Черкиа Елена : другие произведения.

Волки Лины

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.17*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Лина живёт в небольшом и уютном приморском городе. Самая обычная жизнь, с её заботами, мелочами, работой, прогулками, любовью к прекрасному во всех отношениях мужчине, такому - подходящему... Но и - с тайными желаниями, внезапными решениями, которые могут оказаться неверными, уводя жизнь в ненужную сторону. Или - совсем выбрасывая из жизни? События, происходящие на грани обыденности и невероятного, вынуждают Лину и других пленников этих событий решить - что именно изменило обычный осенний день, и как вернуться в прежнюю жизнь. И стоит ли возвращаться...

    Волки Лины.jpg

    Повесть из "Книг Леты" (книга снов)
    Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!
  
   Волки Лины.jpg
  
  ВОЛКИ
  
  - Слышишь, ты?
  Лина пристально оглядела в зеркале лицо, поправила волосы, стараясь подавить раздражение. Лежит там, даже не встал, спросить, может нужно закрыть двери. Валяется. Мычит что-то невнятное.
  - Что? - переспросила, - я не слышу.
  Подождала, когда начнет повторять, и снова сказала, накладывая свои слова поверх его, чтоб не услышать снова:
  - Я все равно не слышу! И не кричи. Каша-Аркаша.
  Обычно на дразнилку он тут же являлся, прихватывал ее голову согнутым локтем, прижимая к груди, так крепко, что задыхалась, смеясь и ругаясь, топталась необутыми еще ногами по его домашним махровым носкам.
  - Я... - начал Каша из комнаты, но Лина уже выскочила, опять, чтоб не услышать, притянула входную дверь, сильно, чтоб не треснуть со всего маху. И, давая себе волю, резко крутанула в скважине ключ.
  Застучала каблуками, будто вколачивая каждым шагом в каждую ступеньку недоумение и злость.
  Непонятно, что происходит. Совершенно. А так, все вроде бы хорошо. У Каши выходной, у нее тоже. Раньше в такие дни долго валялись, потом она бежала в кухню, варила кофе, приносила на низкий столик рядом с постелью. Там он и остывал, пока снова лежали, смеясь, занимаясь любовью, болтая.
  Поворачиваясь к ней широкой спиной, Каша цеплял пальцем край желтой шторы.
  - Ого. Да уже почти вечер!
  - Врешь.
  Она кусала его за бок, отпихивая босыми ногами, как играющая кошка.
  Потом он заводил какое кино, оба любили старые фильмы, проверяя друг друга, и радуясь, если какой был особенно мил обоим, еще до того, как стали жить вместе. Казалось, это все знаки. А она снова шла в кухню, быстро разогревала в микроволновке приготовленную с вечера еду, чтоб не торчать в выходной с кастрюлями и сковородками.
  Выходили уже взаправдашним вечером, когда начинало темнеть. И Лину всякий раз укалывало мгновенное сожаление, день прошел. Она улыбалась, повисая на его локте, шагала рядом, приноравливая свои быстрые шаги к его широким. Думала, это потому что день такой славный был, только их день. Отсюда и сожаление. Но ведь нельзя, чтоб он длился вечно.
  
  На мокрой улице пахли влажные листья, такой сладкий запах, приятный. И сами они желтые, сочные, кажется, можно собирать с тротуара и есть. Или заваривать чай. Из дождевой воды. Вот она, мелко сеется из низких туч, так мелко, что капли не падают, висят в воздухе, оседая на лицо водяной пылью.
  Под ботинок попал лист, скользнул, Лина взмахнула руками, выравнивая себя. Поправила на плече ремешок сумки. На светлом лице, вытянутом, с ярким ртом и темными тонкими бровями проявилось страдальческое выражение. Удивление, осторожное и немного горестное. Будто все уже случилось, и пора плакать о том, что кончилось.
  - Ничего не кончилось, - сердясь, прошептала себе и мило улыбнулась, кивая бабушке из соседнего подъезда.
  Та разогнулась, отряхивая руки. Вокруг старых ног ходили цветные кошки, тыкая усатые морды в желтые корытца. В таких продавали курятину, Лина отдавала Матвевне и свои тоже, чтоб та кормила, а после выбрасывала. Матвевна корытца брала, но после собирала стопкой, уносила к себе, чтоб вымыть и использовать снова.
  Когда живешь одна, подумала Лина, торопясь мимо площадки с мусорными контейнерами, то имеешь свои плюсы. Что бы сказал Каша, принеси она в кухню стопку вылизанных кошками желтых подносиков. И тут же рассердилась на себя. В голову лезет полная чушь. Будто она собралась становиться Матвевной и прикармливать всех окрестных котов! Хватит с нее и Каши.
  - Ты мой котище! - говорила она ему, ставя на голую спину босую ногу. Хохотала, когда Каша басом мурлыкал, выгибался, а потом ойкала - кидался тяжелым телом, придавливая ее к простыням, резко переворачивал, прикусывая волосы над шеей. Отплевавшись, валился рядом, оправдывался, пока растирала намятые до синяков бедра:
  - Если котище, так получай. Ты же тогда кошища, так?
  
  Конечно, я сержусь, думала Лина, прибавляя шаги. Сумка билась о бок, и она прихватила ее локтем, прижимая, чтоб не мешала бежать, давя подошвами палые листья. Сержусь на то, что он уезжает. Хотя, подумаешь, полгода. Сразу знала, какие-то жертвы богам необходимы, чтобы не чокнуться от счастья. Потому, когда осторожно сказал о работе, что придется уезжать, часто и всегда надолго, она кивнула, и улыбнулась ему безмятежно. Чтоб видел - не напугана. Увидел. Сказал, тоже улыбаясь:
  - Думал, испугаешься. У меня потому вечные проблемы, с женщинами. Жена семь лет терпела, потом Светку забрала, по телефону попрощалась. Еще и накричала на меня. Ну, а потом уже так. Или сразу сваливали, или после первого рейса, приду, а уже все не то. Ну, то два раза всего.
  Лина не стала тогда спрашивать, насчет тех, кто был между этими двумя разами. Мужик видный, большой, сексуальный до того, что у нее на улице - вспомнит ночное, сразу скулы сводит, и кажется, все навстречу идут и видят, что на лице...
  Первый месяц боялась и поверить, что ей такое счастье привалило. В тот раз, когда откровенно говорили, вдруг разозлилась догадке, спросила уверенно:
  - А они у тебя все, небось, мыши серые были? И жена, да?
  - Ну... - Каша сел, обнимая колено, в полумраке блеснул глазами, разглядывая ее, сидящую на фоне светлой стены. Узкие плечи, красивая шея, закрытая великолепными волосами, пышными, блестящими, как осенний каштан. Длинная худая нога, тоже согнутая в колене, с тонкой, как у породистой лошади, щиколоткой.
  Протянул руку, беря ее ступню в ладонь.
  - До тебя далеко. Знаешь, говорят, красивая жена - чужая жена. Для нас, моряков, очень актуально. Разве же поверишь, что такая вот - дождется.
  - Иди ты, - сказала она тогда, выдергивая ногу, и резко поворачиваясь, чтоб с постели, в кухню, а там пепельница и рядом начатая пачка сигарет.
  Он ее тогда повалил, зацеловал. Извинялся. Курить не пустил. Потом принес сам, и пепельницу и сигареты.
  Мобильный в кармане пискнул, заиграл привычное.
  Лина прижала его к уху.
  - Ксеня, давай быстрее, а то я тут...
  - Угу, - согласилась подруга и торопливо пересказала какие-то сплетни. На полуслове телефон затрещал и отключился. Лина сердито посмотрела на серый экран и сунула в сумку. Забыла зарядить.
  В центр вели два пути. По тихой пешеходной улице, полной кафешек и кофеен. Другой - вдоль шумной, блестящей от влаги трассы, мимо помпезных банков и прочих солидных учреждений. Не сказать, что Лине необходимо было именно в центр, через площадь, к набережной, где сегодня, наверное, море совсем серое, и над ним провисло низкое небо. Но теперь придется туда, поняла она, спохватившись, что выбрала не самую близкую дорогу. Ей нужно было на Воронцовскую, к маленькой аптеке, а теперь - дойти до центра, там повернуть через площадь, и по пешеходке немного вернуться. Не страшно, погода очень славная, но если все в мире не просто так, то значит, она снова выбрала эту дорогу. Опять.
  Миновав яркий газетный киоск, даже замедлила шаги, раздумывая, не нырнуть ли в переулок, срезая путь. Но упрямо подняла подбородок. Сильно много чести, еще будет петлять, как заяц. Из-за него.
  Он уже был там, на краю площади, где ступенями длились бордюры, облицованные гладким мрамором. И конечно, не один. На бордюрах сидели парни и девочки, кутались в растянутые толстовки и дутые курточки, смеялись, болтая, кричали тем, кто катался мимо. На маленьких великах с маленькими колесами. Лина вечно забывала, как они называются. Би эм... Кажется, би-эм-экс. Надо спросить. У кого-то. У кого-то молодого, издеваясь над собой, подумала, обходя мальчишку на роликах, который, виляя, объезжал пластиковые кегли. Потом ее обогнал парень на скейте, за ним бежали две девочки, обе с длинными прямыми волосами, в джинсах-резинках на тонких ногах, с голыми поясницами под короткими широкими свитерками. Похожие, как сестры.
  А он проехал навстречу. Как всегда, с серьезным лицом, чуть нахмуренными бровями, они у него темные, широкие, красивой формы, с изломом. И на щеках мягкий, еле заметный румянец, Лина несколько раз взглядывала исподтишка, пытаясь определить, он хоть бреется уже, что ж скулы такие гладкие, ну чисто ангел. Или - четырнадцать лет просто?
  Значит, когда увидела впервые, ему было тринадцать.
  - О Господи, - в такт шагам повторяла мысленно, равнодушно скользнув взглядом по согнутым плечам, темной макушке (волосы густые, и цветом как брови), по красному свитеру, который сбился на один бок, показывая белую футболку и под ней загорелую поясницу. О Господи, Боже ты мой, тринадцать. Да хоть и четырнадцать. А значит, между ними - двадцать восемь лет. Почти тридцать. И ничего она не знает о нем. Даже имени. Только вот то, что каждый день, когда она проходит через площадь, после полудня, он катается на этом своем дурацком велике с маленькими колесами.
  Летом в белой футболке, с растянутым воротом и короткими рукавами на тощих загорелых руках. Весной и осенью в свитерах. Их у него три. Красный, полосатый и еще синий, с белым капюшоном, скинутым на спину.
  Прошлой зимой его не было. Может быть, уезжал. Лине тогда было не слишком до него, ходила мимо, подумала мимолетно, а нет красивого мальчика, этого, с бровями. Наверное, ждет, когда можно на велике. Правда, южная зима она такая, три дня морозца, а после не поймешь, то ли весна, то ли осень. И ребята снова толкутся со своими скейтами, роликами.
  А потом, в апреле, он вывернулся из-за ее спины, объехал по широкой дуге, оглянулся. Кажется, единственный раз это было, когда посмотрели друг другу в глаза. И она задохнулась, качнувшись и сбивая уверенный шаг.
  Хотела бы она, чтоб той ночью он ей приснился. Но вместо этого на автовокзале к ней подошел высокий красивый мужчина, попросил мобильный, позвонить.
  - Мой совсем разрядился, пока ехали, - сказал извинительно, глядя в бумажку и тыкая пальцем в непривычные кнопки. С досадой крякнул и сунул ей обратно:
  - Пожалуйста, наберите сами. А то я вас тут замариную.
  Под его медленную диктовку Лина набрала номер, отдала телефон и встала, вполоборота, разглядывая лезущих в автобус людей.
  - Целую, лапочка! - прокричал мужчина, прощаясь, - и Сашке тыщу приветов!
  Отдал телефон обратно и засмеялся, поднимая пузатую сумку:
  - С меня магарыч. А то боялся, придется пешком добираться, на Ворошилова. Не поверите, наличных ни копейки, одна вот карточка только.
  И будто Лина требовала объяснений, добавил:
  - Это сестра. Приедут с мужем, за мной.
  Потом сидели в целлофановой палатке, пили кофе, Лина купила сама, сама и предложила, веселясь его смущению. Аркадий скованно говорил о пустяках, вытягивал шею - не пропустить синий автомобиль мужа сестры. Прощаясь, склонился, целуя ей руку, и важно сказал:
  - Теперь куда вам от меня, я ж кругом должен.
  
  И вот они вместе почти всю весну и целое лето. Вчера Каша сделал ей предложение, так совершенно всерьез, что Лине стало смешно и страшно. На книжной полке лежало колечко. Купленное сюрпризом, болталось на всех ее тонких пальцах кроме указательного, и решили отнести ювелиру.
  - Вот черт, - остановилась резко, дернула сумку, оглядываясь.
  Ушла, вообще-то, как раз к ювелиру, в мастерскую на Воронцовской. Он работал по воскресеньям, и Лина договорилась, что будет ее ждать. Вот только колечко осталось на полке. А еще, кажется, поняла, почему злилась с утра. Каша никак не хотел ее отпускать. Знал, что пойдет с кольцом, и как нарочно, держал в постели, вроде бы в шутку, боролся, нападал, занимались сексом, потом снова валялись, потому что он не хотел один, потом захотел ее фирменный омлет. Вот и допрыгался, сердито подумала Лина. И одернула себя. Сама виновата, нечего слушаться, встала бы и пошла, чмокнув в темечко. Давно бы уже вернулась.
  Мальчик ехал навстречу, не глядя на нее, приподнялся, нагибаясь к рулю. Поднял велик на заднее колесо, с мягким стуком опустил снова. Замелькали колени в узких джинсах.
  "А еще ты не ушла раньше, потому что не знала, катается ли он раньше"...
  
  Идти в мастерскую уже не было смысла. Лина, как обычно, прошла мимо катающихся ребят, углубилась в аллею, где почти никого, из-за мелкого, как пыль дождика. И села на белый деревянный стульчик под провисшим полотняным зонтиком. За водяными разводами в ярко освещенном кафе сидели кривые люди, что-то пили из кривых стаканов и чашечек. У самого ботинка на краю маленькой лужи отдыхал мокрый пальчатый лист. Упал с платана, прилип, желтый, с коричневым ржавым ободком. Через два месяца зима, а через два дня Каша улетает в рейс и не будет его целых полгода.
  Она собралась встать. А мальчик внезапно проехал мимо, промчался, вертя темной головой, и вдруг резко затормозил, в десятке метров, повернул, хмуря прекрасные темные брови на ангельском светлом лице, таком красивом и совсем еще детском. И поехал обратно, мимо стоящей Лины, высокой красивой женщины в черной куртке и джинсах, с блестящими влажными волосами по плечам. Посмотрел пристально, без улыбки, и, наддав, пригнулся к рулю, снова поднял своего коника на дыбы, удаляясь.
  "У тебя сын старше его. Оставь ты ребенка в покое... Тем более, что он..."
  Она уходила в другую сторону, остро ощущая спиной, что и он тоже - спиной. Усмехаясь про себя, думала, да он ни разу не улыбнулся ей, за полтора года почти ежедневных встреч. Старая курица, ты вопить должна от счастья, тебя дома, в теплой постели ждет охренительно великолепный мужчина, все подруги обзавидовались, а те, что благополучно замужем, даже здороваться перестали. И как там сказала Нинелька? У нашей Линочки снова сплошная романьтика, опять супермен, опять герой-любовник...
  И не просто ждет, а готов рука об руку, с тобой. До гроба.
  
