С открытого балкона внутрь комнаты сочился тусклый свет луны, присаживаясь по пути на белые пластиковые кресла. Издалека слышались крики аниматора, что на трех языках честно отрабатывал свои деньги. Поблескивал кружок водки в недопитой рюмке на краешке маленького стола. Наташа протянула руку, зацепила рюмку пальцами, махнула в себя, не закусив:
- Он рисовал все время, просто двинутый был на живописи. Иногда я к нему убегала на ночь, врала что-то дома, а он и в постель со мной не ложился - в углу, у мольберта, как сумасшедший. Нищий был совсем. Продавать не умел. Это же надо бегать, предлагаться, на виду быть все время. А ему некогда, рисовал. Я еду привозила. Как-то раз поругались сильно. Очень я его хотела, ну просто - хотела. А он - рисует. Пишет. Ну, я ушла, дверь вдрызг, замок сломала. И за два дня сделала загранпаспорт ему, билет взяла и уговорила со мной - сюда. На две недели. Это, Витенька, самые счастливые две недели в жизни моей были. Дай водки еще.
- Не дам, - мрачно сказал Витька. Отодвинул за себя почти пустую бутылку, - поешь лучше. Или поспи.
- Хорошо, - не стала спорить Наташа, - только спать некогда, через полтора часа рыбалка. Давай в бар спустимся. Кофе покрепче.
Пока Витька закрывал номер, Наташа стояла на терраске, опоясывавшей второй этаж отеля и, улыбаясь, смотрела на матовый кружок лампы в низком потолке. Вокруг лампы полупрозрачными иероглифами расположились гекконы. С лапками-растопырками, белесоватые, но с темными глазками-семечками.
Пришлось вернуться за камерой.
В баре было душно, надсадно покашливал слабенький кондиционер. Прихватив поднос, вышли на улицу и сидели на широких бамбуковых креслах. Гнутые бамбучины, которые днем хозяин застилал ковриками, больно давили под коленями. Маленькое пламя свечи осторожно выглядывало из пузатенького бокала.
- За пару дней до отъезда домой мы решили татуировки сделать. Маленькие, со значением. Любовь, типа, до гроба. А ты, Витька, любил когда-нибудь? По-настоящему?
Витька подумал добросовестно. Вспомнил шестой класс и девочку с толстыми пушистыми косами, вспомнил Ирку, швырнувшую вазу, Ладу на серых простынях. Потом вдруг Степку, тихо едящего пельмени в кухне.
- Нет, - сказал честно. И вспомнил плакат на стене за шкафом, девушку, что приходила в его самые лучшие сны - с темными иголочками прямой челки через светящийся в темноте лоб. И добавил неуверенно:
- Думаю, нет. Еще.
- Тогда ты смеешься надо мной, наверное.
- Не смеюсь, Наташ.
- Неважно. В общем, нашли мы эту лавочку, случайно совсем. Амал, тату, пирсинг, хна - недорого, качественно. Посмеялись, альбомы посмотрели. Чаю красного обпились, пока Амал про своего брата рассказывал, что студентом женился и остался с женой в Питере. Я нашла для себя картинку. Маленький символ такой, красиво и буква С вплетена. А Сережка увидел другую...
Наташа повертела в руках закопченый пузатый бокальчик. Пламя испуганно заметалось, просвечивая пальцы. За стойкой тихо копошился толстый бармен, почти в полной темноте - лишь иногда сверкали белки глаз на поплывшем круглом лице.
Дорога, остывая от дневной жары, лениво пахла горячим асфальтом.
- Змею он увидел, Вить. Такую же, как у тебя.
- Ну да, ну да, - растерянно забормотал он, глядя, как текут из Наташиных глаз медленные слезы, - ты говорила, ну не плачь, Натка, ну что ты?
- Не стал искать другую, - пальцы на бокале сжимались и разжимались. Витька видел, как пульсирует кровь - темнее, светлее...
- И сделал ее. А я себе не стала делать ту, что выбрала. Амал, скотина, смотрел, как спорим, и улыбался сам себе тихонько, я видела.
- Вернулись в Москву. Помирились, конечно. И он снова стал рисовать. Уже ни на что не отвлекаясь, и на меня тоже. И стал очень модным художником. На целый столичный сезон. Деньги пришли. И Сережа как с цепи сорвался.
Наташа бережно поставила бокал. Огонек вытянулся в стрелку, задрожал мельче и мельче, успокаиваясь.
- Спился он, Витька. Вот быстро и просто сгорел. Никаких преступлений, никаких завистников. Сам. Сердце не выдержало. Умер в клинике.
Мимо, почти у самых колен, фырча и обдавая запахом нагретого бензина, проехали большие экскурсионные автобусы. Остановились у освещенного входа в отель. Шофера с бумагами, переговариваясь, пошли к ресепшн. Снова - тихо. Но утро почти. Черное утро без рассвета.