- А говорила, ничего не боишься, - сказала Олеся, наблюдая, как Ната выбирается из-под стола.
Натка на корточках вышагнула из тесноты, пахнущей сухостью и лаком. Скользя каблуками, выпрямилась, потерла колено, обтянутое лайкрой.
- Ну, знаешь, это не испуг, а разумная предосторожность.
Подошла к подоконнику, вытянула шею, высматривая удаляющийся проселком огромный джип.
Заведующий отделом стоял в углу рядом с большим аквариумом. Кормил крупных рыб, что плавно жили в зеленоватом сумраке, - разевали рты, двигали в слоях воды прихотливо иссеченными плавниками. Наблюдал сотрудниц и рыб с одинаковым покровительственным интересом.
- А если бы они зашли-таки в кабинет, Наталья Александровна, - шеф аккуратно поставил сачок в аккуратную стоечку на боковой стенке аквариума, - мне что, пришлось бы садиться за стол, прикрывая вас? И как бы это выглядело, если б все-таки вас увидели? Почему именно мой стол?
Олеся выжидательно хихикнула. Натка улыбнулась:
- За другими никого нет. И сделаны они не так. Кроме леськиного. Но если бы Олеся меня спасала, это выглядело бы совсем неестественно.
Олеся на всякий случай фыркнула возмущенно. Ушла за свой стол. Выдвинула ящик, в котором среди шпилек, карандашей и ластиков пластал желтоватые странички разваленный надвое дамский роман, завесилась длинными локонами цвета ирисок - отгородилась.
Наталья подошла к шефу и стала смотреть на рыб.
- Ната, - тихо спросил он, - настолько не хотелось? Есть причины?
Ната искоса глянула на подтянутого начальника. Светлая рубашка - ни пятнышка, ни складки. Брюки со стрелочкой, ремешок тисненой кожи. Аккуратный мужчина. По сравнению с теми, из джипа, особенно. Разве ему скажешь?
- Ну-у, Иван Викторович, я же говорю "разумная предосторожность"...
- Ну-у, Наталия Александровна, если не хотите говорить...
Она вздохнула. Все-то мужчины не так воспринимают. За себя она вполне спокойна. Ничего нового ей Янис не покажет. Но то - один Янис и одна Натка. А Янис на джипе с шофером и двое быковатых с ним - непонятно и неохота выяснять - охранники или кто. И кого охраняют - неужто драгоценное Яниса тело? Чем он занимается сейчас, ей тоже сердито неинтересно. Вся эта команда, прибывшая в загородный музейчик - два домика на отшибе - нужна ли ей, шефу, Олеське? Ната была женщиной взрослой, с последствиями сталкивалась, иллюзий в сторону подобного народа не питала. И насчет магического воздействия женской красоты и трогательности на мужчин тоже не заблуждалась. В отличие от юной Олеси. Та еще полагала, что взмах ее ресниц успокаивает бурю и усмиряет рыкающих львов.
Оставив шефа рыбам, ушла в другую комнату - к зеркалу.
Отразилась, убедившись - все в полном порядке. Огляделась - убедиться, что не зря побежала прятаться именно под начальников стол. Широкие окна на просвет, все углы комнаты видны с улицы, два заваленных бумагами стола на тонких ногах - не спрячешься.
И повернулась на шаги в коридорчике, пересыпая по плечам пушистые пряди, опуская руки с пудреницей и расческой.
Янис стоял, подпирая косяк входной двери, зачеркивая солнечный день узкой фигурой. Длинной настолько, что, казалось - не изогнувшись, не поместится.
Смуглая шея в расстегнутом вороте черной рубахи. Смуглый лоб - высоко под короткую стрижку черных волос. Длинные смуглые пальцы, зацепившие пояс черных джинсов. Светлого только - ногти, зубы, яркие карие глаза.
Отцепил пальцы от ремня, сверкнул зубами, блеснул в сторону Олеськи шальным глазом, - как рыба вывернулась из мутной глубины тугим монетным боком и - обратно. Пока что.
Натка заморозилась внутренне, злясь мимоходом, что все прыжки под стол зря. И - собралась. А куда деваться?
- Здравствуй, Наташенька, - Янис повел головой. В тени под воротом золотым паучком побежал блик по витой цепи:
- А мне тут сказали, нет тебя...
- И правильно сказали. Я из калитки, только что...
Натка неопределенно махнула рукой за окно. Калитка на заднем дворе действительно была. Как умудрилась просочиться внутрь незамеченной, не уточнила. Сразу задала встречный вопрос:
- Янис, а мне сказали, ты был уже, да уехал?
- А по деревне прокатились и вернулись.
