Раскозяй жил недалеко, на песчаной полянке с краешку большого пляжа, но никто его не видел. Потому что он был маленький, смешной и очень себя стеснялся. Гулять выходил только утром, совсем-совсем утром, когда солнце вылезало из воды, щуря яркий глаз, и светило пока еще тихонько, бережно прогоняя ночные тени, и те уползали под высокие стебли песчаной осоки.
И пока не уползли совсем, Раскозяй брел по песку, вздыхал, растопыривал лапки, смешные, кривые и волосатые, ну просто раскозяйки какие-то, и печально думал о том, кому он такой нужен. Ни красивых перышек, как у громкой сороки, ни сильных клешней, как у мрачного берегового краба, ни пышного хвоста, как у прибегающей каждый день огромной собачищи. А главное, никого не звали так смешно и некрасиво. Сорока, шептал Раскозяй, и горюнился, пряча кривые лапки за круглую спинку, со-ро-ка, какое красивое слово, стройное, будто само шагает. Краб, проговаривал он дальше, и прямо видел, как могучий старик поднимает над панцирем сильную клешню и щелкает ею - берегись, отхвачу лапку, только сунь! Краб!
А с собачищей было еще завиднее. Потому что прибегала она не одна, а тащила за собой невиданной красоты существо, названия которого Раскозяй не знал, но зато знал другое - существо подарило собачище имя! И теперь лохматая не просто собака (что само уже в сто раз прекраснее ста раскозяев - со-ба-ка), а красиво и плавно - Альма.
- Альма! - кричало существо, еле успевая за лохматой собачищей, и кажется, сердилось, - Альма, я кому сказала, стоять! Сидеть, Альма!
Альма не слушала, носилась по утреннему пляжу, только песок летел фонтанами из-под толстых лап. А потом свешивала язык, садилась и когда существо обнимало толстую шею, шлепало этим своим языком прямо по розовой круглой щеке. И скалилась, слушая смех.
Раскозяй тоже слушал, но прятался, сидел в зарослях осоки, держа стебли перед собой лапками, и выглядывал. Вздыхал от зависти. Ему бы такое красивое существо, как толстой собачище Альме. Он бы никуда от него не убегал. Стоял бы, когда оно просит. Сидел, когда надо. Даже лежал бы, хотя лежать на песке Раскозяй не любил, его восемь круглых глазок не закрывались, и чесались от мелких песчинок.
Однажды, когда Раскозяй упечалился до полного отчаяния, он вдруг нашел на низкой ветке куста еще одного смешного. И встал, разглядывая и поворачиваясь то одним круглым боком, то другим. Надо сказать, что шеи у Раскозяя не было, потому, чтоб рассмотреть нужное, ему приходилось вертеться, даже уставал сильно, если попадалось что интересное.
Смешной был длинным и толстым, спереди (во всяком случае Раскозяй решил считать передом ту часть, которая ела) торчали рога и все тулово пестрело точками и загогулинами.
- Ах, - сказал Раскозяй шепотом. А надо сказать, что голос у него был скрипучим и хриплым, так что, сами понимаете, громко говорить Раскозяй тоже стеснялся.
- Ты кто? Можно, мы с тобой будем дружить? У меня есть чашечка из круглого листа и ложка из длинного. А еще я умею красиво обгрызать сухие веточки, и из них получаются волшебные палочки. Ты хочешь, я подарю тебе одну? Я ее выгрыз вчера, на ней даже слюни еще не обсохли.
Но Толстый и Длинный не обратил на Раскозяя никакого внимания. Он откусил край зеленого листа, сжевал и съел. Откусил еще один, сжевал и съел. Откусил третий, сжевал и съел. Откусил...
***
Дни шли и Раскозяй уже знал, что существо на самом деле - девочка. А еще - Оля. Так сказала другая, которая - мама. Они кричали друг другу так, как девочка Оля кричала своей Альме.
- Оля! - кричала большая, - немедленно вернись! Девочки так себя не ведут! О-ля!
- Мама, там пацаны ловят крабов! Ну я еще немножко!