  Перед магазином, который в цокольном этаже соседнего дома, Лина выбросила из головы мальчика на велике, вспомнив, не купила пельменей. А Каша хотел. Вошла, дилинькнув дверным колокольчиком. В тусклом помещении было пусто, вяло шевелилась за прилавком продавщица в криво посаженных на нос очках.
  Лина сложила купленные пельмени в сумку и вышла. И тут же вбежала обратно, спотыкаясь на низком порожке и дергая на себя звенящую дверь. С другой стороны ее пачкали грязные собачьи лапы и за ними, неслышная за толстым стеклом, щерилась морда с белыми клыками.
  - Собака, - дрожащим голосом сказала Лина, обращаясь к прилавку со стеклянными банками, наполненными цветными драже и вяленой рыбной стружкой, - бешеная, что ли?
  Магазин выслушал молча. Лина посмотрела за банки, прошла к холодильникам, где в углу рядом с распахнутой в подсобку дверью громоздились деревянные контейнеры с яблоками и картошкой.
  - Эй, - сказала неуверенно, оглянулась на стеклянную дверь, за которой металось, кидаясь, серое, с черной пастью. И позвала уже громче:
  - Простите. Там собака. Можно от вас позвонить, а то у меня телефон...
  Оборвала сама себя, неверяще прислушиваясь. И кинувшись, захлопнула двери, отрезая тяжелый рык. Дрожащими руками повернула непослушную ручку до щелчка. И качнувшись, затаила дыхание, прислушиваясь. Там, в подсобке, рычало, и вдруг, скребя когтями по железу, рванулось, завыло, будто в каком страшном фильме, будто там не скучный электрический свет, а заснеженная тайга, ночная среди сосен дорога и на ней - волки.
  - Волки, - растерянно сказала Лина вполголоса, отступая от двери.
  Магазин был пуст. Слабо светила под потолком лампа, сквозняк шевелил салфетки, нарезанные фестонами, и те колыхались, прижатые банками.
  Лина вытащила из сумки телефон. Без надежды нажала на кнопку. Держала, пока палец не заболел. Сунула бесполезный мобильник в карман. И оглянувшись на внутреннюю дверь, прошла сбоку к входной, встала укрытая углом высокого холодильника, всматриваясь в стекло. Оттуда еле слышно завыло, уличный свет затемнился. Не одна, а сразу несколько оскаленных морд мелькали, почти прижимаясь к толстому стеклу.
  Лина всхлипнула, оглядываясь. Села на картонную коробку, опоясанную жестяными полосками. Ну да, с голоду она не помрет. Будет есть стружку красной рыбы, которую они с Кашей покупали к пиву, чтоб вкусно смотреть фильмы. И запивать молоком из холодильника. Угу. Чтоб через пять минут искать, куда бы пристроиться с расстройством желудка. Даже если запивать лимонадом и пивом, тут совсем нежарко, ну и туалет все равно в подсобке. А Каша? Наверное, уже ей звонит, а аппарат абонента выключен или находится... Да еще хлопнула дверью, уходя, а он всегда знает, какое у нее настроение. Черт и черт!
  Голова отказывалась работать. И больше всего раздражало, что все так нелепо и фантастично. Вот он рядом, ее дом, в ста шагах. Какие-то волки. Откуда? И где все люди? Рядом с магазином наливайка, там вечно толкутся алкаши, и просто мужики, сосед постоянно там торчит, дядя Костя.
  Их уже съели, мрачно подсказала сама себе Лина. Вытащила из кармана горсть мелочи, подойдя к прилавку, положила в блюдце, и взяла из коробки булочку, посыпанную ореховой крошкой. Откусила, и вернулась на короб, жуя и пристально глядя, как неутомимо кидаются на двери серые тени.
  Вообще-то ей уже хотелось писать, но она старалась не думать об этом. Вспомнился сто лет назад читанный анекдот, как запертый в роскошной зале гость мочился в старинную вазу, подвывая от унижения. И сразу мочевой пузырь потяжелел, давя на живот. Лина в панике огляделась, прикидывая, что тут заменит ей ту самую вазу. И нет часов. Совершенно непонятно, сколько времени она торчит тут, пытаясь осмыслить, что происходит. Запертая меж двух дверей, за которыми - волки.
  - Это собаки, - сказала она громко, - конечно, собаки, какие волки, ты сошла с ума?
  Может и правда, сошла?
  Лина встала, пожимаясь. Крепче повесила сумку на плечо. Медленно двинулась через зал к выходу, а за стеклом уже вовсе черно, и далеко - смутные огни фонарей. Мигают почему-то.
  Прихватив по пути швабру, которая притулилась у стены, удобнее взяла деревянную ручку. Сглотнула пересохшим горлом. Они мигают, потому что эти твари все еще толкутся за стеклом. Закрывают свет.
  - Их нет, - сказала себе Лина, стараясь быть уверенной, - я просто съехала с катушек. Там пусто, а я тут, как идиотка.
  Она быстро подошла к двери и, не обращая внимания на оскаленные морды, рванула ее на себя, делая вид, что все в порядке. Вот только швабра, стиснутая в другой руке.
  Швабра пригодилась тут же. Правда, сработала Лина неуклюже, тыкая в стороны, не попадая, пытаясь бежать, но упала, и уронила свое оружие, закрываясь локтем от воняющей пасти. Закрыла глаза, подтягивая к животу ноги. Но сверху, вместе с воем и рычанием, взвизгнуло, крутясь и скребя, что-то ударило, попадая и ей по плечу.
  - Быстро! - заорал в ухо насмерть перепуганный голос, - да вставай же!
  Встать оказалось нелегко. Пояс джинсов резал живот, плотная ткань неудобно натянулась на коленках, и Лина, как грузная старуха, перевернулась, становясь на четвереньки, рыдая, с трудом поднялась, сразу же падая снова, уже вперед, куда ее тащила за перекошенную куртку чья-то рука. Другая схватила за волосы, не давая падать. И Лина, крича и всхлипывая, побежала, тяжело ступая ботинками, отшвыривая на шерстяные бока, воняющие мокрой псиной, сумку, из которой выпал холодный пакет с пельменями.
  В темноте, прореженной светом из окон, крепко приложилась макушкой обо что-то корявое и твердое, споткнулась, и ввалилась в темное помещение, падая на чьи-то руки и спины. Ее встряхнули, ставя, как неживую куклу.
  - Стоит? - спросил через плечо один голос и другой ответил неуверенно:
  - Да вроде как.
  - Наша?
  - Та фифа эта. С пятого дома. Ну, с длинными волосами. Шо кукла.
  - Седьмой подъезд, - утвердительно сказал первый голос, и, обращаясь уже к ней, добавил, - ну здрасти, девушка. Пожрать успела в магазине-то взять?
  - Пельмени, - заикаясь, сказала Лина, чувствуя, как ее начинает трясти, - у... у-пали там. Где собаки. Пель...
  В темноте почти не было видно, только - где-то гуще, где-то пореже мрак, и шевеление, дыхание, но вот чиркнула зажигалка, огонек осветил мужское небритое лицо. И еще несколько, Лине показалось, пять, может, семь человек, все молчали, блестя испуганными глазами.
  - Какие они тебе собаки, - мужчина затянулся, выпустил дым, снова стал невидимым, - когда они - волки.
  - Нет, - Лина замотала головой, рукой провела в темноте, опускаясь вниз. Ноги не держали.
  - Мне сесть. Откуда волки. Это наверное... ну... это собаки же!
  - Угу, - огонек снова высветил щетину и черные ноздри. Упал на силуэт поодаль. Лина не могла понять, знает ли она этого, что обозвал ее фифой.
  - Волки. Твои волки.
  - Мои?
  В тишине кто-то шумно вздохнул и вдруг женский горячий шепот забормотал молитву.
  - Твои, - с удовольствием подтвердил мужчина, - на тебя посланы. А то сожрали бы Ваську. Ты ему теперь по гроб жизни должна. Полез спасать. У него свои вон, за пятки хватают, а он, как увидел, ты метесся с магазина, попер, а то говорит, загрызут же. И чего рванула? Сидела бы там, где жратва. Теперь вот будем друг друга ести.
  Он засмеялся, но никто не поддержал и он, кашлянув, продолжил курить.
  - Мне домой, - сказала Лина снизу, с какого-то чурбака, на который уселась, глядя на черные тени, - у меня там муж. Не знает. И вообще. Надо же как-то. Милиция там. Или служба ветеринарная. У меня телефон сел.
  - У всех сел, - мрачно сказал кто-то из дальнего угла.
  - И что интересно, сюда, на огород, не лезут, бляди, - прибавил курящий, - а тока выйдешь, к калитке, так сразу.
  В голосе прозвучало выжидательное желание рассказывать дальше, со смаком возражая на логичные ответы новенькой. Но Лина молчала, совершенно не понимая, что говорить. А еще ее беспокоило, что молчали все остальные. Будто поняли такое, чего она еще не знала. И в ответ на ее молчание мужчина продолжил рассказ, именно об этом.
  - Павловна с обеда сидит. Это ее палисадник. Вышла цветочков нарвать. Да, Павловна?
  Молитвенное бормотание смолкло. Женщина громко вздохнула. После сказала растерянно:
  - Дочка уехала у меня. Квартира закрытая стоит. Ну, я прихожу, разок вот в неделю. Дай, думаю, цветочеков. А дед там дома, сидит, ждет. А я тут...
  - Ладно, - мужской голос остановил всхлипы, - еще вот Васька, может, видала когда, он с частного дома, выше по улице.
  - Здрасти, - сказал за плечом Лины мальчишеский голос.
  И она удивилась вяло, совсем не испуганный, скорее такой, азартный, но как в школе на уроке, чтоб не понял учитель. Спохватившись, что - тот самый Васька, которого "свои за пятки грызут", повернулась в темноту:
  - Спасибо.
  - Ага, - весело отозвался Васька. И похвастался, - у меня двое всего. Зато злые, как черти.
  Павловна боязливо охнула на слово "черти" и снова зашептала что-то просительное.
  Шаткая деревянная дверь сарайчика тускло светила по бокам. Это горели уличные фонари, далеко, их мало в районе, редко натыканы, чтоб каждый длинный двор между пятиэтажками не пропадал в кромешной темноте.
  - А я Николай Константинов, - представился рассказчик, - я механиком с рыбколхозе. Живу как раз ото над магазином. И черт дернул за сигаретами выйти. Сперва в домино с мужиками гулял, да мне пить нельзя, почки посажены, на вахтах. Ну, зашел, и чего не взять хлеба там, да сарделек каких. Взял "Президента", две пачки. На углу дома меня и прихватили, загнали сюда. Три часа на тополе сидел, в развилке. Охрип, пока орал.
  - Орал?
  - Так люди ж ходят, - согласился Николай Константинов, затягиваясь снова, - сижу, а тама детишки, мамаша с коляской. Я ору благим матом, эй люди, да поглядите ж на меня. Ветки ломал, кидался. А они ж легкие. И эти гниды у самого забора, пока не потемнело, видно, как слюни капают. Если бухал бы, вот она и белая горячка, да? Но ведь не пью, уже десять, нет, двенадцать лет.
  - А что люди? - спросила Лина, сцепляя ледяные пальцы на коленках.
  В сараюшке было холодно, из угла прилетал стылый сквознячок. И вздрогнула, тут же ругая себя за испуг, вот же глупая, забыла, что тут еще люди. Из угла раздался новый голос, назидательный, с дрожью:
  - Мы имеем дело с явно выраженными признаками параллельной реальности. И контакт с внеземной цивилизацией наличествует. Я уже говорил Николаю Эльдаровичу, что ветками кидаться в контактеров...
  - Гриша, - укоризненно прервал его Николай, - имеешь чего предложить, так я первый поверю. Курлычешь там. Вы его, девушка не слушайте, он нам с обеда по ушам ездиит. И ладно б что умное. Контактер еб твою мать.
  - Мне надо домой, - убедительно попросила Лина, - ну ведь смешно. Вы говорите, там люди ходят. Значит, только нам не повезло, да? Выбежал же Вася и спас меня. Пусть еще побежит. Позовет. Я дам адрес, у меня там муж, он сразу придет сюда. Приведет людей.
  - Тебя как звать? - оборвал ее Николай, пробираясь мимо и ощупывая рукой невидимые двери.
  - Лина ее звать, - вдруг вместо нее ответил тот самый Васька, - она с Петюней с одного дома. Через подъезд. А это правда, что у вас первый муж летчик-испытатель?
  Лина моргнула, не умея сразу перестроиться. Муж, летчик. Не сразу поняла, что мальчишка про Серого спросил. И засмеялась слегка истерически. Ну, сморозил. Летчик-испытатель. Ответила грубовато, с нарастающим раздражением:
  - При чем тут? И вообще, какая разница? Вы тут всю жизнь собрались торчать?
  -А ты у Гриши как раз и спроси, - посоветовал Николай, - он тута и заночевать успел уже.
  - Контакт, - звонко сказал Гриша, - и отбор. Я по утрам бегаю, на стадионе. А возвращался, в полвосьмого, и меня отобрали, селективным путем, используя дроидов анималистичной конструкции.
  - Класс, - восхитился Васька, будто невзначай приваливаясь к плечу Лины, - ой, извините, а можно мы на ты будем? Петюня, между прочим, в вас был втюренный, в седьмом классе. Сочинил стих. Мы его обстебали конкретно. А в вас потом почти все повлюблялись, прям такая мода была. Во дворе. Вы чего смеетесь?
  Лина помотала головой. Не говорить же парню, смеется она, потому что несмотря на ужасную, кошмарную, в голову не лезущую ситуацию, ей было приятно услышать, насчет неизвестного Петюни и его стиха, а после - неприятно насчет "обстебали".
  - На ты, - ответила она о другом, - да, Вася, можно на ты. Только надо подумать, что теперь делать.
  - Поведенческие реакции, - вещал из угла невидимый Гриша, - их от нас ждут, и конечно, пришельцы обдумали и состав группы. Есть особи обоих полов, разных возрастов, и социальных групп. Элементарные индивиды, а так же интеллект, мозг.
  - Заткни варежку, мозг, - посоветовал Николай, - а то получишь, от индивида. Павловна. Ты говорила, тут лючок есть? В сарайке прямо?
  Мозг послушно заткнулся, а Павловна еще не ответила, и за деревянной стеной послышался скрежет и возня, Лина передернулась, стараясь не слушать, что там, зубы щелкают, что ли.
  - В смородине, - испуганно поправила Павловна, - за углом три куста, до забора они. Как трубы чистить, так вечно все разворотят, я сколько раз цветы пересаживала. И кошаков гоняла, тама кошка вечно котят выводит, внизу. А ведет он в подвал. Оттуда ж во двор, где подъезд, дверь. Только железная она, снаружи заперта. У меня и ключ дома, от замка.
  - В подсобке в магазине волк, - вспомнила Лина. И наконец, заплакала. Каша там ждет, сначала сердился, наверное, потом волновался. А теперь бегает по району, или что? Звонит кому? А у них нет общих друзей, сложилось так, все его - в его мобильнике, а ее подружайки и сотрудники - в ее. А еще, может, заснул, чтоб она пришла побыстрее. Проснулся - темно, и Лины нет. Он ей кольцо, и через два дня в рейс на целых полгода, а ее нет. Не придет ночевать, хотя как подумает она сама об этом, внутри все рвется. Кажется, если согласится с мыслью о ночевке в сарае, пахнущем картошкой и старой землей, то завтра будет, как этот Гриша с его внеземным разумом.
  - Блин! - закричала она, вскакивая и бросаясь к двери, - вы забодали, какого черта? Мы должны выйти! Немедленно!
  За тонким деревом лайнуло и вдруг понесся в стороны и вверх тоскливый угрожающий вой. И, смешиваясь с ним, испуганный женский крик. Рычание, возня, какие-то удары.
  Николай выматерился, поднимая руки и перечеркивая ими неяркие полосы света по периметру двери. Опустил, топчась.
  - Дядь Коля! - Васька подскочил, но тот отпихнул его в темноту, не давая открыть двери, толкал, пихаясь и тяжело дыша, потом приговаривая:
  - Ну. Ну. Хватит. Сказал, не лезь. Думаешь, один раз повезло, так все время будет? Темно там! Сказал, сиди!
  - Она же кричит, - дрожащим голосом сказала Лина, - вы же мужчины, да? Она же...
  - Не кричит уже.
  Крики, и правда, умолкли. Сменились чем-то, чего никак нельзя было слушать. Чтоб не сойти с ума.
  