- А-а, - Ната видела, как закаменела от любопытства Олеська над романом. Даже пряди ирисковых волос застыли неподвижно.
"А-а" повисло в воздухе. Краем уха и глаза Ната чувствовала шевеление в зеленоватом полумраке кабинета начальника. Будто аквариум вокруг аквариума. Обитатели. Их привычки и повадки. Инстинкты.
- Вы что-то хотели, молодой человек? - шеф возник на пороге кабинета.
"Не пескарь, не карась" подумала Натка, "скорее пиранья. Но аквариумная".
Снова промельк светлого - Янис переместился в пространстве, сложил тело по-другому, скрестил руки на черной рубашке.
- Да так, - отозвался, разглядывая светлые волосы и холодные серые глаза. Посветил безразличной улыбкой:
- У нас с Наточкой частный разговор.
- Наталья Александровна в рабочее время частные разговоры вести не имеет права. Идите на рабочее место, Наталья Александровна.
Наташа, аккуратно ступая, чтобы не стучали по дереву половиц каблуки, прошла в угол, села за стол с пишущей машинкой. Положила вспотевшую руку на холодный рычажок каретки. Смотрела, как сгустился воздух по линии протянутых взглядов - от холодных серых глаз к ярким, будто солнце плавит янтарь, - карим. Напрягла кисть, ожидая, сейчас двинет каретку, та загремит, скрежетнет, и только посыплются осколки по диагонали просторного кабинета. Осколки застывшего воздуха по линии взглядов.
Но еще до скрежета - слова:
- Я бы хотел на экскурсию сходить, - сказал Янис.
Олеся зашевелилась. Задвинула ящик стола, прищемляя странички. Повернула вопросительно нежное лицо к шефу, заправляя длинную прядь за маленькое ухо. Экскурсии в отделе водили все.
Ната подумала внезапно, как все надоело. Янис был последователен и зануден. Два года нет у них отношений, но стоит Натке попасться ему на глаза (что в их небольшом городе несложно), и неделя веселья обеспечена. Телефонные звонки, требования встреч. Из часа в час. Невзирая на время суток.
Мама, пьющая корвалол, хмурый папа. Сын, заглядывавший в комнату и, помедлив, тихонько гладящий ее локоть.
Янис хотел отношений. Ната не хотела. Что такое отношения по-янисовски, она знала. И свалились же эти два метра ноль три сантиметра именно на ее каштановую голову!
Приехала Натка тогда на Остров веселой и свободной холостячкой. Веселье несколько надрывное, и свобода изрядно пугающая - сквозняковая такая свобода. Но посторонним об этом знать не требовалось. Мама ей с детства повторяла "больные и несчастные женщины никому не нужны". Ната не задумывалась, правда ли это, но руководствовалась. Старалась выглядеть. Если бы не Тимыч, в свои семь лет суровый за двоих, то - больше двадцати и не дашь. Натка была упрямицей всегда. Потому Тимыч был с ней - всегда.
Год после развода понаблюдала она, как скисают потенциальные спутники жизни, когда предъявлялся им серьезный мальчишка - вылитый папа. И постановила для себя и для Тимыча: либо мы вдвоем, либо - никак.
Вот и попали вдвоем в неуютную ситуацию - приехали, а ночевать негде. Даже в комнатке спасателей на вышке, куда надо было лезть по узенькой лестничке, и где вместо стен сплошные окна - вповалку спали на полу без матрасов. Даже три палатки, одна из которых стояла среди сохлой травы пустая и использовалась лишь для временных любовных набегов, - заняты. И веранды уставлены раскладушками.
Ната сидела у Лизетки, поила сына компотом, кормила привезенными с собой бутербродами. Уныло слушала Лизеткин треп. Тимыч ел и пил невнимательно. Вытягивал шею на шоколадных островитян. Будь Натка одна, нашла бы куда затесаться. Да хоть две кровати вместе сдвинуть и втроем выспаться. Но Тимыча жаль, хотелось по-человечески.
- Лиз? У вас точно не будет места? Хоть для Тимки?
- А? Места? Не-ет, у меня аж две сестры, обе с дитями. Одна москвичка, другая из Питера. Они и мне всю малину перебили, блин. Такой кадр должен появиться.
Лизетка упала на скамейку, вытянула бесконечные ноги на перильца веранды и залюбовалась загаром.
- Я вчера вечером обставила одного в теннис! Ох и ах! Он теперь должен бутылку шампанского! М-м-м, там такое тело...
Подняла в крышу круглые глаза, мечтательно глядя на ласточек, что роняли мусор, хлопоча у птенцов. Подкинула ноги повыше, поворачиваясь, плавно скрестила и устроила рядом с собой на лавке. Из-за угла домика выскакивал ветерок и нападал на выгоревшие лизеткины кудряшки. Игрался.