- Ты же девочка. Стой, не вертись.
И мама поправляла девочке Оле волосы, чтоб та стала совсем уж прекрасной.
Раскозяй прятался и вздыхал. Ему было жарко и неудобно в зарослях жесткой осоки. А еще рядом были те самые пацаны. Про пацанов он знал, они орали другу другу - пацаны! И много еще чего орали и делали. От них прятаться тяжело. Раньше Раскозяй гулял совсем рано утром, когда пацаны спали (он так предполагал), но теперь приходила Оля. Не только утром с лохматой Альмой, а еще днем, с мамой. А еще, хотя Раскозяй боялся пацанов, в чем себе и признавался, вздыхая, у него была надежда, что скоро, очень скоро все переменится.
Потому что был у Раскозяя талант. Помните, он хотел подарить Толстому и Смешному одну из своих волшебных палочек? Он умел их выгрызать, потому что зубов у него было ровно три тысячи сто сорок шесть, не считая коренных (по сто шестьдесят девять с каждой стороны). Только зубы были маленькие совсем, поэтому не мешали, и кусаться ими Раскозяй не мог. А вот палочки - за милую душу.
Каждая палочка умела что-то свое. Палочка из сухой ветки акации умела вызывать дождик. Надо было только дождаться большой тучи, лучше с громом, и встать посредине песка, и как только упадет первая капля, взма-а-ахнуть. Он и пойдет. Почти всегда. А красивая палочка из ветки шиповника вытаскивала из воды солнце. Надо было только вовремя выйти из домика, ну, когда звезды начинают бледнеть и запевают еще сонные птички. Эта палочка ни разу не подводила, и Раскозяй ее за это очень любил.
Еще были палочки, уменьшающие луну и увеличивающие. Отдельная палочка для нагревания песка, и даже палочка "приходи лето скорее".
Всякий раз, когда Раскозяя одолевала печаль, он шел из домика, пробирался на дальние поляны и даже почти на улицы. Искал ветку, в которой пряталось волшебство и приносил ее в домик. Садился на лежанку, опираясь спиной на стену, сложенную из цветных стеклышек, обкатанных морем, и грыз, вертя перед глазками.
Так что, палочек у него было много. Штук, наверное, сорок. Или даже сорок одна, Раскозяй не считал точно, потому что если начинал считать, то опечаливался тому, как часто приходят к нему печали. И палочек становилось на одну больше.
Но вот самая последняя палочка сделалась не потому что Раскозяю было грустно. Нет. Он кое-что задумал, и, хотя сильно боялся (что не найдется ветки, что зубы подведут, что палочка выгрызется вовсе не для того, а вдруг станет делать другое, что... что..., а еще пацаны, собаки, и боевой кот с полосатым хвостом), но однажды утром сам себя снарядил в экспедицию и ушел далеко-далеко, туда, где между домов и прогалин ветер заверчивал прекрасные листья таинственного дерева. Оно такое было одно, и конечно же, только из его ветки получится самая важная раскозяйская палочка.
И вот она готова. Лежала на деревянном столе, отдельно от других палочек, и каждое утро, просыпаясь, Раскозяй любовался, какая же она получилась красивая. Тонкая, с загогулиной на маковке, вся украшенная узорами. Когда все совершится, мечтал Раскозяй, я расскажу Оле, как долго пришлось идти к дереву. И как он испугался, увидев, что ветки на нем высоко-высоко. Почти заплакал, но все же полез, цепляясь лапками за корявую кору. Наверху сто раз пожалел, что глазки у него не умеют закрываться, потому что земля совсем внизу и лучше бы не смотреть, куда упадет, если подует ветер. Но на нужной ветке оказался один большой лист, и он плавно опустил Раскозяя обратно. Из листа вышла чудесная чашечка для гостей. Ведь когда все изменится, мечтал Раскозяй, он пригласит Олю и она, конечно же согласится. Главное теперь, выбрать день. И совершить волшебство.