  А потом Лина спала. Как падала в яму, отключалась, набирая скорость падения, и мгновенно просыпалась, будто от свиста в ушах, боясь - разобьется, долетев. Открывала глаза в темноту, моргала, ничего не слыша из-за стука сердца, потом оно успокаивалось, доносилась от стены монотонная молитва Павловны, из угла - прерывистый булькающий храп Николая. У Лины мерзли разутые ноги, она снова натягивала ботинки, казалось такие удобные, но те стали тугими, как тиски, и чуть не плача, она снова снимала их, умащивая ступни поверх шнуровки, чтоб не остывали на голой земле. Потом из темноты пришел Васька, сказал шепотом в ухо:
  - А можно я с тобой, а то задубел совсем.
  И обнял, суя руки под куртку. Лина молча расстегнула, чтоб не задирался подол, тоже обняла мальчика поверх пушистого свитера, сцепила пальцы, поставила ноги в носках на его кроссовки. Так хорошо. Вместе от усталости сразу заснули, а потом, уже под утро, проснулись, тоже вместе. И Лина щурясь, чтоб русые короткие волосы не щекотали глаз, осмотрела нутро сарайки, залитое серым дрожащим светом, протекающим в щели.
  Интеллектуальный Гриша скорчился в углу, натянув на голову спортивную куртку. Рядом сидел на ведре Николай, вытянув ноги и уложив голову подбородком на грудь. К его боку примостился еще один мужчина, Лина и не поняла кто, потом припомнила, наверное, это он называл ее фифой, или шо куклой, короче, первый Николая собеседник, который после замолчал. А за спиной дышала Павловна, все труднее, потом всхрапывала, быстро шептала молитву и засыпала на полуслове, чтоб снова делать каждый вдох труднее и труднее.
  - Я не сплю, - шепотом сказал Вася, но не пошевелился и не расцепил рук, объяснил, прижимаясь, - холодно очень, я можно еще так посижу с тобой?
  - Мне в туалет, - тоже шепотом ответила Лина, вспомнив, вчера от ужаса совсем перехотелось, зато сейчас и встать, наверное, не сумеет, не намочив трусов.
  - Я проведу. За сарай.
  Они посидели еще пару минут, расцепились и встали, с трудом выпрямляясь. Мальчик пошел к двери, тихо ступая среди набросанного у стен хлама - ведер, саженцев с корнями в мешках, лопат и грабель.
  На улице стояло тишайшее октябрьское утро, сизое, подернутое тонким влажным туманчиком и пахнущее астрами, которые росли вдоль проволочного забора - лиловые и белые, красивые.
  Магазин был еще закрыт, резким слепым прямоугольником темнела коричневая дверь, и таким же ставнем забранное окно. А дальше, по тротуару, что вел на автовокзал, шли редкие прохожие, зевали, застегивались зябко.
  И между людьми и небольшим огородом, примыкающим к задней стене пятиэтажного дома, у проволоки сидели и лежали волки. Их было больше десятка. Не спали, следя за Линой желтыми глазами с черными дырами зрачков. Крупные, с острыми темными мордами, с ушами, поставленными на звуки.
  Она остановилась, не имея сил отвести взгляда. И ближайший волк, подняв морду с белых толстых лап, встал, шагнул к забору из двух рядов провисшей проволоки и уставился ей в глаза. За ним подошли другие, будто Лина вынесла им поесть и сейчас позовет.
  - Они не будут, - сказал за спиной Васька, - не полезут за забор. Почему-то. Ты не бойся. Сюда иди. Нет. Пошли дальше.
  Толкал в обход деревянной стены, Лина послушно шла, спотыкаясь, а ее волки шли в пяти метрах, за проволокой, не отводя желтых глаз. У них была свалянная комками шерсть, засаленная с виду, некрасивая. И морды блестели, будто они неаккуратно что-то ели и оно присохло.
  - Тут, - распорядился Вася, заведя ее за угол сарая, где волков не было видно, - а я пойду, выгляну, чего они там.
  Лина постояла, не решаясь расстегивать джинсы. Но потом все же стянула их и присела, испугавшись, что скоро все проснутся, а ей, конечно, приспичит не вовремя. Вася ходил за углом, треща ветками, вдруг зазвенел, чертыхнулся. Лина встала, натягивая джинсы.
  - Ты все? Иди чего покажу.
  На тротуаре по-прежнему лениво и быстро шли утренние люди, те самые, которые не слышали вчерашних криков Николая. Вася показал пальцем на толстенького мужчину в яркой спортивной куртке и смешной вязаной шапке, натянутой на уши. Пояснил, спохватившись:
  - А, ты ж его не разглядела. Это Гриша, на стадион побег. Ну, тот, что у нас в углу.
  - Что? - беспомощно переспросила Лина, - а как?
  Вася пожал плечами под кожаным пиджаком, сунул руки в карманы широких штанов. У него были русые стриженые волосы и круглое лицо с острым маленьким подбородком. Светлые глаза под рыжеватыми ресницами.
  - А хрен поймешь, как. Я почему знаю. Я себя вчера почти сразу увидел. Меня мать за хлебом послала, а я решил сперва к Петюне заскочить. Ну, шел тут по дорожке, волки выскочили, меня загнали сюда. Я у самого забора в кусты забурился, от страха вообще не врубал, что делать. А потом смотрю, иду. От Петьки значит. И хоба-хоба, мимо, а потом почти сразу, иду снова, с хлебом уже. Домой. Я прям, думал, перекреститься, что ли. И тут мне дядь Коля веткой по башке. А после мы с ним в сарайку. Там Гриша. А ты во сколько на работу идешь? А Павловна та просто, пришла за цветами, зайти смогла, а после уже не вышла, сидели, ждали ее. Три волка. И у Гриши три.
  - В восемь. Я иду в восемь.
  Вася задрал рукав пиджака. На тонком запястье обнаружились пластиковые часы со многими кнопочками и блестящими цифирками.
  - Рано еще. Через полчаса только. Хочешь поглядеть, как ты со стороны? Вот и увидишь. Дурдом, да?
  Лина промолчала, пытаясь уложить в голове рассказанное мальчиком.
  - Эх, - сказал Вася раздумчиво, - ну чего бы им не погнать меня, когда я уже хлеба купил. Жрать хочется, сил нет.
  