Ната засмотрелась. Лизетка на пару лет постарше. Но все с ней - игрались. Рядом с Лизеткой Ната чувствовала себя так, будто завтра торжественные проводы на пенсию, вручат красный адрес и подарят импортный клетчатый плед.
Московская сестра прошлым летом высказалась, глядя, как Лизетка, хохоча, прыгает с плеч одного загорелого красавца, проплывает между ног другого загорелого красавца и выныривает в объятия третьего. На плечи к первому ее поднимали еще двое (муж Лизеткин приехать не смог - работал):
- Я Лизаньку несомненно люблю. Но часто хочется взять ее за красивые ноги и треснуть головой об дерево.
... - Представляешь, рост - за два метра! - жарко зашептала Лизетка, отвлекая Нату от воспоминаний, - смуглый, глаза карие, чуть не желтые, как у волка! И - грек!
- Как грек? - невпопад переспросила Ната. Хотя греками в городе никого и не удивить.
- Так! Чистокровный, настоящий! Зовут то ли Янис, то ли Яков.
- Ага, типично греческие имена. Может, Янус?
- Ну, тебя! - Лизет потянулась через стол, нашла среди грязных чашек и оберток скомканную фольгу, раскопала полплитки растаявшего шоколада. Откусила, остальное подсунула Тимычу.
- Ешь, малой.
- Спасибо, - чинно поблагодарил Тимыч, - мам? Можно я пойду? Там - Инна.
- Иди, только недалеко.
Они помолчали, подождав, пока мальчик, хрустя фольгой, не выберется из-за стола.
- Здравствуйте, Инна, - услышали. Лизетка еще больше округлила серые глаза и захихикала в ладошку.
- Вы меня помните? Я - Тима, мы с вами ныряли. Хотите шоколада?
- Зря смеешься, - вполголоса сказала Натка, - эта Инезилья в два раза его выше, но после такого обращения всех своих гавриков бросила и целую неделю гулялась только с Тимычем.
- А я и не смеюсь. Я уважаю. Эх, для меня маловат, придется подождать.
- Ага, еще мне старушку в невестки не хватало.
- Кто говорит про невесток? Я просто - погуляюсь...
Лизетка потянулась, открывая незагорелые подмышки, сделала кошачью мордочку. Дразнилась. Натка заулыбалась. Дразнилки она понимала. Лизка ей, в общем, нравилась, хотя была красивее и веселее. И вышла замуж за Кирилла - Наткину первую любовь.
Шарканье, шлепанье, смех - по дорожке, еще скрытая кустами, приближалась большая компания.
- Лиз? Мы - прыгать с причала. Давай с нами!
Питерская сестренка Лена стояла под солнцем, крепко держала за руку Машку. Машка - трехлетний коричневый ангел в перепачканных песком трусах - любимица всей большой компании. Никто устоять не мог. Мужчины и парни, приезжая на Остров с совершенно определенными предвкушаемыми целями, неизменно забывали о них на первые два дня. Носили Машку на руках, вытирали нос, меняли трусы и утешали, когда она грозно рыдала басом, колотя по загорелой спине очередного поклонника грецкими орехами кулачков. Следующий приехавший пленялся Машкой в секунды. И лишь тогда предыдущий с неохотой припоминал, что Остров полон женщин постарше.
Ленка несколько ревновала поклонников к дочери, но утешалась тем, что ясные деньки приводят на Остров все новых искателей приключений, а материнская забота о Машке становится необременительной.
Лизетка подскочила, снова плюхнулась на лавочку, снова пружиной подпрыгнула. Не жила - танцевала. Остренько оглядела, кто пойдет. Вспыхнула глазами на шоколадные торсы, цветные плавки, мокрые головы. Кроме Ленки и Машки, все остальные были достойны пристального гетеросексуального внимания ее.
Ната тихонечко наблюдала за внутренней борьбой, что отражалась на лизеткиной мордочке. Конечно, должно прийти та-акое тело и принести обещанное шампанское. Но тела еще нет, и - вспомнит ли. А тут уже готовые тела. Красивые и много.
- Ага-ага! Ленок, идите, мы вас догоним с Натой!
И, кося вслед уходящим, зашептала, навалившись на стол девчачьей грудью:
- Натусь, ты как, хочешь пойти?
- Нет. Устала чего-то. И Тимыч прибежит, где искать будет? Я посижу здесь, в тени.
Наташа видела, как ныряет Лизетка, и стеснялась плюхаться рядом с ней - животом и даже солдатиком. Красиво ныряет Лиз, очень красиво.