А день выбрался сам. Днем Раскозяй уже привычно залез в гущу травы, и сидел там, любуясь тем, как Оля бегает по песку, смеется и зовет свою Альму. А потом ее позвала мама, и помогая застегнуть красивое платьице в цветочках, сказала грустно и немножко строго:
- Завтра я буду собираться, так что погуляешь сама, недолго, поняла? В воду не лезь. Вечером уезжаем.
- Уже? - расстроилась Оля, - я не хочу. Я хочу тут жить. Ма-ам. Я построю себе маленький домик, в нем будут стенки из стеклышек и камушков. И кровать деревянная. Буду всю жизнь гулять по песку и купаться.
- Ах, - прошептал Раскозяй.
Оля говорила точь-в-точь про его домик! Он бы обрадовался, но мама сказала - они уезжают. Значит, нужно колдовать завтра. Или уже никогда.
Ночью он совсем не спал. Сидел на порожке, смотрел в темное небо и в глазках его отражалась половинка луны. Вдруг ничего не получится? Смешно, конечно, так думать. Но все прежние волшебства, они касались только его. Ну еще солнца, луны, воды и облаков. И если бы не получились, то все равно мир шагал бы сам, как ему вздумается и нес бы в себе маленького Раскозяя. А сейчас обязательно нужно-нужно, чтоб получилось!
***
Утром Оля не пришла гулять с Альмой. И Раскозяй ужасно заволновался, выглядывая из густого куста. Альма солидно ходила на поводке, с каким-то медленным дядькой (дядьки, это такие пацаны, понимал Раскозяй, только жили дольше и потому немного уже поломались), а тот кряхтел и с поводка ее не отпускал.
Но позже, когда солнце висело над самой головой, Оля пришла и Раскозяй сказал себе тихонько:
- Ах!
И крепко прижал к груди новую самую волшебную палочку.
Нужно дождаться, когда Оля выкупается и сядет на коврик, который бросила у самой травы. Тогда Раскозяй подберется совсем близко, скажет заклинание (его он еще не придумал, надеясь на вдохновение) и тогда... О, тогда! Тогда Раскозяй сразу же станет большим, и конечно, очень красивым, подойдет, заговорит совсем настоящими словами, возьмет Олю за руку. А потом снова взмахнет палочкой, Оля станет маленькой, ненадолго, только, чтоб сходить в гости в чудесный, замечательный уютный раскозяев домик, где ее ждет скамеечка из гнутой морской деревяшки, стол из ровных щепочек, и те самые стенки, из цветных стеклышек, обкатанных морем.
Они будут пить чай из ягод шиповника, налитый в новую чашечку из красивого листа, есть сушеные сливы, и разговаривать. А даже если Оля уедет, с мамой, она будет знать, что у воды, в густой высокой траве, есть маленький домик, а в нем - красивый ее лучший друг Раскозяй. И конечно, обязательно вернется.
- Я буду ее ждать, - прошептал Раскозяй и выглянул из куста, сжимая в лапке волшебную палочку.
Но Оля на коврик садиться не стала. Стояла у самой воды, и болтала, смеясь. С высоким пацаном, который тут был самым главным. И страшным. Другие кричали ему "слышь, Петька!". И Петька пускал по воде плоские камушки, нырял, доставая из глубины вкусные ракушки, а иногда стрелял из рогатки по крикливым воронам. Не попадал, но Раскозяй все равно побаивался.
Петька что-то говорил Оле, а потом, подтащив к воде надувной матрас, уселся на него, и замахал рукой. Оля оглянулась, и тоже смеясь, села тоже, свешивая в воду ноги с толстого края. Петька заорал, и стал грести руками, гоня толстый матрас дальше в воду. Все дальше и дальше, в сторону от купальщиков, туда, где под свешенными ветками тонкой ивы...
- Ах, - сказал Раскозяй и забегал в траве, высовываясь и снова прячась.
- Ах. Нет-нет, не надо туда. Совсем не надо.