  Время тянулось медленно, так медленно, что его хотелось взорвать. Лина волновалась, подгоняя и часто просительно взглядывая на мальчика, и тот, покачав головой, снова задирал рукав, мотал отрицательно. Иногда говорил вполголоса:
  - Десять минут только. Пятнадцать.
  Наконец, возвестил серьезно, с интересом:
  - Восемь.
  И оба напряженно уставились на угол магазина, откуда выходили и шли мимо утренние прохожие.
  "Опаздываю" подумала Лина и с трудом сдержалась, чтоб не засмеяться дурацкой озабоченности в мысленном голосе. Вася, будто услышал, повторил вслух то же самое:
  - Опаздываешь чего-то. А нет. Смотри.
  Лина задохнулась, подаваясь вперед и хватая васин кожаный локоть.
  Из-за угла они вышли вместе. Каша держал ее за талию, что-то рассказывал, вкусно зевая. А она, в своей куртке (Лина, не отводя глаз, растерянно общупала бока и полузастегнутую молнию), в тех самых джинсах, подвернутых над модными шнурованными ботинками. Только на пышных волосах натянула была вязаная полосатая шапочка. Она ее не любила, но Каша с первых дней октября волновался, чтоб не застудила уши и заставлял. Лина смеялась, позволяя ему натянуть на ее голову шапку, а на автовокзале, когда уезжал на своем автобусе к своей портовой проходной, сразу стаскивала и совала в сумку. Вчера вот выскочила одна, шапку конечно, не стала надевать. А зря, уши ночью ужасно мерзли.
  Она спохватилась, что думает ерунду, притихла, стараясь услышать, о чем говорят. Лина на дорожке засмеялась, вытягивая перед собой руку. На указательном пальце - то самое кольцо. Каша довольно улыбался. Так и прошли, и только конец фразы остался в туманном воздухе.
  - Ты его видела, а я тоже давно, тыщу лет...
  "Про кино, снова". Лина отпустила Васин локоть, провожая глазами счастливую пару. Мы как мусор, подумала вяло, мы не нужны. Почему-то. Каша поцелует ее, меня, то есть, и уедет. А она, то есть я, пойдет на работу. И по пути станет болтать с Ксеней. Похвастается кольцом. Ксеня решительно скажет, ну наконец-то, а то все молилась на своего придурка Серого, у которого сто лет другая семья. И всем будет отлично. Интересно, Лина номер два каким путем пойдет с работы? Мимо мальчишек на великах? Или коротким, вдоль банков и трассы?
  - О, - у Васи был испуганный голос, - смотри, твой рванул куда-то.
  Один из волков отвернулся, внимательно глядя вслед уходящей паре. И вдруг затрусил следом, опуская морду к палым листьям на тротуаре. Как показывают их в телепередачах.
  - Эй! - заорала Лина, кидаясь к проволоке, - ты, скотина! Я тут!
  - Чокнулась? - крикнул рядом Вася, оттаскивая ее за подол куртки.
  - Пусти! Он за ней. Снова!
  - Не за тобой же! Фу ты.
  Она остановилась, в метре от хлипкого забора, на который томно валились кусты, украшенные пушистыми цветками. Ее волки, разом собравшись, зарычали, вздергивая черные губы над желтыми клыками. Один завыл, кидаясь на цветы и припал к лапам мордой, будто играл. Вот только глаза были такие, будто свирепо бесится, а не играет.
  - Не за мной, - Лина совсем растерялась, - как не за мной? Я там. И тут тоже я. Что там говорил Гриша ваш? Контакт. Космос.
  Рядом с Линой, держась позади и сбоку, возникла Павловна, оказалась стильной старой дамой, в драповом пальто с полосатыми пуговицами и в фетровой беретке. Но лицо было совсем простым, будто она Васе тетка или молодящаяся бабка.
  - Никакой не контакт, - авторитетно сказало лицо, вступая в противоречие с городским модным пальто и береткой, - а то деточка, грехи наши за нами ходют и вот нашли. По нюху. Только вот молитвой и спасемся.
  - Не знаю я, чего у меня всего два греха, - фыркнул Вася, - ну вы поняли, я что-то неправильно сказал просто. То есть, если ого какие грешищи, то у меня их нету. А если маленькие, так тут целое должно быть стадо. Волков этих. А их два.
  - Стая, - зачем-то поправила Лина. И отвернулась от необъясненных своих волков, убедившись, что тот, который собрался уйти, на ее крик вернулся обратно.
  Пошла за сарай, чтоб не видеть их. И не слышать негромкого спора верующей Павловны и юного атеиста Васи. Села у дощатой стенки на корточки, свешивая между коленей руки. Нужно подумать. Все, что узнала, нужно как-то свести в одно. Потому что, пока не увидела себя, с кольцом и Кашей-Аркашей, были одни догадки, такие, вполне реалистичные. Например, в городе была секретная лаборатория, из нее разбежались подопытные звери. Бешеные. Все остальное - вымысел чокнутого Гриши, а безумие, она читала, штука заразная, он там болтал, и ему другие поверили. Скажет тоже - на тебя посланы... И Васька хорош, гордится, "моих два"... Но только что она видела себя. А перед тем - Гришу. И в угловой квартире, наверное, сейчас проснулся Николай Константинов, и если дежурить на той, магазинной стороне, то и его они увидят, как в магазин пойдет или к наливайке, здороваться с мужиками. А уж Васька, наверняка, пробежит мимо сто раз. И вечером мимо снова пройдет Лина. С пакетом, в котором торт и любимые Кашей молочные сосиски. Жаль, что нельзя позвать ее и спросить, как у них все. Наверное, она согласилась.
  За углом затопали шаги. Сутулый парень вышел, встал от неожиданности, что-то пробормотал, краснея. Лина поднялась с корточек, и кажется, тоже покраснела.
  - Я сейчас. Я поняла, извините. Ухожу.
  Это был единственный на огородике угол, укрытый еще не облетевшими кустами, парень наверняка пришел сюда, как и Лина ранним утром, в туалет.
  Она постукала в полуоткрытые двери сараюшки и вошла, ничего толком не видя после утреннего уличного света.
  - Предамся в руки, - вещал Гриша, по-прежнему из угла, где спал, - потому что реакции должны быть разнообразны. Различны. Дифференцированы. И вообще, если это проверка душевного состояния индивида...
  - Гриша, не дури, - с ласковой угрозой сказал Николай, ворочаясь на своем перевернутом ведре, - кому предашься? Сволочам этим? Да они втроем от тебя костей не оставят. Думать надо.
  - Я думаю, - язвительно парировал Гриша, - я один тут думаю. И вы меня извините, Николай Эльдарович, но уж лучше они, чем... а, - и он махнул белой рукой с красными полосками.
  - Чего? - Николай перестал ворочаться, согнул ноги, поднимаясь и хватаясь за поясницу, - я чего-то не врубаю, насчет, лучше они. Чем кто?
  Гриша забормотал что-то, вскочил, прижимаясь к стене и озирая всех с вызовом.
  - Я видел! Я видел, чем кончается! И конечно, выбран буду я, потому что в мире грубой силы интеллект всегда подвергается! И я...
  - Он хочет сказать, что его первого съедят, ну, мы съедим, - догадалась Лина. Засмеялась, всхлипывая и кивая, - о-о-о... он фильмов насмотрелся, про крушения и катастрофы, по нешнл джиографик. Заранее вот боится.
  - Вас не тронут, - огрызнулся Гриша, - еще бы, конечно, вы самка, детородного возраста. Вас просто заберут, изучать. А я останусь с этим, этими, с особями.
  - Тьфу на тебя, - Николай рассердился, шагнул к Грише, но тот, шарахнувшись, уронил какие-то лопаты и они загремели по ведрам.
  Николай махнул рукой и пошел к выходу, вытаскивая из пачки сигарету, от двери сказал мстительно:
  - Не ссы, интеллект. Никогда дерьма не жрал и счас не буду. Тоже мне, ветчина с яйцами.
  С улицы донесся голос Павловны, потом снова Николая, потом хмурый - незнакомого парня. Потом вой и рычание, и следом грохот, стук и снова голос Николая, на этот раз он кричал:
  - Чтоб вы подавились, гниды серые! Какого хрена вам надо? А? А?! Девку нахера сожрали?
  Лина вспомнила ночное, с женским криком, и как не пустил Василия. Поежилась. Вася встал рядом, сказал вполголоса, пытаясь утешить:
  - Лежит она там, за проволоками. Я не стал тебе. Ну и потом, это же не всерьез, она же где-то все равно живая. Да?
  - Они. Они ее правда, сожрали? - хрипло спросила Лина.
  Вася покачал русой головой.
  - Не. Она вроде как спит. Только глаза открыты. А крови нет. Знаешь, как вроде от страха, ну это... умерла, в общем. Ты пить хочешь?
  Лина непонимающе на него посмотрела и тут же захотела пить, совершенно свирепо, перебирая в памяти цветные бутылки в высоком магазинном холодильнике, ну, что бы ей не схватить вместо дурацкой швабры двухлитрушку пепси? А еще лучше - газводы с лимоном.
  Вася пошел впереди, нырнул в дверной проем и исчез со света. Лина двинулась следом, обдумывая по пути такое - странное, которое в кино вовсе не кажется странным: нужно ведь собрать и поделить запасы, ведь у них совсем нет еды, и про воду тоже нужно подумать.
  Думать было страшно. В кустах со стороны проволочного забора, что отгораживал посадки от стены дома, Вася пошуршал, попятился, выбираясь. Сунул Лине грязную пластиковую бутылку.
  - Держи. Да не гляди, что такая. Обычная вода. У меня бабуля тоже так делает, я пепси выпью, она сразу бутылку наберет и в огород к забору. Чисто ставит там. Мало ли, летом совсем жара и отключат.
  Морщась, Лина отвинтила пробку, пошарила в карманах, надеясь, вдруг завалялась салфетка или бумажный платочек. Вытерла горлышко натянутой подкладкой куртки. Вода и правда была самая обычная, будто только что из крана. Нефильтрованная, подсказал мысленный голос, и Лине стало неуютно. Если расстроится желудок, то через пару тройку дней они тут все, пардон, загадят. Сколько там тех кустов-то. В голове нарисовалась картинка, как толпой они кидают в волков и прохожих собственные какашки. На лопате.
  Вася заботливо хлопнул ее по спине, и Лина, откашливаясь, вернула бутылку.
  - Вась, надо посчитать. Воду. И поделить.
  Мальчик нехотя кивнул.
  - Хотя я бы этому индивиду Грише и не давал бы. Один перевод продукта.
  - Так нельзя, - Лина шагнула в кусты, наклонилась над лежащими бутылками. Водя пальцем над грязным пластиком, стала считать, приблизительно. Но в голове все равно не укладывалось, что они сейчас должны вместе собраться, что-то решать и еще делить бутылки с водой. И Гриша в своем кликушестве прав, скоро у всех шестерых совсем подведет животы и нужно думать, где и как брать еду. Да если бы все вокруг изменилось, какой-то апокалипсис, как в фильмах-катастрофах, или их забросило на необитаемый остров! Но вокруг нормальная, такая привычная и степенная жизнь, и только они - как тени. Лина выпрямилась, забыв, сколько насчитала бутылок. На место киношных героев никак не хотели становиться Николай с его матерщиной, Гриша в белой с красными полосами куртке, Павловна в беретке. Да еще этот, который молчит и даже имени его Лина до сих пор не знает.
  Пленники слонялись по небольшому огороду, по дорожкам, выложенным из битой тротуарной плитки, заглядывали в кусты и ворошили редкие заросли астр и стеблей подсолнуха и топинамбура. Павловна сперва неловко вздыхала, следя за тем, как нарушается частная жизнь дочкиного огорода, пыталась что-то объяснить насчет, почему грабли не убраны и ведро грязное, но вскоре поняла, никому нет дела до того, насколько аккуратно ведет хозяйство заочная дочка и стала просто подсказывать, что где.
  - А тут по весне у нее подснежники даже посожены! - с гордостью сообщала Николаю, а тот махал рукой, уходя по дорожке дальше. У зарослей подсыхающих стеблей выше головы остановился, сунув руки в карманы куртки.
  - Ага... топинамбур?
  - Цветы, - строптиво поправила Павловна, - вон еще кой-где на верхушках.
  Николай ухмыльнулся. Аккуратно взялся и сильно дернул, осыпая комки земли с узловатых клубней.
  - Вот и жратва нам. Пока интеллект не забили на сало.
  - Кто ж их ест-то? - удивилась Павловна, - они же цветы!
  - Не цветы, а заграничная картошка, - засмеялся Николай, отряхивая клубень и вертя его в руках, - темный ты, Пална, человек оказалась. А еще в пальто.
  - Мне твоя заграничная и не встала, - рассердилась старуха, двигая шеей в намотанном шелковом шарфике - солнце уже хорошо пригревало, обещая чудесный день, - у нас своя выкопана, там целый угол сажали. Урожайная такая. Кубанская роза. В сараюшке вон...
  Николай в изумлении посмотрел на возмущенную огородницу.
  - Погодь, так у тебя там мешки с картошкой? А чего молчала, кулачиха?
  - А пост у меня, - удивленно ответила та, - вчера вот утречком капусты поела горстку, и теперь только завтра мне.
  - Тебе, - передразнил мужчина, широко шагая к сарайчику, - вот же куркуля!
  
  Через недолгое время на расчищенном клочке земли горел костерок из сухих веток, и Николай, возясь, мерно ругал себя за то, что покидал самые лучшие через проволочный забор, еще вчера. Ломал с треском, совал ветки в еле видный огонь, наклонялся и откидывался, потирая чумазой ладонью горячую щеку. Над ним стояли, наблюдая, сердитая Павловна, Лина и поодаль - хмурый парень без имени. Вася торопился из сарайчика, таща в куске мешковины горку ровных розовых картофелин. Высыпав на землю, доложил:
  - А Гриша так и сидит в углу, сказал, будет ждать, когда хозяева обеспечат. Кормом.
  Николай хмыкнул. Когда огонь прогорел с краю, закопал в пепел картошки и встал, отряхивая руки.
  - Вода, - сказала Лина, обращаясь к нему, - там бутылки, Николай, э-э, Эльдарович, нужно бы подумать, насчет, насколько хватит. Ну и вообще, поедим, а дальше?
  - Я уж пачку, считай, приговорил, - ответил о своем Николай и рассердился назидательно, - какой я тебе Эльдарович, тоже девочка нашлась, то пусть Васька меня отчеством кличет. А тебе я Коля. Вода, говоришь...
  И вдруг незнакомый голос хлестнул яростью, Лина даже не поняла сперва, что к ней обратились, и кто именно.
  - Что? - заорал безымянный, сжимая кулаки и надвигаясь, выкатывая грудь под поношенной дутой курткой, - умная сильно, да? Лазишь тут, курва кучерявая, вода ей. Убил бы, морду свою строишь тут. Лезешь поперед.
  Николай выкинул перед собой руку, почти как в нацистском приветствии, только ладонь повернул, будто останавливая поток злых слов.
  - Ну, ну, Костик, да чего ты? Нормальная она баба, и сказала правильно. Остынь.
  - Сидим тут! - рыдающим голосом кричал парень, оказавшийся Костиком, - мало мне было, еще с вами тут сидеть, - и выматерился длинно и грязно.
  - Я-то причем, - рассвирепев, тоже заорала на него Лина, - да вы мне нафиг не сдались, у меня муж дома, а я...
  - Шо ты мне тычешь, муж у ней! У таких, как ты, мужьев - тыща на ночь!
  Вывертывая карман, вдруг на черном засаленном сверкнул нож.
  Лина замолчала, чувствуя, как мгновенно и неприятно озябла спина, а ладони вспотели. И захотелось писать.
  - Ну, ну, - примиряюще бормотал Николай, вклиниваясь между ними и помалу тесня орущего Костика к стенке сарая, - да ты чего, ну вышло так, она ж не виновата, что твоя вот. Эх. Бабы-бабы.
  Лина криво улыбнулась, взглядывая на Павловну, пожала плечами. Голос дрожал.
  - Я его вообще не знаю, даже имени вот. Истерика, что ли?
  Старуха поджала губы в стертой красной помаде, спрятала руки в драповых рукавах, устраивая их, как в муфте. Спросила неожиданно, голосом вкрадчивым и нехорошим:
  - А у тебя сколько волков, деточка? Считала ли?
  - Я? - Лина оглянулась на проволоки за смородиновыми кустами. Там маячил Гриша, который вышел таки из сарая и кричал, прокашливаясь.
  - Эй! - надсаживался, стараясь, чтоб строго, - гражданка! Я вам, вы, с песиком! Не делайте вид! Мужчина, вы, в куртке! С девочкой! Послушайте! Мне необходимо поговорить с представителем! Этого... Девушка!
  На девушке у него сорвался голос, Гриша закашлялся, сгибаясь и топыря полы белой с красным куртки. Опустил маслянисто-черную голову, и стащив вязаную шапку, утер потное лицо.
  В молчании стал слышен рык и мерное ворчание, которое то стихало, то становилось громче, будто работал мотор.
  Лина пыталась сообразить. Вася сказал про своих - два всего. У Павловны - три. И у Гриши три. А она накричала на одного, который решил поохотиться за счастливой Линой с кольцом на пальце, стояла рядом с забором, за ним сидели ее волки, точно видела - ее. Четверо. Три сидели, один побежал. Вернулся.
  - Кажется, четыре их. А что?
  Павловна смерила взглядом пышные волосы, сбитые каштановым облаком, черную курточку с высоким воротником, синие джинсы с белыми потертыми коленками. Ботинки, шнурованные по икрам.
  Кивнула, соглашаясь сама с собой.
  - А еще удивление кажешь. Поболе всех будет. Видать, много успела, девонька. У Костинтина, у него один. А сам парень через жену пострадал. Неделю всего как вышел. А она не дождалася, с хахалем смоталась, да еще с квартиры вынесла, ну, только обои вот оставила. Конечно, на таких вот, чего ему, на шею кидаться?
  Последнее слово произнесла с неправильным ударением, кИдаться, и Лине стало от этого почему-то совсем паршиво. Одиноко. В трех минутах прогулочным шагом существовала ее родная квартира, в которой - никаких обиженных гулящими женами зеков, никаких упорно-суровых старух. Уже топят батареи, можно скинуть надоевшие боты, пойти босиком в кухню, налить себе огромную кружку кофе, и сесть на диван, наплевав на беспорядок. Да и на сосиски для Каши тоже наплевав. Просто сидеть, смотреть на книжные корешки, на разнокалиберные бокалы за стеклом, полные всякой цветной мелочи - бусин и старых календариков. Не пойти нахрен на работу, и вообще никуда. А потом уехать. Одной. На море. И вернуться. На диван.
  Она моргнула, шагнула в сторону, вытирая глаз и злясь на себя, за слабость, которой совсем сейчас нельзя. Перед лицом расплывалось озадаченное лицо Васи.
  - Иди, скажу чего, - проговорил вполголоса, беря Лину за рукав.
  - Вот! - торжествующе прокаркала вслед старуха, - и тут нашла себе. Возисси. Тьфу! Из-за таких и сидим тут!
  - Я, - сорванным голосом начала Лина, но Вася тащил, дергал, и, уведя за сарайчик, поставил ее перед проволоками:
  - Смотри. Видишь?
  - Что? - крикнула и тут же покаялась, глядя на обиженное лицо мальчика, - извини. Прости, я, ну...
  - Проехали. Считай, говорю. Ну? Своих видишь?
  Кусты, все еще зеленые, с жухлыми буроватыми вкраплениями, тут раздавались в стороны, а за ними сверкали в дневном солнце рубиновые плети дикого винограда, такие яркие, будто ребенок нарисовал, фломастером. И на них, нападав сверху, светили желтым листья старого абрикоса. Так красиво, так разноцветно, да еще на фоне сверкающего стекла магазинной витрины, и стена дома, теплая, песочного цвета. Над ним - полоса синего неба. Сплошной праздник. В центре которого, перечеркнутые провисшими проволоками, стояли, сидели и лежали, внимательно глядя, волки, с неровной косматой шерстью, серой и белесой, с желтыми пристальными глазами некрасивого бледного цвета, с мордами, блестящими от чего-то, может, это слюна, а может, жрали, Лина припомнила, бабушка про такое говорила "обсмоктанный", вроде как обслюнявенный, но не детское. И почему-то Лина сразу видела, какие волки ее. Вот они - два лежат рядом, одинаково следя глазами, еще один сидит, опустив морду, выгрызает блоху, но не забывает поднимать, пялясь, мол, я тут, слежу. А где же четвертый?
  У нее закололо сердце. Конечно, это совсем ужасно, что она тут, а на ее месте счастливая Лина, которая вдруг - двойник... Но в том и дело, что когда утром волк взял след, то Лина перепугалась, будто он побежал за ней. Никаких двойников, да. И вот его нету снова.
  - Нет, - сказал Вася, в ответ на ее испуг, - он был тут, вот сейчас прям. А потом встал, дернулся, будто судорога какая. Я отвернулся, на секундочку только. А его уже нет. Он не успел бы. Побечь. Тут далеко видно.
  - Вася, они вообще непонятно кто, откуда ты знаешь, успел или нет. Может, они телепортироваться умеют.
  Ей ужасно хотелось поверить, что волк, гад такой и сволочь, исчез. И кроме надежды, которая шептала ей, смотри, сейчас они вдруг все, по очереди, раз-раз-раз... - плеснула мыслишка, трусливо-радостная, теперь у нее, как у Павловны и у Гриши, а значит, старухе не в чем будет упрекнуть...
  Но Лина тряхнула головой, сердито прогоняя мысль. Еще не хватало меряться с вредной бабкой волками. Да все, что мои, все - мои, подумала упрямо. Хоть сто штук.
  - Не умеют, - покачал мальчик русой головой, на которой волосы с одной стороны были приглажены, а с другой стояли торчком, на плече у нее спал, вспомнила Лина.
  Он пошел вдоль забора, проводя рукой по жухлым листьям. Двое волков поднялись, затрусили параллельно, потом один перепрыгнул разрытую ямищу, а другой обежал. Вася повернулся и дернул внутрь огорода, маша Лине, чтоб бежала рядом. Через минуту, тяжело дыша, встали у противоположной стороны, глядя на забросанный бутылками и кульками пустырь.
  Из-за угла показались волки. Сначала двое васиных. За ними - троица волков Лины.
  - Видишь? Бегают. Вокруг. И ничего не телепортируются. А ну, кобелины клятые!
  Он свистнул. Лина машинально одернула его:
  - Не суй грязные руки в рот!
  - Ты чего делала? Ты вспомни. Подумай. Потому что он не просто так смылся. Ну, подумай хорошо, а?
  - Хозяева забрали, - мрачно пошутила Лина, - пришельцы. Вася, давай поедим, ужасно есть хочется.
  Мальчик кивнул и пошел к середине огорода. Лина задержалась, глядя ему в спину. Из великоватого пиджака торчала шея, кисти рук болтались, показывая из рукавов только пальцы. Хороший какой пацан. Вообще хороший. Какие ж у него грехи, откуда. Он прав, разве что мелкие, ну матери там наврал, или за яблоками куда полез, накрал полные карманы. И вот еще что заметила Лина, когда рассказывал, что с хлебом домой пошел, хоть и остался тут, то видно было - повеселел. Она не поняла сперва, с чего бы ему радоваться, потом только, он же за мать переживал, что начнет искать, бегать. А раз у него там Васька-заместитель, то хоть это хорошо.
  И с чего ему волки? Может быть, Гриша прав, ни с чего, а просто он представитель вида? Средний статистический подросток, и их тут выдержат, наблюдая за реакциями, а потом отпустят. Или это, как его - аннигилируют. Тьфу, гадость какая лезет в голову.
  