- Ага-ага, хорошо! Ты вот что... Если вдруг придет этот, с шампанским, ты его задержи, хорошо? Наври чего, будто я ушла к подруге, присмотреть за ребенком, пока она в город, в аптеку, типа...
Натка умилялась и кивала. Лизетка, пометавшись по веранде, прихватила полотенце, стащила маечку и, криво нацепив лифчик от купальника, помчалась за ушедшими. Звонко зашлепали пятки о задники вьетнамок.
- Серенький, Олега, Мить, подождите!!! Я уже. Я щас!!!
Кирилл, похоже, опять не смог вырваться с работы...
Ната пошуршала, нашла с удовольствием чью-то измятую пачку сигарет. Закурила, высматривая Тимыча - успеть затушить и сделать невинное лицо. Отдыхала. Думала. Думать любила. Созерцать. А ничего другого не оставалось. Жилось нелегко, денег на удовольствия не оставалось. Мужчины не баловали Натку помощью, не забывая баловать вниманием. Практичная Ната, не желая оставаться без положительных эмоций вовсе, сосредоточилась на природе. Благо ее - в избытке вокруг. Это помогало. Некоторые результаты были неожиданными. Полюбила гулять одна. Смотрела по сторонам. Дышала, слушала, думала. Для того, чтобы в компании бессмысленно разблестеться глазками и почирикать ни о чем, приходилось делать усилие. Еще один замкнутый круг. Больше читаешь и думаешь, меньше тем для разговоров в компаниях или наедине. Разговор о чем-то сложнее поехавшего чулка обычно воспринимался как личное оскорбление. Ага, чрезмерно еще молода и привлекательна для сложных разговоров.
Ната поморщилась и затушила сигарету. Опять мысли. Два, а то и три раза в день. Ха...
Вытянула шею - найти сына в просветах кустов, закрывающих дорожку. Через острый блеск полуденной фольги моря мелькали фигуры - повыше, пониже, потолще, худее. Быстро проносились, медленно шаркали. Солнце, сея в горячий воздух сверкающую пыль света, заглушало шум с пляжа. Маленькие крики и большие близкие шаги по раскаленным плиткам дорожки. Не Тимыч. Надо бы пойти проверить, как он там, под крылышком одиннадцатилетней Инезильи.
Вот тогда Ната и увидела Яниса в первый раз. Вместо дверных косяков - лохматые кусты дикой маслины. Вместо деревенского солнечного денечка в просвете - яростное море - новым цинковым корытом. И зачеркивает его темная расслабленная фигура, чуть изломанная для удобства стояния. Загар, баскетбольный рост, плавки, выгоревшие из черных в серые, на затененном лице, кроме ярких глаз, - ничего не разглядеть. И - сочная зелень в правой руке - длинной каплей. Шампанское. Держит небрежно пальцами за серебряную маленькую головку. Молчит. Рассматривает.
Натке стало неуютно и сердито. Припомнила себя в зеркале с утра - голубые штанишки просторные - чуть за колено, полосатая короткая майка. Каштановый пушистый хвост на макушке - стожком. С утра понравилась сама себе. Но уже полдня прошло, - ветер, солнце, шоколад. А вдруг - зубы в нем?..
Решила молчать, пока сам не заговорит. И сказала:
- Привет. Вы к Лизе, наверное?
- Мы к Лизе, - согласился желтоглазый. И Ната увидела, что двое их, оказывается. Второй был - просто паренек. Среднего роста, русоволосый, незагорелый. Недавно приехал, видимо. Ночные мучения от сгоревшей кожи - впереди еще. Буквально сегодня ночью, если рубашку не накинет, прикинула. Рядом с великолепным товарищем он ежеминутно - почти растворялся, размывался. Зачеркивался. Приходилось делать усилие, чтобы удержать его в этом пространстве.
- Янис, - представился баскетболист и шевельнул кистью руки с бутылкой. По сочной зелени протекла солнечная стрелка:
- А это - Роман.
- Очень приятно, - сказала Ната, стараясь не слишком открывать рот.
- Мы принесли шампанское, я проигрался Лизе в теннис.
- Она говорила.
Янис улыбнулся просительно. В свете зубов Ната разглядела прямой нос и темную щетину на подбородке.
- Простите, у вас не будет попить похолоднее? Замучились, пока добирались.
Ната боком выбралась из-за стола и пошла в комнатку. Там была Лизетка - везде. Трусики на каждом стуле, потекшая от жары помада у разбросанных ласт и масок, связанных обрывком рыбацкой сетки, рваный каталог косметики - сестра из Москвы - ей, косметичка на смятой постели зазывно раскинулась в стороны, приглашая. Но в холодильнике - эмалированная кастрюля с компотом. Хорошо.