Там, за небольшим изгибом песка начинался обрывчик, продырявленный птичьими норками. И под ним вода медленно крутилась, унося в тайную глубину листочки и упавшие ветки. Иногда Раскозяй залезал на тонкую иву и кидал туда всякие мелочи, чтоб посмотреть, как вода забирает их себе, и ни разу не видел, чтоб она отдавала игрушки обратно.
Он лез по стволу, прижимая палочку к животу средней лапкой. И когда стволик стал совсем тонким, качался, Раскозяй отпустил его, ступая на ветку, которая была еще тоньше, тянулась над самой водой, макая кончик в водоворот.
- Ах, - говорил Раскозяй, пробегая по ветке, и с трудом возвращаясь обратно, - ах!
А матрас приближался и уже стал покачиваться, крутясь, Оля смеялась, и глупый Петька смеялся тоже, руками изо всех сил толкая матрас прямо в середину водоворота.
Если махнуть сейчас палочкой, понимал Раскозяй, я стану большим, упаду прямо в середину, и никого не спасу. Но зато я смогу закричать.
Он остановился посреди ветки, выпрямился, как сумел. И поднял лапку.
Но тут пришел ветерок, кинулся в листья, играя и шелестя, стал сильнее, дунул, почти сердясь.
- Ах, - успел сказать Раскозяй, и полетел вниз, кувыркаясь и выпустив палочку из лапки. Шлепнулся в самую середину водяной воронки и медленно закружился, погружаясь и снова выплывая, с каждым разом показываясь над водой все меньше.
- Ой! - закричала Оля, - смотри! Что там?
- Щас, - Петька схватил маленькое пластмассовое весло и вытянулся, поднял его над кружащимся Раскозяем, - щас ка-а-ак хлопну!
- Дурак! - Оля вырвала у него весло, красное, с широкой лопастью, поддела и откинула Раскозяя как можно дальше. А весло уронила.
- А блин, - догадался, наконец, Петька, глядя, как вода заглатывает красную лопасть, и та просвечивает слабее, уходя все глубже, - давай, греби, а то потопнем!
Нагибаясь, они молотили руками, матрас рывками двигался, и, хотя вода не хотела отпускать новую большую игрушку, но все же их было двое, и рук - четыре. Так что через небольшое время Петька с шумом свалился, нащупал ногами дно и стал толкать к берегу матрас с перепуганной Олей.
- Стой, - закричала она, и тоже спрыгнула, уходя в воду с головой, - надо спасти, этого. Смешного. Маленького.
- Таракан какой-то, - удивленно сказал Петька, и остался рядом с матрасом.
Оля зашла совсем глубоко, по самую шею, подхватила на ладошку неподвижного Раскозяя и вернулась, не стала говорить с Петькой, ушла на свой коврик и села, вытягивая мокрые ноги. Потрогала пальцем круглую спинку.
- Эй. Ты что? Ты не утонул?
"Вот... подумал Раскозяй, мрачно разглядывая розовую ладошку под самым своим носом, вот сейчас Оля меня разглядит и скажет, фу-у-у, какой противный, некрасивый" ...
Он бы закрыл все свои восемь глазок, зажмурил крепко-крепко, и еще покраснел бы, но глазки не закрывались, и краснеть Раскозяй не умел. Оставалось лежать, подобрав под живот шесть волосатых кривых лапок. И страдать.
- Какая прелесть! - сказал вдруг не Олин голос, выше, над головой в светлых мокрых кудряшках, - ах! Какая прелесть! Оля, ты где его нашла?
- Правда, красивый? На радугу похож.
На крошечную секунду Раскозяю даже стало интересно, кого они там расхваливают, н сразу же стало еще грустнее. Теперь уж точно Оля бросит его на песок, и они с мамой, это ведь ее голос, продолжат восхищаться красивой прелестью.
- Он чуть не утонул, - рассказала Оля маме дальше, плавно покачивая сложенной ладошкой, которую всю целиком занимал печальный Раскозяй, - а Петька хотел его веслом, а я не дала.
Раскозяй насторожился, внимательно слушая дальше.