  Потом они ели печеную картошку, сидя на ведрах и каких-то пеньках и корягах. Павловна обвиняюще рассматривала всех по очереди, поджимая губы. Не ела, продолжая пост. На хмурого Костика, который таки вынул свой зековский ножичек и чистил им чумазые картофелины, смотрела с жалостью, и Лина вдруг подумала, а может у нее свой такой же, непутевый. Хотя нет, она же рассказывала - дочка, замужем и с квартирой, и все у них прекрасно. Такая тоска.
  - Ты подумала? - тихо спросил Вася, размазывая по щеке черную копоть.
  Лина покачала головой. После тягостной ночи сейчас, на солнышке, на сытый желудок ее вдруг разморило, вроде не в кошмарной ситуации, опасной для жизни, а где-то на ленивом пляже. Поспать бы и гори все огнем.
  - Ничего не думается, Вась, - ответила честно, - никаких заклинаний, никаких молитв, вообще ничего, одни пустые мысли были. Просто так. Уже и не помню.
  Вася выразительно пожал плечами, мол, ну ты и лентяйка. Он распахнул свой пиджак, потом скинул его с плеч, выдергивая руки из рукавов. Но Лина за шиворот напялила его обратно.
  - Куда тебе, тепло. Не лето! Не успеешь заметить, как простуду схватишь.
  Николай вертел в руках сигарету, разглядывая их обоих. Посмотрел на свою драгоценность, что-то решая, махнул рукой, закурил.
  - Как кончатся, будут курить топинамбур. Да, Пална? Ты, Лина, на мою старшую дочку похожа. Ну, та молодая, семнадцать в этом году. Три года не видал. Но такая ж, тощая и быстрая, ногами мелькает, не угонишься. Жена нашла себе мужика, уехали аж на Сахалин, увезли девку. А мы с ней собирались, на ее день рождения в Питер поехать, в Эрмитаж. Прикинь, сколько это стоит щас. И денег я отложил, и даже б на самолет ей выслал, да у нас на машину последний взнос. Моя нынешняя мне все мозги проела, какой Эрмитаж, сравнил тоже. Ну, правильно ест, я ж понимаю, Эрмитаж не убежит. Успеем еще.
  В мужском голосе, произносящем уверенные слова, совсем не было уверенности. И Лина подивилась про себя, разглядывая коричневое и морщинистое лицо судового механика, что десять лет как завязал. Такой с виду простой. Матерится. А когда сказал, что никуда не денется Эрмитаж, то слышно было - сам себе не верит.
  - Ну, - фальшиво-бодро сказал Николай, - пока тут сижу, там все и сделается правильно. Завтра денег они заплотят, и пусть Коля-Николай снова зарабатывает. Только бы Светке не забыл позвонить. Поздравить.
  - Да, - сказала Лина, вставая и вытирая руки об куртку, хотя у ботинок заранее положила старую газету для этой как раз цели, - да-да, завтра.
  Ушла за угол, шарахнулась от Гриши, который торопливо поедал черную картошину, один, в кустах. Пошла дальше, кусая губы. Лина, конечно, согласилась на предложение Каши. И завтра он уйдет в рейс, бедный Каша, ведь она его не любит совершенно, но все так удачно складывается, разве можно упустить и, как идиотка, отказаться. От счастья. Но бедный Каша, она ведь все равно не вытерпит долго, и получается, он придет из рейса, а Лина его пыльным мешком. Или вообще уйдет, уедет, пока он там, в штормах и штилях. Конечно, не ограбит мужика, как жена Костинтина, но какая уже разница. А еще, и это Лина знала почему-то очень точно, та Лина, которая без волков, она не станет ходить короткой дорогой мимо мальчишек на великах. И какое же тут счастье? Ни с одной стороны его нет...
  - Ты чего? - Вася возник, заслонил головой солнце, Лина отвернулась, вытирая ладонью щеку, и мальчик, послюнив палец, прижал его к лининой щеке, вытирая тоже.
  - Ты тут совсем измазалась. Как чумичка.
  - Вася, перестань. Уйди, а? Дай пореветь спокойно.
  - Ну, ты смешная. У тебя волк исчез, ты бы думала, чего он. А ты села, плачешь. У тебя там дома что? Да? Ты мужа, наверное, сильно любишь, скучаешь, наверное? Ты...
  - Нет! Да не лезь ко мне в душу. Вася, ну, правда!
  Вася сел рядом, на колоду, та покачнулась и снова легла неподвижно.
  - Думаешь, только у тебя жопа, да? Мне вон завтра последний срок, письмо надо отправить, в кадры. Меня в рейс берут, матросом. А мать не хочет, говорит, еще бабушка надвое сказала, будут там деньги или что. Потому что мне тогда увольняться надо, с бригады. Я там кафель ложу, с мужиками. Знаешь, если бы этот, второй который, если бы он письмо мое отправил, я, наверное, и ничего. Ну не стал бы пока дергаться. Пока картофан тут. И вода. И не холодно, если вот вместе спать. Но я его с собой взял. В кармане. А откуда знаю, этот, что без волков, у него есть письмо или нет? Наверняка нет. Ему не нужное оно.
  - Вася, - осторожно сказала Лина, и замолчала, потому что совсем рядом, за смородиной весело заорали дети, зазвякал старый трехколесный велик, дребезжа звонком, видно из сарая вытащили и решили добить, - ну ты сам чего? Даже если отправит он письмо, думаешь, в рейс ты уйдешь? Хотя, если это нескоро (она снова подумала о Каше, с острым и нетерпеливым раскаянием), то конечно... Извини, пугаю тебя. Конечно, мы выберемся.
  - Даже если и он, - вдруг сказал Вася, - ну и что. Пусть тогда он. Но пусть сделает. Кафель ложить любой дурак сможет. Ну не дурак, но...
  - Я поняла. А рейс, наверное, в Африку? Пальмы там. Обезьяны.
  - Антарктида, - немного свысока ответил предполагаемый матрос, - айсберги и ледяные поля. Киты. Косатки еще. Я видел, фотки и еще фильмы. Спать не мог потом.
  - Завтра? - переспросила Лина, поднимаясь с колоды, та снова закачалась, кивая обломком сухой ветки.
  Мальчик печально кивнул вслед и остался сидеть. А она кружила по битым плиточкам, кусая губы и взглядывая на костерок и троицу около него. Завтра. У Васи завтра - письмо отправить крайний срок. У Николая - послать денег дочке, чтоб летела со своего Сахалина, с отцом в Эрмитаж. Лина мается из-за Каши, который - завтра. Наверняка, если спросить, то выяснится, что у Павловны, Костинтина с ножиком, и у контактера Гриши завтра тоже грядут события. Или как раз не грядут, но грядели бы. Или как там. В общем, завтра у них какое-то время Ч. У всех. Наверное.
  - Так... - сказала она себе шепотом, и, проломившись через стебли топинамбура, уставилась в бледно-желтые неподвижные глаза за черными проволоками, - тише, не торопись. Ну, если даже так, что с того? Предположим, нас всех убрали из реальности, чтоб не натворили глупостей. А вместо нас остались там дивные правильные дубли, которые к мальчишке на велике не побегут, в Питер не полетят, и никаких дурацких антарктид, если можно кафель лОжить... Что с этого шестерым неправильным? Может быть, надо пообещать мирозданию, с нынешнего дня - никаких глупостей, никаких несуразностей, все будет логично и как положено?
  Лина прислушалась к себе, продолжая глядеть в глаза своему волку. И поняла, с унылой уверенностью, вряд ли она исправится. Признавшись себе, что с Кашей ей каши не сварить, она свирепо захотела на волю, чтоб объясниться с ним, как можно скорее, не крутить голову хорошему, золотому просто парню, и уберечь его от себя, от собственных глупостей и неправильностей. Выходит, если ее зыбкая теория верна, то никуда их не выпустят, а скорее всего, просто уничтожат. Загрызут. Как мусор. Ненужное. Не зря первое, что ей в голову пришло, когда она смотрела издалека на себя и Кашу - мы тут как мусор, хлам...
  