Метнулась тихонько к зеркалу, оскалилась, осмотрела себя. Нос блестит, но не бежать же за сумкой. Потащила на веранду ласково холодную посудину.
Янис перехватил кастрюлю за потрескавшиеся бока. Держал, пока ребята вдвоем расчистили место на столе. И, поставив, взял шампанское, вручил Нате:
- Туда ее, на кастрюлино место. Пусть охладится.
Ее порадовало это - "кастрюлино место".
Сидели за столом, пили компот.
- Дело в том, что Лизы нет. Она, э-э, у подруги с ребенком сидит, пока та - в город на катере...
- Ага, - легко согласился Янис, - мы как раз шли мимо причала. Они там ныряют. Лизанька визжит громче всех. Лифчик уже утопила от купальника.
- Ой...
Янис аккуратно вытянул под стол ноги, улыбнулся.
- Вы не грустите. Я ее немножко уже разглядел. Бойкая девочка. Вас как зовут?
- Ната.
- На ты, Ната?
- Ну, да.
- Хорошо.
Он что-то говорил, улыбался, поворачивался. Солнце трогало пальцем рельефные мышцы - то там, то здесь, зажигало темное золото волос на руках, плашмя накрывало светом грудные мышцы и темные четкие соски. И Роман, отражая каждое движение, улыбку, фразу - чуть улыбался вслед, приоткрывал рот, проговаривая что-то про себя, делал маленькие жесты. Думая, что неподвижен.
Лениво болтали. Янис - инструктором в городском яхт-клубе. Роман из Киева каждый год приезжает.
- Сгоришь, - позаботилась Наташа, - рубашку накинь. Или не выходи на солнце пока.
Роман улыбнулся смущенно, покивал. Солнце копило жару к вечеру, свет становился сочнее. Сидеть за столом уже устали.
- Купаться? - Янис провел широкой ладонью по груди - почти безволосой, коричневой. Стер выступившую испарину.
Натка помялась:
- Мне еще устроиться ночевать. Негде пока.
- Вот здорово! У нас две палатки пустых, народ сегодня в город рванул, будут только завтра к обеду. Так что, мы тебя устроим, Наташенька, с комфортом!
- Я не одна, - строптиво заявила Ната. И тут же услышала Тимыча за кустами. Инна что-то горячо вышептывала ему, торопясь.
- Мам? - сын завертел мокрой головой, оглядывая новых людей, - Инна зовет на серфинге кататься. С папой.
Янис улыбнулся и протянул ладонь. Тимыч глянул исподлобья и, помедлив, дал свою.
- Тимофей, ты на ялике под парусом ходил?
- Это лодка такая?
- Да. Почти яхта.
- Не.
- Хочешь?
Тимыч заколебался. Хотелось, по лицу видно. Но за кустами нетерпеливо топталась и вздыхала Инезилья.
- Там палатка для нас, переночуем. Как тебе? - спросила Ната.
И Янис, правильно по-мужски оценив расстановку сил и желаний, добавил:
- Не сейчас. Если мама разрешит, идите катайтесь на серфе. А потом мы тебя позовем.
Тимыч добросовестно подумал. Оглянулся на подружку. Почесал облупленный нос.
- А ты что сейчас будешь делать? - сурово спросил мать.
- Мы купаться будем. На пляже. Рядом.
- Ага... Ну, хорошо. Позовете тогда меня.
Он забрал стакан с Наткиным компотом, отпил глоток и понес за кусты.
- Я сегодня на яхте пойду, - услышали ребята сквозь быстрые шумные глотки, - и буду ночевать в палатке, с моряками. Попила? Давай стакан. Я отнесу.
Янис сделал огромные глаза и открыл рот в беззвучном смехе. Восхищенно потряс головой. Дождался, пока мальчик, вернув посуду, не скроется, и сказал другу:
- Учись, салага, как надо барышням заливать. Вот она уже и влюбилась, наверное.
Вечером, важно погрузившись в белоснежный ял, двинулись к дальнему концу острова. Шли галсами, преодолевая почти встречный ветер, и Ната, глядя на зеленого измученного Тимыча, сто раз пожалела, что не пошли они пешком. Часок по мокрому плотному песочку, сквозь ласковый теплый воздух, пахнущий водорослями. Подбирая и снова бросая на желтый песок оранжевые, розовые, белые веерочки ракушек. Болтая о разном.
