепыхались на ветру перепутанные черные патлы.
У Ритки все было неожиданно плохо и неуютно. Клюнув Лиду в щеку, она презрительно осмотрела Цара и дернула подбородком к столу под виноградом:
- Садитесь, мы с Лидочком сейчас.
В прохладной комнате, суя в руки Лиде пакет с гостинцами, ворчливо спросила:
- Что за урода притащила?
- Рит, ну знакомый просто... - растерянно сказала та, - ты же сама говорила, в любое время, тащи своих...
- Говорила-говорила, я думала, придешь сама, потреплемся. А теперь вот он, развлекать его, что ли? Я отдыхать приехала! Мало мне погоды вашей несусветной - то сырость, теперь вот - жарища нелепая...
- Да отдыхай, ради Бога! Мы через часок уже обратно.
- Ну ладно, ладно, не буянь. Уж больно он какой-то не в себе. Замуж, что ли, собралась за него?
- Почему сразу - замуж. Просто, - Лидка замялась и махнула рукой.
- Кто хоть такой?
- Ну, скажем, главный спец в городе по иностранным языкам. Сплошные заграницы, - Лида решила реабилитировать перед столичной дамой Цара и себя заодно.
Ритка подошла к окну. Главный спец сидел, вытянув покрасневшие ноги и отдувался, утирая лицо жеваным рукавом рубахи.
- Господи! Ну и город у вас, что в нем такие главные спецы! Ладно, бери банку и сахарницу, пойдем кофе пить и на языках разговаривать...
Вялые разговоры шили разморенный жарой воздух. Рита, объявив незваному гостю войну, поджимала губы и язвила в ответ на его разглагольствования. Общую тему нашли, лишь сцепившись в споре о Риме - хорош ли для приезжих и какими именно местами хорош. Лидке слушать было завидно и скучно, о ней забыли и рассказывали не ей.
Через пару часов Рита засобиралась укладывать дочек, поглядывая на часы. И Лида поспешно засобиралась прощаться.
- Не забудь, дорогая, мы вас с Натусей обязательно ждем в гости снова. С Натусей, - поднажала московская подруга, рассматривая Цара, что уже топтался у калитки. Проситься ночевать Лидка не посмела. Уже на улице Рита схватила ее за руку и оттащила в сторону, зашептала:
- Между прочим, пока ты с этим уродом развлекаешься, забыла сказать, тебя мужчина разыскивал. Такой весь импозантный. Сказал - художник, сказал - Лидочка знает. Эх, подруга, вечно ты пальцем в небо! Кто хоть такой?
- Петр, наверное, - растерялась Лидка, - а как он узнал? Да, я же говорила ему, когда на раскоп ездили, показывала дом ваш. Искал? Меня?
- Тебя! Ну, иди, раззява.
Обратно шли молча, по мягкому воздуху вечера, сквозь плывущие в нем пушинки осота, просвеченные розовым солнцем. Лида лезла вверх по тропинке, к раскопу, и слушала кряхтение Цара за голой спиной. Рубашку тащила в руках. Представила, как Петр шел по прибою, там же, где проходила она сегодня. Небось не раздевался, только брюки закатал рабочие, и рубаха расстегнутая - крыльями за широкими плечами.
Взобравшись на пригорок, выпрямилась и встала, выше солнца, что тронуло краем тихую воду. Дышала плавно. Смотрела на низкие стенки квадратного камня. Вот тут они ходили, сквозь острые запахи давленого винограда, чеснока и конского пота, кричали друг другу и смеялись, сверкая зубами. Прикладывали ладонь ко лбу и высматривали корабли из метрополии. Шли на рынок, сами, без женщин, разве можно доверить им кошелек, пусть сидят на женской половине. И возвращались с амфорами греческого вина и оливкового масла. Ну и жене в подарок - благовоний во флаконе цветного стекла, низку глазчатых и спиральных бусин, витой браслет лимонного золота.
Оглянулась. Цар стоял ниже, держался за поясницу и пристально смотрел на Лидкину попу. Отвел взгляд, как шарахнулся в сторону.
- У греков была богиня - Афродита Каллипига, - сказала Лида, - что в переводе значит "прекраснозадая".
И пошла дальше, уже не оглядываясь...
В жаркой, пахнущей влюбленным в свой аромат табаком, темноте, ковыряя ключом дверь, Цар заявил капризно, что - ночь, какие могут быть матрасы-раскладушки.
Пока он звенел и скрипел кроватью внутри, не зажигая свет, чтоб комары не налетели, Лида стояла на горячей веранде, облокотясь о перила, смотрела, как фонари льют ночной свет на серые плитки. Внутри все замолкло, тихие шаги за спиной.
Она слушала, как Цар потоптался и - положил руки, одну ей на талию, другую на плечо, у самой шеи. Не поворачиваясь и не двигаясь, Лида сказала ровным голосом слова керченской босячки:
- Щас руки не уберешь, въебу по яйцам...
Убрал. И молча ушел в комнату, заскрипел кроватью.
Лида села на деревянные ступеньки. Болели ноги и горела поджаренная солнцем спина. Из-за угла вынырнули черные силуэты, тени на дорожке готовно нарисовали руки с бутылками в них.
- А вот курвочка сидит, нас ждет, - пропел хмельной голос, приближаясь, - водочки с нами выпьет, да, лапочка?
Лида встала и вошла в комнату, закрыла за собой дверь, тихонько щелкнув замком. Переминалась с ноги на ногу перед неудобным стулом. Свет из окна падал на выставленную из-под простыни задницу Цара в черных трусах, чертил на круглой спине оконный переплет.
Она тихо переоделась, села на краешек кровати. Подумала о том, что море, верно не светится еще - рано, это ближе к августу. Ну, успеет, посмотрит. Поплавает в жидком голубом серебре, длинной рыбой выпрыгивая и падая плашмя, чтоб побольше светящихся брызг. И снова, как прошлым летом, наберет для Натуськи бутылку морской воды и, укрывая головы одеялом, они будут трясти бутылку и смотреть, как красиво умирают нежные морские существа, вспыхивая синими искрами. Натуся будет попискивать от восторга и тыкаться в локоть маленьким холодным ухом. А Петр, ну его. С его регулярными запоями, и заботливой женой, что каждый день утром выдает денег - только на работу доехать и обратно.
Лежать на самом краю было неудобно и, задремывая, Лидка приваливалась к Царевой спине, отодвигалась и чувствовала, как давит сквозь матрас железная рама кровати. Потому не пропустила утро.
Тихое, без голосов и ветра, по каплям с небесных ладоней льющее вниз мягонький свет.
Бесшумно встала, накинула на спину Цара край простыни. Он заворочался и засопел, невнятно, но возмущенно пробормотал что-то.
Шорты и рубашку сунула в рюкзачок. Решила - искупается и тогда уж, на остановке, все наденет. И ушла к спящему морю, плотно прикрыв за собой облупленную дверь...