  Кружа по дорожкам, она намеренно обходила подальше угол с корягой, где продолжал сидеть Вася, и выбралась в самый от него дальний, подвернула ногу на куче сухих ломких стеблей, нагнулась, щупая щиколотку. У забора, тут выходившего к маленькому пустырю, за которым опять огородики, стоял Костинтин, и рядом с ним Павловна. Парень, опустив голову, ломал сухую ветку, швырял обломки через проволочный забор, целя в морду сидящего там большого волка.
  - И вовсе зря, - назидательно говорила старуха, притопывая ногой в массивной туфле на широком каблуке, - ну сам подумай, она стервь такая, незнамо от кого нагуляла, а ты побежишь документы подписывать? Дурак дураком будешь. А они твои алименты пропьют-прогуляют.
  - Та, - парень прицелился, обломок ветки угодил прямо в черный нос, отпрыгнул, падая.
  Лина поежилась, глядя, как вздергиваются черные губы над клыками.
  - Чего щас-то базарить, - мрачно продолжил Костинтин, отламывая еще кусок, - все равно сидим тут. Прогуляют, говоришь? Так я потому и хотел. Дите не виноватое же, что мамаша у него блядь распоследняя.
  - Ну да! - Павловна расцепила руки и подняла их, растопырила и повернулась, ища, кого призвать в свидетели глупости, но увидела только Лину и нахмурясь, отвернулась, как следует, чтоб драповой спиной закрыть собеседника, - ну вот именно! Тебе кто дите отдаст? Думаешь, отсидел и стал, как все? Тыщу лет судиться будешь, оно вырастет, пока чего там решат. Только вот дураком себя поставишь, перед ей.
  - Да насрать мне! - заорал Костинтин, швыряя ветку на проволоки, - что ты мне тычешь, дурак-дурак, да пусть хоть кем посчитают. У меня, Пална, совесть. Знаешь, что такое? Со-весть! Я там ночами глаз не закрывал, думал. Мало что попал, как придурок последний.
  - Она тебя и посадила. А то нет, скажешь?
  - Много я думал, - усталым голосом проговорил парень. И опустил голову, - да теперь что уже.
  - Завтра, - звонким голосом сказала Лина, становясь рядом со старухой и упершись, потому что плечо и драповый локоть каменно толкали ее с места, - завтра последний день, да? С документами вашими. Так?
  - Тебе-то что? - Костинтин сунул руки в карманы засаленной дутой куртки и отошел, толкая Лину с другой стороны.
  Она повернулась к сердитому лицу Павловны. Заговорила горячо, ловя взгляд небольших глазок, накрашенных поплывшей тушью:
  - Вы поймите, это же не просто так все. Не грехи. Он завтра должен что-то сделать, а теперь не сможет. А этот, который там за него остался, он, конечно, все сделает правильно. Вот как вы сейчас сказали. Так сделает. Потому мы все здесь. И у вас, наверняка, завтра что-то. Ведь так?
  И еще говоря, уже раскаялась в заданном вопросе и своей высказанной догадке. Павловна, которая сначала внимательно слушала, про Костю, и даже кивнула разок, шевельнув губами, будто хотела сказать, услышав о себе, поджала их в нитку, отвела глаза, и снова сцепив руки, упрятала их в рукава пальто.
  - А то не твое дело, милая. Думаешь, если вместе нас согнали, так я тебе любить должна? Да мне такие вот, как ты, они поперек души, вечно от вас одни людям горя горькие. Сама, небось, завтра-то, какую дрянь собралась сделать? Да?
  Маленькие глазки вцепились в Линино лицо, которое покрывалось горячим румянцем, торжествующе сощурились:
  - Во-от. А учить лезешь. Ежли вас сюда стащили, чтоб не гадили людям, то и сидите!
  Лина открыла рот и закрыла снова. Махнула рукой, отступая. Толку - спорить с бабкой. Только что нянчила хмурого Костинтина, как собственного сынка, и тут же орет про то, что все тут гады и правильно сидят. Интересно все же, у самой Павловны что завтра.
  Но уходя подальше, мимо разомлевшего на солнышке Николая, который вытащил личное ведро и сидел на нем, вытянув ноги и покуривая "президент", мимо Гриши, забившегося в кусты и толкующего что-то свое вполголоса, вдруг поняла - да не так уж и интересно. Если старуха тут, то наверняка есть у нее нечто завтрашнее. И у Гриши тоже есть. Но без разницы, что именно, знание отдельных деталей уже не добавит ничего к общей картине. Завтра каждый из шестерых собирался совершить какую-то, с точки зрения житейской логики, глупость. И чтоб не напортачили, их удалили из плавного течения жизни. Приставили стражей. И если не поверишь в них, в их реальность, то они тебя уберут, как убрали ночью ту, что лежит сейчас за забором, в тени смородиновых кустов. Вася сказал, она же, наверное, где-то жива. Жива. Без той своей части, которая совершает нелепые и нелогичные поступки. Те самые, от которых, поняла Лина, она сама не может отказаться.
  Стоя на солнце, у стенки надоевшего сарая, распахнула куртку. Пальцами продрала нечесаные волосы, снова запустила руки в пряди и стала мерно расчесываться, потому что знала - завтра собьются так, что никакой гребень и щетка их не возьмут. Усмехнулась. Завтра, может быть, с такими мыслями, лежать ей под смородиной с лицом бледным, насмерть перепуганным. И ее волки исчезнут.
  - Ты тут? - сурово сказал Вася, приваливаясь рядом к теплой стене, - а я испугался даже. Ты скажи, если надоел, так и скажи, я не буду за тобой ходить.
  - Глупый ты, - Лина обрадовалась, легонько пихая его плечом, - мне посоветоваться надо с тобой. Садись.
  Она съехала на корточки, укладывая руки на коленки. Вася послушно сел рядом. Поодаль прокрался Гриша, оглядываясь и бормоча. Лина, останавливаясь, поправляя себя, чтоб покороче и яснее, пересказала Васе свои мысли. Закончив, повернулась к профилю с коротким носом и бледными губами.
  - Я только никак не пойму, какой сделать вывод? Вот смотри. Если мы придурки, как Павловна говорит, то почему мы еще живые? Угробили бы сразу. А там пусть мы дальше живем. Такие - правильные. Без Антарктиды и замужем за хорошим человеком. Зачем тогда сидим? А еще, мой волк. Я тогда злилась. Подумала, если бы меня сейчас домой, то я нафиг бросила бы половину из того, что делаю. Работу бы эту дурацкую. Я ведь ее не люблю. Так, терплю. Уехала бы к морю, как давно хочу, а все мне мешает. То есть, сделала бы что-то, такое... для себя. Для души, понимаешь? Это я подумала. И еще немножко подумала, что замуж не хочу и надо ему сказать. Чтоб не надеялся. Пока не поздно. Вася...
  Мальчик повернулся. Смотрел очень внимательно, приоткрыв рот, с трещинкой в уголке губ.
  - Если нас заперли, чтоб мы не мешались. Почему мой волк ушел, когда я думала самые такие - неправильные мысли? А?
  - О, - бледные губы сложились в улыбку, - блин! Это как в игре. Квест. Надо защитить.
  - Кого?
  - Не кого, - поправил Вася с ласковым превосходством, - а что. Понимаешь, вот у тебя что-то есть, ну есть. Нормально. Но его же могут забрать. А ты должна защитить. Как сокровища. Ты собрала, а их хотят спи... блин. Черт. Извини.
  - Да хватит уже, давай дальше.
  - Украсть, - наконец нашел взрослое слово мальчик, - у тебя забрать обратно. А ты - не-а, фиг вам, детишки. Мое.
  - Не понимаю.
  Вася встал, подавая ей руку, неожиданно сильно потянул, помогая подняться.
  - Может, с Николаем посоветоваться? С Эльдаровичем? - у Лины все как-то смешалось в голове, хотя она честно пыталась сложить вместе сокровища и волков, и понять, кто чего собрал, от кого защитить и как.
  - Не, - покачал Вася круглой головой, - если ты не догоняешь, дядь Коля совсем не поймет. Костя понял бы, может, но он сидел, у него совсем мозги набекрень. А Павловне Бог мешает. Она кроме грехов вообще ничего не думает. Ну, блин же, все просто. Не понимаешь?
  - А без квеста ты можешь сказать? - с надеждой спросила Лина, - ну чтоб я, тупая, все же поняла.
  - Ты не тупая, - благородно не согласился Вася, - пошли на бревно, посидим.
  Уходя к коряге, Лина услышала злобное ворчание безгрешной Павловны вслед, но не оглянулась, торопясь.
  - Так, - сказал Вася, потирая коленки в вытертых брюках с мятыми стрелками, - щас. Наглядно. Как в школе. Только чур, не ржать. Я про себя буду.
  - Да. Не буду ржать.
  - Мать меня любит. Хочет, чтоб не глядя, что батя козел свалил, и у него другая семья и мои там два брата, в английской школе, а жена его новая, менеджер в банке, так вот, мать хочет, чтоб я с деньгой, одет-обут, и счет открыла мне в банке. И мечта у нее - машину нам. Мне права. И когда батя приедет, он каждо лето приезжает, на море, чтоб мы мимо него хоба-хоба, на машине. Чтоб видел, мы без него не сдохли, а наоборот, тоже богатые. Поняла?
  Лина кивнула. У нее вдруг задрожали губы и в глазах защипало. Чтоб Вася, сидящий рядом на коряге, в коробом стоящем большом пиджаке, наверное, как раз отцовском, и брюках из секонда, не увидел, кивнула еще раз и еще.
  - Это получается, ее сокровище, - уточнил мальчик.
  - Мечта. Молчу, Вась. Дальше давай.
  - Она бы хотела, чтоб и мое тоже. Но мое, получается, другое.
  - Антарктида.
  - Точно! А говоришь - тупая... Волки насланы, чтоб мою Антарктиду отобрать. Меня нет, и я там чисто кафель ложу, и денежка на счет. А машину сейчас можно купить б-у, прям недорого. Понимаешь? Во-от. Значит, я его должен защитить. От волков. И если сумею, то они уйдут.
  - Погоди. То есть, получается, я, когда думала, то что-то там решила, очень всерьез. И волк понял, меня не... ну что там, не расколоть. Не победить. И ушел? Испарился?
  Вася кивнул.
  - Похоже так.
  Лина подумала. Это было здорово, выслушать такое объяснение. Очень логичное. И появляется надежда. Что она тогда сердито решила? Насчет работы, кажется. Вот взять и не пойти, нафиг, так кажется, решила. Волк ушел. Один волк.
  - А другие? Вась, их еще три. Даже если я решу, ну, насчет "не замуж", ну еще один уйдет. А еще два? И у тебя ведь тоже два.
  Они посмотрели друг на друга, с некоторым испугом, одновременно понимая, что будет, если теория окажется верной.
  - Это что же, - тоненьким голосом сказала Лина, - это ж значит, не два решения, то есть, не часть какую поменять. А вообще все-превсе?
  - Ну... Не, ну можно наверное, по очереди подумать... про все. По очереди.
  - Васенька, - она засмеялась, дергая замочек куртки, - нельзя быть слегка беременной. Я хочу сказать, если по очереди всю жизнь перебрать, то все равно нужно каждое решить честно, всерьез. А то не сработает же. Не соврешь ведь и не притворишься. Что ты там?
  - Я говорю, Палне с ее грехами легче, да? Веришь, не веришь, молитву сказал - уже класс.
  Они замолчали. Лина дергала замочек, смотрела перед собой, не видя высоких стеблей, пышных кустов, извилистых дорожек. И вдруг расхохоталась, опуская руки. Сказать ли вслух мальчику, что мелькнула у нее мысль, а может пожить тут, пока не кончится картошка и вода в бутылках? Оттянуть начало своей новой жизни, хоть на несколько дней. Это что, так страшно, Лина? Жить не так, как положено и как ждут от тебя соседи и близкие. А жить так, как подсказывает сердце и душа. В какие же дебри завела тебя... завело что? Кто заставлял-то? Ну, общественное мнение, да. Но ведь никто не гнал, злобно рыча и вздергивая слюнявые черные губы над острыми клыками. А теперь, когда настало время вернуться в эдем, в ту жизнь, о которой принято вздыхать, живя другую, тебе так страшно, что лучше, как там Гриша - предаться в руки, вернее, в лапы. Только бы не менять. Не стать отдельной. Не как все. А еще, она ведь может не получиться, твоя новая жизнь. И ты потерпишь сокрушительное поражение. И даже опереться будет не на кого. Как хмурому Косте, который собрался забрать и усыновить чужого ребенка, чтоб не рос в нехорошей семье, у алкашей. Хорошо, если ребенок вырастет и станет гением или банкиром. И все ахнут, уважая. А если все будет плохо? Да ты сама, чего киваешь на почти незнакомого. Выбираешь женское одиночество и мальчишку на велике. Который глянет на тебя равнодушно и отвернется. А даже если нет, то когда ему стукнет тридцать, тебе, дорогуша, будет шестьдесят! Совсем дура, да?
  - Эй, - говорил рядом Вася, толкая ее в плечо, - ты чего, смотри, да ты что?
  Но она не смотрела, напряженно ловя мысли, сгоняя их в кучу и топая на них ногой.
  Да! Совсем дура. О том и речь. Боишься? Или все же нет? Ты женщина, Линка, и ты всегда боялась, к примеру, кулака в лицо. Не зазорно. Но тайно гордилась тем, что плевала на сплетни и всякое ханжеское общественное мнение. Считала себя смелой в поступках. И самостоятельной. Так что ж ты готова отступить, не перед тем, что уже произошло, а тем, что еще только может произойти! Стелишь себе соломку наоборот. Да нахрен эти страхи авансом. Пусть даже с Васей они тут все выдумали, но вот тебе отличный урок, оказывается, можно бояться - самого страха. И это получается - страх ничта, пустого места, на котором еще ничего нет. Наплюй, Линка, на страхи. Длинными слюнями, как любила говорить твоя лучшая школьная подруга. И - делай, что решила.
  - Я, - звонким голосом обратилась она к мальчику и сбилась, замолчала. У Васи на лице написано было изумление, страх, и рот приоткрыт, а рука дергала ее за куртку.
  - Что? - Лина обхватила его плечи, защищая.
  - Ну, даешь. Чисто экстрасенс. Ты чего там думала такое? Я стою, смотри, говорю, волк твой вернулся. Говорю, прекращай там, чего там думаешь такое? А ты прям пушкин в разливе. Глаза закатила, губами шевелишь. И он вдруг, как на колючку наступил, дернулся весь. А пропали уже двое. Прикинь! Видишь, да?
  - Где? - Лина опустила руку, шагнув от почти горячей дощатой стены ближе к кустам, - ты про кого?
  
  Думать. Оказалось, это важно. Наверное, так обещают Богу ежедневно молиться и ходить в церковь те, кто гибнет в кораблекрушении или узнает страшный диагноз. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится, так? А после, знала Лина из прочитанных книг, чаще всего люди забывают свои клятвы, продолжают жить, как жили. До следующего грома. И знание, не свое, а рассказы чужого знания о том, чего не испытала сама, казались ей верными, цинично-мудрыми, и о себе она думала, нет-нет, не "я хорошая, я буду верна обещаниям, если вдруг что", а другое. Не буду ничего обещать, думала она, если вдруг что, не кинусь за помощью, суля в обмен послушание и хорошесть. Если все равно не сумею исполнить обещанного. Но вот сидят напротив два ее волка. А другие два, послушные горячим обещаниям на будущее, исчезли. Такой соблазн, пообещать себе и кому там еще - Богу? Мирозданию? Что дальше все будет совершенно по-другому, будет прекрасно. Со сбычей мечт, которые настолько мечты, что люди привыкли относиться к ним, как взрослый к детскому лепету. Потому насмешливое - сбыча мечт.
  Вася смотрел на нее, приоткрыв рот, с таким жадным восторгом и вниманием, что Лине стало страшно.
  - Подожди.
  - Да чего там. Чего ждать? Давай, ну? Дальше давай. Вдруг ты выйдешь. И мы тогда. Ну, или поможешь как-то. Оттуда.
  Лина покачала головой, совершенно усталая. Так сильно хотела, так, будто таскала мешки, или махала тяжелой лопатой с углем. И уже не могла, дальше. Отдохнуть бы. А еще...
  - Надо сказать, Вась. Всем. А то вдруг я выйду, хотя я сейчас не знаю, дальше смогу ли. Выйду если, вдруг я забуду все? И вас не увижу.
  Она увидела мысленно, как мимо идет счастливая Лина с тортом в пакете, такая - немного печальная от того, что Каша уезжает. И слегка раздраженная, сама не понимая, с чего бы. И она - настоящая Лина, выбежав из-за проволок, воссоединяется. Как во всех этих фильмах, нормальная такая компьютерная графика, были две женщины в курточке и джинсах, а стала - одна.
  - Ты чего? - подозрительно спросил Вася. Негромко, наверное, боялся помешать мысленным усилиям по уничтожению волков. Лина перестала улыбаться, рассмеялась, с истерическим звоном в голосе. Тому, как накладывались одна на другую мысленные картинки.
  - Так. Подумала, а вдруг она в юбке вернется. А я в штанах.
  - И чего? - удивился мальчик.
  Она махнула рукой, поворачиваясь к середине огорода, где тлел костерок.
  - Пойдем.
  