Ял дергался, парус перекидывался из стороны в сторону - головы приходилось пригибать к коленям. Жестко и монотонно, по нервам, скрипело дерево. Неровная болтанка раздражала и утомляла. До лагеря добрались в полной темноте. Бедный Тимыч постоял на дрожащих ногах, сглатывая слюну - боролся с тошнотой. Поддерживаемый Наткой, прогулялся к черным кустам - пописать. Перед этим окольно выяснив, нет ли тигров и львов в диких местах. Натка посмеялась, расцеловала сына в сонную мордочку и потянула пить чай у костра. Но Тимыч ничего, кроме как спать-спать и еще раз спать, не захотел. Натка посидела над ним, сопящим тихонько среди наваленных в палатке вещей, осторожно высвободила руку. Поцеловала теплую щеку и жесткую просоленную макушку. Ушла к костру.
Полночи сидели, освещенные рвущимся в черное небо огнем. Янис рассказывал, Роман помалкивал, улыбаясь, Натка слушала, смеялась, ахала в нужных местах. Подбирала босые ноги, обхватив руками. Упиралась в колени подбородком. Незаметно выпили бутылку коньяку, щедро подливая его в горячий чай из трав. Темнота плавно кружилась вокруг, обмахивая разгоряченную кожу. Иногда превращалась в горячее колено Яниса, - вдруг оказалось, что сидит он совсем рядом, - в его широкую ладонь на бедре Натки. Было сладко-щекотно, и немного тревожно. Вспомнилась давняя история. Мажорик на папиной машине украл десятиклассницу Натку прямо из школы, поехали на дальний пляж. Целовались, бегали по прибою, грелись под новеньким майским солнцем. Когда таскал Натку на руках, шлепая голой спиной о белые пенки суетливых волн, она вдруг сказала, прервав поцелуй:
- Это почти то, о чем я мечтала...
Мажорик обиделся крепко. А зря. Потому что столько лет прошло, большая уже, и пляжей диких в жизни состоялось немало, а "почти" так и осталось. Всегда - почти. И сейчас, наверное, тоже...
Куда-то исчез Роман. Видимо, не выдержал марафона и увалился в палатку, заснул. А двое купались, не видя воды, только чувствуя ее. И теперь уже вода превращалась в ладони Яниса, его широкую грудь, каменеющую на изгибе талию, в бедра между ее колен.
Как-то оказались в палатке. Мимоходом Натка удивилась, что Романа в ней нет.
- Он снаружи, перепутал, вон потрогай, привалился к стенке, - шептал, смеясь, Янис. И Натка плыла, не умея остановить голову и глаза, лишь кожей - тело Яниса - в разных местах. Разных. Самых-самых...
Янис бил ее бедрами, ухватив железно за высоко поднятую щиколотку, руки Наты скользили по бугристой его спине, срываясь с лопаток. Ступня шоркала по провисшей стенке палатки, попадая через раз на холодный алюминий стойки. И песок под стойкой, под клеенчатым полом, где расшвыряли, возясь, тряпье, скрипел.
Через полотно стенки Натка чувствовала, как голова ее упирается в бок спящего снаружи Романа. Все хотела сдвинуться и забывала. Была далеко. От всего. От красивой всепоглощающей страсти тоже. Выпитое, погуляв по телу, потрогав хитро изнутри разные места, оттуда ушло, обосновалось в голове и за веками. Все кружилось и хотелось плакать. От этого становилось смешно. Горько.
Когда Янис на минуту затих, собираясь с силами, подсунул под талию руку, разворачивая как-то, как он хотел, а она не поняла еще - как хочет, - услышала через ткань - Роман заворочался. Перестал громко дышать. Затаился. Ната скомкалась внутри себя, прислушиваясь, прогоняя хмель из головы.
- Проснулся, да, - шепнул Янис, навалившись. Больно давя косточками бедер на мякоть раскинутых ног, - хочешь, позовем? Хочешь? Обрадуется, с-салага, он уже просыпался, лежал, слушал.
Наташа затрясла головой, завозила ею по клеенке, выгнулась под тяжелым телом, пытаясь удержать мысли, что казалось, выплескивались и растекались по неровному полу... Янис - красивый, загорелый и мощный, большой везде, удивительно большой после бабских сплетен о том, что у качков все в мускулы ушло, на главное-то и не осталось... И - полная уверенность Наткина после часа возни, что - не будет ей хорошо, уже не стало. Тело ее, жадно собирающее крохи удовольствия от прикосновений, без трепета и сумасшествия кожи, в отчаянных попытках добиться коротенького счастья оргазма, уже плакало злобно, с ненавистью к большому, красивому, но такому ненужному телу мужчины. И одна мысль, что не торопилась утечь, густо и вязко застрянув с той стороны виска - может, если еще и Роман?..
- Мам?