- Это, наверное, какой-то жук. Ты заберешь его в коллекцию? Засушим, и в рамочку, повесим на стенку. Оля, нам вечером ехать, пора тебе идти собираться.
- Ах, - сказал Раскозяй тихо-тихо.
Он не смел пошевелиться. Подобрал лапки и усики, будто зажмурился. Ведь это про него. Прекрасно, наверное, уехать вместе с Олей, но висеть в рамочке на стене... И приятно ли быть засушенным? Когда на берегу засыхали травы, это значило, их убила большая жара. Или совсем кончилось лето, и нужно печально ждать нового солнышка и новой травы. Новой. Вместо той, что совсем засушилась.
- Нет, - ответила Оля решительным голосом, - я его отпущу. У него, наверное, в траве есть домик, он там пьет чай. Из красивой чашечки.
Вторая ладошка накрыла круглую спинку, и Раскозяя перевернули. В глазки ударило солнце, и он смотрел. На лицо девочки прямо над собой.
- А с этой стороны какой же ты смешной, - засмеялась Оля, - настоящий раскозяй, с лапками-раскозяйками. Мам, я еще немножко погуляю, один часик. Можно?
Мама кивнула и ушла. А Оля села, усаживая Раскозяя на коврик рядом с собой.
- Ты прости, я не сказала маме, что ты меня спас. И Петьку. Она ужасно боится, когда я купаюсь сама. Спасибо тебе, замечательный Раскозяй, за то, что ты прыгнул и спас меня.
Она погладила пальцем жесткую спинку.
- А еще ты - очень красивый. Как цветное зеркальце. И радуга. У тебя, наверное, и крылышки красивые тоже. Покажешь?
Ах... сказал Раскозяй про себя, то есть молча. Мысли его совсем запутались. Оля сказала смешной, а еще вдруг - красивый. И он ее спас. И даже имя его она поняла сама! И сказала про крылья.
- Что? - Оля нагнулась, прислушиваясь к прыгающим в голове Раскозяя мыслям, - ты не знал, какой красивый? Конечно, ты же не можешь увидеть свою чудесную спинку! Я тебя научу. Нужно взять два зеркальца, тогда в одном увидишь себя со спины. А пока ты мне поверь. Веришь?
Раскозяй прокашлялся и пошевелил лапками. Была не была, подумал он. И сказал скрипучим маленьким голоском:
- Верю.
- Ах, - на этот раз ответила Оля и легла, засматривая Раскозяю в глаза, - да ты волшебный! Ты разговариваешь! Тогда у тебя точно есть домик! Покажешь мне? Ты лети, а я пойду следом.
Раскозяй взлетел на теплой ладошке, уцепившись лапками за Олин палец. Мир вокруг упал вниз, перед глазами была сверкающая вода, над головой - синее небо, а со всех сторон слышались крики и смех, плеск волн и шелест травы под ветром.
Я волшебный, напомнил себе Раскозяй. Поднялся на ладошке и вдруг спинка его зачесалась, треснула, распахивая радужные блистающие половинки, и из-под них вывернулись прекрасные, как цветное стекло, длинные крылышки, взмахнулись сами собой.
И рванул вперед, делая петли, чтоб посмотреть, успевает ли девочка за его полетом. Ведь поворачивать голову, чтоб оглянуться, он все-таки не умел.
А потом они сидели на обрывчике, рядом, Оля внимательно слушала, смеялась рассказам о житье-бытье и волшебных палочках, ахала, прижимая ладошки к щекам, когда Раскозяй поведал ей об ужасных опасностях экспедиции к таинственному дереву на окраине поселка.
А чай из шиповника они пили тут, на обрыве. Потому что в домик Оля войти не смогла, только заглянула в окошко и двери, и ей очень понравилось.
Но маленькой она так и не стала. Конечно, понимал Раскозяй, сидя на мягкой травке, держа в лапках свою чашечку, и время от времени пошевеливая чудесными новыми крылышками, ведь палочка утонула.
Но и без волшебной палочки мир оказался полным прекрасных чудес. И желания в нем исполняются, если они - самые главные, самые настоящие.