  Злость улеглась только через час. Все это время Вася тихо сидел рядом, придавливая шаткую корягу, молчал, терпеливо ожидая, когда Лина перестанет плакать. Он ее сначала уговаривал, разок даже прикрикнул, но не помогло и, смирившись, теперь ждал, держа одной рукой подол ее распахнутой курточки, а другой ковыряя на коряге старую кору.
  - Все уже, - сиплым голосом сказала Лина. И снова заплакала. Но уже тише, успокаиваясь.
  - Да нормально, - ответил Вася, - ну и зря вообще. Ладно, молчу, не зря. Ты только больше не реви, хорошо? А то вдруг еще кого наревешь тут. К волкам. Кашалота какого.
  Помолчал, надеясь услышать смешок в ответ на шутку. Но Лина, вытирая мокрые щеки, снова посмотрела через проволочный забор, где полускрытые кустами, сидели и лежали волки. Четыре ее, и два Васиных. И зажмурилась, чтоб не разрыдаться.
  С абрикоса медленно падали желтые листья, круглые и прекрасные. Украшали собой багровые зубчатые листочки дикого винограда. Там еще висели ягодки, черные. Несъедобные, знала Лина. И от этого тоже хотелось плакать. А еще от того, что она такая размазня. Совсем оказалась не готова к тому, что произошло у костерка с остатками картошки.
  Они пришли, оба с горящими щеками. Лина замялась, оглядывая сидящих. Но Вася толкнул ее вперед. Сказал звонко и деловито:
  - Дядь Коля, а где там Гриша хоронится? Лина нам щас скажет вот. Как сделать, чтоб не волков не стало.
  - Да? - Николай удивился так, что у Лины екнуло сердце, но она волновалась, как перед выступлением на какой трибуне, и потому не обратила внимания.
  Но Гришу все же позвали. Времени все равно вагон, так сказал Николай, толкая к обществу взъерошенного контактера, давай-давай, глядишь, день быстрее проскочит.
  Лина, подбирая слова, быстро пересказала свои утренние раздумья, потом про волка, который убегал за Линой свободной, потом про того, который исчез, и еще одного, который - тоже. Не стала говорить про мальчишку на велике, и про Кашу с кольцом. Сказала в общем, насчет нелогичных поступков, замялась, оглядывая непонимающие лица. И по глупости своей кинулась приводить в пример самого Николая с Эрмитажем и следом - Костика с подписанием документов. В общем молчании повернулась к Павловне, которая сурово и несколько брезгливо рассматривала ее горящее лицо:
  - Ну, как вы не понимаете! Это же совсем, оказывается, просто! Надо решить. Как говорит сердце. А не голова. И не соседи. Это вот, ну что у вас там завтра, главное. В первую очередь решить его, и посмотреть. Если волки, ну ладно, один хотя бы волк, исчезнет, то значит, все правильно. Хотя сейчас оно кажется неправильно. Вам, например.
  - Ты меня не учи! - заорала вдруг старуха, комкая конец шелкового шарфа, - нашлась тута, учит вот! Сперва поживи, как я, да детей вытяни, на одну-то зарплату, да еще ночные смены пятнадцать лет, а? А после будешь мне потыкАть, что я там неправильно!
  - Вы не поняли, - попыталась оправдаться Лина, - я же о другом совсем.
  - Ну да, - язвительно перебила старуха, - куды мне, я же дэбилка неграмотная. А ты ученая краля, небось, ни разу ручек не замарала, на огороде-то. Вот таперича и сиди, с граблями-лопатами. Оно тебе спецально послано, чтоб поглядела, какая у простых людей жизнь бывает!
  - Вы издеваетесь, что ли? - заорала Лина, ничего не видя от ярости, темной волной застящей мозг, - вы серьезно хотите тут торчать, пока не сдохнете с голодухи?
  - Ну, ты, - вдруг вступился за старуху Николай, становясь рядом, - молода еще, нападать. Есть что сказать, скажи. А верещать дома будешь. Ежели такая умная и сумеешь тварей своих изничтожить. А мы поглядим.
  Лина задохнулась, замолчав на полуслове. Тихо потрескивая крошечными язычками пламени, умирал костерок, рассыпая в сером пепле сожженные стебли топинамбура. Над головами пленников, в кроне старого тополя страстно ворковали горлицы. И от магазина вдруг послышался голос Николая. Перекрикивался с кем-то у наливайки, шутил, поминая воскресный день и чью-то грозную Настасью.
  Николай в огороде, приструнив Лину, поморщился своему внешнему голосу, задрал голову на птичьи стоны.
  - Костик? А если на дерево повыше? Ну, к примеру, Ваську подсадим, пусть в окно чего кинет. Вон там окна, рядом совсем.
  Костик пожал дутыми плечами, быстро глянул на ошеломленную Лину, на которую уже не обращал внимания Николай, потом отвернулся. Нехотя ответил:
  - Та пес его знает, Эльдарыч. Попробовать разве. Могу и я полезти.
  - Да зачем же? - спросила она, все еще не веря, что ее слова канули в пустоту, неуслышанные, - ведь можно же попробовать. Как я. Как у меня. Получилось же!
  - Ежли бы получилось, деточка, - прозвучал за ее спиной елейный голос старухи, - то их два бы и сталось. А вона они твои, все что привела, все сидят.
  Лина медленно повернулась, чувствуя на себе взгляды тех, кто стоял и сидел вокруг костерка. Раздраженный Николая, торжествующий - Павловны, страдающий Васин. И взгляд Гриши, что оставался у куста смородины, такой - странный, будто он окончательно решил "предаться" и обдумывал, как. И только Костинтин, быстро отведя глаза, старательно осматривал тополь с ветками, вздетыми к небу.
  Четверо. Их опять было четверо. И вся четверка стояла напротив, устремив на нее бледно-желтые глаза и сторожа острые уши.
  Лина сумела удержаться и не заплакала сразу. Молча отвернулась и ушла, огибая угол сарайчика, в котором, поняла вдруг, тяжеля пониманием сердце, ей снова сегодня ночевать. Голоса стали приглушенными. Вася что-то нетерпеливо отвечал.
  Лина села на корягу, опустила голову, чтоб не видеть свою четверку, что уже перебралась на новое место, поближе к ней. И заплакала.
  
  Но вот слезы кончились. Болело лицо, вернее нос, - шмыгала, потому что не было платка, не вытирать же сопли рукавом. И казалось, щеки распухли и губы перекосило. Повернулась к Васе, он поспешно поднялся, сказал торопливо:
  - Воды принесу. Да чего ты так-то?
  И ушел. Лина бы заплакала снова, потому что зеркала не было, и оставалось увериться, что стала страшна, как годзилла, если пацан так перепугался. Но слезы напрочь кончились. Осталось лишь усталое и горестное недоумение. Которое никак не желало вмещаться в голову. Она же говорила толковые вещи. Сам Николай говорил про Эрмитаж, ведь это из той же оперы. Да и Костик. Они что, совсем не могут думать отвлеченно? Неужели только вот о жратве, о сигаретах, ну таком, обычном. Или другое? - Она женщина, кокетливо и стильно одетая, в молодежных своих ботинках и с волосами, такими - как у юной девчонки. Неужели с ней можно только про картошку, к примеру. Про мужа. Фифа. Шо кукла. Нет, такого не может быть. Не здесь. Не сейчас. Ведь если есть хоть какие-то варианты выбраться, все их нужно попробовать. Она думает так. Ну, еще Вася думает так. И он понимает. Больше нее понимает, вот сказал же, что дядя Коля не врубится. И про Костика. Выходит, Гриша в своем безумии прав, насчет интеллекта и особей? Кошмар.
  Коряга качнулась. Лина повернула тяжелое, будто свинцом налитое лицо, ожидая увидеть протянутую Васей бутылку.
  - Я с вами абсолютно согласен, - горячо зашептал Гриша, придвигаясь, и перебирая толстыми ручками по шершавой коре, - но вы зря устремили надежды в массы, вы должны понимать, я с самого начала высказывал свое недоверие, но вы не хотели услышать. Убедились? Мы на одной стороне. Но дальше вы в корне не правы, потому что мало знаете, уважаемая Лина. Я же прочитал достаточное количество научной литературы, чтоб разбираться. Без ложной скромности скажу. Сейчас, в эпоху интернета, когда знания поверхностны, никто не разумеет базу, корни. Был такой великий человек, по фамилии Ажажа, вы не слышали? Вы молоды, я понимаю. Он выдвинул теорию. Но я сейчас хочу о другом. Наши ипостаси, отделенные от нас, живут там свою призрачную жизнь. А мы избраны, чтоб жить настоящую! Вот оно!
  Гриша вскочил, выпячивая живот, курточка разошлась надкрыльями толстого жука. Коряга закачалась. Рукой указал вверх, потом развел обе в стороны, изображая нечто вроде реверанса. Снова уселся, прижимаясь к Лине и, дыша на нее запахом непочищенных зубов (она плотно сжала губы и провела языком по своим, испуганно затосковав по зубной щетке), зашептал:
  - Думаете просто так вы тут одна? В окружении особей, э-э, самцов разного возраста, социального положения, комплекции? Нет. Должно было произойти. Чтоб вы и я. Мы с вами. Потому что они все, они - не понимают. А я - да-а-а...
  - Вася, - с облегчением вскочила Лина, хватаясь за пыльную бутылку, - спасибо, пойдем, скорее! Туда, к смородине!
  Гриша остался сидеть, торжествующе бормоча вслед и приосаниваясь.
  В кустах Лина жадно выглотала воды, вытерла губы и вернула бутылку серьезному Васе. Он аккуратно завинтил крышку.
  - Ну, - усмехнулась горько, - получили мы с тобой под зад коленом? Вон они, красавчики. Да еще, ты прав, притяну своими мыслями какого кашалота. Вот Павловне будет счастье.
  - Ты слабая просто, - сказал неожиданно Вася, нагибаясь и суя бутылку в кусты, - чего мямлила там? Как сразу за тобой не побегли, ты хоба и в кусты. Вот волки и вернулись.
  Лина даже задохнулась от возмущения. Смерила мальчика негодующим взглядом.
  - А сам? Если такой умный, чего же твои волки вон, сидят, пялятся?
  Вася опустил голову, суя руки в глубокие карманы.
  - Я тоже слабый. За мать боюсь. Ну, прикинь, я, значит, решу, а она начнет же плакать. Упрашивать меня. Всю мечту ей порушу. Так что, правильно они сидят. Я ж думал, ты сильная, сумеешь, а я тогда следом. Верил тебе. Эх. Если бы не было у нее там меня. Сейчас. Я бы наизнанку выкрутился, чтоб вернуться. А так не знаю. Может оно и лучше, чтоб у нее там сын. С кафелем. А я тогда тут.
  - Вася... да что ты такое говоришь? - Лина взялась за ссутуленное плечо, тряхнула легонько, - ты ведь живой, тут. Настоящий! Понимаю, любишь мать, бережешь. Но нельзя же так, с собой!
  - А тебе можно, да? - угрюмо защитился мальчик, - я же смотрел. Видел. Только дядь Коля фыркнул, ты сразу лицом поменялась. И стала оправдываться. Будто тебе двоек наставили, и будто правильно. Чего так? Когда с тобой сидели, ты одна. А с ними ты стала другая.
  Лина отпустила кожаное плечо. Покаялась, чувствуя, как на щеки восходит горячая краска:
  - Я Павловну боюсь. Она на мою бабку похожа. Мы вечно ругались, даже когда я мириться хотела, она все равно меня гнобила, чтоб уже до конца. Ну и от неожиданности. Блин, я же не спецназ какой, Вась! Чтоб отстреливаться. Оно только в кино так бывает. Типа, раз и готова к атаке, потом хоба - с другой стороны.
  - Ну, бывает же, - упрямо ответил мальчик, - в кино бывает.
  - Мы же не в кино! Хотя...
  За кустами маячила черная гришина голова, он так и сидел, вцепившись в корягу, наверное, ждал, когда глупая Лина вернется, приняв свою избранность.
  - Вот, - с удовлетворением порадовался Вася, - смеешься. Отлично. А теперь давай, снова.
  - Что снова? - испугалась Лина.
  Мальчик показал рукой на враз заворчавшую четверку.
  - Гони их, козлов серых. У тебя раз получилось, давай еще! И не боись ты эту бабку. Думаешь, она просто так верующая? Ага, знаем таких. То она грехи замаливает. Значит, есть они. Мне мамка говорила. Если кто дюже хороший, такой, ажно кидается на всех, значит, у него в глазу бревно. Чтоб я не это, не комплексовал.
  - Ох, Вась. Так говоришь, будто это просто! Будто я какой Куклачев. Захотела - ушли.
  - Давай, - неумолимо ответил Вася, - а я пойду, слажу им на дерево, пусть успокоятся.
  Лина осталась в кустах, глядя вслед черной кожаной спине и торчащей из воротника тонкой шее. Поразительный пацан. Повезет же какой барышне. Пусть бы ему хорошая девочка нашлась, настоящая. Такая же, как он сам.
  - Слышишь, ты?
  Повернулась резко, все никак не узнавая хмурый голос и потому всякий раз пугаясь. Костик стоял за кустом, держал руки в карманах дутой куртки, смотрел исподлобья светлыми глазами на остром бледном лице.
  Лина мысленно выдохнула, и, держа в голове васины наставления, вышла, независимо встречая взгляд. Не могла она теперь его подвести.
  - Слышу. Дальше что?
  - Не бесись, - по-прежнему хмуро посоветовал Костинтин, - и на Павловну зла не держи. У нее своих бед полные короба. Да таких, что и непонятно, оно надо ей, взад вертаться.
  - А тебе надо? Или у тебя тоже - в зад? - Лина усмехнулась грубому каламбуру.
  Костинтин задрал подбородок, повел плечами, шелестя курткой.
  - Мне кровь с носу надо. И ежели бы твои слова правдой были, я б давно уже у юриста сидел, бумаги подмахивал. Но вон торчит сволочь. Если кинусь, сгину там, как та девка, что закоченела, кто пацанчика вытащит? Моя бывшая каждый день со своим ебарем по две поллитры на одно рыло выпивают. Темка зассатый лежит, орет благим матом, пока соседка не придет, у ее ключ, она его там переоденет, каши даст. И что самое скотство, дитя еще не отобрали, толком никто не свидетельствует, да и ежели отберут, сдадут в дом ребенка. А я бы взял. Вот крест кладу, взял бы и жизнь положил, чтоб человеком ростить.
  Он замолчал, потому что голос сорвался. И Лина отвернулась, не в силах смотреть, как смялось худое исступленное лицо. За сараем трещали ветки, Николай раздраженно командовал, а Васин голос сверху отвечал, тоже с раздражением:
  - Да долез, вон телек смотрят, фортка открыта. Дядь Коля, фигня это все. Не слышат. Ну ладно, щас еще крикну.
  - Так что, ты мне ответь. Если я уже все решил, и перед Богом поклялся, почему волк тут? Если ты умная и все понимаешь? Курва эта со своим гаденышем - на воле, а я тут! Будто меня повязали снова. Вот клянусь, я бы ее убил, за пацаненка этого!
  - Потому и здесь, - внезапно сказала Лина первое, что в голову взошло, - извини. Я не знаю. Но думаю так. Не тебе ее убивать, Костя, прости. Если можешь решить, без ненависти к своей. Тогда да.
  - Что? - он шире открыл глаза, будто только проснулся, - не понял. Погодь.
  Лина устало пожала плечами. Да кто она такая - советовать парню. Если своих вон - четверо. Но внезапно снова вспомнила Васю и застыдилась, так горячо, что уши запылали. Вот же черт и черт, и поскулить не дадут, и спрятаться не выходит.
  - Ты не просто решил дите спасти, Костик, - терпеливо и внятно объяснила собеседнику, - ты одновременно хочешь жену свою бывшую извести. И может быть, Темку хочешь забрать, не только чтоб спасти. А чтоб ей насолить. Если это так, сидеть тебе тут, пока с голоду не сдохнешь, и маяться, что мальчик там страдает. Из-за тебя, между прочим.
  Костинтин открыл рот, выдергивая из карманов руки, двинулся на Лину, набычиваясь. Но она не отступила, подумала отчаянно, сжимая кулаки и выставляя их перед собой, щас как дам, руку себе сломаю, но все равно...
  В полушаге он встал, будто сам себя останавливая силой. Криво ухмыльнулся, покачав стриженой почти под ноль головой.
  - Ну, ты даешь, кукла наряженная. Ладно. Я... Я попробую. Сейчас прям.
  Лина раскрыла рот, глядя, как Костик вдруг застыл, разглаживая лицо, которое стало таким, наверное, когда он еще в школу бегал, такое вот было. Еще до своей непутевой жены и вообще, до всего. Опустились руки, повисая вдоль захватанной черной куртки, приоткрылся рот. И только плечи каменели, сутулясь, будто он толкал ими, распахивая какие-то тяжеленные створки.
  А потом Костик поднял голову, повернул невыразительное от невыносимого усилия лицо к проволокам. Там сидели четверо волков Лины. И все.
  - Ладно, - сипло сказал Костинтин, - ладно, пошел я, значит.
  И через секунду его не стало. Просто так, раздвигая кусты с бурыми шелестящими листьями, перемахнул через жидкий забор из трех провисающих проволок, встал там, покрутив головой. И скорым шагом ушел, скрылся за углом, обходя прохожих. И ни разу не оглянулся.
  - Костя, - тихо сказала Лина, не зная, что ей сейчас. Радоваться, кидаясь с криком к остальным. Или замереть, желая ему, пусть все получится. Или горько позавидовать, что сумел. Внутри поднималось великое изумление, будто она пробовала что-то, откусывала незнакомое, постепенно ощущая новый вкус. Как это говорят, только сейчас дошло. Его лицо, отчаянное и уверенное в том, что - получится. И получилось. Потрясающе, думала изумленная Лина, да как же это. Он просто приказал себе. Так сильно, так чисто захотел, что у него вышло. Спасти чужого ребенка, через тысячи трудностей, о которых говорила ему Павловна. И которые ведь никуда не делись. Будут. Но он так сильно хотел, что все их отшвырнул от себя. Вот и ей бы суметь так.
  Но шевелились мелкие сомнения, покусывая и пугая. Перечисляли сами себя. Такие разные. И главное - у него великая, получается, цель, а ты - шо кукла. У тебя-то что? Замуж не хочу... Работа скучная... Разве оно стоит таких усилий?
  Волки сидели, такие смирные, смотрели, как Лина мучается, переводя взгляд с одной острой морды на другую.
  А мелкие страхи прибавлялись и прибавлялись, поняла она, с новым испугом. Вот сейчас спросит старуха, а где же Костинтин? И не поверит, что вырвался. Они все ей не верят. Не принимают всерьез. И даже Гриша со своими притязаниями просто решил ухватить себе бабу, со злостью подумала Лина, потому что такая ему там, за проволокой, не светит, так что посидел-подумал и сориентировался. И не признается же себе, так и будет считать, что избран, что станут они теперь огород возделывать и новую расу рожать и растить. Фу.
  Один из волков встал, подошел вплотную к проволокам, мотнул мордой, чтоб листья не мешали смотреть.
  - Что? - хрипло сказала Лина, - мысли мои слушаешь, да? Плохие мысли, мелочные. Не нравятся? Или наоборот? Или ты их жрешь, скотина серая?
  Оглянулась на тишину за спиной. Там стояли все, кроме Гриши. Николай смотрел серьезно, с жалостью. Павловна, упрятав руки в рукава, сцепила пальцы, губы сжаты в бледную полоску, а брови нахмурены. И Вася, перед которым Лине сразу же стало стыдно. Потому что ее волки, их по-прежнему было четверо. Сейчас он покачает головой, укоряя, что не справилась.
  Но мальчик быстро подошел, беря ее за рукав курточки. Повернулся к остальным и сказал звонко:
  - Видели? Нет? А я видел. На дереву потому что. На дереве! Она Костю вашего вытащила! Хотя он на нее собак спускал. Вы, теть Вера, не смейте ее ругать! Вы лучше миром порешайте все! Блин. Как люди же!
  Какая еще теть Вера, смутно удивилась Лина, которую Вася упорно дергал за рукав, подтаскивая ближе к собеседникам. Но Павловна кивнула, и она поняла, Вера Павловна, зовут ее так. Сказала, повторяя давешние мысли Лины вслух:
  - Да ежели б мне тут картошки поболе, и не зима, я б и осталась. Пусть другая Верка с моими там разберется. Ладно. То я шучу.
  Николай крякнул, и по его лицу Лина поняла, а у него ведь такие же мысли. Были. Или сейчас есть. Но Павловна еще не закончила.
  - Да к тому ж она так разберется, все повывернет. Хоть оно и правильно, но как-то без сердца.
  - Так я же, - начала Лина, но мальчик дернул ее за рукав. Покивал, соглашаясь с выводами старухи. А та добавила еще, наверное, спохватившись, что аргумент про сердце не слишком годящ:
  - Да и куда мне тут. В пальто этом. В ем огород не покопаешь. И ночью морозит уже.
  - Морозит, - согласилась Лина, - конечно, морозит. А хотите, Вера Павловна, я вам помогу с огородом, чего тут надо-то, пока вашей дочки нету? Вскопать там. Я, правда, не очень люблю, ну и каждый день не смогу, но пару раз приду, зато на весь день. Допустим, в четверг.
  Николай задрал брови, округляя глаза и приоткрыв рот. Глядя через плечо Лины, потыкал рукой с зажатой в пальцах сигаретой:
  - Так эти же. Твои. Придешь как? Откуда придешь-то?
  А Лина летела внутри, давя шагами страхи, чтоб не поднимали голов. Не так, как в магазине, когда просто не верила, думала, сошла с ума, и нет там никаких волков. Нет, теперь она знала, они есть. И может быть, всегда были. И, наверное, будут всегда. Но если так, получается, не жить, что ли? Или жить и вот так - бояться и торчать на крошечном огороде, отсекая себя от огромного мира, полного всем. Вынося его за провисшие проволоки, которые, в общем-то, не высокий забор и не минное поле. Ну, волки, да. Волки. Как сказала она, недавно, споря со старухой (Павловной, нет, Верой Павловной, поправила себя, вспоминая слова Кости), да хоть сто штук, все - мои. Но тут же поправилась еще, и может быть, они не только мои. А еще те, что кажутся чужими, они тоже имеют ко мне отношение, так же, как Вася помогает мне справиться с моими. Ну да. Всем миром не вышло, как это показывают в кино. Костик, ушел, не оглянувшись, и наплевать ему было, что там сделают остальные со своими волками, но если взять выше, то ведь все равно помог! И Павловна не стала милее, и вряд ли Лина подружится с ней, отпахав свои обещанные пару дней на огороде. Но фиг с ней, несостоявшейся милотой, и с тем, что все люди братья, и с тем, что...
  - Что? - она отвлеклась от поспешных мыслей, отбирая у Васи рукав, - слушай, оторвешь, что ты со мной через рукав только! А. Насчет четверга? Коля, а я, пожалуй, попробую. Выйти. Ну, волки. Да. Пусть теперь у меня будут волки.
  Останавливаться было нельзя, и она не знала, пойдет ли с ней Николай, или Павловна, потому теперь уже сама взялась за кожаный рукав Васиного пиджака:
  - Ну? Пошли, а то не успеешь ведь, письмо отправить.
  - А... - Вася послушно пошел рядом, не стал ничего говорить, и Лина, отводя упрямые ветки, мимоходом этому порадовалась. Потому что ближе всего маячил страх, что она остановится, собьет внутренний шаг, позволит мелким сомнениям одолеть себя.
  Кивнула волкам, как своим, без вежливой улыбки, просто так, отмечая - я знаю, что вы есть и вы тут, рядом. Вася молчал, прижимая коленом проволоку, чтоб ей было удобнее перешагнуть.
  И встав снаружи, они вместе повернулись к оставленному огороду. Там, за смородиной, рядом с серым дощатым сараем стояли двое. Смотрели на них.
  - В четверг! - крикнула Лина.
  - Дядь Коля, - позвал мальчик, - та не ждите вы, когда курево кончится.
  - Иди уже, - Николай кивнул, сунул в рот сигарету.
  