Тело Натки превратилось в изогнутые кости. Закаменело. Пальцы, до этого скользившие по мокрой горячей коже, скрючились и впились в мышцы, продавливая, останавливая движение. Сердце, что болталось рассеянно внизу живота, примериваясь старательно, - подстукивая, помогая, - рванулось вверх, закупорило горло. Заметалось в узком, мешая словам, которые надо сказать. Или - притвориться? Молчать? Мама спит. Крепко. Иголочкой с отравленным кончиком - мысль, - уже полог откинул, заберется в палатку, приткнется к боку - испугался там один.
- Что, Тимчик? - хриплым со сна голосом, медленно, через зевок. Удерживая большое мужское тело на крюках согнутых рук.
- Ты чего не идешь, мам? Иди спать.
- Иди, малыш. Я сейчас приду. Найдешь дорогу, следопыт?
Натка зажмурилась больно. Попыталась выбраться из-под Яниса, тихо, без шума. Но - кинул навзничь, добил в две секунды, дыша с тяжелыми всхлипами, задавливая стон сжатыми зубами. "Ну, хоть быстро...", подумала Натка, дожидаясь, когда, ослабев, свалится рядом.
Еле заметными движениями отползла в сторону - не касаться мокрого горячего тела. Затихла. Только рукой легонько шарила по скомканным чужим вещам, искала плавки и лифчик. Боялась - не найдет, расплачется. Но, вот, под рукой.
Выбралась из палатки, села на холодный песок, сжалась, обхватив колени руками. Янис заворочался, зашуршал пологом. Позвал:
- Иди спать, утро скоро.
Молчала. Казалось, заговорит - громко, как труба, все услышат, сбегутся. Передернулась зябко, вспомнив Романа за палаткой. К Тимычу идти не могла. В палатку, где Янис?
Встала, выворачивая подошвами холодный песок. Побрела к черной воде. И, медленно войдя, поплыла от берега к огням стоящего далеко на рейде сухогруза. Кроме огней - ничего вокруг. Все - черное.
Вода гладила, жалела. Каких-нибудь полчаса в ней, усталость, судороги, и - зажалеет насовсем. Но - Тимыч.
- Наташа, - сказала темнота голосом Яниса, - ты где? Ну? Не дури, я тебя не вижу.
Ната поплыла тихо-тихо, по широкой дуге к берегу, от голоса, от огней. Оглядываясь на них, чтоб не сбиться. Слезы растекались по мокрому лицу. Соль к соли. "Пьянь зареванная", пусто думала Ната, "водкой плачешь, плавали - знаем". Хмель выливался слезами, растворялся в воде, легча голову. Теперь не утонуть - пустая голова на поверхности удержит. Дуру. Идиотку...
Выбралась далеко от тусклого глаза догорающего костра. Ноги подогнулись. Плюхнулась в мелкие лапочки волн, что сонно гладили ракушки - ожерельем на полосе прибоя. Погладили и ее.
Бесшумно, тучей, зачеркивая звезды, набежал Янис. Схватил за плечи, сгибаясь, попытался поднять на руки. Вырвалась. Обхватил и повел обратно к костру, шепотом говоря всякую мелочь. Не то говорил, все - не то. Два раза останавливалась - спросить, видел Тимыч их или нет - там, в палатке. Хотя знала, не видел, конечно. Но не спросила, побоялась ответа.
До утра просидели у входа в палатку. Янис вытащил одеяло. Сам заснул рядом, потяжелел, отдавливая плечо и ногу.
День пришел яркий, как новый скальпель. Страшно, но надо прожить. Неспешно вернулись на ялике к пансионату. Хорошо, все разбрелись, и Янис ушел встречать гостей из города. Взял номер телефона.
Подгоняя сверкающий день, от которого больно глазам, просидела на краю пляжа до послеполудня. Выдернула Тимыча из Инкиной компании и - на катер, домой.
Янис позвонил через месяц. Ната удивилась так, что согласилась встретиться. Сначала был жигуленок и съемная квартира. Утром, вернувшись домой, пообещала себе - все, никаких больше встреч. Ни к чему. Через три недели - снова свидание. На этот раз - иномарка с личным шофером, офис в евроремонте - красные велюровые диванчики и облицованные белым пластиком дурацкие стенки с картинками в золотых пластиковых же рамках. Потом - несколько поездок на пляж. Шофер сидел темной куклой за стеклами. Андроид. Пили спиртное - все дороже с каждым разом. Сигареты в пачках все длиннее и тоньше. Шоколад.
В пятую или шестую встречу она все-таки спросила:
- Яни?
- Да?
- Как думаешь, тогда, в первый раз, на пляже... Думаешь, Тимка нас видел?
- Тимка? - Янис задумался, и Натке показалось, он пытается припомнить, кто такой, чье имя. И рассмеялся свободно:
- Конечно, видел! Давай рюмку, еще по коньячку...