  Вокруг было так здорово. Проскальзывая влажными листьями, звучал под шагами твердый асфальт, трещали на туйках сытые воробьи. Мягко светило вечернее солнце. Люди, удивлялась Лина, невнимательно отряхивая куртку, в которой спала, и конечно, извозила в пыли и пепле от картошки. Да еще голова нечесаная, наверное, как чортишо.
  - О, - сказал Вася, - сумка твоя. Ты вчера, между прочим, лупила волка по спине. Пельменями. Чего смеешься? Как в кино, да? Держи.
  Волки, подумала Лина. Оглянулась, принимая сумку и щелкая застежкой. Волков не было, ни ее, ни Васиных. А у забора далекого уже огорода сидели и лежали волки тех троих, что еще оставались там.
  Она прибавила шагу. Там дома, скоро вернется Каша, примерно в то же время, когда она сама приходит с работы. С тортом и сосисками. Наверное, он еще утром выставил на стол бутылку вина, что покупали вместе, на отвальную. И купил цветы, он так хотел, сказал, уходить буду в рейс, куплю тебе розы, и пусть стоят, поняла? Не выбрасывай.
  - Вася, - на углу своего дома придержала мальчика, - может, зайдешь, чай там, такое?
  Он покачал головой. Хлопнул себя по нагрудному карману.
  - Штемпель. Надо, чтоб сегодня. Я домой и сразу на почту. Там через час закроется.
  - Беги.
  Она еще хотела сказать, насчет, вместе ведь пережили, и ты давай там, чтоб все было хорошо. Ну, что там еще говорят. Но ведь он все это знает. Понимает, что она скажет, а значит, можно и не говорить.
  
  Проходя длинным двором, улыбнулась Матвевне. Постояла, глядя, как плавно подходят к желтым корытцам цветные коты. Два рыжих, черный, три кошки-пеструшки. Погладила дрожащую спину маленькой собачки, что, деликатно извиняясь хвостом, присоседилась к кошкам, торопливо, пока не гонят, хватая комки каши с вареной рыбой.
  У самого подъезда остановилась. И улыбаясь ярко, во весь рот, помахала рукой длинному худому Петюне, который стоял у соседнего подъезда, куря и болтая с девочками. Засмеялась - Петюня закашлялся дымом и нерешительно махнул в ответ, а девочки любопытно заоглядывались, шепчась.
  Поправила волосы и вошла, вынимая из кармана куртки тяжелый ключ.
  
  ЭПИЛОГ
  
  Звонок тренькнул, замолчал, а после зазвякал под чьим-то пальцем.
  Кто-то чужой, подумала Лина, вытирая руки и бросая на диван выпачканную краской тряпку. Свои знают, какой он и не давят изо всех сил.
  - Сей-час! Уже иду.
  В глазке маячило темное, мелькая синим. Лина удивилась, не узнавая, но повернула рычажок. На улице день белый, прекрасный апрельский день, мимо открытого настежь окна бродят гуляющие, чего тут бояться.
  И встала, опуская руки, перед распахнутой дверью. Совсем без мыслей в голове.
  - Привет, - сказал мальчик, не улыбаясь, так же серьезно, как проезжал мимо, поднимая на дыбы свой би-эм-экс. Подождал, но Лина по-прежнему молчала. И он сказал дальше:
  - Я на минуту. Думал, а вдруг ты уехала. Месяц целый не видел. А сегодня поехал вот, за тобой. Оказалось, мы рядом живем. Через две улицы всего. Ничего, что я позвонил? Не помешал?
  Он был в том самом свитере, синем, с белым капюшоном, скинутым на плечи. И смешные такие джинсы, узкие в икрах, это, чтоб не цеплялись за велик, подумала Лина, молча глядя на гостя. И еще подумала, оказалось, у него и голос тоже серьезный. Он, вообще, улыбается когда-нибудь?
  - Ты не уехала?
  - Что? А. Нет. Видишь, нет.
  Развела руками, показывая, вот она я, стою.
  - Хорошо, - сказал гость, и уточнил, - и не уедешь?
  Она засмеялась. Замотала головой, стаскивая с волос косынку.
  - Хорошо, - снова сказал мальчик. И кивнув, повернулся к лестнице, - тогда я пойду. До свиданья.
  Капюшон белел на синих плечах, шаги пересыпались, шурша мягкими подошвами и уже пропадая в шуме, что втекал в подъезд, становясь гулким. Детский смех, лай собачки, говор фланирующих по двору соседей.
  - Стой! - крикнула Лина, выскакивая следом, - куда? А чай? Ну, в смысле... ты зайдешь?
  Парень остановился сразу же. И поворачиваясь на последней ступеньке, наконец, улыбнулся.
  - А можно?
  - Проходи. Можешь не разуваться, у меня сегодня грязно тут. Видишь, краски, всякое.
  Она открыла двери в комнату, показала на диван, забросанный листами бумаги и цветными плакатами. И ушла в кухню, ставить чайник. Закричала оттуда, растерянно улыбаясь газовой плите и поспешно поправляя волосы:
  - Тебе какой? Черный или зеленый? Конфеты будешь?
  - Черный. Буду.
  Она внесла вазочку и тарелку с обкусанной булкой.
  - Сейчас закипит. Ну...
  Села напротив, на старый табурет, тут же вспомнив, что не посмотрелась в зеркало, вот же чумичка, но не бежать же снова. Мальчик встал. Не так чтоб высокий, очень тонкий, с коротко стрижеными темными волосами. Узкое лицо, карие внимательные глаза под бровями с красивым изломом.
  Сделал шаг к стене, закрытой полотном, которое одним краем завернулось на кособокий стул, бросовый, не жалко и пачкать.
  Сейчас она должна бы спросить, а тебе лет сколько? А мне вот... Потом еще сказать, это не может быть всерьез, ну, чтоб он понял, что она понимает... То есть, ну, будут знакомы. Нормально. Уже хорошо. Нормально. А еще спросить, ему вообще, что от нее нужно-то? Чтоб уж знать. Чтоб подготовиться. Как-то.
  - Можно? - он взялся за край полотна, остановился, ожидая разрешения.
  Лина кивнула. Мальчик поднял руки, сдвигая белое в сторону. И со стены, воцаряясь между двух узких книжных шкафов, на них посмотрел волк. Бледными, желтыми, очень пристальными глазами. Не рычал, не щерил клыки, потому что некого тут было пугать, некому доказывать себя. Просто смотрел, поставив острые уши, одно чуть повернуто к двери.
  - Чайник, - сказала Лина вместо всего, о чем подумала, - кипит. Я принесу чашки.
  - Я помогу. Это твой волк, да?
  - Да.
  Они вместе ушли в кухню. И по дороге туда Лина подумала, сейчас я узнаю, как его зовут. А он узнает мое имя.
  
  Октябрь 2015 года, Керчь
Оценка: 6.17*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"