Привез к дому в серых сумерках утра. Позвонил через три недели. Ната отказалась от свидания. От всех свиданий. В ответ на недоумение кратко сказала:
- Не люблю.
- Чего не любишь? - удивился Янис.
- Тебя, - объяснила.
..................
- Экскурсии у нас, молодой человек, только групповые, - сообщил шеф, - независимо от того, втроем вы пойдете или вчетвером, вам придется оплатить в кассе полную стоимость.
Янис ухмыльнулся и полез за бумажником:
- Ясно. Только я один пойду. С Натальей Александровной.
- Она не экскурсовод. Если сама захочет, проведет для вас экскурсию.
Мужчины расцепили взгляды и посмотрели на Наталью. И Олеся.
- Хорошо, - сказала Ната. Взяла из шкафа куртку, фонарь и пошла, не оглядываясь, к далекому входу в подземелье.
Янис подъехал следом на джипе. Машина развернулась, расшвыривая гравий, и встала. Лобастые ребятки в шелковых рубахах и черных брюках забродили вокруг монумента, разглядывая, посмеиваясь. Курили.
Под землей, светя фонарем на закопченные стены, шли медленно, молчали.
- Тебе рассказывать? - спросила Ната у самого входа.
- Обойдусь. Горло побереги.
Пожала плечами.
Изредка придерживала Яниса за рукав, указывала на низкие потолки. Он хмыкал, нагибался, складываясь почти вполовину роста.
- Как твои дела? - спросила вежливо.
- Хороши дела. Расту, видишь.
- Большой начальник?
- Как бы да.
- Мафиози, что ли?
- А ты фильмов насмотрелась?
- Яни, мы же не в детском саду. А то я не знаю, кого охраняют такие ребятки. Даже у них цепи на шеях, небось, по килограмму, и печатки платиновые на каждом пальце.
- Ну... Тебе знать не надо, кем и где работаю.
- Да и ладно.
Ната светила фонарем на каждый объект. Не рассказывала, перечисляла:
- Колодец. Радиостанция. Госпиталь. Детское кладбище. Братская могила. Вторая. Здесь около трех тысяч человек захоронено - в каждой.
- Угу...
Голос отдавался от низкого потолка, пометавшись, терялся, но не уходил в камень. Возвращался обратно и трогал шепотом спины. Янис несколько раз оглядывался машинально.
- Конец маршрута. Здесь повернем и пойдем на выход. Короткой дорогой.
Они постояли, глядя на мрамор кровянистой плиты, зеркалом уложенной меж грубо обтесанных каменных стен. В центре раскинула жесткие лучи большая бронзовая звезда. У дальней стены, за плитой, толпились в сумраке венки - высокие, на проволочных ножках. Вытягивали шеи искусственных цветов, заглядывали в луч фонаря.
- Наташа...
- Здесь у нас минута молчания. Фонари гасим и стоим немножко.
- Нат...
Наташа щелкнула обрезиненной кнопкой. Тихо отступила на шаг. Слушала в темноте - полной кромешной - дыхание Яниса. Снова включила:
- Все. Пойдем.
И повернулась к узкому черному проходу в стене.
- Подожди.
- Пойдем.
- Да подожди же! - он рванул рукав Наткиной куртки. Встала, глядя на его лицо, подсвеченное снизу мрачным желтым.
- Я... Да, черт знает, что такое! Я спать не могу, блядь. Как увижу тебя в городе, где. Да где угодно! Ходишь. На улице вот, три дня назад. У бара видел. Вы там курили. Смеялись. Ну, не могу я!
- Что не можешь?
- Не знаю! Ничего не могу! Я, Натка, бля, денег имею, знаешь?
- Догадываюсь.
- Если б денег только. Телки липнут. Я же все там, в яхт-клубе кручусь. Уже не инструктор. Яхту покупаю, сейчас в ремонте. Там такие поблядушки - ходят, а ноги уже раздвинуты, только пальцем к себе. Бегут, скулят от восторга. Ах, Янис, ох, Янис! А я, как лох последний...
Рот открывался и закрывался проваленной темнотой, сверкали неожиданно зубы страдальческим оскалом. Прикрыв глаза от света, крикнул:
- Да убери ты этот сраный фонарь!
Свет дернулся, скакнул в угол. Уставился на обгрызанную временем грань светлого камня - выпирает, вот копоть и стерлась. Лицо Яниса исчезло. Остались лишь руки и пряжка ремня тусклого металла.
- Они молодые все, длинноногие.
- Ну да. Длиной ног похвастаться не могу. При моем-то росте.
- Да при чем здесь ноги?
- Ты сам про них...
- Херня это все, хер-ня! Ты умная, ты мне скажи. Как это? Почему? Ты ведь еще и старше меня!